Голос тонкой тишины

      - С Иудой Искариотом.
      Он вздрогнул:
      - Я вам верю вполне. Сегодня я сам разговаривал... с телефоном. Вообразите, там, в трубке, раздавался голос. Можете себе представить? Моего собеседника не было видно. Во всяком случае, в радиусе многих тысяч километров, а голос звучал совсем рядом. А? - сказал он торжествующе.
      - Телефон был включен? - прищурилась я.
      - Какая разница, - отмахнулся он. - Дело не в механике, не в электричестве и даже не в пространстве. Оно во времени.
      - Вы разговаривали с прошлым? С фараоном, Пилатом?.. Или с будущим? С кем?
      - В некотором роде, в некотором роде. Мы говорили из прошлого в будущее. Мы сейчас с вами тоже разговариваем из прошлого в будущее. Время идет...
      - Тогда я не понимаю, в чем соль вашего телефонного разговора.
      - Но к делу, - оборвал он меня решительно. - Вы, несомненно, знаете, что ежегодно шеф дает один бал...
      - Вы же сказали, что его не существует?
      - Ой, - он скривился, будто съел клюквину. -Знаете, что меня больше всего смешит в людях? Это их твердые убеждения. Если дьявол - так он либо есть, либо его нет, терциум, хе-хе-хе, нон датур...
      - Почему вы выбрали именно меня? - перебила я.
      - Мы не выбирали, - пожал своими острыми плечами Лукоморьев. - Просто вы следующая. Только непонятно, какого черта сюда влез манекен. Конкурирующая фирма?.. Так, мне некогда! Будете вы или нет королевой бала?
      - У меня есть возможность выбора?
      - Уж и не знаю.
      - А форма одежды? - В моем голосе, должно быть, отразилась вся степень согласия. Вчерашний вечер не кончился. Он продолжался. Не было моих сил этому противостоять.
      Клон продолжал сидеть задрав ноги, рука неестественно вытянулась, и он коснулся своим отполированным ногтем моей стопы, воскликнув при этом:
      - Чудненько!.. Форма? Эх, женщины, нет чтобы интересоваться содержанием. Зайду за вами в полночь.. .
      С этими словами он испарился.
      - Эй, стойте! Это не так! А как же волшебный крем или что-нибудь в этом духе? - выкрикнула я.
      - Эффектного исчезновения не получилось. - Унылый Лукоморьев возник снова. - Послушайте, молодая начитанная леди. Если вы не откажетесь от своего сценария, нашей фирме придется подыскать кого-нибудь другого.
      С этими словами он испарился вторично. На спинке стула, где сидел этот рассыльный клон, сконденсировалась влага.
      В моей голове снова забормотали посторонние. На разные голоса. Впрочем, один голос звучал, как мой собственный. Только как бы со стороны, что ли, в записи. И я с трудом узнала его. Голос вещал белым стихом:
      - Это я была. Я там стояла. С непокрытой главою, босая. Там толпа для потехи, от скуки собралась у подножия трона. Он таких же среди возвышался, деревянный, тяжелый, крест-накрест. Я не плакала. Я не кричала, не упала на землю, не билась о дорожные серые камни. Эти камни видали немалослез людских...
      Что это за монолог? Чей? Я включила кофемолку, голос звучал:
      - Я смотрела в глаза его долго, неотрывно, без боли - без чувства. И я видела, как он спокоен, и улыбка его была нежной. Взгляд тускнел, как звезда на рассвете, на рассвете тысячелетий. Мать его в желтом мареве зноя все стояла, не шевельнувшись, будто мраморное изваянье. Безучастно, ослепнув от солнца.
      Турка выпала у меня из руки. Намолотый кофе распылился по комнате. Голос звучал:
      - Не слыхала ни стонов, ни криков в темном трауре скорби великой, не видала ни неба, ни Сына и не чувствовала утешений, что руками легко возложила на сухое плечо Магдалина.
      Я кинулась в дальнюю комнату. К перу и бумаге... Нет, к компьютерной клавиатуре. С нетерпением дождалась, пока оживет экран.
      - Только слезы текли беспрестанно - по щекам, враз увядшим от горя, по глубоким усталым морщинам, по губам, что сомкнулись безгневно. Эти слезы чертили полоски и блестели под солнца лучами. Она их не стирала, не замечала. И застыли приподнято брови, лоб высокий наполня печалью. Магдалина дрожала, рыдала, шевельнулись беззвучные губы, по прекрасному лику бежали, меняясь, нечеткие тени. И вскричала она о возмездье, о каре грядущей, о смерти, но потом осеклась и упала. Тяжело - на горячие камни, к подножью креста. И навзрыд о смиренье молилась, молила себя о молчанье. Но молчать не могла, а стенала, хватаясь руками за сердце. И впивалась в ладони зубами, одежду свою разрывала. Будто мстила себе. За страданья Его на престоле. И в толпе незнакомые лица смятенно мешались. И Его ученик был растерян, стыдился и плакал. Утирая глаза кулаками, рычал от бессилья и гнева...
      Я спускалась с Голгофы. Светило солнце. Следом тени распятий тянулись, куда бы ни шла. Искупление кровью свершилось. Но люди варили похлебки, торговали, бранились, чинили обиды и зло. Миром правит язычник.
      Живу через много столетий. Ничего не изменилось, все тот же кровавый закат. Бесполезно, прекрасно и свято маячат распятья. Что ни день принимает Он гвозди в ладони свои...
      Экран компьютера взорвался... Нет, погас... Нет, там явилось неотчетливое лицо и послышался голос:
      - Со всеми этими видениями надо еще разбираться. В Библии ясно сказано, что Иосиф взял тело Иисуса и положил в пещеру, задвинув вход в нее камнем. Потом говорится, что пришедшие к могиле Мария Магдалина и еще одна Мария увидели тот камень отодвинутым, а у тела - некоего юношу в белом. Что ж, непременно всякий юноша в белом - ангел? Давайте реально смотреть на вещи!.. Эдак кого угодно можно сделать ангелом...
      - Чудо неподвластно обыденной логике, - услышала я свой голос. - Просто в один прекрасный момент вера превращается в знание.
      - Зачем предполагать чудо там, где невооруженным глазом просматривается предумышленный сценарий?
      - Но как же Его воскресение?
      - Да полно! Кому Он являлся-то? - шевелились с экрана беззвучные губы. - Двум женщинам, убитым горем, да напуганным ученикам... Не мог оставить поточнее свидетельств!..
      Экран все же погас. В нем появилось мое отражение.
      Стражи скорби
      Янаконец вышла из странного оцепенения. Поспешно собралась: надела длинное серое платье, поверх - черное пальто, а голову повязала легким белым шарфом.
      Внизу, у подъезда, меня встретил Василий. Эти ребята, кто б они ни были, взялись за меня всерьез. Дверь открыта настежь.
      - Куда мы собрались? - промурлыкал Василий.
      - Хочу немного проветриться, - по возможности беззаботно ответила я.
      - Зачем же так торопиться? - мягко произнес он.
      За этой мягкостью скрывалось недоброе. Когти в нежной кошачьей лапке. Вот-вот они вытянутся из подушечек...
      - Пусти! - с властностью, какой в себе не подозревала, приказала я.
      Василий изменился в лице, но отступил. И даже слегка склонился.
      - На все воля твоя, - пробормотал он.
      В арке стоял одноногий.
      - Не ходи, - произнес он мрачно.
      Я не удостоила его взглядом.
      - Ты можешь не вернуться! - крикнул он вслед. - Верней, не сможешь вернуться.
      Посмотрим, решила я.
      Ворона, прыгая с ветки на ветку, следовала за мной; два раза, мне показалось, она гаркнула:
      - Мерт-ва!
      "Глупости, - объяснила я себе. - Я буду жить всегда".
      Но страх все же сжимал меня. Казалось, что спускаются сумерки, хотя было утро. Земля пересекалась тенями, солнце превратилось в маленькую точку на светло-золотом небосклоне. Мир будто разделился на тень, по которой я шла, и на свет, недосягаемо высокий.
      - Девушка, а девушка, - подошел слева какой-то темный. - А ты верующая, да?..
      Я ускорила шаг, почти побежала. Кинув случайный взгляд на номер дома, увидела: тридцать три.
      "Это не шестерка, - сказала я себе, чтобы развеять нелепый страх. - Это две тройки. Два треугольника".
      Неподалеку валялся кусок мела, будто кто-то специально бросил его здесь. Я начертила на асфальте два треугольника, оставляя знак тому, кто должен прийти мне на помощь. Кто-то ведь должен. Я даже знала - кто.
      Оттуда, куда я шла, бежали люди. Они спешили, двигались сплошной толпой, с невеселыми лицами, кидая на меня взгляды.
      Я вошла в метро. Разошлись с лязгом двери вагонов.
      - Осторожно, двери закрываются, - сказал металлический голос.
      И за окнами полетели ленты кабелей.
      Я попробовала отвлечь себя размышлениями. Скажем, метро... В сущности, весь свод правил человеческого общежития отображен в правилах пользования метрополитеном. Длинное, нудное перечисление по пунктам. А смысл укладывается в короткую, всем давно надоевшую фразу типа: не делай другому так, как не хочешь, чтобы сделали тебе. Будь я действительно инопланетянкой, эти правила сказали бы мне о здешних обычаях больше, чем любые литературные памятники.
      Метро сгущалось людьми в черном. Меня не оставляло ощущение, что сейчас в двери вскочит черт и схватит меня. Им известно, куда я направляюсь.
      - Кто тронет меня, пожалеет себя! - пробормотала я заклинание, и старушка, стоявшая рядом, проворно юркнула в другой конец вагона.
      В голове у меня затанцевало.
      - Мы все, - звучал мой собственный голос, - бесконечные отображения одного. Мы всесильны. Мы бессильны. Мы вольны. Мы не вольны. Мы - это мы. Нас нет. Безразлична наша жалость, безразлична и бессильна наша смелость, наша гордость, наша слабость - безразличны. Не имеет значения, осознаем мы это или нет...
      - Я плачу! - рыдал маленький, похожий на крота, человечек и вытирал нос большим грязным платком. - Вы слышите, я плачу! Я так высокомерно считал, будто что-то решаю... Я чувствовал ответственность за происходящее, свою вину... Мир идет вниз, к невежеству, к отсутствию света. И человечество во мне печалится. Прекрасны люди в невежестве своем - вопит во мне человеческое...
      - Прекрати кривляться! - Силой воли я прихлопнула его.
      - Движенья нет, движение - отсутствие покоя, - воскликнул безо всякой связи третий голос. - Твое физическое тело - всего лишь отросток, не более чем условное обозначение... Твое отражение в стекле вагонной двери и пассажирка напротив тебя, которая задумчиво уставилась в пол, - это два отражения одного...
      - Все желания исполняются, - мерно гудит четвертый, бас, - все намерения получают продолжение... Будь скотом или человеком, предметом или тенью предмета - ты не можешь быть частью, а можешь только считать себя таковой...
      -Стоп! Молчать! Оставьте меня в покое! - закричала я и закрыла уши руками.
      Пассажиры с беспокойством заоборачивались.
      -Простите, простите, - бормотала я. - Я больна. Я, наверное, схожу с ума. Но мне уже лучше. Я уже ухожу, прощайте... Мне станет легче, уверяю вас...
      Задерживать меня никто не собирался.
      Я была наверху, у Кремля, и на минуту застыла: мне показалось, что на башнях вместо красных пентаклей машут мне белыми крыльями ангелы. Или они пронзены шпилями и бьются из последних сил в попытке взлететь. Наваждение не рассеивалось.
      Я летела к церкви Богородицы (почему-то именно в эту церковь, я знала, мне надо попасть). У входа в Исторический музей предо мной предстал человек с половинчатым лицом. Правая часть была красива, обрисованная мягко, глядела на меня теплым, проницательным, всепрощающим взглядом. Левая же половина лица была уродливо перекошена, с хищным крылом носа, заостренной скулой и впалой щекой. Прищуренный глаз был яростен. В правой руке человек держал зонтик-трость, но, приглядевшись, я поняла, что это шпага в дивных инкрустированных ножнах. В остальном он был совершенно обыкновенным.
      - Кто ты? - спросила я, замирая. - Почему преграждаешь мне путь?
      - Я стражник, - сказал человек, и правая половина его лица грустно улыбнулась, а левая еще более посуровела.
      - Ты не пустишь меня? - тревожно спросила я.
      Мне почему-то стало понятно, что я не в силах отослать его.
      - На все воля твоя, - чуть поколебавшись, повторил чужие слова странный человек.
      - Я хочу пройти, - вложила я в слова всю свою силу.
      - Ты должна знать, зачем, - невозмутимо проговорил он.
      - Это необходимо! - Только в силе голоса заключалась убедительность моих аргументов.
      - Ты согласилась быть королевой?
      - Нет, я еще не дала согласия!
      Он коснулся моего плеча шпагой. И занавес упал.
      Надо мной суетились люди. Над ними летело, изменяясь, небо. Уже приобретшее свой серый цвет.
      - Ты кто такая? - спросила женщина в белом халате.
      - Королева, - прошелестела я пересохшими губами. И снова впала в забытье.
      - Вероятно, общее переутомление. Но это предварительный диагноз. Конечно, ее придется оставить на какое-то время у нас под наблюдением, говорил женский голос.
      - Что произошло? - спросил мужской.
      - Из сопроводиловки следует, что ее подобрали на улице. Была без сознания. Бредит балом, на котором должна присутствовать. Бормочет другие странности - о каких-то монетах, манекенах, Христе. Просит, чтоб ее оставили в покое.
      - Бушевала?
      - Да, рвалась, вскакивала, кричала что-то... Перепугала всех больных. Пришлось положить на вязки.
      Я открыла глаза. Вокруг бродили тени. Сфокусировав взгляд, увидела женщин в ночных рубашках. В затрапезных халатах. Они ходили, невидяще косясь на меня. Я дернулась. Но сесть не смогла - что-то удерживало. Переведя взгляд с белого потолка на руки и ноги, я с ужасом увидела, что они разведены и привязаны к кровати.
      - Ну вот, проснулась. Здравствуй, - сказал доктор, приближаясь ко мне. - Как ты себя чувствуешь?
      Я посмотрела на его красное лицо в капиллярах и еще раз попыталась встать. Бесполезно. Тогда я заплакала.
      - Ну, ну... Успокойся. И лежи себе, лежи. Синяк вон нянечке поставила. Зачем?
      - Сильная, чертовка, - покачала головой нянечка. - Такая хрупкая, а двоих взрослых женщин раскидала... Пришлось даже больную на помощь звать.
      Я обернулась и увидела ту, которую санитарки звали на помощь. Она глядела на меня в упор. Глядела и не видела. Я узнала в ней кого-то очень знакомого и прикрыла глаза. Мне было почти все равно.
      Попробовала вспомнить "Отче наш", но восторженный хор грянул непонятные слова:
      Вселенная внесмертная внетленная
      За-времь неравномерное горение...
      - Сделайте ей укол... Не бойся, это просто успокаивающее...
      Проваливаясь куда-то в темноту, я успела увидеть себя посреди высокого зала. В ослепительно белом платье. С ажурным серебряным гребнем в распущенных волосах.
      - Ну, что? - с укоризной глядел на меня Василий, а я сидела, разминая затекшие кисти рук. - Допрыгалась?
      - Сегодня вроде не время посещений, - проворчала я.
      - В церковь ей, видите ли, захотелось! - Он, похоже, всерьез намеревался устроить мне разнос. - И что?..
      - Заберите меня отсюда, - взмолилась я. - Я все буду делать, как нужно.
      - То-то. "Заберите!" Ладно, так и быть, пойдем.
      Я встала босыми ногами на холодный пол.
      - Слушай меня внимательно, девочка. Сейчас ты подойдешь к нянечке и скажешь: "Отдайте ключи". Она сначала, увы, не отдаст. Но ты требуй. Если не усомнишься, получишь. Вперед!
      Я все сделала так, как он велел. Нянечка ударила меня по лицу и швырнула на кровать, пригрозив в случае новых фокусов прибегнуть к вязкам.
      - Вы не забыли, сегодня бал, синьорина. - На этот раз возник Лукоморьев.
      Я взяла себя в руки. И заложила руки, в которые себя взяла, за голову. Уставилась в потолок. Через минуту лениво возразила:
      - Я не могу идти в таком виде, дурак. К тому же меня отсюда никто не выпустит.
      - Синьорина, выпустить вас или не выпустить, равно как впустить или не впустить куда бы то ни было, может лишь один-единственный человек во Вселенной. Этот человек - вы сами...
      Он галантно потянулся к моей руке.
      Я несильно хлестнула его четками по носу. И только сейчас удивилась как могли их не отнять в приемном покое?
      - Подите вы к черту!
      - Охотно, охотно, - раскланялся он. - Однако вы совсем не цените мою заботу. Это я принес вам четки. Знаете, как гласят учебники по этикету, я с удовольствием отправлюсь туда, куда вы меня приглашаете, но - и в этом "но" вся суть - если и вы почтите нас по тому же адресу своим присутствием.
      Я смолчала.
      - Так - ваше решение?
      - Вы довели меня до психушки, - беспредметно возразила я.
      - Хозяйка, да ведь вы сами стремились сюда! - развел руками Лукоморьев. - Мы всячески оберегали вас, но разве есть вещи, которые королевна не получит, если захочет?..
      - Скажите, кто был тот страж перед Историческим?
      - Вы не узнали, королевна?
      - Никогда прежде его не видела... - Неожиданно для самой себя я добавила: - Баркаял. Так это был...
      Лукоморьев-Баркаял привстал, чтобы поклониться.
      - Да, синьорина, я был в числе восемнадцати падших...
      Теперь он глядел светлым ликом, отмеченным печатью глубокой скорби, с неутоленным честолюбием, темнеющим по внешним углам глаз.
      - Я полюбил земную женщину, королевна... Нет, это не было возможности выносить. И я ампутировал себе крылья скальпелем любви, выражаясь современным литературным... Полетел туда, то есть сюда, вниз... Я попал в плен ваших нелепых законов. Досель я не знал человеческой лживой морали, тягот сомнений... Я полюбил земную женщину... Но она не любила меня...
      - Кто здесь?
      - Тс, царевна больна, - робкие голоса доносились откуда-то из угла комнаты.
      - А что случилось?
      - Она ничего не помнит!
      - Да ну?
      - Молчать там! - рявкнул Баркаял.
      Нянечка безмятежно всхрапывала в своем кресле. Удивительное дело, похоже, никто нас не слышал. Все спали. Кроме Ингигерды, той, что помогала меня вязать, блистающей во тьме своими фосфоресцирующими глазами.
      - Вы в обиде на Ингигерду? - устало продолжал тот, кто был ангелом, но пал. - Но если бы не она, женщины не справились бы с вами, и вы, чего доброго, выпрыгнули бы в окошко...
      - Нет, я не в обиде.
      Я поднялась, скинула ночную сорочку, снова надела ее, уже задом наперед.
      В окне больницы сияла луна, в ее бледное лицо тыкались ветви деревьев.
      Мне снова послышалось что-то - не то песня, не то стихи. Тонкий детский голос выводил бесхитростные слова, будто доносимые ветром. Они были слишком взрослы для юного голоса.
      Боль не больна, потеря беспечальна,
      Когда все узнано случайно и нечаянно...
      Мне нечего желать. Благословенна
      Земная скорбь. Я преклоню колено.
      Ты одинок. Сиротство мировое
      Прими и ты в покорстве и покое.
      Кто безвопросен, тот и безответен
      Блажен.
      Кто не любил на этом свете
      Блажен.
      Кто не зажмурился покрепче,
      Не испугался встреч с бесчеловечным
      Блажен.
      Кто и с открытыми глазами
      Звал братом недруга
      Пред всеми небесами
      Блажен и свят...
      Я увидела вереницы всходивших на холм один за другим людей. А может, то были иные существа. На мгновение оказавшись на самой вершине, каждый начинал путь вниз, по-прежнему глядя в чужую спину. А в его спину неотрывно смотрел уже следующий... Они шли и шли, и не было конца этому шествию.
      - Поторопитесь, - прошипел Василий, сминая решетки на окнах, словно они были пластилиновые.
      Взмахом руки он стер стекло. Перевалившись через подоконник, рухнул вниз. Ветер ворвался в палату, и волосы спящих женщин зашевелились. К окну заторопилась Ингигерда, на ходу уменьшаясь и превращаясь в девочку. И тоже исчезла в ночи. Меня немного удивило, что не слышу приземлившихся под окном. Я выглянула. Внизу была темнота. Успела услышать дыхание за спиной. И кто-то столкнул меня в пропасть.
      Кунсткамера
      - Тоннель времени, синьорина... Полюбуйтесь на экспонаты, что украшают его.
      - Очевидно, сфинкс? - осведомилась я, стоя перед огромной золоченой клеткой, в которой возилось и почесывалось красивое мускулистое животное с человеческим лицом. Шерсть его отливала медью, а синие глаза темно светились вечностью.
      На мне не застиранная больничная сорочка, а слепящее красное одеяние.
      Служитель - гном, как бы приплюснутый, в потрепанном колпаке и с рогатым знаком во всю грудь, пустился в пространные разъяснения:
      - Это сфинкс философии, синьорина. Сия живность известна своей неуемной прожорливостью. Ему подавай факты, события. Иногда их не хватает. Или они однообразны. Тогда он чахнет. В целом он покладист. Уживается с религией, мистикой и наукой. До сих пор неизвестно, трансцендент или имманент. По утрам нисходит от абстрактного к конкретному, вечерами структурируется по количеству, качеству, отношению и, возможно, модальности. Иногда переходит из нечто в ничто. Распочковывается. Опирается на конечности здравого смысла. Может часами выдвигать и задвигать гипотезы, а вообще является специфическим подвидом знания. Не подходите слишком близко, любезная, он натуралист. Вся его сущность между двух кормушек: сознанием и материей. Язык весьма своеобразен, близок к житейскому...
      - Блохи не дают покоя животному, - посетовал Василий. Он уже целиком принял обличье кота и выглядел ласковым и смирным.
      - А это что за интересный экспонат? - Я залюбовалась стеклянным кубом, внутри которого клубились какие-то фигуры.
      - Дым без огня, синьорина, - встряла Ингигерда, которая, видно, стремилась загладить свою вину передо мной.
      - А это что за зверь?
      Вздыбленный монстр, ероша хоботобивнями свою подстилку из чего-то похожего на сено, выпускал из ноздрей красноватый пар. И бил себя по бокам хвостом-трезубцем.
      - Домашняя собачка Его Святейшества, подарена ему верховными жрецами созвездия Гончих Псов, - сообщил экскурсовод.
      - Некогда наш провожатый служил у Джованни делла Ровере, папы Юлия II, - хихикая, нашептал мне на ухо кот. - У того самого, вы помните, кто заказал Микеланджело роспись Сикстинской капеллы. Бедняга и тогда был беспамятен, а нынче вовсе выжил из ума. Нашего босса называет Святейшеством...
      - А что за этой дверью? - Я указала на тяжелую дубовую дверь, скованную семью запорами, на каждом из которых висел замок со скважинами для ключей, заклеенными бумажными квадратами в лиловых печатях.
      - Там чудеса, синьорина, - ответствовал служитель. - Леший бродит, знаете ли... Дух оттуда нехороший. Босс всегда держит эту дверь закрытой.
      - Понятно, - кивнула я. - Скажите, а где же он сам? Неужели я так и не увижу его?
      - Всему свой час, синьорина, - склонился служитель и раздвинул каменные створки.
      Пустые рыцарские доспехи, охранявшие дверь, дисциплинированно отступили на шаг.
      Открылось бесконечное вспаханное поле. Над ним кружило воронье, а в бесцветном, будто стеклянном, небе плавилось солнце.
      - Взгляните на эту картину. Вы видите там, вдалеке, плачущую женщину? Она убивается уже сорок тысяч Долгих Ден.
      - Кто она? И кто этот человек, что лежит перед ней, распростершись? Или он мертв?
      - Да, госпожа. Он спит смертным сном, сном без сновидений, звуков и запахов, и будет спать еще долго. Она же искупает свой грех, ни на минуту не прекращая рыдать. Это Ева и Адам... Идемте.
      Я шла по бесконечной галерее, сплошь состоящей из каменных ниш...
      - И в каждой из них... - встрял в мои размышления кот. - Если бы вам захотелось осмотреть ну, скажем, одну на сто в минус миллион биллионовой степени часть всей коллекции Хозяина, - кот театрально вздохнул, - то вам потребовалось бы не менее одного миллиарда лет в сто двадцать четвертой степени!
      - Поглядите сюда, - гном со скрежетом раздвинул еще одну нишу. Там с площади понемногу расходились праздные зеваки, одетые странно; догорал костер.
      - Что это?
      - Рим, 1600 год, 17 февраля, - загремел голос Баркаяла. - Площадь Цветов и угасающий факел из вольнодумца Джордано...
      - "Мне говорят, что своими утверждениями я хочу перевернуть мир вверх дном. Но разве было бы плохо перевернуть перевернутый мир?" - загробным голосом процитировал кот. - Наивный! - И закричал в нишу: - Бруно, миры тебе не оладьи, чтобы ты их переворачивал!..
      Я развернулась и как следует дернула кота за усы. Он взвыл, на четвереньках отбежал метров на пятнадцать.
      Служитель закрыл нишу .
      По тесной винтовой лестнице мы спускались вниз. На этажах сновали грифоны, сирены, привиденья и упыри. Раз мелькнули головы Змея Горыныча. Визжали еще какие-то твари. Скрежетали, выли и причитали о чем-то по-своему, царапали камни и кусали прутья клеток. Ацтекская богиня самоубийц Иштаб скалила зубы, вытягивая в отвратной улыбке синее лицо. На нем гипсовой маской застыл ужас. Халдейский демон Уруку глядел с плотским вожделением на бесцветную нимфу, невесть как попавшую в это сборище и испуганно жавшуюся в углу.
      В руке у меня сама собой оказалась пятирублевая монета, и я со всей силы швырнула ее. Нимфа ловко поймала талисман и тотчас исчезла.
      - Я бы не одобрил ваш поступок, госпожа, - смиренно заметил кот.
      Мы шли по каменным ступеням, стертым бесчисленными ступнями, и у меня было чувство, будто я спускаюсь в ад.
      - Собственно, так оно и есть, синьорина. - Я уже привыкла, что мне нет необходимости высказывать свои мысли, чтобы получать ответы. - Но ничего не бойтесь. Видите ли, место, куда мы идем, для всякого свое. Безутешный эллин оказывается в бесплотном царстве Аида, фанатик средневековья - в пыточных застенках святой инквизиции, ну а ваш современник частенько попадает... Вот уж этого я хотел бы меньше всего. Платон соединился со своей идеей человека, Савонарола направился прямиком на Страшный суд, а Сартр - в одну комнату с другими. Люди отлично справляются с тем, чтобы еще при жизни устроить себе филиал ада в одной отдельно взятой душе... Просветленным с Альдебарана, на ваш земной взгляд, придется легче всего: сиди себе на стуле и жги спички, чиркая их о коробок - одну за другой, и так без конца... Каждому свое, синьорина, каждому свое... Ада хватит на всех.
      - Однако спички изобрели совсем недавно, - неуверенно возразила я.
      - Это не значит, что до того они не существовали, - откашлялся служитель, немного смущенный. - Изобрести можно только то, чему предусмотрено быть.
      - Что это за книга? - спросила я, завидев огромный фолиант, прикованный цепями к стене, в специальной нише на лестнице.
      - Никто не знает, - вздохнул гном. - Каждый видит свое.
      - А что видишь в ней ты, Баркаял? - обернулась я к моему спутнику.
      - Пустоту, - и он склонился в поклоне.
      - Я тоже могу ее увидеть? - Я подошла к инкунабуле. - На каком языке написана эта книга?
      - Разумеется, на том единственном, который существует, - позволил себе улыбнуться гном.
      По хрустальной обложке, как по ледяным узорам на морозном стекле, было начертано: КНИГА СКРЫТЫХ РАВНОВЕСИЙ.
      - Что это значит? - спросила я.
      - Переверните страницу, - посоветовал гном.
      - Но вы должны помочь, - потребовала я. - Вы же видите, какой тяжелый переплет.
      - Сама-сама-сама... - довольно нагло, голосом пышноусого киноактера ответил мне экскурсовод.
      Пришлось самой, и это оказалось не труднее, чем листатьобычную книжку. На первой странице, под изображением моего собственного мертвенно-бледного лица с закрытыми глазами стояло мое же имя. Правда, звучало оно иначе.
      - Что это? Значит ли это, что сейчас эта книга как бы написана мной?
      - Только вы сами можете разрешить этот вопрос, синьорина, - было ответом.
      Название показалось мне слишком высокопарным. Я бы никогда не стала называть книгу подобным образом, я же не сивилла какая-нибудь.
      Я раскрыла книгу наугад:
      "Я раскрыла книгу наугад: "Я раскрыла книгу наугад: "Я раскрыла книгу наугад..."
      Поспешно захлопнув книгу, успела только увидеть, что фраза, с которой я до последнего мгновения не спускала глаз, изменилась. Теперь, готова поклясться, она начиналась так: "Поспешно захлопнув..."
      - Все тексты, материализованные в той или иной форме повсюду во Вселенной, есть лишь отражения этой книги, соответствующие ее содержанию. В большей или меньшей степени, - продолжал служитель.
      - Выходит, всякая книга, по большому счету, об одном и том же? уточняла я, чрезвычайно заинтересованная. - А например, Интернет ?..
      - Частный случай, синьорина, - покивал гном. - Если бы вы только видели, какие странные формы принимает эта книга на окраинах мира...
      - Значит, и папирус, и просто наскальная надпись, и глиняные дощечки, и бегущая строка в метро...
      - И нехорошее слово на заборе, - подтвердил гном.
      - Кто же был первым автором? - не могла я угомониться.
      - Всевышний, - поднял брови гном. - В проекте была какая-то тема... Кажется, любовь.
      Я спрашивала себя, что заставило меня представить книгу хрустальной, наподобие царевнина гроба.
      Мы шли около часа, как мне казалось, и начали подкашиваться ноги, а конца крутой и узкой лестнице все не было видно. Я уже перестала понимать, спускаемся мы или поднимаемся.
      - Может, остановимся, передохнем? - робко предложила я.
      - Нет-нет, это никак невозможно. Нас ждут, - служитель достал из-за пазухи песочные часы и мельком глянул на них, - уже двести тридцать один год...
      - Так пойдемте быстрее.
      - Мы не можем идти быстрее, пока вы стоите на месте! Нам нужно преодолеть одиннадцать кругов, а вы все никак не хотите сойти с лестницы. Напрягитесь, что там у вас после лестницы в представлениях об аде?
      - Почему же именно одиннадцать кругов? - удивилась я.
      - Это я мог бы спросить у вас. Помните, мы в вашем персональном аду!
      - А что мне нужно сделать, чтобы пройти дальше? - спросила я растерянно.
      - Ничего. Просто попробуйте представить себе место, куда надо попасть.
      Я закрыла глаза ладонями и попыталась воочию вообразить первый круг ада.
      Первым материализовался запах...
      Послышался сдавленный вздох гнома:
      - О, полуденный бес, зачем я снова вернулся сюда? Ведь это Земля, синьорина...
      - Мы здесь уже были, - сказал кот.
      Я открыла глаза.
      - Что это на вас, моя госпожа? - вопросил гном.
      - Ночная рубашка здешних обитательниц.
      Мы были в психбольнице.
      - Что же ожидает нас в остальных кругах? - простонал несчастный гном. Этот ужасный запах... Такого на Земле не было в мои времена.