Жизнь замечательных людей (№255) - Гарсиа Лорка

Снова ночь, еще более напряженная, чем предыдущая. Рабочие патрули — на несколько человек одно охотничье ружье или старый револьвер — ходят по городу. И какие-то тени осторожно пробираются вдоль древних, источенных временем стен.

День 20 июля начинается собнадеживающих вестей. Столичное радио сообщает, что попытки мятежников взять власть в Мадриде, в Толедо, в Барселоне окончательно потерпели крах, что в Бильбао и Барселоне формируются рабочие полки, что не вся армия и далеко не весь флот идут за предателями-генералами. В Гранаде спокойно, и Мануэль де Фалья решает, как только спадет дневная жара, навестить, наконец, семью Гарсиа Лорки.

Но послеобеденную тишину разрывают выстрелы. Это двое полковников, сместив своего колебавшегося начальника, подняли гарнизон и повели в центр города. Солдаты врываются в здания гражданских властей, беспрепятственно занимают вокзал, почту, телеграф. Следом за ними штурмовая гвардия и гражданские гвардейцы. А фалангисты и незаметные личности из охранки уже рыщут по квартирам в поисках первых жертв.

Беззащитная Гранада падает в руки мятежников как спелый плод. И только в Альбайсине натыкаются они на сопротивление. Только там, на холме, не умолкает стрельба. Ясно, что рабочие будут драться до последнего.

Однако захват власти, как инструктирует своих подчиненных майор Вальдес, которого сам Кейпо де Льяно назначил губернатором Гранады, — это лишь первый этап. Полностью обеспечить торжество нового порядка призван следующий этап — «чистка». Город должен быть очищен от коммунистов и социалистов, от анархистов и республиканцев, от тех, кто состоял в профсоюзе или хотя бы голосовал за Народный фронт, — от всех, кто не с мятежниками и, следовательно, против них. Приступают к составлению списков: первая очередь, вторая очередь, третья... Вооруженные люди входят в дома, проверяют наличие жителей, одних уводят с собой, других пока берут на заметку.

Начинаются страшные дни Гранады — аресты и допросы, разгул человеческого отребья, вылезшего из всех щелей, сухой треск, доносящийся на рассвете со старого кладбища Ceppo дель Соль, где идут расстрелы... Но страшнее всего сам страх, придавивший гордого и независимого гранадца, заставляющий его не выходить из дому без крайней надобности, беспрекословно выполнять распоряжения новых властей и не спать до утра, замирая, как только в конце улицы взвоет автомобиль, одолевая подъем. За мной? Приближается, затормозил... Нет, к соседям. Тишина, потом полузадушенный женский вопль, плач детей. Машина, взревев, удаляется. И — тайное, от самого себя скрываемое облегчение: на этот раз не меня!

А время идет, и ужас постепенно становится частью быта — с ним свыкаются, о нем говорят, как о самой обычной вещи, прибегая к безобидно звучащим выражениям вроде словечка «взяли». «Вы слышали? — сегодня взяли врача Рафаэля Гарсиа Дуарте». — «Уж его-то за что»? — «Как за что: во-первых, лечил рабочих бесплатно, а во-вторых, достаточно и того, что врач, — интеллигенция теперь на особом подозрении...» — «И куда же его»? — «Да куда и других — на прогулку!..» «Прогулка» тоже новое словцо, им заменяют слишком откровенное слово «расстрел».

Композитор Мануэль де Фалья не принимает участия в разговорах, не работает, не читает, не подходит к радиоприемнику. Он живет, погрузившись в какое-то оцепенение. Только весть о том, что вместе с последними защитниками Альбайсина схвачен и расстрелян Монтесинос, алькальд Гранады, заставляет его содрогнуться от боли за этого доброго, смелого человека и от страха за Федерико. Волнение дона Мануэля так велико, что сестра его, мобилизовав все свои знакомства, добывает утешительное известие: семья Гарсиа Лорки находится по-прежнему в усадьбе Сан-Висенте, но Федерико там нет, он где-то скрывается. А может быть, ему удалось даже пробраться в республиканскую зону — ведь линия фронта проходит почти рядом с Гранадой!

Со дня святого Федерико исполняется ровно месяц, когда в дом композитора, задыхаясь, входит женщина, в которой дон Мануэль и его сестра с трудом узнают хохотушку Кончиту. Вдова расстрелянного алькальда, забыв об опасности, прибежала к ним, чтобы сказать: сегодня, в пятом часу пополудни, они арестовали Федерико!

Кончите ни о чем не приходится просить. Пока донья Мария дель Кармен отпаивает ее водой, плача с нею вместе, дон Мануэль, к которому в эти минуты словно вернулась былая энергия, надевает в соседней комнате свой парадный костюм и одновременно расспрашивает, как все случилось. И сестра Федерико, всхлипывая, рассказывает о том, как через несколько дней после переворота брату принесли анонимное письмо, полное грубых угроз, а еще день спустя в усадьбу заявились вооруженные люди и стали проверять у всех документы. Когда очередь дошла до Федерико, один из этих людей ударил его по лицу и сказал: «Можешь не предъявлять, мы и так хорошо тебя знаем, Федерико Гарсиа Лорка!»

Как только они ушли, решено было, что Федерико необходимо скрыться. Но где? В Фуэнте Вакеросе, в Аскеросе? — невозможно, там каждый человек на виду. Кто-то предложил: у сеньора де Фальи. Но Федерико замахал руками — ни за что на свете не станет он подвергать риску дона Мануэля. Вот тут и вспомнили о Росалесах...

— О Росалесах? — ахает донья Мария. — Да ведь братья Росалесы — Мигель, Антонио, Хосе — фалангисты, и не какие-нибудь рядовые, а чуть ли не главари!

— Но четвертый из братьев, Луис, — молодой поэт, — опускает голову Конча, — он всегда так восхищался нашим Федерико, он клялся, что жизнь за него отдаст. И мы подумали: если он сумеет уговорить своих братьев, кто же станет искать Федерико у них в доме! И Луис согласился...

Еле слышным голосом досказывает она остальное. Больше двух недель семья ничего не знала о Федерико, кроме того, что он жив, здоров и находится в безопасности. А сегодня люди видели, как у подъезда Росалесов на улице Ангуло остановилась машина. Говорят, что никого из братьев в это время не было дома. Несколько гражданских гвардейцев и человек в штатском вошли в подъезд. Вскоре они показались снова, но теперь между ними шел Федерико в полосатой пижаме — даже переодеться ему не дали!

Мария дель Кармен слишком хорошо знает своего брата, чтобы сейчас взывать к его благоразумию. Она только гладит его по плечу дрожащей сухонькой ручкой, шепча: «Будь осторожен, Маноло!», и композитор, впервые за весь этот месяц, перешагивает порог.

Дрожа от ярости, идет он по знакомым, обезлюдевшим улицам, направляясь к штабу фаланги, или как она там называется, мерзкая псарня, откуда прибегали к нему эти кровавые щенки, уговаривали, чтобы полаял по их заказу! Он добьется приема у главного их начальника, он скажет: «Да понимаете ли вы, что делаете, на кого заносите руку?..»

— Здравствуйте, дон Мануэль! — весело восклицает дежурный, к которому его проводят. Ба, да это один из тех самых щенков!.. — Я так и знал, что в конце концов вы к нам придете!

Гневный румянец выступает на щеках композитора, но он вспоминает: «Федерико!», и как можно сдержанней объясняет, что пришел говорить не о себе, а о своем ученике и друге...

Не дослушав, дежурный останавливает его. Дон Мануэль обратился не по адресу, репрессированными занимаются в губернаторстве — да, там же, на улице Дукеса. В брезгливой небрежности, с которой подписывает он пропуск на выход, есть что-то такое, что отнимает у композитора часть надежды. Тем упрямей шагает дон Мануэль в губернаторство.

На улице Дукеса, вдоволь настоявшись у входа, он, наконец, попадает во внутреннее помещение, совершенно пустое, если не считать двух вокзальных скамей, стоящих посередине спинками друг к другу. Тайный трепет, с каким вступает сюда композитор -не донесутся ли из-за стены стоны допрашиваемых, не протащат ли их, избитых и окровавленных, через зал? — оказывается напрасным. Канцелярский запах, казарменная скука. Люди в военной форме проходят, пробегают, проносятся, то исчезая в одних дверях, то показываясь в других. И в безостановочном движении всех этих людей, снующих по разным направлениям, дон Мануэль непроизвольно начинает улавливать некий единый ритм.

Лишь несколько человек выпадают из общего ритма. Это женщины и старики — одни из них топчутся у окошечек, прорубленных в стенах, умоляя о чем-то неслышными голосами, другие пытаются остановить проходящих по залу военных, но, бессильные замедлить ход безотказно функционирующего механизма, усаживаются в отчаянии на скамьи и погружаются в безнадежную дремоту. И композитор тоже становится одной из этих фигур. Он переходит от окошечка к окошечку, не получая нигде ответа на свой вопрос. Он обращается к военным всех рангов, но его даже не слышат. Тщетно, забыв о гордости, называет он свое имя, говорит о своих заслугах перед Испанией — от него отмахиваются на ходу, как от назойливой мухи.

Раз только, когда поблизости останавливается на минуту краснолицый толстяк, отдавая распоряжение относительно какого-то сеньора Фулано1 — «...и чтобы заправил свой „мерседес“ как следует, а то опять не хватит бензина!», — дону Мануэлю удается привлечь его внимание.

— Де Фалья, Мануэль? — переспрашивает толстяк, отирая лоб. — Помню: улица Верхняя Антекеруэла, как раз мой район. Да нет, это просто напутали — никто вас не вызывал сегодня, идите спокойно домой. А может, и вовсе не вызовут, — добавляет он добродушно и убегает, прежде чем старику удается выговорить хотя бы слово.

На непослушных ногах добирается дон Мануэль до скамьи. Он не знает, сколько времени проводит в странном полузабытьи. А услышав вдруг свое имя, произнесенное с той почтительностью, к которой привык он в другой жизни, он едва приподнимает голову — не померещилось ли?

Незнакомый человек, стоящий перед ним, выглядит вполне интеллигентно. Лицо его было бы даже приятным, если бы кожа не обтягивала так череп, навевая нехорошие ассоциации. Он в штатском, но в здешнем мире явно свой человек. Больше того: проносящиеся мимо военные, завидев его, щелкают каблуками и замирают, пока он легким кивком не разрешает им следовать дальше. И тем не менее он усаживается рядом с композитором, который, прижав руку к безумно заколотившемуся сердцу, начинает излагать свое дело.

Как только старик произносит имя Федерико, незнакомец на момент прикрывает глаза. Нет, ему не надо рассказывать, кто такой Гарсиа Лорка, не следует думать, что они здесь ничего не смыслят в поэзии.

— Еще бы: Гарсиа Лорка! — повторяет он, покачивая головой. — Как это там:

Открылся засов тюремный,

едва только девять било.

А пять полевых жандармов

вином подкрепили силы.

Закрылся засов тюремный,

едва только девять било...

Внезапная тревога гасит радость дона Мануэля. Он замечает осторожно, что есть ведь у Федерико и другие стихотворения...

— О разумеется, — отвечает собеседник учтиво. — «Романс о гражданской гвардии», например. Есть и пьесы — скажем, «Иерма». А интервью какие! Вы, возможно, еще не читали самого последнего — того, где ваш друг заявляет, что ему ненавистны испанцы, приносящие себя в жертву абстрактной идее национализма?..

— Но нельзя же сводить его творчество только к этому! — умоляюще возражает композитор.

— В самом деле? — усмехается собеседник. — Тогда, быть может, вы укажете мне такие произведения Гарсиа Лорки, которые помогают воспитывать людей в нашем духе?.. Или, — продолжает он, насладившись растерянным молчанием старика, — хотя бы поручитесь за то, что теперь наши идеи найдут выражение в его стихах? Впрочем, что я! — как бы спохватывается он, прищурившись. — Вы и сами не пожелали с нами сотрудничать... Счастье ваше, что музыка не поэзия; композитору все-таки легче скрыть свои мысли. Вот почему мы с вами так мирно беседуем. И вот почему, — заключает незнакомец, вставая, — я решительно ничего не могу сделать для облегчения участи вашего ученика и друга.

— Но Федерико — великий поэт! — в отчаянии хватает его за рукав дон Мануэль.

— Великий поэт! — отзывается, словно эхо, незнакомец, без труда высвобождая рукав из бессильных стариковских пальцев. — Один крупный деятель нашего движения сказал как-то, разумеется, в узком кругу: «К поэтам нельзя относиться серьезно. Иначе их пришлось бы расстреливать».

— Вот видите! — пытается Мануэль де Фалья сложить в улыбку трясущиеся губы. И, задохнувшись, слышит:

— В идеале это, конечно, так. Но пока борьба не окончена, мы вынуждены относиться к поэтам серьезно. Вполне серьезно.

17

Где-то за окном, за прикрывающим окно уродливым деревянным ящиком — плеск магнолиевых листьев в университетском саду по соседству, и безлунная августовская ночь, и Гранада, и воля... А здесь — голые стены, свет пыльной лампочки под потолком, вздохи и стоны товарищей по заключению.

Ничего этого не видит, не слышит совсем еще молодой человек в полосатой пижаме. Внезапный, как обморок, сон, сваливший его, приоткрыл ему рот, разгладил морщины, вернул лицу мальчишеское выражение.

Человек не знает, что уходят последние часы его жизни, что еще несколько дней — и немыслимая боль полоснет по сердцам всех, кто знал, кто любил его; не знает — а как удивился бы, если б узнал! — что имя его станет знаменем революционной поэзии; что под это знамя, рядом с Рафаэлем Альберти, встанут Мигель Эрнандес, Пабло Неруда и много иных, известных ему и неизвестных;

что через год в Париже писатели разных стран перед портретом Гарсиа Лорки принесут клятву на верность свободе;

что другим, огромным его портретом республиканская Испания украсит свой павильон на Всемирной выставке

и что бывший друг его, Сальвадор Дали, предложит выставить в том павильоне свои картины с одним условием: пусть снимут портрет Федерико, занимающий, по мнению Сальвадора, слишком много места...

Он не знает, какой крестный путь предстоит пройти его родине;

не знает, что старый поэт Антонио Мачадо, который оплачет его смерть в скорбных стихах, умрет в изгнании, не захотев остаться под властью фашистов, не пережив и месяца разлуки с Испанией;

что в изгнании умрут учителя его и друзья — Фернандо де лос Риос, Мануэль де Фалья, Хуан Рамон Хименес, Хосе Морено Вилья, Эдуарде Угарте, Альберто Санчес, и столько других...

что скончается, находясь под домашним арестом, Мигель де Унамуно, бросив перед смертью слова презрения в лицо фашистскому изуверу;

что поверенный в делах Чили в Мадриде, Карлос Морла Линч, откажет в убежище другу его Мигелю Эрнандесу и Мигель Эрнандес умрет во франкистской тюрьме...

Он не знает, что его поэзия пойдет по свету, завоевывая сердца;

что испанский народ не даст своим тюремщикам отнять у себя эту поэзию;

что через двадцать пять лет мадридская молодежь будет кричать на представлении «Иермы»: «Да здравствует Федерико Гарсиа Лорка! Долой фашизм!»;

что речью о нем Николас Гильен откроет первый съезд писателей, художников и артистов социалистической Кубы;

и что в мире нашем чуть прибавится счастья оттого, что жил на свете такой поэт — Федерико Гарсиа Лорка...

Ни о чем этом не знает и никогда уже не узнает человек в нелепой пижаме, лежащий навзничь в грязной камере. Он спит, и лицо его спокойно.

Попросив часового доложить, что машина подана, сеньор Фулано вновь уселся за руль в самом дурном расположении духа. Право же, если б знать заранее, что его гордость — темно-вишневый «мерседес» — навлечет на своего владельца все эти обязанности, не стоило б, может, и покупать его. Но кто мог полгода назад предвидеть, что теперешняя гранадская власть, ссылаясь на затруднения с транспортом, заставит владельцев автомобилей возить по ночам арестованных с конвоирами за город и возвращаться оттуда уже с одними конвоирами...

Сеньор Фулано терпеть не мог слова «прогулка» — он вообще не говорил ни с кем о ночных поездках и старался не думать о них. Какое ему в конце концов дело до политики; он человек лояльный, исполняет, что приказано! Кончат же они когда-нибудь наводить свой порядок, и все забудется.

Этой ночью у сеньора Фулано были особые причины для недовольства. Его Лола собралась наконец-то подарить ему сына — нужно надеяться, что теперь-то уж сына! — и не годилось бы оставлять ее в такое время. Правда, Лола считает, что это случится не раньше, чем завтра, а ну, как раньше?

Вид двух мужчин, которых на сей раз втолкнули гвардейцы к нему в машину, не улучшил его настроения. Один из них был хромой старик, весь растерзанный — били его, что ли? — а другой, помоложе, в одной пижаме. У хромого в глазах стоял смертельный ужас, молодой же, наоборот, держал себя так, будто его везли на прогулку, — улыбался, вертелся, без умолку говорил о каком-то лагере, каком-то театре...

Сеньор Фулано был не злой человек, просто он считал, что каждый должен вести себя в соответствии с обстоятельствами Вот он, например, делал то, что ему положено, — молча включил зажигание, тронулся по знакомому маршруту. Знали свое дело и трое гвардейцев — не рукоприкладствовали попусту, не ругались, да и хромой старик ничем, в сущности, не нарушал порядка, словно участвуя в общем негласном сговоре: чтобы то, чего все равно не миновать, прошло пристойно и гладко. Только молодой... ну, хоть бы кричал, бился — неприятно, но естественно, а он точно знать ничего не желал, и чудилось в этом что-то оскорбительное для остальных.

И еще одно было непонятно. Сеньор Фулано мог бы поклясться, что никогда раньше не видел этого человека и понятия не имеет, кто он такой, а между тем, встречаясь с ним взглядом в зеркальце, то и дело удивлялся странно знакомому выражению на незнакомом, заросшем щетиной лице. Только этого ему еще не хватало!

А тот арестант, что помоложе, и в самом деле испытывал радостное возбуждение. Разве не сказали ему накануне, что он будет отправлен в концлагерь? Услыхав это, он почувствовал такое невыразимое облегчение, что даже смог заснуть, а когда проснулся, то понял: темный ужас, заполнявший все его существо, наконец-то отхлынул. Ну конечно, с ним не могло случиться самого плохого — ведь он поэт, а поэтов не убивают.

И сразу же подступила давняя, привычная забота. Мысль, которая не приходила ему на ум весь этот месяц, мысль о трагедии, задуманной еще в Мадриде, вдруг снова в нем возникла. И поворот действия -единственный, необходимый, над которым он столько мучился тогда, — внезапно очертился весь, будто с неба упал.

Это было хорошим предзнаменованием, так что, когда его вызвали, повели и посадили в роскошный лимузин, он поверил: везут в концлагерь. Все предвещало доброе — и чудесная ночь и заспанные, ленивые физиономии конвоиров. А разглядев лицо шофера, он окончательно успокоился — человек с таким заурядным лицом не мог быть причастен к злодейству.

Лагерь казался совсем нестрашен по сравнению с тем, чего он боялся... Больше того: лагерь освобождал его от смутного чувства вины — перед зятем Мануэлем, перед теми, кто долго еще отстреливался в Альбайсине. Нет, бойца из него все равно не вышло бы! Но раз уж он очутился по эту сторону фронта, то где же и место ему, как не в концлагере, среди побежденных? Быть может, ему удалось бы даже организовать театр из заключенных — кажется, в Германии разрешались подобные вещи. И кончится же когда-нибудь весь этот кошмар!

Он попытался тихонько подбодрить старика, но тот не откликался; попробовал заговорить с шофером, с гвардейцами — они прицыкнули на него. Тогда он целиком отдался тому, что звучало и вырастало внутри. Про себя он называл это просто «оно» — так повелось с детских лет, с уроков Антонио Сегуры.

Бежали мимо стены, изгороди, деревья — он не глядел по сторонам. До свиданья, Гранада! На этот раз ты была не очень гостеприимна — что ж, увидимся в лучшие времена! И снова вслушивался: тут оно? — да, тут...

Ночная работа, по-видимому, расшатала нервы сеньору Фулано. Чем иным еще можно объяснить, что в какой-то момент, взглянув в зеркальце, он вдруг подумал: а не у своей ли Лолы замечал он последнее время такой же неподвижный, словно бы внутрь обращенный взгляд? Пораженный нелепостью этой мысли, он едва не проехал поворот на Виснар.

В Виснаре — небольшом селении километрах в двенадцати от Гранады — сделали остановку, чтобы дождаться рассвета. Вылезли из автомобиля на маленькой, совершенно пустой в этот час площади; хромому подали руку, а после помогли влезть обратно, но тот все молчал и только дрожал мелкой дрожью. Когда же небо на востоке стало бледно-фиолетовым, поехали дальше — меж кустов и в гору, до того места, где сеньор Фулано затормозил, не дожидаясь приказа.

Двое из гвардейцев опять помогли старику вылезти из машины и повели за кусты. Его товарищу и тут, верно, пришло в голову что-нибудь неуместное — он слабо, одними глазами, улыбнулся шоферу. Но совсем рядом резко треснули выстрелы — будто небо разодралось сверху донизу, — и глаза стали шириться, заполняя зеркальце.

Снова темный ужас поднялся в Федерико, но теперь этот ужас не мог целиком завладеть им, не мог вытеснить того, что так стремительно распускалось внутри, торопясь превратиться в слова, в людей, в огромные неведомые миры. И когда гвардейцы, выйдя из-за кустов, подошли к нему, когда стали отрывать его пальцы от автомобильного крыла, когда потащили по тропинке, толкая прикладами в спину, — сила, проснувшаяся много лет назад под пыльными тополями Фуэнте Вакероса, все еще пела и клокотала в нем и рвалась наружу, не уступая смерти. В него сажали пулю за пулей, а он все вставал, все приподымался, пытаясь что-то выговорить, пока не замолчал, не затих, наконец, вцепившись руками в красноватую землю...

Основные даты жизни и деятельности Гарсиа Лорки

1898, 5 июня — Вселении Фуэнте Вакеросе вблизи Гранады родился Федерико Гарсиа Лорка, сын Федерико Гарсиа Родригеса и Висенты Лорки.

1902—1903 — Семья переезжает в соседнее селение Аскеросу (ныне Вальдеррубио), где Федерико поступает в школу.

1909, сентябрь — Семья переезжает в Гранаду.

1909—1913 — Федерико учится в школе, одновременно занимаясь музыкой.

1914 — Гарсиа Лорка поступает в Гранадский университет (на факультет литературы и философии и факультет права).

1915 — Первые сохранившиеся стихи.

1917, февраль — Первое выступление в печати — статья «Символическая фантазия» к столетию со дня рождения поэта Хосе Сорильи в «Бюллетене гранадского Литературно-художественного центра».

Лето — Поездка по Испании вместе с группой студентов под руководством профессора М. Домингеса Берруэты.

1918 — Первая книга Гарсиа Лорки — сборник набросков в прозе и путевых очерков «Впечатления и картины»2.

1919 — Гарсиа Лорка перебирается в Мадрид и поселяется в Студенческой резиденции, где живет до 1929 года, ежегодно наезжая в Гранаду.

1920, 22 марта — Премьера пьесы «Злые чары бабочки» в мадридском театре «Эслава».

1921 — Первый поэтический сборник Гарсиа Лорки — «Книга стихов».

1922, 13—14 июля — Фестиваль народной андалусской песни -канте хондо, организованный в Гранаде Мануэлем де Фальей и Федерико Гарсиа Лоркой.

1923 — Гарсиа Лорка сдает экзамен на степень лиценциата права в Гранадском университете.

13 сентября — Государственный переворот и установление диктатуры Примо де Риверы в Испании.

1925, весна — Гарсиа Лорка гостит у Сальвадора Дали в приморском местечке Кадакес (Каталония).

1926, 8 апреля — На вечере в городе Вальядолиде Гарсиа Лорка читает стихи из готовящихся к опубликованию книг — «Песни», «Стихи о канте хондо», «Цыганский романсеро».

1927, апрель — В журнале «Стихи и проза» (Мурсия) опубликован цикл стихотворений Гарсиа Лорки под общим названием «Андалусские виньетки».

В Малаге выходит поэтический сборник «Песни».

Май — Гарсиа Лорка вторично гостит в Кадакесе.

24 июня — Труппа Маргариты Ксиргу показывает в Барселоне пьесу Гарсиа Лорки «Мариана Пинеда».

25 июня—2 июля — Выставка рисунков Гарсиа Лорки в Барселоне.

12 октября — Труппа Маргариты Ксиргу показывает «Мариану Пинеду» в Мадриде.

Декабрь — Гарсиа Лорка с группой поэтов совершает поездку в Севилью по приглашению знаменитого матадора Игнасио Санчеса Мехиаса.

1928, февраль—апрель — Вместе с компанией молодых литераторов Гарсиа Лорка издает в Гранаде литературно-художественный журнал «Гальо» (вышло два номера), в котором публикует несколько своих рассказов.

Апрель — Выходит в свет «Цыганский романсеро» Гарсиа Лорки.

1929, май — Вместе с Фернандо де лос Риосом Гарсиа Лорка едет в Америку, посетив по пути Париж и Лондон.

Июнь — Гарсиа Лорка поступает на курсы английского языка при Колумбийском университете в Нью-Йорке.

Август — Гостит на ферме у знакомых в штате Вермонт.

Сентябрь — Возвращается в Нью-Йорк.

1930, 28 января — Падение диктатуры Примо де Риверы в Испании.

Весна— По приглашению Испано-кубинского института культурных связей Гарсиа Лорка приезжает на Кубу.

Лето — Гарсиа Лорка возвращается в Испанию.

24 декабря — Труппа Маргариты Ксиргу показывает пьесу Гарсиа Лорки «Чудесная башмачница» в театре «Эспаньоль».

1931, январь—март — Гарсиа Лорка публикует в журналах стихи из книги «Поэт в Нью-Йорке», написанной в Америке, и выступает с их чтением.

14 апреля — Падение монархии в Испании.

23 мая — Выходит книга Гарсиа Лорки «Стихи о канте хондо», созданная в основном в 1921—1923 годах.

Лето — Гарсиа.Лорка работает над пьесой «Когда пройдет пять лет».

Ноябрь — Съезд Федерации испанских студентов принимает решение: создать передвижной университетский театр — «Ла Баррака». Гарсиа Лорка возглавляет этот театр.

1932, июль — «Ла Баррака» начинает давать спектакли, разъезжая по стране.

1933, 8 марта — Премьера пьесы Гарсиа Лорки «Кровавая свадьба» в мадридском театре «Беатрис».

5 апреля — Премьера пьесы Гарсиа Лорки «Любовь дона Перлимплина», поставленной самим автором в Клубе друзей театральной культуры.

Сентябрь — Гарсиа Лорка едет в Южную Америку.

13 октября — 1934, 27 марта — Пребывание Гарсиа Лорки в Аргентине, где он присутствует на представлениях «Кровавой свадьбы» и «Марианы Пинеды», участвует в постановке «Чудесной башмачницы», руководит постановкой комедии Лопе де Вега «Дурочка», выступает с лекциями и стихами. Поездка в Уругвай.

1934, 11 августа — Смертельное ранение Игнасио Санчеса Мехиаса во время боя быков в Мансанаресе.

Гарсиа Лорка начинает писать поэму «Плач по Игнасио Санчесу Мехиасу».

Октябрь — Всеобщая забастовка в Испании. Народное восстание в Астурии.

29 декабря — Первое представление пьесы Гарсиа Лорки «Иерма», поставленной труппой Маргариты Ксиргу в театре «Эспаньоль».

1935, 11 мая — Кукольный театр «Ла Тарумба» показывает фарс Гарсиа Лорки «Балаганчик дона Кристобаля».

Июнь — выходит из печати «Плач по Игнасио Санчесу Мехиасу».

13 декабря — Труппа Маргариты Ксиргу показывает в Барселоне пьесу Гарсиа Лорки «Донья Росита, девица, или Язык цветов».

Декабрь — В «Литературном альманахе» публикуются стихотворения из готовящейся к печати книги стихов Гарсиа Лорки «Диван Тамарит».

1936, 16 февраля — Победа Народного фронта на выборах в Испании.

Апрель—май — Выходит в свет сборник ранних стихов Гарсиа Лорки «Первые песни».

Июнь — Гарсиа Лорка заканчивает пьесу «Дом Бернарды Альбы».

16 июля — Гарсиа Лорка выезжает из Мадрида в Гранаду.

18 июля — Начало фашистского мятежа.

18 августа — Гарсиа Лорка арестован фашистами и расстрелян на рассвете 19 августа неподалеку от Гранады.

Краткая библиография

Сочинения Гарсиа Лорки

Избранное (предисловие Ф. В. Кельина). М., ОГИЗ — Гослитиздат, 1944.

Театр (вступительная статья Ф. В. Кельина). М., изд-во «Искусство», 1957.

Избранная лирика (предисловие Э. Симорры). М., Гослитиздат, 1960.

О себе, о жизни, об искусстве (отрывки из бесед и интервью. Предисловие 3. И. Плавскина). Журнал «Иностранная литература», 1961, № 8.

Obras completas, v. 1—8. Buenos-Aires, 1948—1949.

Obras completas. Madrid, 4-a, ed., 1960.

Литература о Гарсиа Лорке

Б. А. Кржeвский, Федерико Гарсиа Лорка; в его книге: «Статьи о зарубежной литературе». М.—Л., Гослитиздат, 1960.

Guardia, A. de la, Garcнa Lorca. Persona y creacion. Buenos-Aires, 1944.

Laсasa, L., Recuerdo y trayectoria de Federico Garcнa Lorca. M., «Literatura sovietica», 1946, № 9.

Machado Вonet, O., Federico Garcia Lorca, su produccion dramбtica. Montevideo, 1951.

Diaz P1aja, G., Federico Garcia Lorca. Su obra e influencia en la poesia espanola. Buenos-Aires, 1954.

Babin, M. T., Garcнa Lorca. Vida y obras. N. Y., 1955.

Flys, Jaroslaw M., El lenguaje poetico de Federico Garcнa Lorca. Madrid. 1955.

Vazquez Ocana, F., Garcia Lorca. Vida, cantico y muerte. Mexico, 1957.

Correa, G., La poesia mitica de Federico Garcнa Lorca. Eugene (Oregon), 1957.

Вarea, A., Lorca, el poeta y su pueblo. Buenos-Aires, 1957.

Mora Guarnido, J., Federico Garcнa Lorca y su mundo. Buenos-Aires, 1958.

Cano, J. L., Garcia Lorca. Biografнa ilustrada. Barcelona, 1962.

Lorca, A collection of critical essays. Prentice — Holl, Inc., 1962.

Lima, R., The theatre of Garcнa Lorca. N. Y., 1963.

Couffon, C., A Grenade, sur le pas de Federico Garcнa Lorca. Paris, 1962.

Lorenz G., Federico Garcia Lorca. Karlsruhe, 1963.

Стихи Федерико Гарсиа Лорки, приведенные в этой книге, перевели:

М. Цветаева(стр. 118, 158—159, 177), В. Парнах(стр. 154— 155, 161, 170(1), 244), А. Гелескул(стр. 5, 170(2), 188, 224, 233— 234, 239, 240—241, 246—250, 278—280, 324, 408, 416—417), М. Зенкевич(стр. 370—371), Ф. Кельин(стр. 308—310, 358), М. Павлова(стр. 231), О. Савич(стр. 21, 76, 122, 202—203, 206, 210, 212—213, 264, 306, 349, 387—389), М. Самаев(стр. 178), И. Тынянова(стр. 115—116, 135, 179, 225, 232, 296(1), 301—302, 303, 339).