Вагиз медленно сделал большой глоток коктейля, наслаждаясь возбуждением Вероники, поставил бокал на стойку и склонился к уху девушки:

– «Стим» есть. За две дозы – сто шестьдесят.

– Как сто шестьдесят? – выдохнула Вероника. – Ведь было сто!

– Товар ходовой, – пожал плечами драгдилер. – Поставщик это оценил и поднял цену. Восемьдесят за дозу.

– Но у меня только сто, – расстроенно пробормотала девушка.

– Печально, – усмехнулся Вагиз. – Возьми одну дозу.

– Одну? Всего одну? – На глазах Вероники выступили слезы.

«Проклятый Вагиз!»

– Или возьми «герыча», – безмятежно продолжил драгдилер. – У тебя денег как раз на два болика.

– Мне нужен «стим».

– «Стим» по восемьдесят, – отрезал Вагиз. – Решай быстрее, у меня бизнес.

Драгдилер сделал вид, что собирается подняться с табурета, и Вероника отчаянно вцепилась в его руку:

– Вагиз, миленький, пожалуйста, давай что-нибудь придумаем, а?

Драгдилер упивался подобными моментами. Ощущение тотальной власти над клиентами, ощущение бесконечного, безнаказанного могущества… в эти мгновения Вагиз чувствовал себя Богом. Или как минимум Суперменом. Он позволил Веронике вернуть себя на табурет, улыбнулся и небрежно провел рукой по щеке:

– И что мы можем придумать на шестьдесят монет?

Метро должно было закрыться через четверть часа, и электрички собирали последнюю жатву с полупустых перронов. Уставших, сонных перронов, несущих на себе следы дневного вторжения людей: пустые бутылки, обрывки газет, оторванные пуговицы.

Ночное метро – это особый мир. Мир безлюдных пещер, изредка наполняемых ревом железных червей и механическими голосами: «Осторожно, двери закрываются, следующая…» Голоса разносятся по станциям, отражаясь от мраморных сводов и ускользая вверх по эскалаторам, стараясь долететь до таких же пустынных, как перроны, московских улиц. Ночное метро – это победа холода над душой, это стальной механизм, живущий по своим законам, действующий безо всякого вмешательства человека, но пока еще подчиняющийся ему. Пока, потому что ночное метро слишком хорошо разбирается в людях, оно видит то, что они стыдливо скрывают днем, оно может читать правду по их усталым лицам.

И вряд ли ночному метро нравится то, что оно видит.

– Осторожно, двери закрываются, следующая станция – «Электрозаводская».

Вероника подняла голову, огляделась, почувствовала взгляд сидящего напротив мужчины и машинально поправила слегка задравшийся подол коротенького летнего платья.

«Подонок, делает вид, что спит, а сам пялится на мои коленки!»

Клевавший носом пассажир заерзал – кино закончилось.

«Вот так-то лучше».

Похотливый мужичок напомнил Веронике Вагиза. Даже не Вагиза, а комнатку за баром, в которую ее привел драгдилер. Маленькую комнатку, заставленную ящиками со спиртным. Почему Вагиз не отвел ее наверх, где есть уютные «кабинеты», специально предназначенные для подобных целей? Вероника наклонилась и осторожно погладила ссадину на икре. Поморщилась.

«А на бедрах наверняка появятся синяки! Грубое животное!»

Вагиз был совсем не ласков. Его стальные пальцы с ухоженными ногтями яростно впивались в кожу девушки до тех пор, пока, удовлетворенный, он не оттолкнул от себя Веронику и брезгливо достал из кармана носовой платок.

«Ну и пусть! – Спрятавшиеся на дне сумочки ампулы заставили Веронику непроизвольно улыбнуться. – Зато у меня есть «стим». Целых две дозы!»

* * *

Москва, институт им. Сербского,

30 июля, понедельник, 03.18

– Как он это сделал? – мрачно спросил Хвостов.

Приземистый мужик с большой круглой головой, он был начальником смены, и именно ему предстояло отвечать за произошедшее перед директором.

Румянцев виновато развел руками:

– Не представляю.

– Ты хоть понимаешь, сколько стоит твое «не представляю»? – с тихой злобой поинтересовался у надзирателя Хвостов. – Ты знаешь, в чем нас могут обвинить?

– Догадываюсь, – глухо буркнул Румянцев.

– За этой тварью цистерна крови! Его вся страна ненавидит! Что мне теперь прикажешь делать? Все ведь решат, что мы его специально замочили, чтобы он сумасшедшим не прикинулся!

– А я что могу?

– «А я что могу»! – передразнил Румянцева Хвостов и устало прислонился к распахнутым дверям камеры номер тридцать семь.

Емельян Остапчук лежал на спине, неестественно вывернув голову и вытянув руку так, словно пытался схватиться за привинченную к полу ножку нар. И серые стены, и бетонный пол камеры были залиты кровью и украшены быстро остывающими внутренностями маньяка, а его тело представляло собой кошмарное месиво мышц и костей. Если бы Хвостов или Румянцев были поклонниками стиля фэнтези, то они могли бы подумать, что несчастного Остапчука пожевал и выплюнул случайный дракон. Но надзиратели не читали сказки.

– Такое впечатление, что он в центрифугу попал, – буркнул начальник смены, пытаясь справиться с дурнотой. – Или в машину какую-то.

– Или его человек сто топтало, – угрюмо выдвинул свою версию Румянцев.

– Ну, тебе виднее.

Легкое удивление вызывало лишь то, что не пострадала голова Поволжского Людоеда. На ней даже не было крови, зато был дикий ужас, застывший в вытаращенных глазах. Ужас такой, словно Остапчук увидел все свои жертвы сразу.

«Нет, – поправил себя Хвостов. – Если бы этот гад увидел все свои жертвы, он бы только посмеялся».

Тогда что могло так напугать Остапчука?

Толпа уголовников с заточками? Хвостов знал, что криминальный мир с яростью следил за кровавыми похождениями Поволжского Людоеда, и сразу после его поимки по зонам прокатился приказ при первом же появлении убрать выродка. Но вряд ли бандиты вызвали бы у маньяка такой страх. Да и сколько их здесь ждет освидетельствования? Десяток? Два десятка? Хвостов покосился на Румянцева. Мог ли надзиратель допустить в камеру Остапчука уголовников? Теоретически…

Да какая, к чертовой матери, теория?! Чтобы притащить в это крыло криминальных отморозков, Румянцеву пришлось бы вступить в сговор еще как минимум с тремя надзирателями, как-то обмануть камеры видеонаблюдения…

«Кстати, о видеокамерах!»

Хвостов включил рацию:

– Двадцать первый, двадцать первый, это ноль второй, как слышите?

– Двадцать первый на связи, – отозвался дежурный на пульте видеонаблюдения.

Начальник смены помолчал, глядя на переминающегося с ноги на ногу надзирателя, и поинтересовался:

– Степаныч, ты видеозапись проверил?

– Проверил, – подтвердил дежурный, – все чисто.

– Что значит «все чисто»?

– В тридцать седьмую камеру никто не входил и не выходил, вплоть до того момента, как Румянцев поднял тревогу.

– Это точно?

– Абсолютно.

– Хорошо. Отбой. – Хвостов выключил рацию и снова посмотрел на Румянцева: – Пиши рапорт, Вася.

– А что писать?

* * *

Муниципальный жилой дом

Москва, улица Люсиновская,

30 июля, понедельник, 08.01

«В настоящий момент проводится тщательное расследование происшествия, и единственное, что известно на сто процентов, это то, что Емельян Грицаевич Остапчук, известный как Поволжский Людоед, – мертв. Заявление администрации института Сербского весьма невнятно. Предполагается, что известный маньяк покончил жизнь самоубийством, но адвокаты убийцы уже заявили…»

– Да выключи ты эту передачу, – попросила Тамара. – Ни к чему ребенку слушать.

Анатолий кивнул, выключил радио и посмотрел на вошедшую на кухню дочь:

– Доброе утро, цыпленок!

– Доброе утро! – Настя взобралась на стул, задумчиво посмотрела на остатки яичницы в тарелке отца и внезапно выпалила: – А я сегодня ночью каталась с Дедом Морозом! Честно!

– Дед Мороз приходит под Новый год, – заметил Анатолий, прихлебывая кофе, – а сейчас лето. Так что, цыпленок, не обманывай.

– А он сказал, что летом путешествует, и покатал меня на своей повозке. – Настя поковыряла ложкой манную кашу. – У него такая повозка красивая. И запряжена белыми оленями. Они такие смешные, все время колокольчиками звенят, честно!

Родители переглянулись.

– И где же вы катались? – улыбнулась Тамара.

– А везде-везде! Только не по улицам, а прямо по облакам! Мы весь город объехали! – Настя помолчала и гордо закончила: – А еще Дед Мороз сказал, что когда я вырасту, то стану настоящей Снегурочкой! Вот!

– Конечно, ты станешь Снегурочкой, дорогая. – Тамара поцеловала белокурую макушку дочери. – Ты у нас самая красивая в мире.

Чуть позже, когда Анатолий уехал на работу, а Настя занялась своими куклами, в дверь квартиры Ермоловых позвонили.

– Тамара Викторовна?

– Да.

– Ортегов Иван Иванович. – Высокий черноволосый мужчина в элегантном костюме вежливо склонил голову. – Я представляю благотворительный фонд «Умное будущее». Вы позволите войти?

Тамара некоторое время разглядывала пришельца, а затем неуверенно кивнула:

– Проходите, но если вам нужны пожертвования, то хочу сразу предупредить, что…

– Ни в коем случае, – обворожительно улыбнулся Ортегов. – У меня совершенно иная цель.

Он уверенно прошел в гостиную, расположился в кресле, отказался от предложенного кофе и раскрыл на журнальном столике тоненький кейс.

– Хочу предупредить, Тамара Викторовна, что цель моего визита довольно необычна, поэтому прошу вас не удивляться и внимательно выслушать краткую предысторию.

– Да, конечно. – Тамара присела в соседнее кресло.

– Наш фонд «Умное будущее» образован десять лет назад. Основное направление деятельности: организация получения достойного образования для наиболее одаренных детей России. Мы хотим, чтобы талантливый ребенок мог раскрыть свой дар независимо от благосостояния родителей. Взносы в наш фонд поступают от крупных российских компаний, от людей, которые думают о будущем страны. – Ортегов улыбнулся. – Мы не ходим по квартирам с протянутой рукой.

– Извините.

– Ничего страшного. – Гость выложил на стол несколько листов бумаги. – Мы разработали целую программу поиска одаренных детей. Наши специалисты проводят многочисленные тесты в детских садах и школах, но в основном в садах, поскольку мы заинтересованы в том, чтобы ребенок начал получать хорошее образование как можно раньше.

– Честно говоря, мне уже захотелось пожертвовать вашему фонду пару десяток, – улыбнулась Тамара.

Первоначальный холодок исчез, и теперь гость вызывал у Ермоловой полное доверие.

– В этом нет необходимости, – покачал головой Ортегов. – Я счастлив сообщить вам, Тамара Викторовна, что ваша очаровательная Настя показала во время тестов замечательные результаты и, таким образом, попала в сферу нашего внимания. Фонд «Умное будущее» готов официально предложить грант на обучение вашей дочери. Мы поможем подобрать подходящую школу… Насколько я знаю, девочка собирается в первый класс как раз в этом сентябре?

– Да, – кивнула Тамара.

– Так вот. Вы сможете выбрать любую школу, а затем любое высшее учебное заведение, в том числе и за рубежом. Фонд полностью оплатит обучение вашей дочери.

– Это… это… – Тамара ошарашенно смотрела на гостя. – Вы что, Дед Мороз?

– Зачем же? – снова улыбнулся Ортегов. – Я понимаю, что вам необходимо посоветоваться с мужем, обдумать мое предложение, все взвесить. Я оставлю вам документы, информацию о нашем фонде и рекомендации. – На столе появились отпечатанные на дорогой бумаге красочные буклеты. – Вы не первые, к кому мы приходим, Тамара Викторовна, так что сможете проверить каждое мое слово. Если вы решите принять предложение – просто позвоните по указанным телефонам, и к вам подъедут наши специалисты.

– Мама, мама, смотри, что я нарисовала! – В комнату вбежала Настя, но, увидев незнакомца, остановилась. В ее глазах мелькнуло…

– Прекрасный ребенок, – улыбнулся Ортегов, закрывая кейс, помедлил и неожиданно добавил: – Когда вырастет, она станет настоящей Снегурочкой.

Глава 2

Московское полицейское управление

Москва, улица Петровка,

30 июля, понедельник, 09.34

Еженедельное совещание полицейских руководителей города всегда проводилось по понедельникам и всегда в восемь утра. Это железное правило, введенное генералом Шведовым, не было ни разу нарушено за все годы, которые он возглавлял Московское полицейское управление. Даже в отпуск генерал отправлялся после проведения совещания и обязательно возвращался к следующему, чтобы немедленно войти в курс дел. Недельная отлучка, причем не чаще чем раз в год, – максимум, что мог позволить себе Шведов.

Состав участников совещания был столь же строг и неукоснителен, как и время его проведения: сам генерал, его заместитель, руководители городских и окружных управлений. Вот и сейчас за длинным столом в кабинете Шведова расположились полковник Звонарев, руководитель криминальной полиции города, полковник Кузьмин, отвечающий за борьбу с экономическими преступлениями, полковник Савельев, занимающийся преступлениями в сфере высоких технологий, полковник Ярцев, возглавляющий полицию общественной безопасности, полковник Важенин, командир полицейского спецназа, полковник Федотов, работающий с наркотиками, и десять руководителей окружных управлений. Единственным не полковником и, соответственно, не начальником какого-либо управления, был майор Корнилов, невысокий худощавый мужчина с редкими, неопределенного цвета волосами и полусонными глазами. К тому же он, единственный из всех присутствующих, не был одет в форму, предпочитая носить вместо уставного синего мундира довольно мятый серый костюм. Однако ни сонный вид – Корнилов был «совой» и с трудом терпел ранние подъемы, – ни затрапезный внешний вид не вводили хорошо знающих его участников совещания в заблуждение: о профессионализме майора в полицейском мире России слагали легенды. Андрей Кириллович Корнилов возглавлял отдел специальных расследований. При этом, несмотря на то что структурно отдел входил в Управление криминальной полиции, подчинялся майор непосредственно генералу Шведову. Отдел занимался разработкой организованных преступных сообществ, а также самыми громкими преступлениями, и Корнилов прославился тем, что за последние пять лет раскрыл все дела, которые ложились ему на стол. Он отправил на каторгу Саню Пушкина, самого одиозного лидера московских уголовников, он поймал Вивисектора, наводившего настоящий ужас на жителей города, он… Список побед Корнилова можно было продолжать до бесконечности, и золотой полицейский жетон, полученный им из рук президента страны, был лишь одной из форм признания заслуг майора. Достаточно сказать, что больше подобной чести не удостаивался ни один полицейский. Однако заслуги и награды не вызвали у Андрея ярко выраженного понимания собственной исключительности: он по-прежнему был всего лишь начальником отдела, всего лишь майором, одинаково ровно общался и с полковниками, и с простыми патрульными и, как следствие, не вызывал у коллег отрицательных эмоций. Разве что зависть. У некоторых.

К утренним совещаниям у Шведова Андрей относился без энтузиазма, просто как к одной из составляющих профессии, и единственное, что его по-настоящему раздражало, был запрет на курение. Генерал терпеть не мог табачного дыма, и для Корнилова, обычно смолящего одну сигарету за одной, полтора-два часа в кабинете начальника Московского управления полиции не были праздником.

– Итак, господа, в целом круг проблем мы с вами обрисовали. – Шведов посмотрел на часы. – Василий Игнатьевич, ты вроде хотел обсудить еще какой-то вопрос?

Полковник Бурцев, начальник Управления полиции Западного округа, кивнул и, покопавшись в своем портфеле, выложил на стол пакетик с разноцветными таблетками.

– «Химики» вернулись.

– Черт! – вырвалось у Федотова.

Все сочувственно посмотрели на главу Управления по борьбе с наркотиками.

Около года назад Москву захлестнула мощная волна синтетических наркотиков, изготовленных на высоком профессиональном уровне. Некоторые осведомители даже сообщали, что в городе заработала подпольная фабрика, но Федотов напрочь отверг эту информацию, убедив всех, что «химия» пришлая и он уже прорабатывает ее изготовителей. Действительно, в течение некоторого времени Управление по борьбе с наркотиками совместно с коллегами из Питера и Варшавы накрыло два подпольных производства синтетической дури в этих городах, сумев существенно снизить поток «химии» на Москву. Федотов принял поздравления и вплотную занялся своим любимым проектом, разработкой трансконтинентального «героинового» канала из Азии. Информация Бурцева стала для него неприятным сюрпризом.

Шведов нахмурился, и его пальцы выбили на столешнице замысловатую дробь.

– Что значит «вернулись», Василий Игнатьевич? Вы проверили состав таблеток?

– Да. – Бурцев бросил на стол несколько листов бумаги. – Мы изъяли партию в пятницу, во время рейда, провели экспертизу, и она подтвердила, что эти колеса полностью идентичны предыдущим. Тем, которые вызвали прошлую волну. – Руководитель Западного округа чуточку виновато посмотрел на Федотова. – Я получил результаты экспертизы только вчера, так что не мог передать информацию раньше.

– Полностью идентичны?

– Абсолютно. Эксперты клянутся, что это тот же изготовитель.

– Значит, питерскую и польскую лаборатории нам сдали конкуренты? – Генерал посмотрел на Федотова, тот развел руками. – Валерий Михайлович, вы проводили экспертизы вновь поступающих наркотиков после того, как были накрыты фабрики в Питере и Варшаве?

Федотов кивнул:

– Колеса были другими.

– Возможно, местные какое-то время гнали товар на экспорт, – высказался Бурцев, – а на наш рынок шла наркота из третьего источника. Теперь они решили, что все улеглось, и вернулись. Кстати, по нашим данным, в городе появился новый синтетический наркотик – «стим».

– Мы знаем о нем, – буркнул Федотов.

– А его производителя?

– Нет. – Полковник помолчал. – У нас нет даже образцов для анализа. Наркотик совершенно новый.

– Совершенно новый «стим» и хорошо забытые таблетки, – протянул Шведов. – Одни и те же люди?

– Почему нет? – пожал плечами Бурцев.

Федотов сидел как оплеванный. Корнилов, до этого практически не подававший признаков жизни, перегнулся через стол, взял пакетик с таблетками и начал лениво вертеть его в руке, словно пытаясь понять, из-за чего разгорелся сыр-бор.

– Если выяснится, что информаторы были правы, – тихо сказал Шведов, – и в Москве действительно работает подпольная фабрика, налогоплательщики с нас шкуру спустят.

При достаточно развитой фантазии можно было услышать скрип кресла, закачавшегося под начальником Управления по борьбе с наркотиками.

– И все равно мне трудно поверить, что кто-то решился создать производство у нас под носом, – проворчал Федотов.

Его резоны в принципе были понятны: подразделение считалось самым жестким из всех аналогичных структур страны. И самым умелым. Операции, подобные разгрому питерской и варшавской фабрик, были обыденными: спецы Федотова славились своим умением проследить цепочку любой длины и никогда не ограничивались только арестами распространителей. Создание подпольной фабрики в Москве полковник мог расценить только как личное оскорбление.

– Если кто-то пошел на создание производства, – продолжил свою мысль начальник Управления по борьбе с наркотиками, – то он наверняка заручился поддержкой одной из местных группировок.

Теперь все посмотрели на Корнилова. Андрей бросил пакет с таблетками на стол, снова откинулся на спинку стула и согласился:

– Наверняка.

– И что? – буркнул Федотов.

– Попробую навести справки, но, думаю, что мне будет трудно отыскать следы. – Майор покопался в кармане, вытащил зажигалку, вспомнил, что курить нельзя, и раздраженно крутанул колесико. – Учитывая затраты, которые необходимы для создания подпольной фабрики, понятно, что ее ставят надолго. Это не фасовочная лаборатория, а производство, которое должно окупиться. Значит, системы безопасности для нее предусмотрены самые надежные. Я думаю, что непосредственно изготовление курирует самостоятельная команда, которую «крышует» одна из московских группировок, но взаимодействие между ними осуществляется исключительно на самом высоком уровне. По крайней мере, ни один из моих информаторов ничего не знает о фабрике.

– Пойдем по цепочке, – подал голос Федотов. – Не впервой. Рано или поздно доберемся.

– Или они сами допустят ошибку, – негромко добавил Корнилов.

* * *

Складской комплекс компании

«ЦентрМедПереработка».

Москва, Проектируемый проезд,

30 июля, понедельник, 10.12

Со времен работы в закрытом институте в должностных обязанностях Геннадия Прокопьевича Монастырева не произошло существенных изменений. Все так же не обласканный научными степенями, званиями и известностью, он по-прежнему занимался любимой фармакологией, правда, с практическим уклоном. Теперь в ведении Геннадия Прокопьевича находились не только научные исследования, но и производство, что подразумевало и составление смет, и подготовку персонала, и контроль качества, и… Новая должность Монастырева только называлась «директор департамента изысканий», заниматься приходилось многими вопросами, но Геннадий Прокопьевич не жаловался. Платили в «ЦентрМедПереработке» отменно, и если бы не некоторые детали, то можно было бы с уверенностью сказать, что жизнь удалась.

А о деталях Монастырев предпочитал не задумываться.

– Как вы себя чувствуете, Виктор?

Геннадий Прокопьевич бросил на подопытного быстрый, внимательный взгляд. Ответом послужило невнятное бормотание.

– Повторите, пожалуйста.

Виктор, сидящий на стуле угрюмый, плохо выбритый мужчина лет тридцати, одетый в тонкий серый комбинезон, сглотнул и нехотя проворчал:

– Когда ханка будет?

– Начиная с субботы подопытные требуют «стим» два раза в день, – деловито сообщил Монастыреву ассистент. – Сначала мы отказались увеличить им дозу, и к вечеру у всех испытуемых было констатировано состояние наркотической абстиненции.

Виктор, внимательно прислушивавшийся к разговору, но ни понимавший ни слова, недовольно скривил рот:

– Какие мы тебе гомики, сука? Не было ничего такого! – Что именно он понимал под словом «абстиненция», осталось загадкой.

Монастырев поморщился: интеллектуальный уровень подопытных оставался крайне невысоким. Опять отличия в деталях: в институт для экспериментов присылали уголовников, а в лабораториях «ЦентрМедПереработки» предпочитали бродяг. Впрочем, Геннадий Прокопьевич с трудом улавливал разницу между этими понятиями, ведь обе социальные группы находились за пределами общества, а увлеченный наукой Монастырев даже в структуре государственной власти разбирался с большим трудом. Единственное, что для него было по-настоящему важно, так это наличие среди подопытных представителей трех типов: относительно здорового человека, насколько может быть здоровым бродяга, алкоголика и наркомана со стажем. Мужчина, сидящий перед ним сейчас, относился к третьему типу: он давно подсел на героин и до вынужденного прихода в большую науку промышлял на московских вокзалах мелкими кражами.

– Скажите, Виктор, – полюбопытствовал Монастырев, – ломало вчера сильно?

Испытуемый снова скривился:

– Сильно. Я-то еще привычный, бывало, и сильнее крутит, а вот Васильевичу совсем плохо было. – Внезапно в глазах Виктора мелькнул страх. – Слышь, хозяин, а ханку нам еще дадут?

– Мы попробовали снять синдром метадоном, – негромко добавил ассистент, – но их организмы требовали «стим». Реакция была неожиданной: признаки абстиненции усилились, у всех подопытных наблюдались обильная рвота, резкое повышение температуры, а самый старший из них даже потерял сознание. После этого я распорядился дать еще по одной дозе «стима».

– Вы поступили абсолютно правильно, – кивнул Монастырев. – Мы не можем позволить себе потерять подопытных. Исследования вступают в самую интересную фазу. – Он замолчал, рассеянно почесал кончик носа и усмехнулся: – Значит, им нужен только «стим»…

Холодные пальцы Геннадия Прокопьевича задрали веко Виктора, и Монастырев внимательно изучил голубые глаза испытуемого.

– Странно.

– Что-то не так? – Ассистент отвлекся от своих записей.

– Да нет, все нормально, – медленно ответил Монастырев.

Зрачок Виктора приобрел золотой оттенок. В пятницу, когда Геннадий Прокопьевич осматривал подопытных в последний раз, этого странного блеска не было.

«Из-за «стима»?»

– Сегодня вечером вместо «стима» дадим героин, – решил Геннадий Прокопьевич. – Обязательно предупредите меня перед уколами: я хочу лично наблюдать реакцию.

– Вы думаете, она будет такой же? – прищурился ассистент.

Монастырев помолчал, затем слегка улыбнулся:

– Возможно.

Ассистент покачал головой:

– Вы понимаете, что это значит?

– Не хуже вас, молодой человек, не хуже вас. – Геннадий Прокопьевич отошел к стене. – Возьмите у Виктора и у всех остальных кровь на анализ.

– А мне дадут ханку? – снова подал голос испытуемый.

– Безусловно.

«Что же за золотистый блеск?»

С тех пор как его выгнали из института, в жизни Геннадия Прокопьевича Монастырева случалось всякое. Первые после увольнения дни запомнились постоянным, гнетущим страхом. Монастырев не мог есть, пить, даже передвигаться. Голодный, немытый, он в полной прострации неподвижно лежал на диване, ожидая, что вот-вот распахнется дверь и невыразительный, как и сам Геннадий Прокопьевич, человек в штатском устало предложит ему проследовать в тюрьму. Шутка сказать – такое ЧП! В ночных кошмарах Монастыреву снились обколотые «ратником» уголовники, громившие лабораторную зону. Безумные глаза, оскаленные рты и, самое главное – нечеловеческие сила и скорость. Шесть убитых охранников, уничтоженное оборудование, исчезновение ценнейших записей… Взбунтовавшиеся бандиты подожгли третий этаж института, вырвались во двор, но там их уже ждала вызванная по тревоге комендантская рота.

Длинные автоматные очереди Геннадию Прокопьевичу тоже снились. Что происходило во дворе института, он только слышал, но позже, когда сотрудников выводили из здания, Монастырев успел разглядеть, как хмурые солдаты окатывали асфальтовый пятачок мощной струей воды из пожарного рукава.

А неприметный серый фургон, в который грузили покрытые синими татуировками тела, уехал еще раньше.

Возможно, Геннадию Прокопьевичу удалось бы выкрутиться и на этот раз: в конце концов, бунт уголовников стал возможен исключительно благодаря «ратнику», и результаты, которые этот препарат показал, превзошли самые смелые ожидания. Но тщательное исследование тел подопытных вновь подтвердило ускоренный процесс старения. «Ратник» буквально насиловал организм уголовников, и, если бы не бунт, они бы умерли от старости в течение двух-трех дней.

Это была катастрофа.

Тем не менее за Монастыревым никто не пришел: перепуганное руководство института, стараясь прикрыть себя, приложило максимум усилий, чтобы спустить дело на тормозах. Поняв, что следствие ему не грозит, Геннадий Прокопьевич попытался устроиться на работу – надо было налаживать новую жизнь, – но очень скоро понял, что в качестве прощального подарка бывшие работодатели выписали ему «волчий билет». Монастырева не брали ни в один институт, ни в одну лабораторию, он не мог устроиться даже провизором в провинциальную аптеку – полный негласный запрет на деятельность, даже близкую к прежней профессии. А вскоре империя развалилась, и Геннадий Прокопьевич окончательно перестал понимать происходящее вокруг. Жизнь превратилась в унылую череду одинаковых серых дней, ведущих в никуда. Ее единственным смыслом был поиск пропитания на ближайшее время. Монастырев брался за любую работу: торговал газетами, подрабатывал грузчиком в магазине, разносил рекламные буклеты и до сих пор удивлялся, как получилось, что он не спился. Тем не менее о самоубийстве Геннадий Прокопьевич подумывал, но… не успел.

Езас Раймондович Крысаулас отыскал Монастырева на барахолке, в которую после развала империи на некоторое время превратился знаменитый на весь мир олимпийский стадион «Лужники» и где бывший заведующий сектором секретного научного института брал уроки мелкой торговли у полуграмотного азербайджанца. Появление энергичного и богатого владельца крупной медицинской компании, который выразил глубокую заинтересованность в услугах опытного ученого, Монастырев расценил как чудо и, ни секунды не колеблясь, принял сказочное предложение. На голову Геннадия Прокопьевича неожиданно свалилось все, о чем он только мог мечтать: собственная лаборатория, невероятный доход – за один месяц Монастырев заработал столько же, сколько за полтора предыдущих года, и самое главное – возможность заниматься любимой наукой. Те задачи, которые первое время ставил Крысаулас, Монастырев решал на лету, вовсю используя свободное время для собственных изысканий. Геннадий Прокопьевич мечтал модернизировать «ратник», создать наконец идеальный стимулятор, но у Езаса Раймондовича были свои соображения насчет нового подчиненного.

Три месяца Крысаулас приглядывался к Монастыреву, а затем в один прекрасный день предложил разработать план производства нового препарата. Маленьких таблеток с вытесненным на них смешным изображением кролика. В те времена «экстази» только входил в моду, но энергичный Езас Раймондович был уверен, что у этого наркотика большое будущее. И не ошибся. Крысаулас вообще редко ошибался и в бизнесе, и в людях.

Известие о том, что основным видом деятельности компании «ЦентрМедПереработка» является производство синтетических наркотиков, Монастырев воспринял достаточно спокойно. Он хорошо помнил и «волчий билет», и развал империи, и пьяных грузчиков, и поучения азербайджанца, и многие другие ситуации, которые ему довелось пережить. Общество не смогло обеспечить ему нормальную жизнь, и Геннадий Прокопьевич без колебаний ответил обществу встречной любезностью.

Разработанный Монастыревым план производства «экстази» давал десять процентов экономии по сравнению с мировыми аналогами, а учитывая то, что Крысауласу не приходилось тратиться на транспортировку, он мог предложить дилерам настолько низкие цены, что меньше чем за месяц стал монополистом в этом сегменте московского рынка. Выросли и производственные возможности компании. По заданию Крысауласа Геннадий Прокопьевич запустил производство целого ряда синтетических наркотиков, по-настоящему увлекся этой областью фармакологии и теперь готовился к производству своего собственного детища – «стима», принципиально нового синтетического наркотика, не имеющего аналогов в мире. Этот препарат был прямым наследником «ратника» – Монастырев не мог отказаться от своих старых идей.