Голос тонкой тишины

      - Зачем мы его убрали?.. А не сделай мы этого, царевна не взыскала бы с нас?.. Лучшими вариантами людям представляются те, которыми они не воспользовались. Это большая опасность - не любив ни разу, встретиться с циником, - говорила она нравоучительно. - Особенно если он не подозревает о своем цинизме.
      - У вас сердца, послушаешь, прямо из драгметаллов, - усмехнулась я.
      И мне вдруг стало страшно. В очередной раз, но как никогда ранее. Я находилась в одиночестве, среди иных, чем я. Вокруг были другие. Они иначе думали, понимали. И действовали. Разумеется, в моих интересах. И только в моих...
      - Зачем? Зачем? - Я все же не отдавала себе отчета. - Кто позволил вам вмешиваться в мою жизнь? Почему вы не спросили меня? У меня своя воля, свой путь, своя философия, наконец!
      - В основании вашей, как вы изволили выразиться, философии лежит пока лишь желание любить, - с иронией школьного завуча произнесла малютка-Ингигерда. - Вы слепой светлячок, мотылек, летящий в огонь. Мы видели, что ты летишь в огонь. И именно тебе мы не могли этого позволить. Взгляни...
      Она повела рукой вокруг нас. Я увидела ясные звезды на глубоком сине-зеленом небе, холмы с зубцами леса у самого горизонта, в низине услышала плеск воды. Посвистывали какие-то ночные птицы, играл сверчковый оркестр, издали ветер принес волчий вой...
      - Все это ты променяла бы на любовь? Точнее, на его нелюбовь?
      - Баркаял сказал странную вещь, - вдруг вспомнила я. - Сократа, сказал он, убили словом?
      - Сократа не убили словом, а его убило слово, - пояснила Ингигерда. Оно, бывает, несет смерть тому, кто его произнес. Сократа можно было бы назвать самоубийцей.
      Поединок
      Я молча ссыпала красноватый песок в горшок с кактусом.
      Вот и мое повествование рассыпается, как философский камень. Я сама чувствую это, мне бы давно хотелось его закончить. Как?! Я слишком давно с этими ребятами из преисподней или откуда они там? Я не могу отделаться от них. Страшнее даже другое - я с ними сживаюсь. Как и с другими обитателями этого дома.
      Отец Небесный милосерд. Я где-то допустила ошибку, на чем-то споткнулась, но не слишком ли велико наказание?
      - Это не наказание. Это лечение, - сказал вчера доктор.
      Он никакой, мой краснолицый доктор. Ничего не предпринимающий, ничего наверняка не знающий. Сколько же пациентов спрашивали его:
      - Доктор, когда все кончится?
      Он отводит глаза.
      -По своей воле вы не отпустите меня?
      Он отводит глаза.
      - Вас надо заставить это сделать?
      - Да.
      - Штурмовать эту твердыню? Обложить ее сонмом спецназовцев? Разнести в пыль ваши шестиметровые стены?..
      На аллею больничного парка с ревом влетел и с визгом остановился крытый бронированный автомобиль. Механический динозавр, колеса защищены стальными дисками, в центре каждого - угрожающий острый шип. Такими же блестящими шипами усыпан весь корпус машины.
      Из люка на крыше выдвинулся ствол пушки и уставилсяжерлом на меня. Черным немигающим глазом. Я ждала избавления. Но уже поняла: это не избавление. Ощутила подступающую к горлу тошноту.
      - Что вы? - выкрикнула я. - Не надо! Это все только ухудшит.
      Передняя дверь броневика открылась, из нее вышел смурной, весь в черном, субъект. Я не сдержала нервного смеха: субъект слишком постарался выглядеть по-киношному. Безупречный костюм этого бандита был слишком уж безупречен, шляпа с широкими полями затеняла половину лица, отмеченного модной небритостью. Между тем он, не торопясь, подошел ко второй дверце и галантно открыл ее. Из нее вышла длинноногая черноглазая красавица с презрительным взглядом. Перед мужчиной - одно, но предстать трусихой перед представительницей своего пола не может позволить себе ни одна уважающая себя девушка.
      - Что вам угодно в моих владеньях? - высокомерно спросила я.
      Как, должно быть, смешно все это выглядело. Стараясь принять независимый вид, кутаясь в потрепанный больничный халат, я меряла ее взглядом.
      - В твоих? - Секс-бомба обернулась к сопровождающему: - Покажи ей, чьи здесь владения...
      Ее голос показался мне до странности знакомым. Как будто не она, а я, да, я сама выходила из бронемашины... А может, моя полная противоположность.
      Ее спутник, тоже неуловимо знакомый, взмахнул рукой.
      Я ощутила жар, кровь бросилась мне в лицо. Это был стыд, испепеляющий меня всю. Этот человек обрушил на меня воспоминания, которые могли существовать только у двоих...
      - Никола?
      Сжечь меня этот огонь, конечно, не мог. Но лучше бы он все-таки сжег меня.
      - Девичья фамилия моей матери - Феникс, - спаясничала я. - Имеете предъявить еще что-нибудь?
      Когда ноги ее коснулись земли, она предстала в полном воинском облачении. И кольчуга, и маленький шлем - из светящегося серыми отблесками черного материала. Я с сомнением отнеслась к появлению на мне бронежилета (бесы подсуетились?). В руках моей соперницы блеснул меч. Такой же возник у меня.
      В новом облике я чувствовала себя до крайности глупо. Мало того что не умею обращаться с оружием, сама сцена была словно украдена из фантастического блокбастера.
      Я осторожно повела пальцем по лезвию меча. И с изумлением увидела, что на пальце появилась тоненькая алая полоска. Похоже, эти мечи - не какое-нибудь воображаемое фуфло, они внутренне даже жужжали от нетерпения. Я поняла, что умру, если девица поразит меня своим кладенцом.
      За себя надо сражаться.
      Мечи соприкоснулись и задрожали. Холодное волнение моего булата передалось и мне.
      Черт возьми, это невероятно, но похоже, тело мое хранило навыки, неизвестные мне. А может, Ратмир-меч - я вспомнила его имя! - сам вел поединок; в таком случае мне оставалось лишь положиться на него.
      Я полоснула лезвием по месту, где еще секунду назад стояла вторая я.
      Во мне начался прилив страшных, первобытных, густых сил. Ненависти. Уверенности в правоте. Самозабвения. Даже погибнув, я должна была победить. Она загнала меня в узкое пространство кирпичной беседки, но я разнесла беседку широким ударом. Она пробовала насадить меня на свою серебристую булавку, но я успевала отбить ее. Она могла бы, наверное, прикончить меня, но ей сам поединок доставлял наслаждение: она хотела проучить, прежде чем убить.
      - Я здесь царица, - ласково пропела она после атаки.
      - Как тебя зовут? - задыхаясь, спрашивала я.
      - Так же, как и тебя.
      Я отскочила вовремя, удивительно, что не оступилась. Блеснувшее лезвие ушло в лежащее на земле бревно, как в масло.
      Неожиданно мой Ратмир-меч загудел сильнее и сам повел наступление.
      - Кто призвал тебя? - вскричала она.
      - Никто. Я пришла, как вопрос.
      - Откуда ты?
      Я увернулась инстинктивно и выкрикнула мне самой неясные слова:
      - Из среднего мира.
      - Смертная? - от удивления она отступила на шаг.
      Глаза ее вдруг полыхнули отраженной ненавистью.
      - Пока еще смертная! - Эти слова она прошипела. Как змея.
      Она рванулась ко мне. В ту же секунду мой клинок скользнул вперед...
      Почти без памяти я упала перед ней на колени. В ложбинке груди скапливалась кровь, окрашивая чешуйку за чешуйкой ее черной разорванной кольчуги.
      Я почувствовала, как постепенно, с болью покидаю какое-то узкое и тесное ущелье, где легкие вбирали не чистый светлый воздух, а мутную темную жидкость. Мне надо было наружу, к свету, что бы ни ждало меня там. Я открыла глаза, и меня оглушил свет.
      В отстранении от собственных мыслей я шла по тропинкам, устеленным мягкими желтыми иглами. Мне не встречались ни заборы, ни стены. Стены есть в мире до тех пор, пока они существуют в нашем сознании.
      Я впивала запахи леса, прелых листьев, росяных трав, тинистый, болотистый запах непросыхающих луж; еще попахивало плесенью и грибами. Я думала, все, что мы делаем, - так же эфемерно, как ценности, добытые во сне. Как мысли, пришедшие во сне, а на поверку оказавшиеся абсурдом. Только что случившееся потрясло меня. С какой частью себя я сражаюсь, кто восстановил меня против меня? Или это неизбежность - отсекать все, что восстает во мне против меня самой?
      На мосту через речку-невеличку, на шатких перилах, сидела горбатая тень. Тень болтала ногами над течением струй и тихонько насвистывала себе под нос.
      Придерживая рукоять меча, я двинулась через мост. Предательская доска скрипнула под ногой, и ко мне обернулось не то заросшее бородою лицо, не то звериная морда.
      - Я всего только леший, ничего страшного, ничего сверхъестественного, вкрадчиво обратилось ко мне лохматое существо. - Присаживайся, пожалуйста. Только не на перила, двоих они не выдержат.
      Я опустилась рядом, на бревно. Села, как он, свесив над водой ноги.
      Было хорошо. Русалки резвились поблизости. Они пели беззвучные песни, от которых душа наполнялась печалью. Одна из русалок, русоволосая, расшалившись, щекотно ухватила меня влажной ладошкой за пятку. Я рассмеялась.
      - Знаешь, что за мост? - спросил леший.
      - Нет, - легкомысленно отозвалась я.
      - Не родилось еще существо, которое бы могло перейти через него, чтобы доска не скрипнула... - со знанием пояснило дитя фольклора.
      - Ну и что?
      - Ничего, - вздохнул леший. - Ты одна из немногих, кто взошел на него с той стороны. - Он махнул головой за спину. - Туда все, оттуда почти никто.
      Бал вдвоем
      В июле родители отправили меня в Италию - развеяться, рассеяться, словом, прийти в себя. Без устали слоняясь по улицам Рима, я неуклонно возвращалась к реальной жизни.
      Но однажды, зайдя перекусить в маленькую тратторию "Архимед" на окраине вечного города, я почему-то вспомнила ту московскую кафешку, где разговаривала с Василием, еще не зная, кто он такой. Невольно оглянулась по сторонам, но ничего подозрительного не заметила. Посетители жевали и, скорее всего, не думали ни о чем невероятном.
      Заметив, как я верчу головой, подскочил официант с меню. Я растерянно уперлась взглядом в неизвестные названия блюд.
      - Мне бы просто какой-нибудь пирог, что ли... С чем-нибудь там...
      Официант не понял моего бормотания. И тогда некто произнес длинную фразу по-итальянски. Официант кивнул и умчался на кухню. Через минуту он явился сдымящимся блюдом, которое источало запах отменного русского пирога.
      В изумлении я воззрилась на своего соседа, по виду типичного итальянца, и сказала:
      - Большое спасибо.
      - Пожалуйста, - ответил он по-русски с небрежностью, выдающей отменное знание языка. После мы замолчали и я занялась поглощением своего пирога, продолжая при этом искоса наблюдать за незнакомцем, и думала, что он все же не совсем итальянец, а может, и вовсе не итальянец, да, скорее немец, просто с примесью итальянской крови: тевтонское лицо - нос с горбинкой, резко вылепленные веки, невозмутимо очерченные брови. На вид ему было лет тридцать пять-тридцать семь.
      Заметив,что за ним наблюдают, незнакомец слегка кивнул мне и закрылся, как ширмой, газетой. Под столом из-поддлиннойв красную клетку скатерти виднелись только черные туфли.
      Меня разобрало любопытство. Не зная, как привлечь внимание незнакомца, я стала выстукивать пальцами по столешнице ритм какого-то вальсочка, игранного в детстве на пианино.
      - Что это вы настукиваете? - вдруг спросил он, проворно сложив широкие крылья газеты и обернувшись ко мне.
      - Не знаю.
      - Не знаете?..
      Он говорил совсем без акцента, только интонации звучали какие-то странные.
      - Не помню, - совсем растерялась я, - какая-то давняя мелодия...
      - Да, - туманно высказался тевтонец и снова завернулся в свою газету.
      - Послушайте, - не выдержала я, - может, вы все-таки поговорите со мной?..
      Это было идиотизмом и прозвучало по-идиотски, но ведь меня, в конце концов, похоже, нарочно интриговали.
      Незнакомец с видимым удовольствием сложил бумажные крылья и развернулся уже вполне, всем своим видом показывая, что отныне он в полном моем распоряжении.
      - Спрашивайте, - милостиво разрешил он.
      Вдруг стало заметно, что он не слишком-то выбрит, а рубашка свежая, но неглаженая, и правый глаз прищурен. Я слегка испугалась, но народу в траттории было полно, и на улице - день.
      - С чего вы взяли, что я хочу вас о чем-то спросить? - произнесла я и ради пущей независимости тоже прищурила глаз.
      - Ну, хорошо... -Он пожал плечами. - Тогда я спрошу вас, можно?
      - Давайте, - хмыкнула я.
      - Как вы находите Рим?
      Ничего себе - оригинальный вопрос, еще бы про погоду спросил. И я с некоторой насмешливостью воскликнула:
      - О, Рим!.. Вечный город...Потрясающе!..
      - Благодарю вас. - Он был столь очевидно польщен, что пришлось усомниться: нет, все-таки итальянец, римлянин. Коренной.
      -Не стоит благодарности, - отмахнулась я, - в конце концов, это не вы его сочинили.
      - Что? - возмутился он. - Не я! А кто же тогда?
      Негодование было столь неподдельным, что у меня по коже пробежал холодок,и я растерянно проговорила:
      - Бросьте, неостроумно.
      - Вы мне не верите?
      - Ни на йоту.
      - Ну, хорошо, -усмехнулся он. - Тогда как объяснить вот это?
      Он подал мне сделанный четкими, отрывистымилиниями, на какой-то странной бумаге, толстой и желтоватой, карандашный набросок, на которомвиднабыла площадь, угадывалась едва намеченная вывеска траттории и... Я вздрогнула. Справа в углу красовалась моя собственная физиономия, в темных очках, но все же вполне узнаваемая.
      Секунд пять в моем мозгу со скрипом ворочались колесики. Наконец машинка выдала перфокарту, где зияли сплошные дыры. Стало ясно: надо немедленно уносить ноги.
      - Вы начеркали это минуту назад! - вскочила я. - Мошенник, что вам от меня надо!
      На нас оборачивались люди.
      - А... - Страшное разочарование мгновенно отразилось на лице римлянина. - Ну что ж, я вас не виню. Да, - тихо подтвердил он. - И вам не стоит корить себя. Я мог бы все это предвидеть. Извините, что потревожил...
      Он встал, шурша газетными крыльями и явно намереваясь уйти.
      - Стойте, - что-то заставило меня пойти на попятную, - простите. И давайте присядем.
      Больше не было желания противиться происходящему.
      - Когда я был чистеньким, беленьким мальчишкой, - он вновь уселся за стол и заговорил медленно и размеренно, - я изобретал себе страны. Перед моим мысленным взором без скончания проходили истории мною выдуманных народов, небольшие вооруженные столкновения и жестокие битвы. Вам, уверен, известна эта склонность детского воображения... Вас не удивляет, что я без ошибок говорю по-русски? - вдруг спросил римлянин.
      - Немного.
      - Это очень сложный язык для европейца. Я пробыл в Москве неделю, и с тех пор русский для меня - родная стихия.
      - Вы долго изучали его?
      - Я, кажется, сказал, что пробыл в Москве неделю. - Он внимательно всмотрелся в меня.
      - Да-да, конечно. Но все же, много ли времени вы потратили?..
      - Поймите, никогда до посещения вашей столицы я не изучал его и никогда после им уже не занимался.
      - Ну да...
      - Естественно, вы не верите... Но слушайте дальше. Мальчик вырос и принялся изучать историю в Гейдельберге. Он обнаружил, что жестокие детские фантазии ничуть не отличались от тех спектаклей, которые разыгрывались на мировых театрах военных действий.
      - Ну, разумеется, - сказала я. - Ведь все взаимосвязано, не так ли? Переплетено, слито, перепутано... В детстве вы смотрели телевизор, читали книжки, слушали радио. Все это оседало в вашем сознании...
      - Как объяснить, - перебил он, - что я в деталях разыграл в своем воображении сражение на Калке? И был просто поражен, увидев в одной книге расположение войск? Хотя нет, должен признать, на картинках в учебниках есть некоторые неточности...
      - Ну уж, - перебила я не слишком вежливо. - И что же, позвольте спросить, сказал на это ваш психиатр?
      - Мой психоаналитик?.. - Мужчина сделал ударение на слове "психоаналитик". - Он сказал, что я утомляю себя чрезмерно детальным изучением наук и нуждаюсь в некоторомотдыхе.
      - Но вы не последовали его совету?
      - Напротив, последовал. И сейчас у меня как раз отпуск.
      - Прекрасно! - Надо же. Мне не хватало для полного счастья только бесед со сдвинувшимся немцем или итальянцем, кто он там на самом деле! А может, он вообще русский? Больно уж складно врет...
      Тем временем мой полузнакомец продолжал с увлеченностью лектора:
      - Именно так все и было! Просто народы, населяющиеэту планету, не что иное, как совокупность наших фантазий, понимаете?Вы считаете сражение на Калке действительно состоявшимся, хотя никогда не видели его, ну и я тоже это делает возможным наше теперешнее общение. А если бы для кого-то из нас слово "Калка" ничего не значило?
      Я пожалела о том, что оно знакомо нам обоим. А мужчина тем временем продолжал:
      - Как, по-вашему, когда на Земле все забудут самое названье той речки, можно будет счесть, что сражения просто не было?..
      - Только в каком-то смысле...
      - Но хоть в каком-то смысле, - не без ехидцы отозвался он, - вы допускаете это?.. Так почему бы не допустить, что на свете есть человек, от которого реальность и исход той битвы зависитв несколько большей степени, чем от прочих? - вкрадчиво проговорил он.
      - И что человек этот - вы? - досказала я. - Ну что ж, в самом деле, почему бы и нет...
      Вид у него вполне мирный, взгляд спокоен, зрачки нормальные, говорит логично. Впрочем, логика сумасшедших всегда безупречна. Но следует ли из этого, что способностьлогически мыслить есть признак безумства?
      - Нет, этот человек... - Он расхохотался, да так весело, азартно, что я не сразу вспомнила, о чем мы говорили, и улыбнулась: ведь и душевные болезни излечимы.
      - Этот человек, повторяю, вы сами, - заметил он веско.
      Нет, если и излечимы, то, вероятно, не все.
      - Не верите, - констатировал он, вглядываясь в мое лицо. - Нет, и не надо. Это даже хорошо. Может, вам надоело разговаривать?.. Хотите, потанцуем?
      Из динамиков лилась приятная музыкалилового цвета.
      - Нет, -застеснялась я. - К сожалению, танцевать не умею... - И подала ему руку.
      Мы танцевали. На благопристойном расстоянии друг от друга, и осанка незнакомца была прямой. На мне было легкое платье, голубое в синий горошек. Вокруг нас кружились кирпичные стены с нишами, в которых стояли копии античных статуй, и эти статуи, казалось, тоже вальсировали друг с другом. В окне вращалась безвестная площадь, сердце щемило. Да, мой собеседник болен, и помочь ему не в моей власти.
      - Человек - модель Вселенной, только каждый своей... - продолжал мой кавалер.
      Быть может, он просто философ, как и все философы, немножко чокнутый, но где был бы наш мир без таких сумасбродов...
      - Приехав в Рим, я не был удивлен, увидев то, что давно ожидал увидеть, - беззаботно рассуждал тевтонец. - Это - знаменитый фонтан Треви... У меня было чувство, что я придумал его вчера. А сегодня экскурсоводы на всех языках болтают, будто акведук девятнадцатого века Anno Domini был восстановлен в пятнадцатом... Ну, пусть! Ведь я сам все так и задумал...
      А ведь он, подумалось мне, живет в редком согласии с самим собой. Что бы ни происходило в мире - все соответствует его желаниям, точнее, отсутствию нежеланий. Возможно,он и вправду усвоил какую-то часть высшего знания, только, видно, это повредило его рассудок. Но не рассудок ведь делает человека...
      И благородное тевтонское лицо его посветлело, когда я в сжатой форме высказала свои мысли, старательно обходя тему сумасшествия. И в этот миг он напомнил мне рыцаря, которого я видела на какой-то гравюре в Ватикане...
      - Этот ваш стукпо столу... - проговорил немец. - Мелодия этого вальса...
      Мы кружились до тех пор, пока официант в белых перчатках не начал зажигать поочередно на каждом столике красные парафиновые свечки, плавающие в подсиненной жидкости, разлитой по стаканам.
      Мой кавалер недоуменно оглянулся вокруг, словно припоминая, что привело его сюда, и музыка смолкла, как бы растворилась в вечерней прохладе. Под окном наяривали сверчки. Лирическое головокружение вальса еще не покинуло нас. Он поблагодарил за танец и, держа руку чуть на отлете, провел меня на место, пододвинул стул. Церемонно откланявшись, сел за свой столик и снова загородился газетой.
      В замешательстве, задетая его неучтивостью, я раздражилась - надо же, еще и читать умудряется при таком освещении. Случайно взгляд скользнул понизу - там,под столом, должны были быть его ноги, но их не было. Не веря глазам, я подошлак столу тевтонца и потянулась к газете. Она с громким шорохом обрушилась на стол, да еще листы, соскальзывая на пол, разлетелись во все стороны... За столомне было никого.
      В лето 2000. Москва-Рим