Ночной клуб «Apollo»

                 (апрель 2006-го)
 
       Разглядеть стрелка они не успели. Те, кто выжил, повторяли потом перед следователями и телека­мерами: звук выстрела в тот момент показался им просто хлопком петарды. Понять, что именно слу­чилось, никто из них не успел...
 
       1
      В четверг, 5 апреля 2006 года, в клубе «Apollo» проходила вечеринка для студентов Института связи имени Бонч-Бруевича. Расположен клуб ужасно не­удобно. Вроде бы почти центр города, но район при этом пустынный, неудобный, как подъехать к клу­бу, совершенно непонятно, так что посетителей там не бывало даже и по выходным. А уж в будние дни «Apollo» стоял просто пустой. Чтобы хоть как-то вы­жить, каждый четверг хозяева клуба навострились проводить вечеринки для иностранных студентов. Не ахти что, но все-таки...
      Негры и арабы считали место почти своим. Ски­дываясь, они покупали коктейли. Африканским сту­дентам напиваться допьяна в «Apollo» было не по карману. Мятые русские рубли они подолгу вертели в своих черных пальцах, а потом все-таки протяги­вали купюру бармену, и тот смешивал для них ка­кой-нибудь фирменный «аполловский» коктейль. От силы один за вечер. Вслед за неграми в клуб потя­нулись и некрасивые русские девушки из окрестных кварталов... а потом и не только из окрестных... екоторым девицам нравится встречаться с черны­ми парнями, вы же знаете, как это бывает... а кок­тейль девицы могли позволить себе купить сами. Ну и плюс плата за вход. В общем, четверг свою кассу делал.
      В тот четверг все было как обычно. Белый диджей крутил в руках свои черные виниловые пластинки. Черные парни кривлялись на танцполе и вскладчину покупали коктейли. Разбредаться навеселившиеся не­гры стали только под утро. Шестеро студентов Инсти­тута связи имени Бонч-Бруевича вышли из «Apollo» приблизительно в 5:30утра. Они закурили по сигаре­те, подняли воротники курток и, скрипя подошвами об апрельский снег, зашагали к метро.
      От клуба до станции «Технологический институт» идти минут двадцать. Район этот настолько тихий, что пешехода и днем-то встретишь нечасто. А маши­ны здесь и вообще почти не ездят. Негры шли прямо по проезжей части. Дойти они успели почти до пе­ресечения 5-й Красноармейской с улицей Егорова. Впереди уже виднелся ярко освещенный Москов­ский проспект.
      Потом все вместе они услышали хлопок. Мишель Тонобиан, уроженец Берега Слоновой Кости, обернул­ся и успел разглядеть в арке силуэт стрелка. Парень стоял на одном колене и держал в руках винтовку. Ми­шель рванулся с места первым. Остальные побежали за ним. Понять, что громкий хлопок это не петарда, а выстрел, успели не все. Но когда Мишель побежал, остальные побежали за ним.
      Они задыхались, рвались к спасительному углу и боялись оглянуться. Если добежать до угла, то там стрелок их уже не достанет... точно не достанет... пули не способны огибать углы... они всегда движут­ся только по прямой... но бежать до спасительного угла оставалось еще метров сто... то есть довольно далеко, а они были не готовы бежать... всю ночь они танцевали в клубе, устали и теперь шли домой отсы­паться... а вместо этого им пришлось сорваться с ме­ста и бежать. Выстрела не было... все громко дыша­ли, задыхались и сопели... но второго выстрела не было. Времени перезарядить винтовку и пальнуть им вслед стрелку бы хватило. Но стрелять второй раз он не стал.
      Парни забежали за угол и остановились. Согнув­шись, уперевшись ладонями в колени, они долго не могли отдышаться. Теперь их было всего пятеро. Кто-то один вернулся к перекрестку и заглянул за угол. Рас­кинув руки, будто распятый, на белом от снега асфаль­те лежал мертвый черный парень.
      Почти напротив арки, из которой хлопнул выстрел, находится большое офисное здание. С обеих сторон от входа там висят камеры наружного наблюдения. Нацелены они на входные двери, но небольшой отре­зок 5-й Красноармейской тоже попадал в кадр. Само­го стрелка разглядеть на пленке потом так и не уда­лось. Зато остальное было видно довольно четко.
      Пленку уже утром изъяла милиция. Никто не зна­ет, как из милиции она попала к телевизионщикам. Но каждый раз, когда симпатичные тетки из новостей будут говорить про апрельское убийство, на экране станет появляться именно эта картинка. Шесть смут­ных силуэтов на зимней улице. Хлопок выстрела. Все бросаются врассыпную, а один остается, раскинув ру­ки, лежать на асфальте.
       2
      Убитого звали Ланмпсар Самба. Для дикторов русских телеканалов имя оказалось почти непроиз­носимым. Правильно выговаривать его они научились только к концу недели. Двадцать восемь лет, уроже­нец Сенегала. В Петербург приехал в 1999-м. Плани­ровал получить здесь второе высшее образование. Поступил в Институт связи имени Бонч-Бруевича. Успел доучиться до четвертого курса. Пуля попала ему в затылок. Смерть наступила мгновенно. Он да­же не успел понять, что мертв, этот долговязый чер­ный парень.
      Самба был из хорошей семьи. В 1960-х его мама училась в Москве на филолога. Вернувшись в Сене­гал, основала там первую кафедру славистики во всей Западной Африке. На том, чтобы сын продолжил уче­бу в России, настояла именно она. Сам Ланмпсар по-русски говорил тоже неплохо.
      Сенегал — бывшая французская колония. Бедная, но не запредельно. Денег на обучение своих граж­дан в европейских вузах у правительства хватает.
      На счета в русских банках были переведены соот­ветствующие денежные суммы; Ланмпсар собрал необходимые справки и вылетел из Даккара в Моск­ву, а оттуда поездом отправился в Петербург. В Пе­тербурге он прожил почти шесть лет. До сессии ему оставалось всего два месяца, а потом — домой.
      Домой увезли его долговязое черное тело. Пуля вошла ровно в то место, где шея переходит в затылок. Пробив нижнюю стенку черепа, пуля застряла внутри головы, однако оставлять ее там милицейские экспер­ты не стали. Пулю выковыряли из черепа, отмыли от присохших кусочков органики, пинцетом положили в полиэтиленовый пакетик, привесили на пакетик кле­енчатую бирку с номером дела... Само уголовное де­ло по статье 105, часть 2, было возбуждено уже ран­ним утром 6 апреля 2006 года.
       3
      Выстрел грохнул около половины шестого утра. Ну, может быть, без двадцати шесть. Адмиралтей­ское РУВД от места происшествия находится в де­сяти минутах ходьбы. Заспанные дежурные мили­ционеры пешком дошли до лежащего на асфальте Самбы, выставили ограждение, начали обзванивать начальство. Приблизительно через час начальство начало подъезжать. В девятичасовых выпусках но­востей о выстреле на Красноармейской уже сообщили каналы «НТВ» и «Россия». А к полудню об убий­стве негра говорили уже все.
      Оружие преступления было найдено сразу же. Стрелок пальнул в сторону проходящих студентов из-под арки дома № 26 по 5-й Красноармейской. Мили­ционеры зашли во двор этого дома, и первое, что увидели, — лежащую прямо посреди двора винтов­ку. Аккуратно почищенный, смазанный и завернутый в тряпочку ствол, из дула которого густо пахло толь­ко что хлопнувшим выстрелом. На деревянном цевье были выцарапаны свастика и надпись «White Po­wer!» — «Власть белым!». В слове «white» писавший допустил грамматическую ошибку, но смысл надпи­си милицейскому начальству был все равно ясен. Когда почти в самом центре города из винтовок со свастиками отстреливают негров — это означает большие проблемы.
      Утром заявление сделал исполняющий обязанно­сти губернатора города Виктор Лобко. Госчиновника подняли с постели. Информации у него не было, да и какая может быть информация через три часа после выстрела? Единственное, что мог и. о., — успокоить горожан. Глядя прямо в камеру, он сказал, что адми­нистрация города ситуацию контролирует.
      «Уму непостижимо, чтобы оставлять оружие с такими надписями!» — несколько раз повторил Лобко.
      Как вести себя перед камерой и что вообще го­ворить, Лобко понимал не очень. Конечно, было бы лучше, если бы своим уверенным голосом ситуацию прокомментировала бы губернатор города. Да толь­ко не было в то утро на месте губернатора: как раз б апреля Валентина Матвиенко отмечала день рожде­ния. Ей исполнялось 57 лет. Дата не круглая, но гу­бернатор захотела отметить и ее. Вместе с несколь­кими близкими Валентина Ивановна на все выход­ные улетела в Грецию.
      Кто-то из журналистов попробовал позвонить гу­бернаторскому пресс-секретарю Наталье Кутабаевой. Пресс-секретарь была умница и красотка. Что имен­но она ответила звонившему, неизвестно, но информ­агентства передали ее слова так, будто из-за убито­го негра беспокоить губернатора в день рождения Наталья не станет. Потом целую неделю она только и делала, что объясняла: ее слова переврали. Ничего подобного сказать она не могла. Выглядело все это в любом случае глупо. В тот день все и у всех шло на­перекосяк.
      С этим губернаторским днем рождения получи­лось вообще непонятно. Те, кто убил негра, не ворва­лись ватагой в клуб, не попереворачивали столы и сбежали, а произвели один-единственный выстрел. И этого хватило, чтобы о них начали говорить все те­леканалы страны. Избить случайно встреченного где-нибудь на темной улице негра — неприятно, но такое случается. Увидеть серое от ужаса лицо, выпученные в страхе негритянские глаза... ощутить себя богом, карающим и мстящим... всем вместе накинуться, за­бить тяжелыми ботинками, сунуть шилом в горло, проломить ломом череп — это одно. Но раздобыть ствол, засесть в засаде... сжимая в ладонях карабин, несколько часов просидеть под аркой... ежась от ап­рельского холода, ждать, дождаться и всадить-таки пулю в затылок незнакомому чернокожему парню... это было что-то совсем из другой оперы. Да еще и подгадать, чтобы выстрел испортил день рожде­ния губернатора. Не просто убить, а рассчитать так, чтобы тупицам журналистам было заранее понятно, с чего начинать свои репортажики. Или с днем рож­дения совпало случайно? Все равно случай был из ряда вон.
      Через два часа брифинг в прокуратуре провел прокурор города Сергей Зайцев:
      «Примерно в шесть утра на 5-й Красноармейской улице в Петербурге неизвестный открыл огонь по группе иностранных студентов, возвращавшихся из ночного клуба, где они отмечали день факультета. Один африканский студент убит. В восьмидесяти мет­рах от места преступления обнаружена винтовка с процарапанными на ней свастикой и надписями расистского содержания. Возбуждено уголовное де­ло по статье „Убийство, совершенное по мотивам национальной нетерпимости". Впрочем, вполне воз­можно, что свастика — всего лишь отвлекающий ма­невр и причина убийства совсем в другом. Мы, — уве­рил Зайцев, — будем отрабатывать все версии слу­чившегося».
      Тем же вечером прокурора Зайцева пригласили на встречу с городским руководством партии «Единая Россия».
      Прокурору было указано на явно за­казной характер преступления:
      —   Убийство сенегальца — политическая про­вокация. Это дело рук противников развития Пе­тербурга. Виновные должны быть непременно най­дены!
      —   Кто ж с таким станет спорить? — морщился прокурор. Разумеется, найти стрелка теперь просто необходимо. Но кто бы хоть намекнул как? Вот мерт­вый парень из Сенегала. Вот пуля у него в затылке. Как хочешь, так и раскрывай. Это же не сериал про «Улицы разбитых фонарей». С какого боку тут под­ступишься?
      К обеду в новостях показали нескольких депутатов Госдумы. Все говорили, что случившееся в Петербур­ге возмутительно! То, что произошло в Северной столице, просто недопустимо! Петербургским влас­тям было отлично слышно: имеется в виду, что омер­зительно и недопустимо как раз то, что случилось это не где-нибудь, а в Петербурге. За Уралом китайцев уби­вают чуть ли не по одному в месяц — и кому это инте­ресно? Когда негров убивают в Москве, Воронеже или Владивостоке — это просто убийства. Но как только иностранец погибнет в Петербурге — тут же начина­ются разговоры, что Северная столица давно превра­тилась в столицу русского нацизма.
      Руководство ГУВД выступило с заявлением, что не стоит сгущать краски. Проблемы в работе с молоде­жью, конечно, есть, но они решаются. А все разговоры о петербургском экстремизме — это на восемьдесят процентов просто очернение города.
      Депутаты городского Законодательного собрания предложили обратиться напрямую к президенту страны. Координатор фракции «Партия Жизни» Олег Нилов заявил, что если присмотреться к происходя­щему внимательно, то становится ясно: все эти убий­ства — политические провокации. Десять лет под­ряд Северную столицу пытались представить крими­нальной столицей России. Когда стало ясно, что из этой затеи ничего не выйдет, столичные политтех-нологи придумали новый ярлык. Ясно, почему выст­рел на Красноармейской прозвучал именно сейчас. Летом Петербург должен стать столицей саммита «большой восьмерки», и вот кому-то хочется бро­сить на город тень. Кто-то противится расцвету лю­бимого города.
      Спикер Законодательного собрания Ленобласти Кирилл Поляков пошел еще дальше. Хмуря брови, он объяснял тележурналистам: случившееся — не более чем уродливое исключение. Но скоро и такие исклю­чения станут невозможны. «Любой, кто выкрикнет лозунг „Россия для русских!", должен понести за это уголовное наказание. И это наша принципиальная позиция!»
      Тележурналисты кивали и усмехались. Букваль­но на прошлой неделе социологи из «Левада-центра» опубликовали результаты опроса, из которого выхо­дило, что лозунг «Россия для русских!» поддерживают 69 % россиян. То есть двое из трех. А также 87 % сотрудников милиции. То есть трое из четырех. Нельзя же привлечь к уголовной ответственности две трети жителей страны, но даже если бы Кирилл Поляков и захотел это сделать, то как? Силами ми­лиции, которая считает, что именно для русских Рос­сия и существует?
       4
      К вечерним выпускам новостей выяснилось, что выстрел на 5-й Красноармейской получил и между­народный резонанс. Телеканалы демонстрировали: массовые митинги против нацизма прошли в Италии и Франции. Прямо на первой полосе о русских брито­головых написали газеты Великобритании и Герма­нии. Возмущались происходящим и иностранные дип­ломаты в России.
      Забирать тело Ланмпсара Самбы в Петербург приехал сенегальский посол Мунтага Диолло.
      — Ненависть к иностранцам, — сказал он, — это проблема в первую очередь самих русских. Убивают в России нас, но главные жертвы этой ненависти — вы сами. Люди, которые в атмосфере этой ненависти рождаются и живут всю жизнь...
      Индийский консул был категоричнее. Он заявил, что из-за нападений скинхедов граждане его страны уже давно не желают не только учиться в России, но даже и приезжать сюда с кратковременными визитами.
       —  Такой нацистской угрозы, как в России, нет ни­где в мире, — сказал он. — Нападения только на граждан Индии случаются по несколько раз в месяц. Апрель только начинается, и нет гарантии, что до кон­ца месяца не убьют кого-то еще.
      —  А при чем здесь апрель? — не понимали те­левизионщики.
      В апреле, объяснял индус, им живется особенно тя­жело. Двадцатого числа русские нацисты отмечают день рождения Гитлера. Посольства африканских и азиат­ских стран рассылают своим гражданам предупрежде­ния: день десантника и день рождения Гитлера — для иностранцев в России самые опасные дни в году. Луч­ше пересидеть. На улице не показываться. Потому что 20 апреля хоть один негр или уроженец Азии обязатель­но будет убит.
      —  Это правда? — интересовались телевизион­щики у милиционеров.
      —  Не совсем. Нападения на иностранцев каж­дый раз широко освещаются телевидением. Поэтому-то и создается впечатление, будто таких нападений много. Хотя на самом деле проблема эта во многом надуманная.
       5
      Кроме того, уже днем на 5-ю Красноармейскую пошли люди с цветами. За день пришло человек две­сти. К стене дома приклеили портрет убитого. Под портрет складывали цветы и ставили зажженные све­чи.
       Телевизионные новости в каждом выпуске показы­вали: на месте, откуда недавно увезли тело, в кружок встают несколько негров. Наклонив головы и закрыв глаза, они молятся за убитого друга. Черные ладони лодочкой сложены на уровне груди. Комментировали телевизионную картинку члены Общественной пала­ты при Президенте России:
      —   Мы возлагаем всю ответственность за это пре­ступление на фашиствующие элементы!
      —   Ну фашиствующие... ну элементы... мало ли кто там на кого возлагает, — пожимали плечами африкан­ские студенты. — Можно подумать, речь идет о неожи­данном иностранном вторжении. Эти «элементы» — граждане вашей собственной страны. Чем возлагать на них ответственность, лучше бы разобрались, что у вас тут происходит. Потому что мы приехали в Россию учиться, а уезжаем в гробах.
      Уезжать в гробах студентам не хотелось. На сле­дующий день в новостях показали, как иностран­ные студенты пакуют вещи и разъезжаются по домам. В первый же день после убийства Самбы документы из русских вузов забрали пятнадцать студентов. Еще через день — уже почти в два раза больше.
      —  Пока нас просто избивали и били ножами, мы
      терпели. Но если дело дошло до стрельбы — пора
      уезжать. У меня дома уже двадцать лет идет граждан­ская война. Однако шансов выжить там куда больше,чем здесь.
      Сверяясь с бумажкой, дикторы утверждали, что массовый отток студентов нанесет России экономиче­ский ущерб. Обучение иностранцев приносит стране до двухсот миллионов долларов в год. Какой-то иди­от застрелил негра, и теперь все мы можем недосчи­таться этих двухсот миллионов долларов. Не пора ли милиции действительно всерьез заняться проблемой?
      Милиция занялась проблемой сразу, да только ре­зультатов было немного. От милиции со всех сторон требовали результатов. Пусть это будет немножко как в кино: брейн-штурм, лихой захват, по телевизору по­казывают, как бойцы СОБР ногами вышибают двери, и вот уже злодей отправляется в тюрьму. Милиционе­ры объясняли: эффектные киношные развязки толь­ко в кино и случаются, а ведь здесь не кино. Но от них все равно требовали чуда, и милиция напряглась, что­бы чудо явить.
      Сразу же после возбуждения уголовного дела из Москвы в Петербург вылетела группа специалистов МВД. Им предстояло помочь петербургским колле­гам, которые не сумели удержать ситуацию под кон­тролем. Бригада была сформирована из сотрудников сразу трех департаментов: Департамента уголовного розыска, Управления по борьбе с организованной преступностью и Департамента охраны общественно­го порядка. Помимо официальных бумаг члены спец­бригады везли петербургским коллегам устное распо­ряжение: дело находится на личном контроле. С жи­вых теперь не слезут.
       Оперативник, работавший в 18-м («борьба с экс­тремизмом») отделе УБОП, позже рассказывал:
       «Думаю, последний раз такой переполох в Петер­бурге поднимался, когда в тысяча девятьсот три­дцать четвертом убили Кирова. По крайней мере на моей памяти такого еще не было. Сенегальца убили утром в пятницу, и уже тогда было ясно: пропали не только ближайшие выходные, но и вообще все вы­ходные до тех пор, пока не предъявим результат. Из Москвы приехали люди — и начался полный пиздец. Все на нервах, начальство орет, работаем с семи ут­ра до четырех ночи, нормально никто говорить во­обще не может... Дергаем всех, кто проходит по спи­скам скинхедов, всех, кто проходит по спискам на­цистов, всех, на кого хоть что-то есть, — и никаких результатов!»
      Проверялись все версии: может, стреляли свои?.. может, тут замешана девушка?.. или это заказное убийство?.. необходимо срочно проверить деловые и коммерческие связи погибшего!.. ах, у него не было деловых связей?.. ну хоть что-нибудь, помимо черной кожи, у этого парня было, а?
      За первые трое суток по данному делу было прове­рено несколько сотен граждан. Жильцы прилегающих домов были опрошены все до единого и по несколько раз. Одна из женщин сказала, что точно видела: стре­ляли чеченцы. Двое мужиков в камуфляже, с борода­ми и в вязаных шапочках, надвинутых на глаза. Другая вспомнила, как подозрительный парень что-то прятал на подвальном козырьке дома, возле которого застрелили сенегальца. Листья жести с козырька отодрали и передали экспертам.
           Машина работала на полных оборотах. Результат просто не мог не появиться. И он появился. Спустя все­го 48 часов общественности было доложено: у следст­вия появился первый подозреваемый.
 
 

 

Улица 5-я Красноармейская, дом 28

      (апрель 2006-го)
        В 2004 году потери российских войск в Чечне со­ставляли приблизительно пять человек в месяц. При этом только в Петербурге и только зарегистриро­ванных нападений на иностранцев случается до де­сяти в сутки.
       1
      В Петербурге пятьдесят семь станций метро. И вряд ли найдется хоть одна, где хотя бы раз в день негру, китайцу, армянину, узбеку или еврею не разбивали бы лицо. Окровавленные нерусские лица ежедневно по­являются в дверях пикета милиции и, шевеля разби­тыми губами, произносят одну и ту же фразу: «На ме­ня только что напали».
      Акценты у них разные, а фраза всегда одна и та же. Милиционеры нехотя отрываются от курения. Поднимают глаза на пришедших. И отвечают всегда тоже одинаково: «Ну и что ты теперь от меня хо­чешь?»
      Регистрировать эти нападения бессмысленно. Все равно найти никого не получится. Тем более что на фоне последних убийств все эти избиения действи­тельно кажутся детским лепетом.
      Выстрел на 5-й Красноармейской стал четвертым громким убийством за четыре месяца. Сперва, прямо в Рождество, 25 декабря 2005-го, убили камерунца Канхема Леона. Парень только-только приехал в го­род. Он еще даже не начал учиться — осваивал язык.
       Праздничным утром он встал пораньше, по­брился, надел чистую рубашку и вдвоем с приятелем вышел из общаги, чтобы поехать в церковь. Отойти они успели метров на сто: моментальная атака, мель­кающие в воздухе тяжелые ботинки, тяжелое сопе­ние со всех сторон... Приятель успел убежать обрат­но, к спасительным дверям, а Леон остался лежать мертвый: пять ножевых ударов в грудь и горло.
      В тот день христианский Бог родился, а черноко­жий парень умер. Новорожденный Бог так и не дож­дался парня у себя в храме... или, наоборот, — имен­но в этот день он его и дождался? Канхем Леон лежал в снегу и медленно остывал. А те, кто плевать хотел и на него, и на его Бога, стояли вокруг и улыбались улыб­ками здоровых и сильных людей.
      Всего через сорок минут из общежития рискнул выйти кениец Мванги Эдди Майна. Далеко он тоже не ушел: 26 ножевых ранений.
      Парень пытался убежать, но скинхеды повалили его на землю и, громко смеясь, били ножами в ягодицы. Посреди бела дня зарезать человека — кто угодно ис­пугается того, что натворил, и постарается убежать, скрыться. Но эти парни даже не думали прятаться. По­хоже было, что они не успокоятся, пока не перережут всех чернокожих в общаге. Серые от страха негры опять и опять звонили в милицию. В километре от об­щежития лежит труп, а убийцы до сих пор бродят под окнами.
      К полудню милиция все-таки подъехала. Вокруг общежития было выставлено оцепление. Чтобы не дразнить жителей, неграм запретили выходить из здания.  «Моя страна платит пятьдесят тысяч долларов за то, чтобы я получил образование! — кричал один из студентов. — А вы содержите меня, как заключен­ного в тюрьме!»
      Милиционеры пожимали плечами. Приехал учить­ся — учись. А мы будем тебя охранять. Между про­чим, для вашего же блага стараемся.
      Ровно через два месяца, 24 февраля 2006 года, от множественных ножевых ударов скончалась граждан­ка Казахстана Айнур Булекбаева. Вместе с подружкой она шла по улице. У нее зазвонил мобильный телефон. Айнур сняла трубку и ответила по-казахски. Связь была не очень, она все повторяла: «Алё! Алё!», но рас­слышать ничего не могла. Она все громче выкрикива­ла свои непонятные казахские слова. Позже свидете­ли уверяли, что это и спровоцировало нападавших. Дальше все было так же, как и в случае с камерунцем: топот сзади... ты оборачиваешься и успеваешь уви­деть только черные куртки и белые, наголо бритые че­репа... а больше ты не успеваешь увидеть уже ничего. Подруга казашки отделалась неделей в больнице. Айнур Булекбаева скончалась на месте.
      Еще месяц спустя, 25 марта, девятилетняя девочка-мулатка Лилиан Сиссоко возвращалась с прогулки. Мама у Лилиан была русской, а папа — африканец. Девочка родилась в Петербурге, здесь же пошла в школу, любила гулять во дворе, к ней иногда заходи­ли в гости одноклассницы. В тот вечер вместе с ней в парадную зашли двое молодых людей. Первый из них ногой придавил дверь и стал внимательно смот­реть по сторонам. А второй нанес ребенку шесть ударов заточенной стамеской в шею и голову. Де­вочка не могла даже кричать: один из ударов снизу вверх прошел через мягкие ткани шеи и распорол ей язык.
      Нападавших ни в одном случае задержать не уда­лось. Зато уголовное дело во всех случаях было воз­буждено по статье, упоминающей национальную рознь. Остальные нападения на негров и азиатов либо не ре­гистрировались вовсе, либо проходили по статье «Ху­лиганство». Всего преступлений против иностранных граждан за 2005 год было совершено больше двух ты­сяч. То есть приблизительно по пять в день.
      За полтора месяца до убийства Ланмпсара Самбы в самом центре города, на набережной канала Грибо­едова, были избиты двое негров, студенты Архитек­турного института. Проломленные головы, выбитый глаз, несколько месяцев больницы... Еще через три дня железными палками был забит студент-китаец Чжан Паниэ. Множественные, в том числе открытые переломы, несколько месяцев больницы... Еще через неделю прямо напротив Александро-Невской лавры атакован студент-палестинец АлдоуХалед. Переломы ребер, проломленная голова, множественные ноже­вые ранения... Еще через четыре дня на станции ме­тро «Автово» забит кастетами и палками бизнесмен из Турции ГюльОрхан... Еще через десять дней — на­падение на двух корейцев. Пара получила одиннадцать ножевых ранений на двоих, в основном в горло и лицо... Еще через четыре дня пострадал студент Первого медицинского института Шанг Зайда Ах­мад — проломленная голова, переломанные ребра, несколько месяцев больницы... Уже после выстрела на Красноармейской, ровно на день рождения Гитле­ра, был зарезан индус Анджанги Кимшори Кумар. Он шел к себе в общежитие и даже почти успел дойти, но прямо на входе в общагу несколько неизвестных две­рью зажали ему голову и начали прицельно бить но­жами в горло и грудь.
      И так — каждую неделю. Причем надежды все это раскрыть не было никакой. Как раскроешь десять на­падений в сутки? Даже в ту ночь, когда застрелили негра, на другом конце города, возле клуба «Аризо­на», был до полусмерти избит вьетнамец. А на следу­ющий день — уже двое: китаец, студент Консервато­рии (закрытая черепно-мозговая травма), и парень из Анголы (несколько ножевых ранений). Невозмож­но приставить по милиционеру к каждому иностран­цу, выходящему в город... тем более что милиционе­рам все эти парни тоже не очень-то нравились.
       2
      Правда, в случае с пулей в затылке Ланмпсара Сам­бы с подозреваемым определились оперативно. Уже на третий день следствия милиция объявила: стрелок пойман.
       В ходе следствия было проверено несколько сотен человек. Связи Ланмпсара Самбы отслеживались по­минутно за весь последний год. Когда, где, с кем встре­чался? О чем говорил? Не было ли ссор? Может быть, ему кто-то угрожал? Между тем стрелок жил в парад­ной того самого дома, возле которого был застрелен негр... В начале 1990-х парень отсидел срок за неза­конное хранение огнестрельного оружия... Собствен­но, на этом улики и кончались. Судимость за оружие и проживание в доме возле места преступления. Дру­гих оснований для задержания не было, но милицио­неры надеялись, что если хорошенько поработать, то со временем они появятся.
      Задержанного звали Алексей Кутарев. Ему было двадцать восемь лет — столько же, сколько застре­ленному негру. И роста они были почти одинакового. Один белый двадцативосьмилетний парень долго пря­тался в черной арке, дождался, пока по улице пройдет второй двадцативосьмилетний парень... Бабах! — и черный негр падает на белый снег.
      Уже на следующий день после убийства в дверь Кутаревых позвонил участковый. Когда в районе про­исходит что-то серьезное, участковый всегда начина­ет звонить в двери.
      —   Нужно пройти в отделение. Стреляли прямо под
      твоими окнами, а ты судимый. Сходим поговорим?
      Кутарев оделся и ушел с участковым. Не было его долго. Потом, уже почти ночью, он позвонил:
      —   Папа, принеси какую-нибудь одежду. Мою всю
      заставили снять и увезли на экспертизу. Сижу в ка­мере в одних трусах.
       Родители переглянулись. Отец пошел собирать одежду. В этот момент в дверь позвонили: милицио­неры пришли с обыском. Изъяли почти всю одежду сына. Даже старую куртку, которая валялась в кладов­ке больше четырех лет.
      —  Что с сыном-то? — спрашивал отец. Уже не­сколько лет он сидел на пенсии, но до этого и сам был милиционером. Знал: когда начинается вот такая су­ета, как сегодня, дело может кончиться чем угодно.
      —  А что с ним? — пожимали плечами следовате­ли. — Пока сидит у нас. Выдадут ордер на арест — уедет на Литейный.
      Санкция на арест была выдана судом почти сразу. Всем очень хотелось как можно скорее закрыть это дело. Давление на следователей было таким, что кто-то непременно должен был сесть. По всему выходи­ло: сесть должен был Кутарев.
      Из Москвы приехал известный адвокат Анатолий Кучерена. Ознакомившись с подробностями рассле­дования, он успокоил горожан: убийство не было связано с фашистами. Причина чисто бытовая: жиль­цу дома не нравилась громкая музыка, доносящаяся из «Apollo». He выдержали нервы, вот и все! Скоро обвиняемый предстанет перед судом. Дело можно считать раскрытым. Горожане могут спать спокойно.
      Горожане особенно и не парились. Кое-кто, ко­нечно, приезжал на место убийства. Некоторые да­же сходили на небольшую демонстрацию солидар­ности с африканскими студентами. Но в принципе убийство негра было не настолько важным событием, чтобы горожане как-то особенно из-за этого пе­реживали.
      Почти сразу после Кучерены по телевизору высту­пил отец задержанного Кутарева.
      —   Происходит ужасная ошибка, — заикаясь от волнения, говорил он. — Мой сын невиновен, и если он сядет по этому делу, то ведь реальный-то убийца останется на свободе, вы понимаете? — От отчаяния пожилой человек хватался за любую соломинку: — Мой сын не мог быть убийцей. Голову он не бреет и не брил никогда. У него, между прочим, среди друзей есть двое негров — ну какой он скинхед?
      —   Улики свидетельствуют против Кутарева,— стояло на своем следствие.
      —   А можно узнать, что это за улики?
      Улик, как оказалось, было хоть отбавляй. Во-пер­вых, убийца был одет в темную куртку и джинсы. И Ку­тарев в отделение тоже пришел одетым именно так. Во-вторых, под аркой, где стоял стрелок, следователи нашли пивную бутылку. А на ней — кутаревские отпе­чатки пальцев.
      —   Но ведь он в этом доме живет! Что странного, если на бутылке отпечатки пальцев моего сына? На ружье-то отпечатков нет! — кричал Кутарев-старший.
      —   На ружье нет. Но ведь и алиби у него тоже нет, да?
      Алиби у него действительно не было. Выпив ту са­мую бутылку пива, Кутарев лег спать. Как именно он спал, родители из другой комнаты не видели. А если бы и видели, их показания ничего бы не изменили. Они же родственники — неужели не защитят сына?
      —  А хоть чьи-нибудь отпечатки на ружье есть? — спрашивали у следователей.
      —  На этот вопрос следствие пока что ответить вам не может. Экспертиза пока продолжается.
      Экспертиза действительно заняла какое-то вре­мя. Сотрудник одного из антиэкстремистских под­разделений, просивший не называть его фамилии позже рассказывал:
      «Номера на ружье были сколоты. Ствол отправили на экспертизу, но ее результаты были готовы только через несколько дней. И все эти дни все отделы сто­яли на ушах. Потом, когда результаты появились, ста­ло, по крайней мере, понятно, в какую сторону дви­гаться. Но сперва было действительно тяжело».
      Пальнув с колена по возвращающимся из клуба чернокожим парням, неизвестный стрелок скинул ствол прямо во дворе. Он держал его в руках. Несколь­ко часов он простоял под аркой, прижимая ствол к се­бе. Дождался, пока они выйдут из «Apollo». По каким-то (пока непонятно каким) соображениям определил, кто именно спустя мгновение умрет. Совместил мушку с прицелом. Нажал на курок, метнулся обратно во двор и скинул ствол.
      Теперь орудие убийства внимательно изучили. Ланмпсар Самба был застрелен из помпового ружья ТОЗ-194. Эта модель была разработана лет десять на­зад для лесников и охотников. Рукоятка, как у револь­вера, приклада нет. Ружье не самозарядное: чтобы пе­резарядить, нужно щелкнуть расположенным под ство­лом цевьем. Впрочем, из пяти заряженных в ружье патронов израсходован был один. Тот, что пробил че­реп парню из Сенегала.
      Номер на ружье был забит, но кое-какие цифры разглядеть было можно. Из особых примет на ружье имелись несколько надписей и треснувшая скоба, скрепленная двумя болтами. Надписи были нанесе­ны буквально за день до выстрела, а вот трещина вполне прокатывала за особую примету.
      Начальник ГУВД Петербурга Михаил Ваничкин от­дал распоряжение: в 24-часовой срок проверить всех владельцев ружей этой марки. По официальным све­дениям, в Ленобласти ружей ТОЗ-194 было зарегист­рировано семьдесят четыре, а в Петербурге — около двухсот. Впрочем, ни через 24 часа, ни через неделю проверка закончена так и не была. Спустя девять дней Ваничкин повторяет распоряжение. Оперативники огрызаются: триста стволов нельзя проверить не толь­ко за неделю, но даже и за месяц.
      Проверка владельцев ружей все продолжалась. А вот подозреваемого Алексея Кутарева через пять дней все-таки отпустили.
      Собрав журналистов, пресс-секретарь прокурату­ры по бумажке зачитал: «Подозреваемый был осво­божден из-под ареста после получения следствием ряда экспертиз и исследований. Учитывая, что под арест он был заключен по косвенным уликам, в пят­ницу вечером было принято решение освободить его из-под стражи».
      Чуть позже общественности предъявили и самого бывшего подозреваемого. Кутарев улыбался улыбкой счастливого человека. Он пять дней просидел в СИЗО и за это время вылетел с работы. У него отобрали лю­бимые брюки, и во всех газетах города написали, что он убийца. Зато теперь обвинения с него были сняты. А ведь можно было и сесть. В такой ситуации — сра­зу лет на двенадцать.
      Кутарев был доволен, а следствие — не очень. Спустя неделю после возбуждения дела результатов опять не было. Единственная ниточка оборвалась, и время было упущено. Газеты писали, что, несмотря на всю шумиху вокруг убийства сенегальца, дело это скорее всего так и останется нераскрытым, как оста­лись нераскрытыми все громкие убийства последних нескольких лет.
      Самое странное, что уже на тот момент оператив­ники знали настоящее имя стрелка. И имя, и где имен­но его искать... До момента, когда дежурный экипаж выедет его задерживать, оставалось от силы три не­дели. А до полного окончания следствия — чуть боль­ше трех месяцев.
 

Концерт группы «Коловрат» в клубе «Осиновый кол»

      (апрель 2001-го – февраль 2003-го)
 
       Как-то я с утра в баре пиво пил,
       И пару диких обезьян после отлупил.
       Губы оторвал на ластик для младшего брата
       И пошел тяжелым шагом белого солдата.
       1
      Все началось с того, что лидер группы «Коловрат» Денис Герасимов вышел на сцену, накинул на плече ремешок гитары, взял первый аккорд — и зал встал на уши... как обычно, встал на уши.
      Концерт проводился прямо в день рождения Гитле­ра, 20 апреля 2003 года. Отметиться в клубе должеь был весь цвет петербургской скин-тусовки. ГерасимоЕ легонечко трогал струны гитары, но для парней, набив­шихся в зал, эти звуки были слаще военного марша.., значимее труб Армагеддона... ничего лучше этих зву­ков и не было.
      Помещение клуба было тесным, очень небольшим Под концерт арендовали заведение, которое парни на­зывали «Осиновый кол», а как этот сарай называло на самом деле, никто уже и не помнил. Принадлежало помещение съехавшему шестидесятилетнему типу, ко­торый все (даже финансовые) документы подписыва/ «И. о. Царя». Дед и сам приперся на концерт. Даже принарядился по этому поводу: надел белогвардей­скую гимнастерку и нацепил на нее купленную где-тс Звезду Героя России. Судя по тому, как дед притопы­вал ногой, музыка ему нравилась.
 
      А в метро зверей полно
      С хвостами и рогами,
      Ну я не удержался
      И пошел по ним ногами.
      Нельзя, говорю, ходить по городу
      С рогами и копытами!
      Ведь должен же хоть кто-нибудь
      Бороться с паразитами!
      Живые выступления были сильной стороной «Ко-ловрата». Заводилась публика так, что каждое выступ­ление заканчивалось большой дракой. Или погромом рынка. Или (если рынка не попадалось) просто ка­ким-нибудь погромом. Ну или в крайнем случае тем, что кому-нибудь в бок втыкали нож.
      За группой по городам ездили наиболее предан­ные фанаты. Этот выездной отряд сами фанаты назы­вали «Коловрат-Crew». В 2000-м лидера отряда, Иго­ря Тополина, убили в массовой драке. Еще до этого с крыши скинули гитариста группы. А басиста заре­зали ножом. В «Коловрат» пришел новый басист по кличке Химик — кто-то зарезал и его. Еще один член группы сел в тюрьму... а потом за решеткой оказал­ся и сам лидер группы Денис Герасимов. Я же гово­рю: выступать вживую «Коловрат» любила и знала в этом толк.
      В январе 2004-го «Коловрат» пригласили в Че­хию поиграть на большой тусовке местных скин­хедов в поселке Хроустовице. Никакого гонорара устроители, разумеется, не обещали, зато покрывали часть расходов на дорогу. Концерт, как и в России, прошел с аншлагом. Довольный Герасимов при­ехал в пражский аэропорт Рузине, чтобы улететь до­мой, — и в аэропорту был арестован чешской по­лицией.
      —   Вы обвиняетесь в том, что на концерте испол­няли песни расистского содержания.
      —   Какого содержания?
      —   Расистского. Призывающего к ущемлению прав определенных групп граждан. Вы исполняли такие песни?
      —   Я поэт. Исполняю собственные песни. И в них говорю то, что думаю.
      —   Слушая ваши песни, публика вытягивала руку в нацистском приветствии и кричала «Хайль!».
      —   Если «кричала» и «вытягивала» публика, то почему вы спрашиваете об этом не ее, а меня?
      —   Кроме того, у вас в багаже обнаружена ра­систская литература и пресса. Это противоречит чешским законам и законам Евросоюза.
      Этот последний пункт поразил Герасимова осо­бенно. Чертова Европа, о которой он столько пел и к единству с которой он призывал! Нельзя читать те книжки, которые хочешь, — как это возможно, а? В России «Майн кампф» уже пятнадцать лет подряд продается практически на Красной площади — и что? Недавно на байк-шоу под Малоярославцем он пел для десяти тысяч парней, которые кричали не просто «Хайль!», а вообще все, что хотели, — и никогда не возникало никаких проблем.
        А здесь за об­наруженную в багаже газету его отвезли в тюрьму «Панкрац» и предъявили обвинение общим сроком на семь лет.
      Чертова Европа!
      Впрочем, все это случится только через полтора года. Пока что Герасимов стоял на сцене петербург­ского заведения «Осиновый кол» и пел... а зал, на­чинающийся у его ног, сходил от этих песен с ума.
       2
      Вернее, все началось не с самого концерта, а с того, что за два месяца до приезда «Коловрата» в Пе­тербург при городском Управлении по борьбе с ор­ганизованной преступностью (УБОП) был создан 18-й отдел, ориентированный на борьбу с экстре­мизмом.
      Кадры туда подбирались с бору по сосенке. Но штат отдела все-таки был укомплектован.
       Рассказывает оперативник 18-го («экстре­мистского») отдела УБОП:
       До 18-го отдела лично я работал в уголовном ро­зыске метро. Каждое направление там было закреп­лено за определенным человеком. Кто-то занимался грабежами, кто-то— карманниками. Мне досталась работа с молодежью.
       Чтобы приступить к нормальной работе, мне была необходима информационная база. Я стал ез­дить по местам тусовок. Кого-то фотографировал, кому-то катал пальцы. На самом деле возле станций метро тогда тусовались только две группы молоде­жи: либо токсикоманы, либо бритоголовые парни в подкатанных джинсах.
       Честно скажу, сперва о скинхедах я почти ничего не знал. Поэтому какое-то время мне пришлось ез­дить по отделениям милиции и расспрашивать, нет ли у них задержанных бритоголовых? В Выборгском районе опер сказал, что недавно возле станции мет­ро «Лесная» избили иностранца— проломили голо­ву. Были и задержанные, но по какой-то причине их всех отпустили. Правда, данные их сохранились и он может мне их отдать.
       Этот список и стал основой моей будущей ин­формационной базы. Людей из списка я стал по од­ному дергать. Кто-то отмалчивался, но кое-кого удалось и разговорить. Ребята рассказали, что на данный момент в городе есть несколько организо­ванных скинхедовских бригад. Самая большая— «Blood & Honour» («Кровь и Честь»), а кроме того, есть «Шульц-88», «Солнцеворот», «Green Bombers» и еще парочка.
       Я пытался составить хотя бы общее впечатле­ние о том, что вообще происходит у скинов. Выйти на какие-нибудь конкретные имена. Я спрашивал:
      —  Что ты знаешь об этих «Шульц-88»?
      —  Да ничего не знаю!
      —  Кто там главный?
      —  Главный там Дима Шульц.
      —  Хорошо. А как у него фамилия?
      —  Вы думаете, он мне паспорт показывал?
      —  Еще кого-нибудь оттуда знаешь? Кто еще туда входит?
       Мне назывались имена и клички, которые ничего не давали. Как искать Васю по кличке Лысый в пяти­миллионном городе? Зацепиться было не за что, кро­ме, пожалуй, одной мелочи. Среди Петь, Коль и Саш мне назвали парня по имени Ян. Согласись, не очень распространенное имя, да? Кроме того, о Яне мне со­общали, что живет он где-то за городом. Это было уже кое-что.
       3
      Вернее, если уж быть совсем точным, то началось-то все с того, что оперативники 18-го отдела появились на концерте группы «Коловрат».
      По городу ходил-бродил, Вокруг косой махал. И всякую заразу Под корень вырубал. Полдня трудился на износ На Лобном, у Кремля, Пусть хоть чуток свободней Вздохнет моя земля!
       Герасимов только-только разошелся... публика в за­ле только допила первую кружку пива и стала тянуть­ся за второй... настроение только-только стало по-на­стоящему праздничным, как его тут же испортили. В за­ле зажгли свет, выходы перекрыли, вырубили группе электричество и в мегафон стали орать, что концерт за­кончен.
      Сами парни из «Коловрата» к такому привыкли давно. Их группа существует уже десять лет. И за это время они смогли дать от силы тридцать концертов. Причем те, что удавалось доиграть хотя бы до седьмой песни, можно пересчитать по пальцам. Потом в зал обязательно ворвутся оперативники... вернее, спер­ва СОБР, а потом оперативники... а иногда за опера­тивниками еще и телевизионщики, которые, потея от собственного бесстрашия, станут потом называть его публику «фашистствующими молодчиками»... эх, да что говорить? Денис Герасимов снял гитару с плеча и прислонил ее к комбику. Все равно поделать тут ни­чего нельзя.
      В Питере хоть менты вежливые. В Москве прессу­ют жестко. Мордой в пол, подошву на затылок, а рып-нешься — пиздец тебе. Здесь хоть и лупили, но все-таки не в полную силу, и даже иногда называли на вы. Все-таки прикольный город, этот Петербург.
       Рассказывает оперативник 18-го («экстре­мистского») отдела УБОП:
       Всех задержанных увезли в пикет, переписали дан­ные. И я смотрю, среди задержанных есть парень по имени Ян.
        Спрашиваю у сержанта: который тут Ян? Он кивает: вон тот. Одет парень был ни как скин­хед: рюкзачок, кроссовки, куртка какая-то...
       Смотрю документы: зовут Ян, живет в Ново-Де-вяткино.
      —   Ты скинхед?
      —   Нет. Не скинхед.
      —   Ну раз не скинхед, то иди пока домой. Попоз­же встретимся...
       Я стал пробивать его по нашим базам. Админист­ративные взыскания за мелкое хулиганство. Больше ничего. Впрочем, других зацепок у меня все равно не было. Я пригласил его на беседу.
      —  Видишь? Это материалы по твоему старому
       хулиганству. А еще мне известно, что именно ты
       расколол голову иностранцу возле станции мет­
       ро «Лесная». Все это очень плохо. Тебя, Ян, ждет
       тюрьма. Можно, впрочем, до тюрьмы и не дово­
       дить. Расскажи, что еще вы натворили, и расста­
       немся по-хорошему. А нет— я отдаю твои мате­
       риалы в местный отдел милиции, и они тебя за­
       крывают.
       Ян подумал-подумал— и рассказал. Да, он входит в «Шульц-88». Да, у них есть такие-то и такие-то лидеры. Главного у них зовут Дима Шульц.
      —   Иногда он строит всю бригаду, ходит вдоль ше­ренги и орет: «Кто ваш фюрер?!» А мы должны в от­вет орать: «Шульц! Шульц!»
      —   Но фамилии ты не знаешь?
 
 
      —   Нет.
      —   Что еще ты знаешь о Диме Шульце?
       Еще Ян знал, что этот Дима изготавливает и рас­пространяет журнал «Made in St. Petersburg». Кроме того, у него есть свой магазин где-то на Литейном. А главное: каждую неделю его бригада выходит на ули­цы и мочит черных.
      —   Каждую неделю?
      —   Каждую.
      —   Что-то больно часто.
      —   Я вам говорю: каждую неделю!
      —   Где били?
      —   Да везде! Где встретим черного или китай­ца, там и прыгнем.
      —   А хоть какую-нибудь дату помнишь? Или кон­кретное место?
       Мне нужно было хоть как-то связать его пока­зания со сводками. И парень вспомнил-таки:
      —  Седьмое ноября 2001 года в перегоне между
       станциями метро «Черная речка» и «Петроград­
       ская» мы избили двух негров.
       Это было уже кое-что. С материалами я пошел к руководству: есть информация об избиении негров. Хотя по сводкам вроде бы ничего похожего не прохо­дит. Начальство доложило выше, а там схватились за голову: как это не проходит?! Охренели?! Избиты двое граждан Танзании! Бумага пришла аж из посоль­ства в Москве! Вот уже месяц, как все раком стоят! Быстро материалы на стол!  То, что Ян раскололся, было, конечно, подарком. Там у следствия не было никаких зацепок— и вдруг чело­век дает полный расклад! Я спрашивал:
      —  Кто именно бил? Ян четко отвечал:
      —  Леша СВР.
      —  Фамилию знаешь?
      —  Нет.
      —  Что такое СВР? Это что-то значит
      —  «Сделано в России». У Леши вот здесь на го­лове нататуированы эти буквы.
      —  Адрес этого Леши знаешь?
      —  Знаю место работы. Он работает охранни­ком в магазине «Здоровый малыш».
       Дальше было дело техники. Лешу СВР мы взяли прямо с работы. Что особенно радовало лично меня, так это то, что при обыске у Леши была изъята за­писная книжка. Очень забавная: сперва там шли спи­ски скинхедов с кличками, а в конце, под заголовком «общечеловеки», были телефоны просто знакомых. В этой книжечке на букву «ш» значился телефон и самого Димы Шульца. Ну не подарок ли? Книжку мы отксерокопировали, телефоны все пробили. Моя база данных после этого увеличилась сразу в не­сколько раз.
 
 
      Пейте пиво «Коловрат»
      — Будете здоровые,
      Вот такие вот герои,
      Мы — Бритоголовые!
       Рассказывает сотрудник одного из антиэкс­тремистских подразделений, просивший не на­зывать его фамилии:
       Основных подозреваемых было двое: сам СВР и па­рень по кличке Кислый. Дело передали следователю, и у следователя оно почти сразу развалилось.
       Сперва примчался отец Кислого. Раньше он и сам работал в органах и знал, с какого конца ко всему это­му подойти. Короче, сына ему удалось вытащить. По­сле этого и все остальные пошли в отказ. Арестован никто так и не был— ребята ходили под подпиской. И разумеется, выйдя от нас, первым делом они наеха­ли на Яна: с какой это стати ты всех нас посдавал?
       Не знаю уж, как там они разговаривали, но сразу после этого Ян начал брать всю вину на себя одно­го. Мол, что делали остальные— не видел, а сам— да, бил.
       В принципе, в суд можно было идти и с этим. Но когда Яну начали предъявлять обвинение, адво­кат ему сказал:
      — Что ты, сына, паришься? Свидетелей нет. Расклад на тебя никто не давал. Зачем ты сам ce­бя сажаешь? Скажи, что менты тебя пытали и за­ставили себя оговорить.
       Он так и сделал. Дело повисло глухарем. Несмот­ря даже на то, что через год я нашел свидетеля, ко­торый смог опознать одного из нападавших.
        Глядя мне в глаза, все эти парни только ухмыля­лись. Первый блин оказался комом. Тогда казалось, что они победили. Но, как показало время, история толь­ко-только начиналась. Это был не окончательный фи­ниш, а промежуточный.
 

Петербургский метрополитен Вестибюль станции «Пушкинская»

      (февраль – октябрь 2003-го)
 
       24 февраля 2003 года Вазген Петросян вышел из ва­гона метро на станции «Пушкинская» и повернул к эскалатору. Удар обрушился на него сзади. С Вазге-на слетела шапка, и первым делом он зачем-то потя­нулся ее подобрать. Наклонился, получил еще не­сколько ударов, услышал: «Умри, сука черножопая!», упал — и самостоятельно подняться больше не смог.
       1
       Рассказывает оперативник 18-го («экстре­мистского») отдела УБОП:
       В марте 2003-го, накануне празднования 300-летия Петербурга, был создан 18-й отдел УБОП, специали­зирующийся на предотвращении проявлений экстре­мизма.
       Я тогда еще продолжал работать в метро. А в новую структуру ушел один из сотрудников уго­ловного розыска метрополитена. Иногда мы встре­чались, я давал ему материалы. Мне было не жалко поделиться тем, что я, по-любому, не смог бы рас­крыть сам. Единственное, о чем я просил: если по­лучится, перетащи к себе. Ну и где-то через месяц он предложил мне переводиться. Я начал работать в УБОПе, и дело группировки «Шульц-88» получил об­ратно.
       Теперь с этой бригадой у меня были личные счеты. После того как дело танзанийцев рассыпалось, ин­форматоры рассказывали:
      — Все знают, что вы пытались накрыть «шуль-цов», ноу вас ничего не вышло! Шульц про вас всем го­ворит: руки коротки! Он, типа, самый мудрый, мен­там его не взять.
       Я, как говорится, не злопамятный, просто злой, и память у меня хорошая. Эти его слова мне запом­нились. Пока я действительно не мог ничего сде­лать— только медленно и методично собирал ин­формацию. Зато очень скоро по Шульцуу меня был полный расклад.
       Рассказывает сотрудник одного из антиэкс­тремистских подразделений, просивший не на­зывать его фамилии:
       Данных по Шульцу было собрано очень много. Мы знали о нем вообще все. Детство, школа, армия... В армии Шульц отслужил всего несколько месяцев. В учетной карточке у него значилось, что, не справ­ляясь с трудностями армейской службы, парень шан­тажировал всех суицидом... Начальство решило не связываться, и Шульца комиссовали по дурке. Этот парень настолько меня интересовал, что я не поле­нился, съездил в госпиталь, где он лежал, забрал мед­карту и все прочел. Было интересно. Там, например, имелась запись, что в больничной палате Шульц от­нимал у слабых еду.
       Сразу после армии парень занялся созданием соб­ственной бригады. Идея была в том, чтобы объеди­нить всех скинхедов города вокруг себя. За дело взял­ся очень бодро. Другие бригады существовали уже по пять-шесть лет. И могли похвастаться от силы не­сколькими избиениями. А Шульц начал активно вер­бовать сторонников. Переманивать людей со сторо­ны.
       Первым организовал регулярный журнал, в кото­ром излагал свои идеи и отчитывался об акциях. И за полгода его бригада стала действительно номер один во всем городе.
       К апрелю 2001-го первый состав «Шульц-88» был укомплектован. Акции и тренировки Шульц проводил еженедельно. В назначенный день его бойцы выходи­ли на улицы и, пока не встречали черных, по домам не расходились. Причем управление он жестко держал в собственных руках. Со взрослыми националистиче­скими партиями ни на какие контакты не шел. Дру­гих лидеров просто выдавливал.
       За два года, пока существовала его бригада, там сменилось целых четыре состава. Сперва это были СВР, Кислый и другие действительно очень серьезные люди. Но ужиться с Шульцем никто из них не смог. Они пытались поставить его на место, говорили:
      —   Что ты так себя ведешь? Успокойся! В бри­гаде ты ведь всего лишь первый среди равных!
      —   Нет,— отвечал Шульц. — Я просто первый! Над всеми вами!
      —   Ну и иди тогда на хер!
       Надо было видеть этого Шульца. Росточка— ни­же меня и вот такой худощавый. Остальные-то пар­ни у него минимум на полметра выше и в полтора раза шире в плечах. Но от всех, кто к нему приходил, Шульц требовал безоговорочной покорности.
        Бойцы первого состава на такое не шли. Они орали:
      — Ты выдвигаешь идеи? Прекрасно! Я их разде­ляю! Но это не значит, будто я стану тебе подчи­няться, понял?
       —- Тогда пошел вон из бригады! В конце концов, она называется «Шульц-88» и мне решать, кого я здесь оставлю, понял?
       Тупо и целеустремленно, но он шел к своей цели. А параллельно сошелся с ребятами из петербургского отделения большой скинхедской структуры «Btood & Honour». У этих парней на Литейном проспекте (в са­мом центре города) был небольшой магазинчик «Питс­бург». Там продавалась скинхедская одежда, амуниция и пресса. Ботинки «Бульдог», джинсы, кенгурухи с сим­воликой, подтяжки, значки и журнальчики. Шульц стал продавать через «Питсбург» свое издание «Made in St. Petersburg».
       Деньги на открытие этого магазина были даны московскими скинами из «Объединенных Бригад-88». Но хозяев очень быстро прихватили, причем даже не милиция, а госбезопасность. Директору пришлось бе­жать, за старшего в магазине остался Шульц. Ну и тут он развернулся. Деньги спонсорам он вообще пе­рестал отдавать — все забирал себе. Когда потом, уже после его ареста, москвичи провели ревизию и узнали, каких сумм не хватает, то решили, что про­ще будет снести директору башню, чем все это вер­нуть. В отличие от ФСБ, они директора выловили бы­стро, и отвертеться тому стоило больших трудов.
 
 
 
      — Какие бабки?— орал он.— Вы что, не види­те, что происходит? Шульца приземлили, я— под статьей! Какие тут могут быть бабки?!
       2
       Рассказывает сотрудник одного из антиэкс­тремистских подразделений, просивший не на­зывать его фамилии:
       Избавившись от Кислого и СВР, Шульц стал наби­рать себе молодых, только что побрившихся. Как-то была получена информация, что он будет прово­дить для них «зарницу». Так они называли трениро­вочные побоища с кем-нибудь из других бригад. Лидеры договаривались, привозили своих бойцов ку­да-нибудь на пустырь, подальше от чужих глаз, и те там лупасили друг дружку до полного посинения. Считалось, что «зарницы» повышают боевой дух.
       Рассказывает оперативник 18-го («экстре­мистского») отдела УБОП:
       Мы выдвинулись в засаду. Смотреть на все это было интересно: «зарницу» я видел первый раз. Парни разделились на две стенки, размялись, поора­ли лозунги, ля-ля тополя— и понеслось! Ту пленку, которую мы тогда отсняли, иногда показывают по телевизору. Мне до сих пор интересно: сколько и кому именно телевизионщики за нее заплатили?
        «Зарница» тогда проходила между молодым со­ставом «Blood & Honour» и «Шульцем-88». По окон­чании побоища всех участников мы захватили, кро­ме самого Шульца. Не представляю, как он тогда уму­дрился свинтить. Задержанных мы отвезли в отдел и начали переписывать данные.
       Тогда как раз только-только появилась новая гря­дочка «Норд-Фирм». Их было всего несколько человек, и ребята думали прикрепиться к кому-нибудь покруп­нее. На «зарницу» они подъехали, чтобы поближе по­знакомиться с Шульцем. И этих молодых людей нам удалось разговорить. На Шульца они дали расклад.
       До этого никакой конкретики по преступлени­ям у нас не было. То есть мне говорили, будто акции Шульц устраивает чуть ли не еженедельно, но ни по­терпевших, ни привязки к определенным событиям не было. Преступления совершались постоянно, а ухватиться было не за что. А теперь нам был выдан чуть ли не поименный список всех «шульцов» и спи­сок— что именно, где именно и когда именно они на­творили. .. Ну и дело сдвинулось.
       3
       Рассказывает сотрудник одного из антиэкс­тремистских подразделений, просивший не на­зывать его фамилии:
       Информаторы рассказывали, что в конце зимы в районе улицы Малой Московской ребята из бригады
        «Шульц-88» прыгнули на чурку. Причем, даже пыр­нули его ножом. Пострадавшего мы искали очень долго. Облазали все отделения и все травматоло­гические пункты в том районе. Но так никого и не нашли.
       Кроме того, нам сообщили, что на улице Дыбенко «шульцы» отоварили двух арбузников. Там людей би­ли арматурой и металлическими прутьями. Одному выбили глаз, другого ткнули ножом. Казалось бы, уж с такими-то травмами можно найти терпил, а? Мы обшарили все отделения милиции, подробно прове­рили все заявления за последние полгода: ничего по­хожего! Потерпевших опять не было.
       А раз так, значит, до суда такое дело в любом случае не довести. Нам было известно, что это сде­лали «Шульц-88». Известно, кто и как бил. Мы знали даже, какой именно глаз выбили арбузнику. Но даль­ше по этим эпизодам мы никого не кололи— не было смысла.
       Рассказывает оперативник 18-го («экстре­мистского») отдела УБОП:
       Что еще?— дергал я информаторов.— Вспоми­найте! Хоть что-то! Дайте мне хоть какую-то за­цепочку! Хоть самый незначительный эпизод!
       Парни мямлили и по сотому разу повторяли одно и то же. Прыгнули на двух черных на станции метро «Ломоносовская». Когда— не помнят. Ножом в тот раз не били: несколько ударов— и разбежались... Ра­зогнали подростков-рэперов на станции метро «Проспект Большевиков»... На Литейном проспекте из­били кавказца... на улице Марата— двух негров, но когда, тоже не помнит... Еще отоварили чурку на станции метро «Пушкинская»...
      —  «Пушкинская»?
      —  Ну да.
       Сказали бы на «Садовой» или на «Площади Вос­стания»— махнул бы рукой. Там прыгают чуть ли не каждый день. Найти пострадавших нереально. Но «Пушкинская»? Станция-то, в принципе, очень тихая...
      —  Какой конкретно национальности был изби­тый? Не помнишь?
      —  А зачем мне? Чурка и чурка...
      —  Ну а хотя бы приблизительно— когда это было?
      —  Думаете, я дату записывал?
      —  Вообще ничего из того дня не помнишь? Ни даты, ни времени?
      —  Футбол в тот день был. Точно!
       Странно, но я тоже помнил день того футбола.
       За некоторое время до того, как я ушел с работы в метрополитене, мне нужно было отдежурить в от­деле. Уже было известно, что я перевожусь в УБОП, и это было чуть ли не последнее мое дежурство в ме­тро. Выпало оно на 25 марта. В этот день в горо­де проходил матч «Зенит»— «ЦСКА». Короче, не де­журство, а полное безумие: драки, беспорядки, битые витрины, куча пострадавших и еще больше задер­жанных. Я записывать не успеваю: в отдел приходит
 
 
       по сотне человек в час. И среди них был молодой ар­мянин. Парень — студент, чуть за двадцать. Отпизжен он был — смотреть страшно. Лицо, как подуш­ка. Пришел с родителями, все трое — грустные.
       —  Что случилось?
       —  Шел на станции метро «Пушкинская». Сзади напрыгнули, отпинали. Пришел писать заявление.
       Сразу было ясно, что это глухарь. Я ему предло­жил: посмотри, у нас тут куча задержанных. Может быть, кого-нибудь признаешь?
       Он походил, порассматривал:
       —  Этот похож — но не точно. И этот похож —
       но тоже не точно...
       А раз не точно, значит, пиздец. Я пытался роди­телей отговорить писать заявление. Говорил, что они должны понимать: вряд ли мы найдем виновных.
       —  Да. Мы понимаем. Но заявление все равно на­пишем.
       Уперлись, и все. Ищите тех, кто избил сына! А где их искать? Я махнул рукой, принял у них заявление и вскоре перевелся в 18-й отдел. Теперь я бы и не вспом­нил о том случае. Но тут, ребята говорят, что пры­гали на черного, причем дело было на «Пушкинской» и происходило все днем.
       —  Днем?-
       —  Ну да. Очень рано было, чуть ли не полдень.
       Я стал вспоминать. Терпила, у которого я прини­мал заявление, приехал в отдел около трех часов дня. А до этого успел получить пиздюлей, выйти из мет­ро, съездить к родителям, получить у врача справку о побоях и подъехать к нам... Получается приблизи­тельно полдень.
       Все сходилось. Я стал звонить в метро.
       — Ребята! Помню, был такой эпизод... Посмо­трите, а?
       Я специально подъехал, мы долго рылись в бумагах. С трудом, но материал все-таки отыскали. Ясно, что после того как я принял заявление, никто им не за­нимался. Там с первого взгляда было ясно: глухарь. Кто знал, что все так получится?
 
       4
 
       Рассказывает оперативник 18-го («экстре­мистского») отдела УБОП:
       На деле с избитыми танзанийцами я кое-чему все-таки научился. Главной ошибкой в прошлый раз было то, что своего главного информатора мы привлекли как обвиняемого. А какой идиот станет давать по­казания против себя самого?
       Да, он виноват. Да, он пиздил этих негров также, как и остальные. Но он дает расклад — и мы перево­дим его из обвиняемых в свидетели. А иначе дело просто рассыплется.
       Теперь мы так и сделали. На этот раз все было по­строено куда грамотнее. Часть ребят мы оформили свидетелями — и все получилось!
       — Вы даете мне данные по Шульцу, а я вывожу вас из этого дела. Идет?
 
       Видно было, как им не хочется соглашаться. Но другого выхода-то у них не было, понимаешь?
      —  Идет,— было отвечено мне.
       Все обвинение мы тогда построили на эпизоде с избитым армянином. Работа пошла очень быстро. Потерпевший имелся, свидетели были допрошены. Не было выходов только на самого Шульца.
       Данные его у меня были уже давно— да что толку? Глупо было бы прийти к нему и сказать:
       «Нам известно, что ты— лидер противозакон­ной группировки. Сейчас же, сука, во всем призна­вайся!»
       Шульца нужно было брать на чем-то конкретном. И мы стали над этим работать. Этот засранец сам никогда в драках не участвовал. Дать отмашку— это пожалуйста! Но сам— никогда!
       У свидетелей я спрашивал:
      —  Сам Шульц армянина бил? Те только смеялись:
      —  Разумеется, нет! Слишком осторожный. Я опять беседовал с информаторами:
      —  Кто конкретно бил армянина?
      —  Вся бригада била. Но больше всех Леша Ваффен.
      —  Что значит Ваффен?
      —  На затылке у него есть татуировка: «Waffen SS». Отсюда и кличка.
      —  Адрес? Место работы? Хоть что-то, кроме этой татуировки, можешь о нем сказать?
      —  Знаю телефон.
 
 
       А уж где телефон, там и все остальное. Мы его проверили, и оказалось, что парень дважды судим. Один раз за наркотики, а второй— за грабеж. При­чем грабеж был совершен в составе, а это всегда бо­лее серьезная статья. Ну и здорово! Лучше биогра­фии не придумать! Через какое-то время мы приеха­ли и просто сняли парня из дому.
       Сели в машину, едем в отделение. Я говорю:
      —  Леша! Ты же сам все понимаешь. Ранее судим, человек опытный. Просто так милиция ведь не приезжает.
      —  Да. Все понятно.
      — А раз понятно— рассказывай, что натворил.
       Он начинает нести какую-то чушь.
      —  Так,— говорю,— не пойдет. Это ты своей по­дружке расскажи. Ты где был вот такого-то числа?
      —  Тык... Пык... Не помню.
      —  Не парься. Я и так знаю, где ты был. И где был, и что делал, и подельников твоих— мы все знаем. Ты, Леша, приплыл. Третья судимость— будешь си­деть, причем сядешь ох как надолго! Понимаешь?
      —  Что тут можно не понять?
      —  Но в принципе, могу предложить вариант. Ты поможешь нам, мы поможем тебе.
      —  Что значит «поможешь»?
      —  Стучать я тебе не предлагаю. Стукачей у ме­ня своих хватает. Но меня очень интересует Шульц. Я ловлю его давно и очень хочу посадить.
      —  Я знаю, что вы его ловите... Это все знают...
 
       Рассказывает сотрудник одного из антиэкст­ремистских подразделений, просивший не назы­вать его фамилии:
       Сперва дело попало в Главное следственное управ-    ление. В основном там инкриминировались статьи типа «хулиганства». Но мы сумели убедить руковод­ство, что никакое это не хулиганство, а типичная национальная рознь.
      — А раз так,— решило руководство,— зна­чит, заниматься «шульцами» будет только проку­ратура.
       И тут удача повернулась ко мне лицом. Следова­тель Следственного управления закрывать Шульца отказывался категорически. У него было мнение, что все это— просто подростковое баловство. А в про­куратуре и думать не стали. Ознакомились с мате­риалами и за голову схватились: какое хулиганство! Ё-моё! Тут не только нацрознь— тут все признаки создания экстремистского сообщества. Срочно всех закрывать!
       Это дело стало первым в стране, где обвинение было сформулировано по статье за организацию экс­тремистского сообщества. Внимание прессы и ру­ководства там с самого начала было очень присталь­ное. Диму Шульца вызвали на допрос, предъявили об­винение и отправили в «Кресты». Вменили ему то ли пять, то ли шесть статей, да только все это мало чего стоило. Определяя дело в суд, мы понимали, что там его могут запросто оправдать. Я знал о множестве эпизодов с его участием, но доказательств почти не было. Избиение танзаний­цев— это было его рук дело. При этом эпизод висит в глухарях до сих пор. Знаю кто, знаю как и когда. Но доказать ничего не могу. Были еще несколько избие­ний и ножевых ранений. Ребята из «Шульц-88» дей­ствительно умудрялись совершать по акции в неде­лю. А доказательств не было, и потерпевших найти не удалось.
       В результате сосредоточиться мы решили на един­ственном эпизоде: избиении армянина на «Пушкин­ской». Мы понимали, что это немного, но больше у нас ничего не было.

Ленинский федеральный суд Петербурга

      (январь - июнь 2004-го)
       На стене дома напротив здания суда краской напи­сано «Свободу Диме Боброву!». Надпись выглядит старой, потускневшей, стершейся. Дело закрыто и отправлено в архив. Сам Дима Бобров, больше изве­стный как Шульц, осужден и отбыл в колонию-посе­ление. Да и кровь тех, кто был убит, пока шел его процесс, тоже давным-давно впиталась в асфальт.
       1
       Рассказывает оперативник 18-го («экстре­мистского») отдела УБОП:
       Все было очень зыбко. В какую сторону пойдет де­ло, ясно не было до самого конца. Наше законода­тельство так устроено, что в принципе Шульца мог­ли и оправдать. Мы вытаскивали все, что могли: «возбуждение национальной или расовой вражды», «организация экстремистского сообщества», «хули­ганство», «призывы к насильственному изменению конституционного строя», «вовлечение в преступ­ную деятельность несовершеннолетних». Получи­лось пять статей обвинения. И все равно никакой уверенности в исходе процесса у нас не было.
       Леше Ваффену, давшему нам расклад по Шульцу, мы, как и обещали, стали помогать. Вписывались за него в прокуратуре и просили об условном наказании. Мы держали свое слово, а он свое. Ваффен был един­ственным, кто на суде не отказался от показаний. Хотя, как я думаю, дело тут не только в его принципиальности и не только в том, что Ваффену не хо­телось ехать на этап. Просто с Шульцем у них полу­чились личные разногласия.
       Как-то я сижу в кабинете, звонит телефон.
      —  Здравствуйте. Меня зовут Юля. Не могли бы
       мы встретиться?
       Я выписал ей пропуск. Она поднялась в кабинет.
      —  Я девушка Ваффена. Не могли бы вы устро­ить мне свидание с Лешей?
       К тому времени о Шульце я знал уже действи­тельно все. И мне было прекрасно известно, что Юля— никакая не девушка Ваффена, а самая что ни на есть подруга Шульца.
       Не скажу, что она сногсшибательная красотка. Но в принципе довольно симпатичная. Несколько лет назад Юля приехала в Петербург из Сургута. Нацио­налистические взгляды полностью разделяла и в бри­гаду пришла сама. Сперва Шульц давал ей набивать тексты для своего журнала. Потом они стали встре­чаться. Кроме того, Юля была координатором по связям с иногородними и иностранными единомыш­ленниками. Когда на обыске мы изъяли компьютер Юли и стали разбираться, с кем они общались,— там черт ногу сломит. Сотни контактов! Не только вся Россия, но и иностранные единомышленники. Напри­мер, из Австралии к нему приезжал член сиднейской ячейки «Blood & Honour». Причем не лысый тиней­джер, а взрослый дядька: офицер полиции и при этом активист движения.
       С Юлей я начал работать. Несколько раз мы встре­чались, подолгу разговаривали.
      —  Понимаешь, Юля,— говорил я.— При обыс­ках у тебя изъята херова куча всего.
       Экстремист­ская литература, черт знает что в компьютере...
       И появляется простой вопрос: откуда это? Если это твое— ты соучастница.
       А если это Шульц по­просил тебя подержать— то ты, конечно, должна рассказать следствию обо всем, что знаешь. Ко­роче, сама выбирай, кем быть— обвиняемой или ценным свидетелем?  
       Она в ответ только и делала, что просила свида­ния с Ваффеном. О деталях, мол, можем договорить­ся, но прежде всего я должен дать ей свидание. В кон­це концов я прямо спросил:
       —  На фига тебе, Юля, этот Ваффен? И ты, и я— мы оба знаем, что ты девушка Шульца.
      —  Раньше была его девушкой. Но это в про­шлом. А теперь я девушка Ваффена.
       Как я понял, встречаться с Юлей Ваффен про­бовал, еще пока Шульц был на свободе. Но тогда это было нереально. Никто не мог отбить девушку у ли­дера бригады. Он был полный параноик и дико доста­вал Юлю своей ревностью. Мог сидеть и молча целый день кидать нож в стену. Когда до него дошли слухи об ее отношениях с Ваффеном, жестко отпизжены были оба... И после этого Юля поняла, что с Шульцем пора подвязывать.
       Впрочем, рассказывать все это Юля тогда мне не стала. А настаивать я не стал.
 
 
      — Хорошо,— сказал я.— Твое дело. Можешь не объяснять. Я дам тебе свидание с Ваффеном, но ты взамен должна будешь дать мне полный расклад по Шульцу.
       Свидание с Ваффеном она получила. Больше того: через некоторое время она родила ему ребенка. Еще пока он находился под следствием, они поженились. Шульц, конечно, у себя в камере бросался на стены. Юлька иногда ему звонила. Он говорил, что простит ей измену и чужого ребенка, но с Ваффеном она долж­на расстаться.
       2
      Шульца арестовали в конце октября 2003 го­да. К февралю 2004-го следствие было закончено и дело передали в суд. Спустя еще месяц начались первые слушания. Несколько раз заседания перено­сились, а срок содержания Шульца под стражей про­длевался. С весны суд перенесся на конец лета... а потом на осень... а потом на весну уже следующе­го года... а потом опять на осень. Шульц продолжал сидеть в «Крестах».
      Он мечтал о стремительных атаках и сокрушитель­ных ударах. А в результате сел, причем даже не в тюрь­му, а в пропахший мочой следственный изолятор. Стал не то чтобы пленником режима, а как бы провинив­шимся юнкером на гауптвахте. Отец иногда приносил ему небольшой кусочек сыра на бутерброд.
           Говорил, что на большой кусочек у него не хватает денег. Мать (давно живущая с отцом в разводе) предлагала пока­яться, исповедаться христианскому священнику.
      Он не мог понять: неужели насчет раскаяния она всерьез? Что общего может быть у него с этим Распя­тым? С отказавшимся от борьбы и умершим молча Бо­гом христиан? Если бы умирать пришлось ему, молчать бы он точно не стал! Как только ему дали бы нести крест, он бы тут же использовал его как дубинку! С со­бой в могилу он унес бы как можно больше врагов... Он закрывал глаза и представлял, как бы все это было. А потом открывал — и опять оказывался в про­пахшем мочой следственном изоляторе. Матери он сказал, чтобы больше не приходила.
      Заседания назначались, длились десять минут и переносились на новую дату. Конца всему этому было не видно. Обвинение утверждало: подсудимый Дмит­рий Бобров — самый что ни на есть экстремист. По­чему это он экстремист? — задирала брови защита. А как же? Обвинитель открывал шульцевский журнал и тыкал туда пальцем: в издаваемом подсудимым Боб­ровым журнале употреблено слово «жиды». Защита пожимала плечами: у Достоевского тоже встречается слово «жиды». Судья бил молотком по столу и объяв­лял: заседание откладывается до момента, когда бу­дет точно установлено: встречается ли у Достоевско­го слово «жиды».
      Спустя два месяца эксперты отчитывались по ре­зультатам проведенной экспертизы: да, у Достоев­ского встречается слово «жиды». Но в другом контексте. А у Боброва это слово, безусловно, являет­ся экстремистским и оскорбительным. Судья кивал и приобщал результаты экспертизы к материалам дела. Обвинение развивало и закрепляло успех: нельзя ли провести также экспертизу слов «хачик», «кавказ­ская гнусь», «поганое жидовское племя», «чурки», «твари» и «черные свиньи»? А то подсудимый Боб­ров может заявить, что у Достоевского и эти слова встречаются.
      Шульц по-прежнему сидел в следственном изоля­торе. По слухам, он похудел на двенадцать килограм­мов. Прошло еще два месяца, и результаты эксперти­зы были наконец готовы. Нет, отчитывались экспер­ты, слова «хачик», «кавказская гнусь» и прочие из предоставленного списка у Достоевского не встреча­ются. И в приведенном тексте все они, безусловно, яв­ляются оскорбительными и призывающими к расовой вражде. Судья кивал и приобщал результаты экспер­тизы к результатам дела.
      Кто его знает, сколько бы все это продолжалось в том же духе. Возможно, что очень долго. Да только летом 2004-го кто-то решил ускорить ход событий.
       3
      19 июня 2004 года. Суббота. Квартира этнографа, специалиста по Африке, Николая Гиренко. Семья про­фессора собралась на дачу.
 
 
      У Николая Михайловича выдалась тяжелая неделя. Он выступал экспертом на деле «Шульц-88». Он был именно тем человеком, к которому судья отпасовывал вопросы насчет выражений, употреблявшихся Досто­евским, и от всего, что творилось на суде, Гиренко не­сколько устал. Теперь он собирался немного отдохнуть. Провести выходные на свежем воздухе. Семья пакова­ла вещи: жена, дочери с детьми и мужьями, сам Нико­лай Михайлович... Женщины распихивали по сумкам то, что забыли уложить вчера, мужчины сидели на кух­не. Около девяти утра раздался звонок в дверь.
      Екатерина, старшая дочь профессора, спросила:
      —  Кто там?
      Молодой, судя по голосу, человек попросил по­звать Николая Михайловича.
      —  Папа, там к тебе.
      —  Да? Сейчас... Гиренко подошел к двери:
      —  Кто там?
      В ответ прямо сквозь хлипкую деревянную дверь он получил пулю. Она вошла в правое плечо, пробила руку и подмышку... Кровь брызнула на стену. Гиренко рухнул на пол прихожей. Жена прибежала с кухни на звук, опустилась, руками приподняла его голову, а он был уже мертв. Пуля со смещенным центром разворо­тила подключичную артерию. Смерть наступила прак­тически мгновенно.
      Позже следствие установит: стреляли из обреза допотопной немецкой винтовки «Маузер». Скорее всего, ствол был куплен у «черных следопытов». Судя по всему, грохот от выстрела должен был перепо­лошить целый квартал. Однако из всего подъезда на выстрел обратила внимание лишь одна пожилая со­седка. Приоткрыв дверь, она выглянула на лестницу и заметила двух убегающих молодых людей. По ее описанию, это были худощавые подростки шестна-дцати-семнадцати лет. Оба одеты в темное, через пле­чо у одного висела сумка.
      Все. Больше никаких подробностей.
       4
      Об этом выстреле писали в газетах и довольно дол­го говорили по телевизору. Но по большому счету та­кой шум был не очень понятен. Гиренко — кто он во­обще такой? До того, как прозвучал выстрел, никто об этом Гиренко даже не слышал. Ладно бы опять уби­ли телеведущего или бизнесмена. Но эксперт на судах по вопросам национализма? Тем более что к XXI веку время этих перестроечных борцов за справедливость давно прошло.
      Когда в 1990-х начались первые судебные процес­сы над ультраправыми, от эксперта зависело очень многое. На скамье подсудимых тогда оказывались су­мрачные антисемиты, борцы с жидо-христианством, пожилые разоблачители всемирного заговора, фило­софы природного русского язычества... Разобраться в их зубодробительных прокламациях бывало сложно. Именно эксперт должен был объяснить суду, что это: поэтический вопль души (за который не судят) или призыв к свержению конституционного строя (срок до восьми лет)?
      Гиренко выступал чуть ли не на каждом подобном процессе. В 1993-м он объяснял: статья в газете «Рус­ская правда», опубликованная под заголовком «Раз­давить черную гадину!», является самым что ни на есть призывом к национальной розни. Ни о какой поэтиче­ской метафоре речь не идет. В 1994-м предоставил су­ду результаты экспертизы, из которых выходило, что петербургские язычники из журнала «Волхв» — не безобидные любители старины, а опять-таки разжига­тели розни. Спустя еще год провел экспертизу матери­алов главного тогдашнего националиста Юрия Беляе­ва. И объяснил суду: заголовок «Минздрав предупреж­дает: переселение с Кавказа опасно для вашего здоровья!» — это опять и опять разжигание нацио­нальной розни.
      Гиренко выступал экспертом на протяжении деся­тилетия. Всего — больше двадцати процессов. Без него в Петербурге не обходился ни один суд по наци­оналистическим делам, и конечно, иногда приятели подсудимых ему угрожали. Но все-таки в 1990-х все было совсем не так.
      В каком именно году сменились поколения, никто не заметил. Но они сменились — это точно. В 2002-м Гиренко выступал экспертом по первому в стране громкому делу скинхедов. Тогда небольшая бригада с окраин железными палками насмерть забила про­давца арбузов. Продавца звали Мамед Мамедов. На скамье подсудимых оказались двое несовершеннолет­них убийц и бригадир, организатор акции.
 
 
      Доказать их участие не составляло особого труда: свой подвиг удальцы сняли на видеокамеру.
      Изображение подрагивает. Иногда происходящего не разглядеть — в кадр лезут спины в белых подтяж­ках. Первый нападающий подлетает и с размаха бьет Мамедова ботинком в лицо. На телеэкране это выгля­дело так, будто парень — футбольный нападающий, и ногой бьет всего лишь по круглому мячу. Мамедов — взрослый, седеющий и грузный. А эти — дети. Азер­байджанец падает на асфальт, тощие фигурки суетят­ся над лежащим телом. Ботинки — будто достались в наследство от повзрослевших старших братьев. Огром­ные ботинки топчут лицо упавшего Мамедова. Все вме­сте занимает две минуты экранного времени. В нача­ле фильма Мамедов сидит рядом со своими арбузами. Ему скучно. Торговли нет. В конце — арбузы послуш­но лежат в сетке, а Мамедов уже мертв.
      Зачем нужен эксперт-филолог в таком деле, как это? Что здесь анализировать и доказывать, если дети с городских окраин даже и не скрывают: азера грох­нули они. И это повод не для раскаяния, а для гордо­сти. Свою запись убийцы повесили в Интернете и не подумали ее оттуда убрать, даже когда следователи стали приходить к ним домой. Сумрачные антисеми­ты 1990-х пытались спорить: никаких призывов в их статьях нет. Это просто их взгляд на то, что творится в стране. Бритоголовые тинейджеры XXI века искрен­не не понимали: почему это нельзя убивать черных? Эти люди никому не нравятся. Их в наш город никто не звал. Убивать этих людей просто необходимо, и стран­но, что ребят собираются за это посадить в тюрьму. Потом, весной 2004-го, начался суд над бригадой «Шульц-88». На нем по инерции Гиренкотоже выступил экспертом. Для него это дело оказалось последним.
       5
      Опять были митинги. Опять были громкие заявле­ния политиков и правозащитников. Возле универси­тетского здания Двенадцати коллегий прошел «Марш против ненависти». Губернатор Валентина Матвиен­ко распорядилась выделить денег на установку Гирен-ко бронзового памятника.
      Не было только одного: результатов расследова­ния. Сперва убийц обещали найти со дня на день. По­том — через несколько месяцев... Их не нашли да­же спустя год. Кто именно и почему выстрелил в грудь шестидесятидвухлетнему эксперту, так и осталось не­известным.
      В телевизионных новостях об этом выстреле гово­рить давно перестали. Но время от времени интерес к убийству Гиренко проявляли газеты. Через две не­дели после выстрела какие-то сумасшедшие вывеси­ли в Интернете «Приговор», из которого следовало, что профессор был казнен по решению руководства Русской Республики. Беспристрастный суд русского народа рассмотрел деяния Гиренко, признал их нано сящими вред национальным интересам и постановил: профессора ликвидировать.
       Прокуратура всерьез ко всему этому не отнеслась. Кто-то пальнул Гиренко в дверь, а совершенно посто­ронние люди теперь хотят взять на себя ответствен­ность? В поиске реальных убийц это вряд ли поможет! «Премьер-министр» Русской Республики Александр Втулкин все равно пытался привлечь к себе внимание и направо-налево раздавал интервью. Шумной попу­лярности, впрочем, так и не обрел. Тогда из Интернет-кафе Втулкин разослал по редакциям электронное письмо, в котором к смерти приговаривалась уже гу­бернатор города Валентина Матвиенко.
      На этот-то раз пресса должна обратить на него вни­мание, не правда ли? Внимание обратила не только пресса. Надоедливого «премьер-министра» вычислили, задержали, по суду определили ему полтора года ко­лонии-поселения и убрали с глаз долой. В нашей даль­нейшей истории он больше не появится. Кто именно пальнул в дверь профессору Гиренко, так и осталось неясным.
       Рассказывает сотрудник одного из антиэкст­ремистских подразделений, просивший не назы­вать его фамилии:
       Следствие хваталось за любые ниточки. У Гирен­ко были сложные отношения с дочерью. Члены семьи никак не могли разделить между собой квартиру в до­рогом районе на Петроградской стороне. Может, де­ло в этом? Может, убийство— просто бытовуха?
       Проверяли все. Отрабатывали все версии. Но чем дальше, тем яснее становилось: дело именно в Шуль-це. Никаких других выводов сделать тут было нель­зя. Сразу после того, как это случилось, всем свиде­телям, проходившим по делу, усилили охрану. Наше руководство всерьез считало, что кто-то мог на­чать их отстреливать. Профессора убили потому, что он был экспертом на этом процессе,— посте­пенно в это начали верить все. Как бы фантастич­но это не выглядело.
      Это казалось нереальным. Но других версий про­сто не осталось. Несовершеннолетние драчуны с го­родских окраин — не та публика, которая в состоянии прямо из тюрьмы заказать эксперта по собственному делу. Но профессор мертв, а других версий нет.
      Теперь вопрос стоял так: если Шульц в тюрьме, а его главные подельники под колпаком, то кто же стрелял? Если это новые люди — почему они пытают­ся помочь Шульцу? А если старые — почему нам о них ничего неизвестно?
 

Кафе «Макдоналдс» На углу Невского проспекта И улицы Рубинштейна

      (апрель 2003-го – март 2004-го)
 
       1
      Они собрались на углу улицы Рубинштейна, ка­кое-то время просто стояли, ждали тех, кто опаз­дывал, курили и молчали... а потом один из них сказал: «Пошли!» И они пошли.
      Первый же влетевший внутрь кафе ногой отшвыр­нул с дороги стул. Посетители замерли с открытыми ртами, а за первым тощим парнем, сжимавшим в ру­ках металлический прут, уже вваливались другие... целая толпа. Блики света играли на их гладко вы­скобленных головах. Кто-то подобрал опрокинутый стул, взял его за ножки и с размаху зашвырнул за стойку, где замерли побледневшие продавцы. По­сетители продолжали сидеть с открытыми ртами, и первые десять секунд суетились только две стай­ки тощих подростков: одна (с бритыми головами) — по эту сторону барной стойки, а вторая (все в фир­менных «макдоналдсовских» рубашках) — по ту. Протиснуться все вместе в узкую дверь нападающие не могли. Железным прутом кто-то въехал в здоро­венную витрину... а потом они разбили остальные стекла и начали запрыгивать в зал через оконные проемы. Все происходило прямо на Невском... пря­мо на главной улице города.... прямо на самой бит­ком забитой милицией и улыбчивыми иностранца­ми главной улице города... всего этого просто не могло происходить!.. Кто-то из посетителей вякнул и получил кулаком в недожеванный обед. На стол капнула кровь. У нападающих были страшные лы­сые головы и сосредоточенные лица... и в руках они сжимали толстенные металлические прутья... на набитые кулаки у них были накручены солдат­ские ремни, бляхами наружу... так что «макдоналд-совские» девушки все-таки перестали улыбаться и предпочли присесть на корточки... попытались ока­заться как можно дальше оттого, что просто не могло происходить в их привычном и улыбчивом мире.
      Все продолжалось от силы четыре минуты. Ну, может быть, шесть. За это время они успели нанес­ти «Макдоналдсу» ущерб на сумму в четверть мил­лиона рублей. Разгромлено и перебито было все, до чего можно было дотянуться, — а потом нападав­шие вдруг исчезли. И звуки моментально вернулись. Плакали дети. Под ногами хрустело стекло. Разби­тые окна. Разбитые прилавки. Чьи-то разбитые оч­ки. Разом вернулось очень много разных звуков.
       2
      А еще до «Макдоналдса» был Сытный рынок. Там случился реальный погром: громко орали женщины, на грязный пол сыпались помидоры, а продавцы по­мидоров, петляя и прикрывая головы руками, пыта­лись вырваться из окруженного здания рынка и тем спасти себе жизнь, да только из здания было невоз­можно вырваться, потому что в каждую дверь и даже в каждое окно перли бритоголовые парни с переко­шенными рожами и каждый из парней сжимал в по­белевшем кулаке железный штырь, а носатые смугло­кожие люди один за другим падали на пол, и из их пробитых голов текла кровь... хотя, возможно, это был просто сок из раздавленных помидоров. А потом наконец приехал ОМОН.
       Рассказывает сотрудник одного из антиэкст­ремистских подразделений, просивший не назы­вать его фамилии:
       Когда приехал ОМОН, все бросились врассыпную. Большую часть погромщиков прихватить успели, но, как оказалось, это были совсем не те, кто нам нужен.
       Погром на Сытном рынке выглядел как стихий­ный протест масс. Типа «Сколько можно терпеть?! Бей черных!». И толпа повалила... Но когда мы нача­ли в этом деле копаться, то вдруг уперлись в то, что стихийный протест был тщательно организован. Причем к получасовой акции людям было не лень го­товиться несколько недель подряд.
       Мы спрашиваем задержанных:
      —  Кто конкретно решил громить рынок?
       Они только глаза таращат и мычат:
      —  Какие-то парни... Пришли, предложили... А раньше мы их никого не видели....
      —  Вообще никогда? Как же вы познакомились?
      —  Ну, они подъехали. Всех завели, громче всех орали. А потом— как в воздухе растворились.
      —  Что они орали?
      —  Эй, пацаны,— говорят,— чего без дела мае­тесь? Айда черных рихтовать!
       Ясно, что какие-то грамотные парни для прикры­тия подписали к крупной акции местную гопоту. Си­стема была грамотная. Когда всех начинают вин­тить, организаторы просто исчезают. Прежде они уже несколько раз репетировали отход и четко пони­мают, куда бежать и что делать. Подходы, отходы, разбегания, прилегающие проходные дворы— все это организаторы погрома тщательно изучили. А мест­ные олухи отбывают в милицию. Гопота— она и есть гопота. Ее удел получать сроки за то, что слу­чайно оказался в неподходящем месте. И так несколько раз подряд: задержанные есть, а что толку? Ни единой зацепки за организаторов! Ни имен, ни даже кличек тех, кто все это организо­вал на самом деле.
       3
      И наконец (уже в марте 2004-го) в метро был сброшен под поезд гражданин Сирии Бадави Абдул-кадир.
      В тот день проходил футбольный матч «Зенит» — «Ротор». Если вам интересно, «Зенит» выиграл 2:0. Охрипшие фанаты стали разъезжаться со стадиона «Петровский». Одна из групп добралась до станции метро «Невский проспект». Там-то все и произошло.
      Газеты потом писали, будто наткнувшись на си­рийцев, фанаты без лишних разговоров схватили одного из них за руки, за ноги и, раскачав, зашвыр­нули под прибывающий поезд. Читатели газет ежи­лись от ужаса. На самом деле все было не так, хо­тя результат от этого совсем не изменился. Жизнь двадцатиоднолетнего сирийского студента в тот ве­чер действительно закончилась под металлически­ми колесами поезда.
      Вместе с двумя приятелями Бадави Абдулкадир си­дел на скамейке. Сирийцы ждали поезд. Но дождались только того, что их окружили сразу пятнадцать брито­головых парней в черных куртках и с «зенитовскими» шарфами. Удар прямо в лицо, и первый приятель падает на пол. Второй сириец вскакивает, пытает­ся бежать — и тоже падает. Несколько парней на­чинают прыгать на его спине. Бадави, прикрывая голову локтем, вскакивает, делает шаг в сторону... кто-то невидимый бьет его ногой в грудь... он дела­ет еще шаг, но бежать некуда... тесный мир напол­нен больными ударами... каждый из ударов наце­лен в его гудящую голову... он делает еще шаг, плат­форма кончается, и он летит вниз. На скорости сорок пять километров в час из тоннеля выезжает поезд. Тело сирийского студента перемолотило так, что экс­пертам потом было нечего исследовать. Непонятно даже — то ли парня сразу убило током, то ли (как уверяли некоторые свидетели) он все-таки вскочил и пытался выбраться назад на платформу. Скрип же­лезных колес о рельсы и грохот налетающих друг на друга вагонов были слышны даже на соседней стан­ции «Гостиный двор». А к месту драки со всех четы­рех эскалаторов уже бежали метрополитеновские охранники и милиция.
       4
       Рассказывает оперативник 18-го («экстре­мистского») отдела УБОП:
       Я уже несколько лет ловил и сажал бритоголо­вых. Но до случая с сирийцем у меня было ощущение, будто все это— моя личная маленькая война. И никому, кроме меня, это неинтересно. А той вес­ной все наконец изменилось. Резонансу дела был по-настоящему громкий.
      Убийство сирийца стало первым из громких убийств того года. К лету убийства и нападения пошли чуть ли не еженедельно. Но раздавленный колесами поезда студент был первым.
       Рассказывает сотрудник одного из антиэкс­тремистских подразделений, просивший не на­зывать его фамилии:
       Этот парень оказался то ли сыном, то ли племян­ником какого-то важного дипломата. Шкуру тогда спустили со всех, кто занимался молодежным экстре­мизмом. Работа началась круглосуточная и без вы­ходных. Зато через какое-то время нам удалось найти свидетеля, который сообщил, что в избиении участ­вовали парни с кличками Комар и Лягуха. А непосред­ственно спихнул сирийца под поезд человек по кличке Вольтрон.
       Все трое были нам известны. Раньше парни состо­яли в «Шульц-88», но по тому делу приземлить их не удалось. Может быть, подумал я, получится что-нибудь сделать с ними хоть сейчас?
       Самый интересный из них— Вольтрон. С детст­ва он был футбольным фанатом и ездил на выезды. Где-то по пьяни попал под поезд, и ему отрезало ногу. Полез переходить пути не в том месте и не ус­пел отскочить. Говорят, скрип железных колес о рельсы и грохот налетающих друг на друга вагонов были слышны даже на соседней станции. Нормально? Двадцать лет, а уже без ноги! Сперва Вольтрон, ко­нечно, жестко забухал, но потом взялся за себя. По­степенно научился ходить с протезом. Занялся спор­том. Много тренировался и теперь мог не только за­светить своей колобахой кому-нибудь в лоб, но даже стал членом молодежной сборной страны по футбо­лу среди инвалидов.
       При этом он как носил свастики, так и продолжал их носить. Когда-то Вольтрон был членом бригады «Toten Kopf». Потом Муху, который был у них за лиде­ра, посадили и бригада развалилась. Вольтрон полно­стью сосредоточился на футболе и какое-то время в поле моего зрения не попадал. А теперь свидетель мне говорит:
      —  Я видел, как сирийца под поезд отправил Вольтрон.
      —  Ты точно видел? Своими глазами?
      —  Точно-точно! Вот этими самыми!
       Нам что? Есть показания— будем задер­живать. Едем, берем Вольтрона, но он сразу заяв­ляет:
      —  Никого я не толкал! Бить— да! Признаю— прыгнул. Но под поезд точно не толкал!
      —  Странно было бы, если б ты вдруг сам на се­бя стал вешать убийство!
 
 
      —  Да нет! Вы не понимаете! Тут ошибка какая-то! Я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО его не толкал.
      —  Да? А вот оформлять тебя мы будем именно за это.
      —  Оформляйте. Но имейте в виду: это неспра­ведливо!
       Я тогда ему сказал:
      — Знаешь, Вольтрон, я не в курсе, ты его толкал или нет. Но не тебе говорить о справедливости. Доказать в суде оперативную информацию я, конеч­но, не смогу. Но косяков на тебе— целая куча! Я точно знаю, когда и сколько раз ты в метро бил негров. И не только негров. И не только в метро. Пусть там нет ни заявы, ни свидетелей— но эпи­зоды-то есть, понимаешь? Так что насчет справед­ливости— давай не будем. Если сейчас тебя свиде­тели оговаривают— может быть, это и незаконно. Но уж точно справедливо! Потому что когда-то ты ведь должен расплатиться и за свои старые грешки, доказать которые я никогда не смогу. По­нимаешь?
       Впрочем, скоро выяснилось, что толкнул сирий­ца все-таки совсем другой парень. Через два меся­ца Вольтрон вышел на свободу. Просить за него тогда приезжал президент их спортивного клуба. У меня все-таки была надежда Вольтрона призем­лить. Кроме сирийца на нем были еще кое-какие грабежи. Но пока я занимался другими делами, в од­ной из следственных бригад дело по грабежам просто потерялось.
       Я несколько раз к ним приезжал, про­сил: ну что вы делаете, а? Но— дело потерялось, следователь уволился, концов не найти. Не знаю, ко­му именно там заплатили, но жалко до сих пор. Мож­но было бы хоть за это его посадить.
       5
       Рассказывает оперативник 18-го («экстре­мистского») отдела УБОП:
       В метро я к тому времени уже давно не работал. Убийство сирийца интересовало меня постольку-поскольку. Там работало УВД метрополитена, и они с самого начала успели кого-то задержать. То есть расклад у них был. Поэтому я не стал мешаться в том деле, а занялся своими задержанными. Поми­мо Вольтрона оставались еще Лягуха и Комар.
       Лягуху мы сняли прямо с квартиры. А Комар хоть и не был объявлен в розыск, но дома все равно не жил, прятался по знакомым. Но не мог же он вообще нико­гда не появляться в собственной квартире, правиль­но? Мы дождались, пока Комар заскочил переодеть­ся, вошли к нему в адрес и тихо взяли. Он начал было упираться и что-то качать, но мы ему объяснили: ты зачем так разговариваешь? Хочешь, чтобы тебе вообще плохо было?
       Именно от этих двоих я впервые узнал о том, что в городе появилась новая бригада. Называется
 
 
       «Mad Crowd» («Бешеная толпа»), а главными там мои старые знакомые: Леша СВР и Дима Кислый.
       Когда я услышал эти имена, то даже заулыбался. Как все-таки приятно встретить давних друзей!
       Еще в самом начале двухтысячных, когда Шульц формировал самый первый состав своей бригады, у него было два ближайших кореша: СВР и Кислый. Я с этими ребятами впервые столкнулся на деле об избиении танзанийцев. Эти парни исповедовали очень жесткий национализм. Вернее, их взгляды да­же национализмом назвать сложно. Это была какая-то тотальная ненависть, которая в результате со­жгла им мозг.
       Чем занимаются обычные скинхеды? Мочат чер­ных и бегают от ментов. Кислому и СВР это было уже неинтересно. Они пошли куда дальше. Эти пар­ни считали, что черные (хоть негры, хоть хачи)— это не причина, а следствие. Дело вообще не в них! Дело в Системе. До тех пор, пока мы живем под вла­стью оккупационного режима, ничего не изменит­ся. Бороться надо не за чистоту улиц, а за измене­ние политической ситуации в стране.
       С Шульцем эти двое расстались еще несколько лет  назад. Когда стало ясно, что другим лидерам рядом с Шульцем места не будет, из бригады они ушли. Вме­сте с ними ушли и еще несколько серьезных ребят. Помыкавшись какое-то время, они прибились к компа­нии футбольных фанатов, которые назвали себя «Mad Crowd»— «Бешеная толпа».
       Первым на футбольных фанатов вышел Руслан Мельник. Раньше он тоже состоял в «Шульц-88». Вместе с Шульцем он пытался объединить все бри­гады города. А потом Шульца мы приземлили и бри­тые головы расползлись по маленьким кружкам и группировочкам.
      Мельник приходил то к одним, то к другим, а по­том наткнулся на фанатов. И стал перетаскивать ту­да старых знакомых из «Шульц-88». Первое время бить черных среди этой публики было не принято. Ребята в основном ходили на футбол, пили пиво и мочили фанатов других клубов. Но уже к 2004-му все изменилось. Постепенно сам Мельник занял в «Mad Crowd» место лидера, а Кислый и СВР стали кем-то вроде бригадных идеологов. И пока Мельник тре­нировал бойцов, эти двое наладили выпуск язычес­кого журнала «Гнев Перуна», в котором на простых примерах объясняли, зачем именно им всем нужны тренировки.
      Дело в том (объясняли читателю), что слабый вряд ли решится на ненависть. Ненависть — это ведь до­вольно опасное оружие. Пользоваться им может лишь тот, кто по-настоящему силен.
      В этом мире ты всегда получаешь то, что отдал. Именно потому слабаки и делятся любовью: надеют­ся, что и мир ответит им тем же самым. Но нам, языч­никам, распятый Бог слабаков не указ. Христианская любовь делает из человека скота — нашим оружием станет ненависть. Эту жизнь мы обустроим по соб­ственному усмотрению. Сами станем решать, что зло, а что благо.
      Сильный может с улыбкой бить миру прямо под дых. Мир, конечно же, попытается дать сдачи — да толь­ко что нам, сильным, его потуги? Будь сильным и бей сколько хочешь! Тому, кто бьет лучше других, ответный удар не страшен.
       Рассказывает оперативник 18-го («экстре­мистского») отдела УБОП:
       «Mad Crowd» очень быстро стала главной брига­дой города. Отметелить случайно встреченного чур­ку— это был уже не ее уровень. Бригада бралась за серьезные задачи: погромы рынков и кафе. Организа­ция массовых беспорядков. Позже появились и еще бо­лее серьезные проекты.
       Скоро о «Mad Crowd» мне говорили уже со всех сто­рон. Что-то больно уж резво начала новая бригада, подумал я. Пора искать там источник. Не скажу, что это было просто, но через какое-то время нашел-сятаки паренек, начавший давать по этой бригаде расклад.
       Когда он начал говорить, мы просто рты порас-крывали. И атака на Сытный рынок, и погром в «Мак-доналдсе» до сих пор висели глухарями. Ну то есть вообще никаких зацепок. А тут выясняется, что это— как раз их рук дело. Дан был расклад и еще по нескольким эпизодам. Но главное, источник сообщил: после концерта группы «Коловрат» где-то за горо­дом эти парни убили гастарбайтера.
       Убили? Не представляешь, как я обрадовался. Тут уж точно никто не скажет, будто это детские шало­сти. Если есть труп, значит, людей все-таки удаст­ся приземлить. И я начал искать труп.
 

Кафе «Три ступеньки»

      (август 2003-го)
 
       К концу 2003-го стало ясно: место «Шульц-88» за­няла новая, куда более резвая бригада. Теперь все только и говорили, что о «Mad Crowd».
       «Отправив все материалы по Шульцу в суд, — рассказывал оперативник, — за новую бригаду взялся и я. Рука была уже набита. Таких громких задержаний, как с „Шульц-88", на этот раз не было, да они были и не нужны. По мере накопления ма­териала мы по одному брали подозреваемых, сни­мали показания, проверяли полученную инфор­мацию, ездили на места преступлений, оформля­ли материалы, возбуждали дела... И постепенно картина с „Mad Crowd" становилась все более и более понятной».
       1
       Рассказывает оперативник 18-го («экстре­мистского») отдела УБОП:
       Я хватался за любую информацию. Мне нужен был хоть какой-то эпизод, за который можно было бы зацепиться и довести «Mad Crowd» до суда.
      — Вспоминай!— тормошил я свидетелей.— Вспоминайвсе, что было! Любую информацию! Са­мые незначительные эпизоды!
       Свидетели вспоминали. Большинство случаев были бесперспективны. Но некоторые я фиксиро­вал, чтобы потом проверить. Например, несколько месяцев назад (сообщали мне) «Mad Crowd» провели нападение на кафе, где собираются азербайджан­цы. План там был разработан хитрый.
       Сперва в кафе влетел паренек с газовым писто­летом в руке.
      —  Ненавижу вас, суки черножопые!— крикнул он, выстрелил из пистолета в воздух, развернулся и убежал.
       Как могли среагировать азербайджанцы? Разуме­ется, они завелись, все побросали и гурьбой бросились в погоню. Они забежали за угол, а там с бейсбольны­ми битами в руках уже стояла вся остальная брига­да. Кто-то из азербайджанцев успел сбежать. А кто не успел— огреб по полной. Нападающие пинками за­гнали их назад в кафе и, прежде чем исчезнуть, даже успели что-то поджечь.
      —   Где конкретно это было? Место можешь по­казать?
      —   Не могу.
      —   Ну хоть в общих чертах?
      —   Кафе называется «Три ступеньки»... или не «Три ступеньки»?.. в общем, это неподалеку от стан­ции метро «Ломоносовская»... Там, короче, найдете...
       Я приезжаю на «Ломоносовскую». Выхожу из ме­тро, оглядываюсь: где искать это кафе? Ни по ка­ким базам и справочникам оно не числится. Куда идти— непонятно. Я стал спрашивать прохожих:
      —  Не подскажете, где здесь кафе «Три ступеньки»?
       Никто не знает. Сперва я просто обошел станцию по кругу. Потом взял радиус побольше. Иду и у людей через одного спрашиваю:
      —   Вы не знаете, где здесь кафе «Три ступеньки»? Люди пожимают плечами:
      —   Хрен его знает. Нет тут такого кафе. Наконец один парень вспомнил:
      — Это вроде на улице Седова. «Три ступеньки»?
       Ну да! На Седова! Идите вон туда, а там спросите:
       Я иду на улицу Седова. Снова у всех спрашиваю. А потом смотрю: действительно три ступенечки, а над ними вывеска: «Кафе». Захожу— и понимаю, по­чему прохожие не могли это заведение вспомнить. По­мещение метров пять в длину. В углу— два игровых автомата, а с другой стороны еще и продовольствен­ный магазинчик.
       Спрашиваю у продавцов:
      —  Это кафе «Три ступеньки»?
      —  Сейчас уже нет: название сменилось. Но рань­ше мы назывались именно так.
      —  Упф! Здорово! А вот такой-то здесь работает?
      —  Да вы что! Он давно на родину в Азербайд­жан уехал.
       -Да?
      —  Конечно! У нас у всех есть регистрация. Не­легальных мигрантов на работу мы не принимаем.
      —  Тогда мне нужен ваш хозяин.
       Мне дают его телефон. Я звоню. Там снимают трубку и с диким акцентом говорят: «Алё». Я объяс­няю, что приехал из милиции и нужно срочно встре­титься.
      — Какие проблемы? С участковым у нас все в по­рядке.
 
 
      —   Я не участковый. Я из отдела по борьбе с экс­тремизмом. Приезжай.
      —   Сейчас не могу, поверишь?
      —   Тебе по буквам повторить, где я работаю? Если не приедешь прямо сейчас, к тебе приеду я. И тебе не понравится.
      —   Мне квартиру ремонтируют. Прямо сейчас должны прийти, дверь новую поставить.
       Я понемногу начал злиться:
      —  Не вынуждай меня звонить в СОБР и к ебеням
       выносить твою новую дверь, хорошо? Просто при­езжай. Мне действительно нужно с тобой пого­ворить.
       В конце концов он приехал. Машина «лексус», улыб­ка в золотых зубах. Ясно, что местный авторитет, хоть и очень маленький.
      —   Что случилось? У меня все в порядке. С участ­ковым дружим.
      —   Мне пофиг, с кем ты дружишь. Я не с проверкой к тебе приехал.У тебя вот эти люди работали?
      —   Работали. Год назад уволились.
      —   Что же делать? Мне нужен терпила. Ты уж, будь добреньким, отыщи мне пострадавшего, ладно?
       Когда он наконец сообразил, чего от него хо­тят, то в общем сделал все, что мог. Долго качал головой и говорил, что скинхеды— это плохо. Что его братья очень от них страдают. Хотя было яс­но, что сам-то он, со своим «лексусом», ни от кого не страдает.
 
 
       2
      У милиционеров появился первый эпизод, в ко­тором был потерпевший. Не ахти что, но для начала годилось. В крайнем случае в суд можно было идти и с этим.
       Рассказывает оперативник 18-го («экстре­мистского») отдела УБОП:
       Но первоочередной задачей тогда, конечно, было найти труп. Мы приезжаем в подразделение, на территории которого совершено преступление. Те говорят: концерт был, а трупа не было.
      —  Как это не было? Нам подсвечивают, что у вас
       тут черного завалили, а вы говорите: «Не было»!
       Материалы по тому вечеру искали долго. В конце концов нашли телефонограмму. Правда, там говори­лось совсем не об убийстве, но в целом случай был очень похож. Трупа действительно не было— пост­радавшего выписали из больницы уже через день.
       Ну хорошо— нет трупа, давайте зацепимся хо­тя бы за избиение. Продолжаю искать материалы, но материалов по избиению тоже нет. Есть исходя­щий номер: после проверки материалы направлены в соседнее территориальное подразделение.
       Еду к соседям. Снова роюсь в бумагах. А там, как выясняется, уже другим исходящим номером, мате­риалы направлены обратно.
      —  Черт возьми!— думаю я.— Да что ж это
       у них тут творится-то, а? Само преступление было совершенона пограничной территории— ровно по­середине между двумя территориальными отделе­ниями милиции.
       Вешать на себя глухарь ни тем, ни другим не хотелось. Поэтому дело футболили, сколь­ко могли.
       Пострадавшего вызывают в отдел, привозят на место и спрашивают:
      —   Тебя где били? Здесь?
      —   Ну, не знаю... Если вам надо, то давайте на­пишем, что здесь.
       Они оформляют материал, отправляют сосе­дям, а тем это тоже на хер не нужно. Они опять дергают этого черного:
      —   Ты чего, блин, понаписал? Вспоминай давай— били-то тебя скорее всего вот здесь, да?
      —   Ну, не знаю... Если вам надо, то давайте на­пишем, что здесь.
       С тех пор прошло уже несколько месяцев. Делом никто так и не занялся. А главное, теперь было со­вершенно непонятно, где искать самого потерпев­шего. Ясно, что он был незаконным мигрантом, у ко­торого ни регистрации, ни вида на жительство... Но я все-таки его нашел. Подключил диаспору, побе­гал, но нашел.
       К тому времени он уже ничего не хотел:
      —  Что вам сказать? Где меня били? Я уже устал
       объяснять! Где покажете, там и подпишу!
       Я перерыл все архивы в обоих отделениях, я сто­птал две пары ботинок, но все-таки отыскал ма­териалы. Причем по ходу я выяснил, что избитых в тот вечер было аж двое. Возвращаясь с концер­та, парни сперва отлупили одного кавказца, а по­том (уже на платформе)— второго.
       Рассказывает сотрудник одного из антиэкс­тремистских подразделений, просивший не на­зывать его фамилии:
       Происходило это на платформе Александровка не­подалеку от Царского Села. Там расположен неболь­шой концертный зальчик. В тот вечер там играли «Банды Москвы» и группа «Сварог». В городе кон­церт решили не светить, провести как можно даль­ше от людных мест. В тот вечер в Александрову съехались лучшие люди, а главными там были, разу­меется, «Mad Crowd».
       Когда концерт закончился, все гурьбой пошли к платформе. По дороге сперва жестко отрихтовали одного черного, а на платформе встретили второ­го. Его отпиздили так, что он не мог пошевелиться, и после этого запихали в дырку между электричкой и краем платформы. Буквально втиснули его в этот крошечный зазор, а потом еще и прыгали на его спи­не— вбивали поглубже.
       Не погиб он только потому, что машинист в зер­кало заднего вида обратил внимание на толпу и не стал давать газ. Если бы электричка сдвинулась бы сантиметров на десять, человека бы просто расплю­щило. Естественно, участвовали в этом не только люди из «Mad Crowd». Но затеяли все именно они.
 
 
       3
       Рассказывает оперативник 18-го («экстре­мистского») отдела УБОП:
       Итого через несколько месяцев работы no «Mad Crowd» у нас уже было три эпизода. Во-первых, напа­дение на кафе, а во-вторых, двое избитых гастар-байтеров в Александровке. Теоретически предъявить можно было еще погромы в «Макдоналдсе» и на Сыт­ном рынке. То есть коллекция вроде бы неплохая, но только на первый взгляд. Проблема состояла в том, что ни по одному эпизоду у нас не было конкретного подозреваемого. Ни единой конкретной фамилии, ко­торая указывала на совершение того или иного пре­ступления.
      —  Кто конкретно пихал черного под поезд?— спрашивал я.
      —  Все пихали.
      —  Ну а был кто-то, кто особенно усердствовал?
      —  Да нет. Все усердствовали одинаково.
       Я снова и снова перечитывал материалы. Искал, за что бы тут зацепиться. Мне нужен был человек, который паровозиком потащил бы за собой осталь­ных. В конце концов сосредоточиться я решил на слу­чае, имевшем место еще в октябре 2002 года.
       Суть там была банальна: ребята прыгнули на двух китайских туристов. Те спустились в метро и шли по платформе. На них налетела толпа под­ростков. Китайцев жестко рихтуют, а одному еще и наносят удар шилом. Китайцы в больнице, подро­стки разбежались.                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                   Впервыеэто дело попало мне в руки, еще когда я работал в метро. Тогда это был полный глухарь. Опознать кого-либо из нападавших иностранцы ни­когда не могут. Тем более китайцы— для них мы все на одно лицо. Свидетелей из числа прохожих тоже, как правило, не находится. И тут (спустя год) нахо­дится человек, готовый все это дело подсветить.
      — На станции метро «Достоевская» мы прыг­нули на узкоглазых,— говорил он.— И Паша Псих ткнул одного из них шилом.
       С Пашей Психом я познакомился, еще занимаясь бригадой «Шульц-88». Но тогда он соскочил. В тот раз на него не было вообще никаких показаний. Я знал, что числится за ним многое, и мне очень хотелось его притянуть— но было не за что... А тут находится человек, который подробно рассказывает: да, Паша попырял китайца шилом. Вот сюда и вот сюда. Он воткнул в верещащего узкоглазого шило и потом всем подряд этим хвастался.
       Я сразу понял: это судьба! На этот раз Паша все-таки приплыл.
       4
       Рассказывает сотрудник одного из антиэкс­тремистских подразделений, просивший не на­зывать его фамилии:
       Оперативные материалы ложатся на стол сле­дователю. Выписываются ордера, и во время обыска
 
 
       мы изымаем интересную видеозапись. С тех пор ее успели покрутить уже по всем телеканалам. Но то­гда для нас это был просто бесценный подарок.
       Рассказывает оперативник 18-го («экстре­мистского») отдела УБОП:
       Камеру в руках держал Руслан Мельник— лидер «Mad Crowd». Он настраивал резкость, давал от­машку, а сам снимал, как бойцы валтузят тех, на кого он укажет.
       Первый эпизод на пленке был снят в тот же день, когда «крауды» прыгнули на китайцев, но на несколько часов раньше этого. Видно: ребята выходят на улицу, идут, видят— впереди черный. Мельник командует:
      —  Приготовились!.. Погодите... тут что-то заело... А! Вот теперь нормально!.. Погнали!
       Они бегут, нагоняют этого черного, бьют— о тот оказывается русским.
       Парни смотрят на него, спрашивают:
      —  Ты чего, мужик, русский, что ли?
       Тот сопли вытирает, кивает— да, мол, русский. А вы что думали?
      —  Ну тогда извини, дружище. Ошибочка вышла.
       Дальше они с этой камерой спускаются в метро.
       Во время таких рейдов у них была определенная так­тика. Человек семь, наиболее крепких, должны были непосредственно пиздить жертву, а остальные их прикрывать. Мало ли— добропорядочные граждане встрянут. Или появится мент. Что делать в та­ких случаях, Мельник со своими бойцами детально отрабатывал и подолгу репетировал. Его бригада в этом смысле была, наверное, самая подготовлен­ная в городе.
       На станции метро «Маяковская» они прямо в ва­гоне отоваривают каких-то чурок. А потом доезжа­ют до «Достоевской» и там на платформе встре­чают китайцев. Все это Мельник снимает. Если бы запись сохранилась, то больше никаких доказательств мне и искать бы не пришлось: прокрутили бы пленку в суде, и все дела. Но этот эпизод Мельник успел за­тереть. Русский чувак, которому досталось по ошиб­ке, на кассете есть. И даже кусочек чурок в вагоне— тоже есть. А вот китайцы полностью стерты.
       Что мне остается делать? Я по одному вызы­ваю людей и начинаю показывать им сохранившие­ся фрагменты записи.
      —  Видели?— спрашиваю я.— Замечательная запись, не так ли? Дальше показывать или сами пом­ните, в какой день все это снято? Что было с ки­тайцами, тоже помните? Ну и прекрасно! Потому что китайцы на этой кассете сняты в полный рост и ваши лица там видны тоже неплохо. Кердык вам, братцы.
       Братцы начинают обильно потеть и понимают, что им и в самом деле кердык.
      —   Колоться будем?— спрашиваю я.
      —   Будем.
       Сперва колется один, потом второй... посте­пенно передо мной встает вся картина в деталях. Можно проводить задержания.
 
       Рассказывает сотрудник одного из антиэкс­тремистских подразделений, просивший не на­зывать его фамилии:
       После нападения китайцы были допрошены и уехали на родину. Но материалы остались. И там был очень важный расклад: китайцы четко перечис­ляли, в какой последовательности все происходило.
       В протоколе значилось:
      —  Мой друг Сунь Хрен В-Чай пытался бежать. Но
       на него набросились сразу двое нападавших. Они уда­
       рили его по лицу, а когда Сунь Хрен упал, один из напа­
       давших нанес ему удар шилом в область почек.
       А теперь свидетели мне рассказывали:
      —  Мы прыгнули на узкоглазых. Один рыпнуся бе­
       жать, но Псих орет: «Куда, сука?!» Мы его ебнули, он
       упал мордой в пол. И Псих ткнул его шилом куда-то
       выше задницы.
       Сходится? Сходится! Даже в деталях! Значит, речь идет не о разных эпизодах, а об одном и том же. И можно обойтись без опознания. Все, Психа можно закрывать.
       5
       Рассказывает оперативник 18-го («экстре­мистского») отдела УБОП:
       Я установил три адреса, где он мог отлеживать­ся: прописка, адрес одного его родственника и адрес бабушки. Туда приезжали сотрудники, провели обыски, но ничего не нашли.
        Позже выяснилось, что все это время Псих жил на квартире у своей бабы. Он ну­жен был мне в следственном изоляторе— на свобо­де колоть его было нереально. Но задержать его нам очень долго не удавалось.
       Тогда я решил поступить просто: прислал ему по­вестку. Я был уверен, что он поведется. В прошлый раз (по делу «Шульц-88») он умудрился соскочить и теперь наверняка надеялся, что все тоже обойдет­ся. Если ему и дадут срок, то условный. А до суда он планировал походить под подпиской.
       Он должен был прийти. И он пришел.
       Рассказывает сотрудник одного из антиэкс­тремистских подразделений, просивший не на­зывать его фамилии:
       Псих понимал, что если он не явится по повестке, то его могут закрыть. Так что в назначенное время он сидел у меня в кабинете. В аккуратном костюм­чике и с собственным адвокатом.
      —  А чего? Я никого не бил, ничего такого за мной
       нет. С Шульцем раньше мы были просто приятели.
       В деятельности его я не участвовал. А теперь и во­
       обще чист.
       Думаю: ладно-ладно. Посмотрим, насколько ты чист. Для начала следак закрывает его на двое суток.
       Адвокат ему советует:
      —  Все нормально. Поводов для беспокойства нет.
       Через двое суток ты выйдешь.
 
 
       Но после этих двух суток Пашу везут в суд. Ад­вокат опять успокаивает:
      — Не парься. Что они тебе предъявят? Разуме­ется, никакой санкции на арест судья не даст.
       А его хоп— и арестовывают. Адвокат немного сдулся, но все равно стоит на своем:
      — Максимум— полгода. Потом тебя все равно выпустят. Потому что преступление нетяжкое.
       Но проходит полгода, и мы вменяем ему тяжкую статью. Помимо хулиганства предъявляем ему ста­тью «Покушение на убийство». Понятно, что по боль­шому счету доказать это в суде мы бы не смогли. Но с другой стороны: он шилом китайца бил? Бил 1. Ку­да бил? В жизненно важные органы: в почки и в лег­кие 1. А что это, как не покушение на убийство?
       О том, что Псих бил шилом, расклад давали все. Но сам Псих это полностью отрицал. И тут адво­кат зачесался уже всерьез:
      — А знаешь что, Паша? Придется нам это призна­вать. Потому как показания, что бил именно ты, у них есть. И что там было на самом деле, уже не важно— это, считай, эпизод доказанный. Что остается? Либо ты признаешь, что бил, но без умысла на убийство, просто с целью причинить страдание. Либо можно не признавать— но тогда судья вправе считать, что ты своего китайца и на самом деле собирался убить. Как бы, Паша, не впаяла она тебе лет этак семь! Паша надо всем этом подумал и согласился: да, он бил. Но разумеется, безо всякого умысла. Убивать китайца у него и в мыслях не было!
       Рассказывает оперативник 18-го («экстре­мистского») отдела УБОП:
       Это, в общем-то, всех устраивало. Вину он при­знал, а на что-то большее мы и не рассчитывали. Потом, уже после того как все закончилось, я как-то с ним разговаривал.
      — Блин!— говорил мне Паша.— Самое обидное, что все это я уже год назад к ебеням закинул и зани­маться стал совсем другими вещами. Я заканчивал вуз, впереди была взрослая жизнь. Думать нужно было о том, где я теперь стану работать и как там все дальше сложится. А тут вылезает эта хрень! О тех китайцах я и думать-то давно перестал. Но то, что было, все равно меня достало. Аж через несколько лет. Не представляете, как обидно!
      В детстве жизнь всегда кажется немножко волшеб­ной. Ты учишься ходить... а потом читать... а потом читать уже порножурнальчики... но даже на этой стадии у тебя все равно сохраняется вера, что ничего совсем уж страшного не произойдет. Потому что где-то есть сила, которая тебя защитит. И только позже ты понимаешь: на самом-то деле жизнь похожа не на чу­десную сказку, а на расставленные в длинный ряд квадратики домино. Тронь первый — и по цепочке посыплются все. Простая причинно-следственная связь. Ты бьешь шилом незнакомого китайца, а мир бьет в лицо тебе. Где есть удар, там будет и отдача.
      Обидно не это. Обидно то, что китайца бил один парень, а отдача настигла совсем другого. За прошедшее время ты повзрослел, изменился и перестал быть тем, кто шилом бьет незнакомых китайцев. Пусть с этим предыдущим парнем у тебя одинаковое имя и одинаковый адрес, но ты уже не он! Ты давно забыл, что когда-то был им... и именно в этот момент отда­ча все-таки проявляется.
       Рассказывает оперативник 18-го («экстре­мистского») отдела УБОП:
       Думаю, он не врал. После эпизода с китайцами Психу меня действительно нигде не проходил и ни в одной акции не участвовал. К тому времени он за­канчивал юридический факультет Северо-Западной Академии госслужбы при Президенте России. Дальше путь у него был ясный: либо государственный чинов­ник, либо юрисконсульт в очень приличной компании. В любом случае перспективы неплохие. А вместо этого— такая фигня, что Паша по скинхедской ста­тье поехал на поселение.
       6
       Рассказывает сотрудник одного из антиэкс­тремистских подразделений, просивший не на­зывать его фамилии:
       Полгода весь наш отдел пахал что есть мочи. За­то к осени 2004-го дело было полностью готово к отправке в суд. Все члены «Mad Crowd» были у меня на подписке, а Психа удалось даже закрыть. Все здорово.Газеты писали, что очередное экстремистское сообщество скоро получит по заслугам.
       Взять тогда не удалось только самую верхушку бригады. Лидер «Mad Crowd» Руслан Мельник сбежал сразу, как только мы начали прихватывать его ре­бят. Его объявили в федеральный розыск. Прятались и двое их идеологов— Леша СВР и Кислый. Вернее, СВР иногда все-таки приходил по повестке, а вот Кис­лый всерьез решил лечь на дно. Где их всех теперь ис­кать, было непонятно, но никто по этому поводу осо­бенно и не парился.
       Если бы этих троих тогда удалось приземлить, то скорее всего дальше ничего бы и не было. Куча на­роду осталась бы в живых... Но после того как мы определили в суд почти весь основной состав «Mad Crowd», не скрою, появилась небольшая эйфория. На этом фоне трое беглецов особенной проблемой не вы­глядели. Казалось, что история, в принципе, подхо­дит к концу. Вот сейчас мы разгребем текущие дела и этих троих тоже закроем. Кто знал, что все полу­чится так, как получилось? Тогда, в 2004-м, никому и в голову не могло прийти, что дело не окончено, а только начинается...

Переулок Бойцова, дом 4

      (февраль 2004-го)
       9 февраля 2004 года в 21:16 на пульт дежурного «03» поступило сообщение: во дворе дома № 4 в переулке Бойцова неизвестные напали на муж­чину и двоих детей. Жертвы избиты и ранены но­жами. Преступники скрылись.
       Через девять минут реанимационно-хирургиче­ская бригада была на месте. Врачи обнаружили троих пострадавших: уроженца Таджикистана Юнуса Султонова, его племянника и дочь Хуршеду.
       Пострадавшие были в очень плохом состоянии. А девочка к моменту приезда «скорой» уже умерла.
       1
      Суд по делу «Шульц-88» все тянулся... и тянул­ся... и никак не мог кончиться. А с осени к нему до­бавился еще и процесс «Mad Crowd». Иногда засе­дания шли прямо в один день. На Красноармейской судили тех, кого накрыли прошлой осенью, а на на­бережной Фонтанки — тех, кого вычислили к нынеш­ней весне. И там и там — тощие лысые двадцатилет­ние подсудимые.
      Шульц сидел уже больше двух лет и конца всему этому видно не было. Ни с того ни с сего было приня­то решение о его психиатрическом освидетельствова­нии. Врачи долго изучали психику подсудимого, но все же признали ее вполне в рамках. Ко времени сле­дующего заседания заболела судья. Слушание пере­несли аж на два месяца. Потом, в тот момент, когда вынесению приговора ничто вроде бы уже не меша­ло, вдруг обнаружилось, что у «шульцевского» адво­ката фальшивая лицензия.принял решение в этом вопросе разобраться. Выяснилось, что лицензия на­стоящая, но за это время истек срок давности каких-то там экспертиз. И все началось по новой.
      Когда-то, в прошлой жизни, казалось, будто не­нависть даст им крылья. Поможет жить подлинной жизнью. Обострит нюх, и опасность они почувству­ют заранее. Но ненависть ничего не дала и ничего не обострила. Они не знали, что сядут, не собирались и не хотели садиться. А потом все-таки сели. Из бес­страшных белых воинов превратились в тощих бри­тых подсудимых.
      У них была цель, и все (черт возьми!) должно было получиться. А теперь они просто сидели по камерам, и каждый новый день ничем не отличался от преды­дущего. Жить теперь было трудно и неинтересно. А впереди скорее всего была еще колония. Где еще труднее, еще неинтереснее и главное — очень долго.
      По делу «Mad Crowd» к ответственности было при­влечено шесть человек. Причем Пашу Психа опера­тивники 18-го отдела УБОП отправили в «Кресты», и надежды, что он выйдет оттуда до суда, не было ни­какой. А по делу «Шульц-88» обвинение было предъ­явлено только пятерым обвиняемым, зато арестован­ных было целых двое. Помимо самого Шульца в изо­ляторе содержался еще и парень по кличке Алекс.
      Почти каждое судебное заседание начиналось с то­го, что адвокаты интересовались: нельзя ли отпустить Алекса под подписку о невыезде?
       Нельзя, — отвеча­ла судья. Но почему? — удивлялись адвокаты. Осталь­ные обвиняемые находятся под подпиской и аккурат­но приходят в суд. Почему нельзя отпустить так же и Алекса? Разговор окончен, — стучала молотком по столу судья и переходила к следующему вопросу. В из­менении меры пресечения Алексу было в очередной раз отказано.
      На судебном заседании 9 февраля 2004 года весь этот диалог повторился опять. Все было, как и в про­шлые разы, даже в деталях. Алекс будет сидеть и даль­ше, — опять постановила судья. А через три часа по­сле того, как заседание было окончено, на пульт дежур­ного «03» поступило сообщение: прямо под окнами 18-го отдела группа неизвестных атаковала таджикс­кую семью. Есть убитые.
       2
      То, что газеты обожают писать о нападениях на детей, выяснилось почти случайно. Можно сколько угодно лупить взрослых негритосов — и всем будет наплевать. Но если пострадает ребенок, об этом на­пишут все и на первых полосах. Так уж устроена ны­нешняя пресса.
      Выяснилось это случайно... но запомнилось крепко.
      Сперва, еще в 2003-м, в Петербург из Германии при­ехала делегация курдских беженцев. Члены делегации собирались поучаствовать в Российско-Германском культурном диалоге. Патронировали мероприятие Президент РФ и Федеральный канцлер Германии.
 
 
      В состав курдской делегации входило и несколько детей. Утром 20 апреля они решили съездить погулять: Петропавловская крепость, набережные Невы, Зоо­парк... Откуда им было знать, что 20 апреля — непод­ходящий день для таких прогулок? Доехать им удалось только до станции метро «Горьковская». Там они встре­тили нескольких молодых людей, а те в честь дня рож­дения Гитлера хлопнули пива уже сутра... и теперь ис­кали, чем бы развлечься... а тут как раз курды...
      Инцидент имел резонанс. О событии отписали все городские газеты и несколько федеральных. Парни, избившие курдских детей, были задержаны уже через неделю. И все это не могло не казаться странным. По­следние лет двадцать на гитлеровский день рождения по носу получают десятки пассажиров метро. Никто и никогда не пишет об этом в газетах. Но как только пострадали дети, газеты встрепенулись и журналисты наточили свои острые перья... Эту их слабую сторону просто нельзя было не использовать.
      Спустя месяц в Петербург из Таджикистана при­был огромный табор профессиональных нищих «лю-ли». Несколько сотен не говорящих по-русски людей в экзотических одеждах. Чтобы было понятнее, газе­ты потом называли этот народ «узбекскими цыгана­ми», но на самом деле люли — не совсем цыгане. Эт­нографы уточняли: это члены одной из низших ин­дийских каст, бежавших черт знает когда из Индии в Среднюю Азию, принявших там ислам и приблизи­тельно со времен Тамерлана занимающихся профес­сиональным нищенством.Появление люли вызвало в городе шок. За одно ут­ро женщины в пестрых паранджах вдруг появились у каждой станции метро. И не только метро. Ты идешь где-нибудь возле Адмиралтейства и вдруг упираешься взглядом в совершенно голого и почти чернокожего какающего ребенка, рядом с которым прямо на земле сидит его мать с сережкой в носу и с вытянутой рукой.
      В 2002-м люли приехали в город на разведку. Ме­сячный рейд показал, что петербуржцы платят куда лучше ташкентцев и лишь немного хуже москвичей. Зато и такой дикой милиции, как в Москве, здесь тоже нет. В 2003-м табор перебрался в город целиком и Пе­тербург вдруг стал напоминать Дели.
      Люли обосновались неподалеку от железнодорож­ной станции Дачное. Зрелище было настолько экзо­тичным, что экскурсионные автобусы, едущие в Петер­гоф, специально делали здесь небольшую остановоч­ку. Депутаты городского Законодательного собрания провели срочное заседание на тему, что со всей этой «тысячью и одной ночью» делать?
      Решение принято так и не было. В Дачное, к та­мошним цыганским баронам, хотели было отправить уполномоченных для ведения переговоров, но найти добровольцев, готовых съездить к не говорящим по-русски азиатским нищим, тоже не удалось.
      Запаниковавших депутатов можно понять. Россия всегда была очень однородной страной. У нас любые меньшинства — это временное недоразумение.
       Аме­риканцы, слепившие свое государство из тысячи мень­шинств, могут сколько угодно кричать о политкоррект-ности и о том, что меньшинства тоже имеют право на существование. В России ценность политкорректно­го равна нулю. Наша страна — это одно огромное большинство.
      Всего век назад 98 % русских жили в деревнях. А там правила просты: если ты не хочешь становить­ся таким, как все, то придется тебе, дружище, поис­кать другое место жительства. К началу XXI столетия русские деревни давно опустели, но никуда не делся склад мысли. Люли должны уехать... этот город не их, а наш... так считали журналисты... так считали депутаты Законодательного собрания... могли ли счи­тать иначе те, кто жил неподалеку от железнодорож­ной станции Дачное?
       3
      Самое удобное место проведения досуга в любом окраинном микрорайоне — это детский садик. Фаса­дом на проспект выходят девятиэтажные блочные до­ма. А у них в тылу обязательно прячется огороженная забором, заросшая чахлыми кустами территория дет­ского садика. Часам к шести детей разберут и на тер­ритории можно выпить пивка. Или просто посидеть с приятелями. Соседи не вызовут милицию, да и по­писать в кустах, допив пиво, по-любому удобнее, чем тыркаться по парадным.21 сентября около 18:00 в детском садике № 11 на проспекте Народного Ополчения несколько несовер­шеннолетних жителей прилегающих домов распива­ли алкогольные напитки. Вернее, к 18:00 все свои на­питки парни уже допили. Денег продолжить не было, а просто так сидеть тоже не хотелось. Дойдя до ма­газина «Пятерочка», молодые люди заметили там двух совсем молоденьких женщин-люли. Те покупа­ли продукты. К спинам у обоих женщин были привя­заны дети: пяти и шести лет.
      Молодые люди вооружились кольями, железными палками, ножом и топором. Женщины вышли из мага­зина и направились в сторону табора. Нападающие, спрятавшись в кустах, подождали, пока те подойдут поближе, выскочили и начали их избивать. Бить топо­ром и прутьями старались по головам и спинам, к ко­торым были привязаны дети. Когда вмешались прохо­жие, парни побросали колья и убежали.
      Позже следователи спросят одного из задер­жанных:
      —  Ты же вроде из приличной семьи. Зачем по­
      перся в табор-то?
      Парень ответит:
      —  Мы уже допили и сидеть в садике было скуч­
      но. Все пошли мочить хачей — ну и я пошел.
      «Скорая» развезла женщин по больницам. Те вы­жили, а дети — нет. Пятилетняя Нилуфар Сангбоева скончалась на месте: перелом основания черепа. Ше­стилетняя Сахина Явонова, по слухам, умерла позже, уже после того, как люли уехали из Петербурга.
      Вычислить убийц было несложно. Первые задер­жанные появились уже через пару дней. Трое парней: двоим по семнадцать лет, один на год младше. Идей­ными националистами никто из них не был. Так, дво­ровая шпана. Шесть классов образования на всех, на учете в милиции: грабежи, кражи, драки район на рай­он... Парень, который рассматривался как главный по­дозреваемый, как-то повздорил с пьяным милицио­нером, и тот из пистолета ранил его в живот, за что вроде бы получил пять лет условно, а парень месяц пролежал в больнице.
      Жители петербургского центра редко интересуют­ся тем, что творится на окраинах. Так же, как жители московского, парижского и нью-йоркского центров. Люди, получившие худо-бедно приличное образова­ние и имеющие зарплату втрое выше прожиточного минимума, предпочитают не знать о том, как живут все остальные. И разумеется, их не интересовали подроб­ности происходящих на окраине города драк. Такие драки там происходят ежедневно, с утра до вечера, и газеты никогда о них не пишут... но теперь в Дачном погиб ребенок. Горожане очень плохо отреагировали на появление люли, но убивать детей?..
      Чем более жестоким будет преступление, тем охот­нее о нем напишут газеты. Те, кто следил за публика­циями в прессе, могли делать свои собственные вы­воды. Спустя полгода после убийства детей в Дачном на пульт дежурного «03» поступил звонок: практиче­ски прямо под окнами 18-го отдела УБОП нападению подверглись тридцатипятилетний таджик, его дочь и племянник.
 
       4
       Рассказывает оперативник 18-го («экстре­мистского») отдела УБОП:
       В тот день мы проводили рейды по общежитиям. Ходили, вычисляли незаконных мигрантов. Длилось все это до поздней ночи, а потом я вдруг почувство­вал, что заболеваю. Мне даже ребята сказали: шел бы ты домой, а то хреново выглядишь. Я сел в ме­тро, еду— голова раскалывается, все суставы лома­ет. Но только отъехал, звонит шеф:
      —  В переулке Бойцова только что убили пяти­летнюю девочку.
      —  А мы-то при чем?
      —  Девочка— таджичка. Многочисленные ноже­вые ранения и удары арматурой.
      —  Ясно. Мне приезжать?
      —  Сам-то как думаешь?
       Я приехал, а сам уже вообще никакой. Посмот­рел, что там, на Бойцова, творится, и сразу понял: домой сегодня доехать не светит.
      Работа на месте происшествия шла всю ночь и за­кончилась только к полудню следующего дня. На экс­пертизу было увезено вообще все, что удалось найти во дворе. Пластиковый стаканчик... Старые битые бу­тылки... Несколько мешков мусора... Картина проис­шествия была ясна. Да только что толку, если и на этот раз опять не было никаких соображений насчет того, кто и зачем ножом убил ребенка?
      Тем вечером рабочий рынка Юнус Султонов водил детей на каток. Коньков у таджиков не было, да и ка­таться они не умели. Дети просто смотрели на то, как катаются другие, а потом Юнус повел их домой. Они вышли из Юсуповского садика, прошли по Садовой и свернули во дворы. Детей Юнус держал за руки.
      В Петербург семья Султоновых перебралась не­сколько лет назад. Юнус устроился рабочим на рынок, получил официальную регистрацию, снял для семьи комнату. Небольшую, зато в центре. Располагалась она совсем рядом с катком. Чтобы срезать угол, он решил пройти не по Садовой, а через проходной двор. Там-то все и произошло.
      Его без предупреждения ударили бейсбольной би­той по голове. Он выпустил ладони детей и, оседая, схватился за затылок. Когда он упал, его ударили по голове еще несколько раз. Подняться Юнус больше не смог. Мальчика тоже начали бить, и он тоже упал, но когда стало понятно, что дядя больше не поднимется и не сможет их защитить, одиннадцатилетний Алабир, словно маленькое животное, извернулся, запереби-рал руками, сумел прокатиться между топчущимися взрослыми ботинками и закатился под припаркован­ную машину. Его пытались, как крысу, выгнать оттуда железной палкой, но он замер и отлежался. Пальца­ми держался за асфальт и ждал... Скоро наверху все стало тихо. Те, кто на них напал, ушли. Он все еще ле­жал. Закрыв глаза и впившись в черный асфальт. Он слышал только свое оглушительное дыхание: вдох... небольшая пауза... выдох.
 
 
      Его девятилетнюю двоюродную сестру звали Хурше-да. Сперва она кричала, но когда ее папа очнулся, — уже нет. Юнус взял ее на руки. У дочки были закрытые глаза. Больше она не дышала. Отец отнес ее домой — когда на них напали, до дому им оставалось дойти от силы метров пятнадцать. Как вызвал «скорую», он не помнит. Врачи приехали через девять минут и увезли племянника в детскую больницу имени Раухфуса. А ос­мотрев девочку, констатировали смерть.
      На теле девятилетней Хуршеды медики насчитали одиннадцать ножевых ранений. Вся грудь, весь жи­вот, несколько ран в правую руку, которой она спер­ва пыталась защищаться, а также синяки от ударов но­гами, цепями и битами. Даже если бы медики приеха­ли не через девять минут, а спустя мгновение, делать им тут все равно было бы нечего.
       5
      Первые публикации об убийстве ребенка успели появиться прямо вечером 9 февраля. А уже на следу­ющий день портреты Хуршеды Султоновой появились на первых полосах всех газет. Если тот, кто ее убил, хо­тел стать звездой, то своей цели он добился.
      Среднеазиатские люли все-таки очень неприят­ные типы. Кроме того, никто и никогда не видел фо­тографий убитых в Дачном девочек. А фотографию Хуршеды в течение следующих нескольких меся­цев успели увидеть все. Черноголовый улыбчивый ребенок. Видно, что снимали на каком-то семейном празднике, Хуршеда в малиновом национальном пла­тье стоит и улыбается в камеру.
      Рядом видна ее мама, тоже улыбающаяся. У обеих на щеках ямочки, У мамы ямочки почти не видны, зато у дочери видны отлич­но! Белые зубы, аккуратно причесанные волосы, ма­линовое платье и главное — эти ямочки на щеках... Рассмотрев фотографию в газете, губернатор города Валентина Матвиенко распорядилась коротко: «До­стать из-под земли. Поймать и показательно судить».
      Пожилой профессор Гиренкобыл, как в дурацком боевике, застрелен прямо через запертую дверь. Си­рийский студент встретил жуткую гибель под визжащи­миметаллическими колесами метро. Но первым по-на­стоящему громким убийством стала смерть Хуршеды.Когда убивают девочку с такими ямочками на щеках, кто останется равнодушным?
      Равнодушным не остался никто, К вечеру полно­мочный представительПрезидента РФ по Северо-За­падному федеральному округу провел закрытое сове­щание с представителями силовых структур региона. С совещания представители выходили бледными,а чтобы бледность эта подольше зафиксировалась на их лицах, еще через день петербургские милиционеры были вызваны в Москву непосредственно к и. о, ми­нистра внутренних дел России Рашиду Нургалиеву.Во­прос об убитом ребенке былвзят в министерстве на особый контроль.
      — Активизировать оперативно-разыскные меро­приятия. В случае необходимости — привлекать сотрудниковдругих правоохранительных органов. Но убийц ребенка найти. Все ясно?
      —   Так точно, товарищ и. о. министра внутрен­них дел!
      —   Есть какие-нибудь вопросы? Уточнения?
      —   Никак нет, товарищ и. о. министра внутрен­них дел!
      Долгий взгляд темных глаз. Долгая пауза. И, о, ми­нистра внутренних дел России Рашиду Нургалиеву не нужно было объяснять, почему неизвестные подрост­ки решили убить девочку по имени Хуршеда Султано­ва, Петербургское милицейское начальство сидело за столом с максимально выпрямленной осанкой. Так, чтобы было ясно: в каком-то смысле они даже и не сидят за столом, а все-таки немного стоят.
      —   Ну тогда действуйте. Отчитываться по данно­му делу будете лично.
      —   Разрешите идти, товарищ министр внутрен­них дел?
      —   Идите.
      Теперь не найти убийц было просто невозможно.

Скверик за площадью Льва Толстого

      (февраль 2004-го – май 2005-го)
       Между убийством Хуршеды и моментом, когда убийцы предстали перед судом, прошло пятна­дцать месяцев. Это были самые трудные, самые сумасшедшие месяцы во всей этой истории.
       Никто не понимал, чем же все закончится. По­тому что закончиться могло действительно чем угодно.
       1
      До убийства Хуршеды представители власти ни разу не комментировали преступления против ино­странцев. Выходки окраинных хулиганов того не за­служивали. Достаточно было, что этим занималась милиция. А теперь на тему высказались и губернатор, и городской прокурор, и дюжина депутатов, и даже представитель Президента Российской Федерации. Казалось, что уж после этого-то с уличной преступ­ностью будет покончено... Правда, казалось так со­всем недолго.
      После того как погибла Хуршеда, работать опера­тивникам стало легче. Раньше каждую санкцию на арест следователям приходилось вытаскивать из су­дей клещами. Чтобы арестовать всего одного подо­зреваемого, они исписывали чуть ли не центнер бу­маг. Теперь подозреваемых закрывали сразу по пят­надцать человек... а ситуация все равно не менялась. На окраине города девушка зашла в 24-часовой магазин купить себе баночку джин-тоника, повздо­рила со стоящим в очереди китайцем, расплакалась и пожаловалась на обидчика проходившим мимо па­ренькам. Китайцу вправили мозги и всей компанией отправились в «Кресты». Но уже на следующий день газеты писали: «В метро избит очередной иностранец. Десять ножевых ранений. Подозреваемых нет».
      По тихой улочке в центре студент из Конго шел с русской подружкой. На скамейке в скверике пили пиво молодые люди из прилегающего двора.
      — Ты чего, сука, с русской бабой ходишь?
      Вспышка по ту сторону век. Словно замедленный кадр — летящий прямо в лицо ботинок. Стук пульса в ушах. Конголезец очнулся в реанимации, а недопив­шие пиво обидчики — в следственном изоляторе. Но уже на следующий день газеты писали: «В метро избит очередной иностранец. Десять ножевых ране­ний. Подозреваемых нет».
      Это было все равно что бороться с агентом Смитом во второй «Матрице»: чем сильнее ты бьешь, тем боль­ше получаешь в ответ. Милиционеры не успевали до­кладывать о задержанных по одному делу, как им уже приходилось открывать три новых. Тот год был дейст­вительно сумасшедшим.
      Сперва всем казалось, что проблема не очень серь­езная. Да, иногда у нас дерутся на улицах, но ведь спра­виться с этим можно, не так ли? Однако просто врезать нерусскому прохожему по носу к середине двухтысяч­ных это уже был давно пройденный этап. Иностранцев теперь убивали. И что самое неприятное — чем даль­ше, тем чаще.
      Почти сразу после убийства Хуршеды в двух шагах от станции метро «Площадь Восстания» посреди бе­ла дня были атакованы двое африканских студентов. У одного на теле потом насчитали больше дюжины дырок от ножа. Второму (выжившему) нападающие пытались отрезать уши:
      — Они хотели меня изуродовать. Они били меня в двух шагах от Невского проспекта. И никто не вме­шался. Все боялись, и только эти парни не боялись ничего. Они били меня не торопясь и совершенно спокойно. Если бы они хотели, то запросто могли бы меня добить, но этого им было мало. Они хотели изувечить меня, отрезать мне уши, надругаться... Им хотелось показать свою власть.
      Спустя еще неделю, 16 февраля 2004 года, возле сту­денческого общежития Медицинской академии имени Мечникова был убит студент из Маврикия. Его звали Атиш Кумар Рамгулам. Он возвращался домой, но не­много не дошел до дверей общежития: дюжина ноже­вых ранений. В горло, грудь, спину и вообще везде, где только возможно.
      Особого внимания к случившемуся постарались не привлекать. Не та была в городе обстановка, чтобы кричать еще об одном убитом чернокожем, а кроме того, возможно, это и в самом деле было банальное ограбление. Приятели убитого говорили потом, что вся общага слышала, как, стоя над трупом, нападаю­щие скандировали: «России — русский порядок!», но по-русски все эти студенты говорили не очень, могли и ослышаться, так что внимания к происшествию по­старались все-таки не привлекать.
       Времена, когда бригада «Шульц-88» объединяла чуть ли не всех опасных парней города, теперь казались рождественской сказкой. Если в городе творится что-то не то — всегда знаешь, где искать концы. Но Шульца посадили... а потом взялись и за его приятелей из «Mad Crowd»... и парни разбежались. Вместо одной большой бригады по городу теперь бродит несколько десятков крошечных. Как со всеми ними управишься? Чтобы вне­дрить информаторов в каждую, не хватит ни сотрудни­ков, ни денег.
      Впервые в истории милиция почти официально признала: справиться с ситуацией она не в состоянии. В городе происходило что-то, с чем привычными ме­тодами было вообще не совладать. И иностранным студентам было предложено перейти на казарменное положение. Городская администрация пообещала бла­гоустроить территории студенческих городков таким образом, чтобы за окружающую решетку студентам вы­ходить бы и не пришлось.
      — Там будут концертные залы, кафе и кинотеат­ры. А охранять периметр будут специальные мили­цейские подразделения.
      Через три недели после того, как был презенто­ван этот проект, возле дома № 18 по улице Марата было найдено тело гражданина Северной Кореи Ким Хен Ика. Следы долгих избиений, десять ножевых ды­рок в теле. Утром горожане пошли на работу, а по­среди тротуара лежит зарезанный сорокадвухлетний мужчина. В центре города. Прямо поперек тротуара.
       Кореец жил в Москве, а в Петербург заскочил на па­ру дней: погулять по городу, полюбоваться на за­мерзшую Неву и Дворцовую площадь. Потом купил билет обратно, пешком по плохо освещенной улице Марата отправился к Московскому вокзалу — и не дошел. Патологоанатомы потом объясняли: били Ким Хен Ика долго, а резать начали, уже когда он больше не мог подняться.
      —   Может, все-таки ограбление? — с надеждой спрашивало у экспертов начальство.
      —   Во внутреннем кармане у убитого лежало око­ло одиннадцати тысяч долларов США. Никто даже не поленился его обыскать. Какое тут на фиг ограб­ление...
      Специальные милицейские подразделения не по­могли и тут. Похоже, те, кто в этой игре двигал белы­ми фигурами, были уверены: нужно просто немного поднажать — и все получится! Проявить твердость и уверенно идти к поставленной цели — и мир они пе­ределают на свой лад.
       2
      К осени дела стали совсем плохи. Вечером 13 ок­тября 2004 года на углу улиц Рентгена и Льва Тол­стого был зарезан вьетнамский студент By Ань Туан. На здании напротив висела камера наружного на­блюдения. Как все происходило, на этот раз мили ционерам удалось посмотреть в режиме реального времени. Приблизительно без пяти десять вечера. По улице Льва Толстого шагает двадцатилетний вьетнамец. Он приехал в Петербург всего несколько месяцев назад. В тот вечер By Ань Туана пригласили на день рожде­ния в общежитие, где жил его товарищ. Вечеринка за­кончилась, и молодой человек шел по направлению к станции метро «Петроградская».
      Приблизительно без четырех минут десять. По про­тивоположной стороне улицы навстречу студенту дви­гается большая компания молодых людей. Один из них видит вьетнамца и, вскинув руку, показывает на него остальным. Все вместе бегом переходят на другую сто­рону. Завидев их, By Ань Туан разворачивается и на­чинает убегать. Настигнув его, первый из нападающих в прыжке бьет вьетнамца ногой по спине. Тот удержи­вает равновесие, продолжает бежать — и исчезает за границами кадра.
      О дальнейшем оперативникам рассказывала свиде­тельница, проходившая мимо. By Ань Туан пронес­ся мимо нее приблизительно без трех минут десять. Он бежал по направлению к общежитию. Может быть, надеялся укрыться за дверями... или что там ему кто-нибудь поможет... возможно, уже в этот момент вьет­намец был ранен. За ним молча неслись одетые в чер­ное подростки. Женщине они показались совсем де­тьми: лет по четырнадцать. Все происходящее видело довольно много прохожих. Но вмешаться никто из них не рискнул.
       Возле пересечения с улицей Рентгена толпа до­гнала вьетнамца. На ходу ударив ногой, первый бе­жавший сбил-таки By Ань Туана с ног. Вьетнамец упал. Паренек наклонился над ним и семь раз подряд ударил его ножом в лицо и горло. Следующий подбе­жавший сжимал в руках заточенную отвертку. Ею он также четыре раза подряд ударил студента в грудь и лицо. Всего экспертиза насчитает потом тридцать семь колото-резаных ран и шесть трещин в черепе. Это кто-то из тех, что подбежали попозже, стал с разма­ху бить вьетнамца залитой свинцом пряжкой армей­ского ремня.
      Без двух минут десять подростки разбежались. Жен­щина, видевшая все это, подошла поближе и наклони­лась над By Ань Туаном. Выглядел он так страшно, что трогать его руками она не решилась. Вьетнамец сумел еще сам перевернуться на спину, и сказал женщине, как его зовут. А потом умер.
       3
      Милиция подъехала меньше чем через полчаса. Женщину допросили, а остальные свидетели к тому времени уже разошлись. Все было точно так же, как и в прошлые разы. Официальные лица бодрыми голо­сами опять обещали раскрыть преступление (в про­шлые разы они тоже обещали...). Следственная груп­па опять работала на месте преступления всю ночь и на экспертизу опять были отправлены все найденные в районе пивные бутылки (ясно, что потом обнаружен­ные на них отпечатки никуда не пойдут...) По кварти­рам окрестных домов опять отправились оперативники, которым предстояло провести стопроцентный опрос жителей (и выслушать невообразимое количество бре­да... абсолютно бессмысленного вранья...). Из бли­жайших кафе и пивнушек в отделение опять свезли всех более или менее подходящих по возрасту и внешнему виду подростков (а значит, скоро в отделение примчат­ся и разъяренные родители...).
      В десять утра пресс-секретарь Управления отра­портует в подъехавшие телекамеры: картина преступ­ления полностью ясна. КАК все произошло, нам уже известно (неизвестно только, КТО это сделал... и со­вершенно не хочется представлять ЗАЧЕМ...).
      Несмотря на то что тон у пресс-секретаря был бодр, спустя всего три недели ровно на том же самом месте по тому же самому сценарию были атакованы еще два идущих из общаги иностранных студента. Снова движущаяся им навстречу толпа подростков... снова вскинутая рука «Вон они!», и все бросаются в погоню... снова бегущие по улице Рентгена жертвы и настигающие их охотники с заточенными отвертка­ми наперевес... Правда, в этот раз прохожие вме­шались. Двое мужчин крикнули: «Что вы делаете?!» и подошли поближе. Этого хватило: подростки просто разбежались. Студенты-африканцы выжили. Всю ночь работать на том же самом месте происшествия мили­ции не пришлось.
      Все это теперь скорее утомляло, чем интересовало всерьез. Когда убили девятилетнюю девочку, был дей­ствительно шок. Когда зарезали третьего негра за че­тыре месяца, в новостях даже не стали об этом упоми­нать. Негров продолжали убивать, милиция продолжа­ла делать вид, будто со дня на день кого-то поймает, а верить, будто когда-нибудь убийц и вправду предъя­вят публике, все давно перестали.
      Пятнадцать месяцев — восемь трупов. И около пя­тидесяти нападений. Все они проходили в разное вре­мя и в разных (часто противоположных) концах горо­да. Но если попробовать выстроить их в один ряд, то картина выходила очень странная.
      12  марта. Прокуратура делает заявление: убийцы
      Хуршеды Султоновой вычислены и скоро предстанут
      перед судом. На следующий день под поезд в метро
      сбрасывают сирийца Абдулкадира Бадави.
      8 сентября. Дело Хуршеды передают в суд. 9 сен­тября неизвестные убивают студента из Конго Рола-на Эпоссака.
      13  октября. В суд передают дело о нападении на
      женщин-люли в Дачном. На следующий день убивают вьетнамца By Ань Туана.
      21 октября. Окончание слушаний по делу «Mad Crowd». В тот же вечер в разных концах города изби­ты несколько иностранцев. Без трупов в тот раз обо­шлось почти случайно.
      Что все это, черт возьми, означает? В городе дей­ствует законспирированная организация? Невиди­мый стратег взмахом руки отправляет на ночные улицы сотни бойцов? 
      Оперативники всех городских антиэкстремистских отделов и так и этак раскладыва­ли сводки о происшествиях, но никакого другого вы­вода на ум не приходило. Это могло показаться пара­нойей, но по всему выходило: за несколькими десят­ками нападений стоит кто-то один.
      Прежде что-то подобное милиционеры видели только в иностранных кино. Да и там это не казалось очень уж правдоподобным. А теперь за пятнадцать месяцев они имели восемь нераскрытых убийств, и как на все это реагировать, было совершенно непонятно.
       4
      После убийства вьетнамца о том, что милиция не­способна справиться с ситуацией, говорили уже по всем телеканалам. Немецкий журнал «Focus» опубли­ковал большой материал, озаглавленный «Петербург признает свое поражение». Несколько сотен митингу­ющих негров и китайцев каждый день стояли прямо у Смольного, почти под окнами губернатора. Все жда­ли нового громкого убийства, и казалось, что хуже, чем сейчас, быть уже просто не может.
      Зато в суд наконец было передано дело убийц Хур­шеды Султоновой. Если публике хотелось результа­тов, то вот они. Следствие шло пятнадцать месяцев, а теперь наконец закончилось. Даже не пытаясь скрыть довольных улыбок, милицейское начальство объяс­няло: преступников невозможно по первому требо ванию достать из рукавов.
        Но уж если они обещали раскрыть убийство девочки, то обещание свое непре­менно исполнят.
      На задержание убийц Хуршеды были брошены все наличные силы: от участковых до сотрудников специализированных отделов. В радиусе нескольких кварталов от места преступления был совершен по-квартирный обход всех до единого домов. Через три дня у следствия уже был фоторобот одного из напа­давших.
      С этой мутной карточкой, изображавшей тощего подростка в вязаной шапочке, милиционеры пошли по школам.
      —  У вас в учебном заведении скинхеды есть? — спрашивали они у директоров школ.
      —  Есть! Есть! — радостно кивали те и диктова­ли данные всех нарушителей учебной дисциплины, даже если у нарушителей были волосы длиннее, чем по пояс.
      Всего было проверено девяносто семь школ. И все места массового скопления молодежи. Следовате­ли переговорили с четырьмя тысячами местных жи­телей. В результате еще через неделю появились пер­вые задержанные. Правда, позже выяснилось, что эти молодые люди никакого отношения к убийству де­вочки не имели, а всего лишь громили надгробья на еврейском кладбище. Тем не менее следствие поти­хоньку двигалось. Еще через месяц городская газета «Смена» написа­ла, что убийцы Хуршеды давно арестованы. А публике их не предъявляют только потому, что все они — де­ти высокопоставленных спецслужбистов и госчинов­ников. У одного дядя — чуть ли не генерал ФСБ. По­нятно, что при таком раскладе дело скорее всего спу­стят на тормозах.
       «Данная информация не соответствует действи­тельности, — оправдывались в ГУВД. — Подозрева­емые в деле действительно появились. Но родствен­ников сотрудников органов среди них нет».
      Когда дело было наконец передано в суд, оказа­лось, что родственников там действительно не было. Шестеро подростков от четырнадцати до семнадцати лет. Неблагополучные семьи, конфликты с учителями. Один из нападавших вообще учился в спецшколе для трудновоспитуемых. Чтобы поиметь хоть какие-то кар­манные деньги, члены этой компании отнимали мо­бильные телефоны у приезжающих в Апраксин двор за покупками подростков. Какой уж тут дядя из ФСБ?
      В суд дело было передано еще в мае 2004-го. Но потом его дважды отправляли на доследствие. Пред­варительные слушания состоялись только в сентябре. Главный подозреваемый сразу же ходатайствовал, чтобы его дело рассматривал суд присяжных. На от­бор восемнадцати присяжных (двенадцати основных и шести запасных) ушло еще два месяца. К ноябрю слушания наконец начались, и первое, что сделали все подсудимые, — отказались от данных во время следствия показаний.
      Прокурора это если и задело, то не сильно. Проку­рор в своей позиции был уверен. Обвинительное заключение гласило: «В день убийства подсудимые рас­пивали спиртные напитки в Юсуповском саду. К ним обратились трое неустановленных лиц, которые нача­ли подстрекать их к нападению на лиц неславянских национальностей.
       Вооружившись бейсбольными би­тами, подсудимые все вместе напали на возвращав­шуюся с катка таджикскую семью...» Каждый пункт этого заключения был подкреплен свидетельскими показаниями и разнообразными уликами.
       Больше всего присяжных удивили фигурирующие в деле бейсбольные биты. Подростки собрались в са­дике выпить пива... а потом отправились убивать тад­жиков, и в руках у них тут же появляются бейсбольные биты. Откуда? Штука-то редкая. В кино такие иногда показывают, но многие ли видели биту в жизни? Отку­да в тот вечер у пьющих в садике подростков появи­лись целых три бейсбольных биты, а?
       Биты были принесены неустановленными лица­ми. В деле об убийстве Хуршеды фигурируют «трое неустановленных лиц». Эти молодые люди приблизи­тельно двадцати - двадцати двух лет появились неиз­вестно откуда и предложили подсудимым вместе на­пасть на семью Султоновых. Биты у них были с собой. Возможно, и нож, которым были нанесены смертель­ные ранения, они также принесли с собой. В любом случае после нападения на Султоновых эти трое бе­жали с места преступления не с остальными подсуди­мыми, а в другую сторону. И больше подсудимые ни­кого из них не видели.
 
 
      Той осенью в суды было отправлено сразу несколь­ко похожих дел. Милиционеры успели выловить чуть ли не пятьдесят человек, замешанных в семи нападе­ниях на иностранцев и гастарбайтеров. Теперь все они сели на скамью подсудимых и начали рассказывать од­но и то же. В тот момент, когда пиво было допито, а чем еще заняться, никто не пюнимал, рядом появля­лись «неустановленные лица». Они первыми предла­гали устроить что-нибудь этакое. Доставали из рука­вов странные штуки вроде бейсбольных бит или ножа-бабочки. А потом исчезали так умело, что заметить этого никто не успевал.
       «Неустановленные лица» появлялись в каждом де­ле о нападениях на иностранцев. Может быть, одни и те же. Может быть, совершенно разные. Подростки не знали, чем заняться, и отправлялись в детский садик. Сотый раз подряд тоскливо пили свое пиво. А потом ка­кие-то «незнакомые парни» предложили им пойти гро­мить табор в Дачном. Или «трое парней, которых до этого никто не видел» указали на Султоновых. «Пора мочить черных!» — кричали <:<какие-то ребята» перед тем, как все отправились на улицу Льва Толстого и за­резали ВуАньТуана.
       Потом приезжала милиция, и от детского садика все отправлялись в следственный изолятор. Из подо­зреваемых ребята быстро превращались в обвиняе­мых и получали свои «пять с половиной лет»... или «три года колонии-поселения» - а «неустановленные лица» так и оставались неустановленными.
       Правда последнее время лица вдруг перестали по­являться. После случая с вьетнамцем похожих акций не было почти полгода. И появилась надежда, что, мо­жет быть, самое тяжкое уже позади. Кто знает, что там могло приключиться с этим неустановленным лицом, а? Оно могло передумать или решило завязать... уехало в другой город или легло на дно... было заре­зано в пьяной драке... Главное, что больше никто не появлялся неожиданно перед компанией распиваю­щих пиво подростков и не предлагал:
      — Что это вы, ребята, без дела маетесь? Айда черных рихтовать!
      Никто не появлялся уже несколько месяцев. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, говорили милиционеры. Но может быть, ситуация наконец переломилась и боль­ше эти лица уже не появятся?
       5
      Вердикт присяжных по делу Хуршеды был оглашен 22 марта. Двенадцать петербуржцев совещались боль­ше пяти часов подряд и вынесли решение, которое по­разило всех чуть ли не больше, чем само убийство де­вочки. Обвинение в убийстве было признано недока­занным. Подсудимые признаны виновными только в нападении из хулиганских соображений.
      — Вот это да! — всплеснули руками тележур­налисты. — Как это «не доказано»? Разве можно оправдать тех, кто убил девятилетнюю девочку?
       — Нынешние цены на нефть, — сообщали зрите­лям телевизионные говорящие головы, — позволяют русским жить так, как захочется. А всю грязную ра­боту передавать гастарбайтерам. Дома для нас по­строят таджики и молдаване. Фрукты привезут абхазцы и азербайджанцы. Улицы вылижут дворники-кирги­зы, а улыбчивые украинки со Староневского проспек­та за недорого вылижут то, что вы всегда стеснялись предложить жене. Все эти приезжие — вовсе не лю­ди, а голые функции. Готовые к употреблению руки, ноги и вагины. Нечто вроде машин. Древние рабовла­дельцы о своих говорящих орудиях хотя бы заботи­лись. А мы просто высылаем их, попользовавшись, вон из страны. Иногда в новостях показывают последст­вия пожаров в гастарбайтерских бытовках. Каждый раз следователи даже не могут сосчитать: сколько же народу здесь заживо сгорело? Да и зачем считать, ведь скоро к нам приедут следующие желающие. Они готовы работать за копейки и безо всяких прав. А что­бы приезжие никогда не забывали, кто они такие, пер­выми в России их встречают бритоголовые. Креп­кие парни, которых, если нужно, оправдает суд при­сяжных...
      Депутаты городского Законодательного собрания, работники прокуратуры, федеральные чиновники и модные телеведущие один за другим появлялись на экране и повторяли одно и то же: если есть мертвый ребенок, то кто-то должен за это ответить. Вердикт не­обходимо пересмотреть!
 
 
      Суд присяжных — штука в России еще более не­привычная, чем бейсбольная бита. Первое, что всем пришло на ум: у нас такой суд просто не работает.
       — Поручать подобные дела непрофессионалам все равно что доверять хирургическую операцию водите­лю трамвая. Приговор присяжных говорит только об одном: наше общество больно. Когда пришло время выбирать между двумя детьми (убитой таджичкой и съежившимся на скамье подсудимых русским па­реньком), присяжные выбрали того, кто показался бо­лее своим. То есть русского. Девочку, конечно, жалко, но в конце концов этих таджиков сюда действительно никто не звал.
      Между тем никакого другого вердикта исходя из предоставленных суду данных вынести присяжные и не могли. Судья задал им тридцать пять однозначно сформулированных вопросов. Присяжные дали на них тридцать пять ответов «Да» или «Нет». Любые со­мнения (как и положено по закону) они трактовали в пользу обвиняемых. А дальше начиналась уже про­стая логика.
      Смертельные ранения Хуршеде были нанесены но­жом. На вдоль и поперек прочесанном месте преступ­ления нож обнаружен не был. Значит, убийца унес его с собой. Скажем, сунул в карман. Но на одежде глав­ного подозреваемого никаких следов крови обнару­жено не было. Значит (по логике) нож с собой он не уносил. Есть сомнение? Есть! Что остается? Остается трактовать его в пользу обвиняемого! Каким может быть вердикт? Только оправдательным!
      Газеты и телевизор продолжали возмущаться по поводу приговора. Но милиционерам было уже не до них. Через день после оглашения вердикта в сводках опять мелькнули «двое неустановленных лиц».
      В субботу 25 марта девятилетняя мулатка Лили­ан Сиссоку, возвращаясь с прогулки, зашла в подъ­езд своего дома на Литовском проспекте. Папа Ли­лиан был родом из Мали, а мама — русская. То, что у девочки почти африканская внешность, в общем-то никогда не создавало ей проблем. Например, во дворе Лилиан гуляла всегда сама, а родители про­сто время от времени поглядывали на ребенка че­рез окно.
      В тот вечер отчим девочки заметил, что та попроща­лась с подружками и направилась к парадной. Он ждал звонка в дверь, но звонка все не было. Заволновав­шись, он открыл дверь и спустился на пару лестничных пролетов. Лилиан ничком лежала на ступенях, а вокруг расползалось пятно крови.
      Ясно, что это была открыточка лично ментам. Те, кого вы ищите, все еще здесь. Невзирая ни на что, мы продолжаем свое дело, а как там дела у вас? Как поз­же установит следствие, девочку караулили. Те, кто на нее напал, сидели неподалеку на скамейке и ждали, пока она догуляет. Когда Лилиан зашла в парадную, следом за ней зашли двое молодых людей.
      «А ты не знаешь, где живет Вася?» — спросил один.
      Лилиан не поняла вопроса, задрала голову — и по­лучила удар стамеской в открывшуюся шею. А потом еще один... вернее, не один, а еще три... плюс один в висок. Фоторобот преступников составить так и не удалось. В материалах дела дальше они фигурировали как «неустановленные лица приблизительно двадцати или двадцати двух лет».

Отделение связи в Кировском районе

      (ноябрь 2005-го)
 
       И все-таки сказать, что у следствия не было со­всем никаких ниточек, тоже нельзя. Информацию собирали, проверяли и перепроверяли. Сотни со­трудников на протяжении очень долгого времени анализировали тысячи сводок. Беседовали с де­сятками информаторов. Составляли сотни рапор­тов и отчетов.
       Этой части работы никогда не бывает видно. О ней вообще мало кто догадывается. Но только она рано или поздно и дает результаты.
       В этой истории результаты тоже начали понемно­гу появляться. Очень медленно... гораздо медлен­нее, чем всем бы хотелось... но все-таки начали.
       1
       Рассказывает оперативник 18-го («экстре­мистского») отдела УБОП:
       Мне звонят и спрашивают: знаешь вот таких ре­бят? И называют две фамилии. Я говорю: одного вро­де бы нет, а вот второго я пытался приземлить, ко­гда скины пихали двух чурок под поезд в Александровке. А что?
      —   Ты не поверишь. Их вместе с Кислым чисто слу­чайно тормознула патрульно-постовая служба. Про­сто внешний вид ребят не понравился и решили про­верить документы. Кислый съебался, ушел через дво­ры, а этих двух взяли.
      —   И что?
 
 
      —   С собой у ребят был пистолет «ТТ». Патрон в стволе и, как утверждают, их повязали в момент, ко­гда пацаны шли грабить почтовое отделение. При­чем до этого они уже успели ограбить одно фотоате­лье и три почты.
      —   Как это «три почты»?!
      —   А вот так. Приезжай, сам все увидишь.
      Вся эта история продолжалась уже несколько лет. Когда оперативники только начинали заниматься скинхедами, то почти ничего о них не знали. Но вре­мя шло, они учились на своих ошибках. А эти ребя­та — на своих.
       Рассказывает сотрудник одного из антиэкс­тремистских подразделений, просивший не на­зывать его фамилии:
       Сперва был «Шульц-88». Для своего времени бригада была действительно № 1. Бодрые, энергич­ные, с четкой идеологией и строгой дисциплиной. За год они натворили больше, чем остальные брига­ды за всю жизнь. А потом пришли мы и всех попризем-ляли. Остатки «шульцов» перегруппировались и во­шли в «Mad Crowd». Теперь они стали действовать со­всем другими методами. От примитивного уличного хулиганства перешли к действительно серьезным ак­циям. Для прикрытия каждый раз подписывали мест­ную гопоту, а сами растворялись в воздухе. Но потом пришел момент, когда мы приземлили и их. И тогда самые решительные создали совершенно новую структуру. Главными там были Леша СВР и Дима Кислый. Меж­ду собой эти двое познакомились еще у Шульца— оба входили в самый первый состав его бригады. Оба— 1984 года рождения. То есть тогда им было лет по восемнадцать. Оба— очень упертые. Но по-челове­чески ничего общего между ними и не было.
       Кислый жил в центре. Семья у него, в принципе, благополучная. Отец— бывший офицер милиции. Сам Кислый тоже пробовал учиться на юридичес­ком факультете. Деньги в семье всегда были. А СВР родился на окраине. Никакого образования полу­чать не пытался. И вообще рано остался сиротой. Сперва его воспитывала мать, но она умерла. По­том умерла и Лехина бабушка. Так что он остался вообще один.
       Тем не менее эти двое сошлись. Из «Шульц-88» они вышли уже вместе и вместе же пришли в «Mad Crowd».
      По статистике чуть ли не три четверти нынешних молодых россиян выросли в семьях с одним ро­дителем. Проще говоря, они с самого детства поня­тия не имели, кто такой отец. Парней воспитывали мамы, а об отцах они узнавали только из книжек и из кино.
      Проблема кажется не очень значительной. Ма­ма — это ведь тоже очень неплохо. Но тот, кто вы­рос без отца, вряд ли сам станет относиться к детям как отец.
 
 
      Его никто не научил так относиться к лю­дям. Да и сама идея, будто где-то у всех нас есть отец, покажется им смешной.
       2
       Рассказывает сотрудник одного из антиэкс­тремистских подразделений, просивший не на­зывать его фамилии:
       Главное, что интересовало парней, с которыми общались Кислый и СВР, сутра пораньше нарезаться пивом, попрыгать под группу «Коловрат», а после концерта запинать всех встречных черных. А эти двое алкоголь не пили принципиально. Занимались спортом. Общались с иностранными единомышлен­никами. Каждый раз анализировали свои ошибки. И постепенно они стали понимать: просто пиздить черных— это не метод. Система— вот действи­тельно страшный враг. Куда более страшный, чем любые чурки.
       Чурок победить несложно, а как ты победишь ментов, если они— тоже белые и тоже русские, но в отличие от тебя служат не белой идее, а окку­пационному режиму? Чтобы добиться реальных ре­зультатов, нужно менять методы. Не ломать че­репа неграм и хачам, а раскачивать лодку. Дестаби­лизировать ситуацию в стране. Чем хуже— тем лучше! Единственный способ изменить ситуацию— национальная революция. И парни начали готовить национальную революцию. Священную войну против всего мира. Нынешние белые (типа нас с тобой) для них были таким же мусором, как и все остальные. Понятно, что негров и евреев надо в печь, но и девяносто про­центов белых необходимо отправить туда же. По­тому что это не люди, а просто мясо. В своем жур­нале «Гнев Перуна» Кислый как-то писал:
       «Нам нужны не вы, а ваши дети. Это из них мы воспитаем новую расу. Потому что вас уже не пере­делать. Телевизор, семья, убогие развлечения, модная одежда, забитый холодильник... если это все, что интересует сегодня белых, то какие же они белые? Они— мясо и мусор. Белую расу необходимо созда­вать с нуля».
       3
       Рассказывает оперативник 18-го («экстре­мистского») отдела УБОП:
       Уже к 2004 году эти двое понимали: «крауды»— всего лишь клоунада. Конспирации никакой. Возмож­ностей влиять на политику— никаких. Прыгнут на черного, попинают и разбегутся. Все это ерунда. Нужно убивать. Помногу и жестоко. Только тогда о тебе будут говорить. Напишут газеты и покажут по телевизору. Только тогда у власти почва уйдет из-под ног.
       После того какуЛехи СВР умерли мама и бабуш­ка, парень остался единственным владельцем сра­зу двух квартир. Одну квартиру он продал, а деньги пустил на дело: купил четыре карабина «Сайга» и рации для прослушивания милицейских радиоволн.
       На обычных скинов эти двое смотрели теперь только с жалостью. Несколько месяцев они еще уча­ствовали в «краудовских» акциях, но все это для них было теперь несерьезно. И они просто ушли. Причем из прежних «Mad Crowd» в новую структуру почти никого не взяли.
       Всего за полгода они создали совершенно новую структуру. Не скинхедскую бригаду, а глубоко за­конспирированную и хорошо вооруженную революци­онную ячейку. Теперь они подбирали себе не брито­головый молодняк, а совсем других людей. Газеты пи­шут, будто в их банде было много народу, но это вранье! Много людей было и не нужно. Пусть будет всего несколько человек— зато решительных и зна­ющих, чего хотят.
       Рассказывает сотрудник одного из антиэкс­тремистских подразделений, просивший не на­зывать его фамилии:
       Например, они всерьез занимались вопросами финансирования. Потому что если у тебя нет де­нег, то вся твоя революция— пустой звук. Когда деньги от проданной квартиры кончились, ребята решили грабить почтовые отделения на окраинах города. Во-первых, довольно безопасно. Работают только тетки, секьюрити нет, милиция когда еще приедет... А во-вторых, если подгадать момент, когда в отделение привозят пенсии, то сумму мож­но взять вполне приличную. Выглядело это как «Криминальное чтиво». В гор­нолыжных масках, со стволами наперевес, они ввали­вали в помещение, щелкали затворами и орали: «Всем лежать-сосать! Бабки в мешок, кто рыпнется— завалю!»
       Установить удалось четыре эпизода. Сколько их было всего— до сих пор неизвестно. Один раз они вломились в фотоателье и взяли там какие-то ко­пейки. А в другой раз ограбили почту и унесли почти семь тысяч долларов. Что, в общем, для начала рево­люционной деятельности уже неплохо.
       Рассказывает оперативник 18-го («экстре­мистского») отдела УБОП:
       «Сперва их было шестеро, потом девять, а под ко­нец вроде бы одиннадцать человек. Но сколько точ­но— это знали только сами руководители. У Шульца и в «Mad Crowd» все направо-налево хвастались по­двигами. По большому счету именно на этом все они и сели. А здесь конспирация была настолько жесткая, что докопаться до правды невозможно даже сейчас, когда все кончилось.
       Они собирали оружие. На обысках у них было изъ­ято несколько стволов— и самодельных, и фабрич­ных, и современных, и времен Второй мировой. Кис­лый умудрился сделать себе лицензию и мог вполне легально скупать охотничьи ружья и карабины. Хо­дили разговоры, что они занимались пиротехникой и готовили взрывы. Не знаю, насколько это правда, но все разрешенные для частного хранения виды ору­жия у них были. Парни всерьез готовились к затяж­ной партизанской войне. А главное, эти двое меняли себя самих. Оружие и патроны вряд ли помогут в борьбе, если к ней не го­тов ты сам. Когда потом у Кислого будут прово­диться обыски, то в его дневнике найдут запись: «Убивать арбузников— бессмысленно. Все решат, будто это внутренние криминальные разборки самих черных. Нужно убивать иностранцев. Только это се­годня способно вызвать общественный резонанс. Нужно постоянно быть готовым к убийству».
       4
      Этот мир показался им несправедливым, неправиль­но устроенным. Да и кто скажет, будто нынешний мир по-настоящему хорош? Парни начали переделывать его на свой манер, а потом обнаружили, что дело да­же и не в мире, а в Том, Кто этот мир устроил. И бороть­ся нужно именно с Ним, ведь такая задача по плечу только подлинным героям.
      Тот, кто в самом начале взялся обустроить этот мир, допустил множество ошибок. Зачем Он сделал так, что на свете есть разные люди? Чужие локти больно впи­ваются в бок... множество чужих ног наступает на твои собственные ноги. Тебя постоянно окружают ужасные чужие лица... которые не вызывают ничего, кроме раздражения. И обязательно придет момент, когда ты почувствуешь: в ушах опять пульсирует не­нависть. Которая одна только и способна дать ответы на все вопросы.
 
       Рассказывает оперативник 18-го («экстре­мистского») отдела УБОП:
       Я занимался этой публикой уже несколько лет подряд. Я лично знаком практически с каждым, кто после 2001-го состоял в какой-либо серьезной скин-хедской бригаде.
       Кого-то из них я допрашивал. Кого-то арестовы­вал. Некоторых уговорил сотрудничать со следст­вием. И я могу сказать, что в личном общении все эти парни вовсе не одинаковы. Много среди них просто тупых. По некоторым видно, что лет через семь о своих собственных подростковых выходках они ста­нут жалеть. Есть и неплохие ребята. Но эти двое, были какие-то совсем другие... на остальных не по­хожие. Особенно это относится к Кислому.
       Я не знаю, каким этот парень был в самом начале. Но когда с ним познакомился я, концентрированная ненависть ко всему вокруг из него просто сочилась. Даже самые упертые всегда что-то любят: может, черных они и бьют, ну так хотя бы белых защищают. А Кислый умел только ненавидеть.
       Я читал его дневник. Там через строчку— убей того, убей сего, убей мента, убей ребенка мента... ненавижу весь мир, ненавижу людей... Причем это не просто слова. Он вовсе не был тинейджером, на­читавшимся неправильных книжек. Что-то не то у него внутри творилось.
      С детства им говорили: мы все в состоянии отно­ситься к другому человеку, как к брату. В каком-то смысле все мы и есть братья. Но другой человек мо­жет стать мне братом, только в одном случае: если у нас с ним один и тот же отец. А если никакого отца на свете и не существует, то все разговоры о братст­ве — пустой звук.
       Рассказывает сотрудник одного из антиэкс­тремистских подразделений, просивший не на­зывать его фамилии:
       Один раз парни поехали осматривать место для очередной акции. Дело было у черта на рогах— на городской окраине вроде улицы Коллонтай. Они при­ехали— и к ним почти сразу доебались трое мест­ных гопников. Типа, что-то ребята мы вас не зна­ем. .. да из какого вы района... да нам такие, как вы, здесь не нужны... и Кислый с Лехой их просто зареза­ли. Двое потом месяц провели в реанимации и выжи­ли с трудом. А третьего Кислый искромсал просто в куски. Спасать там было уже нечего: больше пяти­десяти дырок!
       Свидетель рассказывал, что он бил его ножом, а тот хрипит, пытается руками прикрыться, выдав­ливает:
      — Что ты делаешь, пацан? Ты же убьешь меня!
       И, глядя ему в глаза, Кислый совершенно спокой­но проговорил:
      — А я и хочу тебя убить. Хочу, чтобы такого урода, как ты, никогда больше не было на свете!
       Рассказывает оперативник 18-го («экстре­мистского») отдела УБОП:
       Они были умные и начитанные парни. Не употреб­ляли алкоголь, не курили и каждое утро пробегали ми­нимум десять километров. И при этом они были абсо­лютными инвалидами. Потому что ненависть полно­стью высосала этим парням мозг.
 

Наземный вестибюль станции метро Фрунзенская

       (декабрь 2005-го)
        А потом одно за другим произошли два события, после которых история вырулила-таки на фи­нишную прямую.
       Сперва 14 декабря 2005 года суд вынес приговор по делу «Mad Crowd». Все подсудимые получили ре­альные сроки. Даже те, кто находились под подпи­ской, отправились в колонию-поселение. А всего через три месяца после этого, б апреля 2006 года, неизвестный стрелок убил сенегальского студента Ланмпсара Самбу на 5-й Красноармейской. Ружье со свастикой и надписью «Власть белым!» круглые сутки показывали по телевизору, а для оперативни­ков началась вообще круглосуточная работа.
       1
      Ланмпсар Самба был застрелен из помпового ру­жья ТОЗ-194. Эта модель была разработана лет десять назад для лесников и охотников. Рукоятка, как у ре­вольвера, приклада нет. Ружье не самозарядное: что­бы перезарядить, нужно щелкнуть расположенным под стволом цевьем. Впрочем, из пяти заряженных в ружье патронов израсходован был один. Тот, что пробил череп парню из Сенегала.
      Номер на ружье был забит, но кое-какие цифры разглядеть было возможно. Из особых примет на ру­жье имелись несколько надписей и треснувшая скоба, скрепленная двумя болтами. Надписи были нанесены буквально за день до выстрела, а вот трещина вполне прокатывала за особую примету. Ружье было единственной зацепкой. И, потянув за эту ниточку, следствие все-таки вышло на стрелка.
       Рассказывает сотрудник одного из отделов ГУВД:
       Когда убили сенегальца, для всех отделов нача­лась круглосуточная работа без отгулов и выход­ных. В тот день я тоже ушел с работы как обычно: в 23:30. Но едва отъехал от конторы, мне перезво­нил начальник.
      — Давай обратно. Установили, кому принадлежит ружье.
       Я разворачиваюсь и еду обратно. В отделе сидит задержанный. Парня зовут Слава. Какое-то время то­му назад он работал охранником в магазине детско­го питания «Здоровый малыш». А его сменщиком ра­ботал Леша по кличке СВР. Ребята подружились, и в результате Слава продал ствол новому знакомому.
      —  Слава, ты точно помнишь? Это точно был СВР?
      —  Да говорю вам: он!
       К тому времени Леша уже сидел в Выборгской пе­ресыльной тюрьме и ждал отправки в колонию-посе­ление. Он получил срок по делу группировки «Mad Crowd». Пока шел суд, Леша аккуратно являлся на за­седания. Его приятели Мельник и Кислый предпочли скрыться, пустились в бега и были объявлены в меж­дународный розыск. А СВР прятаться не стал. Посе­щал все заседания, отвечал на вопросы судьи, получил свои три года и спокойно уехал в Выборг. На следующий день после беседы со Славой с са­мого утра я еду в Выборг. К нам выводят Лежу. Вы­глядел он теперь, как герой боевика категории «Би»: отрастил бороду, весь в татуировках «Арийское Братство»...
      —  01— говорит,— какими судьбами?
      —  Здорово, Лежа! Я тебе новый срок привез! Он не спросил «За что?», он спросил «Зачем?».
      —  Как это, Леха, «зачем»? Ты ведь слышал, что сенегальца застрелили?
      —  Слышал. Телевизор у нас здесь есть.
      —  А о том, что нашли человека, которому при­надлежит ружье, тоже слышал?
      —  Нет. Об этом по телевизору не говорили.
      —  Ну так я тебе вместо телевизора все расска­жу. Ля-ля тополя... Жил да был паренек. Работал охранником в магазине «Здоровый малыш». Там он познакомился с еще одним охранником по имени Сла­ва. И купил у него ружье. Понимаешь, о ком речь? Он сидит, слушает. Отвечать мне не собирается.
      —  А я ведь, Леха, тебя имею в виду. Это из тво­его ружья сенегальца застрелили.
      —  Ну и что? Я к тому времени уже сидел.
      —  А вот это, Леха,— фигня. Соучастие мы те­бе вчинить все равно сможем.
      —  Какое соучастие? Я же в тот момент в «Кре­стах» был!
      —  Ну и что? Ружье-то по-любому твое. Где га­рантия, что все это не с твоей подачи случилось?
      —   Нет такой гарантии.
      —   Сам все понимаешь. Так что собирайся, по­едешь обратно в «Кресты».
       А нужно сказать, что в следственном изоляторе ему сиделось очень нелегко. В хате Леха сразу не очень правильно себя поставил и потом за это стра­дал. Бандосы ведь идейных не любят. Тем более та­ких, как СВР,— у него же вся кожа в свастиках. Так что ехать назад, туда, где его так сильно плющили, Леше очень не хотелось. Сразу было понятно: сидеть ему предстоит в то же самой камере и на этот раз плющить его будут еще сильнее.
      —   Слушайте,— засуетился он,— не надо «Кре­стов»...
      —   Не надо?
      —   Продал я ружье...
      —   Кому?
       Уж как не хотелось ему признаваться, но при­шлось:
      —  Ну да, все верно. Ружье я продал Кислому.
       Я знал, что именно ему. Но все равно очень обра­довался. К Кислому сходились все ниточки. Хуршеду Султонову убили ровно в том дворе, где он был про­писан. Практически под его окнами. И арестованные по делу о нападениях на почты указывали тоже на него. А теперь мы еще и точно знали, кто стрелял в сенегальца.
 
       2
       Рассказывает сотрудник одного из антиэкс­тремистских подразделений, просивший не на­зывать его фамилии:
       Кислый и СВР были ближайшими приятелями. Но когда мы прихватили основной состав «Mad Crowd», Леха предпочел получить свои три года, отсидеть и потом выйти чистым, а Кислый пустился в бега. Он не являлся по повестке, не жил дома, и где его искать, было совершенно непонятно.
       Вместе с ним скрывался и сам лидер «краудов» Рус­лан Мельник. По этим двоим дело было выделено в особое производство. Приземлить обоих активистов мы пытались еще пока шел суд. Иногда появлялась ин­формация: парни будут там-то и там-то... Однако взять их нам так и не удалось.
       Рассказывает сотрудник одного из отделов ГУВД:
       А где-то за неделю до вынесения приговора, мне звонят:
      —   Слушай, ты ведь интересуешься остатками «краудов»?
      —   Есть такая фигня.
      —   Приезжай. Тут для тебя есть интересная ин­формация.
 
       Я приезжаю. Там сидит человек, который расска­зывает действительно интересные штуки.
      —   Ты ищешь Кислого?
      —   Ищу
      —  Твой Кислый позавчера похитил девушку.
      —  Похитил?
      —  Они требовали выкуп, отправили девочку за деньгами, и та сбежала.
      —  Это точно был Кислый?
      —  Точно! Кроме него в похищении участвовал Руслан Мельник, а также Бен-Шерман, Комар, Петя и Кефир. Знаешь таких?
      —  Ха! Конечно знаю! Это все, что после задер­жаний осталось от «Mad Crowd». Петю привлечь не удалось— до сих пор, засранец, бегает на свободе. Бен-Шермана я перевел в свидетели. Остальные у меня на подписке.
      —  Ну так займись.
       Получить от Пети хоть какие-то показания я пы­тался еще до того, как дело «Mad Crowd» было пере­дано в суд. Но он только повторял: вы не тех лови­те! Не с тем боретесь!
       Под конец я ему тогда сказал:
      —  Знаешь, Петя, Земля-то круглая. Думаю, нам еще предстоит пересечься. Тогда у меня на него ничего не было. Притянуть его вместе с остальными я не смог. А теперь оказывает­ся, что этот парень участвовал в похищении. Ну что ж? Значит, есть на свете высшая справедливость.
      —  Как девочку зовут?— спросил я.
       Мне были даны координаты, и я поехал к ней. Си­туация, по ее словам, была вот какая. Девочка шла с учебы. Рядом остановилась машина, из которой вы­скочили парни и запихали ее вовнутрь. Сперва с ней разговаривали просто на лестничной площадке близ лежащего дома.
       Один из похитителей достал шприц и говорил, что заразит ее неизлечимой болезнью. Кислый угрожал ей ножом и требовал бабки. Забрал сумочку, вытряхнул оттуда все на пол.
       После этого разговора ее отвезли на хату. Адрес или хотя бы район города она назвать не может. Была в состоянии шока, ничего не видела. На хате ее какое-то время держали взаперти. Помимо нее там находился парень, которого похитители пиз-дили так, что страшно вспомнить. Называли они его Огурец.
       Всей этой публикой я занимался уже несколько лет подряд. Картинка в мозгу сложилась почти сра­зу. Огурец— это один из двух братьев, ранее входив­ших в бригаду «Шульц-88». Да и с остальными мне все было более или менее понятно. Непонятно одно: зачем им весь этот балаган понадобился прямо в то время, когда «крауды» ходят под судом?
      —  Ты слышала, что они требовали с Огурца?
       С Огурца, по словам девочки, они требовали двад­цать тысяч рублей. С нее самой— четыреста дол­ларов. Вроде бы немного, но она не знала, где взять и эту сумму. Поэтому, когда похитители отправи­ли ее за деньгами, она просто сбежала.
      —  Ты точно не можешь показать квартиру?
      —  Не могу. Действительно не помню. На обрат­ной дороге они мне еще и шапку на глаза натянули.
      —  Ладно.
       Она рассказала, я записал. Но что со всем этим делать— совершенно непонятно. С точки зрения Процессуального кодекса, полученная информация ничего не стоила. Хрен знает кто, хрен знает куда и хрен знает зачем привез девочку— не могли бы вы возбудить дело?
 
 
        Прокуратура с такими основания­ми только рассмеялась бы нам в лицо. А раз уголов­ного дела нет, значит, никаких следственных дей­ствий произвести я не могу. Ни опознаний, ни задер­жаний— ничего!
       Рассказывает сотрудник одного из антиэкс­тремистских подразделений, просивший не на­зывать его фамилии:
       Чтобы человек признался по-настоящему, его не­обходимо задержать. Чтобы заставить признаться— нужна долгая и тяжелая работа, проводить кото­рую нужно в «Крестах» и так, чтобы никто не ме­шал. Потому просто привести человека в отделение и сказать: «Мы все про тебя знаем! Сейчас же, сука, колись!»— затея бесперспективная. Настоящие преступники в жизни не расколются— не та публи­ка. Тем более что преступление тяжкое: какой дурак сам станет на себя вешать похищение человека?
       Рассказывает сотрудник одного из отделов ГУВД:
       Первое, что пришло мне на ум,— дать девочке денег и попробовать задержать ребят в момент передачи. Но там, очевидно, что-то заподозрили, и до окончания суда насчет денег никто к ней не об­ращался.
       Ладно. Приговор по делу «Mad Crowd» должны были вынести 14 декабря. На заседание должны были явиться двое из четырех похитителей: Кефир и Ко­мар.
        Не много, но хоть что-то. Ясно, что брать их нужно именно в этот день. Потому что если не возь­мем их сразу, то потом вообще никогда не найдем. Дома эти парни давно уже не жили. Заскочат иногда, переоденутся, а потом ищи-свищи.
       Но как брать? На основании чего? Мы приехали на суд и выставили засаду. Единственное, о чем я думал: условно они получат или реально? Если условно, то о расследовании похищения можно забыть. Если сего­дня мы их не возьмем, то потом они никогда в жизни уже не признаются. А вот если дадут реально... На наше счастье, им дают поселение и арестовывают прямо в зале суда.
       Узнав об этом, я от радости так треснул кула­ком в стену, что чуть не сломал руку. Вот теперь мы их точно расколем! Я тут же беру бригаду, мчусь в «Кресты» и начинаю работать с Кефиром и Комаром.
       Очень нехотя, очень не сразу, но протечку они все-таки дали. И через несколько дней я узнаю адрес квар­тиры, где ребята держали похищенных.
       3
       Рассказывает сотрудник одного из отделов ГУВД:
       Когда мы пришли на квартиру, там уже было пу­сто. Причем если совсем уж честно, то это был наш прокольчик. В мероприятиях помимо нас была задействована еще одна милицейская служба— и они засветились.
 
 
       Консьержка стала звонить хозя­евам квартиры:
      —  А что это вашими жильцами милиция инте­ресуется?
       Те удивились и отзвонились парням:
      —   А что это вами милиция интересуется? На что парни только пожали плечами:
      —   Какая милиция? Ничего не знаем!
       Через секунду после этого звонка они покидали ве­щи в чемоданы и растворились. Единственная ниточ­ка, которая могла привести меня к Кислому, порвалась.
       Рассказывает сотрудник одного из антиэкс­тремистских подразделений, просивший не на­зывать его фамилии:
       Комар и Кефир сидят в «Крестах», да только тол­ку от этого немного. Мельник, как и раньше, в бегах, Кислый— тоже в бегах, и как их ловить— совер­шенно непонятно. Вечный федеральный розыск. А те­перь кроме них бегать начали еще и Петя с Бен-Шер-маном. Руководство начинает хмуриться и задает во­просы типа того, что стоило ли и дело открывать, если теперь из всей преступной группы только двое задержанных? И вообще: когда же появятся хоть ка­кие-то результаты?
       Весь отдел имеет бледный вид, скрипит зубами и пытается нащупать хоть какие-то ниточки. Но у каждого из оперативников помимо этого есть и еще какие-то дела. Так что все это постепенно ста­новится рутиной.
       Рассказывает сотрудник одного из отделов ГУВД:
       С квартирой у нас ничего не вышло, зато я смог установить машину, на которой парни катались, со­вершая свои похищения: красная «ауди-80». Я узнал даже номер, но где искать эту машину— тоже во­прос. Таких «ауди» у нас в городе почти тысяча штук. Проверять все подряд— потрачу несколько лет.
       И вдруг мне звонит человек:
      —  В четверг на хату приедет Петя.
       Сегодня среда. Я смотрю на часы— почти пол­ночь. Значит, спать опять не придется. Единст­венное, что я у информатора смог спросить:
      —  Зачем он туда попрется-то?
      —  Заселяясь в квартиру, они привезли туда сти­ральную машину. Теперь Петя должен ее из кварти­ры забрать.
       Стиральная машина! Какой бред! Но сама новость была просто отличной. Рано сутра мы выдвигаемся в засаду. Квартира располагалась в районе Автова. Экипажем из трех человек мы ехали по проспек­ту Стачек, и я все не мог успокоиться. Сам ли Петя приедет за машиной? А вдруг приедут грузчики? Тогда наверняка придется следить, куда они эту машину повезут. Поймать Петю было необходимо, причем этот шанс был явно последним. От всего этого голова просто разрывалась.
       Когда мы проезжали мост, между станцией мет­ро «Нарвская» и Кировским заводом в потоке машин я заметил красную «ауди-80». Эти машины довели меня почти до психоза.
       Они даже снились мне по но­чам. Теперь, увидев эту тачку, я сразу стал дергать нашего водителя за рукав:
      —  Номер! Какой номер?!
       «Ауди» мы уже обогнали, но я говорю напарнику:
      —  Стой! Надо вернуться! Пусть «ауди» нас об­гонит.
      —  Заколебал! У каждой встречной «ауди» номер разглядываешь!
       Я объясняю: машина той марки и того цвета, что мы ищем. Плюс приблизительно в то же время и в том районе, где должен быть Петя. Ну что им сложно притормозить и посмотреть номер?
       «Ауди» нас обгоняет, мы все втроем смотрим на номер, и напарник шепчет:
      —  Твою мать!
       Это был их номер. И тачка— их! Я не мог пове­рить, что наконец нашел эту машину.
      —  Давай за ними. Только медленно.
       Нужно было быстро сообразить, что теперь. Ту­да они едут или не туда? Стоит ли дать им доехать до квартиры или попробовать брать прямо здесь?
      —  Ну его на хер,— говорю я.— Станем брать в квартире, еще сбегут. Соседи, погоня, крики— за­чем все это? Крепить будем на светофоре.
       Понимаешь, что бы там ни показывали в кино, де­вяносто девять процентов времени нормальный опер проводит сидя за письменным столом и копаясь в бумажках. Собственно, кроме бумажек, мы почти ни­чего и не видим. Входящий номер такой-то, исходящий такой-то...
 
 
       Чтобы провести всего одно задер­жание, мне приходится исписать минимум три кило­метра бумаги. А тут...
       На красном светофоре их машина останавливает­ся. Мы с разгона бьем ее сзади. Распахиваем дверцы, выбегаем с пистолетами— я с одной стороны, напар­ник с другой. Краем глаза успеваю различить, что на сиденьи пассажира сидит здоровый такой кабанище. Я распахиваю дверцу водителя, за шиворот вытаски­ваю парня, тычу ему в затылок пистолетом и ору:
      —  Фамилия! Я сказал, фамилия, сука! Застрелю!
       Мне нужен был Петя. Но этот парень был явно не Петей. Со спины я его не узнал,— ору, а сам аж холо­дею: не того взяли! Это не он!
       Он лег на асфальт мордой, трясется весь. Я над­саживаюсь:
      —  Фамилия!
       Он называет свою фамилию, и я аж выдохнул: он! Петя! Все верно!
      —  Фу, блядь!
       А пассажир пытается кулаками махать. Как потом выяснилось, это был шурин Руслана Мельника— муж его сестры. Напарник ему стволом в рожу тычет:
      —  Милиция! Ты не понял? Дернешься— прист­релю нахуй и глазом не моргну! Лег быстро!
       Короче, его тоже повалили. Прохожие были в пол­ном шоке. Сперва, когда мы протаранили их тачку, кто-то пытался орать и сигналить. А когда увидели людей со стволами, все быстро заткнулись и объез­жали место столкновения аж по тротуару.
        Особенно смешно было то, что, когда мы въехали им в зад, «ауди» дернулась и ткнула стоящую впереди ма­шину. Плюс, когда я вытаскивал водилу, тот сдуру дал по газам. Короче, впередистоящую тачку раскурочили мы довольно здорово. А там ехал тоже милиционер, со­трудник районного отделения. Как выяснилось, эту машину ему только недавно дали за хорошую работу.
       Три вмятые машины в ряд, вокруг пробка, на зем­ле лежат люди с заломанными руками, мы стоим со стволами наперевес. А этот милиционер бегает во­круг и причитает:
      —  Ах, моя машина! Ах, моя машина!
      —  Ладно тебе,— сказал я ему.— Ты же тоже работаешь в органах. Должен понимать, что про­исходит, а?
       4
       Рассказывает сотрудник одного из антиэкс­тремистских подразделений, просивший не на­зывать его фамилии:
       Все это произошло в самом конце марта. А 6 ап­реля застрелили сенегальца и все завертелось с бе­шеной скоростью. Из Москвы приехала спецбригада, начальство стояло на ушах, и все теперь требова­ли результатов.
       Шурина, сидевшего в машине, пришлось отпус­тить. А вот Петю мы закрываем. Основной подозре­ваемый у нас есть, следственные действия прово­дятся, люди дают показания.
       Мы постепенно устанавливаем остальных, подозреваемых в похищении, следователь выписывает нам обыски.
       Рассказывает сотрудник одного из отделов ГУВД:
       Выйти на Кислого мы так и не сумели. Зато по­лучили расклад по остальным членам банды.
       Я отправился крепить Бен-Шермана. Входить в квартиры договорились в семь утра. В семь все на месте, стоим прямо в парадной, но нет следака. Мы ему звоним: ты вообще где?
      — Заблудился в этих чертовых новостройках. Сейчас буду.
       Мы топчемся перед дверью. Вдруг я слышу с той стороны мужские голоса. И первая мысль: а вдруг там Кислый?
       К тому времени этого парня искала уже вся мили­ция города. Все уже знали, что переполох последних нескольких лет— его рук дело. Взять Кислого было первоочередной задачей. Теперь я стоял под дверью и думал. Дома парень не живет. Но ведь должен же он где-то скрываться, не так ли? Ясно, что он прячет­ся по приятелям, и почему бы не у Бен-Шермана? Если бы мы взяли его прямо сегодня, то весь сумасшедший дом последних недель сразу бы кончился.
       На всякий случай я достаю пистолет. Патрон загоняю в ствол. И вдруг слышу— с той стороны начинает поворачиваться ключ. Следака по-преж­нему нет. Обыска на руках нет. Что делать? Пря­мо передо мной резко открывается дверь— на по­роге Бен-Шерман.
       До этого парень несколько лет занимался кик­боксингом. Лампочка на лестнице еле горит, и спер­ва он меня не узнал. Но, увидев перед собой мужской силуэт, тут же на автомате принял стойку.
       Я ему пистолет в рыло сую и ору:
      — Лечь! Быстро лечь! Ебалом в пол! Пристрелю!
       Про себя думаю: дернется— и ведь действи­тельно придется стрелять. Потому что если он въебет мне ногой, то я тут и останусь, а он сбе­жит. Но он испугался, лег и стал кричать, чтобы я не стрелял.
       Из глубины квартиры выскочила мать:
      —  Что такое?
      —  Все нормально. Милиция.
       И только тут подходит следак. Мы проводим обыск, находим какую-то ерунду. Бен-Шермана увозим с собой. И очень скоро у нас появляется информация, где именно ближайшим вечером будет Мельник. Воз­ле станции метро «Фрунзенская» он должен был пе­редать приятелю кое-какие вещи.
       Рассказывает сотрудник одного из антиэкс­тремистских подразделений, просивший не на­зывать его фамилии:
       Никаких сомнений в том, что к ночи я смогу пого­ворить с Русланом, у меня не было. Группа выехала на задержание, а потом мне звонит шеф, который, над­рываясь, орет:
      —  Блядь! Твой Мельник ушел!
      —  Как это?
      —  Супермен хуев! Положил пол-экипажа и скрылся!
        Журналисты потом писали, что дело было в ме­тро. Мол, Мельник голыми руками положил шестерых спецназовцев и спокойно ушел наверх по эскалатору. На самом деле все происходило не внизу, а на улице, рядом со станцией. Хотя все равно в голове не укла­дывается: шестеро сотрудников не смогли взять двадцатилетнего пацана! Я не мог в это поверить.
       В ориентировке я писал: вооружен и особо опасен. Занимался единоборствами, постоянно на стреме и никогда не выходит из дому без ножа или баллончи­ка. Те, кто выехал на задержание, не могли не пони­мать, к кому едут. И что они сделали? Имея на руках такую ориентировку, просто положили ему руку на плечо и ласково сказали:
      — Спокойно, сынок, милиция! Дергаться не со­ветую!
       Думаю, он ударил еще до того, как успел поду­мать, правильно ли поступает. С разворота ногой рубанул тому, кто положил руку. На него бросился опер— и он сломал оперу руку. У остальных— хи­мический ожог глаз: Мельник залил их газом из бал­лончика. И пока они все валяются, он спокойно ушел через дворы. Нормально, а?
       Рассказывает сотрудник одного из отделов ГУВД:
       Итог: все хуево. Мы имеем жалкий вид, начальст­во орет, а где искать Мельника и Кислого, теперь непонятно совершенно.
      Так начиналось лето 2006-го года.
 

Детский садик В самом конце Васильевского острова

      (май 2006-го)
 
       Эта история тянулась уже несколько лет. Когда-то она должна была закончиться. И вот 20 мая 2006 года все-таки закончилась.
       Не сразу и даже не очень быстро, но все встало-таки на свои места. В финале этой истории кто-то получил очередное звание и денежную премию, кто-то — тюремный срок... а главный подозрева­емый получил пулю в голову.
       1
       Рассказывает сотрудник одного из отделов ГУВД:
       Ко мне подходят и говорят:
      —   Поедешь выкапывать трупы. Я удивился и спросил:
      —   Чьи хоть трупы-то?
      —   Как чьи? Ты не в курсе? Гофмана и Головченко.
      —   Вот это да! А что, выяснилось, где закопали их трупы?
      —   Поезжай. По дороге тебе все расскажут.
      Двое приятелей: Ростислав Гофман и Алексей Голов­ченко. Обоим по девятнадцать лет. Почти два года на­зад оба одновременно пропали без вести: с утра ушли из дому и больше о них никто не слышал.
      Родители подавали заявление в милицию. Сестра Головченко пыталась искать брата даже через теле­визионную программу «Жди меня». Но все было
      бесполезно. Восемнадцать месяцев подряд о парнях никто не слышал.
      Милиционеры расспрашивали насчет исчезнувших приятелей их знакомых. Например, Лешу по кличке СВР и других членов бригады «Mad Crowd». Но те толь­ко пожимали плечами: сами не в курсе. Просто исчез­ли ребята, и все. Никому ничего не сказали и пропа­ли. Без понятия, куда они делись...
      А потом у следствия появилась ниточка.
       Рассказывает сотрудник одного из антиэкс­тремистских подразделений, просивший не на­зывать его фамилии:
       Конечно, приятнее было бы сказать, что раскры­тие этого преступления— наша заслуга. Но реаль­но это сделали совсем другие люди.
       Понимаешь, Кислый и его приятели успели отме­титься в таком количестве дерьма, что занимались ими сотрудники сразу нескольких отделов. Кто-то су­мел распутать эпизод с нападениями на почты. Кто-то копал убийство профессора Гиренко. Нам вот луч­ше удавалось раскрывать нападения на иностранцев. А эпизод с Гофманом и Головченко распутали оперу­полномоченные убойного отдела. Фамилий я назы­вать не стану. И как им это удалось, тоже не буду го­ворить. Но это целиком их заслуга.
       У убойщиков есть парень— аналитик от Бога. Четыре месяца подряд он собирал материалы и вы­страивал события в жесткую цепочку. Ну а когда общая картина ясна— остальное уже дело техники. У моего отдела подойти к этим людям не вышло, а у убойщиков— получилось. Что могу сказать? Они— молодцы.
       Рассказывает сотрудник одного из отделов ГУВД:
       На раскопки мы отправились вместе с убойщика­ми. Приехали в лес. Место там сырое, почти болото. Человек говорит:
      —  Вроде где-то здесь.
       Начали копать. И очень быстро поняли: не опер-ское это дело, лопатой махать. Мы плюнули, съезди­ли в ближайший поселок, нашли нескольких таджи­ков-нелегалов. Дали им по лопате и поразились: вот он, профессионализм! Копали таджики бойчее, чем экскаватор. Яма— метров пять в диаметре и такой глубины, что человека с головой скрывало. Да толь­ко на дне ямы ничего нет. Ни трупов, никаких сле­дов— ничего!
       Пиздец! Что делать?
       Пока мы возились, начало смеркаться. Еще часа три, и можно будет уже не копать. Мы отпустили таджиков и начинаем трясти человека: где трупы? Трупы, спрашиваем, где?
      —   Не знаю. Были где-то здесь.
      —   Чего ты не знаешь? Вспоминай давай! Как дело-то было?
      —   Я же сто раз уже рассказывал.
      —   Еще раз расскажи!
      —   Мы их убили. И закопали.
       —   Где?! Где конкретно?!
      —   Где-то здесь. А сверху еще ветками, помню, закидали.
      —   Ветками? И где теперь твои ветки?
      —   Не знаю!
      —   А вот, смотри, здесь палки какие-то лежат. Это не они?
      —   Не знаю. Может, и они.
       Мы растащили палки и начали копать уже сами. Запах начал чувствоваться почти сразу. Через два­дцать минут вонища стояла уже страшная. Ну что: это были они. Два трупа позапрошлогодней давности. Мы их выкопали, погрузили в машину и увезли.
       Рассказывает сотрудник одного из антиэкс­тремистских подразделений, просивший не на­зывать его фамилии:
       Ну и все. Теперь у нас были и трупы, и свидетель­ские показания. Человек давал четкий расклад: уби­вали те-то и те-то. Произошло это так-то и так-то. А раз есть картина преступления и подозрева­емые, то можно проводить аресты и передавать дело в суд.
       Той весной у всех было ощущение, что конец не за горами. «Шульц-88» и «Mad Crowd» уже отправи­лись на зону. Если теперь мы приземлим еще и этих ребят, то можно считать, что дело закрыто пол­ностью.
 
 
       2
      Эта история началась три года назад, в 2003-м. Теперь она должна была наконец закончиться.
      Приблизительно пятнадцать трупов девяти раз­ных национальностей. Больше ста пострадавших, которые отделались больницей. Трое убитых среди самих членов движения. И вот теперь дело должно было закончиться.
      Первым на скамью подсудимых сели Дима Шульц и члены его бригады. По сравнению с тем, что нача­лось позже, «Шульц-88» сегодня воспринимаются как безобидные скауты. Никого не убили. Не пытались из­менить государственный строй. Но те, кто стали дей­ствовать дальше, впервые перезнакомились между со­бой именно в шульцевской бригаде.
      В 2004-м эти ребята влились в фанатскую группи­ровку «Mad Crowd». С этого момента все стало серьез­нее. Никаких хаотичных телодвижений: каждая акция теперь долго планировалась и была рассчитана на то, чтобы попасть в газеты. Попасть туда было важно: граждане должны понимать, что национальная рево­люция не за горами.
      «Mad Crowd» провели несколько действительно громких акций. Но потом сели и они. После них боль­ших бригад создано уже не было. Парни понимали: в большую мишень и попасть проще. Систему нужно бить исподтишка, разделившись на множество мо­бильных отрядов. То, что происходило в городе даль­ше, часто было делом инициативных одиночек. Дело о погибшем сирийце, дело о насмерть забитом конго­лезце Ролане Эпоссаке, дело об убитых в Дачном де­тях... все это не имело прямого отношения к парням из «Шульц-88» или из «Mad Crowd». Но и эти дела то­же были раскрыты. Обвиняемые получили реальные сроки, материалы сданы в архив.
      К началу лета 2006 года сели почти все. Кто-то (как Паша Псих) соскочил по делу «Шульц-88», но приземлился по «Mad Crowd». Кто-то (как Бен-Шер-ман или Петя) соскочили по «краудам», зато сели по делу о похищениях людей. Всего село почти три­дцать человек. Дольше всего скрывались Мельник и Кислый. Но потом оперативники вышли и на них тоже.
      Мельника взяли без двух минут полночь 14 июля 2006 года. До этого ходили слухи, что парень уехал из страны. Пробрался на Украину, а оттуда выехал в Европу и пропал. Но тут сразу несколько информа­торов сообщали: Мельник в городе. Такого-то числа он будет в таком-то месте.
      На этот раз брать Мельника поехала целая спец­группа ФСБ. Он все равно успел выпрыгнуть из окна второго этажа, и потом, когда понял, что уйти ему не дадут, приставил нож себе к горлу и кричал: «Не под­ходите!.. Я зарежу себя!.. Всем стоять на расстоя­нии!.. Я точно себя убью!..» Нож выбили у него из рук, самого парня скрутили и увезли. Допустить еще одну промашку с задержанием этого неугомонного типа ор­ганы, разумеется, не могли.
 
       Рассказывает сотрудник одного из отделов ГУВД:
       Я был уверен, что не сегодня завтра возьмут и Кислого. При том уровне шумихи, который он сам со­здал вокруг своей персоны, шансов у него просто не было. Я ждал ареста со дня на день... а потом мне по­звонили и сказали, что при задержании Кислый заст­релен…
       Единственное, что я мог сказать:
      — Ебтваюмать!
       3
       Рассказывает сотрудник одного из антиэкс­тремистских подразделений, просивший не на­зывать его фамилии:
       Не спрашивай, как так вышло. Да, он был опасен. Да, он мог броситься на тех, кто за ним пришел. Но как получилось, что вместо главного подозреваемо­го мы имеем труп, этого я понять не могу.
       На Кислого у меня была куча информации. Как по­ложено приличному скинхеду, он пиздил черных и жел­тых. Гофмана и Головченко он застрелил собственны­ми руками. Был соучастником убийства Гиренко. Плюс, наверное, удалось бы доказать убийство сенегальца. Он грабил почты, а кроме того, у меня были данные, что парень занимался торговлей наркотиками и име­ет отношение к фальшивым деньгам. Все вместе это точно тянет на пожизненное. Если бы мы отправили Кислого в суд, то на волю он не вышел бы уже никогда. Весь остаток жизни провел бы в четырех стенах. Так что если кому и была выгодна его смерть, то точно не нам... не нашему отделу. Потому что теперь все мои наработочки можно выкинуть на свалку. Кислого застрелили, а с мертвых спросу нет.
       Рассказывает сотрудник одного из отделов ГУВД:
       Кислый никаких показаний нам так и не дал. Что ж? Это было обидно, но с этим пришлось смириться. За­то у нас по-прежнему оставался второй лидер банды. Так что после того, как Кислого застрелили, я снова поехал в Выборг к Леше СВР.
       Тот все еще содержался в пересыльной тюрьме. Со мной приехали люди из... скажем так, из парал­лельных ведомств. С собой у нас были бумаги, чтобы увезти Леху в город. По пути я планировал его не­много поколоть.
       Я зашел к нему и сразу сказал:
      —  Леха, ты будешь смеяться, но я привез тебе еще один срок.
      —  Что на этот раз?
      —  Ты собирайся. Теперь-то точно придется в «Кресты» ехать.
      —  Да что, блин, случилось-то?
      —  Собирайся. По дороге все расскажу.
       Из Выборга до города ехать больше двух часов. Когда сели в машину, я ему говорю:
      — Представляешь, Леха? Мы тут в Заходском
       были.
      —  И чего?
      —  Земляными работами занимались. Двух жмуров откопали!
      —  И чего?
      —  Да ничего. Только оказалось, что жмуры— безвести пропавшие Гофман и Головченко.
       Ясно, что он с самого начала все понимал. Но продолжал гнуть свое:
      —  Я-то здесь при чем?
      —  Да вот думаю я, что это вы их убили и в зем­лю закопали.
      —  Кто «мы»?
      —  Ты и Кислый. Ну и ребята ваши.
       В общем, по дороге он все нам рассказал. Подроб­ностей, как это получилось, раскрыть не могу— се­креты нашей методики. Но в результате Леха согла­сился с нашими доводами и стал давать расклад. Ни­кто его не пиздил, ничего такого. Но определенные способы у нас есть. Так  что показания давать он все-таки стал.
       Мы закрыли его, и дальше началась рутинная ра­бота: аресты, обыски, допросы. Очень скоро у нас были имена всех членов банды. Пришел момент, ко­гда стало ясно, что людей пора крепить.
       4
      Их брали три дня подряд. Одного за другим. На­чали в четверг 18 мая 2006-го, а к субботе 21-го все пятеро были уже на нарах.
       Первым взяли Пашу, которого все называли Пору­чик Ржевский. На улице к нему подскочило сразу не­сколько крепких молодых парней. Пашу повалили на землю, нацепили на него наручники, засунули в подъ­ехавшую машину и увезли...
      Паша не думал, что все будет вот так. Он учился на предпоследнем курсе Международного института ту­ризма и на той неделе больше думал о предстоящих экзаменах, чем о том, что может сесть. Он шел в инсти­тут, а его взяли... неподалеку от того самого места, где два с половиной года назад вся их бригада повстреча­ла сорокалетнего корейца Ким Хен Ика. Кореец при­ехал в Москву, а оттуда на пару дней заскочил в Петер­бург: погулять по городу, полюбоваться на замерзшую Неву и Дворцовую площадь. Потом он купил билет об­ратно, пешком по плохо освещенной улице Марата от­правился к Московскому вокзалу — и не дошел.
      Сперва они просто били его, а потом по очереди ткнули ножами — кто куда мог дотянуться. Он упал по­перек тротуара, а они убежали. Прежде убивать никто из них не пробовал, да и тут вышло почти случайно. Первое время было страшно. Но кореец умер, а за ни­ми никто так и не пришел. Он просто умер, и все. Безо вся­ких последствий. И страх постепенно ушел. Дальше трупов стало больше... потому что убивать... это ведь такое занятие... трудно начать, но еще труднее остано­виться... от тебя самого дальше вообще мало что будет зависеть.
      Следующим взяли Апостола. Позвонили в дверь, предъявили ордер, надели наручники, усадили в маши­ну и увезли. Родители парня были в шоке. Они катего рически не верили, будто их сын имеет ко всему это­му хоть какое-то отношение.
       Странно, но когда Апостол был маленький, он ка­кое-то время учился в Еврейской гимназии. То есть сам-то он был русский, просто эта гимназия распола­галась неподалеку от его дома, и родители решили, что там парень сможет получить образование получше, чем в обычной школе. В гимназии Апостол познако­мился с Ростиславом Гофманом. Какое-то время ребя­та дружили. Потом Гофман познакомил Апостола со своим приятелем Лешей Головченко. Ребята стали дру­жить уже втроем.
      Окончив школу, Апостол поступил в Педагогичес­кий институт имени Герцена. После вуза планировал работать с инвалидами. А параллельно принимал уча­стие в акциях «Mad Crowd». И Гофмана с Головченко в бригаду привел тоже он.
      В отличие от Апостола Гофман был стопроцентный еврей, а Головченко вся эта скинхедская тема была и вообще не очень интересна. И сегодня уже непонят­но, что этим двоим понадобилось в «Mad Crowd»? Их родители до сих пор не верят, что их дети там состоя­ли. Еврей-скинхед — это ведь действительно глупо звучит, не так ли? Тем не менее парни сделали себе та­туировки, как у всех. И когда Кислый предложил им съездить в пригород присмотреть место для следую­щей акции, те совсем не удивились. Только спросили:
      —  Что за акция?
      —  Будем разгонять цыганский табор.
      —  А-а-а...
       Потом задержанные вспоминали, что Гофман всю дорогу шутил и смеялся. Они всей бригадой доехали до станции Заходская, вышли из электрички, углу­бились в лес. С собой у ребят был обрез винтовки, а в лесу для этих двоих еще вчера была выкопана яма. Они дошли до места. Но даже увидев яму, парни так ничего и не поняли. Кислый, не торопясь, достал из сумки обрез. Что-то быстро проговорил. И выстрелил Гофману в грудь.
      На следствии никто из них так и не смог объяснить, зачем понадобилось его убивать. То, что Гофман ев­рей, было известно с самого начала. И какое-то вре­мя никого не смущало. А убивать Головченко не было и вообще никаких резонов. Парни что-то лопотали, что, типа, тот был очень нерешительный... и мог вло­мить всех на следствии... но тогда никому из них следствие еще не грозило... зачем они его убили, а?
      Гофман умер на месте. Головченко увидел, что об­рез направлен на него, и попробовал бежать. Пуля во­шла ему в спину. Добили обоих выстрелами из арба­лета, а потом все вместе по разику воткнули в уже остывающие тела своими ножами. Думаю, причина была та же самая: они просто не могли остановиться. Тот, кто убил раз, дальше себе уже не принадлежит. Потому что нож ты втыкаешь в другого человека, а мертв в каком-то смысле оказываешься сам.
      В пятницу утром взяли Рукера. У убитого Голов­ченко Рукер забрал сотовый телефон. Через сигнал GPRS парня потом и отследили. Приехали, надели на­ручники, усадили в машину, увезли в следственный изолятор.
       Показания он начал давать почти сразу. Но сказал совсем не то, что следователи хотели бы послушать. Чуть ли не на первом допросе Рукер показал, что де­вятилетнюю Хуршеду убили члены их бригады.
      —   Парень, что ты несешь? По этому делу уже есть подозреваемые. Идет суд.
      —   Вы спросили, я ответил. Таджичка — наших рук дело.
      —   Чьих конкретно? Твоих?
      —   Я только бил ногами и битой. А ножом попы-рял Ариец и еще один парень.
      Ариец был задержан еще прошлой осенью, по де­лу об ограблениях почтовых отделений. Вместе с ним взяли парня, насчет которого теперь стало из­вестно, что именно он застрелил пожилого профес­сора Гиренко.
      Гиренко они сперва планировали не убить, а напу­гать. Выстрелить в дверь и убежать. Но к тому време­ни каждый из них успел убить хоть одного человека. И дальше ребята рассчитывали заниматься опять этим развеселым колдовством: превращать живых людей в мертвых. Потому что ничего увлекательнее этого на свете и не существует.
      К квартире профессора отправилось двое парней. У одного в рукав куртки был засунут ствол. На зво­нок открыла дочь профессора:
      —   Вам кого, мальчики?
      —   Николая Михайловича.
      —   Его нет дома.
      —   Да? Извините.
      Обрез все это время лежит у него в рукаве. Парень пальцами щупает курок. Можно, не доставая ствол из рукава, пальнуть профессорской дочке прямо в лоб... И эта женщина, которая думает, что ее жизнь только начинается, станет мертвой уже сегодня. Сейчас в ее мозгу проносятся тысячи мыслей... но стоит ему вы­стрелить, и весь этот мозг просто вывалится из череп­ной коробки на пол. Она называет его на «ты», а он вынужден обращаться к ней на «вы», но реальная власть, реальное право решать не у нее, взрослой, а у него, семнадцатилетнего. Ведь у нее ствола нет, а у него — есть.
      Впрочем, в тот раз он так и не пальнул. Ушел, унес обрез с собой, но запомнил ощущение — и навсегда перестал бояться. Когда в следующий раз он сно­ва пришел на то же место, то на курок нажал уже со­вершенно спокойно. Между собой они еще говорили о том, что просто попугают и убегут. Но на самом деле каждый понимал: не убить, имея в руках такую власть, просто невозможно.
      Неожиданно для них самих на счету бригады по­явилось целых пять трупов... или даже больше? Не­ожиданно они превратились в звезд, а такие ощуще­ния засасывают. И убивать негра, возвращающегося с вечеринки в клубе «Apollo», Кислый пошел уже из чистого тщеславия. Об их подвигах теперь говорили в каждом выпуске новостей. Писали в газетах. Обсуж­дали в Интернете. Они стали популярнее ребят с «Фаб­рики звезд-5»... и это было не сложно, а, наоборот, весело. Он выстрелил — и вся страна встала на уши!
       О нем, Кислом, бессонными ночами думает даже пре­зидент страны! Ради такого было не жалко убить да­же нескольких негров... даже всех до единого негри­тосов мироздания.
      А последним брали Файтера. Тот работал охран­ником в фаст-фуде. После смены парень переодел­ся, аккуратно сложил форменный комбинезон, убрал его в сумку, вышел на улицу и зашагал к мет­ро. Он был очень аккуратный и не любил беспоряд­ка в вещах. Эта привычка осталась у Файтера еще со времен, когда он служил в Чечне. Менее аккуратные и внимательные к мелочам там, в горах, и остались. А он вернулся.
      Рисковать оперативники не стали. Этого аккурат­ного парня они безо всяких предупреждений сбили с ног, навалились сверху всей тяжестью тел, залома-ли руки, стремительно дотащили до машины, усадили внутрь и от греха подальше увезли в следственный изолятор. Все-таки одно дело бритоголовая молодежь и совсем другое — чеченский ветеран.
      Именно этот парень первым посоветовал Кислому повнимательнее присмотреться к тактике чеченцев. Если бы русские (говорил он) хоть чуть-чуть напо­минали чеченцев, то все мы давно бы жили совсем иначе. Если бы нам хоть чуточку их отваги и ярости — менты давно были бы перерезаны, чиновники висели бы на столбах, а в стране была бы построена нормаль­ная диктатура белых. Но ничего этого нам не светит. Русским сегодня ничего не нужно. Ленивая чавкаю­щая биомасса.
       И методы Файтер принес тоже совсем новые. Это­му любопытному парню было интересно посмотреть: а вот что получится, если в один и тот же день сжечь церковь и взорвать мечеть? Причем в первом случае написать на заборе «Все русские — свиньи! Аллах Акбар!», а рядом с мечетью — «Бей хачей! Черножо­пые, вон из России!». Чем, интересно, это может за­кончиться?
      Газеты писали, что дома у Файтера изъяли шесть кило тротила. Мол, парень собирался как минимум взрывать места сбора негров, а как максимум — впи­сать свое имя в историю во время саммита «большой восьмерки» в Петербурге. Ходили слухи, что он успел смастерить несколько шахидских поясов и искал до­бровольцев, готовых унести с собой в могилу прези­дентов восьми ведущих государств мира... Впрочем, слухи эти все равно непроверенные.
      Три дня — пятеро арестованных. Всем по двадцать два года, а когда они начинали, им только-только ис­полнилось восемнадцать. Вчерашние школьники и не­сколько студентов... именно они сумели поставить на уши весь город... и едва ли не всю страну... именно они несколько лет подряд играючи уходили из рук элитных подразделений милиции.
      Всего в бригаде состояло одиннадцать человек. Двое сидели с прошлой осени по делу об ограбле­нии почт. Плюс Леша СВР, которого из Выборга опять вернули в «Кресты». А еще трое до ареста не дожили. Двоих ребята убили сами, а Кислый был застрелен при задержании. От него не осталось ничего... только над гробие и еще старый самиздатовский журнальчик «Гнев Перуна», в котором когда-то он объяснял чита­телю: слабый вряд ли решится на ненависть. Нена­висть — это ведь довольно опасное оружие. Пользо­ваться им может лишь тот, кто по-настоящему силен.
      В этом мире ты всегда получаешь то, что отдал. Именно потому слабаки и делятся любовью: наде­ются, что и мир ответит им тем же. Но нам, язычни­кам, распятый Бог слабаков не указ. Христианская любовь делает из человека скота — нашим оружи­ем станет ненависть. Эту жизнь мы обустроим по собственному усмотрению. Сами станем решать, что зло, а что благо.
      Сильный может с улыбкой бить миру прямо под дых. Мир, конечно же, попытается дать сдачи, да толь­ко что нам, сильным, его потуги? Будь сильным и бей сколько хочешь! Тому, кто бьет лучше других, ответ­ный удар не страшен.
       5
      Он отлеживался у подружки в самом конце Василь­евского острова. Старался пореже бывать на улице. Смотрел телевизор и видел там репортажи только о себе. Его ищут... на него охотятся... его хотят выло­вить и, как животное, посадить в клетку... но у них ни­чего не получится.
      Точно неизвестно, но вроде бы из дому в тот вечер он вышел, чтобы сходить в магазин и подкупить продуктов.
       Блочная девятиэтажка. Двумя кварталами дальше начинается Финский залив, и воздух немно­го пахнет солью. В пятнадцати минутах ходьбы от па­радной — магазинчик «24 часа». Можно пройти по дорожке, а можно перелезть невысокое ограждение и срезать угол, пройти напрямую через территорию детского садика.
      Самое удобное место проведения досуга в любом окраинном микрорайоне — это детский садик. Фаса­дом на проспект выходят девятиэтажные блочные до­ма. А у них в тылу обязательно прячется огороженная забором, заросшая чахлыми кустами территория дет­ского садика. Часам к шести детей разберут, и на тер­ритории можно выпить пивка. Или просто посидеть с приятелями. Соседи не вызовут милицию, да и попи­сать в кустах, допив пиво, по-любому удобнее, чем тыр­каться по парадным.
      День был теплый, тихий, безветренный. Он пере­лез через низкое ограждение. Сунув руки в карманы, зашагал по потрескавшейся асфальтовой дорожке. Он шел в магазин, и впереди уже виднелась подсве­ченная вывеска.
      — Стоять! Это милиция!
      Их было четверо и встали они так, чтобы отрезать ему все пути к отступлению. Четверо — это не так и много. В принципе, он мог попробовать уйти. Бро­ситься с места и попробовать скрыться за угол. Если добежать до угла, то там они его уже не достанут... точно не достанут... пули неспособны огибать углы... они всегда движутся только по прямой... но до спасительного угла оставалось еще метров сто... то есть до­вольно далеко, а эти четверо не дали бы ему убе­жать... они стояли и смотрели прямо ему в глаза. А он стоял и смотрел в глаза им.
       Из сообщения вечерних новостей:
       В Петербурге смертельно ранен в голову два­дцатиоднолетний лидер экстремистского национа­листического сообщества. При задержании он оказал активное сопротивление сотрудникам милиции и, вы­тащив нож, бросился на одного из них. Оперативники сделали два выстрела: первый предупредительный— в воздух, второй— на поражение. Преступник умер спустя несколько часов в больнице. Дело о многочис­ленных нападениях на иностранцев в Санкт-Петер­бурге можно считать закрытым.