– Никогда? – в голосе Докерти послышалось недоверие.

– Черт возьми, лейтенант! – взорвался Дэвид. – С меня хватит ваших инсинуаций! – Он совершенно забыл об окружающих. – Если вы хотите меня в чем-то обвинить, обвиняйте! Но когда будете обвинять, объясните, почему именно я постоянно твердил во время реанимации, что тут что-то не так. Почему именно я потребовал определить содержание ка... – слово замерло на его устах. Он все понял еще до того, как заговорил детектив, понял, на что тот намекал, и со злости прошипел: "Черт!"

– У меня была возможность, доктор Шелтон, перекинуться парой слов с вашими коллегами и сестрами, которые находились вместе с вами в палате Шарлотты Томас. Как и вы, они тоже были обеспокоены тем, что тут что-то не так. Очевидно, проблема и другим, помимо вас, была ясна, поскольку они обратили на нее внимание. Потребовали бы они, как вы, анализа крови этой женщины, мы никогда не узнаем, поскольку вы сделали это. По крайней мере, в отношении калия.

– И вы пытаетесь сказать, что я сделал это, чтобы отвести от себя подозрения, чтобы никто не мог подумать ни о каком морфине? – Докерти молчал. – Это же смешно! Это самое настоящее безумие! – вскричал Дэвид.

– Доктор Шелтон, – спокойно произнес Докерти. – Пожалуйста, возьмите себя в руки. Я никого ни в чем не обвиняю.

– Пока, – бросил Дэвид.

– Простите?

– Ничего. Вы кончили со мной?

– Да, спасибо, – поблагодарил Докерти, снова принимаясь механически вести дознание. Направляясь к своему месту, Дэвид заметил Уолласа Хатнера, который сидел и взирал на него холодными металлическими глазами. Невольно он вздрогнул.

Докерти посовещался с доктором Армстронг и вызвал Дороти Дельримпл. Старшая медсестра отделения отделилась от сиденья и принялась подниматься со стула то одним боком, то другим, как тугая пробка из бутылки. Встав со стула, она заскользила по проходу с парадоксальной грацией. По-женски она поздоровалась за руку с Докерти, затем уселась на дубовом стуле и улыбнулась, давая понять, что готова отвечать.

Докерти интересовал внешний вид Шарлотты Томас за день до смерти.

– Сестры обычно делают записи в конце каждой смены, – пояснила Дельримпл. – Следовательно, записи вечерней смены второго октября не проводилось вплоть до смерти пациентки. Однако сестра, которая присматривала за миссис Томас в тот вечер, мисс Кристина Билл, зашла к ней в семь часов, приблизительно за два часа до ее кончины. Ее замечательная запись свидетельствует о том, что больная находилась... позвольте, я процитирую: "в здравом уме, ориентирована и менее подвержена депрессии, чем накануне". Мисс Билл далее пишет, что "параметры ее жизненно важных функций – пульс, дыхание, температура и давление крови – находятся на стабильном уровне". Дельримпл повернула свои массивные плечи и голову в сторону аудитории и посмотрела туда, где сгруппировались сестры. – Мисс Билл, – громко спросила она, – вы ничего не хотите добавить к тому, что я сказала лейтенанту?

Кристина, которая была совершенно подавлена импульсивным выступление Дэвида, не слышала ее. Только сутки назад она узнала о том, что в теле Шарлотты обнаружили морфин. Информация поступила по телефону от Пег, сестры, которая просила ее дать оценку Шарлотте Томас.

– Кристина, я хочу, чтобы ты была в курсе всего, что происходит здесь, но не хочу излишне беспокоить тебя, – сказала эта женщина. – Завтра вечером, как я узнала, будет проводиться нечто вроде расследования. Там будет полицейский. Однако, наша сестра, Джанет Поулос, успела просмотреть твои записи в карте больного. Там ничего такого нет, считает она, что могло бы бросить на тебя тень подозрения. Мы убеждены, что расследование будет недолгим и бесплодным, и что смерть Шарлотты Томас отнесут на счет кого-то, чье имя и мотивы преступления останутся нераскрытыми. Все операции "Союза" в нашей больнице прекращаются на неопределенное время, но не пройдет и нескольких дней, как об этом деле все забудут. Тебе совершенно ничего не грозит... поверь мне, пожалуйста.

Кристина, плотно сжав губы, уставилась в золотисто-голубой купол, когда Дельримпл обратилась к ней.

Поодаль от Кристины сидела Джанет Поулос, сжавшись в комок от предчувствия, что Кристина вот-вот вскочит на ноги, сознается в содеянном и, рыдая, раскроет единственное известное ей имя сестры по "Союзу": Джанет. Господи, самое время звонить Георгине. Она-то уж точно знает, как поступить.

Взгляд Джанет скользнул мимо Кристины туда, где сидела Анджела Мартин; ее холодные голубые глаза устремлены на сцену внизу, золотистые волосы, как всегда, уложены безукоризненно. Эта женщина всегда остается совершенно невозмутимой. Даже если бы Кристине Билл было известно ее имя – Джанет не сомневалась, что и в этом случае она сохраняла бы олимпийское спокойствие: Находясь в "Союзе" почти десять лет, они только совсем недавно узнали друг друга ближе и стали лучшими подругами, деля радости и маленькие удовольствия Сада и рассуждая о той таинственной женщине, которая свела их вместе.

Джанет оглядела зал, подумав, а не имеет ли Георгина другие глаза и уши, помимо Лилии и Гиацинты. Вполне возможно, подумала она. По телефону это был только тихий шепчущий женский голос, но Джанет, всегда впечатляла ее холодная логика и безбрежные источники информации. Благодаря ей Сад постоянно разрастался – как в других медицинских заведениях, так и в самой бостонской больнице. Как никак, а любой член Союза мог всегда превратиться в потенциальный цветок. Георгина твердо верила в это. Но принцип обоих движений всегда оставался незыблемым: сестра с больным остаются наедине в палате. Может быть, она поспешила с Билл, однако эта женщина редко ошибается, и Джанет отчаянно хотелось поскорее убедиться в этом.

Обессиленная, Джанет откинулась на спинку кресла и постаралась сосредоточиться.

– Мисс Билл? – снова произнесла Дельримпл, Уинни Эджерли толкнула в бок Кристину. – Я спросила, не можешь ли ты добавить что-нибудь к сказанному лейтенантом.

Кристина проглотила комок, подкативший к горлу. Она попыталась что-то произнести, но из горла вырвался лишь сдавленный хрип. Она откашлялась и впилась ладонями в подлокотники.

– Извините, – через силу проговорила она. – Нет, мне нечего добавить.

Джанет облегченно перевела дух и закрыла глаза. Билл выдержала экзамен.

Кристина взглянула туда, где сидел Дэвид, подперев голову рукой и невидящим взглядом уставившись на Дельримпл и Докерти. Она не только замечала, но и понимала его одиночество. По правде говоря, она тоже была одинока. Несмотря на звонки Пег, несмотря на ободряющие слова Джанет о том, что с ней весь огромный "Союз", Кристина чувствовала себя так, словно оказалась на необитаемом острове. Ей хотелось броситься к нему и как-то утешить его. Сказать ему, что она, как никто другой, знает о его непричастности к смерти Шарлотты. "Все будет хорошо", – раз за разом твердила она себе. – "Оставь все, как есть, и все образуется". Она заставила себя сконцентрироваться на сцене внизу, где доигрывался спектакль.

– Мисс Дельримпл, – продолжал Докерти, – вы располагаете списком лекарств, которые принимала миссис Томас?

– Она принимала левомицитин, который является антибиотиком, и демерол – болеутоляющее средство.

– Никакого морфина?

– Никакого морфина, – ответила она, энергично качая головой.

– Никакого морфина... – задумчиво произнес Докерти, но его тихий голос расслышали все присутствующие. – Скажите, могла ли сестра или кто другой из обслуживающего персонала иметь доступ к сернокислому морфину в количествах, которые были указаны доктором Хадави, и дать его миссис Томас?

Дельримпл долго думала, прежде чем ответить на поставленный вопрос. – Ответом на ваш вопрос будет то, что, конечно, любой имеет доступ к любому лекарству, если он располагает достаточными деньгами и готов выйти за легальные рамки ради этого. Однако я заявляю, что практически невозможно, чтобы кто-то из моих сестер (или если хотите, кто-то другой) мог бы вынести из больницы наркотики, не будучи замеченным. Видите ли, незначительное количество впрыскиваемых наркотиков хранится на каждом этаже, и оно тщательно учитывается двумя сестрами при пересменке... то есть, когда одна группа уходит, а другая заступает ей на смену. Старшая сестра имеет доступ к больничной аптеке, но наркотики там хранятся под надежным замком, и ключи к ним имеют только фармацевты больницы.

– Таким образом, – подвела она итог, поудобнее усаживаясь в кресле и складывая свои пухлые руки, – с точки зрения законного источника только фармацевт или врач мог получить достаточно большое количество морфина за один раз.

Докерти склонил голову, и они вновь начали шептаться с доктором Армстронг.

– Мисс Дельримпл, – спросил он наконец, – не указывают ли записи сестер, что в день смерти Шарлотты Томас у нее были какие-либо посетители?

– Посетители, навещающие больных, помимо врачей, обычно не регистрируются сестрами в журналах. Тем не менее, я скажу вам, что никто в них не значится.

– Даже врач, который обнаружил у миссис Томас отсутствие пульса и дыхания? – спросил Докерти.

Выражение лица Дельримпл ясно указывало на то, что она решительно не одобряет намеки детектива.

– Нет, – произнесла она размеренно, – там не было никакого упоминания о посещении доктором Шелтоном палаты больной. Однако спешу добавить, что большинство сестер находились на обеде, когда случилась эта остановка сердца. На этаже в то время не было никого, кто мог бы заметить его прибытие.

Докерти, не обращая внимания на ее последнее замечание, сказал:

– Хорошо, спасибо вам большое, – потом кивком головы отпустил женщину.

Дэвид снова вспыхнул.

– Лейтенант, с меня хватит! – он вскочил на ноги, чуть не упал, но успел ухватиться за спинку сидения рядом. Слева от него лунообразное лицо Говарда Кима бесстрастно воззрилось на него. – Я не понимаю, что вы там думаете или на что намекаете, но заявляю вам однозначно, что я никогда бы не прописал больному лекарство или лечение с единственной целью каким-то образом навредить ему. – В наступившей тишине он услышал, как внутренний голос вновь предупреждает, что словесная несдержанность может дорого ему обойтись.

"Сядь, ради всех святых", – продолжал вещать все тот же голос. – "Он не может причинить тебе, дураку, вреда. Ты сам себе причиняешь вред. Сядь и замолкни!"

Нарастающая ярость и страх заставили смолкнуть этот голос.

– Почему я? – сдавленно вырвалось у Дэвида. – Разумеется, были и другие – ее муж, родственники, друзья до того, как я вошел к ней в палату. Почему вы обвиняете меня?

– Доктор Шелтон, – размеренно произнес Докерти, – я ни в чем вас не обвиняю. Я уже говорил это. Но поскольку вы подняли этот вопрос, то, к вашему сведению, в тот вечер профессор Томас был на семинаре. Присутствовали двадцать три студента. С семи до десяти. По утверждению профессора, никаких других посетителей, которые хотели бы увидеть его жену, не было. А теперь если я ответил на ваш вопрос, давайте продолжим...

– Нет! – закричал Дэвид. – Все дознание сплошной фарс. Я не вижу здесь никакой справедливости. Любой первокурсник с юридического факультета провел бы более беспристрастное слушание, чем это делаете вы. Если вы хотите загнать меня в угол, делайте это в суде, где вам хотя бы придется отвечать перед судьей. – Он умолк, тяжело дыша и стараясь собраться с мыслями. Внутренний голос опять принялся нашептывать свое. "Разве ты не видишь, дурень, что все дознание инсценировано таким образом, чтобы заставить тебя сделать то, что ты уже сделал. Я старался переубедить тебя, но ты не захотел меня слушать, не так ли?"

– На этом все, леди и джентльмены, – заключил Докерти, – для начала достаточно. В ближайшем будущем я в индивидуальном порядке свяжусь с кое-кем из вас. Благодарю вас за то, что вы пришли. – Он прошептал что-то на ухо доктору Армстронг, после чего сложил свои записки и оставил зал, даже не взглянув на бледного, как статуя, Дэвида.

К тому времени, когда Дэвид немного успокоился и перестал сжимать спинку стула, амфитеатр имени Морриса Твиди почти опустел. Кристина вместе с остальными сестрами ушла. Ушел и Говард Ким. Посмотрев наверх, он встретился взглядом с Уолласом Хатнером. Глаза высокого хирурга сузились. Затем, презрительно тряхнув головой, он резко повернулся и, подхватив под руку Питера Томаса, направился к выходу.

Дэвид остался стоять один, уставившись на горящую красным цветом надпись "Выход" над задней дверью, пока кто-то не тронул его за плечо. Он испуганно обернулся и увидел перед собой беспокойные голубые глаза Маргарет Армстронг.

– Ты здоров? – спросила она.

– Да... ничего страшного, – ответил он, не пытаясь скрыть резкость в голосе.

– Дэвид, я чувствую себя такой виноватой за все, что произошло здесь. Если бы я знала, как вцепится в тебя лейтенант Докерти, я ни за что не допустила бы такого поворота событий. Он сказал, что ему важно знать спонтанную реакцию отдельных людей. Ты угодил в их число. Но тебя занесло, и у меня не было никакого шанса... – ее объяснение повисло в воздухе. – Послушай, Дэвид, – после паузы продолжала она, – я к тебе очень хорошо отношусь. С самого первого дня, как ты пришел сюда. Откройся мне, пожалуйста, что у тебя на душе. После того, что случилось с тобой, я понимаю, как тебе тяжело, но, прошу, скинь камень с сердца. Я хочу помочь.

Дэвид посмотрел на нее, подавил гнев и кивнул.

– Тогда через час у "Пучеглазого"? – она тепло и искренне улыбнулась.

– Хорошо, у "Пучеглазого", – сказал Дэвид, беря куртку. Два новых союзника вместе покинули больницу.

У "Пучеглазого", местной достопримечательности, в течение почти тридцати лет доктора и медсестры делились друг с другом житейскими невзгодами. Над входом в бар неоновая вывеска, краса и гордость заведения, изображала движущиеся персонажи из комиксов, преследующие вора, стянувшего булочки с рубленым бифштексом. Когда они вошли, то Дэвид заметил четырех сестер, присутствовавших на дознании. Ни Дотти Дельримпл, ни Кристины среди них не было.

– Много лет не была здесь, – сказала Армстронг, когда они уселись за дальним столиком. – Мы с мужем в молодости захаживали сюда. Ничего не изменилось, если не считать этой крикливой рекламы.

Дэвид отметил, что у нее нет обручального кольца.

– Ваш муж жив? – спросил он.

– Арн? Нет, он умер восемь, хотя нет, девять лет назад.

– О да, как глупо с моей стороны, – спохватился Дэвид, припоминая, что он, как и все в бостонской больнице, знали, что она вдова Арна Армстронга, нейрофизиолога с мировым именем и вероятного претендента на Нобелевскую премию, доживи он до окончания своей работы. – Извините.

– Не говори глупостей... – проговорила доктор Армстронг, останавливаясь на полуслове, когда к ним подошла взять заказ фигуристая блондинка в черной мини-юбке и красном свитере в обтяжку. – Мне пива из бочки... А моему "кадру"?.. – она улыбнулась Дэвиду.

– Кока-колу. Большую порцию со льдом.

Официантка ушла, а Армстронг взглянула на Дэвида. – Невзирая на то, что сегодня случилось с тобой?

Она знала. Конечно, она знала. Но она не провоцирует его. В ее голосе он уловил даже восхищение.

– Вот уже почти восемь лет ни капли алкоголя... или наркотиков. Чтобы взяться за прежнее, нужно, черт возьми-, нечто посильнее, чем выпады Докерти. А пока что я боюсь только одного – как бы мои зубы не застыли от ледяной кока-колы, – задумчиво сказал он, вспоминая Джона Докерти, смотрящего на него, и всех других неприятных людей, с которыми он был вынужден встречаться в течение тяжелых лет, прошедших с того дня, как были убиты Джинни и Бекки.

Как бы прочтя его мысли, Армстронг сказала.

– Дэвид, знаешь, я в курсе многого, что произошло с тобой в прошлом. – Он молча кивнул. – Ты также должен знать, что и лейтенанту Докерти это известно. Я, правда, не понимаю, каким образом он так быстро все раскопал, но думаю, что в своем деле он специалист. Впрочем, сам знаешь, наша больница – большая коммунальная квартира. Каждый норовит залезть в твою жизнь, а то, о чем люди не могут сплетничать, они обычно додумывают.

– Я был центром насмешек и раньше, – усмехнувшись сказал Дэвид. – Я точно знаю, что вы имеете в виду. На этот раз, однако, это не простые инсинуации. Я никогда никого не обижу, а тем более не способен на убийство.

– Мне не надо объяснять, – сказала она. – Я тебе доверяю. Как я уже говорила, лейтенант Докерти работает очень тщательно и очень эффективно. Я уверена, что он желает тебе добра. Он, кажется, не похож на тех, кто останавливается прежде, чем полностью не раскроет дело.

Принесли напитки, и Дэвид с радостью ухватился за возможность прервать разговор. Напившись, он проговорил:

– Может быть, мне добровольно выйти из штата, пока все не уляжется?

Армстронг с силой ударила кружкой по столу, расплескав пиво и заставив оглянуться на них пару, сидевшую рядом. – Черт возьми, молодой человек, я в жизни не встречала большего врага себе, чем вы. На основании того, что я слышала сегодня вечером, и того, что я считаю правдой, нашему лейтенанту придется предъявить самые серьезные изобличающие доказательства, прежде чем я отстраню кого-либо, включая и тебя, от работы. И если ты считаешь, что я не обладаю такой властью, следи за тем, как будут развиваться события.

Впервые за вечер Дэвид широко улыбнулся:

– Спасибо, – сказал он. – Большое спасибо.

– Пожалуйста, – она посмотрела на часы. – Этой старой птичке завтра вкалывать весь день в офисе, поэтому предлагаю на сегодня все закончить. Поговорим завтра. А тем временем советую тебе расслабиться. Будь терпеливым. Людям, вроде лейтенанта Докерти и твоего друга, Уолласа Хатнера, нельзя рассказывать много. Пусть сами до всего докапываются. – Она разгладила пятидолларовую бумажку на столе и, не дожидаясь сдачи, направилась вместе с Дэвидом к своей машине.

Когда она села за руль и опустила боковое стекло, Дэвид сказал:

– Как бы ни было у меня паршиво на душе, а мне паршиво почти все время... спасибо. Более подходящих слов я не знаю. Спасибо.

– Следи за собой, Дэвид, – сказала она, – и постарайся пройти сквозь это достойно. Для меня это будет лучшей благодарностью.

Он проследил за тем, как ее машина скроется за углом, затем медленно побрел к соседней стоянке, где находилась его тачка. Желтый "сааб", купленный им год назад, покоился на ободах. Все четыре шины были изрезаны вдоль и поперек. На лобовом стекле красной краской из аэрозоля было намалевано: УБИЙЦА.

"Коммунальная квартира", – пробормотал Дэвид, глядя на бессмысленную жестокость. – Кажется, так вы сказали, леди. Паршивая коммуналка с дикими зверями.