Анатолий ОНЕГОВ
      Еловые дрова и мороженые маслята
      Рассказы и повести
      Книга состоит из коротких рассказов, объединенных в пять самостоятельных частей: "Еловые дрова", "Снегириное царство", "Дрозды-разбойники", "Мороженые маслята", "Старая береза", - и двух повестей: "Черепок" и "Мирный договор". Основная мысль, которой пронизаны все рассказы и повести, - природу нужно изучать, относиться к "братьям нашим меньшим" с добром, тогда и они отплатят человеку тем же.
      СОДЕРЖАНИЕ:
      ЕЛОВЫЕ ДРОВА
      Еловые дрова
      Кормушка под крышей
      Воробьи
      Трясогузки у окна
      Скворец
      Петькин снегирь
      Усатый разбойник
      Старая скворечня
      СНЕГИРИНОЕ ЦАРСТВО
      Снегириное царство
      Песня глухаря
      Лиса и выдра
      Крот
      Барсук
      Лесные турниры
      Белки у кормушки
      Странный лыжник
      ДРОЗДЫ-РАЗБОЙНИКИ
      Хорек
      Ондатры
      Лягушья кара
      Васька-браконьер
      Сизые чайки
      Рыболовы-рыбогоны
      Вороны-путешественницы
      Дрозды-разбойники
      МОРОЖЕНЫЕ МАСЛЯТА
      Весенние барабаны
      Лиса
      Будет ли сегодня дождь?
      Чайки и пароходик
      Новоселы
      Кабаны
      Воришка
      Мороженые маслята
      Белочка, Дружок, я и ястреб
      СТАРАЯ БЕРЕЗА
      Синички в парке
      Чижик
      Синички
      Поползень
      Снегири
      Щеглы
      Старая береза
      ЧЕРЕПОК. Повесть
      МИРНЫЙ ДОГОВОР. Повесть
      ________________________________________________________________
      Е Л О В Ы Е Д Р О В А
      ЕЛОВЫЕ ДРОВА
      Зима в этом году была крутая, крепкая. Мороз как пришел вслед за последней стаей лебедей, так и остался до самого февраля. Не рассчитывал я на такую ледовитую зиму, вот и подошли у меня к концу дрова.
      Привезти зимой дрова - дело нехитрое: дорога по снегу легкая, прямая. Но вот беда: не сразу сыщешь по зимнему времени хороших сухих дров, что жарко и споро будут гореть в печи. Но дрова мне все-таки привезли. Свалили у дома. И стал я их потихонечку пилить, колоть и складывать в поленницу у сарая.
      Люблю я эту работу - пилить и колоть дрова. Выйдешь на мороз, положишь на низкие прочные козлы тяжелое еловое бревно, проведешь по бревну раз-другой тонкой и ловкой лучковой пилой, и останется на бревне след-отметина, какой длины отпилить чурак. Потом еще одну отметину оставишь, за ней еще и еще - вот так и поделишь бревно на одинаковые чураки, чтобы получились из этих чураков ровные, ладные поленья. Ну а потом пилишь.
      Раскидаешь бревно на чураки, отложишь в сторону пилу, передохнешь, примеришь к руке топор, поставишь чурак на чурак - и начнется самая веселая работа.
      Дрова мне привезли сухие, колкие, без сучков. Кора по бревнам давно покоробилась, отстала и не мешала топору разваливать чурак с одного удара.
      Быстро накидаешь посреди двора высокую горку звонких поленьев. Потом отгребешь ногой в сторону кору, чтобы не мешала любоваться чистыми, ровными дровами, и пойдешь домой немного остыть после жаркой работы. Сидишь дома у окна, прихлебываешь из кружки горячий чай, а сам представляешь себе, как разом займутся в печи эти еловые дрова, как будут потрескивать и постреливать искрами и как потом останутся от дров только жаркие угли.
      А на угли смотреть всегда интересно. Они будто живые: все время переговариваются, перешептываются. А потом вдруг замолкнут и погаснут. Но поворошишь их кочергой, и они снова загорятся, заговорят... Весело рядом с углями.
      Вот так отдыхал я дома в тепле, воображал, как будут гореть в печи мои еловые дрова, и не сразу заметил, что за окном, во дворе, крутится какая-то птичка. Вышел я во двор, осмотрелся - никого нет, только на снегу рядом с дровами остались тоненькие птичьи следы.
      Чьи эти следы? Может, воробьи успели попрыгать по снегу, пока я сидел дома и пил чай? Да откуда им взяться! Воробьи в наших местах птицы странные. Поселился я в этом доме по осени, и в то время воробьев под окнами нет-нет да и видел - прилетали они на лебеду, что росла у меня вдоль всего забора. Но навещали меня эти суетливые птички недолго - сбили с лебеды все семена и куда-то скрылись.
      И чего только я не делал, чтобы задержать возле своего дома воробьев, какие только кормушки не устраивал! Все напрасно. Не полюбили воробьи мой дом. И наверное, все потому, что стоит мой дом на открытом месте, у самой воды. Ветра здесь много. Ворона на что большая и смелая птица - и та ветер не любит. Как задует ветер с озера, так жди не жди - не увидишь здесь ни ворон, ни сорок. А стихнет, уймется на время ветер, вороны и сороки покажутся, посидят на заборе, подберут с кормушки корм, что готовил я все время для воробьев, и опять куда-то улетят.
      Как-то заглядывали ко мне осенью и синички, потинькали, попищали, постучали по стеклам, даже под крышу заглянули. Как хотелось мне, чтобы остались они рядом со мной на зиму, но и они улетели, не пожелали зимовать на открытом месте.
      Вот почему и задумался я: "Кто же, какие птицы заглянули ко мне в гости, да еще посреди лютой зимы?"
      Осмотрел я еще раз все вокруг, никого не увидел и стал убирать наколотые дрова. Уложу в поленницу с десяток поленьев, возвращаюсь за новыми. И тут повернулся я от поленницы, чтобы пойти за новыми дровами, и увидел большую желтогрудую синичку. И показалась она мне такой красивой, такой замечательной! Это, наверное, все оттого, что давно не видел я у себя в гостях никаких птиц. А может, и вправду моя неожиданная гостья была очень красива в своем ярком наряде, да еще на белом-белом снегу - грудка желтая, спинка лазоревая и черный галстучек по всему брюшку.
      Остановился я и стал ждать: "Откуда и зачем пожаловала ты ко мне в гости?" И тут синичка скок с забора туда, где кучка еловой коры лежала, повертела головкой, что-то ухватила и обратно на забор.
      Наверное, не надо было мне торопиться, но я все-таки поторопился к кучке коры. Нагнулся, поворошил кору и увидел короеда, большого, жирного, только замерзшего. Так вот ты зачем ко мне пожаловала - за короедами! И как только ты, подружка, догадалась, что вместе с дровами привез я тебе угощение?
      Положил я короеда на кусочек коры, отошел в сторону и стал ждать что будет? Улетит синичка или не побоится?
      И не побоялась. Слетела с забора, повернула головку направо, налево и скок к моему короеду. И тут же порх-порх на забор.
      Так и убирали мы вместе с синичкой дрова до самого вечера: поленница моя росла, а короедов в куче коры убывало.
      Закончил я работу, подмел двор от щепок, а кучку коры выметать не стал, только сдвинул чуть в сторону, чтобы дороге не мешала. Вышел утром на улицу и вижу: крутятся возле кучки коры уже две синички. Думал я, что третья к ним прилетит. Но третья не прилетела. А на следующий день и эти две исчезли.
      Поискал я их вокруг и не нашел. И снова принялся пилить на чураки сухое еловое полено... И почти тут же появилась на заборе синичка. А за ней другая.
      Откуда прилетела ко мне первая синичка, я не видел, а вот вторую заметил. Издали еще заметил, как подпрыгивает в мою сторону над сугробами маленький темный комочек. И появился он с той стороны залива, у самых кустов, что стояли среди снега редкими тонкими веточками. Выходит, прилетела ко мне синичка из леса.
      Прилетела, села на забор, посидела и раньше подруги спрыгнула на снег. К дровам сразу она не подошла - наверное, еще не верила мне, - а стала что-то разыскивать по двору. Ну, а немного погодя обе синички уже смело прыгали по горке дров, ворошили полоски еловой коры и не очень торопливо улетали от меня, когда я возвращался от поленницы за новыми дровами.
      Дров на этот раз я наколол много. Много собрал коры. И синички прыгали у меня по двору до самого вечера. А вечером - я подсмотрел - не улетели они в лес, а одна за другой шмыгнули на сеновал. Там мои гости и переночевали.
      Утром подул ветер. Пошел сильный снег. Боялся я, что синички улетят. Но не тут-то было. Только на ветру долго они не разгуливали. Попрыгают по двору, осмотрят все вокруг - и на сеновал передохнуть, а потом снова во двор.
      Вот так и стал я вместе с синичками дожидаться конца зимы. Угощал я их и семечками, и хлебными крошками, и даже кашей, что оставалась у меня. Но больше всего нравились им все-таки мороженые короеды. И стоило мне выйти на крыльцо с пилой и топором в руках, как мои друзья тут же появлялись на заборе около дров и с нетерпением ждали, когда я отложу в сторону пилу и примусь колоть дрова.
      Чтобы не заставлять синичек долго ждать, пришлось мне теперь поступать по-другому. Не стал я сразу пилить все бревно - только размечу, а потом отпилю чурак и сразу его расколю. А потом отпилю следующий...
      КОРМУШКА ПОД КРЫШЕЙ
      Я очень люблю больших желтогрудых синичек. Да и как не любить их, как не засмотреться на них, смелых, доверчивых, среди снегов и морозов, когда все живое затихает, когда умолкают даже воробьи и сороки. И кажется тебе в лютый мороз, что нет, не дождаться теперь ни весны, ни птичьих песен. И поверишь уже вроде бы, что зима заявилась насовсем и больше никуда не уйдет... Но тут за окном мелькнет вдруг шустрый зеленый комочек, остановится, присядет на забор, покажет, как солнечный зайчик, свою желтую веселую грудку, да еще пикнет вдобавок бодро так, живо, - и забудешь ты сразу о всякой зиме, о всякой хвори, когда явится к тебе под окно развеселая птичка-синичка.
      Навестили меня в эту зиму синички поздно, лишь в самые морозы. Усмотрели они как-то, что привезли мне к дому дрова, узнали, что в еловых дровах под корой тьма-тьмущая короедов, и стали вертеться около дома с утра до вечера. К вечеру, покачиваясь над сугробами, улетали синички в лес, а наутро снова были здесь и весь день копошились около дров.
      А потом заметил я, что стали мои гости ночевать у меня среди тех дров, что успел я попилить, поколоть и сложить поленницей в сарае. Выбирались синички из сарая рано, еще до первых лучей солнца, и каждый ясный день встречали у меня под окнами.
      Но как-то запогодило, поднялся ветер, пошел слепой снег, и не видел я весь день своих синичек. Не заметил я знакомых желтогрудых птичек и на другой день, и на третий. И загрустил, задумался: неужели улетели они от меня, и улетели совсем?
      Нет, оставались мои птички у меня в гостях, были рядом со мной, только теперь в метельные снега не выбирались на жгучий ветер, а все время крутились под крышей моего дома.
      Наверное, нескоро догадался бы я, где теперь мои птички, если бы не понадобилась мне тут подходящая доска. Хотел я сколотить ящики для рассады и стал разыскивать старую, вяленую доску, что не рассохнется и не потрескается. Тут-то и заглянул я на чердак под крышу.
      Дело было к вечеру. Взял я с собой фонарик, поднялся по лестнице, открыл дверь с сарая на чердак, осмотрелся и заметил на доске, что лежала у меня под ногами, кучку не то каких-то перышек, не то каких-то крылышек. Да и не малая была эта кучка, будто кто нарочно приносил сюда и складывал аккуратно так эти перышки-крылышки.
      Подошел я поближе, присел на корточки возле странного склада и удивился: на доске ровной кучкой лежали крылышки бабочек-крапивниц, тех самых бабочек-шоколадниц, что первыми вылетают по весне на солнце, а всю зиму ждут первого тепла где-нибудь в подполе или на чердаке, забившись в щели или прицепившись сведенными лапками к старому трухлявому бревну.
      Зимовало и у меня в подполе этих бабочек-крапивниц предостаточно. Видел я их всякий раз, когда спускался в подпол за овощами. Висели они вниз крылышками, прицепившись к доскам пола или ухватившись сведенными от холода лапками за старую, летнюю паутину. Пауки на зиму тоже засыпали, забивались в щели и не беспокоили моих бабочек.
      Заносил я иногда этих спящих бабочек в дом, сразу не отогревал, а осторожно клал на подоконник около холодного окна. И бабочки мои всегда оживали. Отвернешься другой раз от окна, забудешь о том, что принес в дом, в тепло, спящее насекомое, и вдруг услышишь, будто кто бьется легко под потолком у лампочки. Поднимешь голову и увидишь, что это бабочка отогрелась, ожила она в тепле и теперь трепещет крылышками, тянется к свету.
      До весны в комнате бабочек я не оставлял и всякий раз, к вечеру, когда в доме становилось прохладней, когда остывала печь, относил своих гостей обратно в подпол, где они почти сразу снова засыпали.
      Было мне проще, веселей дожидаться через глухую северную зиму весеннего тепла, когда знал я, что вместе со мной ждет это тепло еще кто-то. Вот почему и берег я своих бабочек, помнил о них и редко когда позволял себе побеспокоить, поманить теплом, занести их в дом. Были они так же дороги мне, как и желтогрудые синички, и не мог допустить я, чтобы кто-то ловил моих тихих соседей по зимовью.
      Кто он, этот враг? Кто занялся по зиме охотой в моем доме?
      Осветил я фонариком все углы под крышей, но никого не нашел. И только подумал было, не зверек ли землеройка - большой охотник до всяких зимующих насекомых - завелся у меня в доме, как наверху, у самой печной трубы, что-то шевельнулось... Шевельнулось раз, другой и смолкло. Посветил я туда фонариком еще раз и разглядел, наконец, под крышей у печной трубы два сизых пушистых комочка - двух прижавшихся друг к другу птичек.
      Побеспокоил их свет моего фонаря, встрепенулись они - высунулись из сизых пушистых комочков сначала птичьи носики, а потом и головки. Пушистые комочки один за другим чуть опали и на том месте, где у птичек брюшко и грудка, сделались из сизых желтыми, а следом за желтым цветом проступили на грудках у птичек и черные галстучки.
      - Здравствуйте-пожалуйте, друзья дорогие! Так вот вы где, сердешные! А я-то думал, покинули вы меня, улетели от непогоды в лес. А вы тут живете-можете помаленьку.
      Обрадовался я тогда, так обрадовался, что совсем забыл поругать своих синичек за бабочек, за крылышки, что остались от бабочек на доске около печной трубы.
      Стоял я внизу, смотрел на птичек, удивлялся, радовался, а синички тем временем пошевелились снова, чуть приметно повертели головками, опять распушились пушистыми сизыми комочками и спрятали в эти комочки свои головки.
      Отвел я от птиц фонарик, спустился с чердака, забыл даже про ящик для рассады, который собирался мастерить, и стал готовить для синичек угощение.
      Натопил я свиного сала, вымазал им прутики и лучинки, вымазал густо, чтобы птичкам хватило моих угощений надолго, чтобы не ждали они меня лишний раз, снова забрался на чердак, по всему чердаку натыкал этих прутиков и лучинок и стал ждать, примут или не примут гости мое угощение.
      И синичкам свиное сало понравилось. Тут же отыскали они мое угощение и прутик за прутиком, лучинку за лучинкой стали выстукивать острыми, проворными клювиками.
      Так и появилась у меня посреди зимы новая забота: каждый день подкармливать своих постояльцев. И синички быстро привыкли к моим угощениям, догадались, где ждет их все время богатый стол, и теперь особенно не торопились выбираться из-под крыши на улицу даже в ясные, тихие дни.
      Устроил я для синичек кормушку и под окном, но эта столовая почти все время пустовала. Выпадет ясный день, стихнет ветер, выберутся мои постояльцы из-под крыши на улицу, попрыгают по забору, заглянут в одну, в другую дырочку - нет ли там каких букашек - и снова шмыг-шмыг друг за другом под крышу, склевывать с прутиков и лучинок свиное сало.
      Купил я своим синичкам и семечки на рынке. И теперь там, где складывали раньше мои птички крылышки бабочек, ото дня ко дню стала расти горка подсолнечной шелухи.
      За зиму привыкли мы друг к другу. Не боялись меня птички совсем, узнавали сразу, когда приходил я к ним на чердак, тут же подлетали поближе и смирно ждали, когда достану угощение. Разговаривал я с ними иной раз. Подзывал к себе, тихо посвистывая, и было мне вместе с этими доверчивыми синичками куда легче, чем одному, ждать первых весенних дней.
      Так и дожил я вместе с синичками до первого теплого солнца. Пришла весенняя пора, и услышал я у себя под окном звонкий, веселый колокольчик. "Тинь-тень-динь-день", - вызванивали мои желтогрудые птички раз за разом. Радовался я этой первой весенней песенке, радовался и грустил одновременно.
      А грустил я оттого, что совсем скоро должны улететь от меня мои птички в лес, к гнездам, - ведь вокруг моего дома не было ни одного деревца, что приглянулось бы этим шустрым синичкам. Немного оставалось нам побыть вместе. Готовился я к расставанию и уже привык, что все чаще и чаще отлучались мои синички из дому, что все реже и реже вижу теперь их под своими окнами. Забывали мои зимние соседи и свой чердак, и прутики, вымазанные свиным салом, и семечки, что по-прежнему приносил я под крышу дома. И я о них стал понемногу забывать, но тут вдруг опять вспомнил, да так неожиданно, что пришлось мне еще раз по-настоящему удивиться.
      Сидел я как-то у окна, писал рассказ о скворцах. Светило солнце, светило тепло, ясно. И вдруг слышу: постучал кто-то с улицы в окно. Тук-тук-тук. И никого нет. Потом в другое окно кто-то постучал коротко - и опять никого. И тут заметил я, что прыгают под моими окнами синички.
      Слыхал я, будто иногда синички стучат в окна и просят угощения. Посмотрел я на кормушку под окном - кормушка цела, семечки на кормушке есть. Есть угощение, и в достатке Так чего же просят у меня птички? Может, хотят попасть в дом, погреться, поблагодарить меня за заботу?
      Присмотрелся я тут к окну и увидел между рамами комара. О том, что у меня между зимними и летними рамами зазимовали комары, я, конечно, не догадывался. Но вот пригрело солнце, и комар ожил, затрепыхался, пополз по стеклу. И стоило комару оказаться на наружном стекле, как тут же появилась у окна синичка - и тук-тук по стеклу Но комара не достать...
      Постучали синички по стеклам, комара, конечно, не поймали и к вечеру снова куда-то улетели.
      Ну а потом встретил я настоящую весну с сосульками до самых окон, с первыми лужами у стены дома. И улетели от меня совсем мои добрые зимние гости-соседи. Уж тут их в доме под крышей никак не удержишь - зовет их лес.
      Улетели синички, а следом за тем увидел я на солнцепеке первую бабочку-крапивницу, дождавшуюся весны. Увидел, обрадовался и подумал: "Выходит, не всех бабочек разыскали за зиму мои гостьи - синички".
      ВОРОБЬИ
      "Воробей да воробей - кажется, и в названии этой дворовой птицы нет ничего особенного. Другое дело - пеночка, славка, синичка... А тут воробей, серенький, пыльный, ни одеждой не вышел, ни песни петь не умеет.
      Так и относился я к воробьям не то чтобы с презрением, а с каким-то безразличием: мол, есть он, воробей, и пусть себе живет, чивикает за водосточной трубой, подбирает под ногами у прохожих хлебные крошки и купается в первых весенних лужах посреди улицы...
      Ну разве сравнишь этого захудалого воробья с солидным скворцом, что восседает на крыше своего скворечника и, не обращая ни на кого внимания, колено за коленом выводит свою скворчиную песню?
      Да и в другом, считал я, не сравниться воробью со скворцом. Сколько пользы приносит скворец, сколько вылавливает он разных насекомых! А что воробей? Да я и не слыхал раньше, чтобы воробей ловил разных жучков и гусениц. Чаще приходилось слышать только жалобы на воробьев - то вишню в саду поклюют, то просо пообобьют на огороде. Вот поэтому от воробьев и ставят по садам и огородам пугала-страшилища, одно страшней другого. Ну а о какой уж пользе от воробьев может идти речь? Вред от них один, и только.
      Видел я воробьев и в деревне, и в городе. И в городе не слыхал я о воробьях ничего хорошего. Правда, и жалоб на них здесь почти не было: не было в городе садов, не было в городе огородов.
      Так бы и оставались для меня серые, чумазые воробьи бестолковым племенем нахлебников и разбойников, если бы не пришлось мне однажды пожить с этими самыми воробьями бок о бок целых два года. Да и здесь, наверное, не стал бы я слишком внимательно приглядываться к воробьям, если бы не одно обстоятельство.
      Поселился я в доме на самом краю деревни. Рядом не было ни кустика, ни кучки бурьяна, вокруг лишь вода и болотистый луг... Поселился я в доме и очень скоро заметил, что чего-то моему дому не хватает, чего-то недостает. Долго я ловил себя на этой мысли, долго не мог понять, в чем дело, пока не догадался, что недостает моему дому самых обыкновенных воробьев.
      Воробьи в деревне, конечно, водились, а вот ко мне почему-то заглядывали совсем редко. Налетят небольшой стайкой, рассядутся по коньку крыши, посидят, побегают взад и вперед по сухой дранке, которой покрыта крыша, слетят напоследок под самое окно, будто подразнят, а потом разом вспорхнут и, быстро-быстро трепеща коротенькими крылышками, унесутся обратно в деревню.
      Почему не любили воробьи мой дом? Может, потому, что стоял он на отшибе и не было вокруг ничего, что могло понравиться птицам? А может быть, обходили воробьи своим воробьиным вниманием мой дом и потому, что давно здесь никто не жил, а раз не жил человек, то что делать на этом пустом месте порядочному воробью?..
      Так и провел я все лето почти без воробьев. Но вот наступила осень, заявились ко мне под окно зяблики, заглянули стайками чижи и чечетки, а вместе с чижами и чечетками прилетели на разведку и воробьи.
      Прилетели они на этот раз по-деловому, все осмотрели, везде побывали, отыскали мою кормушку и, пожалуй, остались довольны: были на кормушке и хлебные крошки, и просо, и семечки, и овес.
      Кормушку воробьи очистили, посидели на заборе, потолковали о чем-то на своем языке и только к вечеру улетели обратно в деревню. А наутро снова всей деловитой стайкой пожаловали ко мне в гости. И снова их ждало угощение...
      Шли дни, и теперь каждый день видел я воробьев. Как я хотел, чтобы они остались у меня ночевать, чтобы остались насовсем, поселились здесь и никуда не улетали! Но не тут-то было... Ночевать воробьи отправлялись все-таки в деревню, хотя весь день с восхода до захода солнца проводили возле моего дома.
      Наступила зима. Но и она ничего не изменила. Воробьи по-прежнему помнили, где ждет их мое угощение, а позавтракав, пообедав и поужинав, покидали меня до следующего утра.
      Зима подходила к концу. Длинней становились дни, и у стены дома на солнцепеке осел и покосился седой морозный сугроб. А потом над сугробом вспыхнула робким огоньком первая весенняя капель. Она налилась, потяжелела и маленьким солнышком мелькнула сверху вниз.
      И почти тут же у меня под окном раздался громкий, задиристый воробьиный крик. А следом за этим три воробья взмыли к самой крыше, сбились в серый комок и, кувыркаясь и трепеща крыльями, свалились вниз на подтаявший сугроб.
      Началась весна, начались воробьиные ссоры, и все ниже и ниже стала опускаться с угла крыши большая голубая сосулька. Тут-то я и заметил, что мои воробьи вроде бы никуда не стали улетать на ночь. Я дождался нового вечера и совсем точно узнал, что воробьи стали забираться спать под крышу моего дома. А вскоре я увидел воробья с соломинкой в клюве. Он сидел на проводе над самым окном и с любопытством заглядывал ко мне в комнату...
      Теперь каждое утро я внимательно прислушивался, не раздастся ли в гнезде под крышей писк птенцов. И птенцы скоро запищали. Запищали и там, куда старый воробей носил соломинки, запищали и еще в одном месте выходит, другое гнездо я как-то просмотрел. Но зато потом я очень внимательно наблюдал и за птенцами, и за их родителями.
      Как же удивился я, когда обнаружил, что воробьи носят своим птенцам и бабочек, и мух, и комаров, и гусениц... Забыл я тут и вишневые сады, куда воробьи летали иногда поклевать вишню. Забыл и огороды, где росло просо и куда воробьи якобы заявлялись несметными стаями. Забыл я и скворцов, с которыми, казалось, бездельнику и разбойнику воробью нельзя было и сравниться.
      А что скворцы? Выведут к началу лета скворчат - и до свидания, улетят себе в лес, к лугу, и нет им никакого дела до моего огорода, до бабочек-капустниц, что напали на капусту. Улетели давно скворцы к реке, к озеру, к болоту и ночуют теперь там, а воробьи все крутятся и крутятся возле грядок, что-то выискивают, что-то высматривают, кого-то ловят. И так без конца до самой осени, пока не вырастят всех своих птенцов. А до осени воробьям приходится выкормить и обучить разыскивать корм не один, а целых два или даже три выводка желторотых ненасытных воробышков.
      Вот и посудите сами: кого должен я теперь благодарить за урожай на своем огороде?.. Конечно, неутомимого работяжку, серого воробья, что, попискивая, покрикивая для храбрости и веселья, денно и нощно торчит у меня под окном.
      Не знаю, может быть, где-то - в другом месте - и надо ставить по садам и огородам пугала-страшилища, одно страшнее другого, чтобы отпугивать воробьев, я же такие пугала ставить у себя под окном не стану. А вот пяток новых домиков специально для воробьев обязательно повешу вокруг своего дома еще с осени.
      ТРЯСОГУЗКИ У ОКНА
      Много путешествовал я по северным лесам и часто в дождь или в снег просил пустить меня на ночлег в деревенский дом, что встретился на пути. И открывали мне двери самые разные люди. Были эти люди и добрыми, и радушными, а другой раз и злыми, недоверчивыми. И мечтал я всегда о том, чтобы дверь в дом открыл мне хороший человек, от которого не останется потом никакой дурной памяти. Вот почему и старался я всегда заранее угадать, что за люди живут в том доме, который встретился мне на пути.
      Знал я давно, как по поленнице дров, выстроенной около дома, угадать аккуратного, чистоплотного и мастерового хозяина. У хорошего хозяина дрова всегда были напилены, наколоты и сложены в поленницу ровненько, ладно, полешко к полешку. Увидишь еще издали такую поленницу-игрушку, остановишься, залюбуешься ею, как хорошей картиной, и никогда не ошибешься, если посчитаешь, что живет в доме, у которого такая красивая поленница, очень старательный человек.
      Но вот беда - не всегда аккуратные и старательные люди оказывались еще и добрыми, гостеприимными. Придешь другой раз в такой чистый, опрятный дом - все здесь хорошо, все здесь к месту. А уйдешь из этого дома - и будет тебе казаться, что был ты не в теплой избе, а в холодном, нежилом помещении, которое давно покинули люди, а вместе с людьми ушли из-под крыши дома тепло и доброта.
      Выходило, что не обо всем заранее рассказывала мне поленница дров, нужна была мне еще какая-то другая наука, другая примета-подсказка, чтобы не ошибиться и не постучаться в дверь к человеку, который не очень рад твоему приходу. Как быть? Как узнать все заранее? И вот здесь-то и стали выручать меня птички.
      Увижу я издали возле дома сразу несколько скворечен, да еще будут эти скворечни не так чтобы нарядны с виду, а уютны и подходящи для птиц, и почти сразу решаю: "Живет в этом доме внимательный и добрый человек". А уж если следом за скворцами разгляжу тут же неторопливую, непуганую стайку воробышков-домоседов, шуструю синичку в саду-палисаднике под окнами, тройку - пяток трясогузок у крыльца или на крыше, то совсем спокойно делается мне на душе: не ошибся я - любит этот человек птиц. И если уж повелись у тебя рядом с домом разные птички и не трогаешь, не тревожишь ты их, значит, у тебя и на людей внимания и доброты хватит.
      И не сказки все это, не бабушкины приметы, а чистая правда, ибо почти всегда тянется птица к хорошему человеку и летит прочь от человека дурного. Правда и то, что из всех птиц лишь сороки да вороны не часто задумываются, что хорошо, что плохо, и больше крутятся там, где неопрятней мусорная куча да грязней двор. Но о сороках и воронах нет пока речи.
      Много я исходил, много избродил северных лесов. Но наконец остановился, и захотелось мне хоть годик-другой пожить на одном месте, понаблюдать за воробьями и синичками и за другими самыми простыми деревенскими птицами, которых не встретишь в глухой тайге. Встречал я в глухой тайге угрюмых глухарей; тайных, черных, под цвет самой тайги, дятлов; видел журавлей и лебедей, но вот поди ты, вспомнились мне синички и воробьи, и пришлось мне подыскивать себе дом в северной деревне.
      Подыскал я себе дом, заплатил за него немалые деньги, рад был очень, что появилась у меня крыша над головой, но радость моя скоро прошла: обнаружил я почти тут же, что не любили этот дом никакие птицы...
      Уж что за люди жили до меня в этом доме, я так и не узнал, - бросили они свой дом давно, уехали в другое место. Давно не строилась здесь, у стены дома, поленница дров, и не мог я сказать, справные или неряшливые были эти люди. Но был у моего дома огород. Обошел я весь огород, пригляделся к земле и все-таки сделал вывод: нет, не так вели себя на этой земле люди, как положено вести настоящему хозяину!
      Слышим мы часто одно и то же: "Земля да земля! Беречь, любить ее надо!.." А как беречь, как любить землю, когда она даже не веточка и не травинка, а всего-навсего земля: песок, глина, да еще вперемешку с камнями. Так что здесь любить, что беречь?.. Паши, копай себе вдоль и поперек эту землю-песок, землю-глину, вози сюда побольше удобрений, сей вовремя и собирай вовремя урожай. Вот то, что урожай беречь надо, понятно. Урожай могут погубить холода, летняя засуха, урожай может сгнить по осени, если задержаться с уборкой. Урожай надо беречь от полевок, от сусликов... А как беречь простую землю?
      Наверное, так же рассуждали и те люди, которые раньше владели огородом около моего дома. До поры до времени собирали они на этом огороде неплохой урожай. А если земля здесь родила, то почему не распахать земли побольше?.. А тут как раз рядом лежала еще полоска земли, не тронутая пока людьми веселая луговинка, и поросла эта луговинка густыми ивовыми кустами.
      Кусты спасали огород от солнца, хранили влагу под тенью листвы, принимали и прятали птиц, что по весне и лету охраняли огород от всяких вредителей. Защищали кусты огород и от ветра, не давали разгуляться ветру над вспаханной землей, что так и норовил выдуть землю до песка и оставить на месте богатого огорода мертвую пустыню.
      Но вот беда - кустики мешали расширить пашню. И, не думая ни о чем, бывшие хозяева огорода снесли бульдозером почти все кусты, распахали всю луговинку и расширили свой огород.
      Говорили мне потом, что первый год урожай вроде бы удался, а затем все на огороде начало сохнуть в летнюю жару, гореть на солнце. Не было больше кустов, не берегли они больше под тенью листьев влагу, не закрывали землю от солнца. Не стало кустов, и бросился на огород ветер, и принялся выдувать из земли комочки перегноя, кусочки плодородной почвы, оставляя на месте недавнего щедрого огорода лишь бесплодный, пустой песок.
      Так и отродил свое огород около моего дома и был брошен вместе с домом на произвол судьбы. И теперь вместо плодородной земли, как в настоящей пустыне, тянулись из конца в конец моего огорода вслед за ветром волны-холмики крошечных барханов.
      Голо и непривычно пусто было вокруг моего дома. И горько стало мне от мысли, что не сразу соберу я здесь, около себя, и скворцов, и трясогузок, и даже воробьев.
      Приехал я на новое место поздней-поздней осенью. По реке уже плыл мутный ледок-шуга, по берегу все шире и все дальше расходились ледяные закрайки, а земля на моем огороде давно промерзла. Поэтому и не удалось мне в ту осень посадить у себя под окнами ни одного деревца. И принялся я ждать весну.
      Весна не приходила долго. Долго стояли промозглые холода. Днем морозы чуть стихали, а ночью снова трещали круто и зло. Долго не показывались в наших местах первые скворцы, хотя ждал я их очень и давно приготовил для своих желанных гостей уютный домик-скворечню.
      Но вот скворцы наконец прилетели. Проснулся я утром, занялся сразу печкой, дровами, кухней и выбрался на улицу лишь к полудню. Гляжу солнышко вроде пригрело. И под этим долгожданным теплом вижу, показалась из-под снега на моем огороде темная земляная кочка-комочек. На солнце комочек успел подтаять, и теперь чуть приметно дымилась-дышала первая пробудившаяся земля.
      Загляделся я на этот оживший земляной вытаиш и не сразу услышал, как над головой у меня кто-то поскрипывает, потрескивает: "скрип-скрип, трык-трык..." Поднял я осторожно голову, боясь ошибиться, боясь разувериться, и увидел... скворца - большого, яркого, с фиолетовым отливом. Раздул мой скворец зобик и, чуть приоткрывая клюв, выводит еще не очень громко, еще не во весь голос, но уже весело, по-весеннему свою занятную скворчиную песенку.
      Ушел я потихоньку домой, присел у окна и гляжу через стекло на скворца, боюсь пошевелиться, боюсь спугнуть ненароком первого своего гостя. А скворец знай себе раздувает зобик, знай верещит на крыше скворечника.
      Как и всегда бывает, вслед за скворцами пришло и осталось на дворе первое большое тепло, и через несколько дней на моем огороде не было уже и пятна снега. А как только размякла, распустилась земля, так и принялся я побыстрей сажать по краям огорода самые разные кустики и деревца, чтобы приманить, оставить у себя птиц. И произошло чудо - пошла ко мне всякая перелетная птица. И кого только не видел я в эту весну на своем огороде среди кустиков и деревцев, которые только что посадил!
      Явились ко мне, конечно, и другие скворцы. Явились ко мне в гости и парами, и малыми стайками скворцы, что давно прилетели в поселок и уже приглядели себе там домики-скворечни. Видел я у себя под окном и большие стаи уставших в дороге, только что упавших с крыла на мой огород скворцов-путешественников, которые еще не закончили свой весенний путь и после отдыха улетали дальше на север.
      Останавливались среди моих кустиков и деревцов стайки зябликов, которых не пускала пока в лес непогода. Смешно приседая на лапки, то и дело покачиваясь, беспокойно суетились возле моего дома птички-каменки с подведенными будто углем глазами. Появлялись разом крикливые и шумные отряды дроздов. Сидели по забору чайки, а однажды видел я у себя на огороде даже крякового селезня, что поторопился в пути и вернулся домой еще до весенней воды.
      Видел я всех этих птиц, радовался, что поверили они мне, но знал в то же время, что не останутся они здесь, что разлетятся по заливам и озеркам чайки и утки, отправятся в ольшаники за реку дрозды, уйдут в сосновый бор зяблики. Разве что парочка-другая каменок расположится где-то поблизости, да еще трясогузки могут присмотреть для своего гнезда место в моих жиденьких кустиках.
      Трясогузки появились у меня в гостях раньше зябликов и каменок. Появились они тут же, как только из-подо льда на реке показалась первая полоска весенней воды. Побегали трясогузки по берегу реки, полюбовались на первые язычки разводья, посидели на старой лодке, что бросил кто-то у самой воды, а потом перебрались ко мне на крышу и целыми днями вели здесь свою охоту за мухами, которые выползли из разных щелей и собрались на крыше погреться на солнышке.
      Ловили трясогузки мух так ловко и так весело, что другой раз, завидя длиннохвостых птичек, что без устали кувыркались в воздухе, оставлял я все свои работы и подолгу стоял и смотрел на этих маленьких ловких охотников.
      Ловили трясогузки мух только на лету... Стоит такая длиннохвостая птичка на крыше, трясет своим беспокойным хвостиком и вдруг, будто что подтолкнуло ее, сорвется с места, окажется тут же в воздухе, перевернется через голову и снова стоит на том же самом месте и точно так же нетерпеливо трясет хвостом... А в клюве у нее уже большущая муха.
      Собиралось ко мне на крышу охотиться за мухами порой так много трясогузок, что, сидя дома, слышал я, как беспрерывно стучат по крыше их лапки. Крыша у меня была покрыта еловой дранкой. За несколько ясных дней дранка успела высохнуть, и теперь лапки трясогузок стучали по сухой, тонкой дранке, как по настоящему барабану.
      Слышал я, как топчутся у меня на крыше эти длиннохвостые ловкие птички, и раздумывал: "Хорошо бы они от меня никуда не улетели и остались жить где-нибудь здесь, поблизости. Ведь совсем скоро кустики мои распустятся, распушатся - и спрячет любая трясогузка в этих кустиках свое гнездо..."
      Уж не знаю, почему не приглянулся трясогузкам мой новый огород, обсаженный кустиками ивы, рябины, осиной и березкой, только исчезли вдруг эти птички с моей крыши все разом, и больше не встречал я их возле своих кустиков. Правда, иногда стал встречать я знакомых птиц у речки, на мостках, с которых брал воду. Но теперь, увидев меня, трясогузки тут же срывались с места и улетали куда-то вниз по реке.
      Переживал я, конечно, что не удалось мне в эту весну оставить возле себя всех птиц, которых любил. Поселились рядом со мной лишь скворцы в скворечне, да еще нет-нет и встречал я у себя под окнами смешную птичку-каменку, птичку-модницу. Она по-прежнему раскачивалась на своих лапках, так же вызывающе посматривала на меня, а когда я подходил поближе, то всегда встречала громким, воинственным криком. "Чек-чек, чек-чек", суетилась и сердилась одновременно моя каменка. Не пугал я ее, не тревожил лишний раз и как-то заметил, что заглядывает она порой в те самые ивовые кустики, что первыми прижились на моем огороде. Так и узнал я, что не трясогузка, а птичка-каменка первой устроила рядом с моим домом свое гнездо.
      "Ну, и хорошо. Ладно хоть эта птичка не испугалась меня. А там дальше видно будет - может, и другие какие птицы заглянут ко мне", - успокоил я себя этой мыслью, занялся огородными делами и забыл про своих трясогузок.
      Присел я как-то возле грядки с редиской. Редиску я посеял рано, а тут ударили холода, да еще с инеем, и боялся я, что не выживет мой овощ, не поднимутся теперь из земли нежно-зеленые листики. Но редиска выжила. И любовался я теперь первым настоящим листочком, который только что выбирался из земли. Радовался я этому листочку, радовался, что победил он все холода и рос себе смело и сильно. Посмотрел я затем чуть дальше по грядке, а там еще один такой же смелый листочек, а за ним еще и еще... Поднял я глаза от грядки, довольный, успокоившийся, и тут вдруг что-то быстро мелькнуло перед моими глазами. Не успел я ничего как следует разглядеть, а уже никого нет.
      Подумал я: "Может быть, это каменка шмыгнула к себе в кусты?" Пригляделся к кустам - не видно, не слышно птички. И тут из-под моей крыши выскочила и молча перепорхнула через забор трясогузка. Притаился я, жду, что будет дальше. Вижу - трясогузка берегом-берегом пробралась к моим мосткам и давай там охотиться за комарами, что вились над водой. Наловила птичка, видимо, предостаточно комаров и так же незаметно, без писка, без крика, снялась с места и низехонько, над самой землей, полетела куда-то вниз по реке. Думал я, что улетит она совсем. Но не тут-то было. Показав всем, что улетает она куда-то в сторону, повернула моя трясогузка обратно, подобралась к моему огороду, шмыгнула под забор, как заправский воробей, и сразу ко мне под крышу...
      Сижу я на корточках возле грядки с редиской и не верю сам себе. Неужели осталась у меня под крышей эта трясогузка? Неужели устроила там свое гнездо?
      Кошки у меня дома не было, чужих мяукающих разбойников к огороду не допускал мой пес, и птиц под крышей, конечно, никто не беспокоил. Да и сам я не решился посмотреть, правда ли, что ведется у меня трясогузка. Так и осталась эта длиннохвостая птичка жить рядом со мной будто в прежней тайне. И ждал я теперь только тот день, когда появятся, выберутся из-под крыши молоденькие трясогузочки-птенцы. Знал я, что будут они сначала все серенькие и не такие нарядные, как их родители. А вот как именно покажутся они мне, как первый раз объявят о себе, я себе не представлял...
      Ушли от нас последние весенние холода, и тут же вслед за большим, широким теплом объявились несметные отряды комаров. Днем, когда дул по реке ветер, комары где-то таились, будто отсиживались в засаде, а к вечеру, когда ветер стихал, появлялись разом и с гудом и писком толклись в воздухе серыми густыми облачками.
      Тут же пронюхали эти комары и дорогу ко мне домой. Дома у меня было тепло, и окно на ночь я никогда не закрывал. Навеселившись, нарезвившись теплым вечером, к ночи комары, наверное, начинали замерзать и не прочь были где-то погреться. Тут-то на пути и попалось им мое окно. Комары, разумеется, сразу же забрались в дом, разыскали спящего человека и, не раздумывая, набросились на него...
      Долго пришлось мне в ту ночь воевать с комарами, выгонять их из дома, ловить. И только к утру удалось одержать победу. А чтобы подобные нашествия больше не повторялись, затянул я окно плотной марлей.
      - Теперь, братцы мои, дорога вам в дом закрыта, а я, как и раньше, буду дышать свежим воздухом.
      Погасил я вечером свет, лег спать. И уже почти заснул, как вдруг услышал сквозь сон, будто что-то гудит, гудит где-то рядом и так настойчиво, так неприятно, что делается просто не по себе.
      Поднялся я с постели, осмотрел все вокруг, еще раз прислушался и только тут догадался, что виноваты во всем опять же те самые комары.
      Не забыли настырные насекомые мое окно и снова решили нагрянуть ко мне в гости. Добрались они до окна, но дальше этим разбойным отрядам пройти не удалось: помешала марля.
      Задержались тут первые отряды, столпились комары в недоумении, гудят, ищут дорогу в дом, а сзади все прибывают и прибывают новые ненасытные кровососы. Присмотрелся я как следует к окну да так и ахнул - вся марля была покрыта снаружи толстым живым слоем гудящих комаров.
      Хоть и знал я, что не найти теперь комарам дорогу ко мне, но все равно было мне как-то не по себе от этого настойчивого гуда-писка. А вдруг эти разбойники что-то придумают и все-таки доберутся до меня? Нет, уж лучше не надо. А может, закрыть от случайной беды окно? Но окно закрывать мне не хотелось - душно будет в доме. И пришлось мне мириться с этим изводящим гудом и учиться спать под воинственный писк миллионов комаров.
      Начинался этот неумолчный гуд-писк каждый раз с вечера и прекращался лишь тогда, когда поднималось солнце, а вслед за солнцем заявлялся и утренний ветер. Вот и выходило, что весь мой сон целиком зависел теперь только от комаров. И даже утром, прежде чем открыть глаза, слышал я через последний предутренний сон своих мучителей. И как раз тут, под самое утро, и стали мне сниться страшные сны, будто за мной кто-то гонится, будто кто-то хочет меня поймать, а я убегаю, но все никак не могу убежать...
      Но вот как-то проснулся я и по привычке стал вспоминать, какие страхи приходили ко мне сегодня во сне. И вдруг первый раз с начала комариного нашествия ничего не вспомнил... Что случилось? Что произошло? С опаской я посмотрел на окно. Обычно серая от полчищ комаров марля на этот раз, как и положено быть чистой марле, была не серой, а белой... Правда, комары за окном все же вились, но совсем не в таком числе, а потому и не так громко гудели.
      Посмотрел я на часы - времени было еще совсем мало, нет, не пора еще разлетаться комарам. Присмотрелся я к деревцам и кустикам, что росли у меня под окном - нет, не качаются они, не поднялся еще ветер, который мог бы разогнать комаров. Да и солнце еще только-только собиралось вставать из-за леса. Так что все-таки произошло, куда делись мои мучители?
      И тут показалось мне, что створка окна, открытого наружу, оставшегося за марлей, качнулась... Качнулась еще раз, и у самой марли замерла на какое-то мгновение знакомая длиннохвостая птичка. Замерла, трепеща крылышками, тут же вспорхнула вверх, исчезла, а створка окна снова качнулась.
      Подошел я потихоньку к окну... На створке открытого окна рядком сидело пять сереньких, молоденьких трясогузок-птенцов, только что выбравшихся из гнезда, а около них, высоко подняв головку и опустив вниз для равновесия длинный, вечно беспокойный хвостик, стояла на тоненьких ножках взрослая птичка, моя знакомая трясогузка. В клюве у нее был мохнатый комочек только что наловленных комаров. И к этому угощению тянули свои головки птенцы.
      Но вот угощение кончилось, и моя трясогузка, ловко соскочив со створки окна, метнулась к марле, возле которой бились комары и, застыв в воздухе на какие-то секунды, - раз-раз-раз - быстро набрала в клюв новый мохнатый комочек - комаров.
      Так и повелось у нас с тех пор изо дня в день: с утра пораньше приводила трясогузка к моему окну своих птенцов и ловила для них комаров. А чуть попозже стали и птенцы пробовать свои крылышки. Ловить комаров возле моего окна они научились очень скоро, и надоедливые насекомые, что старались забраться ко мне в дом, больше не будили меня, и страшные сны мне больше не снились.
      Когда же поднималось солнце и комары где-то прятались до следующего вечера, все мои трясогузки собирались на крыше дома, отдыхали после утренней охоты и готовились, как и по весне, еще к одной охоте - за мухами.
      И часто, увидев на крыше дома своих маленьких друзей, я останавливался, приветливо улыбался им и подолгу наблюдал, как молоденькие трясогузочки учатся кувыркаться в воздухе и ловить на лету больших синих мух.
      СКВОРЕЦ
      Давно собирался я завести себе скворца. Нравилась мне эта большая черная птица, птица умная и очень веселая. Хотел я скворца приучить так, чтобы держать его дома без клетки, как собаку или кошку. Но где взять скворца?
      Советовали мне поймать скворца прямо в скворечнике. Мол, заберется он туда к скворчатам, а ты и прикрой дырочку-леток сачком, каким бабочек ловят. Скворец и попадется, когда станет обратно вылетать.
      Слушал я такие советы и думал... Разве можно ловить птиц, когда у них птенцы в гнездах? Пропадут птенцы. Нет, на такое дело меня не подобьешь. Да и не нужен мне взрослый скворец. Взрослую птицу разве приучишь к себе как следует? Вечно будет она дичиться. Другое дело молодая птица, недавний птенец - с ним дружбу скорей заведешь... А где взять молодого скворца?
      И снова мне советовали: "Дождись, когда скворчата подрастут и станут сами выбираться из скворечника. Тут ты их и поймаешь. На ночь они все равно в скворечник забираются. Встань пораньше, возьми сачок, закрой сачком отверстие в скворечнике и постучи по столбу, к которому скворечник прибит. Скворчата кинутся прочь из скворечника и попадутся в сачок".
      Нет, не мог я и так поступить - не мог обмануть скворцов. Ведь поверили они мне, когда поселились в домике, который я для них смастерил. Как же я стану их ловить, когда не ждут они от меня ничего плохого? Да еще и обидятся потом, не прилетят на другую весну... И опять я остался без скворца.
      А скворчата тем временем подросли, полетали-попрыгали около скворечника и в один прекрасный день поднялись на крыло и вместе с родителями скрылись из вида.
      Не вернулись птицы ночевать в скворечник ни в этот день, ни в следующий. Так уж принято у скворцов: выведут они скворчат в саду около дома, а потом забудут сразу и сад, и родной скворечник до самой осени. И только осенью, перед отлетом, по первым крутым холодам, покажутся снова. Поверещат, посвистят, потрещат, будто прощаться прилетели с родными местами, и разом исчезнут до следующей весны.
      Все лето я не видел скворцов. Да, наверное, и не увидел бы до самых холодов, если бы однажды не отправился на лодке в дальний угол озера.
      Озеро в этом месте почти все заросло, и только узенькая и мелкая полоска-ручеек чуть проглядывалась через высокий тростник. Выключил я мотор, встал на корме, взял в руки багор, чтобы толкаться вперед, и только въехал в тростник, как услышал далекий шум. Шум нарастал, и тут над тростником поднялось черное живое облако.
      Облако становилось шире и длинней, и наконец я разобрал голоса птиц, а следом узнал в живых черных точках и птиц-скворцов.
      Скворцы еще немного полетали над озером, покричали, потом снова опустились в заросли тростника и сразу смолкли.
      Долго петлял я по узенькому ручейку, обратно возвращался уже в темноте, а птицы как опустились на болото, так больше и не показались.
      Выходило, что на болоте скворцы днюют и ночуют. С середины лета вода в озере обычно падала, грязь болота подсыхала, из воды поднимались новые кочки и пятачки ила, и скворцы, видимо, догадывались, где ждет их обильный стол, - здесь, среди подсыхающей болотной грязи, птицы и разыскивали себе пищу. Ну а если рядом пища и место само по себе тихое, так зачем отсюда куда-то улетать?
      Не знаю, так или иначе рассуждали эти скворцы, но только проторчали они на своем болоте до самых холодов. А как пришли первые крутые холода, так и объявились скворцы огромной шумной стаей у меня под окнами...
      Тут-то и отыскало меня мое счастье - достался мне, наконец, желанный скворец, и не старый, а молоденький, и по всему видно было, что покладистый и сговорчивый.
      Сидел я дома у окна, ждал, когда стихнет ветер, чтобы поехать на озеро ловить рыбу, и смотрел в окно. А прямо за моим окном сильный ветер кидал из стороны в сторону стаю скворцов. Потом эта стая, будто не совладав с ветром, последний раз вскинулась вверх и разом упала на большой, раскидистый тополь. Все птицы скрылись в ветвях и закричали так пронзительно, так громко, что даже через ветер и закрытое окно слышал я эти крики, как у себя дома.
      Дерево под скворцами и ветром гнулось и качалось. Я смотрел на дерево и ждал, что будет дальше - удержится ли стая среди листвы, или ветер снова подхватит скворцов и начнет кидать их из стороны в сторону?
      Дерево по-прежнему гнулось и раскачивалось, я переживал за скворцов... И тут что-то темное метнулось от печки к окну и со всего маху ударилось о стекло.
      Я вскочил со стула, кинулся к окну и на полу под окном увидел воробья...
      Черный, замаранный, как трубочист, воробей еще не оправился от удара, не шевелился, а только раскрывал рот и трясся всем тельцем.
      Я взял птицу в руки и стал вытирать у нее со спины сажу.
      - Как же, дурачок, ты попал ко мне в дом? Неужели через трубу? Наверное, не удержался на трубе и свалился вниз. А ведь труба-то у меня действительно никуда не годная...
      Уговорил меня как-то, сам не знаю как, печник не делать трубу у печки из кирпича - мол, кирпичная труба быстро развалится. Вот железную трубу поставить - другое дело: эта век простоит - и ничего с ней не будет. Согласился я, и получился у меня дом, как пароход, - торчит над крышей железная труба. Будь у меня труба кирпичная, не свалилась бы в нее птица, задержалась бы, уцепилась за кирпич, за глину. А за железную трубу не уцепишься: раз попал в нее, так и полетишь вниз...
      Пока я оттирал воробья от сажи, ругал печника и обдумывал, как мне эту неудачную печь переделать, в печи снова что-то зашуршало и снова что-то большое и черное метнулось от печи к окну и с грохотом ударилось о стекло.
      Я обмер. Стекло было на месте, а прямо на подоконнике, усевшись на хвост и выставив вперед ноги, сидел скворец.
      - Откуда ты? Как ты сюда попал?
      Поймал я скворца, оттер ему от сажи спинку, грудку - так и есть: перышки темно-коричневые, а не черные, как у взрослой птицы. Выходит, эта птица молодая, недавний птенец.
      Посадил я своего скворчонка в клетку, поставил ему блюдечко с кашей, дал хлеба с молоком, земляных червей, налил воды. А скворец сидит в углу клетки, надулся, клюв опустил и не то на меня сердится, не то думает, что ему теперь делать.
      Сидел так мой скворец минут пять, а потом, как услышал крики скворцов за окном, начал вдруг метаться, биться в клетке, да так жестоко, так отчаянно, что пришлось клетку тут же накрыть плащом.
      Под плащом скворец приутих. Сижу и я тихо и слышу: скворец носом по мисочке постукивает. Значит, есть принялся, значит, все в порядке - жить дома будет.
      К вечеру, как стемнело, снял я с клетки плащ. Сидит скворец, красивый, большой, нос любопытный, ноги длинные, проворные, а глаза умные; то справа на меня посмотрит, то слева.
      Погасил я свет, лег спать, и скворец мой притих. А утром, чуть рассвело, началось у меня дома такое, о чем и не расскажешь...
      И плащом я клетку накрывал, и прятал клетку вместе со скворцом в темный шкаф. Все равно: стоило услышать скворцу гомон скворчиной стаи, как начинал он биться и кричать. А скворцы, как нарочно, то стаей пролетят над домом, да так низко и близко, что палкой, кажется, достанешь. То упадут с крыла на огород и забегают, засуетятся под самыми окнами. То по забору и по проводам рассядутся, как сухие грибы на нитках: один к другому, крыло в крыло.
      Терпел я день, терпел другой - не унимается мой скворец, бьется, кричит... Что же мне делать? Ждать, когда скворцы улетят на юг? А когда это будет: через неделю, через месяц? У этих скворцов все каждый год по-разному: то рано улетят, то поздно. А может быть, просто извиниться перед моим скворцом за негодную трубу, в которую он свалился, и отпустить его, чтобы не бился в клетке?
      Скажу вам честно: не думал я слишком долго. Жалко мне стало скворца еще тогда, когда только посадил я его в клетку Жалко - и все тут... а за эти дни жалость еще больше стала.
      Подошел я к окну и открыл клетку.
      Вылетел мой скворец пулей - кинулся к забору, сел на жердь, будто упал откуда, и тут же стал прихорашиваться. А потом раза два вскрикнул, да не так, как у меня в клетке, а радостно, звонко, и быстро-быстро полетел туда, где только что большая шумная стая скворцов опустилась на дерево и сразу раскачала высоченный тополь.
      Так и не завел я себе скворца до сих пор. А трубу в печке давно переделал.
      ПЕТЬКИН СНЕГИРЬ
      Был у меня друг - Петька. Жили мы с ним по соседству, всего через два дома, и почти всегда занимались одними и теми же делами. Заведу я себе кроликов, и Петька тут же заведет. Выращу я себе хорошую собаку, и Петька не успокоится до тех пор, пока не раздобудет такого же породистого щенка... Словом, все у нас с Петькой было похоже, кроме одного: не было у него попугая.
      Попугая привез я из Москвы, посадил в просторную клетку и стал его учить разговаривать. Правда, надежды на то, что заговорит он, было у меня мало - ведь попугай мой был не какой-нибудь знаменитый какаду, а всего-навсего волнистый, зелененький и совсем небольшой. Когда учить попугая русскому языку мне надоело, открыл я настежь дверку его клетки и разрешил ему разгуливать по всему дому, только на форточку прибил сетку, чтобы мой питомец не улизнул на улицу.
      А на улице в это время шел снег, ударили морозы, и попугаю, улети он от меня, пришлось бы совсем худо. И он будто понимал, что на улице сейчас плохо, и очень робко поглядывал через стекло на белые пушистые сугробы, что начали расти у забора. И лишь вечером, когда на улице становилось темно и сугробов за окном не было видно, мой попугай смелее расхаживал по подоконнику и нет-нет да и отваживался поскрести клювом полоску льда, намерзшую на окне.
      Ну а когда садился я за стол и принимался печатать на пишущей машинке, попугай был тут как тут, усаживался прямо на машинку и так катался вместе с листом бумаги взад и вперед, взад и вперед, мешая мне печатать и все время норовя ухватить клювом и разорвать лист...
      Вот тут-то Петька, если он был в это время у меня в гостях, не выдерживал и начинал выпрашивать занятную птицу.
      - Ну отдай попугая. Ну чего тебе стоит - ты уже подержал, а у меня еще не было...
      Или так:
      - Жадина ты. Для друга пожалел. Я о тебе был лучшего мнения.
      Хоть и любил я Петьку, хоть и дружили мы очень крепко, но отдавать кому-то, даже самому лучшему другу, птичку, которая привязалась ко мне, не собирался. Этому учил меня еще мой отец. Отец очень любил птиц и часто говорил: "Птицы редко верят человеку, а если поверят, то поверят до конца и станут очень верными друзьями. А с друзьями расставаться никак нельзя..."
      Вот и объяснял я все это Петьке, обещал и ему привезти в следующий раз такого же попугайчика, даже лучше. Но Петька не унимался, всегда уходил от меня обиженный, а потом вообще стал все реже и реже приходить в гости.
      Я, конечно, расстраивался и уже почти собрался ехать в Москву за вторым попугайчиком, для своего друга, как вдруг Петька пришел ко мне очень веселый и громко заявил:
      - Ну что, съел? Сиди со своим попугайчиком, а у меня такая птица будет, что умрешь от зависти.
      Я очень обрадовался, что Петькина грусть прошла, но сначала ничего не понял: какую птицу собирается завести себе Петька? А разгорячившийся Петька продолжал:
      - Знаешь, какую птицу? У тебя такой сроду не было. С красной грудкой, и поет еще - не то что твой скрипун: трещит и трещит только...
      Попугайчик действительно не умел петь, он только кричал, когда ему было весело или когда видел меня с угощением в руках. И кричал громко и не совсем приятно... Я насторожился: откуда это Петька возьмет вдруг поющую птицу?
      - Снегиря я себе заведу. Вот что, - решительно заявил мой друг.
      - А где ты его возьмешь? - поинтересовался я, зная, что поблизости от нас нет никакого зоомагазина.
      - Поймаю. Да еще самого лучшего.
      - Где поймаешь? - еще раз удивился я.
      - На рябине. Он теперь ко мне каждый день прилетает - и утром, и вечером. И рябину ест. Пойдем, покажу.
      И мы тут же пошли смотреть снегиря.
      На самой вершине рябины, что росла у Петьки под окном, действительно сидел снегирь. Он сидел спокойно и время от времени громко подавал голос.
      "Фью-фью... фью-фью..." - с перерывами и немного грустно высвистывал снегирь.
      Мы остановились, замерли, боясь испугать птицу, и любовались ее малиновой грудкой, сизыми крылышками, белыми штанишками и темной шапочкой.
      "Фью-фью... фью-фью..." - снова подала голос красавица птица. И почти тут же в ответ ей с березы, что росла у дороги, прозвучало такое же негромкое: "фью-фью... фью-фью..."
      Это была чудесная снегириная перекличка, вечерняя поверка перед близкой морозной ночью. Я не мог оторвать глаз от птиц, а Петька дергал меня за рукав и нетерпеливо шептал:
      - Вот этого и поймаю. Он каждый день прилетает - и утром, и вечером.
      - Не лови, - отвечал я Петьке, не отрывая глаз от снегиря. - Пусть живет...
      - А у меня что - жить не будет? У меня тепло и корма хватит, сердито шептал мне Петька.
      - Не лови, - еще тише просил я.
      - Поймаю...
      И Петька снегиря все-таки поймал. Уж как он перехитрил эту осторожную птицу, не знаю. Прибежал ко мне мой друг запыхавшийся, остановился в дверях и прямо с порога выпалил:
      - Поймал. Пойдем смотреть.
      Я не очень охотно поднялся, взял шапку, ватник - мне не хотелось идти смотреть птицу, которая пугливо бьется в клетке. А Петька, будто поняв, почему я медлю, насильно потянул меня к двери:
      - Да ты не бойся - не бьется он. Ручной он совсем.
      Мы вошли к Петьке в комнату, и тут же, у окна, увидел я снегиря, такого же красивого и такого же спокойного, как недавно на вершине рябины. И снегирь совсем не боялся нас и даже не искал выхода из клетки - он, видимо, с большим удовольствием шелушил семечки подсолнуха, которых не пожалел ему мой друг.
      Ни одно перо у него не было помято, сдвинуто с места.
      - Как он так? - единственное что произнес я.
      - А вот так: сам в ловушку пошел и сразу есть в клетке принялся, видишь как.
      Я долго еще сидел у Петьки и любовался удивительной птицей. Раньше я часто держал дома снегирей, держал всю зиму до весны, а весной, когда приходило тепло, отпускал их на волю. Снегири мне попадались разные. Бывали и такие, что никак не желали жить в неволе. И такие, что очень скоро брали из рук мучных червей. Но этот, Петькин снегирь, был совсем особенный, будто всю жизнь только и делал, что жил здесь, у Петьки в доме.
      Зима в этом году была суровой, злой. Снега выпало много. Сугробы почти сразу придавили к земле все травы, что росли у дорог и на которых еще с осени кормились разные птицы. Рябины в эту осень вызрело немного, и снегири, что крутились с осени возле наших домов, очень скоро отправились дальше, на поиски пищи, и покинули наши места до весны. И, видя, как худо приходится по зиме птицам, я даже радовался, что снегирь-красавец, доставшийся Петьке, живет в тепле и каждый день сыт.
      Приближалась настоящая весна. С крыш уже падали в сугробы капельки-искорки весенней воды, а после каждой новой ночи все ниже и ниже свешивались с крыш весенние сосульки. Уже ссорились и кувыркались на крышах воробьи, уже разлетелись по кустам вороны и сороки, поближе к своим гнездам, и вот-вот должны были появиться первые грачи.
      Тут-то и пришел ко мне Петька с вопросами: "Что делать? Как быть со снегирем? Отпускать или нет? Уж больно он в окно все поглядывает и биться начал - весну узнал..." Мы долго рассуждали, как быть, и наконец решили снегиря выпустить, но не сейчас, а чуть попозже, когда ночные морозы приутихнут и совсем оттают почки на деревьях. Тогда снегирю будет чем питаться - ведь ранней весной почки для снегиря первая пища. Ну а пока суд да дело, посоветовал я Петьке выпускать снегиря летать по комнате.
      Всю зиму Петькин снегирь сидел в клетке. Дома у Петьки жил ужасно наглый кот, который все время слишком внимательно посматривал на птицу. Ну а теперь, когда стало потеплее, кота можно надолго выставлять на улицу, а снегиря выпускать в комнату, чтобы тот поразмял свои крылья, - ведь от долгого сидения в клетке птицы могут совсем разучиться летать.
      День ото дня снегирь летал все лучше и лучше. Сам по вечерам забирался в клетку. Петька был доволен. И вот настало время вынести клетку с птицей на улицу...
      Нет, выпускать снегиря было еще рано. Когда птица живет дома, она теряет всякую осторожность. Поэтому и решили мы сначала показать снегирю все, что делается вокруг, - пусть на котов из клетки посмотрит, пусть ворон увидит и вспомнит, как от них спасаться. Словом, стал Петька каждый день выносить клетку с птицей на крыльцо, но дверку у клетки пока не открывал.
      Прошел день, другой, третий. Снегирь осмотрелся, научился пугаться, когда мимо пролетала ворона или проходила у крыльца кошка, и петь стал куда громче, чем в комнате. Тогда и открыл Петька дверку...
      Снегирь долго не решался вылететь. Наконец все-таки отважился и уселся на порожек, отсюда еще раз внимательно все высмотрел, а потом вдруг вспорхнул и не очень поспешно взлетел на вершину рябины, как раз туда, где увидел я его в начале зимы.
      Снизу снегирь показался мне совсем небольшим. Он отряхнулся, распушил и снова гладко собрал перья на грудке и спинке, потом повертел головкой, подергал хвостиком, немного поприседал на лапках, несколько раз свистнул и полетел к лесу.
      - Прощай, птичка! Счастливого тебе пути! - сказали мы с Петькой каждый про себя и, постояв немного, разошлись по домам.
      А вечером ко мне явился встревоженный Петька и сообщил, что снегирь вернулся. Вернулся к вечеру и, как обычно, забрался в свою клетку.
      - Хорошо, хоть клетку я не убрал, а то куда бы он делся, - закончил свой рассказ мой друг.
      На ночь Петька занес снегиря в дом, а утром снова вынес на крыльцо и снова выпустил. И снегирь снова улетел в лес, а к вечеру опять вернулся домой и забрался в клетку.
      Так продолжалось дня три, а потом снегирь все-таки не вернулся, улетел совсем.
      Петька еще подержал клетку на крыльце несколько дней, но никто не прилетел, и клетку убрали. Мы были оба очень довольны: птица благополучно пережила зиму, дождалась весны, а сейчас снова вернулась в свой родной лес. Чего еще лучшего желать.
      - Все. Все окончилось благополучно, - сказал я сам себе и спокойно занялся своими делами.
      Как всегда, вечером я сидел за столом, печатал на пишущей машинке свой новый рассказ, тут же на машинке сидел и ездил вместе с листом бумаги взад и вперед, взад и вперед мой маленький друг, зеленый волнистый попугайчик. Я тихо разговаривал с ним, а он будто прислушивался к каждому моему слову, наклоняя головку то направо, то налево...
      Я рассказывал своему маленькому другу - попугаю, как неожиданно началась и как все-таки благополучно окончилась история Петькиного снегиря, и совсем не знал, что как раз сейчас, в это время, почти в сумерках, Петькин снегирь вернулся обратно к Петьке, но не нашел клетки и устроился на ночь на крыльце, под крышей. Если бы я это знал, я бы тут же побежал к Петьке, поймал бы снегиря и посадил в клетку.
      Но ни я, ни Петька ничего не знали... Снегирь спокойно заснул, распушившись, как пуховой шарик, а в это время к живому пуховому шарику неслышно крался наглый кот.
      Утром на ступеньках крыльца Петька нашел несколько сизых перышков все, что осталось от удивительной птицы.
      УСАТЫЙ РАЗБОЙНИК
      Люблю или не люблю я кошек, обыкновенных домашних кошек? Я часто задаю себе этот вопрос и все никак не могу на него ответить.
      Скажите, пожалуйста, ну как не любить этих милых домашних животных, что первыми встретят тебя на крыльце деревенского дома и тут же ответят на твое "кис-кис" своим просящим "мяу"...
      Нет, домашние кошки удивительно ласковые, милые существа. Так почему же не могу я прямо и сказать: "Да, я очень люблю кошек". А все дело в том, что с домашними котами и кошками я почти все время воюю. Да, да, воюю по самому настоящему, считая этих мяукающих лицемеров пронырами и даже разбойниками.
      Еще очень давно родители подарили мне маленького пушистого котенка. Котенка мы назвали Барсиком. Барсик быстро рос и скоро стал большим, усатым котом.
      Кот Барсик был очень ласковым и очень умным. Умным он был настолько, что довольно скоро догадался, как добраться к рыбкам, которые плавали у меня в аквариуме.
      Сначала кот только смотрел на рыбок, и мне казалось, что он, как и все мы, любуется не налюбуется красными меченосцами и искряще-черными шварцами. Но увы, такому молчаливому любованию скоро пришел конец. Барсик усмотрел, что аквариум сверху прикрыт не слишком тяжелым стеклом, и, подпустив под это стекло лапу, преспокойно сдвигал его в сторону. А затем забирался на аквариум и принимался за рыбную ловлю...
      Рыбной ловлей в аквариуме этот кот-разбойник занимался с завидным терпением: или просто замерев над самой водой и ожидая, когда рыбки сами поднимутся к поверхности, или опустив лапу в воду и норовя ухватить плавающую среди травинок рыбешку. И всегда, стоило заслышать ему, что кто-то из нас идет в комнату, этот кот-рыболов стрелой срывался с места и прятался где-нибудь в углу.
      Выходило, Барсик преотлично знал, что занимается разбоем, если так поспешно скрывался от наказания, хотя никто ни разу этого наглого кота так и не наказал. Ну, скажите, мог ли я все время с любовью относиться к этому разбойнику? Я очень любил аквариум и рыбок, а потом скоро стал замечать за собой, что все меньше и меньше люблю своего кота.
      Ну а если бы у вас дома жили птички и ваш кот все время искал бы случая поохотиться за канарейкой или попугайчиком?
      А ведь не раз такая беда случалась - кот все-таки добирался до птичек... Нет уж, нет, никогда в моем доме, где постоянно жили самые разные птицы, не будет никакого кота. "Никогда", - дал я себе слово и, чтобы не изменить этому слову, стал учиться поменьше любить домашних котов и кошек. Уж тут ничего не поделаешь: в одной комнате никак нельзя держать и птичек, и усатого разбойника.
      Но порой кот, настоящий кот - охотник за мышами, был мне все-таки очень нужен.
      Не секрет, что вокруг каждого деревенского дома с осени собирается очень много мышей. Летом эти серенькие, быстрые зверьки преспокойно разгуливают по огороду, по двору, на лето они переселяются даже в кусты, растущие за огородами, а то и в соседний лесок, а ударят холода - и эти догадливые грызуны тут же отправляются к жилью человека и прежде всего забираются к тебе в подпол.
      В подполе мыши будут оставаться днем, а по ночам станут выбираться в комнату, на кухню и примутся носиться по полу, научатся забираться на столы, на кухонные полки, в шкаф и даже на печь в поисках корма. И бывало такое, что отряды мышей за очень короткое время добирались до всех моих запасов и принимались их с необыкновенной поспешностью уничтожать, перетаскивая награбленное в свои кладовые.
      Что делать? Как остановить нашествие этих прожорливых завоевателей? Вот если бы был в доме кот, большой, сильный, ловкий! Такой охотник быстро бы навел порядок и разогнал наглых мышей. Но дома у меня, как всегда, жили птички, и дорога коту сюда была напрочь закрыта.
      А мыши, видимо чувствуя мое бессилие, от ночи к ночи вели себя все наглей и наглей и очень скоро вообще перестали убираться на день в подпол. Теперь они хозяйничали в моем доме круглыми сутками, прямо на моих глазах таща к себе в кладовые кусочки сухарей, крошки хлеба, рис и овсянку.
      Нет, с этим надо что-то делать, обнаглевших разбойников надо срочно остановить. И я, вспомнив, что мой пес умел неплохо ловить мышей в поле и в лесу, стал забирать его в комнату.
      Да, действительно, мой четвероногий друг принялся было за охоту на мышей, день-другой поносился по комнате, по кухне за нахальными грабителями, сваливая на своем пути лавки и табуреты, роняя постоянно кочергу, стоявшую у печки, и опрокидывая ведра с водой. Но уже на третий день эта охота собаке, видимо, надоела, а на четвертый или на пятый я увидел своего пса, мирно спящим на полу возле миски с кашей, и тут же, в собачьей миске, увидел мышонка, преспокойно выбиравшего что-то для себя...
      Уж не знаю, как долго продолжалась бы эта мышиная осада, если бы однажды к нам в гости не пришел соседский кот.
      Правда, в дом этот кот не просился. Он пробрался ко мне в подпол, и очень скоро после такого визита мои оккупанты-мыши заметно приутихли...
      О визитах соседского кота я узнавал по следам на снегу. Снег выпал совсем недавно, и теперь на этом свежем снегу оставались следы всех моих прошеных и непрошеных гостей.
      День, другой - новых следов кота возле моего дома не появлялось, и мыши снова предпринимали яростное наступление на мое хозяйство. Но стоило мышам снова разойтись, как соседский кот, будто специально ждавший, когда разбойники забудут про него, опять являлся к нам в гости и опять здорово пугал мышей.
      Так и повелось у нас: кот-спаситель вовремя являлся к нам на помощь и быстро наводил порядок.
      Чтобы не спугнуть нашего избавителя, я стал совсем редко отпускать свою собаку бегать по двору. Теперь она почти все время проводила у меня в комнате, а на прогулку отправлялась только вместе со мной, да и то по вечерам.
      Так бы и прожили мы всю зиму, так бы мирно и дождались весны, если бы у меня под крышей, на чердаке, не поселились на зиму синицы.
      Зима стояла холодная, снежная, ветреная. Птицам приходилось совсем плохо. Вот и догадались две синички забраться ко мне под крышу, на чердак, и здесь проводить холодные и метельные дни.
      На чердаке птички ночевали, прижавшись к теплой печной трубе. Здесь они и разыскивали себе пищу: бабочек, пауков, мух, забившихся на зиму в щели и трещины досок, стропил. Отсюда синички пробирались и ко мне на сеновал, и в дровяник, где были сложены дрова и где под отставшей с поленьев корой можно было отыскать жирных короедов. Ну а потом я сам стал подкармливать птичек - устроил для них под крышей птичью столовую и был очень рад, что помог синичкам пережить трудное для них время года.
      Вот об этих синичках, живущих у меня под крышей, на чердаке, и прознал как-то соседский кот, которого до этого я считал своим избавителем.
      Уж почему именно охота за мышами показалась этому коту менее интересной, не знаю. Только однажды застали мы усатого разбойника на месте преступления, и, опоздай мы хоть на минуту, плохо пришлось бы доверчивым птичкам, поселившимся у нас под крышей.
      Вечером, как обычно, я отправился с собакой на прогулку к соседнему леску. Мы немного побродили по глубокому снегу и повернули обратно. Я шел к дому медленно, мне некуда было особенно торопиться, а вот мой четвероногий друг всегда несся к дому сломя голову, вскакивал на ходу на крыльцо и тут нетерпеливо ожидал меня. Уж такая у него была привычка...
      Я подходил к крыльцу, открывал дверь, впускал в дом собаку. Собака тут же неслась к своей миске, будто эту миску у нее кто-то мог украсть за время нашей прогулки, с радостью находила ее, но если не обнаруживала там ничего съестного, то садилась у пустой посуды и, от нетерпения переступая передними лапами, начинала подскуливать и повизгивать, торопя меня с ужином, который давно был приготовлен для нее и теперь стоял на плите в большой кастрюле.
      Вот и на этот раз я не торопясь шел к своему крыльцу и уже представлял себе, как откроется дверь в дом и как в дом вместе с проголодавшейся собакой ворвется клубами морозный пар... Но на крыльце собаки не оказалось.
      Я недоуменно огляделся, но нигде ничего подозрительного не заметил. Тогда я поднялся на крыльцо и попробовал дверь. Нет, дверь, как обычно, была плотно закрыта, и войти в дом без моей помощи собака вряд ли бы смогла.
      Но на всякий случай, чтобы рассеять сомнения, я открыл дверь, вошел в дом и позвал собаку. Нет, в доме собаки не было...
      Я снова вернулся на крыльцо и не очень громко позвал:
      - Дружок, Дружок.
      Дружок не откликался. Я еще раз, и на этот раз громче, произнес:
      - Дружок, Дружок.
      И тут же услышал откуда-то из глубины сарая нетерпеливое повизгивание собаки...
      В сарае, у лестницы, поднимавшейся на чердак, сидел мой пес, смотрел наверх и нетерпеливо скулил, будто очень хотел достать что-то там, вверху.
      Я посветил наверх фонариком и на самом верху лестницы увидел соседского кота...
      Этот кот как ни в чем не бывало, распушившись и раздувшись, словно пуховой шар, сидел на верхней ступеньке лестницы и зло поблескивал своими зелеными глазами в нашу сторону.
      - Нет, братец, ты не случайно забрался сюда, - произнес я вслух и тут же в свете фонарика под крышей увидел своих синичек. Они проснулись и испуганно вертели головками. А кот, видимо чувствуя себя в полной безопасности - мол, разве добраться сюда, к нему, собаке, - то и дело жадно поглядывал на птичек.
      - Нет, так дело не пойдет. Хочешь - лови в нашем доме мышей, но дорогу на чердак, к синичкам, напрочь забудь, - грозно произнес я и полез по лестнице наверх.
      Все-таки этот соседский кот был ужасно наглым созданием. Нет, он не убежал от меня. Дождавшись, когда я почти добрался до чердака, он неторопливо приподнялся на лапах, выгнул дугой спину, воинственно поднял хвост, зло растопырил усы и не слишком поспешно отступил в другой угол чердака. И отсюда он не собирался сразу уходить. Только после того, как я подошел к нему и снова принялся громко ругать его за птиц, кот шмыгнул в сторону, оказался там, где я увидел его, у входа на чердак, и оттуда стрелой скользнул вниз мимо растерявшейся собаки.
      Так посреди зимы мне неожиданно прибавилось хлопот.
      Во-первых, наши серьезные переговоры с котом, застигнутым на месте преступления, могли привести к тому, что кот вообще позабудет наш дом, и тогда мыши тут же возьмут реванш за все прошлые поражения. Во-вторых, если кот не испугается и не покинет наш дом, то не станет ли он теперь, прознав дорогу на чердак, охотиться только за птичками?
      И мои худшие опасения подтвердились.
      Прошло три дня с того злополучного вечера, когда собака обнаружила кота, забравшегося на чердак. Кот к нам в гости больше не приходил, и мыши снова стали вести себя так же вызывающе, как в самые тяжелые для меня дни мышиных нашествий. Я опять мог надеяться только на помощь собаки. Собака теперь целыми днями сидела в доме, и, конечно, занятые отражением атак грызунов, мы пропустили очередной набег кота на наш чердак.
      К счастью, этот набег пришелся на светлое время суток. Я сидел у окна, что-то делал. За окном густой стеной несло снег. В такую слепую от густого снега погоду на улице обычно не встретишь ни одной птички, и я был спокоен за своих синиц, которых прочная крыша спасала от любой непогоды.
      И как раз тут под окном на снегу через полосы снега увидел я темное пятнышко. Пятнышко появилось неожиданно, пошевелилось. И почти тут же около первого пятнышка появилось второе...
      Птички. Синички. Откуда они? Где были до этого? Как очутились здесь в такую непогоду?
      А синички испуганно жались под снегом и никуда почему-то не улетали.
      Беспокойная мысль заставила меня очнуться и броситься на чердак. И на чердаке, рядом с печной трубой, увидел я соседского кота.
      В этот раз кот не стал испытывать мое терпение, не стал прикидываться невиновным и играть со мной в кошки-мышки. Он, видимо, чувствовал свою вину и тут же кинулся прочь с чердака.
      А там, где он только что сидел, увидел я на доске зеленоватое перышко.
      Нет, кот не мог съесть птиц - птички живы, они только что были у меня под окном. Они вовремя почувствовали опасность и улетели с чердака. Наверное, кот только хватил лапой по синичьему хвостику - вот перышко и выпало.
      Я обошел весь чердак, но других следов преступления не обнаружил. А очень скоро в щель под крышей одна за другой проскользнули мои птички и долго озирались по сторонам, долго и беспокойно крутили своими головками, прежде чем снова подлетели к трубе.
      Я задумался: что же теперь делать? Очень не хотелось мне оставаться в доме один на один с полчищами прожорливых грызунов, но я все-таки решил собаку больше не держать возле себя - пусть она снова живет на улице, гоняет этого негодного кота и стережет наших птичек.
      С тех пор путь к нашему дому соседскому коту, да и всем другим котам и кошкам, был заказан. Моя собака недолюбливала этих проныр и разбойников и зорко следила за каждым непрошеным гостем. И мои синички снова спокойно жили на чердаке, под крышей.
      А вот мне самому пришлось худо. Порой мыши так одолевали меня, что я готов был уже идти к разбойному соседскому коту и молить его о помощи. Но я сдержал себя и к негодному коту за помощью не пошел.
      А помог мне один умный человек. Он был садоводом и тоже недолюбливал мышей, которые не раз портили его яблони. Он-то и подсказал мне, что мыши, оказывается, ужасно боятся запаха чернокорня.
      Чернокорень - это такая трава. Я часто видел ее летом и осенью недалеко от своего дома, но не знал, что корешки чернокорня хорошо отпугивают мышей.
      Кусочки корней чернокорня я разложил по всем углам комнаты, положил даже на печку, в шкаф и на кухонную полку, куда тоже забирались мыши, и, даю вам честное слово, с тех пор мыши стали вести себя в моем доме куда приличнее.
      СТАРАЯ СКВОРЕЧНЯ
      У меня под окном долго висела старая-престарая скворечня. Эту скворечню повесили здесь, наверное, очень давно - прочно прибили ее большими гвоздями к высокому столбу, подарив скворцам и воробьям новую уютную квартиру.
      Но шло время, дожди и ветры терзали безжалостно и столб, и птичий домик, и со временем скворечня потемнела, крыша ее покоробилась, приподнялась краем над стенками, стенки кое-где потрескались, трещины разошлись, и теперь в прошлом ладный, аккуратный домик-скворечник больше походил на старый разбитый ящик.
      Я хотел снять эту старую, отжившую свой век скворечню и на ее место прибить новую, только что сделанную, но забираться на столб побоялся. Столб тоже не устоял против ветра и дождя, подгнил и мог вместе со мной свалиться на землю. Тогда я махнул рукой и на старую скворечню, и на старый столб и повесил новый домик для птиц немного в стороне, подняв его над крышей своего дома.
      Новую скворечню я повесил еще с осени, чтобы она немного, как скажут, обвиселась до весны, чтобы стенки и крыша ее потемнели и не отпугивали птиц цветом только что струганного дерева.
      Прошла осень, подходила к концу зима, приближалась весна, и я с нетерпением стал ждать, когда же прилетят скворцы, когда же поселятся в домике, который я устроил для них, и запоют свои чудесные скворчиные песни.
      Я давно знал, как прозвучит первый раз эта весенняя песенка. Только что вернувшийся скворец появится около моей скворечни обязательно днем, когда мартовское солнце поднимется повыше и ранневесенний день разойдется вовсю ласковым теплом. И тогда скворец появится, присядет сначала на соседнее дерево, оглядится, подождет чего-то и только потом перелетит на крышу скворечника. Здесь он снова оглядится, снова чего-то подождет, прежде чем заглянуть внутрь своего будущего жилища. И наконец опять вспорхнет на крышу скворечника и, чуть распустив крылышки, примется выводить раз за разом колена своей удивительной песни.
      Если подумать, то песню скворца трудно будет назвать настоящей птичьей песней - здесь нет ни звонких колокольчиков, как у синиц, ни трелей, как у соловья, ни глубоких свистов, как у певчих дроздов. И кажется порой, что скворец вовсе и не поет, а только перебирает клювом вот и слышим мы какие-то странные потрескивания, поскрипывания, и лишь изредка эти потрескивания и поскрипывания перебиваются короткими свисточками, чем-то похожими на далекие свистки деревенских мальчишек.
      Но если так подробно не разбирать скворчиную песню, если встретить ее радостно, весело, как встречаем мы самих скворцов, только что вернувшихся к нам после долгой зимы, то не заметите вы ни скрипов, ни тресков, ни свисточков - и песня скворца будет для вас литься, журчать беспокойным и быстрым весенним ручейком.
      Нет, прекрасна эта песня, первая весенняя песня возле твоего дома...
      Я, конечно, не раз встречал по весне первых скворцов и не раз слышал их самые первые весенние песни. Я знал, что на эту первую песню очень скоро прилетит и подружка скворца, и тогда обе птицы вместе примутся наводить порядок в своем домике: убирать оттуда старый мусор и снова собирать для гнезда перышки, пушинки, шерстинки и прошлогоднюю высохшую траву.
      Я все знал, что будет дальше, только никак не предполагал, что мои долгожданные скворцы прилетят не в новый домик, приготовленный мной, а к старой скворечне.
      Скворец действительно начал петь свою первую песенку именно на крыше старого домика... Этот домик раскачивался на ветру, старый подгнивший столб, казалось, вот-вот упадет вместе со скворечней и скворцом, а только что вернувшаяся птичка, не обращая внимания на ветер и непрочный столб, быстро перебирала клювом, посылая всем-всем свои свисточки, поскрипывания и потрескивания, слившиеся в один торопливый весенний ручеек.
      А потом к моему скворцу прилетела подружка, и они вместе быстро привели в порядок свой старый дом: выкинули из него прежние травинки и перышки, натаскали новых пушинок и шерстинок и преспокойно вывели здесь скворчат.
      Ну а мой новый, добротный скворечник так и простоял все лето пустым... Я злился на скворцов, не сумевших оценить мой подарок, но ничего не мог поделать и успокоился только тогда, когда скворчата подросли, покинули свой родной дом и вместе с родителями отправились поближе к реке дожидаться осеннего отлета. И может быть, я позабыл бы свою обиду совсем, если бы посреди лета к старой скворечне вдруг не заглянула белка.
      Да, да, самая настоящая белка, только не серенькая, не с длинными, пышными кисточками на ушах, как зимой, а просто одетый зверек, без пушистых кисточек на ушах, рыженький - в своей обычной летней одежде.
      О том, что к нам пожаловали какие-то гости, узнал я от своей собаки. Собака вдруг ни с того ни с сего принялась звонко и отрывисто лаять. Я вышел на улицу и увидел, что собака сидит под столбом, к которому была прибита старая скворечня, а на крыше скворечника игриво свесилась вниз небольшая белочка.
      Откуда она здесь? Как попала к нам, когда от леса до нас не так уж близко? И почему забралась на крышу птичьего домика?
      Очень скоро я ответил сам себе на эти вопросы. В нашем лесу с прошлого года почти не осталось еловых шишек: старые запасы кончились, а нового урожая в этом году не было - уж так заведено в лесу, что не каждый год выпадает урожай еловых семян. Вот и грозил белкам голод, вот и отправились они на поиски корма в другие места, в другой лес. И ничего нет странного в том, что одна из отважных путешественниц по пути заглянула к моему дому. Бывает и не такое - бывает, целые отряды пушистых зверьков приходят в деревни и носятся по крышам домов под лай деревенских собак. Ничего не поделаешь, голод не тетка: раз нечего есть, надо идти дальше.
      Но почему эта путешественница забралась на столб и сидит теперь на скворечнике? Может быть, она решила здесь переночевать, как в дупле?
      Я забрал в дом собаку, чтобы та не мешала нашей гостье устроиться на ночлег, сел у окна и стал наблюдать, что будет дальше.
      А белочка еще немного посидела на крыше скворечника, ловко юркнула внутрь, потом выбралась обратно, снова забралась на крышу домика и снова, на этот раз не торопясь, забралась в скворечник.
      Да, я был прав: белочка решила здесь переночевать. Но почему она, как и скворцы, выбрала именно эту, старую-престарую скворечню? Почему не пожелала провести хотя бы ночь в новом домике, висящем рядом?
      "А может быть, зверек уже не раз был здесь, - успокаивал я сам себя, опять обидевшись за новый скворечник, который смастерил сам, - и теперь помнит гостеприимный домик..."
      Утром я снова увидел белку на крыше старой скворечни. На этот раз, видимо как следует отдохнув ночью и собравшись уже идти дальше, зверек вел себя смелее - он сердито поцокивал на собаку и нетерпеливо подергивал высоко вскинутым хвостом. А собака, как и вчера вечером, азартно облаивала нашу гостью.
      Как и вчера вечером, я снова отвел свою собаку в сторону, чтобы не пугать белку. И белка немного погодя легко соскользнула вниз по столбу и быстро-быстро побежала через мой огород сначала к кустам, а там и к стоявшим неподалеку деревьям.
      Наша гостья ушла своей дорогой. А я снова переживал: почему не нравится никому мой новый скворечник?
      К осени скворцы собрались в стаи и нет-нет да и наведывались теперь к тем домикам-скворечням, где появились на свет. Прилетели такие осенние скворцы и ко мне, расселись вокруг своего старого домика и, как весной, принялись потрескивать, поскрипывать, посвистывать, будто на своем языке прощались с родными местами.
      Пришли холода, улетели все перелетные птицы, и теперь только воробьи вертелись около моего дома. Как ждал я, что хоть они, воробьи, станут ночевать в домике, построенном мной, но воробьи в наших местах по зиме вообще не заглядывали в скворечники - они ночевали зимой под крышами, на чердаках, в сараях, где было куда теплее, чем в открытых всем ветрам и метелям скворечниках...
      И теперь я снова ждал весну, ждал скворцов и очень надеялся, что они, наконец, примут жилье, которое я специально приготовил для них. И весна пришла, скворцы вернулись - вернулись к своей старой скворечне и заглянули на этот раз и к моему домику. И теперь под моим окном два скворца выводили наперебой свои задорные песенки.
      Потом к этим скворцам прибыли подружки, и две скворчиные семьи вроде бы были согласны прописаться на весну и лето возле меня: одна семья в новом домике, другая - по-прежнему в старом-престаром, давно потрескавшемся и готовом вот-вот свалиться вместе со столбом.
      Но вскоре заметил я, что скворцы, поселившиеся было в старой скворечне, вдруг куда-то исчезли.
      Нет, ничего не изменилось вокруг, ничто вроде бы не мешало птицам, и вторая семья скворцов по-прежнему крутилась вокруг моего скворечника, а вот старый домик вдруг опустел.
      В этот раз старая скворечня так и простояла пустой все лето. В новом домике скворцы преспокойно вывели скворчат, научили их летать и вместе с ними перебрались до осени поближе к реке, к лесу. Осенью стайка скворцов, как и было положено у этих птиц, навестила перед отлетом свой родной дом, птицы посидели по очереди на крыше моего нового домика, спели на прощанье свои занятные песни и улетели. А старая скворечня и по осени одиноко раскачивалась на ветру.
      "Да, этот домик отжил свой век, - сказал я сам себе. - Наверное, щели в его стенках стали такими большими, что птицам не удавалась никак заткнуть их травой, перышками, шерстинками. Или, может быть, столб, на котором висела скворечня, совсем подгнил и готов был вот-вот упасть? И теперь птицы, прознав это, отказались от своей прежней квартиры... А раз так, то и столб, грозивший вот-вот упасть, и скворечню-развалюху, отжившую свой век, надо все-таки убрать".
      Я дождался, когда улетят на юг последние птицы, еще раз убедился, что ни один скворец так и не вспомнил про старый домик и, вооружившись пилой и топором, отправился на огород.
      Столб, на удивление, оказался еще очень прочным, и я даже пожалел, что начал его пилить. Но уж тут ничего не поделаешь - дело начато, надо его доводить до конца. Если столб еще неплох, то скворечник определенно никуда не годится.
      Столб упал на землю глухо и тяжело. Мне было очень грустно смотреть и на старый столб, и на старую скворечню, которая отлетела далеко в сторону при ударе о землю.
      Однако скворечня от удара не развалилась - значит, она была еще не совсем плоха. Но что же делать, ведь птицы уже отказались от нее. Выходит, я не поторопился.
      Я поднял скворечню и принес ее домой, чтобы напоследок заглянуть внутрь домика и посмотреть, как вели здесь свое хозяйство скворцы.
      Я подцепил топором крышку. Она поддавалась с трудом. Старые гвозди удивительно крепко держали хоть и покоробившийся, но еще прочный прямоугольничек доски, служивший скворечнику крышей.
      Наконец дощечка-крыша отошла в сторону, и тут среди перьев, пуха и сухих травинок увидел я в скворечнике скворца.
      Скворец был мертв. У него были целы и лапки, и крылышки - видимо, он умер здесь, в скворечнике, либо от болезни, либо от старости. Он умер здесь давно, видимо еще весной. Его перья были черные-черные, без каких-либо крапинок, - такой наряд у скворцов бывает лишь по весне и в начале лета.
      Травинки, шерстинки и перышки, судя по всему, были собраны в скворечник только в этом году, но скворец так и не успел устроить из них свое гнездо.
      Вот почему так неожиданно и опустела по весне старая скворечня! Вот почему и не показывались около нее другие скворцы...
      Старая скворечня со снятой крышкой лежала теперь передо мной на полу. Ее можно было собрать обратно, можно было чуть-чуть подправить и снова повесить под моими окнами. Но мне не хотелось этого делать. Я отнес старую скворечню в сарай и осторожно убрал ее подальше в угол, чтобы случайно не уронить и не сломать, - я убрал ее на долгую память о птицах, которые много лет подряд прилетали сюда, к этому игрушечному домику, и были верны ему, пока не случилась вот такая беда.
      Так и закончилась история старой скворечни, которая долго висела у меня под окном.
      Теперь у меня под окном висит новый домик для птиц. Он висит на том месте, где когда-то висела старая-престарая скворечня. Он прибит к такому же высокому и прочному столбу. И каждую весну сюда обязательно возвращаются скворцы, и каждый раз я вспоминаю историю старой скворечни, когда слышу очень дорогую для меня скворчиную песню.
      С Н Е Г И Р И Н О Е Ц А Р С Т В О
      СНЕГИРИНОЕ ЦАРСТВО
      Недалеко от нашего озера есть высокая гранитная скала, поросшая приземистыми, кряжистыми сосенками. Я очень люблю подниматься на вершину скалы и оттуда, сверху, смотреть на наше озеро, на его зеленые острова и глубокую голубую воду. Иногда на вершине скалы попадаются мне небольшие углубления-выбоинки в камне. В этих выбоинках всегда собирается дождевая вода, а потому и называю я эти выбоинки, наполненные водой, колодцами, да еще не простыми, а медвежьими.
      Да, да, это были самые настоящие медвежьи колодцы. На скале под соснами всегда росло много ягод, и сюда, к ягодам, частенько заглядывали медведи.
      Здесь, на скале, медведи собирали ягоды, здесь они иногда отдыхали, устраивая свои лежки-постели прямо на седом мхе. А после отдыха эти большие мохнатые звери всегда отправлялись искать те самые выбоинки-колодцы, где скапливалась дождевая вода.
      Когда дожди шли часто и воды в выбоинках-колодцах было много, медведь мог напиться из одного колодца. Если же дождей давно не было, то медведь выпивал всю воду из одного углубления и тут же отправлялся искать другой, точно такой же медвежий колодец.
      О таких медвежьих походах мне всегда рассказывали пласты мха, содранные медвежьими когтями, - зверь, поднимаясь по скале, ненароком срывал когтями с камня куски седого мха.
      Иногда возле таких медвежьих колодцев встречал я и следы зайца и следы лисы. Заяц и лиса тоже приходили сюда попить воды - ведь другой воды на скале не было.
      Здесь встречал я и пятнышки птичьего помета, и оброненные птицами перышки. Выходило, что пернатое население скалы тоже посещало эти колодцы-выбоинки. Птицы здесь пили воду, а то и купались.
      Как-то заметил я возле такого медвежьего колодца знакомую и очень любимую мной птичку. Я затаился и хорошо видел из своего укрытия за кустом черную шапочку, сизые крылышки, белые штанишки и красную грудку снегиря. Да, это был снегирь, который обычно приносит нам с собой зиму, появившись в саду на рябине вместе с первым снегом.
      Снегирь и летом был такой же спокойный, неторопливый. Чуть наклонившись к воде, он ухватил клювом малую толику водицы, потом еще и еще раз и только тогда осторожно ступил в воду.
      Воды в выбоинке-колодце на этот раз было совсем немного. Снегирь поводил клювом по воде, а затем раз за разом, кивая головкой и трепеща крылышками, смочил перья на груди и на спине.
      Выбравшись на край выбоинки, птичка отряхнулась, немного посидела и так же неторопливо полетела к невысокой елке, посвистывая, как и зимой, своей негромкой флейточкой: "фью-фью, фью-фью".
      Снегирь скрылся в еловых лапах. Елка росла внизу, не на самой вершине скалы; ее ветви были прямо передо мной, и я смог хорошо разглядеть среди ветвей птичье гнездо. Выходило по всему, что снегирь здесь жил.
      Встретиться летом со снегирем трудно: птица эта по летнему времени тайная, осторожная и выбирает для гнезда самые глухие уголки леса. Вот почему и обрадовался я, встретив вдруг на скале свою любимую птичку.
      С тех пор вверх, на скалу, стал я ходить чуть ли не каждый день и чуть ли не каждый день встречал у небольших выбоинок-колодцев с дождевой водой и снегирей-самочек в сереньких передничках, и красногрудых красавцев снегирей-самцов.
      Здесь, у вершины скалы, среди невысоких кряжистых сосен и хмурых елей, обступивших скалу, и расположилось, считал я, самое настоящее снегириное царство, царство тихое, незаметное в летнее время. И всякий раз, поднимаясь на скалу, я прислушивался и присматривался, ожидая, что и на этот раз откроется для меня еще какая-нибудь тайна негромкого и неторопливого снегириного царства.
      Снегири оставались около своей скалы и своих колодцев-выбоинок лишь до первых осенних холодов. И стоило в преддверии близкой осени загореться по рябинам первым красным ягодам, как скрытные до этого птицы выбирались из своей снегириной глуши и спускались вниз со скалы к рябинам.
      Ягод на рябинах в ту осень уродилось не так уж много. Да еще к рябинам нагрянули тут же несметные стаи дроздов-рябинников. И скоро ягод совсем не осталось, и снегири вслед за дроздами покинули наши места.
      А затем выпал снег, засыпал узкую тропку среди камней, ведущую к вершине скалы, и до весны забыл я про тайное снегириное царство, так и не открывшее мне прошлым летом всех своих тайн.
      Весна уже подходила к нашему лесу. Уже привелось мне услышать и первую песенку-трель крапивника, и первый посвист-призыв синички-московки, заметившей с еловой вершины приближавшуюся весну. Близок был теплый апрель, близки были быстрые ручьи, широкие проталины по полям и первые грачи, вернувшиеся домой. А там за грачами и первые скворцы возле своих прошлогодних скворечников. Прибудут скворцы, отдохнут, подкормятся с дороги день, другой, третий, и услышишь ты наконец первую весеннюю песню скворца-путешественника.
      Но до песни скворца привелось мне послушать в ранневесеннем лесу еще одну чудесную весеннюю песню. И подарил мне эту песню снегирь, вернувшийся домой из своего зимнего путешествия-кочевки...
      "Какая уж там у снегиря особая песня!" - скажет любой, кто держал у себя дома эту доверчивую и даже чуть флегматичную птичку. Да и песни-то настоящей, мелодичной у снегиря нет - состоит эта снегириная песня лишь из тихих скрипучих звуков. "Скри-кри-ри, скри-кри-ри", - выводит себе под нос снегирь, прознавший о близкой весне. Но разве услышишь такое тихое скрипучее верещание среди неумолчного хора пернатых певцов, явившихся в весенний лес!
      Правда, есть у снегиря еще и негромкий посвист-призыв: "фью-фью, фью-фью". Так перекликаются друг с другом эти птички. Посвист-призыв снегиря вроде бы и заметней, слышней, но и его не разобрать ни за что за птичьим хором.
      Так и думал я до тех пор, пока в самом конце февраля не навестил ту самую скалу, где летом жило своей тихой скрытной жизнью снегириное царство.
      На солнце снег уже подтаивал, оседал. На скале из-под снега кое-где уже показались темные лбы камней, и я отправился в поход.
      Забрался я на скалу с трудом, скользил, падал несколько раз. А забрался, перевел дух, осмотрелся вокруг, и стало мне грустно. Кругом, куда ни посмотришь, снег, снег и снег: снег на озере, снег на полях, снег в лесу. Нет, долго еще дожидаться и первых ручьев, и первых луж на дорогах, и первого дыхания оттаявшей после зимнего сна земли.
      И только подумал я, как далеко еще до весны, что подвели меня, обнадежили своими ранними песнями и крапивник, и синица-московка, как со стороны, как раз оттуда, где прошлым летом заметил я гнездо снегиря, донеслись ко мне странные для заснеженного леса звуки... И вроде бы и не песня это, не слышалось в этой песне ни трелей, ни пощелкиваний, ни громких свисточков - приходило ко мне лишь какое-то странное поскрипывание-посвистывание. Но до того это поскрипывание-посвистывание было веселым, радостным, что пропали все мои грустные думы и замер я как завороженный, услышав таинственную птичью песню.
      Конечно, это пел снегирь. Он сидел на самой вершине елки. Елка росла внизу, на склоне скалы, и снегирь был прямо передо мной. Я видел его черную нарядную шапочку, его сизые, отливающие на солнце крылышки и его яркую малиновую грудку - такие яркие малиновые грудки бывают только у пожилых снегирей, которые уже не раз отправлялись в зимние путешествия и благополучно возвращались обратно в свои родные места.
      "Скри-кри-ри, скри-кри-ри", - без конца, но с расчетливым выражением и не очень торопливо повторял красавец снегирь. "Скри-кри-ри, скри-кри-ри", - разносилось над вершиной скалы. "Скри-кри-ри", рассказывал снегирь о близкой весне всем-всем, кто мог его сейчас слышать...
      И если в начале весны посчастливится вам попасть в лес, куда еще не вернулись ни зяблики, ни пеночки, ни дрозды, приглядитесь, прислушайтесь, и очень может быть, в таком тихом, ранневесеннем лесу услышите вы не очень громкую песню снегиря. Звучит тогда эта песня среди лесной тишины слышно, заметно.
      А услышите в лесу по весне снегириную песню, знайте, что и на этот год в ваших местах обязательно поселяться красивые и спокойные птицы, обязательно устроят здесь свои гнезда и подарят вашему лесу новых снегирей.
      ПЕСНЯ ГЛУХАРЯ
      На краю нашего леса есть небольшое моховое болото. К концу лета на этом болоте всегда поспевает много ягод.
      Там, где болото только-только начинается, среди елей на высоких сухих кочках, всегда можно собрать много вкусной, крупной черники. Чуть в стороне от черничных кочек, под невысокими редкими сосенками, среди мха и кустиков голубики, растет морошка и брусника, а еще дальше, куда опасно заглядывать, где нет-нет да и откроется вдруг рядом с худосочной березкой темное окно-топь, среди седой болотной травы тяжело лежат на мягкой моховой перине крупные ягоды клюквы.
      Вот за всеми этими ягодами и собираются к середине лета на моховое болото самые разные птицы.
      Когда отправишься к болоту за черникой, то обязательно спугнешь с дорожки выводок рябчиков. Небольшие рябенькие курочки и петушки, еще только-только научившиеся летать, с шумом поднимутся с лесной дорожки и, трепеща крылышками, помчатся к спасительным елкам. Там, в елках, рябчики затаятся, спрячутся, прижмутся к еловым стволам, пригнутся к еловым лапам - и ты с большим трудом разглядишь тогда занятных, проворных птиц.
      Следом за рябчиками с лесной дорожки обычно поднимались тетерева. Тетерева поднимались с земли тяжелей и громче рябчиков, сразу же взлетали высоко и не прятались в елках, а открыто сидели на ветвях осин и берез.
      Когда оставались сзади ели и начинались болотные березки и сосенки, я часто пугался от неожиданного шума - это, гремя крыльями, поднималась с земли глухарка-мать.
      Большая бурая птица усаживалась на вершину осины, осина покачивалась под ее тяжестью, а глухарка сидела у всех на виду и громко и тревожно квохтала.
      Мне было хорошо видно эту красивую птицу, я любовался ею, слушал ее беспокойное квохтанье и, конечно, забывал проследить, куда делись, куда разлетелись ее глухарята. И только потом я догадывался, что глухарка перехитрила меня: она нарочно уселась на вершину осины, нарочно громко квохтала, чтобы отвлечь мое внимание, а в это время ее птенцы-глухарята успевали как следует спрятаться.
      К осени, когда опадала перезревшая черника, а вслед за черникой опадали на мох набухшие от холодных дождей ягоды брусники и на болоте оставалась только одна клюква, рябчики и тетерева покидали болото. Теперь рябчики чаще встречались мне в ольховых зарослях, где общипывали молодые ольховые сережки, а тетерева изо дня в день прилетали к высоким березам, чтобы полакомиться налившимися перед зимой березовыми почками. И только глухари по-прежнему были здесь, на своем родном болоте.
      Здесь, на моховом болоте, глухари родились, здесь выросли, возмужали, научились летать, отсюда с началом зимы перекочуют они в глухую еловую чащу, где проведут зиму, и сюда, на свое болото, они снова вернутся ранней весной - в самом начале марта вылетят они из чащи навстречу первой песне глухаря-токовика.
      Старый глухарь-токовик выбирался из еловой чащи и прилетал на свое моховое болото еще в конце февраля. Еще далеко было до первых настов, до прочной дороги по настам через сугробы, а он, старый глухарь, уже выхаживал под болотными сосенками, разминая перед первым весенним танцем затекшие за зиму ноги.
      Глухарь широко распускал свои огромные, крепкие крылья и, тяжело переступая с ноги на ногу, то правым, то левым крылом глубоко чертил по сторонам от себя ледяной февральский снег. По февральским сугробам глухарь расхаживал недолго. Он снова усаживался на сосну, на которую вылетел поутру из леса, немного топтался на толстом суку, будто проверяя, крепок ли он еще, потом медленно расправлял крылья и летел обратно в глухую лесную чащу.
      На следующий день старый глухарь снова появлялся на своей сосне, снова спускался на февральский сугроб, оставляя на рыхлом снегу глубокие следы больших мохнатых лап и широкие борозды от распущенных крыльев.
      В хорошие солнечные дни, когда было тихо и казалось, что весна подошла к нашему лесу совсем близко, я надевал лыжи и шел к моховому болоту, видел там следы старого глухаря-токовика и хорошо знал, что совсем скоро здесь, среди сосенок и зимних березок, раздастся первая глухариная песня, первая песня весны.
      Это будет очень странная песня, которая никак не походит на настоящую звонкую птичью песню. В этой песне ты не различишь ни радости, ни грусти. Просто однажды еще в сером тумане рассвета где-то не очень далеко услышишь ты звук, никак не похожий на голос живого существа.
      Тебе сначала покажется, что где-то неподалеку кто-то согнул, а потом стал потихоньку отпускать небольшую березку...
      Вот эта березка вздрогнула, хотела подняться вверх, но ей помешала сосна. Березовый тонкий стволик скользнул было по шершавому сосновому стволу и по лесу негромко раздалось: "чшш-чшш-чшш". Потом береза остановилась, чтобы освободиться от ветки, зацепившейся за другие деревья, но другие деревья не отпускали, и тонкие березовые веточки, еще схваченные морозом, стали отламываться одна за другой с негромким резким хрустом: "чок-чок-чок-чок". Часть веточек освободилась, и березовый стволик снова негромко заскрипел по сосновой коре: "чшш-чшш-чшш". И снова хрустнула одна, потом вторая, потом третья березовые веточки: "чок-чок-чок". И так с передышками, с расстановками небольшая березка все поднималась и поднималась вверх к весеннему утреннему свету.
      Я всегда замирал на месте, когда вдруг слышал на краю мохового болота: "чок-чок-чок". Я слышал это "чок-чок-чок" и хорошо знал, что сейчас в лесу прозвучит песня глухаря... "Чок-чок-чок" - это глухарь пробовал свой голос перед тем, как начать петь. Я не шевелился шевелиться было нельзя: если сейчас в лесу раздастся хоть самый тихий посторонний звук, глухарь замолчит и улетит, так и не исполнив свою песню.
      Вот глухарь выслушал лес, ничего не обнаружил подозрительного и, забыв обо всем на свете, не обращая внимания ни на что, запел не похожую ни на какую другую свою глухариную песню: "чшш-чшш-чшш".
      Сейчас можно смело идти к птице, можно быстро бежать к ней по открытому месту и совсем не бояться, что глухарь, поющий на сосновом суку, заметит тебя. Но я не побежал к сосне, на которой пел токовик, я тоже в это время, наверное, забыл обо всем на свете, я стоял и как завороженный слушал эту очень скромную и очень странную весеннюю песню.
      Свою первую песню глухарь-токовик начинает петь, когда только-только приходит март, принося с собой первый, еще не очень крепкий мартовский наст. По этому насту старый глухарь долго расхаживает после своей песни и долго чертит первый весенний наст своими крыльями.
      Другой раз, еще в самом начале марта, на первую песню старого токовика прилетают из леса и другие глухари. Они тоже находят себе подходящие сосны, тоже поют негромко и странно, тоже опускаются на мартовский наст и чертят его своими стальными крыльями.
      Большие сильные птицы порой встречаются на снегу. Тогда они сердито выгибают шею, топорщат хвост и даже бросаются друг на друга, чтобы помериться силами.
      А весеннее солнце пригревает все сильней. К апрелю на болоте кое-где уже показываются вершинки кочек, а чуть позже эти кочки появляются из снега целиком - и на лесное моховое болото приходит наконец настоящая весна.
      В это время глухариный ток гремит вовсю, и порой за шумом глухариных схваток не сразу разберешь колдовскую песню этих древних птиц.
      К маю, когда снег сходит с болота совсем, глухариный ток начинает затихать. Птицы по одной разлетаются в разные стороны: глухари-петухи улетают в чащу передохнуть после песен, танцев и схваток, а глухарки направляются к гнездам, где скоро появятся на свет маленькие пушистые глухарята.
      Стихает, разлетается ток, и только старый глухарь-токовик все еще с утра пораньше прилетает на свою сосну, все еще расхаживает по сухому сосновому суку и нет-нет да и пропоет в раннем майском рассвете свою необыкновенную песню... Только теперь, когда в лесу так много весенних песен, глухаря почти совсем не слышно.
      В мае, когда весенняя вода начинает спадать и кое-где начинают показываться лесные дорожки, я часто отправляюсь на лесное моховое болото. Я прихожу туда еще с вечера, жду рассвета и среди верещания дроздов, среди криков кукушек и песен пеночек всегда разбираю знакомые звуки: "чок-чок-чок... чшш-чшш-чшш..."
      Когда раздастся наконец "чшш-чшш-чшш", я быстро прыгаю с кочки на кочку. Но песня оканчивается, и глухарь снова принимается выстукивать свое "чок-чок-чок". Тут я замираю на месте, не шевелюсь и снова жду, когда раздастся "чшш-чшш-чшш" и когда снова можно будет пробежать немного вперед, чтобы поближе увидеть большую седую птицу - глухаря-токовика, чтобы получше услышать простые и необычные звуки его песни, чтобы запомнить эту песню, не забыть до следующего года, до следующей весны, когда вот здесь, на этом моховом болоте, самому старому и самому мудрому глухарю своей новой песней придется объявить над мартовскими сугробами о начале нового тока.
      ЛИСА И ВЫДРА
      Утром пораньше я отправился с удочкой вверх по реке. Шел не у самой воды, а по верхнему краю песчаной отмели и вот тут заметил следы лисицы.
      Конечно, летом на сухом песке следы лисицы были не такими четкими, как зимой по свежевыпавшему снегу, но я их узнал. Да и как было не узнать следы, знакомые мне с самого детства...
      Я и сейчас хорошо помню, как рано утром по дороге в школу увидел я сразу за домом ровную цепочку следов, очень похожих на следы небольшой собаки. Эти следы обошли наш огород, заглянули к сараю, где жили куры, свернули к мусорной куче, что была за сараями, а потом так же неторопливо потянулись через поле к лесу.
      Лес от нашего дома был не очень далеко. И вот тут, провожая глазами пока еще незнакомый мне след, почти у самого леса, в поле, увидел я огненно-рыжего зверя.
      Конечно, это была лиса. Она сидела на снегу, расстелив позади себя пушистый хвост, и, казалось, внимательно посматривала на меня. А я стоял у края дороги перед большущим сугробом, который преграждал мне путь в заснеженное поле, и никак не мог оторвать глаз от этого удивительно смелого зверя. Ведь рядом были дома, дорога, совсем близко стоял я, а лиса, казалось, не собиралась никуда уходить и беспечно сидела у всех на виду.
      Но беспечной лиса только казалась... И стоило скрипнуть где-то двери, как она тут же встрепенулась и быстро-быстро пошла к лесу. Перед тем как исчезнуть в кустах, лиса еще раз присела на снег, еще раз посмотрела в сторону деревни, где совсем недавно искала поживу и, видимо, так и не нашла.
      Лиса исчезла, а я как завороженный все стоял у края дороги и очень ждал: может быть, рыжий зверь покажется снова?
      Но лиса не показалась, в школу я опоздал, за опоздание мне, разумеется, попало, но с того дня я хорошо запомнил лисий след и никогда уже не путал его со следом собаки. И позже, у колхозного курятника, по чуть приметным отпечаткам лисьих лап на июльском сухом песке я сразу догадался, что за разбойник заглядывает к колхозным курам.
      Курятник построили тут же за деревней, недалеко от леска. Этот лесок издавна называли Лисичником за то, что там всегда водились лисы. Рядом с Лисичником был глубокий овраг, в котором лис было еще больше, чем в самом Лисичнике. И вот из оврага и стала наведываться к курятнику лиса.
      Сначала она вела себя вполне прилично и только поглядывала на кур издали. Но вскоре, видимо, убедилась, что сторож курятника человек старый, больной и что провести такого сторожа ничего не стоит. Тогда-то и был совершен первый грабеж - лиса схватила зазевавшегося петушка и, не обращая внимания на крики сторожа, напрямую понесла свою добычу к оврагу. На следующий день грабеж повторился. А через неделю после первого разбойного нападения в курятнике недосчитывалось уже с десяток кур. Вот тут и поручили мне, малолетнему охотнику, попугать рыжего разбойника.
      Мне выдали ружье, несколько патронов, снаряженных мелкой дробью, которой лису никак нельзя было убить, и возложили на меня полную ответственность за кур и курятник - словом, назначили меня хозяином над курами вместо оплошавшего старика-инвалида.
      Закинув за плечи свое грозное оружие, я прибыл к курятнику и по следам на песке сразу определил, что охоту на кур вершит большая и очень хитрая лиса.
      О том, что разбойник очень хитер, я догадался просто: следы грабителя никогда не вели из оврага прямо к курятнику - сначала лиса обходила курятник по кругу и, по-видимому, прислушивалась и принюхивалась ко всему, что делается вокруг. Рядом разгуливали куры, но хитрый охотник до поры до времени не обращал на них внимания - сначала он убеждался, что его никто не обнаружил, и только потом начинал красться к добыче.
      "Ах так! - подумал я, разгадав хитрость охотника за колхозными курами. - Тогда держись. Уж меня-то ты не проведешь! Спать не буду, а попугать тебя обязательно попугаю".
      И я действительно день и ночь не смыкал глаз, сидел на чердаке, видел сверху, казалось, все вокруг, но так и не смог заметить лису до тех пор, пока над выгоревшей от июльского солнца травой не взметнулось облачко белого пуха. Это лиса поймала очередного петушка и теперь быстро-быстро уносила свою добычу.
      Я схватил ружье и выстрелил вслед зверю. Но не тут-то было. Эта лиса, видимо, точно знала, что с такого расстояния ее не достанет никакой заряд, и выпускать петушка из зубов не собиралась.
      На следующий день я недосчитался еще одного петушка. Потом еще и еще, и в конце концов меня рассчитали из сторожей, как и старика-инвалида, и передали ответственный пост начальника над колхозными курами другому, более находчивому человеку.
      Но и нового сторожа ждала неудача: лиса обводила вокруг пальца и его. И в конце концов все окончилось тем, что курятник, потерявший уже не один десяток молодых петушков и курочек, был перенесен в другое, более безопасное место.
      Нет, хитрее лисы зверя не бывает, считал я всегда и, встретив следы рыжего охотника, обычно настораживался и принимался внимательно разбирать эти следы, готовый познакомиться с очередной лисьей хитростью.
      Так поступил я и в то утро, когда на сухом песке возле реки обнаружил вдруг не очень приметные ямочки-следы, оставленные лисой.
      Сначала лисья тропка не показалась мне очень уж интересной подумаешь, прошла себе лиса и прошла! Мало ли куда ей надо было идти! Но вскоре отметил я, что моя лиса никуда особенно не торопилась - она остановилась и уселась на песок.
      Лиса сидела за кустами, носом к реке, как в засаде. Сидела она здесь долго и, видимо, чего-то ждала. На песке в нескольких местах остался след лисьего хвоста - значит, она нервничала и от нетерпения то и дело поднимала и опускала свой хвост... Потом лиса чего-то дождалась и направилась из кустов прямо к реке.
      Я тоже подошел к воде и увидел у воды следы выдры.
      Выдра вышла из воды на берег и пошла к кустам, волоча за собой добычу: рядом со следами лап выдры остался длинный непрерывный след. По этому следу я и догадался, что зверь волочил за собой, видимо, пойманную в реке рыбину.
      Конечно, зверь-рыболов только что удачно поохотился, поймал приличную рыбину и вытащил ее на берег, чтобы как следует закусить. Тут-то и заметила выдру лиса... Лиса подошла к кустам и принялась ждать, когда выдра наестся, бросит на берегу остатки добычи и снова вернется к реке.
      Так и случилось. Выдра поела, потопталась на месте, покаталась на песке, оставляя после себя странные следы, будто на песок несколько раз опускали и катали из стороны в сторону небольшой продолговатый мешочек, туго набитый таким же песком, а потом ушла в воду.
      Что осталось на берегу после завтрака выдры, мне установить не удалось. Лиса подошла к тому месту, где выдра ела, и подобрала все остатки.
      Потом лиса покрутилась около воды, наверное, попила из реки и отправилась дальше, вверх по течению, вдоль песчаной отмели.
      Я шел в ту же сторону и, разумеется, продолжал внимательно присматриваться к следам находчивой лисицы...
      Вот лиса отошла от воды и медленно стала пробираться через кусты (о том, что лиса пошла медленно, я догадался, отметив, что шаг ее стал короче). Потом она снова уселась на песок и снова чего-то ждала, нетерпеливо поводя хвостом. И опять, как первый раз, после долгого ожидания направилась к воде.
      Я последовал за лисой и снова на берегу реки отыскал следы выдры.
      Как и тогда, выдра не спеша выбралась из воды на берег. "Неужели она еще раз решила позавтракать? - подумал я. - Неужели ей не хватило той рыбины, что она поймала всего с полчаса назад? Ну и прожорливый зверь! Так он всю реку разорит, всю рыбу переловит", - продолжал удивляться я, но, как ни искал, нигде следов нового завтрака отыскать не смог. Нет, здесь что-то не так... Но почему выдра снова каталась по песку, как после сытного завтрака? И на этот раз она каталась по песку долго.
      И тут на песке, рядом со следами, оставленными выдрой, увидел я ровный плоский камешек-голыш, которым мальчишки любят пускать по воде "блины". Я огляделся - других таких же камешков нигде не было, вокруг был только мелкий чистый песок. И тут меня осенило: а не этим ли камешком играла выдра, катаясь по песку?
      О том, что выдра очень любит играть, слышал я не раз. Слышал, что выдры любят кататься со снежных горок и подолгу забавляются с раковинами беззубок и плоскими камешками, подкидывая их и ловя, как цирковые артисты.
      Я еще раз осмотрел оставшиеся на песке следы, осмотрел камешек-голыш, а когда отметил, что именно к этому камешку направилась из кустов моя лиса, то уже не сомневался: здесь, на песке совсем недавно резвилась выдра... Лиса же, не догадавшись, что можно просто так играть с каким-то камешком, терпеливо ждала в кустах, надеясь и на этот раз поживиться за чужой счет.
      Наверное, лиса очень расстроилась, когда после долгого ожидания, наконец, подошла к тому месту, где каталась по песку выдра, и вместо оброненной рыбьей головы или оброненного рыбьего хвоста вдруг обнаружила несъедобный камень.
      КРОТ
      Есть у меня на реке любимое место. Место это тихое, тайное. У самой воды устроил я здесь небольшой мостик, чтобы присесть и разложить удочки. Справа и слева от мостика поднимаются кусты ольшаника, густые, непролазные, - и так вдоль всего залива.
      В самую утреннюю рань, когда над водой плывут еще полоски ночного тумана, прихожу я сюда, забрасываю удочки и жду лещей.
      О том, что лещи направляются к моим удочкам, узнаю я по пузырькам. Пузырьки один за другим поднимаются со дна реки - это большие рыбы ворошат на дне ил, разыскивая себе корм.
      Вот первые пузырьки показались справа под кустом ольхи. Вот пузырьки все ближе и ближе. Сейчас лещ подойдет к самым моим поплавкам, увидит червя, вытянет вперед губы и чуть-чуть потянет в себя воду... Тогда поплавок слегка качнется, приподнимется над водой и ляжет набок.
      Лещ не испугался на этот раз, забрал в рот червя. Я коротко взмахиваю удилищем, подсекаю - и далеко в воде заходило, завозилось на леске что-то большое, сильное.
      Правда, не каждый день доводится мне видеть, как сначала чуть покачивается, а потом ложится набок поплавок. Дело в том, что лещи в реке очень осторожные, и не всегда удается их перехитрить.
      Порой лещи не заглядывают в мой залив подолгу. Чего только я не делаю, каких только лакомств не готовлю! Прикармливаю рыб распаренным зерном, варю для них манную кашу, разыскиваю самых лучших земляных и навозных червей - все напрасно. Тогда я оставляю лещей в покое и неделю, а то и дольше не хожу на рыбалку. А когда проходит достаточно времени и, как мне кажется, лещи опять становятся не такими хитрыми, я снова беру удочки, готовлю самые разные угощения и иду к реке.
      Вот и на этот раз еще с вечера сварил я кашу, напарил зерна для прикормки, сложил все это в рыбацкую корзину, лег пораньше спать, а в два часа утра был уже на ногах.
      К месту я пришел еще до восхода солнца, неслышно спустился к воде, приготовил удочки, разбросал прикормку и стал ждать тихо, почти не шевелясь.
      Заря разгоралась медленно, как всегда перед ясным, теплым днем. Сначала на востоке стали понемногу светлеть облака, потом макушки облаков стали чуть розовыми. Туманна воде поредел, и через полосы уходящего тумана я мог уже разглядеть свои поплавки.
      Я не спускал с поплавков глаз и в то же время нет-нет да и посматривал то вправо, то влево - не покажутся ли в стороне пузырьки, не расскажут ли они мне о первом леще, заглянувшем в это утро в залив.
      И вот справа, неподалеку от берега, появился на воде первый пузырек, за ним еще и еще - и вот уже целая дорожка из пузырьков потянулась в мою сторону. У берега пузырьки исчезли, и тут же качнулся поплавок...
      Лещ рядом. Сейчас, еще немного... И как раз в тот момент, когда мне оставалось только взмахнуть удилищем, что-то тяжелое плюхнулось в воду у самых моих ног.
      Я вздрогнул. От берега по воде расходились широкие круги. На месте была моя корзина, на месте была банка с червями - у меня ничего не упало в воду. Может быть, в воду свалился кусок глины, подмытый рекой?
      Я, конечно, расстроился. Поплавки неподвижно торчали из воды, а леща и след простыл. Я снова притаился и ждал... И снова справа, под кустами ольхи, показались пузырьки, поднявшиеся со дна. Я затаил дыхание и как завороженный снова следил за пузырьками. А пузырьки появлялись на воде все чаще и ближе - лещ шел в мою сторону... И тут опять откуда-то сверху в воду шумно свалился большой кусок сырой глины.
      Пришлось оставить удочки и подняться по обрыву на берег, чтобы узнать: может, надо мной кто-то нарочно подшучивает? Но вокруг никого не оказалось. А пока я оглядывался по сторонам, внизу, около моих удочек, снова раздался громкий плеск.
      Нет, здесь что-то не так! Я спустился вниз и стал наблюдать за обрывом. Мне все-таки очень хотелось узнать, откуда это падают на мою голову, шлепаются в воду и пугают лещей комья глины... И тут я заметил, что небольшой комочек глины на самом верху обрыва медленно шевелится.
      Да, да, шевелится и выдвигается вперед, будто его кто подталкивает там под землей. Прошла секунда, вторая, третья, четвертая - и комок сырой глины вылез наружу и покатился вниз. А его место уже занял другой такой же шевелящийся комок...
      Я поднялся к этому странному месту и осторожно прикрыл рукой шевелящуюся землю. И тут же почувствовал, как эту землю изнутри кто-то сильно подталкивает. Я с трудом удерживал руку на месте, а кто-то там, изнутри, все давил и давил на мою ладонь.
      Я убрал ладонь, и с обрыва вниз снова покатился комок глины. Я отыскал поблизости небольшой сучок и прикрыл им то место, где все время шевелилась земля. Но не прошло и полминуты, как этот сучок покатился вниз. Я поискал палку потолще и прочно закрыл ею отверстие. Казалось, мое упорство победило. Палка некоторое время оставалась на месте. Я уже собирался вернуться к своим удочкам и продолжить рыбную ловлю, как вдруг там, под землей, кто-то, видимо, собрался с силами, и тяжелая большая палка тоже полетела вниз с обрыва. И тут наконец я догадался, что воюю не с кем иным, как с самым обыкновенным кротом.
      Я снова поднялся по обрыву на берег и по зеленому утреннему лужку увидел старые и новые кучки земли, нарытые кротами. И как я не заметил их раньше? А может быть, не заметил только потому, что кротов в наших местах очень много и эти самые кучки земли - кротовины - встречаются так часто, что я давно к ним привык.
      Я присмотрелся... Вот одна недавно нарытая кучка. Здесь крот вытолкнул наверх землю уже после того, как выпала роса, - на этой кучке земли росы не было. Следом за этой кротовиной ближе к берегу появилась совсем недавно еще одна кучка земли, вытолкнутая кротом из норы. "Так, так, - рассуждал я. - Крот рыл ход-нору в сторону берега и по пути выталкивал наверх мешавшую ему землю. А тут поблизости оказался обрыв... Ну и догадливый же зверек - не стал рыть вертикальный колодец, а принялся сталкивать нарытую землю вниз с обрыва..."
      Мне очень хотелось разрыть ход, чтобы увидеть самого зверька-землекопа. Но не тут-то было! Зверек тут же стих. Прошло немного времени, и снова сверху вниз, к моим удочкам, покатились комья сырой глины. Крот оказался упрямей меня - ему надо было во что бы то ни стало закончить свою работу, освободить новую подземную улицу от лишней земли, и он точно и верно выполнял намеченное.
      Я оставил крота в покое. Собрал свою снасть и отправился домой. Нет, я не сердился на крота, который испортил мне всю рыбалку. Я просто понял, что вот такая большая настойчивость маленького зверька и помогла ему неторопливо и уверенно завоевать подземный мир, помогла построить свои подземные города, проложить длинные подземные улицы, где целыми днями кроту приходится работать, работать и работать.
      С тех пор я стал гораздо уважительней относиться к кротам и старался никогда не наступать на кротовые холмики, кротовины, и на кротовые ходы, что встречаются в наших местах чуть ли не на каждом шагу.
      БАРСУК
      Не так давно отправился я в лес за грибами. После первых осенних холодов в лесу появились опята, и я торопился собрать хоть немного опят, пока снова не ударят ранние утренники.
      В лесу я задержался и возвращался домой уже поздно вечером. Идти домой я мог либо по дну оврага, либо, обогнув овраг, по берегу речки. Конечно, по берегу речки идти было веселей, спокойней, но дорога по дну оврага была короче. Время было позднее, я боялся не попасть до темноты домой и смело шагнул на тропку, ведущую вниз мимо кустов орешника.
      Овраг был неглубоким, не очень страшным, я часто ходил здесь по узенькой тропке, возле которой нет-нет да и попадались свежие горки земли, нарытые кротами. Я знал на своем пути здесь каждый камень, каждую упавшую вниз ветку, а потому смело шел среди кустов, почти не глядя под ноги. И вот тут-то и произошло событие...
      Я неожиданно споткнулся. Нагнулся и увидел перед собой на тропке большой круглый камень-валун, которого утром здесь вроде бы не было. Рассмотреть как следует валун в сумерках я не смог и только ощупал его рукой. Вечерняя роса еще не выпала, а камень оказался влажным, как будто его только что вырыли из земли. Выходило, что этот камень-валун кто-то нарочно откопал и положил сюда на тропу.
      Неужели надо мной кто-то подшутил? Ну какие могли быть шутки в вечернем сентябрьском лесу, когда километра на три вокруг не было ни одного человека!
      Пока я сидел на корточках возле валуна и раздумывал, откуда все-таки взялся этот камень, вверху что-то зашуршало, потом треснула ветка, потом что-то зашуршало совсем близко от меня - и на тропу скатился еще один камень, правда, поменьше первого.
      Кто же это спускает вниз, в овраг, камни? Я замер, немного подождал и совсем скоро услышал, как сверху опять покатился небольшой камень.
      Я отошел в сторону, чтобы камень случайно не ударил меня, и затаился. Ждал я долго, еще несколько раз слышал, как сверху катятся в овраг большие и маленькие камни, слышал, как шуршала по опавшим листьям земля на склоне оврага... Наверху определенно работал какой-то странный ночной землекоп.
      Я сидел и вспоминал, кто из наших зверей умеет рыть норы. Лиса, барсук, норка, хорек... Ну, хорек и норка здесь не в счет: эти зверьки небольшие, норки у них маленькие и так шуметь во время земляных работ они не станут. Да и норки свои эти зверьки чаще устраивают поближе к воде, в завалах, а уж никак не на склоне большого оврага.
      А может быть, это лиса? Да, лиса роет норы по оврагам, но работает она обычно лишь днем. А вот барсук - ночной работник. Он и охотится по ночам, и жилище свое ремонтирует в темное время суток.
      Честно говоря, я уже догадывался, кто напугал меня, но свою догадку держал при себе, пока не услышал наверху негромкое упрямое сопение. Я осторожно поднялся и, стараясь не шуметь, переступил через скатившиеся вниз камни и пошел домой. А утром, когда встало солнце, снова отправился в овраг.
      На дне оврага я отыскал вчерашние камни, отыскал свеженарытую землю, скатившуюся по склону, и тут же на этой свеженарытой земле разобрал давно знакомые мне следы. Эти следы походили на следы небольшого медвежонка. Конечно, таинственным ночным землекопом был барсук.
      Вы спросите, а почему я сразу не догадался, что это был барсук? Дело в том, что в нашем овраге барсуки раньше никогда не водились. Эти звери жили в нашем лесу, но только в другом месте, а потому я сразу и не поверил сам себе.
      Где были старые барсучьи норы, я знал и сразу же отправился туда, чтобы узнать, живы ли, здоровы ли хозяева этих нор.
      Норы были на месте, рядом на сырой земле я отыскал свежие следы зверей - их никто не тревожил, и они по-прежнему тихо жили в лесу и, видимо, никуда не собирались отсюда уходить.
      Ну а кто же тогда рыл нору прошлой ночью в овраге? Скорей всего, это был молодой барсук, которому стала тесна родительская квартира. Подрос он к осени, вот и решил перебраться на новое место жительства.
      Теперь каждый вечер я посещаю овраг, тихо сижу в засаде и часто слышу, как сыплется вниз по склону земля - это барсук продолжает рыть свою глубокую барсучью нору.
      Да, барсуку надо торопиться, ведь совсем скоро ударит первый мороз, а у барсуков такой закон: мороз ударил - забирайся в нору спать до весны. Правда, спит барсук не очень крепко, не так, как медведь. Бывает, он и просыпается посреди зимы, когда морозы приутихнут и наступит оттепель.
      В оттепели барсуки выбираются из норы и катаются по снегу - чистят шубу, испачканную глиной. После такого туалета на снегу возле барсучьих нор хорошо заметны темные полосы. А потом зверь похватает языком снег и снова в нору, до следующего тепла. Вот он какой, барсук-землекоп. Плохого он никому ничего не делает. А то, что пугает он иногда редких прохожих, которые отваживаются к ночи спуститься в овраг, так это не его вина просто привык он работать по ночам.
      ЛЕСНЫЕ ТУРНИРЫ
      Лето уже попрощалось с моим лесом и уступило свое место осени. Но осень пока не спешила принимать хозяйство, и долгие и холодные осенние дожди пока не начинались. А потому я по-прежнему каждый день ходил в лес, разыскивал следы зверей и по этим следам старался узнать, как чувствуют себя сейчас лесные обитатели.
      Вчера в лесу по дороге домой я неожиданно встретил на тропе глубокие ямы. Эти ямы были вырыты совсем недавно. Земля и мох вокруг ям были разбросаны далеко в стороны. Возле кустов черемухи и на краю редкого осинничка, неподалеку от тропы, я отыскал еще точно такие же ямы-покопы. Они тоже были вырыты совсем недавно.
      На следующее утро я снова отправился к тому месту, где встретил глубокие покопы, и всю дорогу пытался догадаться, кто именно придумал рыть яму на лесной тропке, кто накопал землю около кустов черемухи и на краю осинничка.
      По тропке я шел очень осторожно и все время прислушивался. И тут донеслось до меня частое, упрямое фырканье. А следом услышал я и злой громкий хрип.
      Я остановился в нерешительности. Неужели впереди меня на тропе медведь? Конечно, медведь знаменитый землекоп - другой раз просто удивляешься, как быстро и ловко раскапывает он землю, чтобы добраться до ос, поселившихся в земле. Но сейчас в лесу сентябрь, а в это время в глухом лесу не должно быть медведей. Сейчас все медведи отправились к полям, где поспел овес, ведь овес - самое любимое медвежье лакомство.
      Пока я раздумывал, кто бы это мог быть впереди меня на тропе, фырканье и хрип прекратились. Я немного подождал и осторожно направился вперед. И тут на лесной тропке увидел еще и еще только что вырытые ямы и далеко разбросанную в стороны землю. А возле одной из ям на свежей земле разглядел я след широко разведенного большого и острого копыта. Конечно, это был след лося. Так неужели это он, лось, роет в лесу странные ямы? И для чего они ему?
      Впереди снова раздалось сердитое фырканье. Я остановился и огляделся. Дальше идти было нельзя: там рассерженный чем-то громадный лесной зверь. Но мне все-таки очень хотелось увидеть, что же происходит там, впереди за деревьями. Я неслышно забрался на высокую елку и сверху увидел лося...
      Это был большой сильный бык. У него были широкие, ветвистые рога-лопаты. Он стоял на тропе, опустив к земле свои рога, и раз за разом ударял копытом передней ноги по земле. От тяжелых ударов копыта комья глины, клочья мха и обрывки корней разлетались далеко в стороны.
      Потом лось, видимо, устал или решил сделать перерыв. Он поднял от земли голову, немного походил вокруг нарытых ям, а затем запрокинул на спину рога и громко затрубил.
      Призывный, трубный клич лося поднялся над лесом. Лес насторожился, прислушался. И тут в притихшем было лесу раздался другой трубный призыв моему лосю ответил соперник.
      Да, лоси готовились к своим осенним турнирам, готовились померяться силами перед близкой зимой. Так уж устроено у лосей - встречаться по осени друг с другом и в схватке определять, кто из них самый сильный. Соперник послабей всегда отступал, а самый храбрый рыцарь всю зиму охранял лосих и лосят от врагов.
      Вот-вот лоси должны были сойтись вместе и скрестить свое турнирное оружие - рога. Я сидел на дереве не шевелясь, боясь спугнуть таежных рыцарей. Боялся я и спуститься вниз, потому что к осени, к турнирам, лесные быки бывают очень сердитыми. Но в этот день соперники так и не встретились.
      К вечеру мой лось перестал трубить и рыть ямы, ушел в чащу, а я осторожно спустился с дерева и отправился домой.
      Домой я возвращался довольным. Во-первых, совсем близко я видел красавца лося и слышал его трубный воинственный клич. А во-вторых, мне удалось разгадать еще одну лесную тайну... Ямы, которые встретились мне на тропе, лоси рыли совсем не случайно - такими ямами лесные быки размечали места будущих турниров.
      БЕЛКИ У КОРМУШКИ
      Белки в нашем лесу никогда постоянно не жили. Они то приходили, то уходили опять. Когда оставались зимовать, то строили на густых елях свои теплые гнезда и по весне выводили здесь маленьких бельчат. Бельчата подрастали, к осени становились совсем взрослыми белками и вместе с родителями отправлялись в долгое путешествие на поиски пищи.
      Наверное, белки жили бы у нас все время, если бы здесь для них все время был корм. Если бы в нашем лесу росли елки и сосны, а рядом еще и орешник, то белки никуда бы не ушли. Но елок в нашем лесу было совсем мало, так что еловых шишек зверькам почти не перепадало, не было и орехов, а сосен хоть и было в достатке, но урожай они приносили не каждый год, не каждый год на их ветвях повисали сосновые шишки, да и не всегда этих шишек было очень много.
      Вот в такие годы, когда сосны приносили неплохой урожай сосновых шишек, и строили белки в нашем лесу свои зимние гнезда, выводили бельчат, а собрав к следующему лету весь урожай, торопились дальше, чтобы до глубокой осени, до холодов подыскать себе такой лес, где можно прокормиться всю зиму.
      Другой раз и два года пройдет, и три, а белки все никак не остаются у нас на зиму. Правда, по лету иногда заглядывают, будто на разведку, посмотрят, что нет нигде спелых шишек, обегают весь лес, даже в деревни заглянут и быстро-быстро пойдут дальше.
      Придет зима в наш лес, снег занесет лесные тропы, сугробы загородят дороги и дорожки, спрячут до весны маленькие деревца - пусто и одиноко станет тогда в лесу. Ну хоть бы какой-нибудь зверек показался на глаза, хоть раз мелькнула бы в сосновых ветвях огнехвостая белка-огневка. Но нет никого в неурожайном, голодном лесу.
      Ходить по такому лесу всегда невесело. Вот однажды и пришла мне в голову мысль... А что, если еще летом, когда белки заглядывают к нам на разведку, взять да и прикормить этих пушистых гостей? Может, тогда белки и останутся у нас на зиму?
      Сказано - сделано. Отыскал я в лесу тихое, удобное место, поставил на пень кормушку и стал ждать появления белок. Каждый день ходил я теперь в лес с собакой и ждал, когда она обнаружит первых зверьков-путешественников и подаст голос, объявляя, что белки прибыли к нам в гости.
      И вот первые белки-путешественницы появились. Собака подняла голову к высокой сосне и громко залаяла. Я поторопился на лай собаки и на вершине дерева увидел ярко-рыжую белочку. И в тот же день принес на кормушку приготовленные заранее шишки, кусочки сухарей и семечки.
      К следующему дню на кормушке ничего не осталось от моих угощений. Правда, сюда наведывались не только белки - сюда, как установил я по оброненному перышку, заглядывали и сойки, и даже дятел утащил одну шишку, пристроил ее на соседнем дереве и всю раздолбил, добираясь до сочных семян. Но это не беда, главное, что мои угощения белки все-таки разыскали.
      И снова я положил на кормушку свои подношения зверькам. Кроме шишек, семечек и сухарей принес я сюда и грибы и развесил их по веткам.
      Теперь каждый день белки появлялись возле лесной столовой. Иногда я прятался в кустах и хорошо видел оттуда, как, все время останавливаясь и прислушиваясь, по стволу сосны спускается небольшой рыженький зверек... Вот угощения совсем близко, вот сейчас белочка только коснется дощечки кормушки своими лапками, тут же схватит шишку и сразу вскочит обратно на дерево. Никто и на этот раз не напугал зверька, никто не бросился за ним следом, а внизу лежат еще угощения - и снова белочка, останавливаясь и прислушиваясь, неторопливо и опасливо спускается вниз по дереву.
      Проходили дни, и из своего укрытия я видел, как мои гости становились смелей, как спокойно прыгали по кормушке и выбирали угощения, какие получше. А скоро белочки уже сидели на краю деревянного ящика и преспокойно шелушили сосновые шишки, роняя чешуйки около пенька.
      Я очень часто наблюдал за зверьками и все время беспокоился: а не уйдут ли они все-таки дальше, когда все остальные белки соберутся в путь-дорогу?.. Может, они не посмеют ослушаться строгих законов природы, которые ведут этих зверьков в нелегкий путь, ведь в нашем лесу и в этом году совсем плохой урожай шишек.
      С каждым днем белок-путешественниц в нашем лесу становилось все меньше и меньше - зверьки уже отправились в дальнюю дорогу. Все меньше и меньше моих недавних знакомых посещало теперь кормушку. Неужели все зря? Неужели ни шишки, ни сухари, ни сухие грибы не удержат белок около кормушки?
      Но несколько зверьков все-таки осталось в лесу. Лес облетел, нахмурился, из леса улетели куда-то даже снегири - в этом году в наших местах не уродилась рябина, но три белочки по-прежнему посещали мою столовую. Я внимательно следил за своими пушистыми друзьями, знал, где они теперь ночуют, и когда заметил, что мои белки стали утеплять перед зимой свои гнезда, то совсем успокоился: белки собирались у нас зимовать, иначе зачем бы им утеплять свои жилища.
      Не прогнала зверьков и зима. Каждый день я приносил им угощения, каждый день видел своих маленьких друзей и теперь не прятался от них - я просто чуть отходил от кормушки, и белки тут же спускались вниз. Наверное, белки уже хорошо знали меня, а потому совсем не боялись.
      Так и дожили зверьки до весны около моей кормушки. А весной у отважных зверьков, что перезимовали в голодном лесу, появились бельчата. К лету эти бельчата подросли и тоже привыкли к моей кормушке. Но летом нашу дружбу ждало новое испытание.
      Летом в наш лес снова заглянули беличьи отряды. Мои белки быстро сошлись с вновь прибывшими зверьками, и я при всем желании не мог отличить их от белок-путешественниц. А вдруг именно теперь, вспомнив свои беличьи законы, мои друзья все-таки уйдут дальше?
      В нашем лесу и в этом году было мало шишек, и в этом году белки-путешественницы не стали строить у нас гнезда, а собрались идти дальше. Что же будет с моими старыми друзьями?
      Когда беличьи отряды покинули наш лес, на своей кормушке увидел я пять зверьков, которые не пожелали отправиться путешествовать и остались на зиму рядом со мной. Кто они, эти зверьки? Мои старые друзья, их дети или совсем другие белки? Этого я не знал. Я знал теперь другое: на меня ложатся новые заботы. Всю зиму придется мне теперь подкармливать уже не трех, а пятерых зверьков.
      СТРАННЫЙ ЛЫЖНИК
      Сегодня был тихий, ясный день - один из первых дней ранней зимы. На ветвях елей и сосен мохнатыми сугробами лежал только что выпавший пушистый снег. Снег шел всю ночь и остановился лишь к утру, и теперь передо мной лежали совсем свежие следы лесных обитателей.
      Вот узенькая стежка-цепочка, оставленная лапками лесной мыши; мышь выбралась из-под снега вот через эту норку-дырочку, наверное, сначала внимательно прислушивалась, нет ли кого поблизости, не видит ли ее кто, и только потом стремглав, прыжок за прыжком, перебежала дорогу. Здесь маленький зверек снова нырнул в снег, оставив после себя точно такую же дырочку-норку, и между этими двумя норками, выходом и входом, и пролегла по снегу аккуратная тропка-цепочка, оставленная лапками лесной мыши.
      Затем мою дорогу пересек заяц. Вообще-то зайцам днем положено спать разгуливают они только по ночам. Но снег, выпавший ночью, вмешался по-своему в жизнь длинноухих зверьков: во время снегопада они обычно не отваживаются выходить на прогулку и вот теперь вынуждены были отправиться на поиски корма утром.
      Утром путешествовать куда опаснее: можно зазеваться и попасть в зубы лисе - лиса издали заметит зайца. А то и ястреб приметит возле кустов осины длинноухого зверька - ястребы в этом году что-то задержались с отлетом и все еще охотятся в нашем лесу на зайцев, белок и тетеревов.
      Заячьи следы я проводил взглядом и пошел дальше, встречая новые тропки-стежки мышей и оброненные на свежий снег красные ягоды рябины. Ягоды рябины оказались поклеванными, и мне нетрудно было догадаться, что это работа снегирей, которые с утра пораньше явились к рябинам на кормежку.
      Лыжи сегодня отлично скользили, и я с удовольствием обошел весь наш лес. Я уже собирался домой, как увидел на снегу глубокий след лыжи. Да, да, это был след одной-единственной лыжи. След спустился с бугра, поросшего редкими, кряжистыми сосенками, и пошел дальше, берегом замерзшего ручья.
      Кто же это умудрился спуститься с такого высокого бугра на одной лыже? Я обошел бугор, отыскал то место, где странный лыжник поднимался вверх, и увидел то же самое: и вверх, в гору, этот лыжник умудрился подняться только на одной лыже. И что еще более странно - рядом со следом лыжи я не отыскал ни следов валенка, ни следов лыжных палок.
      Если бы никогда раньше я не встречал таких странных следов, то, пожалуй, не сразу бы поверил, что след одной лыжи всегда оставляет за собой на рыхлом снегу зверек выдра.
      Выдра отличный пловец, у нее длинное гибкое тело, а лапки короткие, вот и в глубоком снегу она словно плывет, прижимая впереди себя рыхлую снежную кашицу гладким брюшком. И если не наклониться над таким следом, если не разглядеть на такой "лыжне" отпечатки лапок, то так и будешь считать, что здесь странствовал незадолго до тебя настоящий лыжник, только на одной лыже.
      Поднявшись на бугор, с которого недавно спустилась выдра, далеко внизу, через стволы сосен, увидел я залив озера. Залив уже покрылся льдом. Сегодня ночью лед укрыло рыхлым снегом, и теперь лишь по старой памяти можно было угадывать то место, где недавно плескалась вода. Вот из этого замерзшего залива и ушла выдра, там и начала она свое сегодняшнее путешествие.
      Впереди и птиц, и зверей ждала суровая зима. И выдра, по-своему зная об этом, и отправилась на поиски такого места, где вода не замерзала бы полностью даже в самые суровые морозы и где легче поддерживать открытой полынью-промоину. Вот почему из озера выдра и отправилась к реке, где было течение, где могли быть промоины и где можно было пережить зиму, охотясь за рыбой и разыскивая лягушек, зарывшихся до весны в ил.
      С бугра зверек-путешественник спустился прямо к ручью, что вел к реке, и, ловко обходя кусты и завалы по берегу ручья, шел почти у самого льда. Теперь его след уже не был таким прямым, теперь он все время извивался, будто лыжа у странного лыжника была не из дерева, а могла легко изгибаться в любую сторону.
      Ручей, как и залив озера, тоже совсем замерз. Я пробирался через заросли ветлы и ольхи, спотыкался о старые пни, занесенные снегом, и наконец добрался до того места, где ручей встречался с рекой. Как раз в этом месте была небольшая полынья.
      Я увидел черную полоску открытой воды еще издали и с радостью отметил, что след выдры идет прямо к полынье-промоине. Ну, слава богу, трудное путешествие окончилось, никто - ни волк, ни хищные птицы - не помешали моей выдре добраться до открытой воды. Теперь она в безопасности, ведь на суше, да еще в вязком снегу, этот зверек чувствует себя не так уверенно, как в воде.
      Я повернул обратно, выбрался из прибрежных кустов и по чистому месту пошел вдоль реки к дому, прокладывая по свежему, искрящемуся от морозного солнца снегу свою собственную лыжню. И тут впереди себя я снова увидел след выдры.
      Нет, я не мог ошибиться - это был след той самой выдры, которая, по моим расчетам, упорно искала открытую воду, наконец нашла ее у входа ручья в речку и скрылась в промоине.
      Откуда теперь этот след здесь? И почему он ведет в сторону от реки?
      Я снова пробирался через кусты, снова оказался на льду ручья, снова подошел почти к самой полынье и теперь увидел то, что не разглядел первый раз.
      Выдра действительно подошла к самой промоине, подошла совсем близко и, может быть, даже сунула нос в эту воду. Но нырнуть в полынью почему-то отказалась, круто свернула к берегу, выбралась из кустов и напрямую пошла к крутому, высокому холму.
      Что случилось? Куда теперь направился этот странный путешественник?
      А след выдры тем временем подошел к самому обрыву, приостановился здесь и вдоль обрыва направился в сторону упавших с бугра сосен.
      Уж не знаю, сколько сил затратила выдра, забираясь на гору по свалившимся вниз деревьям, по бурелому, только мне это путешествие досталось дорого. На вершине бугра я отдышался. Снова отыскал здесь на снегу след "одной единственной лыжи" и снова задумался: куда все-таки так упорно идет этот зверек?..
      Возвращаться к озеру бессмысленно - там повсюду лед. Если первая промоина выдре почему-либо не понравилась, то не лучше ли было идти дальше по берегу реки и искать новый участок с открытой водой?
      Отсюда, сверху, с бугра, мне хорошо было видно всю реку. Река огибала бугор широкой плавной дугой. Сейчас сзади меня то место, где в реку пришел ручей, где была промоина, от которой выдра отказалась. Я вижу отсюда это место, вижу на белом снегу темное пятно открытой воды и намоченного ею снега. Река идет дальше, дальше - и нигде больше не видно никакой промоины.
      Вот река по дуге обошла почти всю гору - я внимательно слежу сверху за рекой, укрытой снегом, и пока нигде больше не вижу признаков открытой воды... Вот и скат бугра впереди меня, здесь река отворачивает в сторону и уходит в лес. Сейчас она скроется за деревьями... Но что это? Как раз на самом повороте среди белоснежного покрывала снова темнеет какая-то узкая полоска. Неужели это промоина? Неужели это открытая вода, которую так долго и трудно искала выдра?
      Да, как раз здесь, где река заканчивала обход горы, был перекат здесь течение было всегда очень быстрым. И как я не догадался сразу, как не вспомнил об этом перекате - ведь только здесь и может сохраниться полынья всю зиму! Ну и выдра, ну и умница! Она не стала нырять в полынью, которая скоро замерзнет, она шла прямо туда, где можно будет прожить всю зиму. Вот почему и не отправилась она вдоль реки, а взбиралась на бугор через бугор дорога к перекату была куда короче.
      Но откуда она знала, что именно здесь есть полынья? А может быть, помнила это место еще с прошлого года?
      "Ну и выдра, ну и молодец!" - продолжал восхищаться я умным путешественником, стоя на вершине горы и рассматривая сверху узкую темную полоску воды среди белого-белого снега. Теперь мне оставалось только спуститься вниз с бугра к полынье, чтобы до конца убедиться во всем.
      Я спускался вниз рядом со следом выдры. Лыжи пришлось нести в руках спуск был очень крут, - но именно здесь, на спуске, зверек, видимо, чувствовал себя преотлично - он смело съезжал вниз на брюшке, поджимая к брюшку лапки, съезжал так же ловко, как хороший горнолыжник, лавируя между стволами деревьев, старыми пнями и уже засыпанными снегом молодыми сосенками.
      Наконец выдра спустилась к реке. Вышла на лед, немного постояла, наверное, еще и поднималась на задние лапки, чтобы осмотреться, потом отряхнулась, привела таким образом в порядок свою блестящую бурую шубку и неслышно ушла в воду.
      К самой полынье подойти я не смог: лед на реке был еще очень тонок. Но даже и по толстому льду я не стал бы подходить близко к полынье, чтобы не беспокоить, не пугать лишний раз зверька, - может быть, как раз сейчас выдра подплыла к самой промоине, чтобы немного передохнуть после долгой и не всегда успешной охоты в зимней воде.
      Д Р О З Д Ы-Р А З Б О Й Н И К И
      ХОРЕК
      Еще в конце зимы заметил я на огороде следы хорька. Хорек пришел из леса и скрылся под моим домом.
      Не любят хорька в деревне: стоит завестись этому зверьку, как тут же начинают пропадать куры, гуси, утки. Душит птицу хищный зверек изо дня в день, и нет порой такой силы, которая заставила бы хорька убраться из деревни.
      У меня в хозяйстве не было ни кур, ни уток, ни гусей, а потому бедокурить хорю было негде. И я даже обрадовался, когда проворный зверек наведался ко мне. Дело в том, что у меня в подполе нет-нет да и появлялись здоровущие крысы.
      Крысы заявлялись всегда неожиданно, за ночь успевали нарыть ходы в подполье и по этим ходам перетаскать все, что можно было у меня утащить. Они грызли кочаны капусты, таскали морковь, картофель - словом, вели себя так, как ведут настоящие грабители. Справиться с такими грабителями мог, пожалуй, только очень смелый кот. Но такого кота ни у меня, ни у моих соседей не было. Вот почему и обрадовался я, заметив около дома следы хорька, - как-никак, а лучшего охотника за крысами и не сыщешь.
      Хорьку у меня, наверное, понравилось. Он быстро обжился, проложил по огороду свои тропки-дорожки, и так же быстро по этим тропкам обнаружила зверька моя собака. И началось...
      Каждое утро собака находила свежие следы хорька. Следы вели к норе под домом. Собака кидалась к этой норе и принималась отчаянно лаять. Я не выдерживал, выходил на улицу, оттаскивал собаку в сторону и запирал в комнате. Но стоило мне недосмотреть, как пес снова оказывался на улице и снова на своем собачьем языке принимался зло бранить нашего квартиранта.
      Отучить собаку охотиться за хорьком я так и не смог: собака была охотничьей и ей просто полагалось охотиться за разными зверьками. Правда, самого хорька эта охота почти не трогала - он преспокойно жил под моим домом, спал днем, а по ночам воевал с крысами в подполе или же отправлялся в походы по соседним огородам.
      Узнав, что мой хорек теперь все чаще и чаще начал заглядывать к соседним домам, я не на шутку испугался: а не станет ли этот зверек охотиться в деревне за курами и гусями? Тогда мне ничего не останется другого, как ставить у норы капкан и ловить хорька. Но прошла неделя, другая, а на нашего квартиранта пока никто не жаловался. Я успокоился, а скоро даже начал привыкать к постоянному лаю собаки под окнами. Так бы, наверное, и осталось все на своих местах, если бы однажды сам зверек не нарушил установившийся порядок.
      Все началось с того, что у нашего хорька в норе под домом появились малыши - маленькие хорьки. Об этом как-то догадался мой пес и, видимо, решил разделаться наконец с ненавистным зверьком. "Ну ладно бы уж жил под домом один, а то устроил в чужом подполье целый детский сад! Нет, так дальше не пойдет!" - возможно, именно так рассудил мой пес и тут же принялся готовиться к решительной атаке.
      Перед каждой решительной атакой всегда проводится основательная подготовка, а потому собака сначала стала расширять нору под домом, чтобы добраться до хорька.
      До поры до времени пес работал молча, и я ничего не знал о его решительных планах... И вот наконец нора уже была разрыта настолько, что в нее стала проходить голова собаки. Еще совсем немного - только бы протиснуть плечи, а там уж хорьку будет хорошая трепка.
      Но как раз в тот момент, когда мой пес, уверенный в скорой победе, сунул в нору морду и собирался пролезть под дом, из темноты подполья, шипя и урча, выскочил быстрый и гибкий зверек и в одно мгновение впился псу в нос.
      Что здесь было! Собака отчаянно трясла головой, махала лапами, стараясь скинуть наглого зверька. Но хорек мертвой хваткой вцепился в нос и не собирался его отпускать.
      Я не выдержал. Мне стало жаль собаку. Я вышел на улицу. Хорек заметил меня, почти тут же отпустил собаку и скрылся под домом. Я прикрыл разрытую нору тяжелым камнем, оставив лишь небольшой ход для зверька, и постарался успокоить своего оплошавшего друга.
      Пес все еще тряс головой и обиженно поскуливал. Я позвал его в дом, уложил под свою кровать на мягкую подстилку и, как мог, постарался объяснить своему четвероногому другу, что зверька, наконец, надо оставить в покое.
      Не знаю, что помогло: то ли мои слова, то ли горький опыт, когда зверек сам объяснил собаке, как надо себя вести, только с тех пор мой пес старался не замечать нору под домом, где жил наш отважный хорек.
      А хорек преспокойно прожил у нас и лето, и почти всю осень, и только перед самой зимой почему-то оставил наш дом и ушел в лес вместе со своими подросшими детьми.
      ОНДАТРЫ
      Вы, конечно, знаете, что в нашей стране давно живут и неплохо себя чувствуют гости из Северной Америки - ондатры.
      Кое-кто называет ондатр водяными крысами, но это не совсем правильно. Водяная крыса куда меньше. Да и ведет она себя иначе, особенно зимой.
      Летом и водяные крысы, и ондатры живут около воды, роют в берегу глубокие норы и питаются всякой водной растительностью. А вот перед зимой водяные крысы уходят от воды, поселяются где-нибудь под стогом сена и частенько посещают овощехранилища и подполы в домах, где хранятся морковь, картошка.
      Ондатры же и на зиму остаются жить в своей старой норе. Эта нора длинным ходом всю зиму соединяется с водой, и зверьки даже в самые глухие зимы, даже в самые жестокие морозы преспокойно выбираются по ходу в воду и плавают в реке или в озере, разыскивая остатки растительности.
      Когда озеро мелкое и берега его пологие, когда нору устроить трудно, ондатры обычно строят себе хатки, как и бобры, посреди озера, в густых зарослях, но только не из веток деревьев, а из тростника, камыша, осоки, и живут в этих домиках-хатках и лето, и зиму.
      Так было и на нашем озере. То там, то здесь среди тростника встречал я летом хатки ондатр, видел и самих зверьков, когда они бесшумно выныривали из воды и плыли к своему домику, держа в зубах только что срезанные острыми зубами стебли осоки.
      Но потом что-то случилось, и ондатры покинули свои хатки и вроде бы совсем ушли из нашего озера. Такое с этими новоселами бывает часто. То ли их кто-то стал сильно беспокоить, то ли кончились запасы корма в озере, то ли какая-то ондатровая разведка доложила, что неподалеку есть более подходящее место для жизни. Так или иначе, только озеро наше опустело, хатки ондатр снесло по весне льдом, раскидало в осенние штормы волнами, и на нашем озере остались лишь водяные крысы.
      Эти крысы иногда селились по зиме под моей лодкой. Лодку на зиму я вытаскивал на сухой берег и переворачивал кверху днищем. Сверху лодку заносило снегом, а под самой лодкой оставалось свободное пространство, куда через снежный сугроб, наметенный вдоль борта, не забирались даже самые сильные морозы. Когда приходила весна и я переворачивал лодку, то всегда видел на земле много ходов, нарытых водяными крысами. Здесь крысы на зиму устраивали свои гнезда и отсюда отправлялись в разбойные походы по подвалам и погребам.
      Моя собака очень не любила крыс, и, когда мы с ней отправлялись в лес, она обязательно заглядывала к лодке и начинала копать снег и громко лаять. Пробраться под лодку она не могла. Я отводил собаку в сторону, долго уговаривал успокоиться, и мы шли дальше по своим делам.
      Но вот однажды во время такого зимнего похода моя собака вдруг подскочила к какому-то бугорку, еле видневшемуся из-под снега, и принялась раскидывать вокруг бугорка снег. Она работала так же азартно и лаяла так же зло, как только что возле моей лодки, где отыскала водяных крыс.
      Бугорок был от берега озера далеко, метрах в двадцати - двадцати пяти. Я подошел к собаке, оттянул ее в сторону, присел на корточки и стал внимательно разглядывать, что она здесь нашла.
      Под снегом собака успела немного покопать мерзлую землю, и я никак не мог отыскать поблизости никакого хода, который подсказал бы мне, чья именно это нора, - возможно, сам ход собака в азарте зарыла.
      Я закидал бугорок снегом, и мы пошли дальше. А назавтра я вернулся к бугорку и снова внимательно осмотрел все кругом. И снова нигде не нашел никаких ходов, никаких следов.
      Неужели моя собака ошиблась и принялась лаять просто так? Нет, этого не могло быть: моя охотничья собака-лайка никогда в таких случаях не ошибалась. Здесь кто-то живет...
      Я навещал теперь таинственный бугорок каждый день и снова нигде не встречал никаких следов таинственного зверя - этот подземный житель, казалось, ни разу не выходил наружу.
      Если бы такую таинственную нору я встретил в лесу, то мог бы еще подумать, что здесь спит енот или барсук, но это подземное жилище без входов и выходов было далеко от леса, почти рядом с озером, так что делать здесь лесным зверям было нечего.
      Сначала я подумал, что здесь поселилась водяная крыса и отсюда проложила в разные стороны свои подземные ходы. Я еще раз внимательно исследовал все вокруг, разрыл во многих местах снег, но нигде выхода подземных дорог водяных крыс не обнаружил.
      Не обнаружила здесь таких подземных дорог и моя собака. И мне пришлось ждать весны, ждать, когда оттает земля, и тогда еще раз проверить, что за подземный житель всю зиму волновал мою собаку и задавал мне так много загадок...
      Весна наконец наступила. Наше озеро разлилось, и вода подступила как раз к тому самому невысокому бугорку, который зимой упорно облаивала моя собака.
      Как-то вечером я осторожно подошел к знакомому месту и увидел на воде возле бугорка большую ондатру. Она лежала на воде и, видимо, отдыхала, но, заметив меня, быстро нырнула - и в прозрачной воде я хорошо видел, что она скрылась как раз там, где наш таинственный бугорок оступался в воду.
      Все стало ясно: зимой в этом бугорке жили ондатры. Они снова появились в наших краях, но почему-то не построили хатку, а вырыли себе нору на берегу. Но берега нашего озера пологие, вот и пришлось зверькам устраивать себе жилище подальше от воды, там, где был этот небольшой бугорок. Сейчас вода подступила к самому бугорку, и ондатры преспокойно выбираются из норы прямо в воду.
      Но как эти зверьки добирались до воды зимой - ведь вода к осени в озере падала и бугорок оставался на сухом месте? Эта загадка по-прежнему оставалась неразгаданной, ведь зимой никаких следов ондатр я не обнаружил. И мне снова пришлось ждать. На этот раз я ждал, когда вода в озере станет падать, уходить.
      К середине мая вода в озере стала убывать, и тогда у обнажившегося бугорка заметил я небольшой ход, который, скорей всего, и вел в нору к ондатрам. Но этот ход поднялся из воды, и зверьки перестали им пользоваться. Даже больше - через день они заделали его совсем.
      Этого хода не было и зимой - выходит, он появился только сейчас, когда вода в озере прибыла. Вода спала, и ход, показавшийся из воды, стал ненужным, ведь ондатры пользуются только подводными ходами. Но где же другой, главный выход, которым пользовались зверьки зимой и которым пользуются сейчас, когда уровень воды упал?
      Главный, тайный ход у норы все-таки был. Он был очень длинным, был вырыт намного ниже и соединял нору с водой в любое время года. Как-то в тихое, теплое утро я внимательно следил за ондатрами и в прозрачной озерной воде увидел, как зверьки, возвращавшиеся к своей норе, будто исчезали - проваливались недалеко от берега, оставив после себя легкое облачко мути на дне, где и начинался вырытый хозяевами норы тайный ход в их хозяйство...
      Вот так и открылась для меня еще одна тайна ондатр - они оказались искусными и расчетливыми строителями. Это искусство и помогло им устроить нору в отлогом берегу. Здесь зверьки перезимовали, здесь появились у них малыши. Скоро эти маленькие ондатры подрастут и станут расселяться по нашему озеру. Какой дом построят они для себя? Соорудят ли в зарослях тростника ондатровую хатку или по примеру родителей выроют себе глубокую, теплую нору в берегу и соединят ее с озером длинным, надежным ходом?
      ЛЯГУШЬЯ КАРА
      Было под окном моего дома озерко-болотце, которое все знали, как Лягушью кару. Лягушья кара да Лягушья кара... А что это такое, я так и не установил. Да и не в названии было дело - жили на этом озерке-болотце из года в год чайки.
      Ранней весной, когда по озерку-болотцу лежал последний кислый лед, на кочки, недавно вытаявшие из-под снега, опускались озерные чайки. В это время они всегда выглядели очень усталыми - ведь как-никак, а весенний перелет всегда отнимал много сил.
      В ту первую весну, когда поселился я возле Лягушьей кары, озерных чаек было здесь так много, что, казалось, поднимись все эти птицы сразу на крыло, не увидишь за белым облачком воды озерка.
      Прилетали чайки на свое родное озерко-болотце очень рано и терпеливо ждали, когда Лягушья кара очистится ото льда совсем, а потом устраивали на кочках посреди разлившейся весенней воды свои гнезда и выводили здесь птенцов. Птенцы подрастали, учились летать, и тогда озерные чайки оставляли озерко-болотце и переселялись на острова большого озера, что было по соседству. А с новой весной опять появлялись на Лягушьей каре.
      Любил я этих белых, безобидных, громких и смелых птиц. Хоть и галдели они у меня под окнами с утра до вечера, хоть и будили своим криком по весне и по лету в самую раннюю рань, но все равно не мог я без этих птиц, без этих озерных чаек.
      Когда чайки выводили птенцов и куда-то улетали, становилось мне очень грустно. И как радовался я, когда птицы появлялись вдруг на мостках, у лодок или рассаживались по жердям моего забора сплошной белой лентой.
      Познакомился я с этими чайками лет пять тому назад. Было их много. Шумно бросились они на меня, когда шагнул я в их сторону, и пришлось мне уважить птиц, отступить и больше не мешать им в их родительской заботе. Но стал я из года в год замечать, что моих чаек вроде бы становится все меньше и меньше. А потом отыскал и причину этого...
      Прочитал я все книги, которые были у меня и в которых рассказывалось хоть что-то об этих красивых и отважных птицах, и узнал, что в каждом гнезде, что устраивают озерные чайки на кочках Лягушьей кары, бывает всего три яйца. Из этих трех яиц и могут появиться три птенца, которые к концу лета подрастут и вместе с родителями отправятся в дальнюю дорогу на юг. Удастся уберечь в гнезде все яички, не утащат ни одного птенца хищники, не погибнет ни один птенец по каким-то другим причинам, подарит тогда каждая пара чаек своему родному озерку-болотцу трех молодых птиц. Было по весне в колонии, например, сто пар чаек, двести птиц - вырастет эта колония к осени, увеличится в числе, станет в ней уже не двести, а пятьсот чаек.
      Но не подарит каждая пара взрослых птиц своей колонии, своему озерку-болотцу трех птенцов... Денно и нощно дежурят у гнезд озерных чаек вороны, выжидая момент, чтобы утащить из гнезда яйцо. Денно и нощно следят за Лягушьей карой ястреб и болотный лунь, чтобы утащить зазевавшегося птенца, а то и взрослую птицу. Гибнут чайки и в пути на юг, гибнут и на зимовке, гибнут и в упрямой дороге к родным гнездам по весне. И хорошо еще, что держалось число белых красивых птиц на озерке-болотце, расположенном рядом с поселком, из года в год постоянным, что не убывала, не умирала колония... Но так было лишь до недавнего времени.
      Заметил я как-то по весне рядом с Лягушьей карой собаку, клочкастую, драную и, судя по всему, почти бездомную. Живот у собаки подведен, бока впали, и ищет она все время что-то лихорадочно среди прошлогодней травы сразу видно, что собака голодная.
      Взял я кусок хлеба, вышел на улицу, подошел к собаке поближе, окликнул ее. Она подняла голову, но не испугалась сразу, не убежала, как бродячая псина, а лишь чуть отступила и глубже втянула под себя хвост.
      Я протянул ей кусок хлеба, но ближе она не подошла. Кусок хлеба пришлось бросить. Собака чуть отстранилась, но потом все-таки подошла к куску, понюхала его и принялась жадно есть, роняя крошки, а потом собирая их из болотной грязи языком.
      Съев кусок, собака уставилась на меня просящими глазами. Я поманил ее к себе, она шагнула было навстречу, но снова остановилась. Как мог, я постарался объяснить ей, что сейчас схожу домой и принесу еще еды. Она, видимо, что-то поняла, дождалась меня там, где мы встретились, и, уже не опасаясь, подошла к миске с кашей и супом, которую я ей принес.
      Моя новая знакомая ела по-прежнему жадно. Бока ее уже стали раздуваться, но головы от миски она, видимо, не собиралась отрывать. Я присел рядом на корточки, тихо поглаживал заброшенную псину по голове, по спине и вслух раздумывал: "Откуда она взялась? Где провела зиму? И был ли у нее когда-нибудь хозяин?"
      Хозяин у собаки определенно был, иначе бы она не доверилась так быстро человеку. А вечером, поспрашивав по поселку своих знакомых мальчишек, я точно узнал, что эта собака вовсе и не бездомная. Просто ее хозяева уехали на время в гости и попросили соседей приглядеть за ней. Но соседи оказались людьми необязательными, о собаке забыли, и голодное животное отправилось разыскивать себе пропитание к Лягушьей каре...
      Если бы я вовремя не заметил собаку, то, очень может быть, случилась бы беда. Собака добралась бы до гнезд чаек и уничтожила бы не одну кладку, пока не утолила голод.
      Но это еще не вся беда, которую может принести чайкам на озерке-болотце бездомная собака. Возле озерка все время дежурили вороны. Они являлись на свои сторожевые посты каждый день с утра пораньше и торчали здесь до вечера, выжидая, когда можно будет незаметно подкрасться к гнезду и утащить яйцо. Другой раз за целый день дежурства воронам так и не удавалось совершить набег. Тогда они снимались со своих сторожевых постов и торопливо летели еще куда-нибудь, чтобы хоть немного подкрепиться перед ночным отдыхом.
      Но если воронам представлялся случай, набеги их на гнезда чаек были разорительны.
      А случай мог представиться самым неожиданным образом. Покажись вблизи озерка человек, забреди он в болото, и чайки тут же тревожно закричат и бросятся навстречу врагу, позабыв на время свои гнезда. Тут-то и не зевайте, вороны.
      Но по правде сказать, по весеннему времени людям нечего делать возле озерка-болотца - люди придут сюда позже, летом, когда настанет пора сенокоса. Тогда косы начнут гулять вокруг всей Лягушьей кары. Но к этому времени озерных чаек уже не будет здесь - они вместе с птенцами улетят отсюда. Другое дело - бродячие собаки.
      Уж как прознали собаки, что здесь, возле гнезд чаек, ждет их богатая пожива... И стоило сойти снегу, стоило прибыть чайкам и устроить свои гнезда, как собаки нет-нет да и показывались неподалеку от моего дома - и все эти бездомные охотники жадно тянули свои носы в ту сторону, где в гнездах уже были яйца чаек.
      Не всем собакам, разумеется, удавалось завершить задуманный набег. Были среди них и грабители потрусливей и послабей, которые вязли в болоте, а потому возвращались ни с чем обратно или отступали при первых же атаках чаек. Но так или иначе, все собачьи походы к Лягушьей каре приносили с собой беду - вороны довершали то, что не удалось довершить каждой собаке.
      Вот почему с такой тревогой отмечал я, что ворон возле озерка-болотца со странным названием ото дня ко дню становилось все больше и больше. Слишком умны и догадливы эти птицы, чтобы просто так собираться отрядами возле чужих гнезд. Нет, здесь что-то не совсем так. Они непременно ожидают какого-то события...
      Дня два спустя после того, как остановил я на пути к птичьим гнездам собаку, временно оставшуюся без хозяев, к Лягушьей каре направился рано поутру целый отряд четвероногих охотников. Этот отряд подошел к озерку незаметно для меня, но чайки все-таки успели вовремя заметить псов и подняли тревогу.
      Заслышав крики птиц, я выглянул в окно и обомлел: там, там и там казалось, повсюду - видел я возле Лягушьей кары самых разных собак. И над ними носились, крича и отважно пикируя на непрошеных гостей, встревоженные чайки.
      Я выскочил на улицу, схватил кол и бросился к озерку, размахивая на ходу своим оружием и громко крича.
      Собаки вскоре заметили меня и нехотя повернули обратно. Я бросил кол и отдышался. Собаки уходили к деревне, а от озерка-болотца в разные стороны разлетались вороватые вороны, унося в клювах только что награбленное.
      Нет, так дальше продолжаться не могло. Еще два-три подобных набега, и от гнезд на Лягушьей каре не останется ничего. И так уже птиц за эти несколько лет стало раза в два меньше.
      И я пошел к своим верным друзьям - мальчишкам. Они еще не приходили из школы. Я дождался, когда окончатся занятия, и собрал свою быструю на любое доброе дело гвардию.
      Я объяснил мальчишкам, что птицам возле поселка приходится очень плохо, что их допекают и люди и собаки и если мы с ними не позаботимся о чайках, то скоро Лягушья кара станет пустым грязным болотом, в котором не будет ничего живого.
      План созрел тут же. Во-первых, каждый из моих друзей-помощников клятвенно пообещал мне посадить свою собаку на цепь до тех пор, пока птенцы чаек не научатся летать. Так разбойным отрядам собак был нанесен первый и самый чувствительный удар. А во-вторых, мы решили каждый день с утра до вечера дежурить возле Лягушьей кары, чтобы напрочь пресечь любые набеги.
      Утреннюю вахту теперь нес я. А к обеду прибывали мои друзья-помощники. И уже во время своего первого дежурства я с удовлетворением отметил, что к гнездам чаек никто даже не сунулся.
      Я сидел в стороне от озерка и радовался: нет, не бродячие собаки, а самые обычные деревенские шарики и дозоры прознали дорогу к Лягушьей каре. Теперь все эти шарики и дозоры посажены мальчишками на цепь, и больше некому беспокоить птиц. Все решилось куда проще. Вот если бы к озерку проложили свои тропы настоящие бродячие собаки, то победа не далась бы нам так легко: попробуй поймай такую собаку...
      К обеду прибыли мои друзья-помощники. Я по форме отчитался им за все то, что произошло здесь, в пределах моего сторожевого поста, с утра до обеда, и сдал дежурство.
      Правда, мы сразу не расстались - я еще долго рассказывал этим удивительным мальчишкам о жизни птиц, о трудных дорогах пернатых на юг и обратно, к родным гнездам. А они внимательно слушали и были очень рады, что все мы вместе так быстро победили, так скоро прекратили все разбойные набеги на Лягушью кару.
      Наверное, мои друзья в тот первый день так и не догадались, что главными врагами белых, красивых птиц, которых все мы очень любили, были их собственные шарики и дозоры, оставленные без присмотра.
      А потом, когда чайки благополучно вывели и вырастили своих птенцов, я рассказал мальчишкам и об этом - я открыл им тайну, что никаких бродячих собак здесь никогда не было. Они, конечно, смутились, им действительно было стыдно за своих четвероногих друзей, которые чуть было не разорили колонию озерных чаек, разместившуюся рядом с нашим большим, шумным поселком.
      Небольшое озерко-болотце и сейчас светится под окнами моего дома, и сейчас с ранней весны до середины лета над этим озерком белым облачком вьются чудесные белые птицы, которых нам удалось сохранить. И счастлив я оттого, что удалось мне объяснить мальчишкам, как ранима, как беззащитна бывает природа и как доверчиво встречает она любую заботу со стороны человека.
      ВАСЬКА-БРАКОНЬЕР
      На озерке-болотце, что было недалеко от моего дома, из года в год гнездились кряковые утки. Эти утки появлялись над нашим озерком рано по весне, когда начинал таять лед и из-подо льда показывались первые языки весенней воды. А чуть позже, когда лед с озерка сходил совсем, утки уже подыскивали себе места для гнезд.
      Сколько утиных гнезд будет в этом году на нашем озерке, я узнавал заранее. И в этом помогали мне сами утки.
      Подыскав место для гнезда, каждая утка объявляла о своем решении вывести утят именно здесь, в этом месте, громким и хорошо слышным издалека криком. "Та-та-та-та-та", - кричала одна утка на озерке-болотце. "Та-та-та-та-та", - повторяла вторая, а может быть, и третья, и тогда я точно определял, что в этом году недалеко от моего дома может появиться на свет сразу три утиных выводка.
      Но обычно здесь, на небольшом озерке, задерживалась по весне только одна утка и только один утиный выводок появлялся на свет. Ведь наше озерко было совсем небольшим.
      К середине лета утята подрастали, и утка-мать уводила их из высыхающего болотца через сырой луг к реке. Когда именно совершались эти переселения утят и утки, в какое время суток? Скорей всего, ночью, так как днем и утка и утята все время были на виду и мне ни разу не приходилось видеть утиное семейство, отправившееся в ответственный поход.
      О том, что утята и утка благополучно перебрались в реку, я узнавал сразу. Во-первых, я тут же обнаруживал, что утиное семейство исчезло из своего родного озерка, совсем превратившегося к этому времени в болото, а во-вторых, перебравшиеся в реку путешественники далеко не уплывали от моего дома и почти все время вертелись около мостков, с которых я брал воду.
      Первое время утка, конечно, не доверяла мне и, заметив человека, вышедшего из дома, тут же подавала тревожный сигнал, а сама быстро-быстро плыла прочь. Утята же, заслышав сигнал тревоги, мгновенно ныряли, выныривали только в зарослях куги и здесь, затаившись, ждали, когда, наконец, прозвучит другой сигнал - сигнал отбоя тревоги.
      Когда я отступал, не шел дальше к мосткам и усаживался на крыльце, утка переставала беспокоиться, медленно направлялась к зарослям куги, где прятались ее малыши, и утята, завидев мать, один за другим выбирались из укромных мест и быстрыми бурыми шариками принимались крутиться среди ряски и листьев кувшинки.
      Шло время, я не беспокоил утиный выводок, и скоро утка и утята привыкли ко мне настолько, что спокойно выбирались на доски моего мостка, отдыхали здесь, приводили в порядок свои перышки и смело подбирали хлебные крошки, которые я оставлял на мостках специально для них.
      Когда наступали холода и приближалось время утиного перелета, мои утки становились осторожнее, реже выбирались на мостки и я чаще видел их уже не на воде, а в воздухе, когда, посвистывая крыльями, они пролетали над самым моим домом.
      Перед отлетом утки обязательно посещали наше озерко-болотце, вода в котором прибывала от осенних дождей. Здесь утята не так давно появились на свет, здесь они провели первые дни жизни, и теперь они, наверное, как-то по-своему прощались с родными местами. И, видя своих уток посреди озерка-болотца, я хорошо знал, что по весне они обязательно вернутся обратно, что кто-то из них на будущий год снова устроит здесь гнездо и выведет на свет новых утят. И я с нетерпением ждал эту новую, грядущую весну, чтобы снова услышать над весенней водой, только что расставшейся со льдом, громкий призывный крик утки: "та-та-та-та".
      Так бы и текла по давно заведенным правилам жизнь нашего озерка и наших уток, если бы однажды сюда не наведался один местный охотник.
      Правда, охотником этого человека я никогда не считал - я называл его просто браконьером и не раз советовал не попадаться мне на глаза.
      Был этот человек жадным и жестоким. Ему ничего не стоило убить собаку, которая ему вдруг надоедала или которая начала стариться и больше не годилась для охоты. Он мог перестрелять всех тетеревов, живших возле нашего леса. И когда я говорил ему: "Что ты делаешь?" - он отвечал мне, корча ехидную улыбку: "Не я, так другой весь выводок приберет..." Словом, это был очень непорядочный человек, и я не на шутку напугался, когда узнал, что он добирается до утиного гнезда, которое снова устроила кряковая утка на нашем озерке-болотце.
      О том, что Васька-охотник - так звали этого браконьера в поселке собирается взять утиные яйца, подложить их под домашнюю утку и вырастить себе таких утят, которых охотники называют подсадными, манными, услыхал я со стороны, но тут же отыскал Ваську-охотника и строго предупредил: "Если я замечу, что в гнезде пропадут яйца, тебе несдобровать".
      Подсадные утки Ваське-охотнику нужны были для охоты. Подсадных, манных уток привязывают за лапку и пускают плавать неподалеку от шалаша, где прячется сам охотник. Утка плавает, громко кричит, и на ее крик прилетают селезни, которых и стреляют.
      Охотятся с подсадными утками чаще всего весной, но в наших местах весенняя охота закрыта совсем, так что никакие подсадные настоящему охотнику вроде бы теперь и не нужны. Но Васька-охотник был браконьером, не признавал никаких законов, а потому и следил я за ним очень внимательно и считал его главным своим врагом.
      И все-таки Васька на этот раз обвел меня вокруг пальца. Как-то он улучил момент, когда меня не было дома, и пришел на наше озерко. Он забрал из гнезда дикой утки все ее яйца, а вместо них положил яйца своей домашней утки - он все-таки боялся, что я обнаружу пропажу. Но обо всем этом я узнал много позже...
      Шло время, заканчивалась весна, я ждал, когда у утки на нашем озерке появятся утята. Утята наконец появились, я видел их издали, маленьких, смешных, быстрых, и был спокоен: раз утята вывелись, значит, Васька побоялся меня и к гнезду не совался.
      Утята, появившиеся на свет на нашем озерке, подрастали. Наступало лето. Вода в озерке стала садиться, и утята вместе со своей матерью-уткой перебрались в реку. Путешествие закончилось благополучно, и здесь я не заподозрил никакой беды.
      И только к осени, к глубоким холодам, поселилось во мне беспокойство: видел я неподалеку от своих мостков, где каждый день брал воду, взрослых уток, и казалось мне, что они слишком доверчивы на этот раз, что ведут себя как-то иначе, чем дикие утки. Когда я подходил к самой воде, все остальные утки срывались с места и, быстро работая крыльями, улетали от меня, а эти только отплывали в сторону, даже не пытаясь подняться на крыло.
      Совсем близко были сильные морозы. По берегу реки уже протянулись полоски льда, лед с каждым днем выходил на воду все шире и шире. Давно улетели на юг чайки и другие утки, а эти странные птицы все так же плавали неподалеку от моих мостков...
      Вот тут-то и стал я догадываться, что именно произошло весной на нашем озерке-болотце. Отыскал я Ваську и потребовал от него ответа. Васька-браконьер сознался во всем и вместе со мной попробовал поймать этих странных уток, но не тут-то было. Хоть и не научились домашние утки от своей приемной матери летать, но были очень осторожными и человека близко никак не подпускали.
      Лед совсем укрыл реку. И я очень ждал, что утки выйдут на лед и придут ко мне, как приходят к людям попавшие в беду самые разные птицы. Но не дождался я этого. И здесь меня опередил Васька-браконьер. Васька снова улучил момент, явился к замерзающей реке с ружьем, перестрелял и собрал в мешок всех уток. И не смог я с ним ничего поделать: охота в это время на уток в наших местах была разрешена.
      Позже услышал я, что подсадные утки, ради которых и украл Васька яйца из утиного гнезда, у него не ужились. Стоило ударить морозам, как, забыв свою приемную мать, домашнюю утку, они поднялись на крыло и улетели на юг вслед за другими дикими утками. Так и остался браконьер без подсадных уток, но больше к нашему озерку-болотцу не подходил...
      А наше озерко-болотце опустело. Утки, что вывелись у Васьки дома, дороги на наше озерко не знали и по весне не прилетели сюда. Старая утка-мать, наверное, где-то отстала в пути и тоже не появилась у нас с весенней водой. Но может быть, какая-нибудь другая утка снова поверит нашему озерку-болотцу, поверит и моему дому, стоящему неподалеку, устроит здесь, среди болотных кочек, свое гнездо и подарит нам новый утиный выводок, новых утят, которые благополучно доживут здесь до осени и хорошо запомнят обратную дорогу в наши места.
      СИЗЫЕ ЧАЙКИ
      Скажите, вы любите чаек? И я их тоже очень люблю. Да разве можно как-то по-другому относиться к этим белокрылым и быстрокрылым птицам! Чаек любят и моряки, уходящие надолго в море, и городские жители, что катаются на пароходике по водохранилищу, любят чаек и рыбаки - словом, любят, наверное, все-все... Но однажды мне пришлось вести очень серьезный спор, и спорили со мной о чайках люди, живущие на берегу большого северного озера. Уж кому-кому, как не этим потомственным рыбакам, любить быстрых, доверчивых птиц. Но оказалось, что именно здесь, на этом озере, некоторые невзлюбили вдруг чаек.
      На нашем озере жили озерные и сизые чайки. Отличить этих птиц друг от друга очень просто. У озерных чаек темные головки, а у сизых головки светлые, да и сизые чайки побольше озерных. К тому же сизые чайки никогда не живут такими большими колониями, как озерные, сизые чайки больше ценят тишину и одиночество.
      Ну что еще к этому добавить, что еще рассказать об этих птицах? И озерные, и сизые чайки - птицы перелетные, появляются они в наших краях, когда покажется первая вешняя вода, а прощаются с нами, когда укроются льдом наши озера.
      Весной, пока еще лед не сошел с озер и болотинок, наши чайки держатся около полей и вместе с воронами успешно охотятся за мышами. Разойдется лед на озере, освободятся ото льда заливные озерки, и чайки вернутся к своим прошлогодним гнездам, но и тут не забудут про поля. И стоит появиться на поле трактору, как возле него скоро появятся наши чайки и, словно заправские грачи, примутся выискивать среди только что перевернутых пластов земли самых разных вредителей будущего урожая.
      Красиво, очень красиво вьется-клубится следом за трактором живое белое облачко. Но вот перевернуты новые пласты земли, и облачко тут же тает, птицы усаживаются на землю, и издали кажется тогда, что над только что вспаханной землей распустились большие белые цветы.
      Заканчивается работа на полях, исчезают с полей чайки, и теперь не так часто увидишь этих птиц. Вот если разойдется ветер над озером да раскачает как следует молодой тростник, тогда над тростником тут же появятся озерные чайки - большие они мастерицы ловить разных насекомых, которых выгнал из травы ветер.
      Ну а сизые чайки? А сизых чаек, пожалуй, и не увидишь за такой охотой. Не увидишь и задумаешься: не занимаются ли наши сизые чайки по летнему времени рыбной ловлей? Не переводят ли эти птицы рыбную молодь? Тут как раз и заметишь: вьются сизые чайки с криком у самого берега, где появилась рыбка-уклейка. Сизые чайки вьются над водой, садятся на воду, что-то высматривают в воде, иногда и ухватывают клювом небольшую рыбку. Правда, не часто приходит к птицам такая удача...
      Как-то наблюдал я за сизыми чайками, что принялись было за рыбную ловлю. И тут ко мне подошел местный рыбак и громко так произнес:
      - Ишь ты, опять рыбу переводят, подлые.
      Я удивился, с каких это пор стали обвинять наших чаек в грабежах и разбоях, да еще называть нехорошими словами. А подошедший ко мне человек сердито продолжал:
      - Знаешь, сколько эти чайки рыбы вылавливают? Я вот читал, что одна чайка может съесть за день триста граммов рыбы. Вот и считай. За десять дней - три килограмма. Так? Так... А за месяц почти десять килограммов. Теперь эти десять килограммов помножь на все месяцы, когда чайки у нас живут. Помножил? Ну, что получилось? Более пятидесяти килограммов. Вот тебе и на. А сколько чаек у нас на озере? Тьма-тьмущая. Так кто у нас в озере рыбу изводит: птица или рыбаки?
      Я внимательно посмотрел на человека, который только что произнес такую грозную речь, и задумался: о каких именно рыбаках идет сейчас речь?
      Нет, настоящие рыбаки рыбу не изводят - настоящие рыбаки уважают законы, уважают рыбу и не станут ловить ее запрещенными снастями и в запрещенное время. "А не браконьер ли мой сердитый собеседник? - подумал я. - Уж больно он ополчился на безобидных птиц!"
      И откуда мой странный собеседник взял все эти цифры? Кто подсчитал, что сизая чайка поедает в день триста граммов рыбы? Я задумался, стал вспоминать все прочитанное когда-то об этих птицах и наконец вспомнил... Вспомнил, обрадовался - да, было где-то сказано, что сизая чайка, живущая в неволе, действительно, может съесть за день триста граммов рыбы. Но это лишь тогда, когда чайку кормят одной рыбой. А ведь на воле одной рыбой чайки никогда не питаются. Сколько мышей, сколько насекомых, сколько погибших животных поедают эти птицы - вот и выходит, что все расчеты сердитого человека неверны. Десять килограммов рыбы за месяц одна чайка никогда не съест, живя на воле...
      А потом, какой рыбой питаются чайки? Какую ловят? Вспомнил я, как однажды ловил на лесном озере щук. Подплыл я на лодке к елке, упавшей в воду - любят щуки такие места, удобно им здесь прятаться в засаде и ждать, когда мимо проплывет какая-нибудь неосторожная рыбешка. Подплыл я к елке осторожно, остановил лодку и присмотрелся. Вокруг плавало много мелких плотвичек и окуньков. Рыбешки плавали спокойно и, казалось, совсем не подозревали, что где-то рядом таится грозная щука.
      Я немного подождал, понаблюдал еще за беспечными рыбешками, потом размотал свою удочку и поймал одну небольшую плотвичку. Потом эту плотвичку, как живца, посадил на крючок и снова пустил в воду.
      Конечно, плотвичке было неловко на крючке - она все время опускала головку вниз, поднимала кверху хвостик - словом, плавала уже совсем не так, как плавают здоровые рыбешки, крутившиеся тут же, возле моего поплавка... Прошло немного времени, и из-под еловых ветвей вырвалась зеленая щука и кинулась к моей лодке.
      Нет, эта щука не собиралась ловить рыбок, которые стайкой плавали возле моего поплавка, - щука кинулась к моему живцу, который не мог никуда скрыться. Хищная рыбина сорвала живца с крючка, на крючок не попалась и снова затаилась в ветвях упавшего дерева.
      Выходило, что щука, хищная, быстрая рыбина, предпочитала ловить лишь таких рыбок, которые казались ей больными, ослабевшими и которые поэтому не могли от нее поспешно сбежать. "А раз так, - думал я теперь, - то почему бы не быть такому же правилу и у чаек? Почему бы и чайкам не охотиться прежде всего за ослабевшими и больными рыбками, ведь такую рыбку поймать куда проще?"
      Пока я рассуждал и слушал сердитого человека, чайки продолжали крутиться возле берега, где появились уклейки. Уклейки пришли сюда на нерест, отметать икру. Небольшие быстрые рыбки носились между камнями, оставляя тут свои икринки. Некоторые рыбки по ошибке выскакивали на берег - и именно таких оплошавших рыбешек и подбирали чайки-рыболовы.
      Я тоже отыскал такую выскочившую на берег уклейку. Она уже была без сил и вряд ли бы ожила. Я бросил рыбешку подальше от берега. Она ударилась о воду, недолго задержалась возле поверхности и стала медленно тонуть. Я хорошо видел, как поблескивает на солнце ее серебристый бочок. И тут к рыбешке кинулась чайка. У самой воды чайка вскинула крылья и, чуть присев на воду, схватила мою рыбешку...
      Чайка с добычей в клюве летела к берегу, чтобы там закусить, а следом за ней с криком неслись другие чайки, норовя отнять рыбку у счастливого охотника. Я смотрел птицам вслед и еще раз убеждался, что рыбная ловля для моих чаек не такой уж простой промысел, что поймать здоровую, сильную рыбку не так-то легко, а потому добычей чаек и становятся, как правило, лишь больные, слабые рыбки, обреченные на гибель.
      Нет, мой сердитый собеседник был неправ. Скорей всего, чаек надо было хвалить: поедая больных рыбешек, они избавляли озеро, реку от болезней. Но рыбак, которого про себя я уже называл браконьером, никак не унимался:
      - Вот видишь, какие они до рыбы жадные - ужас какие жадные...
      Я ничего не ответил и медленно пошел домой. У дома я остановился и посмотрел туда, где недавно стоял. Там, у самой воды, по-прежнему вились белокрылые чайки. Одни птицы летали кругами над берегом и камнями, где нерестилась уклейка, другие сидели у воды и на камнях. Моего сердитого собеседника нигде не было.
      На следующий день рано утром я вышел на крыльцо и прежде всего посмотрел туда, где вчера любовался сизыми чайками. Солнце еще не успело подняться из-за леса, и уклейки к берегу, наверное, еще не подошли, ночью рыбешки отдыхали на глубине и являлись к камням на нерест лишь тогда, когда день как следует расходился. Вот почему я очень удивился, увидев на берегу вчерашних птиц. Причем на этот раз чаек было куда больше, чем вчера днем.
      "Зачем они собрались в такую рань? - подумал я. - Что делают там, на берегу? Если они явились на рыбную ловлю, то им следовало бы плавать среди камней, а не сидеть в стороне, на сухом берегу! А может быть, они просто прилетели в ожидании уклеек и привели с собой сородичей?"
      Я еще раз пригляделся к белым птицам и насторожился: чайки вовсе не сидели без дела. Они все время что-то подбирали с земли. И рядом с чайками крутились и тоже что-то подбирали с земли и жадно заглатывали вороны...
      Не торопясь, чтобы не сразу напугать птиц, я направился к камням на берегу и, когда подошел совсем близко, все понял... На берегу, измятая, раздавленная резиновыми сапогами, лежала мелкая рыбешка-уклейка. Свежие следы резиновых сапог были всюду. Я осмотрел берег и нашел след от лодки, которую причаливали тут. Все ясно: здесь ночью побывали жадные люди. Они пришли сюда с запретной снастью - неводом и за один раз выловили много-много уклейки, явившейся на нерест. Эта уклейка пришла отметать икру, чтобы из икры появились на свет новые маленькие рыбки, а ее выловили, выкрали у озера, нарушив все законы природы...
      Рыбу браконьеры ловили тайно, ночью, боялись, что их увидят, и в темноте, конечно, просыпали часть улова на землю. И вот теперь загубленную рыбешку отыскали сизые чайки.
      Я отошел в сторону, и чайки скоро вернулись обратно. Пир продолжался до полудня, а потом насытившиеся птицы разлетелись в разные стороны. В этот раз у берега показалось совсем немного рыбешек. Я вспомнил вчерашний праздник-нерест, вспомнил с грустью и горечью и очень ругал жадных людей, готовых ради денег вычерпать все озеро, и очень хотел, чтобы сейчас сюда снова пришел вчерашний сердитый человек. Уж я бы ответил ему, кто изводит рыбу, кто обворовывает озеро!
      Я долго сидел на берегу, но вчерашний сердитый человек так и не пришел - он, наверное, все еще отсыпался после ночного разбоя на озере. Спустя несколько дней я увидел этого браконьера в деревне, хотел с ним сурово поговорить, но он, заметив меня, тут же поспешил уйти. Выходит, я не ошибался, сразу посчитав его браконьером. Подумайте сами - может ли добрый, честный человек плохо относиться к нашим чайкам?
      Ну а чайки на нашем озере живут по-прежнему и по-прежнему очень точно рассказывают мне о каждом набеге жадных людей на наше озеро. И теперь, утром заметив на берегу сизых чаек, я точно знаю, что и на этот раз здесь побывали браконьеры. Но теперь я не жду, когда непорядочные люди встретят меня и станут обвинять чаек, - я тут же иду к таким людям и требую ответа.
      РЫБОЛОВЫ-РЫБОГОНЫ
      Каких только рыболовов не приходилось мне встречать! Кто только не охотился за уклейками, плотвичками, окуньками, подлещиками, а то и за лещами и щуками!.. За рыбой охотились мальчишки с удочками, лезли в реку и взрослые дяди с бреднем в руках, позабыв, что такая ловля называется браконьерством. Но самыми интересными рыболовами были все-таки рыболовы-животные: рыболовы-звери и рыболовы-птицы.
      Еще давно увидел я на Кавказе, как ловит рыбешку медведь. Да, большой, серьезный зверь охотился за небольшими рыбками, попавшими в бочажки-озерки, оставленные горной речкой.
      У горных речек очень неспокойный нрав. То они тихи и даже кажутся сговорчивыми, когда нет дождей или когда наступает ночь и в горах прекращается таяние снега. Такими же не слишком строптивыми выглядят горные ручьи и речки и по утрам, пока солнце еще не поднялось очень высоко и не принялось вовсю топить в горах снега и льды. Но вот солнце поднялось, пригрело, и река на глазах начинает вспухать, выходить из берегов, заливая все вокруг. И не проходит получаса, как какой-нибудь хиленький по раннему утру ручеек уже бушует, словно настоящая неуемная река.
      К ночи, когда солнце заходит за горы, вода в горных речках и ручьях начинает спадать. Разлившаяся было, как в половодье, река уходит снова в свои берега, оставляя после себя небольшие бочажки-озерки, наполненные прозрачной водой. Вот в таких озерках-бочажках и остается после каждодневного половодья какая-то рыбешка. Сюда-то на рыбную ловлю и выходит рано-рано утром медведь.
      Он спускается с гор, быстро отыскивает такой естественный аквариум и, обойдя бочажок вокруг, сразу определяет, какая пожива ждет его здесь. Бывает, что большая вода подводит и крупную форель, и тогда у мишки праздник: форель вкусна, а большая рыбина еще и насытит сразу. Медведь заходит в воду, замирает на месте и чуть приподнимает полусогнутую переднюю лапу. Эта лапа готова мгновенно ухватить добычу, оказавшуюся рядом. И мишка ждет, когда рыбешки успокоятся и осмелеют настолько, что подплывут к нему. И тут в один миг косматый рыболов подхватит зазевавшуюся рыбешку лапой и выкинет ее на берег... Добыча еще не успела долететь до берега, не успела упасть на песок, а медведь уже тут как тут - он бросается к рыбешке с такой же быстротой и радостью, как деревенские мальчишки-рыболовы к окуньку с ладошку, попавшемуся на крючок.
      Нравилось мне, как ловили рыбу и птицы-рыболовы. Нравился мне рыболов-зимородок, с которым познакомился я на реке Неруссе, что течет по Брянской области.
      Очень любил я эту реку, задумчивую, таинственную, с глубокими омутами и песчаными перекатами, где прозрачная холодная вода весело журчала над ослепительно желтым песком, украшенным белыми пятнами раковин беззубок. Была в Неруссе и рыба, за которой и охотился я, вооружившись удочкой.
      Правда, не всегда рыба, водившаяся в Неруссе, баловала меня своим вниманием, и я не был таким же удачливым рыболовом, как мой зимородок, живший возле большого речного омута.
      Этого зимородка я видел каждый раз, когда приходил на рыбалку. Он сидел на самой вершинке не очень толстой коряжины и внимательно смотрел на воду.
      Зимородок сторожил добычу, но мне казалось, что он просто спит, опустив книзу свой длинный клюв. Конечно, я ошибался. Мой спящий рыболов-зимородок вдруг срывался с места и кидался вниз к воде. Мгновение - и он уже несся к своему гнезду, устроенному глубоко в норе на обрыве, держа в клюве только что пойманную уклеечку.
      Я много раз наблюдал за этой занятной и очень красивой птичкой-рыболовом и редко когда видел, чтобы она ошибалась и после своей атаки-броска возвращалась пустой на наблюдательный пункт.
      Но если маленький зимородок бросался к добыче, готовый всегда нырнуть отважно в воду за рыбешкой, если та заметит его и кинется в глубину, то другая птица - рыболов-скопа - никогда не ныряла в воду за добычей. Скопа пикировала на добычу с большой высоты, но перед самой водой вскидывала вверх крылья и мгновенно останавливалась в воздухе, ослепив тебя белым цветом подкрыльев и фонтаном брызг. Брызги летели в разные стороны от хвоста рыбины, которая, в последний момент все-таки заметив птицу-рыболова, пыталась скрыться от нее. Но было поздно: крепкие лапы скопы уже успели схватить добычу, и теперь птица-рыболов, тяжело помахивая крыльями, торопилась к своему гнезду.
      "Почему так легко удавалось этой птице-рыболову схватить крупную плотву или большого леща? - недоумевал я. - Разве рыбы настолько беспечны и неповоротливы?" Все открылось мне позже, когда я узнал, что почти все птицы-рыболовы ловят в первую очередь рыб больных, а потому слабых и не таких быстрых, проворных, то есть все птицы-рыболовы оказывали и реке, и озеру большую службу - они вылавливали больных рыб и таким образом останавливали болезнь, появившуюся в водоеме.
      Ну а уж если разбираться дальше, то такие птицы, как коршун или орлан-белохвост, тоже большие любители рыбы, вряд ли вообще поймали бы здоровую, быструю рыбину - они не умели нырять, как зимородок, или отважно пикировать на добычу, как скопа. И коршуну, и орлану-белохвосту доставалась лишь та рыба, часы которой уже были сочтены.
      Ловили рыбу, конечно, и чайки, которые жили на нашем озере с весны до глубокой осени. Нравилась мне и охота за рыбешкой, которую устраивали крикливые крачки, но такой мудрой охоты за рыбой и не придумал, пожалуй, никто, кроме крохалей-рыбогонов.
      Крохали - это утки, такие же утки, как обычные у нас кряквы, но только крохали побольше, потяжелей, да и носы у них узкие, загнутые на конце, и на головке хохолок. Но главное то, что крохали отличные рыболовы. А вот почему этих рыболовов-крохалей зовут еще рыбогонами, узнаете чуть попозже. У нас крохали не водились - свои гнезда они устраивали где-то подальше, на севере, на глухих лесных озерах или по берегам быстрых таежных рек. Я не видел этих уток ни по весне, ни по лету, но зато осенью, когда к берегам нашего озера начинала подходить на нерест рыбка-ряпушка, крохали появлялись в наших местах и у всех на виду принимались ловить эту удивительную рыбешку.
      Ряпушка была очень странной рыбкой. Сама небольшая, она все лето жила в глубине, а вот к осени, когда приходили настоящие холода, почему-то поднималась из глубин и принималась искать места, где вода была похолодней. Казалось бы, странно: как так - ведь почти все рыбы, кроме чудака налима, который мечет икру только по зиме, начинают свои нерестовые игры лишь тогда, когда вода станет достаточно теплой. Ну, ладно налим - он толстый, большой, может, мороз ему и не страшен. А ряпушка-то маленькая, такая нежная на вид... Но и она, ряпушка-невеличка, оказывается, ждала холода, чтобы отметать икру.
      Дождавшись своего часа, эта быстрая серебристая рыбешка появлялась около берега, среди камней. Вот тут-то обычно и подстерегали ее крохали-рыбогоны.
      Хмурый осенний день расходился медленно. Сегодня ночью шел первый редкий снежок, и теперь большие камни, что торчали из воды у самого берега, оделись в чуть сползшие набок белоснежные шапки. Я видел вдали от берега нескольких птиц с хохолками, конечно, догадывался, что это крохали, но никак не мог предположить, что эти осторожные и, как мне казалось, очень пугливые птицы могут смело заявиться к самой деревне.
      Но вот что-то произошло, птицы как будто о чем-то договорились и неторопливо расплылись в разные стороны. И я удивился, отметив, что эти самые утки-крохали вдруг разобрались по парам и так, пара за парой, образовали неширокий полукруг. И полукруг этот двинулся в мою сторону, в сторону деревни.
      Я присел на корму лодки, уже затащенной на берег, и стал терпеливо ждать, что будет дальше. А крохали приближались... Я уже видел, как они что-то внимательно высматривают в воде, коротко поводя из стороны в сторону головками. Вот птицы еще ближе, вот их отделяет от моего берега полоса воды всего метров в тридцать... И тут строй полукруга вдруг ожил. Птицы, как по команде, сразу разошлись в стороны и, вскинув крылья и отчаянно ударяя по воде, все так же попарно понеслись к самому берегу. И из воды впереди строя-полукольца одна за другой стали выпрыгивать небольшие рыбешки - и рыбешки, спасаясь от крохалей бегством, неслись в самый берег...
      Конечно, это была ряпушка, явившаяся сюда, к камням, на нерест. Многие рыбешки, выскочившие из воды, прыгали в стороны, пытались скрыться в глубине, а те, что без оглядки неслись к самому берегу, к камням, оказывались на мели и тут же доставались крохалям-рыбогонам.
      "Так вот почему этих птиц называли рыбогонами!" - догадывался я, впервые увидев охоту крохалей за ряпушкой... Они, выстроившись полукольцом загона, действительно гнали рыбешку к берегу, на мелкое место, где ее легче было поймать, и удачно ловили тех рыбок, которые оказывались поглупей, менее расторопными. Уж такой закон всякой рыбной ловли: рыбаку обычно и достается та рыба, которая почему-либо не научилась быть осторожной или заболела и потеряла силы. И здесь уж ничего не поделаешь таков закон природы.
      Крохали охотились за ряпушкой на нашем озере до самого льда. Они все так же, по утрам, появлялись в стороне от берега и будто не думали вначале ни о какой рыбной ловле. Но потом, заметив, прознав, что ряпушка, наконец, появилась, поднялась из глубин и направилась к берегу, разбивались на пары и полукольцом загона гнали испуганную рыбешку на отмель.
      Много ли рыбы переловили эти рыболовы-рыбогоны за последние две недели осени, точно не знаю. Наверное, все-таки не очень много... Не знаю я до сих пор и другое: зачем эти птицы-рыболовы во время охоты разбивались на пары? Может быть, проще и легче было охотиться не парами, а выстраиваться в цепочку по одному? Но это мое личное мнение. А крохали, видимо, рассуждали как-то иначе.
      ВОРОНЫ-ПУТЕШЕСТВЕННИЦЫ
      Я долго считал, что вороны, которых всегда встретишь и в лесу, и возле дома, никуда и никогда от нас не улетают, а просто живут все время рядом с человеком, как домовые воробьи. Но как-то я прочитал, что наша обычная ворона с осени может отправиться кочевать от деревни к деревне, от поселка к поселку. Дальше больше - и скоро узнал я, что на севере нашей страны по зиме ворон вообще не найдешь: стоит ударить морозам, как вороны поднимаются на крыло и отправляются в теплые края, где и проводят всю зиму, и только по весне возвращаются к своим старым гнездам. Вот тебе и на! Выходит, где-то наша ворона ведет себя точно так же, как грачи и скворцы, то есть по праву может считаться самой настоящей перелетной птицей...
      Хоть и называл я озеро, на берегу которого стоял мой дом, северным озером, но до самого севера от нас было еще очень далеко, а потому возле своего дома видел я ворон и летом, и зимой и, разумеется, не мог считать наших ворон птицами перелетными.
      По весне эти рассудительные птицы разлетались в стороны от деревни, разбивались на пары и устраивали в лесу свои гнезда. И тут увидеть ворон удавалось не часто. Лишь по ранней весне, когда с полей только-только сходил снег и вешняя вода затапливала мышиные норки, видел я на полях своих недавних соседей - ворон, занятых охотой.
      Здесь, на полях, вороны стерегли мышей. Вода затапливала норки, и зверьки выбирались из-под земли и прятались среди прошлогодней травы. Укрытие это было не очень надежным, и стоило мышонку пошевелиться, как его тут же замечала ворона. Когда охота вороне удавалась, она поднималась на крыло и, медленно помахивая крыльями, не спеша, но очень сосредоточенно летела в ту сторону, где было ее гнездо.
      Встречал я ворон по весне и на берегу озера, когда вода в озере спадала и обнажались затопленные весенней водой берега. И тут вороны находили себе корм - рыб, лягушек и другую живность, погибшую по зиме или во время весеннего половодья.
      Когда подсыхали поля и залитые было весенней водой болотинки и прибрежные луговины, ворон я почти не встречал: в это время они промышляли в лесу и почти совсем не попадались на глаза.
      Но вот лето заканчивалось, появлялись первые стайки чижей, чечеток, и почти тут же замечал я ворон, которые небольшим отрядом наведывались к моему дому.
      Правда, первые осенние визиты вороны совершали тайно - птицы являлись к моему дому рано утром, когда я еще спал, и в сумерках обследовали мой двор, огород в надежде чем-нибудь здесь поживиться и, не дожидаясь, когда я встану и обнаружу своих пронырливых гостей, спешили в лес, чтобы завтра утром снова заглянуть ко мне и снова скрыться в лесу еще до восхода солнца.
      Постепенно утренние визиты ворон затягивались, а когда приходили холодные ночные туманы, которые укутывали, закрывали собой чуть ли не всю деревню, вороны обычно запаздывали с утренним визитом, и тогда я видел их, подтянутых, ладных, в новом пере, в новых одеждах, уже приготовившихся к суровой зиме.
      Ну, а снег делал ворон совсем сговорчивыми, и теперь они не сразу отступали в сторону от мусорной кучи, когда я выходил на улицу с ведром в руках.
      Следом за мусорной кучей вороны обычно окупировали и небольшой пятачок возле забора, где стояла собачья будка, где спал мой Дружок и где всегда стояла миска с едой. Эта миска, видимо, больше всего привлекала ворон, и они шли на любые хитрости, чтобы утащить у собаки либо кусок хлеба, либо полуобглоданную кость.
      Постепенно Дружок привык к этим вороватым птицам, и, казалось, ему даже нравилось, когда те, боязливо озираясь и вытягивая вперед свои хитрющие носы, боком-боком подбирались к миске, готовые в любую секунду отскочить в сторону. И Дружок разрешал им подойти совсем близко и утащить у себя из миски небольшой кусочек. После этого вороны становились совсем смелыми и тут же окружали собачью будку со всех сторон. "Ура, мы победили! - казалось, всем своим видом говорили наглые птицы. - Сейчас мы растащим все, что приготовили этой собаке. Ура!"
      Я часто наблюдал эту сцену из окна дома и всякий раз, когда вороны победителями окружали собаку и миску с едой, очень переживал: неужели эти хитрющие птицы все-таки усыпили бдительность моего пса и теперь удачно завершат грабеж?
      Нет, мой Дружок не зря назывался охотничьей собакой-лайкой. И вряд ли даже такие хитрые птицы, как вороны, смогли бы провести настоящую лайку. Казалось, Дружок спал, ничего не видя и не слыша. Вот вороны совсем близко, вот их наглые черные носы уже заглядывают в самую миску, а собака все еще спит. Вот одна, другая ворона совсем склоняется над миской с едой. Еще секунда-две - и птицы уже отскочат в стороны, ухватив предварительно по хорошему куску. Но как раз этих нескольких секунд и не хватало всегда воронам до полной победы. Дружок вдруг просыпался, вскакивал на ноги. И вот уже перепуганное воронье несется прочь, не оглядываясь назад, не проверяя, понес ли разбойный отряд на этот раз потери.
      Но потерь вороны никогда не несли - моя собака довольствовалась только тем, что вороны насмерть пугались и разлетались в разные стороны. После этого Дружок всегда проверял, много ли растащили птицы из миски лакомых кусков, которые он оставил себе на следующий раз, убеждался, что в миске почти все цело, и снова укладывался в конуре, уткнув свой чуткий нос в пушистый хвост.
      Так и проводили вороны возле меня всю зиму, изводя собаку и подбирая вынесенный из дома мусор, а по весне, как и положено, разлетались по лесным углам строить гнезда и выводить своих птенцов, чтобы осенью снова вернуться ко мне под окна.
      В эту осень вороны, как и обычно, вовремя прибыли ко мне в гости, дождались холодов, дождались первого снега - и только собрались мы вместе встретить настоящую зиму, как произошло событие, о котором я и хочу рассказать...
      Как-то утром я поднялся раньше обычного и выглянул в окно. За окном шел снег, не очень густой, но крупный и, по-видимому, мокрый. Он ложился на грядки моего огорода и почти тут же таял. А чуть дальше, за моим огородом, где вчера еще рыжели высокие болотные кочки, снег оставался лежать белыми мутными плешинками. Я пригляделся к этим плешинкам и кочкам, и мне показалось, что там, на болотине, возле кочек, что-то шевелится.
      Это "что-то" шевельнулось возле одной кочки, потом точно такое же движение подметил я возле другого рыжего клочка сухой травы. И тут заметил и птицу, которую хорошо было видно на фоне белой плешинки.
      "Ворона, - подумал я. - Так и есть - ворона! И не одна. А почему эти вороны торчат под снегом на болотине, почему не крутятся, как обычно, возле мусорной кучи или собачьей будки?" Я посмотрел в другое окно и еще больше удивился: мои вороны, которые прибыли ко мне на зимнюю квартиру еще в конце августа, были на месте и, как всегда, не торопясь, рылись в куче мусора.
      Откуда тогда те птицы, на болотине? Я снова присмотрелся к рыжим кочкам и снежным плешинкам и увидел еще и еще ворон. Эти птицы по-прежнему расхаживали между кочками и навещать мой двор, видимо, не собирались. Откуда они здесь? Что привело их на болото, под снег и ветер? А может быть, они слетелись сюда со всей деревни на какую-нибудь свою новую охоту, о которой я пока не имел никакого представления?
      Ворон на болотинке было много, и, как мне показалось, они вовсе не вели никакой охоты - больше всего они походили на отдыхающих птиц, только что завершивших трудный перелет.
      Утренний сумрак расходился, сырой снег стихал, и на востоке немного прояснилось, и тут в утреннем скупом свете, полоской поднимавшемся над землей, увидел я летящих птиц... Они летели с северо-востока, летели низко над землей, и не стайками, не группами, а в одиночку, одна за другой добирались до нашей болотинки и тут же присаживались рядом с другими такими же воронами, прибывшими на болотинку раньше.
      Откуда все-таки эти птицы? Зачем они здесь? Что за странное путешествие ворон чуть ли не по зиме? И почему мои доморощенные вороны совсем не обращают внимания на прибывающих птиц?
      А мои вороны, действительно, вели себя несколько странно. Если обычно они держались около мусорной кучи независимо и даже, как мне казалось, несколько развязно - мол, что нам хозяин, плевали мы на него, то теперь эти серые наглецы как будто притихли. А может быть, они просто боятся, что эти новые вороны заметят их, заметят кучу и кинутся сюда и, конечно, растащат все то, чего моим воронам хватило бы надолго? Кто знает - ведь не у всех птиц принято помогать друг другу!
      Ворон же на болоте все прибывало и прибывало. День уже расходился вовсю, когда перелет закончился. Я еще долго вглядывался туда, в северо-восток, откуда рано поутру прибыли вороны-путешественницы, но больше никого не видел.
      Прибывшие птицы вели себя по-прежнему тихо, не лезли к домам и, казалось, не собирались устраивать здесь никакой охоты. Прошел час, другой, и вот одна из ворон, собравшихся на болоте, поднялась на крыло и почти над самой землей потянула на юго-запад, обходя стороной нашу деревню. За ней почти тут же поднялась еще одна птица, потом еще и еще - и так снова, одна за другой, так же низко над землей как будто для того, чтобы остаться незамеченными, вороны продолжили свое путешествие в прежнем направлении.
      Наверное, часа полтора длился этот поочередный отлет ворон с нашей болотинки. Куда они дальше? Где будут ночевать? Где отыщут сегодня для себя пищу? Этого я не мог знать - разве расспросишь о чем-нибудь птиц в их торопливой дороге?
      К вечеру, когда последние вороны покинули нашу болотинку, я опять обратился к книгам и разыскал там еще один рассказ о перелете ворон. В этой книге говорилось, что вороны, живущие в летнее время на севере европейской части нашей страны, в конце осени - в начале зимы отправляются на зимовку в Западную Европу и на юг Англии.
      Я отыскал карту и провел по ней условную линию от устья Печоры до юга Англии. Эта условная линия и вытянулась примерно с северо-востока на юго-запад. Выходило, что сегодня я был свидетелем перелета ворон - эти вороны летели с северо-востока на юго-запад, летели с севера европейской части нашей страны как раз туда, в Западную Европу или на юг Англии.
      Где они сейчас, эти птицы-путешественницы? До Англии и Франции им еще далеко. Они, вероятно, еще не добрались и до Ладожского озера и заночуют сегодня где-нибудь на берегу реки Свири.
      Я посмотрел в окно и еще раз удивился: мои доморощенные вороны снова вели себя смело и даже нагло; они прыгали по всему двору, восседали на верхних жердях забора и даже забирались на крышу сарая. Их возможные конкуренты были теперь далеко, и моим хитрым птицам нечего было опасаться за обеденный стол, который они, видимо, считали безраздельно своим.
      На следующий год я очень ждал ворон-путешественниц, но так и не встретился с птицами, которые отправились в дальнюю дорогу. Нет, вороны, живущие на севере нашей страны, не изменили своему правилу и по-прежнему с началом холодов летят на зимовку во Францию или в Англию, но, видимо, на этот раз их путь-дорога почему-то обошла мой дом и нашу болотинку, начинавшуюся сразу за моим огородом.
      ДРОЗДЫ-РАЗБОЙНИКИ
      Рябины в этом году уродилось много. К осени красные ягоды гроздьями загорелись повсюду: и в лесу, по опушкам и полянам, и в деревне, под окнами домов.
      Росла рябина и под моим окном. Я посадил ее всего с год назад привез из леса осенью, когда у деревца облетели осенние листья. Деревце прижилось и зацвело уже на следующую весну. Ну а к этой осени нарядно украсилось крупными рубиновыми гроздьями.
      Каждый день теперь любовался я своей рябиной, любовался зрелыми ягодами, мягко горящими в лучах утреннего и вечернего солнца, и очень ждал, что на мою рябину, вот к этим ягодам, прилетят снегири... Они явятся сюда с первым снегом, спокойные, рассудительные птицы-снегири, и будут подолгу сидеть на ветвях, неторопливо и старательно перебирая клювами ягоду за ягодой, выбирая из мякоти семечки-семена и роняя оставшуюся мякоть вниз, на только что выпавший снег.
      И я буду любоваться этими птицами. Буду подолгу смотреть, как медлительные, тяжелые на вид снегири ловко свешиваются с тонких веточек вниз головками и тянутся к ягодам, что собраны кисточками на самом конце веточек.
      Здесь, на рябине, будут и самочки-снегурки в серых кофточках, и снегири-самцы с красными и малиновыми грудками. Малиновые грудки, знал я, бывают всегда у снегирей постарше, посолидней, а грудки потемней - у молодых птиц.
      Здесь, около своей рябины, я обязательно услышу первую в эту зиму позывку-флейту снегиря... Он будет негромко и даже немного грустно выводить раз за разом, с расстановками, с паузами, свое снегириное "фью-фью... фью-фью". Я буду слышать эту птичью позывку, и мне всегда будет казаться, что так отрешенно может подавать голос только потерявшаяся птица, отбившаяся от стайки, хотя рядом с этой птицей будут еще и еще точно такие же снегири.
      Словом, я очень ждал первого снега и первых снегирей. Но раньше снегирей возле рябин, украшенных гроздьями спелых ягод, появились дрозды-рябинники.
      К этим неугомонным, суетливым и шумным птицам у меня было особое отношение. Сколько ни помню я свои лесные дороги, свои путешествия и скитания, ни одна моя лесная дорога, ни одна лесная тропка не обходилась без дроздов-рябинников. Я встречал их повсюду, и прежде всего в весеннем березовом редколесье, куда являлись они почти сразу после прилета строить гнезда - являлись многочисленной, крикливой, верещащей и трещащей гурьбой. Так шумно вели себя дрозды здесь до тех пор, пока их птенцы не покидали гнезда.
      Тогда дрозды-родители вместе с птенцами, которые еще только-только учились летать, обычно перебирались из березняков и осинников в сырые ольшаники и отважно атаковывали всякого, кто появлялся поблизости от кустов, в которых, еле удерживаясь на ветках и неуклюже покачиваясь, прятались птенцы-слетки.
      "Прочь! Прочь! Прочь отсюда!" - казалось, без умолку кричали эти птицы, обеспокоенные появлением незнакомца.
      "Прочь! Прочь! Не подходи к кустам!" - неслось со всех сторон, и всюду, куда бы ты ни посмотрел, по кустам, по дороге, словно окружая тебя, беря в кольцо, мелькали разгорячившиеся защитники ольховых кустов. А ты, втянув голову в плечи и закрыв уши от треска и верещания десятка птиц, старался как можно скорее покинуть чужие владения.
      К лету, когда птенцы подрастали и уже почти ничем не отличались от своих родителей, все дрозды отправлялись путешествовать по окружающим лесам, и тогда я встречал их вдруг в самых неожиданных местах. То они являлись к моей лесной избушке и принимались изо дня в день с завидным упорством изводить мою собаку, совершая организованные набеги на ее миску с обедом. То являлись к моей лодке и, опередив даже ворон, утаскивали у меня из банки червей.
      Такие неожиданные встречи с дроздами-рябинниками продолжались все лето, но к осени, к первым красным ягодам на рябинах, все кочующие по лесам дрозды разом являлись к осеннему столу и все время, до самого отлета, крутились возле вызревших ягод.
      С ягодами рябины дрозды, как мне казалось, обходились совсем не по-хозяйски. Шумной и всегда торопливой стаей они разом набрасывались на дерево, гнули своей тяжестью его ветки и, будто за ними кто гнался, старались как можно скорее и как можно больше оборвать и проглотить сочных ягод. В спешке и суматохе много ягод падало вниз, на землю. А дрозды уже неслись дальше, к новым рябинам, оставляя после себя осеннему ветру и холодным дождям общипанное, ободранное деревцо.
      Такие рябины, пострадавшие от набега дроздов, уже не привлекали к себе других птиц, и я часто с сожалением и тревогой посматривал на снегирей, только что вылетевших к рябинам из леса после первого снега и не нашедших здесь, у разоренных рябин, ни одной ягоды.
      Как же быть теперь этим красногрудым птицам? Чем насытятся они теперь? И только вспомнив, что снегири не против закусить и семенами клена, и семенами разных сорных трав, немного успокаивался. Нет, снегири не погибнут, но на рябине теперь я все равно их не увижу, да и улетят они нынче куда раньше от нас: снегири долго задерживаются по зиме только тогда, когда ягод рябины в достатке.
      Вот и теперь, осенью, в урожайный на рябину год, я очень заволновался, увидев возле красных рябин суетливые стаи дроздов-разбойников. Нет, я не мог злиться на этих птиц. Они нравились мне, мне нравилась их отвага и смелость. Я даже любил их, быстрых и ловких, но все равно мне очень хотелось, чтобы дрозды не прознали дорогу к моей рябинке, которую я очень берег для снегирей.
      И дрозды вели себя пока не очень нагло. Правда, они пообивали ягоды со всех рябин, которые росли в лесу, затем опустошили рябины возле дорог и полей, заглянули и в деревню, под окна домов, но были здесь всего раза два, а потом перед самым снегом куда-то исчезли, и я был спокоен: теперь эти разбойники не обидят моих снегирей...
      Первый снег выпал, как всегда, неожиданно. Утром на ветвях деревьев, по забору, на ступеньках крыльца, на поленнице дров, на собачьей будке громоздились настоящие зимние сугробы, только эти сугробы были сырыми и рыхлыми. И тут, еще в утренних сумерках, услышал я тихую позывку снегиря: "фью-фью... фью-фью". А через полчаса увидел и первых снегирей на своей рябине.
      На кистях рябины сверху лежали белые колпачки снега. И снегирям сначала пришлось долго тянуться, чтобы достать до ягод. Но снежные колпачки понемногу сползали, сдвигались, затем падали по одному вниз, и еще через пятнадцать - двадцать минут снегири пировали уже вовсю.
      Это было удивительное зрелище... Белый снег по ветвям, на ягодах, красные ягоды под белоснежными колпачками и тут же красногрудые, медлительные птицы, как живые елочные игрушки на новогодней елке, только не в комнате, не в доме, а в лесу, под зимним небом.
      Теперь снегири прилетали ко мне под окно каждый день. В отличие от дроздов они никогда не торопились оборвать побольше ягод и, посидев немного на ветвях моей рябины, не спеша летели к другим таким же красным от ягод деревцам. Так и кочевали они по всей деревне, от дома к дому, от одной рябины к другой. А под вечер снова устраивали перекличку и один за другим летели к лесу, где и проводили очередную ночь.
      Теперь каждое утро начиналось для меня с позывки снегиря. Еще в сумерках слышал я тихое "фью-фью... фью-фью" и знал, что наступил новый зимний день.
      В тот день, как всегда, зимнее утро началось для меня со снегириного "фью-фью... фью-фью". Я выглянул в форточку. На улице еще было темно, я не мог разглядеть птицу и только догадывался, что снегирь, как обычно, сидит сейчас на вершине березы. Оттуда он скоро спустится вниз, к ягодам, на рябину. Ягоды еще были, и я рассчитывал, что их хватит надолго.
      Я закрыл форточку, сходил на кухню, разогрел чай и снова вернулся к столу с чайником. Струйка крутого кипятка, негромко журча, ударялась о дно стакана. И тут за голосом струйки разобрал я какой-то странный шум. Шум доносился с улицы.
      За окном что-то не то потрескивало, не то поцокивало. Я налил полный стакан чаю, поставил чайник, подошел к окну и замер от удивления...
      За окном на моей рябине, которую я так ревностно берег для снегирей, суетились, махали крыльями, перепрыгивали с ветки на ветку и торопливо обрывали оставшиеся ягоды какие-то крупные сизо-бурые птицы.
      Они суетились, рвали ягоды, не удержавшись, срывались с ветвей, снова старались ухватиться за ветку, сбивали друг друга - и все это происходило почти что в тишине. Разбойники орудовали молча, и лишь иногда удавалось мне уловить чуть заметное потрескивание и верещание, которые птицы от возбуждения, видимо, не могли сдержать до конца.
      Разбойников еще плохо было видно, утренний сумрак все никак не рассеивался, день расходился очень медленно. Я не мог разобрать по цвету одежды, кто это, но приглушенные потрескивания и верещания не давали ошибиться. На моей молоденькой рябинке пировал многочисленный отряд дроздов-рябинников, тех самых дроздов-разбойников, которые за пять минут могут разорить любую, даже очень большую рябину.
      Я быстро опомнился и кинулся к форточке. Форточка отскочила в сторону и громко ударилась о раму.
      Но эти дрозды, возможно, заранее знали, что разбойный налет на рябину, росшую под самым окном, опасен, и были заранее готовы к моей атаке. И они не испугались, а только соскочили с ветвей и не спеша, будто зная, что через форточку я ничего не сделаю им, расселись по ветвям березы, по забору и по крыше сарая.
      Я что-то кричал, размахивая полотенцем, которое поспешно просунул в форточку, но птицы-разбойники по-прежнему вели себя удивительно невозмутимо... Как не походили они сейчас на тех пугливых дроздов, которых я встречал в лесу возле рябин и которые, издали завидев человека, поспешно неслись прочь!
      Поняв, что к чему, и догадавшись, что мои ругательства, посылаемые дроздам через форточку, вовсе не пугают их, я быстро оделся и вышел на улицу.
      Мне потребовалось совсем немного времени, чтобы накинуть на плечи ватник, надеть шапку и сунуть ноги в сапоги. Минуты через две я был уже около рябины. И за эти полторы-две минуты дрозды все-таки успели снова накинуться на мое деревцо и в скоротечном набеге оборвать до конца все оставшиеся ягоды.
      На этот раз, увидев меня совсем рядом, разбойники тут же кинулись прочь. Они улетали от меня с громкими криками, треща и вереща, как весной и летом. Теперь им не надо было таиться, молчать, и я очень верил, что эти громкие крики посылались вовсе не мне - скорей всего, эти трески и верещания выражали откровенную радость птиц, так удачно завершивших поход к рябине. Наверное, это была радость победы, радость большого успеха.
      Дрозды улетели, а я стоял возле рябины, смотрел на ягоды, оброненные в спешке птицами-грабителями, видел вверху на березе снегиря, который, как обычно, с утра пораньше прилетел ко мне под окно за ягодами, и очень жалел, что теперь моим снегирям скоро придется собираться в дорогу, а мне придется коротать зимние дни без этих замечательных птиц.
      Но снегири еще долго жили в нашей деревне. В деревне по улице росло много кленов. На кленах в этом году тоже было много семян, и снегири кормились теперь этими семенами, роняя на снег легкие кленовые крылышки-парашютики.
      Правда, у меня под окном клена не было, и теперь из своего окна я уже не мог любоваться красногрудыми птицами и не так часто слышал по утрам тихий снегириный позыв-побудку: "фью-фью... фью-фью".
      М О Р О Ж Е Н Ы Е М А С Л Я Т А
      ВЕСЕННИЕ БАРАБАНЫ
      Стоит немного пригреть весеннему солнцу, как на краю лесной поляны раздастся звук, не похожий на другие лесные звуки. Покажется вам, будто кто-то неожиданно, резко и громко ударил в настоящий барабан.
      Трррр... - загремит один барабан, и почти тут же с другой стороны поляны ответит ему второй: трррр... И так раз за разом, перекликаясь под весенним солнцем, будут греметь и греметь по лесу странные весенние барабаны, извещая о скором приходе весны.
      А лесные барабанщики - это дятлы.
      Дятлы - отличные музыканты. Выберет себе такой музыкант сухой, звонкий сук или сухую вершину дерева, а то отыщет и разбитый, расщепленный молнией ствол, сядет поудобнее, уцепится покрепче, отведет назад голову, а потом вдруг резко и часто застучит по суку или сухой щепе. И раздастся над весенним лесом громкое и звучное трррр...
      Такой барабанной дробью и извещает дятел своих собратьев, что весенний концерт уже начат, что весна вот-вот явится в лес, что он, дятел, уже присмотрел место, где можно устроить гнездо, и что сюда, где будет его гнездо, он не допустит никаких других дятлов.
      На этот раз я отправился в лес рано утром, когда ночной мороз еще не отпустил, снег не растаял и по такому, схваченному ночным морозом снегу насту - можно было легко идти в любую сторону. Я дождался, когда солнце поднимется над лесом, послушал немного скрипучие песни снегирей, а затем напрямую отправился к лесному болотцу, вокруг которого всегда гнездилось много дятлов.
      С осени дятлы, как и синицы, отправились кочевать по лесам в поисках корма, но вот-вот должны были вернуться из зимней кочевки в родные места и первый раз объявить о своем возвращении громким барабанным боем.
      Большого пестрого дятла я увидел на вершине сухого дерева. Время от времени он ударял по вершине своим крепким клювом. И в ответ на это сухое дерево отвечало звонкой, частой дробью.
      Я послушал этого музыканта, хотел было идти дальше, но тут совсем неподалеку заметил еще одного точно такого же дятла. Он, видимо, опоздал к началу весеннего концерта и теперь торопился отыскать себе свой собственный барабан и начать, на нем игру.
      Опоздавший быстро нашел подходящий еловый сук, примостился возле него, затем резко ударил клювом по своему барабану, и громкая дробь тут же разнеслась по всему лесу.
      Барабанная дробь еще не успела затихнуть, как к только что явившемуся музыканту с вершины сухого дерева кинулся тот самый дятел, которого я повстречал здесь первым. Казалось, вот-вот разгорится жаркий бой. Но опоздавший барабанщик без пререканий тут же оставил свой сук и отлетел подальше от рассерженного собрата.
      Рассерженный дятел вновь вернулся на свою вершину я опять принялся вовсю барабанить. А тем временем опоздавший дятел, которого только что прогнали, отыскал себе неподалеку еще один барабан и еще раз попробовал принять участие в утреннем концерте. Но снова его ждала неудача: хозяин сухой вершины, поднимавшейся неподалеку, тут же прогнал его прочь.
      Опоздавшему долго не разрешали принять участие в общем концерте. Стоило ему начать барабанить, как тут же являлись другие дятлы и с воинственным криком изгоняли его прочь. Так продолжалось до тех пор, пока музыкант-неудачник не догадался отлететь в сторону, подальше от уже гремевших над лесным болотом барабанов. Только тут он получил право обзавестись своим собственным инструментом и начать весеннюю игру.
      За что же прогоняли прочь опоздавшего музыканта? Может быть, он просто не умел барабанить? Нет, барабанил он превосходно.
      Я поискал и скоро нашел сухую сосну и на манер дятла часто постучал по ней своей палкой. Звук получился несколько похожим на барабанную дробь. Я еще раз ударил по сухому стволу палкой и в ответ тут же услышал рассерженный крик дятла.
      Я сделал вид, что не обратил внимания на сердитый крик птицы, и забарабанил палкой по дереву в третий раз. И тут же передо мной появился дятел, готовый, казалось, прогнать меня прочь.
      Не желая ссориться с этим сердитым лесным барабанщиком, я отступил и направился туда, где гремел еще один весенний барабан.
      Тут я снова нашел сухое дерево и снова в ответ на барабанную дробь дятла принялся барабанить палкой по сухому стволу. И снова почти тут же услышал рассерженный крик птицы.
      Я обошел почти всех дятлов, барабанивших вокруг лесного болотца, и они все до одного встречали мой барабан очень сердито. Одни старались прогнать меня криком, другие же сразу бросались в мою сторону и, как мне казалось, готовы были тут же вступить в бой.
      Мне не хотелось больше беспокоить птиц, вернувшихся в свой родной лес после зимнего путешествия и начавших свой знаменитый барабанный концерт. Я отошел в сторону, где не было ни одного дятла-барабанщика, подыскал для себя еще раз подходящее сухое дерево и принялся на нем барабанить. Я выбивал барабанную дробь так же старательно и громко, как делают это настоящие дятлы, но теперь птицы не прогоняли меня. Даже наоборот - они весело отвечали на каждую мою дробь.
      И каждый ответ дятла я понимал примерно так: "Мы здесь. Мы здесь. У нас свои собственные барабаны. Мы давно присмотрели их. Давно присмотрели поблизости и место для гнезда. И теперь сообщаем об этом всем-всем. И если ты тоже отыскал свой собственный дом и свой собственный барабан, то, пожалуйста, как и мы, предупреждай всех, где проходят границы твоего хозяйства. И так же, как мы прогнали опоздавшего музыканта, прогоняй всякого, кто задумает посягнуть на твое хозяйство, кто задумает в твоем хозяйстве подыскать себе барабан... У каждого должен быть свой собственный дом... Трррр..."
      ЛИСА
      Большая рыжая лиса живет в нашем лесу уже давно. И летом, и осенью, и зимой я часто встречаю ее следы и по этим следам почти всегда могу точно сказать, куда лиса пошла, за кем охотилась.
      Летом следы лисы отыскать трудней, чем зимой, - в лесу в эту пору неопытный следопыт лисьи следы просто не заметит, и только на пыльной дороге он может обнаружить не очень ясные круглые отпечатки-ямочки лисьих лап. Эти ямочки то тянутся друг за другом ровной прямой цепочкой, то вдруг резко сворачивают и пропадают в кустах. Наверное, в кустах лиса что-то искала, но ничего, видимо, не нашла, снова свернула на пыльную дорожку и не спеша побрела дальше, к заливу озера.
      Около залива лиса сидела в кустах ольхи, тщательно вынюхивала встречный ветерок и терпеливо ждала, когда утиному выводку надоест, наконец, качаться на волнах и он выберется на берег немного передохнуть. Вот тут-то лиса и устроит настоящую охоту. Она совсем прижмется к земле и, прячась за болотными кочками, тихо поползет туда, где отдыхают утята. Лиса будет красться, останавливаться, снова красться и, когда добыча окажется совсем близко, вскочит, высоко подпрыгнет и кинется в прыжке на утят...
      Но на этот раз охота за утятами лисе так и не удалась. Мать-утка заранее угадала возможную опасность и, тревожно покрякивая, увела утят за собой подальше от берега. Лиса поднялась из травы, недовольно посмотрела по сторонам, подошла к самой воде и, наверное, даже облизнулась.
      Не повезло лисе и на краю лесного болотца, где она также таилась, также кралась, но на этот раз уже не за утятами, а за маленькими лесными цыплятами-тетеревятами.
      Тетерка, как и мать-утка, тоже заранее узнала о том, что лиса подбирается к выводку, чуть слышно заквохтала, отвела выводок в сторону, цыплята тут же разбежались, попрятались в траве, а тетерка, громко захлопав крыльями, медленно полетела прочь над самой землей.
      Конечно, лиса не смогла удержаться от соблазна - как же вдруг не поймать беспомощную птицу, которая еле-еле летает? Она бросилась за тетеркой... Вот-вот тетерка окажется в зубах у лисы, но птица-мать, отведя врага подальше от затаившихся цыплят, вдруг как бы спохватилась и стрелой взмыла вверх, оставив внизу одураченную лису.
      Итак, ни утиная, ни тетеревиная охота лисе не удалась. И зачем только ходила она к озеру и к этому лесному болотцу? Не лучше ли было сразу пойти в поле и заняться там хоть и трудной, но всегда успешной охотой - охотой за мышами?
      В поле лиса прислушивалась к каждому мышиному шороху, к каждому мышиному писку. На слух она точно определяла, из какой норки должна показаться мышь, и, когда мышь только-только высовывала нос из норы, лиса быстро и высоко подпрыгивала и передними лапами обрушивалась на добычу.
      Мышей лиса ловила отлично. В поле, где обычно лиса устраивала свои мышиные охоты, я часто встречал на мокрой земле ее очень отчетливые следы. Встречал я и мышиные норки, раскопанные лисой, а иногда издали мог наблюдать и самого проворного охотника.
      Я хорошо видел, как лиса, будто совсем безразлично ко всему на свете, бредет по краю поля, волоча сзади хвост и опустив к самой земле голову. А потом хитрый охотник вдруг останавливается, настороженно поднимает голову, вытягивает струной хвост, потом крадется к мышиной норке, замирает и наконец быстро прыгает вперед.
      Я встречал лису в поле и летом, и осенью, и зимой, но подойти поближе к ней мне никогда не удавалось. Чего только я не придумывал! Прятался в кустах, таился в стогах сена, подползал к лисе по высокому жнивью... Но хитрое и осторожное животное всегда заранее узнавало обо мне и не спеша уходило в сторону.
      Правда, зимой лиса сама приходила к моему дому, но приходила она ко мне в гости только ночью. Осматривала все углы сарая, обходила огород по самому забору, обязательно сворачивала к мусорной куче, иногда там что-то находила для себя и не спеша покидала мое хозяйство еще до рассвета.
      О ночном походе лисы я всегда узнавал по следам, внимательно разбирал четкие лисьи следы на мягком снегу и всегда немного жалел, что и на этот раз мне не удалось поближе посмотреть на своего скрытного соседа.
      К весне лиса посещала мой дом все реже и реже, но зато теперь она все чаще заглядывала в глухой лес, где каждый год в глубокой норе появлялись у нее маленькие шустрые лисята. Я хорошо знал, где находится эта интересная нора, но никогда не ходил в ту сторону, чтобы не беспокоить лису и лисят.
      В конце февраля как раз там, где и была лисья нора, по утрам и вечерам слышал я изредка далекий и глухой лай, немного похожий на лай собаки. Это лаял большой рыжий лис, отец лисят. Каждый февраль он откуда-то приходил к норе, будто проверял, хорошо ли будет лисятам здесь и в этом году.
      Потом лис опять куда-то исчезал, его следы больше не встречались нигде, а очень скоро начинали пропадать и следы моей старой знакомой лисицы.
      Сначала лиса переставала посещать окраину деревни, потом забывала наш лесок у поля, а потом даже на лесной дороге я никак не мог отыскать отпечатки ее лап.
      Возможно, в глухом лесу мне и удалось бы найти аккуратные лисьи дорожки, но попасть в лес было уже очень трудно: в лесу лежал теперь вязкий мокрый снег, под которым глубокими ледяными лужами собиралась весенняя вода. Дороги в лес закрывались до самого лета, и теперь этот лес принадлежал только птицам и зверям. Но как раз в это время в лисьей норе и появлялись на свет маленькие лисята.
      Как мне хотелось порой попасть в такой ранневесенний лес, попасть тихо, никого не беспокоя! Как хотелось снова отыскать знакомые лисьи следы и по ним узнать, как чувствует себя сейчас моя лиса, за кем охотится и как подрастают в теплой лисьей норе маленькие лисята!
      Иногда я собирался в трудную дорогу, иногда мне даже удавалось добраться по вязкому полю до края леса, но дальше пройти я не мог: сапоги тонули в снежной каше, холодная весенняя вода тут же попадала в сапоги - и я мокрый возвращался домой.
      Но однажды, когда среди весны вдруг явился крепкий ночной мороз и прочно схватил и землю, и лужи, и раскисший снег, мне все-таки удалось рано утром попасть в лес и встретиться с лисой.
      Стояла середина апреля, в лесу наступило время первых звонких песен, и первые лесные малыши стали появляться в норах и гнездах. Рано утром за окном увидел я густой иней, вышел на улицу и почувствовал под ногами очень прочную землю - мороз за ночь заморозил всю грязь. Я быстро оделся и поспешил в лес. Идти было легко и по полю, и по смерзшимся сугробам. Я шел быстро, хотя старался не шуметь, не пугать птиц и зверей.
      На лесной поляне, не обращая на меня никакого внимания, отплясывали тетерева. Тетеревов давно уже никто не пугал, и они не заметили меня даже тогда, когда я подошел к ним совсем близко. Я послушал тетеревиное бормотание, посмотрел замысловатые тетеревиные пляски и пошел дальше по крепкой, звенящей от мороза тропке.
      Над моей головой гремели в свои весенние барабаны дятлы. Совсем близко, за низенькими сосенками, громко хохотал петушок куропатки, а впереди меня на тропу не торопясь вышел заяц. Он немного посидел, увидел человека, повертел ушами и, наверное так и не поняв, что это за существо и откуда оно взялось сейчас в весеннем лесу, не очень быстро поскакал вперед меня по дорожке.
      Я не стал догонять зайца. Он вскоре свернул в сторону и освободил мне дорогу.
      Я шел так же тихо, морозная тропка не потрескивала и не шелестела, я слушал весенние песни птиц, уже вернувшихся домой с юга, слушал перестуки дятлов и не заметил, как впереди меня на тропке появился еще один лесной житель... Я поднял голову и от неожиданности остановился: впереди меня в каких-нибудь двадцати шагах на тропке сидела лиса. Просто сидела и глядела на меня.
      Это была моя старая знакомая. Я смотрел на лису, и мне вдруг стало неловко...
      Неловко, наверное, мне стало потому, что я без спроса взял да и забрел в чужой лес, в лес птиц и зверей. И я совсем не знал, что мне теперь делать. Что-то сказать? Но ведь лиса все равно не поймет сказанного... А лиса продолжала смотреть на меня чуть удивленно, как заяц, которого я только что встретил на этой же лесной дорожке.
      Я еще немного постоял, потом повернулся, повернулся не очень быстро и медленно пошел назад, оставив весенний лес весенним песням, весенним танцам и пляскам, весенним заботам и моей старой знакомой - лисе, которая, наверное, чувствовала себя в этом весеннем лесу настоящей хозяйкой.
      БУДЕТ ЛИ СЕГОДНЯ ДОЖДЬ?
      Вы не верите, что птицы умеют предсказывать дождь? Тогда давайте отправимся в сосновый бор и послушаем, о чем рассказывает в сосновом бору зяблик.
      Каждое июньское утро в сосновом бору начинается с песни зяблика. Вот зяблик присаживается на ветку, и тут же рассыпается в солнечных лучах его звонкая, веселая песенка-трель.
      Поющая птичка кажется с земли очень маленькой. А когда солнечный луч падает на крошечного певца, то его и совсем не видно, будто это и не птица, а веселый солнечный зайчик забрался на высокую ветку.
      Вот зяблик перепорхнул с ветки на ветку, замер, и тут же на весь лес зазвенела его чудесная песенка: "фить-фить-фить-фють-фють-фють-фюю-фюю-иии -ить". Птичка повернулась в другую сторону, покрутила головкой, к чему-то прислушалась - и новое "фить... фють... фюю-ииии-ить" раскатилось звонко по лесу.
      Песенка замерла, потерялась в сосновых ветвях, остановилась, но вот снова ожила, и будто эхо вернуло нашему певцу точно такую же трель - это нашему зяблику ответил точно такой же звонкий певец.
      И тогда наш зяблик снова повернулся на ветке, снова приподнял головку и снова подарил утреннему лесу свою песню.
      Можно долго стоять около соснового ствола, поглаживать рукой теплую кору дерева и слушать переговоры зябликов.
      У зябликов давно уже устроены гнезда, маленькие, уютные, будто сотканные из мха и сухих стеблей прошлогодней травы. Снаружи эти искусные гнезда-домики облицованы седым мхом, который заботливые птички собрали с того же самого дерева, где разместилось гнездышко. Теперь гнездышко сливается со стволом, и разглядеть его не так-то просто.
      Петь зяблику приходится часто. Совсем близко разместились соседи, у них тоже птенцы, им тоже нужны зеленые гусеницы, и соседей все время приходится предупреждать, чтобы они не заглядывали в чужие владения.
      К полудню песни зябликов в бору стихают, все меньше и меньше хрустальных трелей рассыпается теперь по веткам сосен. И вот тут-то можно услышать негромкий, спокойный голос птицы, присевшей передохнуть.
      "Пинь-пинь, пинь-пинь", - приговаривает птичка, приговаривает так, на всякий случай, если кто-нибудь из соседей подлетит слишком близко к гнезду. Но вряд ли кому-нибудь захочется сейчас далеко отлетать от своего гнезда - в полуденный зной лучше посидеть и отдохнуть.
      Мир и тишина приходят в сосновый бор. Усталое солнце медленно скатывается вниз по вершинам деревьев. Вот оно все ниже и ниже. Еще немного, и оно скроется совсем за вершинами. И тогда зяблик усядется на вершинку сосны и начнет свою вечернюю, чуть грустную песенку: "рю-рю-ррррюю".
      Заслышав такую песню, обычно говорят, что зяблик начал рюмить. "Рю-рю-ррррюю", - начинает одна птица. Потом тишина, вечерняя тишина леса. И снова: "рю-рю-ррррюю". И снова тишина. И где-то уже далеко перед самыми сумерками раздастся последнее "рю-рю", как "до свидания" - до завтрашнего утра, до новых звонких песен.
      Свои утренние звонкие песни зяблик поет лишь в ясные, хорошие дни. Если же небо собираются затянуть серые тучи и холодный ветер принимается качать вершины сосен, то веселой трели зяблика вы не услышите.
      Но случается так: в теплое солнечное утро зяблики вдруг прекращают петь и начинают беспокойно рюмить. Тревожно покрикивают они: "рю-рю; рю-рю..." - скоро придет ненастье, скоро тяжелые, мокрые тучи затянут небо и принесут с собой дождь и ветер... Об этом и предупреждает зяблик всех-всех жителей леса.
      И вы обязательно проверьте эту примету: если зяблик с утра начинает рюмить, жди к обеду дождя.
      ЧАЙКИ И ПАРОХОДИК
      Пароходик появляется около песчаного островка каждый день в одно и то же время... Это небольшой речной трамвайчик, который развозит по озеру людей, почту, продукты. Еще издали я всегда вижу его белую рубку, вскинутый над водой белый нос и белый гребень волны, расходящейся в разные стороны от носа.
      Когда пароходик подходит поближе, я вижу сзади него и белое, живое облачко, облачко приближается вместе с неторопливым гулом работающей машины, и скоро я хорошо вижу чаек, быстрых и легких. Чайки облачком вьются за пароходиком и почти на лету подхватывают брошенные им кусочки хлеба.
      Этих чаек очень любят все пассажиры. Но когда о птицах вдруг почему-либо забывают и не сразу угощают их, чайки догоняют пароходик и усаживаются на перила верхней палубы, дожидаясь, когда люди обратят на них внимание.
      Миновав песчаный островок, пароходик поворачивает к деревушке, стоящей на берегу, у самой воды, и здесь останавливается немного передохнуть, сдать почту, выгрузить продукты и принять новых пассажиров.
      Пока пароходик остается у причала, чаек нигде не видно. Но стоит опять неторопливо заработать машине, как белые птицы тут же появляются над пенным буруном, завивающимся у кормы, и снова легкое, живое, белое облачко покачивается следом за речным трамвайчиком.
      Пароходик уходит обратно, туда, откуда совсем недавно пришел. Он снова показывается возле песчаного островка. Я опять вижу людей на его палубе, вижу чаек за кормой и хорошо знаю, что скоро чайки вернутся сюда и вот на этой песчаной косе проведут остаток дня и всю ночь, до утра, до нового пароходика.
      Здесь, на мысу песчаного островка, чайки появились в начале лета. Это красивые, небольшие птицы, белые с темно-коричневыми головками. Зовут их озерные чайки. Они прилетели сюда, на озеро, еще ранней весной, когда по заливам только-только стал расходиться лед. Они громко покрикивали, суетились, отыскивая старые гнезда, а потом разлетелись по болотцам и небольшим островкам и притихли.
      В начале лета чайки появлялись над озером только на заре. Они облетали берега и заливы, высматривали в воде мелкую рыбешку, ловили каких-то насекомых в прибрежной осоке, подолгу кружа над кустом травы, а закончив удачно охоту, торопились накормить своих птенцов.
      В это время чайки никогда не задерживались долго на отмелях и косах, никогда не развлекались и не носились за пароходиком, а если и присаживались на песчаный островок, то лишь для того, чтобы немного передохнуть.
      Но недавно в жизни чаек все изменилось - они стали спокойными и веселыми, будто только что окончили очень трудную работу. В жизни озерных чаек, действительно, произошло большое событие - птенцы, наконец, научились летать, и теперь все чайки собрались вместе на песчаном островке посреди озера.
      Птенцов хорошо видно издали - они еще не белые, как взрослые птицы, а серые. Большие, нескладные, сидят они подальше от воды, втянув в плечи головки и внимательно поглядывая за родителями. А родители степенно расхаживают у самой воды, будто чего-то ждут. Потом по очереди взрослые чайки поднимаются на крыло и кружат высоко-высоко вверху.
      Вот одна чайка громко закричала, вскинула крылья и помчалась к заливу. И тут же все остальные кружившиеся над островком птицы тоже на мгновение остановились в воздухе, тоже закричали и бросились вслед... В заливе началась охота. Одна, другая чайка ныряет в воду, промахивается, снова ныряет...
      Рыбная ловля длится недолго. Чайки возвращаются обратно к птенцам. Птенцы торопятся навстречу, кричат, трясут крыльями. Родители отбиваются от наседающих птенцов. Потом шум стихает, и на песчаный островок снова приходит тишина.
      Кажется, тишина пришла надолго - под полуденным солнцем успокоилась вода, скрылись в глубине стаи рыб. Но чайки вдруг разом поднимаются с песка и совершают над островком небольшой круг, приглашая птенцов следовать за собой. Птенцы неуклюже помахивают крыльями, отстают, снова догоняют взрослых птиц, и так все вместе чайки исчезают вдали.
      Они улетают в ту сторону, откуда должен прийти речной трамвайчик. Нет, ему еще не время показаться на озере, пароходик еще стоит там, в начале своего сегодняшнего пути, у причала, еще не вздрогнула, не ожила первыми толчками машина, но чайки уже полетели навстречу, будто точно зная, который сейчас час.
      Проходит много времени - и вот из-за поворота наконец показывается наш пароходик, а следом за ним белым, легким облачком вьются все наши чайки. Чайки падают в пенную воду за кормой, подхватывают на лету кусочки хлеба, кричат и сопровождают пароходик до самой пристани.
      Так повторяется теперь изо дня в день, и каждый день, почти в одно и то же время, наши чайки, живущие теперь на песчаном островке, отправляются встречать пароходик. Бывает так, что этот пароходик запаздывает, но птицы, верные своему часу, все равно дожидаются его.
      Когда над озером проносится ветер, когда этот ветер поднимает высокую крутую волну, чайки ведут себя по-другому. Тогда они не летят навстречу пароходику, а ждут его здесь, возле островка. Пароходик ныряет в волну, снова показывается на высоком, белом от пены гребне. Вокруг брызги. И даже в такую непогоду я нет-нет да и вижу возле речного трамвайчика чаек. Правда, на этот раз их совсем немного, нет среди них и птенцов, на этот раз нет на палубах и пассажиров - пассажиры все внизу, в каютах, и мне всегда кажется в такую буйную непогоду, что чайки летят к пароходику вовсе не за угощением, а просто по привычке.
      Иногда эти чайки удивляют меня. С утра они веселы, игривы. Светит солнце, дует небольшой ветерок. Кажется, ничто не помешает сегодня этим белым птицам отправиться встречать пароходик. Но что-то не угадываю я, что-то лучше и раньше меня знают озерные чайки, и они не летят в положенный час навстречу своему пароходику.
      Проходит пятнадцать, много - тридцать минут, и ветер вдруг срывается тупым шквалом. Гудит под шальным ветром волна, в несколько минут все озеро сразу меняет цвет, становится серым, чужим, и вот уже из конца в конец озера катятся высокие, крутые валы. Гудит настоящий шторм.
      Я издали вижу наш пароходик, такой маленький, такой слабенький среди бушующей воды. Он то скрывается в волнах, то снова появляется на гребне. Я очень переживаю тогда за людей, доверивших свою судьбу машине, и еще раз удивляюсь, как это простые птицы могут так точно заранее предвидеть непогоду.
      А чаек, действительно, нигде не видно. На этот раз они даже не показались возле пароходика - видно, шторм слишком силен и даже этим быстрокрылым птицам не совладеть с ураганным ветром.
      Но ураганы на нашем озере бывают недолго - уже через час-другой ревущий ветер начинает выдыхаться, стихать. Следом за ветром расплывается, исчезает белая пена, что недавно вскипала на гребнях волн, и только волна все еще рокочет, гудит у берега. А потом успокаивается и волна. Пароходик, отстоявшийся в заливе у причала, снова неторопливо гудит, трогается в обратный путь, показывается возле нашего песчаного островка, и тут одна за другой поднимаются на крыло наши чайки и быстро летят навстречу добрым людям, которые и на этот раз не откажутся угостить птиц чем-нибудь очень вкусным.
      НОВОСЕЛЫ
      Я сидел на берегу небольшой лесной речки и ловил рыбу. Рыба клевала плохо. Был полдень, а в полдень рыба обычно отдыхает. Я сидел и смотрел на удочку. В лесу было очень тихо. И тут совсем неподалеку от меня раздался легкий шум. Он нарастал.
      Такой шум обычно поднимается в лесу, когда падает спиленное дерево. Сначала медленно, потом все быстрей и быстрей дерево валится вниз, шумит ветвями и листьями. И заканчивается этот нарастающий шум глухим и тяжелым ударом о землю.
      Так было и на этот раз. За нарастающим шумом раздался треск ломающихся ветвей, а за ним тяжелый грохот упавшего ствола и плеск воды дерево вершиной упало в воду.
      Я поднялся, воткнул удочку в песок и пошел туда, где только что рухнуло дерево. Мне очень хотелось узнать, что произошло там, почему дерево неожиданно упало на землю.
      Я осторожно пробрался через кусты, окружившие речку, и наконец увидел большую осину. Вершина осины была в воде, а толстый нижний конец, комель, лежал на берегу возле невысокого пня. И рядом с пнем в траве кто-то шевелился.
      Если бы я немного подумал, то обязательно сразу бы догадался, кто сидел возле пня. Но тут я почему-то не вспомнил о бобрах, которые умеют валить большие деревья.
      А около сваленной осины на берегу действительно сидел бобр. Он внимательно посмотрел на меня, выставив вперед свою усатую мордочку, и снова принялся копошиться в траве около пня.
      Нет, зверь-лесоруб совсем не собирался убегать прочь или нырять в воду - он занимался своими делами, хотя неподалеку стоял человек.
      Я удивленно смотрел на самоуверенного лесозаготовителя и никак не мог понять, откуда взялся этот зверь, как попал в наш лес. Заповедник, где жили бобры, казалось, был так далеко от этих мест, что бобрам вряд ли удалось бы самостоятельно добраться сюда. "Постой, постой, - вспоминал я, - а ведь не так давно в газете писали, что в наши леса собираются выпускать бобров. Наверное, это и есть те самые новоселы".
      Пока я рассматривал одного бобра, у самого берега раздался негромкий плеск и из воды показался еще один точно такой же небольшой зверь. Он косо посмотрел на меня и как ни в чем не бывало принялся приводить в порядок свою вымокшую шубку.
      Я осторожно поднял с земли сухой сучок и сломал его в руке, чтобы бобры обратили на меня внимание. Но не тут-то было - новоселы продолжали заниматься своими делами. Бобр, который чистил подмокшую шубку, лишь на секунду оторвался от своего занятия и снова принялся за туалет. А тот зверек, который возился около пенька, медленно пошел к реке, легко соскользнул в воду, подплыл к вершине упавшего дерева и по-хозяйски осмотрел ее со всех сторон. Затем забрался на ствол и начал грызть небольшую ветку.
      Ветка упала в воду, бобр ухватил ее лапкой и прижал к стволу, чтобы она не уплыла, и принялся за другую. Скоро трудолюбивый зверек собрал целый пучок веток. Тогда к нему направился бобр-франт, который до этого занимался своей шубкой. Он подплыл, ухватил половину веток и, держа их в зубах, поплыл вверх по речке.
      Я видел, что наша речка новоселам понравилась, что они не собираются никуда уходить и даже начали строить где-то здесь свою хатку-домик. Вот для чего и понадобились бобрам ветки.
      Где появится бобровая хатка? Об этом я узнаю совсем скоро, когда хатка поднимется над водой. А потом бобры, наверное, перегородят нашу речку плотиной и устроят запруду. Всего хорошего вам, новоселы.
      КАБАНЫ
      Кабаны в нашем лесу раньше никогда не водились. И даже самые старые охотники не помнят, чтобы эти лесные свиньи заглядывали когда-нибудь в наши северные леса.
      Много интересных рассказов слышал я о кабанах в Брянской области и Псковских лесах. Слышал, что кабаны бывают очень сердитыми и не любят, когда их беспокоят. Рассказывали мне, что стадо кабанов может погубить урожай картофеля на большом поле. Знал я, что маленькие кабанята-поросята бывают очень симпатичными и что одежда у них такая смешная - полосатая. Слышал я многие рассказы об этих сильных и смышленых животных, а вот сам до этой зимы с кабанами ни разу не встречался. Но зимой случилось необычное - в наш северный лес пожаловало стадо кабанов.
      Откуда и почему пришли к нам дикие свиньи? Долго ломал я голову над этим вопросом, пока не догадался, что же произошло и почему кабаны отправились путешествовать.
      Зима в прошлом году была очень мягкой, морозов почти не было - такая зима не страшна для диких свиней, вот и отправились они в путешествие-разведку: а вдруг и там, на севере, им, кабанам, можно жить-поживать?
      Вот так в начале прошлой зимы кабаны и прибыли в соседнюю область, благополучно перезимовали в новых местах, а там собрались в новый поход и прибыли к нам. Передвигались они только по ночам. Шли строгой походной колонной, не отставая и не обгоняя друг друга. Всю дорогу кабаны вели себя мирно и никому не причиняли вреда.
      Прибыли в наши места дикие свиньи еще до снега и морозов и сразу обосновались возле болот. Бродили там по ивовым и ольховым зарослям, шуршали в высохшем тростнике, выкапывали себе на обед различные коренья и почти не показывались возле деревень и поселков.
      Правда, раза два отважные путешественники попробовали наведаться в небольшую лесную деревушку, но там их сердито встретили охотничьи собаки, и кабанам пришлось отступить.
      Но вот затянувшаяся осень подошла к концу, ударил первый морозец, выпал снег, и тут-то по следам на снегу и узнал я, что в нашем лесу живут теперь дикие свиньи.
      Как только выпал хороший снег, я обошел весь наш лес, подсчитал по следам, сколько кабанов живет здесь, и еще раз убедился, что гости никуда не собираются от нас уходить и, видимо, решили провести здесь зиму.
      Надвигался декабрь с морозами и глубокими снегами, приближалось время, когда в лесу плохо приходится зверю. В это время даже волки покидают лес и выходят туда, где есть поля и дороги, где не так глубок снег. Что же будет с нашими гостями? Перенесут ли они тяжелую зиму? Отыщут ли по зиме корм в лесу - ведь и зимой кабан питается различными кореньями.
      Теперь каждый день я смотрю по утрам на термометр, который висит у меня за окном. Окно по ночам замерзает от сильного мороза, и, чтобы узнать, какая сегодня температура, я надеваю шапку, накидываю на плечи полушубок и выхожу на улицу. Когда мороз не очень сильный, я беру лыжи и отправляюсь в лес на разведку: живы ли наши кабаны, как чувствуют себя?
      А кабаны живы и здоровы. Так же раскидывают снег и роются в земле возле болот и, видимо, находят что-то для себя. К вечеру они выбираются на сухие места в ельники и сосняки и спят тут всю ночь в теплых снежных спальнях.
      Я часто нахожу такие кабаньи ямы-спальни в снегу. За ночь снег под кабанами подтаивает, а потом, когда животные пробуждаются и уходят на кормежку, этот подтаявший снег схватывается на морозе ледяной корочкой. В такой ледяной корочке, на дне спальни, остаются вмерзшими щетинки, выпавшие из кабаньей шубы. Щетинки у кабанов очень длинные и крепкие и, видимо, неплохо защищают их от мороза.
      Иногда я вижу кабанов, издали подолгу наблюдая за ними и пока никак не могу пожаловаться на них - ведут они себя в нашем лесу тихо и мирно, как и полагается вести смышленым животным.
      ВОРИШКА
      У меня на чердаке кто-то совершил кражу... На чердаке висели гроздья спелой рябины. Я собрал ее для птиц, собрал еще тогда, когда рябины в лесу было много. Но сейчас, когда зима совсем подошла к нашему лесу, дрозды, снегири и рябчики здорово поубавили в лесу красных ягод, и теперь самый большой запас рябины оказался лишь у меня на чердаке. И на эти запасы уже не раз кто-то покушался.
      Каждый день пучки рябины я выносил на кормушку и видел, как снегири и особенно дрозды жадно набрасывались на красные ягоды. А когда этих ягод птицам не хватало, они и устраивали тайные набеги на мой чердак.
      Правда, в таких набегах снегири никогда не участвовали - наверное, грабежи, даже самые безобидные, были не по нраву тихим и застенчивым птицам. Зато дрозды, как неисправимые воришки, каждый день изыскивали все новые пути, чтобы проникнуть ко мне на чердак и всласть попировать. То они замечали окошко, которое я забывал закрыть, то забирались на чердак через сени, то сначала попадали в сарай, а оттуда уже проникали вверх, к ягодам, - словом, спасения от этих настойчивых жуликов не было.
      Но заметно поубавить мои запасы дрозды все-таки не могли. Во-первых, на чердак не могли попасть все желающие птицы - туда проникали только самые отважные. А что могут сделать с гроздьями рябины два-три, от силы четыре дрозда? Да почти ничего... Но вот недавно кто-то основательно похозяйничал у меня на чердаке. Правда, и этот грабитель не уничтожил слишком много ягод, но зато он пообрывал и уронил вниз почти все гроздья. И что самое странное - разбойник посетил мою кладовую ночью.
      Если бы снег, то по следам около дома или на крыше я попытался бы установить, кто он, этот грабитель. Но снег лежал всего несколько дней и растаял, опять вернулась грязная, с обложным дождем осень, и никаких следов вокруг не было видно, - если бы они и оставались на мокрой дороге, то дожди тут же бы их смыли.
      Помочь мне могла сейчас только собака. Я выпустил собаку на улицу и хотел пригласить ее на чердак, чтобы она отыскала там след разбойника, а по нему и его самого. Но пригласить собаку на чердак я просто не успел. Пес выскочил на улицу, обнюхал ступеньки нашего крыльца, дорожку около дома и понесся к лесу...
      Ну что я мог поделать с этой неугомонной собакой! Сколько раз она вот так подводила меня в лесу! Покажешь ей след зверя, скажешь: "Ищи, ищи!", а собака бросится искать совсем не то, что от нее требуется... Конечно, я злился на пса, но прощал ему его необдуманные поступки: пес еще был молодым и у него было время остепениться и понять, что нельзя сломя голову носиться по лесу. Ну а за кем полетел он сейчас? Чей след обнаружил он возле нашего крыльца? Наверное, это был след горностая, который нередко посещал наш дом и охотился здесь по ночам за мышами.
      Ничего, скоро пес вернется - одному ему горностая не достать из норы, а я не собираюсь ему помогать. Но пес все не возвращался.
      Далеко, на краю осинника, услышал я, наконец, глухой лай своей собаки. Лай не затихал. Прошло пять, десять минут - я ждал, что собаке надоест, наконец, гонять зверька и она скоро вернется. Но не тут-то было собака все лаяла и лаяла, лаяла очень азартно, и мне ничего не оставалось делать, как самому пойти в лес.
      Наконец я увидел высокую дуплистую осину. На самой осине никого не было, но собака сидела как раз под этим деревом, смотрела на его ствол и раз за разом громко подавала голос.
      Ну кого ты здесь нашел? Что ты лаешь на пустое дерево? А может быть, все-таки кто-то сидит в дупле? Я взял палку и постучал по гнилому стволу. Пес залаял громче, но из дупла никто не показался.
      Я постучал еще раз и сильней, и тут из дупла выглянула небольшая бурая головка с короткими ушами и маленькими злыми бусинками глаз. Куница! Ба, да как она попала сейчас в наши края?! Второй год в наших местах совсем не было ягод, а потому и улетели отсюда и рябчики, и тетерева. А что делать хищной кунице там, где нет ни рябчиков, ни тетеревов? Правда, этот зверек не прочь поохотиться и за белками, и за мышами, но и белок, и мышей последние два года было у нас совсем мало - последние два года в лесу был неурожай сосновых шишек. Откуда же все-таки взялась куница и зачем она пожаловала к нам?
      Я еще раз постучал по осиновому стволу. Куница стрелой выскочила из дупла, быстро забралась на вершину дерева и одним широким прыжком оказалась на высокой густой елке. Там зверек затаился. Собака принялась лаять на елку. Но я утихомирил собаку и отвел ее в сторону.
      Куница меня совсем не интересовала. Правда, это был пушной зверек, одетый в хорошую шубку, которую высоко ценят охотники, но у меня был такой закон: в своем лесу я не охотился. А потому куницу мы оставили в покое и отправились домой.
      Прошла ночь, наступил новый день, и утром, поднявшись, как всегда, на чердак, чтобы взять для птиц немного рябины, я увидел, что мою рябину снова кто-то всю раскидал... И только я поднял голову к крыше, где на шесте должны были висеть самые крупные грозди рябины, как кто-то быстрый и темный метнулся по шесту к щели под крышей и, юркнув в щель, исчез. И тут же на улице раздался громкий лай моей собаки.
      Я спустился с чердака, отошел немного в сторону от дома, чтобы издали посмотреть, на кого лает собака, и тут на крыше дома увидел нашу вчерашнюю знакомую - куницу. Да, да, куницу, хищного, ловкого зверька, который второй день посещал мой чердак и вовсю уплетал рябину!
      Наверное, куница охотилась тут и на мышей, которые жили в нашем доме. А что ей еще оставалось делать, когда в лесу наступили голодные времена и когда нигде вокруг не было ничего съестного?
      На крыше нашего дома куница просидела до вечера, зло посматривая по сторонам, и только вечером, когда я забрал собаку в дом, она убежала в лес, но ночью снова наведалась к нам, и на следующее утро я снова обнаружил следы ее визита.
      Наш чердак куница посещала еще долго. Она всегда приходила к нам по ночам и, как бы я ни закрывал двери и окна на чердаке, как бы ни затыкал все щели, все равно пробиралась к рябине и всю ночь на славу пировала. Только теперь, после того как ей пришлось просидеть целый день на крыше под наблюдением пса, она не отваживалась задерживаться на чердаке слишком долго и еще до рассвета уходила в лес, чтобы отлежаться там в дупле до нового ночного похода.
      МОРОЖЕНЫЕ МАСЛЯТА
      Хорошо провожать осень, когда она уходит спокойно, тихо, без обложных дождей и ураганных ветров, когда по летнему сухи лесные дороги и не вспухают от холодной осенней воды ягодные болотинки.
      В такую тихую, ясную осень хочется без конца бродить по лесу и каждый день шаг за шагом отмечать последние шаги уходящего тепла и ждать первые приметы близкой зимы.
      О том, что зима уже не за горами, всегда расскажет первый осенний иней. Он густо опустится на ступеньки крыльца, на жерди забора, на крышу дома и будет холодно посвечивать до тех пор, пока в туманном дыму октябрьского утра не покажется солнце.
      Солнце поднимется, пригреет, и иней начнет расползаться, таять, и скоро от недавнего морозного покрывала, опустившегося ночью на землю, останутся лишь влажные пятна и полосы по низинам и луговинкам. А к десяти-одиннадцати часам первый ночной морозец позабудется совсем.
      Первый ночной морозец всегда слабый, робкий, ему еще не хватает сил выстудить по дорогам лужи и стянуть эти лужи льдом. Первый мороз еще не заглядывает в лес, и в лесу как ни в чем не бывало по-прежнему стоят веселыми рядками крепкие, розовые грибы-волнушки.
      Я очень люблю собирать последние осенние грибы. Люблю находить их, осторожно укладывать в корзинку и приносить домой, в тепло. В тепле грибы будто станут просыпаться, отходить от холода, и скоро весь дом наполнится запахом осени, ароматом осеннего гриба.
      Поздней осенью в лесу встречались мне нередко и желтоголовые моховики, грибы коренастые, плотные. Чаще я находил моховики на южных склонах лесных холмов среди седого мха и опавшей сосновой хвои. Эти грибы дольше всех держались в лесу, и иногда я находил их даже после того, как ночные морозы стягивали льдом лужи на дорогах и украшали ледяными пленочками-закрайками берега таежных озер-ламбушек.
      Такие ночные морозы уже вовсю хозяйничали в лесу, и моховики, найденные в это время, больше походили на желтые льдышки, чем на настоящие грибы. Я осторожно выбирал грибы-льдышки из мха и прямо так, с примороженными к шляпкам сосновыми иголками, убирал в корзину или в походную сумку.
      Дома замороженные грибы оттаивали, снова становились настоящими грибами, и с их шляпок сами по себе сползали в стороны сосновые иголки.
      Но проходила скоро пора и таких, последних осенних находок. Впереди была зима, я забывал про грибы, ягоды и ждал встречи с зимними гостями.
      Обычно первыми зимними гостями в нашем лесу были клесты. Они появлялись возле еловых вершин суетливыми, беспокойными стайками и одну за другой обрывали и роняли вниз янтарные еловые шишки.
      Когда в нашем лесу появлялись первые клесты, моя собака начинала нервничать, она все время прислушивалась и приглядывалась к высоченным елям и нет-нет да и подавала голос, заслышав в еловых вершинах этих птиц. Наверное, возня клестов, их поцокивания чем-то напоминали Дружку, собаке-лайке, белок, за которыми он обязан был охотиться.
      Стайка клестов, замеченная нами, улетает дальше, а мы тихо идем по лесной дорожке.
      Дорожки в лесу уже крепкие, звонкие от хороших морозов. Зима уже заявила о себе в лесу, и теперь только день-другой со снегом - и можно будет смело сказать: "Здравствуй! Здравствуй до самой весны, зима!"
      Но снега пока нет. Каждое утро солнце поднимается из-за леса ясным и чистым, не обещая и сегодня снежных туч. А вечером спустившаяся к лесу холодная заря, как и вчера, вспыхивает густым красным огнем, рассказывая, что ночью снова заявится в лес крепкий мороз.
      И наутро мы снова идем по звонкой от мороза дорожке, снова встречаем клестов, видим иногда белок, собираем последние желтые листья, чудом уцелевшие на ветке осины, а к вечеру, уставшие и довольные, возвращаемся домой, к теплу, к печке, к горячему чаю...
      Сегодня я возвращаюсь из леса особенно довольным - у меня в рюкзаке чудесная находка.
      Мы уже завершали свой путь, и перед обратной дорогой мне очень захотелось посидеть и отдохнуть на краю молоденького соснячка, весело и крепко поднявшегося у края поля. Невысокие сосенки ярко зеленели под солнцем, и, глядя на эту веселую зелень, трудно было себе представить, что сейчас в лесу не август и даже не сентябрь, а конец октября, морозного, холодного октября.
      Я снял с плеч рюкзак и присел на валежину, лежащую недалеко у дороги. Вокруг валежины густо поднималась седая, сухая трава. В этой траве застряли, не успев опуститься вниз, колючие сосновые иглы, видимо совсем недавно опавшие с дерева. Я достал из травы одну такую иголку, потянулся было за другой, и тут под иглами, среди седой, сухой травы, увидел что-то не по-зимнему веселое, светлое.
      Я раздвинул осторожно траву и не сразу поверил увиденному: прямо передо мной, чуть прижавшись к земле, стоял гриб, небольшой гриб со светло-коричневой шляпкой... Я дотронулся пальцем до гриба - он был крепок и холоден, он был заморожен. Осторожно, чтобы не сломать, не попортить, я чуть покачал гриб и вынул его из травы. И снизу, из-под шляпки, на меня глянуло ярко-желтое донышко масленка.
      Да, это был настоящий масленок, чудом сохранившийся с осени.
      Я огляделся вокруг и почти тут же обнаружил еще и еще точно такие же грибы-маслята.
      Крепкие, аккуратные грибы высокой, яркой горкой лежали на седой траве около моего рюкзака, а я из тонких веточек пытался сложить небольшую корзиночку-ведерко, чтобы уложить туда свою находку.
      Домой я возвращался очень довольным. У меня в рюкзаке чудесная находка, мороженые маслята, самый последний осенний подарок. И мне казалось, что мой Дружок тоже радовался вместе со мной. Он все время подбегал ко мне, весело помахивал хвостом и после этого несся дальше, вперед, к дому.
      Дома я не торопился развязывать рюкзак и вынимать из рюкзака корзиночку с грибами. Сначала я разделся, снял ватник, сапоги, оделся во все домашнее, теплое и только потом, готовый к священнодействию, принялся разбирать маслята.
      Они уже начинали понемногу оттаивать, и аромат настоящих грибов расходился по моему дому.
      А потом я топил печь, чистил грибы. Уже кипело масло на сковородке, а я все оттягивал и оттягивал тот последний момент, когда грибы должны были оказаться на огне...
      Наверное, мне тогда было немного жалко отдавать огню, печи эти маслята, эти последние грибы, принесенные из леса, уже встретившего зиму.
      БЕЛОЧКА, ДРУЖОК, Я И ЯСТРЕБ
      Утром мы собрались с Дружком в лес. Хоть и считался Дружок охотничьей собакой, но был очень умным и благородным псом и, наверное, никогда не старался ухватить кого-то своими крепкими зубами. Если он и разыскивал в лесу белок или глухарей, то усаживался под деревом и не очень торопливо принимался лаять, подавая мне сигнал: мол, иди сюда, я кого-то нашел.
      На каждого зверька и каждую птицу Дружок лаял по-разному, и, услышав издали голос своей собаки, я всегда заранее знал, кого именно разыскал на этот раз в лесу мой помощник.
      Если Дружок отдавал голос совсем редко, значит, он сидел под деревом, на которое взлетел глухарь. Если лаял немного почаще, то это означало, что он обнаружил белку. Я осторожно подходил к своей собаке, затаивался и старался разглядеть среди ветвей либо птицу, либо зверька, которых раньше меня отыскал Дружок.
      Рассмотреть среди ветвей глухаря было не так-то сложно - да глухарь обычно и не прятался, не таился. Он был весь на виду, только осторожно вытягивал шею, выглядывая сверху, кто там сейчас внизу, опасны ли эти двое - человек и его собака. А вот увидеть среди еловых ветвей белку было куда трудней.
      Маленький, быстрый зверек тут же прижимался к стволу или толстой ветке и затаивался так, что рассмотреть его другой раз можно было только в хороший бинокль. И то в бинокль затаившуюся белку можно было обнаружить лишь по кисточкам ушей, вдруг поднявшимся над веткой, или по кончику хвоста, свисающему вниз.
      Если белку разглядеть не удавалось, мы шли дальше, жалея, конечно, что не увидели зверька и не узнали, оделся ли он, наконец, в серую зимнюю шубку.
      Зима в этом году приходила долго. Долго стояли теплые осенние дни, и зверьки не торопились менять свои летние одежды на зимние шубки. Долго бегали по лесу зайцы-беляки, еще совсем по-летнему серые. Долго не удавалось мне встретить горностая, сменившего летнюю рыженькую одежду на зимнюю белую. И у белок никак не отрастали кисточки на ушах и не пропадал рыжий цвет на боках и на головке. Вот и ходил я все время в лес, чтобы еще раз проверить прогноз погоды, еще раз убедиться, что зима не очень торопится прибыть в наши края.
      О том, что осень не собиралась пока сдавать свои права зиме, подсказывали мне и птицы. Из леса долго не вылетали к рябинам снегири, долго не показывались возле крыльца моего дома вороны и сороки, и что самое интересное - в лесу все еще жили ястребы-тетеревятники.
      Правда, такое случалось - ястребы-тетеревятники другой зимой и оставались в нашем лесу, но далеко не все. А тут пернатые охотники вроде бы собирались остаться зимовать все до одного. Ошибиться эти хищные птицы никак не могли - они оставались в нашем лесу на зиму только тогда, когда лес мог их прокормить до самой весны. Но по зиме в лесу пищи не так-то много для этих больших птиц. Вот и выходило, что ястребы все еще крутились в наших местах лишь потому, что зима не собиралась пока выставить из наших мест порядком надоевшую всем сырую и ветреную осень.
      Первую белку на этот раз мы с Дружком нашли очень скоро. Дружок, как скажут охотники, отдал громко голос, я подошел к елке, у которой сидел мой четвероногий помощник, и без особого труда рассмотрел белочку, сидевшую у ствола на толстой ветке.
      В зубах у белочки была большая еловая шишка. Когда я подошел поближе, зверек увидел меня и выронил шишку. Дружок кинулся к упавшей шишке, под елку, а я успел рассмотреть, что и у этого зверька шубка еще совсем рыженькая.
      Вторую белку мы искали дольше. Но наконец нашли... Сначала, как обычно, ее отыскал Дружок. Я долго выглядывал зверька среди ветвей, но так и не мог разглядеть.
      Уходить, не увидев белку, мне не хотелось, и я вспомнил, как обычно охотники выпугивали затаившегося зверька, как заставляли его шевельнуться и обнаружить себя. Для этого обухом топора несколько раз ударяли по стволу дерева, на котором была обнаруженная собакой белка. Белка не любит таких резких ударов и обычно пугается, в испуге перебегает на другое место, и опытный охотник по чуть приметному движению среди еловых ветвей замечает желанного зверька.
      Конечно, стрелять в белку мы не собирались. В лес ружья с собой я не брал, и потому вся наша охота и оканчивалась тем, что, увидев зверька, мы шли дальше, разыскивая других лесных обитателей. Но увидеть зверька мне очень хотелось, и я вынул из-за пояса топор и несколько раз резко ударил по стволу.
      И белка обнаружила себя. С той стороны, с которой я подошел к стволу, ветви у елки были пореже, и я хорошо видел, как зверек после удара метнулся вверх.
      И тут сверху к белке кинулось что-то большое и быстрое. Все произошло в мгновение... Я не успел еще сообразить, что произошло, кто кинулся к потревоженному мною зверьку, как этот кто-то уже несся в сторону, держа в когтях только что пойманную белочку.
      Это был ястреб, ястреб-тетеревятник. Возможно, этому пернатому охотнику и не удалось бы самому поймать нашу белку, возможно, ему пришлось бы и немного поголодать - ведь белки очень осторожные зверьки и, завидев, врага, никак не выдают себя. Возможно, эта белочка сначала, плотно прижавшись к стволу елки, подождала бы, притаилась, а потом незаметно улизнула бы от врага. Но тут помешали мы...
      Дружок, поймав запах зверька, громким лаем заявил, что белка здесь. А я, не разглядев сразу затаившегося зверька и не подумав, что где-то может таиться ястреб-охотник, спугнул спрятавшуюся белочку ударом топора. И ястреб, сидевший в засаде, только этого и ждал. Стрелой он кинулся к добыче и так же быстро скрылся от нас.
      Так и погубили мы маленького, пушистого зверька - погубили только потому, что были слишком любопытны и не очень часто задумывались, чем наше любопытство может окончиться.
      Из леса мы возвращались виноватыми. Дружок, будто понимая, что произошло, на этот раз не бежал впереди меня, а понуро плелся сзади. И дома, в комнате, он не стал лезть к столу и, как обычно, тут же требовать положенный ему обед - он тихо улегся под стол и виновато посматривал оттуда на меня.
      Мне тоже в этот вечер было очень стыдно, и я долго размышлял, что можно и чего нельзя делать в лесу человеку, чтобы не принести в лес беды.
      И после этого случая я никогда не разыскивал затаившихся птиц и зверей и больше не позволял Дружку слишком надоедать лесным обитателям.
      С Т А Р А Я Б Е Р Е З А
      СИНИЧКИ В ПАРКЕ
      Ранней весной, когда в лес еще не пришло весеннее тепло и не вернулись еще из теплых стран перелетные птицы, вдруг да услышите вы в лесу громкую и задорную песенку-колокольчик большой желтогрудой синички.
      Это она первой, вслед за барабанным призывом дятла, объявляет всем-всем, что весна уже совсем близко, что совсем скоро набухнет от талой воды и опустится к самой земле холодный, голубой от мороза сугроб и что из-под этого сугроба скоро покажется небольшим островком оттаявшая земля, а потом над ожившей, проснувшейся землей зазвенит настоящая весенняя песенка - песенка только что вернувшегося в родной лес зяблика...
      И тогда голосок большой желтогрудой синички будто чуть померкнет, будто станет тише и потеряет немного свой хрустальный звон. А явятся в лес дрозды, подымут неумолчный треск, и затеряется недавняя яркая синичья песенка совсем, словно уйдет синичка из леса, уступив недавнее место и зяблику и дроздам.
      Но нет, никуда не улетела эта желтогрудая птичка, здесь она, и поет она по-прежнему чисто и звонко, но только теперь за песнями наших новых громких певцов плохо слышен ее голосок. Да и к лучшему это вроде бы для самой синички - занята она теперь другим делом: тайно шмыгает взад и вперед от дупла в кусты, из кустов в дупло, где вот-вот появятся на свет ее маленькие птенцы. А зачем в такое время уж слишком громко заявлять о себе, выдавать песней то место, где устроено гнездо?
      Так и считал я долгое время, что живет в лесу эта желтогрудая синичка, наша доверчивая гостья у зимней кормушки, тайно, незаметно и никогда не согласится в такое весеннее время завести знакомство с человеком. Мол, зима зимой - зима другое дело: голод не тетка, тут и с человеком можно подружиться. А уж весной, когда пришло время вывести птенцов, извините, не станет наша синичка доверчиво торчать перед человеком: кто его знает, этого человека, о чем он думает, - может, хочет узнать, где гнездо, а потом заберет всех птенцов...
      Так или нет рассуждала эта быстрая, ловкая и тайная по весне птичка-синичка, но только никогда раньше не приходилось мне встречать в весеннем лесу синичек, которые отнеслись бы ко мне так же доверчиво, как и зимой около кормушки. Увижу другой раз дупло, в которое только что забралась синичка, подожду, когда вынырнет эта птичка обратно, подойду к птичке поближе, и тут же исчезнет она в кустах, будто сквозь землю провалится, и долго потом не показывается около своего дупла, не желая подтверждать мою догадку, что именно здесь и есть ее гнездо.
      Но как-то совсем недавно забрел я в старый, давно перезревший и, пожалуй, уже отживающий свой век парк. В парке было много дуплистых деревьев, и в этих дуплах синички из года в год устраивали свои гнезда. Шел я по краю парка, там, где поднялись робким тонконогим рядком светленькие березки. Пусто было в парке, пусто и около березок. Трава еще не поднялась, листочки по деревьям еще не зазеленели - весна в этом году выпала поздняя, затяжная, холодная. Казалось, нет сейчас вокруг меня ничего живого, лишь в стороне около скамейки изредка подавали голоса занятые каким-то своим очень важным делом сосредоточенные воробьи.
      И тут под березками заметил я короткое движение. Кто пошевелился, кто двинулся, я сразу не разобрал. Но то, что здесь только что кто-то был, я уже не сомневался. Кто это? Скорей всего, мышь прошмыгнула в прошлогодней листве... И только я подумал, что под березкой, пожалуй, был именно мышонок, как снова кто-то шевельнулся-шмыгнул, но уже не на земле, а среди веточек деревца, крайнего ко мне.
      Я остановился, замер, и почти рядом с собой, в каком-нибудь метре, увидел знакомую желтогрудую птичку. Синичка - а это была, конечно, она сидела на ветке, как всегда, чуть бочком: одна лапка выше, другая ниже по ветке, так что вид у птички был задорный и даже чуть озорной. Сидела и, не пугаясь, не вздрагивая от напряжения, не таясь, смотрела на человека, смотрела доверчиво, спокойно, как смотрели на меня синички зимой, когда угощал я их возле кормушки семечками.
      А рядом с этой добродушной синичкой заметил я еще одну точно такую же птичку. Она тоже сидела на ветке и тоже очень доверчиво смотрела на меня. И как мне показалось, смотрела даже не на меня, а на мой карман, где еще совсем недавно всегда было хоть немного угощения для птичек.
      Но сейчас мой карман был пуст, у меня с собой не было вообще ничего, чем я мог бы угостить этих птичек. И я просто, в ответ на доверие, протянул синичкам свою руку ладонью вверх... И синички нисколько не смутились. Одна из них еще выше поднялась на лапках и, чуть наклонив голову, с любопытством заглянула ко мне в руку. Но там ничего не было.
      Вот так, почти рядом друг с другом, и провели мы минуты три-четыре. Конечно, я бы не ушел и дольше. Но у синиц были свои дела, и они, наверное поняв, что у меня действительно нет для них никакого угощения, принялись быстро и старательно обшаривать прошлогодние сухие листья под березами.
      А я стоял на краю дорожки и долго любовался маленькими доверчивыми птичками, что копошились неподалеку от меня на земле...
      Над нами были тяжелые темные ветви лип. Еще недавно на этих ветвях лежал высокими полосами темный от долгой зимы, смерзшийся снег, и под этими заснеженными ветвями взад и вперед мелькали желтые грудки и черные галстучки больших синиц. Еще недавно здесь были кормушки, и синички доверчиво брали прямо из рук семечки и кусочки сала. И теперь, когда птичьи столовые закрылись до следующей зимы, когда люди ушли из парка с последней лыжней, птички все еще помнили людей и, наверное, не только меня, но и каждого, кто заходил сейчас в парк, встречали так же доверчиво и откровенно.
      ЧИЖИК
      Чижик - небольшая, веселая и очень доверчивая птичка. Чижик быстро привыкает к человеку, когда человек приносит его к себе домой и предлагает ему свою дружбу.
      Завоевать доверие чижика не очень сложно. Помести птичку в просторную светлую клетку, угощай семенами ели, ольхи, березы, льна, разрешай птичке почаще летать по комнате, ставь ей ванночку-купалку, чтобы могла она каждый день купаться, и будет твой чижик совсем скоро садиться к тебе на руку, на плечо, будет доверчиво прыгать около тебя по столу и петь вовсю свою немудрую, но очень веселую песенку.
      Смотришь на такую жизнерадостную птичку, что всю зиму беззаботно порхает по комнате, и кажется тебе, что легко и просто ей, что не зовет ее, не тянет ее ничто за окно, на улицу.
      И действительно, привыкает чижик и к твоей комнате, и к своей клетке - каждый вечер сам забирается туда спать, и бывают случаи, когда чижи, долго прожившие у людей дома, не желают покидать своих друзей и, даже выпущенные на волю, возвращаются обратно.
      Все это так, все это правильно, умеет чижик по-своему ценить дружбу, но вот беда: не все и не всегда умеют ценить доверие этой маленькой, веселой и очень откровенной птички...
      Случилась однажды такая беда и со мной - забыл я, что не всегда так просто и быстро, как некоторые люди, отказываются птицы от прежней дружбы, и пришлось мне тут пережить настоящий стыд...
      Принес я домой чижика еще осенью. Понравился он мне - был тихим и доверчивым, был и очень красивым в своем желто-зеленом передничке, с темной шапочкой и темной точечкой-пятнышком под клювом. Видимо, и чижу понравилось у меня в комнате, и почти тут же запел он, да так громко и так красиво, что я долго не мог поверить: неужели это поет мой маленький чижик?!
      А потом стали мы с птичкой настоящими друзьями. Стоило мне войти в комнату, как чижик сразу замечал меня, подлетал ко мне и подолгу сидел рядом, около пишущей машинки.
      Так и провели мы вместе осень, зиму и первую половину весны. Боялся я сначала, что с наступлением весны начнет мой чиж беспокоиться, начнет искать дорогу за окно, на волю, а не найдя, загрустит. Но и этого не случилось, и наша дружба продолжалась по-прежнему. Только вот обманул я сам эту дружбу...
      В начале мая пришлось мне ненадолго уехать из Москвы. А как же чижик? И не догадался я отдать его кому-то на время, забыл как-то, что нельзя подводить птичку, доверившуюся тебе, нельзя выпускать на волю так сразу птиц, которые жили у тебя дома, нельзя разом лишать их заботы человека. Забыл я все это, открыл окно, поставил на подоконник клетку, открыл у клетки дверку и отошел в сторону. Что будет?
      Под моим окном рос тополь. Каждый год этот тополь почему-то обрезали-укорачивали. Но на этот раз уничтожить прошлогодние ветки еще не успели, и они были совсем рядом с моим окном - только протяни руку... Вот на такую ветку и уселся чижик. Уселся, посидел немного, посмотрел вокруг и обратно в клетку. Искупался там, поклевал что-то - и опять на тополевую ветку. Сел, отряхнулся и громко запел.
      "Ну, все в порядке, освоился мой чижик с улицей, если так радостно и звонко поет", - подумал я и занялся своими делами.
      Подходил вечер, настало время закрыть окно, собрать вещи и отправиться в путь. Чижа нигде не было. Я был спокоен и спокойно запер дверь своей комнаты на целых две недели.
      Через две недели я вернулся, и почти тут же ко мне пришла соседка. Пришла и принесла в ладонях маленькую желто-зеленую птичку с черной шапочкой и черной точечкой-пятнышком под клювом...
      Это был мой чижик, живой, хотя и потрепанный, помятый, потерявший не одно перо из хвоста и крыльев. И пока я брал его в руки, пока рассматривал, соседка успела рассказать мне все, что произошло после моего отъезда.
      Как раз в тот день, когда я уехал, уже совсем к вечеру, в открытую форточку залетела к моей соседке вот эта самая птичка. Залетела и забилась в угол за шкаф. Птичку выловили, выпустили обратно. И снова птичка упорно возвращалась назад, в комнату. И только тут соседка догадалась, что, скорей всего, это моя птичка.
      Конечно, не подумала добрая женщина, что мог я просто так взять и выгнать птицу из дома, - она решила, что птичка сама нечаянно вылетела из клетки и оказалась на улице. Хотела она вернуть птичку мне, но меня не оказалось дома, и целых две недели жил мой чижик в чужой комнате. Вел себя тихо, в открытую форточку вылетать не собирался, почти ничего не ел, да и чем кормить чижа, моя соседка совсем не знала. И конечно, не пел - вообще не подавал голоса.
      Слушал я этот рассказ, и становилось мне все больше и больше не по себе, и не знал я, куда деться мне от стыда и лжи. Ведь не мог же я признаться вслух, что сам по собственной воле порвал дружбу с чижом и почти выгнал его из комнаты, к которой он успел привыкнуть.
      Поблагодарил я женщину, накормил чижа, сел за стол и задумался, как же нехорошо все получилось. И тут сверху, со шкафа вдруг раздалась веселая, радостная песня птички... Чижик, мой маленький, глупый чижик, так и не догадавшийся, каким непорядочным человеком оказался его друг, пел после долгих дней скитаний, пел, видимо выражая этой песней какую-то свою особую, не совсем понятную человеку птичью радость...
      СИНИЧКИ
      Замечательная это встреча - встреча в летнем лесу с выводком больших желтогрудых синичек: встреча с синичками-родителями и их еще не очень проворными малышами, которые только день-два тому назад покинули свое гнездо.
      Люблю я эти встречи. Заслышишь голоса знакомых птичек, отступишь чуть в сторону, притаишься, другой раз и дыхание задержишь и ждешь: вот-вот мелькнут крылышки, хвостики, покажется маленькая любопытная головка с длинным и острым клювиком, и явится перед тобой откровенно и доверчиво и пусть порой всего на какое-то мгновение будущая птичка-синичка, а пока еще птенец-желторотик...
      Похож, конечно, птенец на взрослых синиц: и спинка у него с бирюзой, и грудка с желтизной, и даже будущий черный галстучек намечен по грудке, но видишь сразу, что это еще не синичка, не та ловкая, быстрая, смелая и находчивая птичка, что с осени до весны бойко крутилась у тебя под окном, подбирая с кормушки семечки подсолнуха.
      Все так же, как у взрослой синицы, у птенца-желторотика, но все-таки все немного и не так: и спинка не такая яркая - зелени и голубизны меньше по спинке, по крылышкам, по хвостику; и грудка не такая желтенькая, будто желтый цвет еще не успел залить всю грудку, не проявился, как положено; и галстучек, конечно, еще не тот - и покороче, и поуже, и края его не так резко прописаны... А главное, молоденькая синичка-птенец не так ловка, не так быстра, не так самостоятельна, как взрослая синица.
      Появится перед тобой такое премилое существо, перепрыгнет с трудом с ветки на ветку, неловко качнется на новой ветке, будто собираясь упасть, а голосок матери или отца уже призывает его к новому прыжку. "Тинь-тинь, сии-сии..." - мол, прыгай смелей. И вот уже робкий путешественник, от неуверенности и нетерпения трепеща крылышками, качнулся вперед и оказался, наконец, еще на одной веточке повыше... Не видно уже этого путешественника, а там, где он только что был, мелькает еще одна не очень яркая грудка, еще один не очень яркий галстучек - это еще один птенец прилаживается к прыжку с ветки на ветку. И все это под неумолчный призыв родителей: "тинь-тинь, сии-сии..."
      Весело, смешно, живо перебирается с кустика на кустик, с деревца на деревце синичья семейка в своем первом походе по летнему лесу. Но пройдет всего какая-нибудь неделя, и прежних неумелых птенцов уже не встретишь нигде. Хоть и отметишь, встретив теперь синичью семейку, у каждого птенца прежние желтые пятнышки в уголках рта, хоть и знаешь, что это все те же самые желторотики, но нет уже у них прежней неуверенности, появилась у них ловкость, осторожность. И меньше теперь синичьих призывов слышно вокруг. Повзрослели птенцы, подтянулись, а совсем скоро и не отличишь их с первого взгляда от родителей.
      К концу августа - началу сентября завершится птичье лето, наступит осень для пернатых странников, появятся большие желтогрудые синички у вас под окном, возле кормушки, и забудутся тогда недавние летние встречи с нерасторопными, смешными птенцами, которых родители первый раз позвали в дорогу. А чудные это были встречи, чудные оттого, что много в них было доверия, много доброты. Радостно было любоваться доверчивыми птицами и приятно открывать для себя, что и этим летом появилось в лесу много новых веселых синичек.
      Так уж получалось у меня часто, что именно в то время, когда мог подарить мне лес такие радостные встречи, не хватало у меня для этих встреч времени. Вечно какие-то неотложные дела удерживали меня дома, не отпускали в лес, да и лес-то был не очень близко. Так из года в год и пропускал я возможные встречи с синичками-птенцами, что отправились первый раз в настоящую путь-дорогу. Считал я, что пропустил такую встречу и в этом году, - в лес опять никак не удалось выбраться, а когда собрался, то думал, что опоздал.
      Вышел я из электрички на знакомой остановке, отыскал знакомую дорожку и не спеша побрел в березовую рощу, где всегда жили большие синицы. Отыскал я и знакомые березы, где давно еще приметил дупла, но дупла, видимо, были уже пусты - синички, пожалуй, давно уже оставили их и разбрелись по лесу. Так и возвращался я домой ни с чем. Снова сел в электричку, доехал до своей остановки, вышел из вагона, и осталось мне пройти шумной улицей до дома всего каких-нибудь метров сто, как услышал вдруг хорошо знакомое синичье "тинь-тинь, сии-сии".
      Послышалось? Обознался? А может, принял какой-то городской звук за птичьи голоса? Нет, вроде бы из кустов акации снова и еще более явственно донеслось: "тинь-тинь, сии-сии..." Синички! Честное слово, синички! Те самые, которых искал я сегодня за городом, в лесу, и не нашел. И вот они в городе, рядом с шумной улицей прыгают себе по кустам.
      Стоял я около кустов будто завороженный и смотрел, смотрел, не отрываясь, как птенцы с желтыми уголками-пятнышками по краям клюва, птенцы-желторотики, один за другим, не совсем уверенно, покачиваясь на тонких ветвях, тянутся вслед за родителями.
      "Тинь-тинь, сии-сии... тинь-тинь, сии-сии..." Один, другой, третий птенец повис на тополевой ветке, удержался, выровнялся и, чуть трепыхнув крылышками, перебрался на ветку повыше. А оттуда снова - "тинь-тинь, сии-сии" - подает голос то ли синичка-мать, то ли синичка-отец.
      Откуда вы здесь, птички-невелички? Откуда прибыли, милые, добрые пернатые друзья леса и людей?.. А может быть, вы здесь и не из леса совсем, а вон из того соседнего двора, где стоят-высятся до окон шестого этажа могучие, ветвистые деревья-тополя? Может быть, там, в этом дворе, добрые люди всю зиму угощали вас около своих окон, да еще повесили где-нибудь в укромном месте домик-синичник, и теперь вы остались в этом дворе, радовали людей по весне своими песнями, а следом вывели и вырастили там же, возле людей, своих птенцов?
      И пусть птенцы еще не совсем ловкие, пусть это еще не настоящие синички, но главное, синички есть, есть в городе, во дворе большого высокого дома, и теперь на ветвях могучего тополя, сбереженного людьми, будут встречать новую осень уже не одна, не две, а сразу много-много больших желтогрудых синичек.
      ПОПОЛЗЕНЬ
      Часто встречал я и в осеннем, и в летнем лесу эту занятную птичку с коротким хвостиком и длинным, острым клювом. Подолгу, будто маленький, любовался я, как ловкий поползень быстро спускается вниз головой по стволу дерева и как на ходу заглядывает в каждую трещинку коры.
      Обычно встречал я поползня всегда неожиданно. Идешь тихо по лесу, услышишь голосок синички-гаички, увидишь на осенних ветвях эту ловкую, непоседливую птичку, засмотришься, как подвешивается гаичка к тонюсеньким веточкам-соломинкам, и тут заметишь вдруг в стороне и поползня, что на манер синичек обшаривает все укромные места, где могут затаиться на зиму разные насекомые и пауки.
      Но ни разу ни в северных, ни в южных лесах не приходилось мне встречать поползней большой дружной стайкой. Так и считал я до вчерашнего дня, что птички эти чаще путешествуют в одиночку или прибиваются на худой случай к синичкам.
      Вчера вечером отправился я в лес. С утра шел дождь, мелкий, моросящий, нудный и холодный октябрьский дождь, который обычно считают последним дождем перед первым снегом. После дождя лес притих, словно насторожился, не зная, что произойдет вечером: то ли прояснится небо и заявится, наконец, первый ночной морозец, то ли небо еще гуще затянется тучами и дождь будет идти дальше.
      Вокруг лесной тропки, по которой я шел, стояли высокие, стройные сосны. Редкая сосновая хвоя не задерживала дождь, ветки сосен не опускались вниз под тяжестью дождевых капель, а по-прежнему, как в недавние ясные дни, высоко и весело поднимались вверх к вечернему небу. Здесь, среди этих сосен, было всегда светло и спокойно даже в самое глухое ненастье. И вот среди этих веселых деревьев, возле небольшой полянки, и заслышал я тихий шорох. Шорох повторился, и почти тут же заметил я птичку.
      Птичка показалась мне очень знакомой. Я сразу разглядел и длинный острый клювик, и будто подкрашенные черной краской глаза. Конечно, это был поползень. Он ловко спускался вниз по стволу и из стороны в сторону поводил своим любопытным клювом.
      Поползень был уже совсем внизу, у самой земли, как вдруг на этой же сосне, но чуть повыше увидел я и другую точно такую же птичку. А по соседнему дереву быстро-быстро поднимался вверх еще один поползень.
      Я притаился и стал считать птиц: раз, два, три, четыре, пять, шесть... Потом сбился, стал считать снова и снова сбился. Птичек было много. Казалось, они были повсюду и повсюду ловко и быстро обшаривали стволы деревьев.
      Откуда взялась такая большая стайка? Почему рядом с поползнями нет их верных спутников - синичек? Я не успел найти ответа на эти вопросы. Одна из птичек, спустившись вниз по стволу, легко вспорхнула и тут же оказалась у меня на плече... Я не шевелился.
      Поползень по-деловому осмотрел плечо моей куртки и быстро спустился вниз по рукаву. Но ничего интересного не было и здесь. Птичка повернула головку, выставила вперед клюв, будто соображая, где еще поискать корм, и, разом отцепившись от рукава, шмыгнула за мое плечо и оказалась у меня на спине. Потом так же ловко и быстро поползень осмотрел мою куртку со спины, снова оказался у меня на плече, а затем преспокойно перелетел-перепрыгнул на ствол дерева.
      Я еще долго стоял на лесной тропке и смотрел на суетных в своей работе, небольших, веселых и очень доверчивых птичек. Потом поползни, обшарив все сосны, один за другим перелетели в соседний ельник и скрылись из виду.
      Птички улетели, продолжили свою осеннюю дорогу. На следующий день я ждал их там же, в светлом сосновом лесу, ждал долго, но так и не дождался. Наверное, их осенняя дорога уже миновала наш лес.
      СНЕГИРИ
      Почему-то считал я раньше, что снегири живут только на севере, в северных таежных лесах. И когда встречал в начале зимы спокойных красногрудых птиц рядом с гроздьями рябины, то всегда говорил им: "Здравствуйте, дорогие гости. Вот вы и прилетели к нам. А там, у вас на севере, видно, уже вовсю гуляют метели..."
      И в эту осень ждал я, когда около моего дома на рябине покажутся первые снегири, и готовился сказать им, как и раньше, те же самые слова.
      Ягод на рябинах к этой осени поспело много. Правда, ягоды успели немного порастаскать проворные в набегах дрозды-рябинники, но все равно часть урожая осталась и для красногрудых гостей с севера.
      А осень в этом году выдалась дождливой, теплой, затяжной. И даже в октябре в лесу нет-нет да и попадались грибы. А потому я частенько заглядывал в знакомые грибные места и, бывало, находил грибов то на суп, а то и на хорошую сковороду. Вот однажды во время такого грибного похода, тихо шагая по лесной тропке и внимательно посматривая по сторонам, не видно ли где подосиновика или, на худой случай, гриба-свинухи, и услышал я странные для осеннего леса звуки.
      Сначала в лесу раздавались лишь негромкие голоса синичек-гаичек, что хлопотливой стайкой осматривали ельник. Но тут за голосами гаичек разобрал я тихие, мелодичные звуки, будто кто-то негромко наигрывал на флейте-невидимке.
      "Фью-фью", - чуть грустно раздалось с вершины березы. "Фью-фью", точно такой же задумчивый и немного грустный голосок лесной флейты отозвался с вершины осины. И снова тишина, только сосредоточенные писки синичек чуть оживляли лес. И тут опять: "фью-фью, фью-фью", но уже совсем в другой стороне...
      Неожиданная мысль пришла мне в голову: "Снегири! Конечно, снегири!" Но когда же они прибыли к нам? И почему до сих пор не показались около рябин?
      Долго и осторожно бродил я в тот день по лесу и под вечер еще раз услышал голос тихой лесной флейты, а следом увидел и снегирей...
      Их было немного - всего четыре птицы. И вели они себя в лесу спокойно, уверенно и никуда не торопились - словом, мало походили на птиц-гостей.
      На следующий день еще до восхода солнца я был около рябин. Если снегири прибыли к нам, то уже сегодня они должны были разыскать рябины. Я прождал своих желанных гостей до самого вечера, но так и не дождался.
      Не появились снегири возле рябин и на следующий день. И тут взяло меня сомнение: а почему это снегири так рано прилетели к нам с севера? Вечером я внимательно слушал радио и точно узнал, что там, на севере, откуда, судя по всему, должны были начинаться все снегириные путешествия, было так же тепло, как и у нас.
      Нет, здесь что-то не совсем так. Не могли снегири, эти птицы-снегурки, которые получили свое имя за то, что появляются возле наших домов, когда выпадает снег, прибыть намного раньше положенного срока.
      Я внимательно просмотрел все книги о птицах, которые были у меня, и обозвал себя настоящим дураком... Ну как я мог забыть, что снегири гнездятся не только на севере, - эти птицы гнездятся везде, где есть еловый лес. Значит, и в нашем лесу живут, строят гнезда и выводят птенцов такие же снегири, живут, как все снегири, тихо, незаметно - вот и не встречаем мы их в летнее время. Значит, именно таких, наших, местных снегирей и видел я в лесу. В лесу еще не было снега, в лесу еще корм был, и снегирям пока совсем не обязательно покидать свой лес и вылетать к рябинам. Вот начнется зима, и птицы выберутся из леса, прилетят под самое окно и тихими, немного грустными голосами расскажут тебе, что зима уже наступила...
      С вечера пошел легкий снежок. Он шел сначала редко, потом стал сильней и сильней, и к утру в саду по ветвям деревьев лежали белые легкие полоски и ленточки первого пушистого снега.
      Утро первого снега, как и всегда, было очень тихое, настороженное. И даже воробьи, что ночевали под крышей сарая, с опаской поглядывали на явившуюся вдруг зиму и будто побаивались подавать голос.
      И тут в этой утренней тишине рядом с гроздьями рябины заметил я спокойную красногрудую птичку, а следом услышал и ее негромкий призывный посвист...
      "Фью-фью", - раздалось в моем саду. "Фью-фью", - отозвалось из соседнего сада. Я остановился, прислушался, пригляделся, и стало мне, как всегда в первый день зимы, весело, радостно от того, что под окнами моего дома появился долгожданный зимний гость, красавец снегирь.
      И особенно радостно было мне в этот день еще и потому, что первым прилетел ко мне с известием о зиме наш, местный, как скажут, свой снегирь, своя птица, всю весну и все лето жившая совсем неподалеку.
      Ну а когда же появятся снегири-гости, что гнездились в этом году в далеких северных лесах? А им черед еще не наступил. Эти птицы-гости появятся попозже, когда там, на севере, подойдет к концу запас ягод рябины.
      ЩЕГЛЫ
      Кто из вас не знает яркую, нарядную птичку, которая за свой видный, щегольской наряд получила очень точное имя: щегол - щеголь, мол.
      И вправду, щегол - настоящий щеголь в своей белой сорочке и в светло-коричневом фраке. А ярко-желтая полоска на каждом крыле, а ярко-красная маскарадная масочка, из-под которой по бокам выглядывают широкими полосками белые, будто накрахмаленные щеки - уголки воротничка... Да, удивительно красива все-таки эта птичка.
      Но многим ли из вас приходилось видеть другого щегла, не празднично разнаряженного, не красующегося своей щегольской одеждой, а занятого трудной, тяжелой работой, когда в гнезде у него подрастают ненасытные птенцы?
      Увидишь такого, летнего щегла, что копошится возле лесной дорожки, и не сразу признаешь в нем нарядного красавца. Вроде все на нем то же самое: и модный фрак, и кокетливая сорочка, и полоски на крыльях те же, желтые, и даже маскарадная масочка вроде бы та же самая, но не тот это щегол-щеголь - будто весь его наряд потускнел, повыгорел на летнем солнце, полинял под весенними и летними дождями.
      Встретил я этим летом двух таких занятых, торопливых птичек и не сразу поверил, что к зиме, к первому снегу снова вспыхнут яркими красками их одежды, что успеют эти птички за лето и выкормить птенцов, и сменить старое, потускневшее перо на новое, праздничное.
      Эта пара щеглов жила в лесу неподалеку от лесной сторожки, где я часто бывал. Каждый день с утра пораньше прилетали птички к самому крыльцу и что-то выискивали для себя и своих птенцов здесь, возле домика лесника.
      Репейник, который эти птицы очень любят, еще не вызрел, еще не подсохли репейные головки, не налились в этих головках семена, и щеглов больше интересовали густые заросли низкорослой травы возле сторожки, где во множестве водились самые разные насекомые. Набрав полные клювы корма, птицы одна за другой улетали в лес, чтобы скоро вернуться и снова приняться за поиск пищи для птенцов.
      У избушки щеглы крутились не очень долго. Прошло чуть больше недели, и они куда-то исчезли, и только один раз удалось мне встретиться с ними рядом со взрослыми птицами были теперь молодые щеглята.
      И щеглята в летнюю пору не могли похвастаться своими нарядами - так себе, средние по одежде птички, к тому же у молодых щеглов не было еще и маскарадной масочки.
      Где уж кочевали-путешествовали мои щеглы до глубокой осени, я не знал. Но чем ближе подбирались холода, тем чаще и чаще посматривал я на высокие головки репейника, тем нетерпеливее ждал встречи с щеглами здесь, возле колючего бурьяна.
      Бурьян в этом году рос высоко и густо, предвещая глубокие снега. Есть такая народная примета: к глубоким снегам бурьян будто бы вырастает очень высоким. Пока не знал я, какой будет грядущая зима, но только первый же снег пошел так густо и так плотно ложился на землю, что к утру от недавней стены бурьяна остались лишь самые вершинки, торчавшие из сугробов.
      Снег не перестал и утром. Он шел так же густо и тяжело, как и ночью, и, казалось, не собирался останавливаться вообще. В такой слепой снег вряд ли какая птица отважится выбраться из лесной чащи на открытое место, думал я и, разумеется, никак не ожидал встретить своих щеглов именно в это утро...
      За домашними хлопотами, за работой забыл я поглядывать в окно, а когда вышел на крыльцо, чтобы занести в избушку дрова для печи, то от неожиданности остановился - прямо передо мной, там, где еще вчера поднимался стеной бурьян, а теперь громоздились мокрые сугробы, за слепым, мутным снегом появилось что-то необычно яркое, веселое, радостное...
      Я пригляделся. На головках репейника, трепеща крылышками, повисли щеглы, целая стайка празднично разнаряженных щегольских птиц. Через снег в тусклом свете сырого хмурого утра вовсю горели ярко-белые манишки и ярко-коричневые фраки птичек, мелькали горящие желтым светом полоски на крыльях, красные масочки и белые щечки-воротнички.
      Птички будто нарочно приоделись для первого дня зимы, для первого зимнего визита ко мне и теперь, не обращая внимания на снег и непогоду, весело пировали на репейниках, которые я сохранил специально для них.
      СТАРАЯ БЕРЕЗА
      Напротив моего окна стоит большая и уже старая береза. Она высоко поднимается над крышей дома, и я могу видеть ее вершину, сухую, давно потерявшую ветви, лишь тогда, когда выхожу на крыльцо.
      У этой березы своя судьба и своя история... Когда-то здесь не было никакого дома, а был лес, была березовая роща. Потом пришли люди, спилили деревья, поставили на этом месте рубленую избу-пятистенок, а рядом с избой оставили одно-единственное дерево, вот эту самую березу напротив моего окна.
      Я не знаю, что чувствует дерево, когда остается одно посреди открытого места. Наверное, березе было не очень легко в одиночку встречать сырые осенние ветры, трескучие январские морозы и слепые, воющие метели февраля.
      Сначала береза еще стояла крепко, уверенно, но силы понемногу уходили, и она начала сдавать, стариться, болеть и терять ветви. Когда старится человек, он начинает горбиться, а дерево, отживающее положенный срок, начинает ронять ветви.
      Стареть, сохнуть с вершины моя береза начала, видимо, давно - трудно было ей стоять одной против ветров и морозов. Да и никто из хозяев этого дома не знал, что дерево очень не любит, когда его лишний раз беспокоят. И около березы все время сваливали дрова, к стволу все время привязывали веревки, на которых сушили белье, а в довершение ко всему к березе длинными, толстыми гвоздями прибили тяжелую жердь, которая стала поддерживать покосившийся забор.
      О том, что эта береза тяжело больна, рассказал мне большой пестрый дятел. Он время от времени наведывался к березе и не спеша изо дня в день долбил ее сухую вершину.
      Когда меня не было дома и дятел прилетал без меня, о его визите я узнавал по кусочкам-щепочкам прелой древесины. Эти кусочки-щепочки оставались внизу под деревом, я видел их и точно определял, что и сегодня дятел выдолбил в сухом стволе еще одно неглубокое дупло-ямку, на дне которого снова разыскал личинку жука-усача.
      Таких выдолбленных ямок по сухой вершине было уже много. Я не знал точно, сколько их, - они все были высоко да и не интересовали меня до тех пор, пока рядом с березой не повесил я кормушку для птиц.
      Кормушки для птиц я устраивал каждый год еще в самом начале осени, чтобы синички, да и другие птицы, заранее узнали, где именно с осени до весны будут ждать их каждый день мои угощения.
      Но в этот раз получилось так, что устроить птичью столовую по осени мне не удалось. В доме, около которого росла старая береза, я поселился лишь под самую зиму, перед самым снегом, и только тут смог устроить кормушку.
      Каждый день я приносил на кормушку угощение, но долго не видел здесь никаких птиц. Правда, снегирей в гости к себе я не ждал - рябина в эту осень не уродилась, и снегири пораньше, еще до морозов, улетели в другие места. Но вот почему не пожалуют ко мне большие синицы, ведь они есть и в лесу, часто видел я их и здесь, возле других домов...
      Иногда я замечал, что угощения, выложенные мной на кормушке, вроде бы убывают. А может быть, я просто не вижу синиц потому, что поздно встаю? Теперь я стал наблюдать за птичьей столовой и рано утром, когда занимался рассвет. Но ни рано утром, ни в полдень возле кормушки я так никого и не встретил. И только однажды, почти в сумерках, заметил я через запотевшее окно темную быструю птичку - она легко и поспешно мелькнула около моей кормушки. Я подошел поближе к окну и увидел синичку, потом тут же вторую, третью, четвертую. Четыре быстрые, шустрые птички одна за другой подскочили к моей кормушке, ухватили кто семечко, кто кусочек сала и, взмыв кверху, где-то сразу исчезли.
      В этот вечер птички больше не появлялись. Не появились они и на следующее утро и только к самому вечеру снова наведались ко мне в гости, но, как и прошлый раз, вели себя очень озабоченно и были так же торопливы.
      Получалось так. Эти самые синички давно разведали все вокруг, давно узнали, где и чем можно поживиться, и теперь с утра пораньше отправлялись в свой поход. Моя же кормушка появилась поздно, а потому особым доверием у синичек пока не пользовалась. Вот почему не видел я около старой березы этих птичек ни утром, ни днем.
      Ну а как разыскали синички мою кормушку поздно вечером? Почему заглядывали сюда почти в темноте? И тут еще одна догадка пришла ко мне: а не ночуют ли эти самые синички где-то поблизости от моего дома? Тогда здесь, на пути к своему ночлегу, они и могут торопливо навестить птичью столовую, устроенную мной, и тут же забраться в укромное, теплое место. Но где же ночуют эти синички?
      Я знал, что большие синицы любят ночевать на чердаках под крышей дома. Вечером, когда совсем стемнело, я осторожно забрался на чердак и посветил вокруг фонариком. Никаких синичек у меня под крышей не оказалось. Но иногда эти птички могут ночевать и в сарае, среди дров. Я дождался нового вечера, снова проверил все с фонарем и снова синичек нигде не отыскал...
      Как-то я возвращался домой поздно вечером. Свет в окне моего дома, правда, еще не горел, но на дворе уже были сумерки, в которых не так хорошо сразу различишь даже знакомые предметы.
      Вот и крыльцо моего дома, вот и кормушка около старой березы, и сама береза, которая все еще казалась сильной и крепкой внизу.
      Я поднял голову и тут на фоне еще светлого неба заметил, как что-то мелькнуло как раз там, где дятел долбил свои ямки-дупла. Я присмотрелся. Что-то темное мелькнуло у самой вершины березы еще раз - и я не мог ошибиться: около сухой вершины дерева одна за другой промелькнули четыре ловкие птички и скрылись в тех самых ямках-дуплах, которые выдолбил дятел.
      Уж как именно устраивались мои синички на ночь в ямках-дуплах, которые будто специально для них приготовил дятел: каждая в своем дупле или все вместе в одном помещении, - этого я так и не узнал. Но то, что синички каждую ночь проводили именно здесь, что старая, уже отживающая свой век береза приняла, согрела, спрятала в суровые холода милых птичек, знаю совершенно точно, ибо теперь каждый день вижу напротив своего окна и эту добрую березу, и этих шустрых, проворных птичек-синичек, прилетающих сюда на ночлег.
      Ч Е Р Е П О К
      Повесть
      В то лето жил я на берегу большого и глубокого таежного озера и ловил рыбу. Жил я в рыбацкой избушке. У меня были рыбацкие сети и легкая долбленая лодочка-челнок.
      Каждое утро я уплывал в своем челноке на озеро. Когда рыба ловилась плохо, я оставлял лодку на берегу под высокой седой елкой и отправлялся путешествовать по тайге. И очень скоро я узнал вокруг все таежные тропки, все таежные поляны и старые вырубки.
      Но больше всего я любил навещать одну веселую, светлую поляну. На этой поляне росли белые ромашки и красный, очень душистый клевер. Среди клевера и ромашек я находил кустики лесной земляники и подолгу сидел в траве, собирая вкусные ягоды.
      Посреди поляны рядком стояли невысокие, но очень пушистые сосны. Под этими соснами жили рыжие и очень сердитые муравьи. Когда я подходил к муравейникам, муравьи тут же забирались ко мне в сапоги и больно кусались.
      Чуть в стороне от муравейников я всегда встречал веселые семейки грибов-маслят. Маслят было много. Они прятались под старыми сосновыми иглами и оттуда лукаво посматривали на меня своими желтыми головками-шляпками.
      А еще на поляне росли черемуха и рябина. Весной от цветов черемухи вся поляна делалась белой-белой. А осенью, когда поспевала рябина, вокруг загорались красные фонарики рябиновых ягод.
      Осенью к рябинам прилетали большие стаи беспокойных дроздов - и начинался шумный птичий праздник.
      Откуда взялось среди глухого елового леса это веселое, светлое место? Откуда взялось и само имя поляны - Черепово? Что-то таинственное и даже страшное было в этом слове...
      Но однажды ко мне в гости, в рыбацкую избушку на берегу озера, пришел старый рыбак. От него-то и узнал я, что очень давно на этой веселой лесной поляне стояла небольшая деревушка.
      Сначала в деревушке жили только охотники да рыбаки. Охотники промышляли зверя, а рыбаки ловили рыбу. Но скоро неподалеку отыскалась хорошая глина, из которой можно было делать и горшки, и плошки, и другую глиняную посуду. Так в деревушке появились и гончары. Свои изделия гончары возили по лесной дороге на базар.
      А потом случилась беда - деревушка сгорела. Люди ушли жить в другое место, и теперь только старый, давно заброшенный колодец да глиняные черепки на месте бывшей гончарной мастерской напоминали редким гостям поляны, что когда-то здесь стояли светлые, крепкие дома и жили в этих домах старательные, трудолюбивые люди.
      Вот по этим глиняным черепкам-осколкам, что то и дело попадались на глаза, охотники и рыбаки, промышлявшие в тайге, и назвали поляну Черепово. Точнее, сначала поляну называли Черепково, а потом название почему-то постепенно изменили, и вместо Черепково стало покороче и пострашней Черепово...
      Я слушал рассказ старого рыбака и вспоминал, что совсем недавно, собирая грибы-маслята, сам нашел глиняный черепок, что сам однажды набрел на глубокую яму, которая показалась мне заброшенным колодцем.
      Тайна открылась просто, и с тех пор я еще больше полюбил свою поляну. И мне очень хотелось поселиться здесь, построить себе избушку и долго жить около красивых, пушистых сосен, рядом с клевером и ромашками, рядом с трудолюбивыми муравьями и шумными дроздами-рябинниками. Но скоро узнал я, что эта поляна нравится не только мне одному...
      * * *
      Однажды, собирая на поляне землянику, увидел я след медведя. На следующий день медвежьи следы появились и под соснами, около муравейников. Один муравейник был разрыт. Муравьи беспокойно бегали взад и вперед по своему разрушенному дому и, казалось, еще не успели понять, что же произошло.
      Медведь возле муравейника был совсем недавно. Он заглянул и в малинник, оборвал ягоды с крайнего куста и не спеша побрел в чащу.
      Теперь, подходя к поляне, я останавливался и внимательно прислушивался: нет ли на поляне медведя? Но всякий раз медведь еще до меня успевал поворошить муравейники, покопаться в земле у дорожки и пособирать малину.
      Получалось, что мы оба, я и медведь, живем неподалеку друг от друга и что нам нравятся одни и те же места. Получалось, что мы с медведем настоящие соседи, но только пока не встретились и не познакомились друг с другом.
      А что, если предложить медведю познакомиться?..
      По следам я точно определил, что этот медведь был не слишком маленьким, чтобы сразу испугаться меня, и в то же время не очень большим, чтобы наотрез отказаться от знакомства с человеком. Скорей всего, это был медведь-подросток. Наверное, он еще любил шалить, наверное, его еще никто как следует не пугал, вот поэтому он и бродит по тайге так легко и смело, этот взрослый медвежонок.
      Таким добродушным и доверчивым я и представлял себе своего лесного соседа и даже придумал ему смешное имя - Черепок...
      А как еще было назвать этого и не медвежонка, и не медведя? Да к тому же мой таежный сосед очень любил веселую, светлую поляну, где теперь, после рассказа старого рыбака, я стал все чаще и чаще находить в траве глиняные черепки-осколочки.
      И вот для своего Черепка я приготовил первое угощение.
      У меня оставалось немного сгущенного молока. Я поставил банку с молоком на печку, молоко загустело, сварилось и превратилось в настоящие вкусные тянучки.
      Банку с тянучками я отнес на поляну, оставил на пеньке, который, как нарочно, оказался посреди поляны неподалеку от кустов черемухи, вернулся домой и стал ждать следующего утра...
      * * *
      Утром, как всегда, я проверил свои сети, отвез в избушку пойманную рыбу и тут же поплыл к старой седой елке, откуда и начиналась тропинка к поляне.
      В этот раз по тропинке я шел быстро и даже не стал прислушиваться возле поляны. Вот и сосны, и куст черемухи, вот и пенек, где вчера я оставил банку с тянучками... Около пенька трава была помята медвежьими лапами, а банка с тянучками исчезла.
      Теперь я оставил на пеньке вареную рыбу и сухари и прикрыл эти дары сверху тяжелыми сучьями, чтобы их не растащили вороны.
      На следующее утро я снова был на поляне. Угощение с пенька исчезло, а сучья, которыми я прикрывал рыбу и сухари, валялись далеко в стороне.
      Трава, смятая большими лапами, уже успела подняться, но была суха медведь походя стряхнул с листьев и стеблей утреннюю росу, и теперь широкая сухая полоса по росистой поляне выдавала след Черепка. След тянулся от пенька к лесу.
      Я радовался: второй день подряд Черепок наведывался к пеньку и, видимо, с удовольствием принимал мои подношения.
      Теперь каждый день в одно и то же время я оставлял медведю на поляне завтрак. И скоро медведь запомнил не только пенек, где ждало его угощение, но и час завтрака.
      С тех пор Черепок стал появляться около поляны незадолго до моего прихода. Я выкладывал на пенек рыбу, сухари, кусочки сахара и частенько слышал, как медведь, ворча и пофыркивая, бродит по кустам у края поляны.
      Я оставлял медведю завтрак, покидал поляну, прятался в кустах и издали наблюдал, как Черепок выбирается из чащи и поводит носом.
      Да, это был небольшой медведь, ему еще не хватало настоящей медвежьей солидности, и он нетерпеливо косолапил к пеньку, не оглядываясь, не озираясь по сторонам.
      Из своего укрытия я не мог видеть, как Черепок завтракает, - его скрывали от меня сосны и кусты черемухи. Но вот завтрак оканчивался, и медведь снова появлялся на поляне.
      Конечно, моих скромных подношений медведю не хватало для настоящего завтрака, и он отправлялся дальше разыскивать осиные гнезда, ворошить муравейники, собирать малину или выкапывать сочные корни растений.
      Черепок уходил. Я покидал свое укрытие, тихо спускался к лодке, брал весло, не спеша плыл домой. И мне очень хотелось прийти однажды на поляну пораньше, сесть возле пенька, дождаться, когда медведь покажется, подойдет к своему лесному столу, увидит, что там ничего нет, и сам попросит у меня угощение...
      И такой день наступил.
      * * *
      На поляну я пришел рано. Солнце только-только стало показываться за ветвями берез. Над клевером и ромашками еще плыли, чуть покачиваясь, тонкие пленочки утреннего тумана. Еще не проснулись и не выбрались из муравейника муравьи.
      Я не стал подходить к самому пеньку, остановился около черемухи, присел на камень и стал ждать.
      Ждал я недолго. В лесу раздался чуть слышный, глухой звук-щелчок: чик-чик... Потом еще раз, но на этот раз ближе и громче в кустах снова что-то чикнуло и смолкло.
      Это шел медведь.
      Большой и тяжелый зверь шагает по лесу всегда очень тихо. И только изредка его осторожные шаги может выдать сухой сучок, подвернувшийся под лапу. Под лапой медведя сучок потрескивает, и только так, по глухому щелчку - чик-чик, - можно узнать, что где-то совсем рядом бродит хозяин тайги.
      Чик-чик - раздалось совсем близко, и на поляне появился Черепок.
      Не оглядываясь и не прислушиваясь, Черепок смело направился к пеньку.
      Чем меньше оставалось ему до пенька, тем шаги его становились нетерпеливее и тем чаще потягивал он носом воздух, стараясь заранее угадать, какое лакомство ждет его сегодня.
      Но пенек был пуст. Медведь остановился и так растерянно, посмотрел вокруг, будто его очень сильно обидели.
      Мне стало жаль медведя. Я хотел шагнуть вперед и протянуть ему угощение, но Черепок тут же заметил меня.
      Нет, он не испугался и не рассердился. Он просто уставился на меня своими небольшими темными глазами, недовольно повел носом, затем повернулся и медленно пошел прочь.
      Я очень боялся, что Черепок уйдет совсем, - обидится и никогда больше не вернется к этому пеньку. Но медведь все-таки не ушел, он остановился на краю поляны и громко заворчал.
      Я тут же подошел к пеньку, положил на него рыбу, сухари, сахар и быстро вернулся к кусту черемухи. И Черепок снова направился к своему таежному столу. Он удивленно посмотрел на меня, обошел пенек вокруг и только тогда принялся за завтрак.
      Завтракал медведь удивительно аккуратно. Правой лапой он чуть поворошил мои дары, а потом по частям стал отправлять их в рот. Если рыба или кусок сухаря падали с лапы на землю, Черепок наклонялся, старательно разгребал траву и языком подхватывал из травы упавший кусочек.
      И рыба, и сухари, и сахар быстро исчезли с пенька. Черепок осмотрел все вокруг, еще раз старательно поворошил траву, видимо, что-то нашел на земле, облизнулся, приподнялся на задних лапах и уставился на меня...
      Он вытянул нос в мою сторону, склонил набок голову, опустил к животу передние лапы и всем своим видом будто говорил мне: "Ну посмотри на меня, пожалуйста. Ну неужели тебе жалко для своего друга еще немного сухарей или, на худой случай, две-три рыбешки?"
      Рыбы у меня больше не было, но в рюкзаке оставалось немного сухарей, которые я припас себе на дорогу. Но что не сделаешь ради настоящей дружбы! И я протянул Черепку все свои сухари.
      Лакомство из рук медведь, конечно, не взял. Он отошел в сторону, терпеливо дождался, когда я положу на пенек угощение, когда отойду от пенька, и только потом вернулся, быстро умял сухари, снова поднялся на задних лапах и снова состроил просящую рожицу.
      Голова Черепка наклонялась то влево, то вправо, нос то опускался, то поднимался; медведь то поглядывал на меня исподлобья, то смотрел прямо, просяще и трогательно.
      Как ответить моему новому другу, как объяснить ему, что у меня больше ничего нет?.. Наших слов медведь не понимает. И тогда я заговорил с Черепком тоже жестами.
      В ответ ему я тоже покачивал головой, разводил руками, будто вместе с ним сожалел, что у меня больше ничего не осталось. Поймет ли меня медведь?
      И Черепок как будто все понял. Он перестал выпрашивать, опустил нос и, медленно передвигая ноги, поплелся восвояси.
      * * *
      Прошел день. Утром в положенное время я снова пришел на поляну. Но там уже бродил медведь.
      Я хотел было подойти к пеньку, но Черепок издали заметил меня и быстро направился в мою сторону.
      Я остановился. Медведь подошел совсем близко, уселся на задние лапы и, как вчера, принялся выпрашивать у меня угощение. Я хотел подойти к пеньку и оставить там завтрак. Я сделал было шаг вперед, но Черепок тут же загородил мне дорогу. Он опустился на все четыре лапы, сердито посмотрел на меня и громко заворчал.
      Я попытался объяснить медведю жестами, что сейчас вон там, у пенька, я отдам ему все, что принес... Сейчас, сейчас, только пропусти меня вперед. Но Черепок то ли не понял, то ли не хотел меня понимать. Он еще громче заворчал и начал топтаться на месте, будто объяснял мне, что дорога вперед закрыта.
      Медведь сердился уже по-настоящему, и мне пришлось отступить. Я хотел уйти совсем и про себя ругал несговорчивого Черепка: "Пусть тебе будет хуже - не получишь сегодня ничего, вот и все".
      Но так просто отпускать меня медведь не желал. Он забежал вперед, остановился на тропе, загородил мне дорогу к лодке и снова очень сердито заворчал.
      Ну что ты хочешь, неразумный зверь? Ты не пустил меня на поляну, теперь не пускаешь обратно. Ну, хорошо, возьми сухари и рыбу и оставь меня в покое.
      Я развязал рюкзак, достал сверток - и медведь тут же перестал рычать. Он с любопытством повел носом, отошел в сторону и боком-боком засеменил к пеньку...
      Потом он так же, как вчера, мирно и терпеливо ждал, когда я разверну сверток, оставлю ему завтрак и отойду в сторону. Потом так же аккуратно принялся за еду, но я все еще сердился на него и, не прощаясь, быстро пошел обратно к лодке.
      Лодка была уже недалеко, когда сзади я услышал сопение медведя. Я обернулся. На тропе стоял Черепок. Стоял на задних лапах, добродушно поводил носом и смешно покачивал головой.
      Конечно, он снова выпрашивал у меня лакомство. Но у меня больше ничего не было. Я развел руками, сочувственно покачал головой и назвал его вслух глупым мишкой.
      Черепок впервые услышал мой голос и совсем не испугался. Я помахал ему на прощание рукой, и мы добро расстались до следующего утра, как будто сегодня не было между нами никакой ссоры.
      * * *
      С тех пор Черепок каждый день провожал меня до самой лодки. По тропе он шагал всегда сзади и строго следил, чтобы мы не шли слишком близко. Когда я вдруг останавливался и оборачивался к нему, Черепок тут же замирал на месте. Если я делал шаг в его сторону, он отступал тоже на один шаг.
      Наши расставания у лодки первое время проходили немного грустно. Черепок строил печальные рожицы, и мне казалось, что ему очень не хочется со мной расставаться. Потом мой друг придумал при расставании сердито ворчать. Когда мне казалось, что медведь начинает ворчать слишком недовольно, я поворачивал лодку обратно и строго объяснял ему, как надо себя вести.
      Чуть позже Черепок научился и встречать меня на берегу. И теперь, причаливая лодку, я всегда видел довольную морду своего друга.
      Да, мой четвероногий друг умел по-настоящему улыбаться, но улыбался он только носом и глазами. Он морщил нос, чуть прищуривал глаза и казался тогда очень веселым.
      Однажды я задержался и приплыл позже. Медведь нетерпеливо расхаживал по берегу, ломал кусты, выворачивал с корнями сухие елки, глухо рычал и немного успокоился только тогда, когда увидел мою лодку.
      Я затащил лодку на берег, взял из лодки рюкзак, шагнул к Черепку, но он не сдвинулся с места.
      Я постарался жестами и словами объяснить Медведю, что очень недоволен его упрямством. Но Черепок несговорчиво помотал головой, фыркнул и отшвырнул далеко в сторону подвернувшуюся ему под лапу сухую валежину.
      Медведь был рассержен и не желал мириться. Я оттолкнул лодку от берега, кинул в нос лодки рюкзак, взял весло и поплыл обратно.
      И Черепок тут же стих. Но я уплывал: я решил, наконец, наказать своего друга за упрямство и озорство. Я уплывал все дальше и дальше. И тут сзади, на берегу, раздался настоящий плач...
      В прошлом году на берегу точно такого же таежного озера убили медведицу и медвежонка. Другому медвежонку удалось убежать. И на следующий день я слышал, как плакал оставшийся в живых медвежонок-сирота.
      В лесу, в диком безлюдном лесу, услышал я плач человека... Я тут же пошел на помощь и увидел следы маленького медвежонка. Медвежонок не вышел ко мне, не показался. Он ходил по кустам можжевельника, по зарослям елочек, ходил там, где только вчера бродила его мать, и плакал.
      Сначала медвежонок просто голосил, повторяя подряд один и тот же тоскливый крик. Потом крик остановился и сразу перешел в долгий и безнадежный призыв - лесной сирота звал свою погибшую мать...
      И сейчас, на своем озере, я не только услышал, но и увидел, как убивается в горе медведь.
      Что-то причитая, Черепок опустил голову к самой земле и прикрыл ее лапой. Он был уже совсем взрослым медведем, в его голосе нет-нет да и проскальзывали басовые ноты, но он все-таки плакал, как плакал маленький медвежонок-сирота.
      Я быстро повернул к берегу лодку, быстро заработал веслом. Медведь видел, что я плыву обратно, но остановить свое горе долго не мог.
      Потом Черепок, посапывая и пошмыгивая носом, понуро поплелся впереди меня к поляне. Я шел следом, и мне было очень стыдно и неловко.
      Я окликнул своего реву. Он, насупившись, подошел ко мне, сел и, глядя куда-то в сторону, послушно ждал, когда я развяжу рюкзак и положу прямо на тропу все, что принес ему сегодня.
      С тех пор пенек на поляне редко дожидался нас. Мы встречались на берегу. Медведь завтракал, я разговаривал с ним. Потом мы расходились: он в лес, а я на озеро.
      Когда я почему-либо не плыл сразу домой и отправлялся сначала побродить по тайге, Черепок нередко сопровождал меня, плелся следом. Но мои походы ему почти всегда быстро надоедали, он отставал и занимался какими-то своими медвежьими делами.
      Когда я навещал медведя в неположенный для встречи срок, то усаживался на краю поляны и громко и протяжно звал:
      - Мишка-а-а, где ты-ы-ы?
      И если Черепок был неподалеку и не очень занят, то обязательно приходил ко мне, завтракал и провожал меня до лодки.
      Уплыв далеко от берега, я оборачивался и видел своего Черепка. Он все еще стоял на том самом месте, где мы расстались, и смотрел мне вслед, будто очень хотел запомнить всю мою дорогу, точно узнать, куда это я каждый раз скрываюсь, чтобы как-нибудь потом пожаловать ко мне в гости.
      * * *
      Несколько дней подряд лил густой дождь. От дождя набухла моя долбленая осиновая лодка и промокла крыша в моей рыбацкой избушке. Я сидел все эти дни дома, топил печку, чинил сети, порванные щуками, и на это время забыл о Черепке.
      Когда дождь окончился, у меня появились новые заботы. Надо было до нового дождя заготовить сухие дрова, и я пошел в лес, где приметил раньше сухие елки.
      С дровами я управился нескоро, а когда вернулся домой, то возле избушки увидел Черепка.
      Дверь в избушку я всегда плотно закрывал, когда уходил в лес или уплывал на озеро, а потому не боялся, что Черепок заберется в мой лесной домик и учинит там разгром. Я притаился за осиной и стал наблюдать, что же делает здесь мой гость...
      Ничего интересного возле избушки для медведя не было. И он просто сидел на лужайке под моим окном и чего-то ждал, опустив голову, - так обычно ждет хозяина у порога дома верный пес.
      Я вышел из-за осины на тропу и громко позвал Черепка. Он будто сразу проснулся, вздрогнул, приподнялся, фыркнул и, переваливаясь с лапы на лапу, поспешил ко мне.
      - Глупый, дурной ты мой Черепок! - Я ласково разговаривал с медведем, спускаясь к избушке. Как всегда, Черепок уступил мне дорогу и семенил сзади. - Сейчас я угощу тебя, обязательно угощу всем, что есть у меня дома...
      У дверей избушки Черепок остановился и отошел чуть в сторону. Все-таки он был очень деликатным медведем. Он терпеливо дождался, когда я выйду из избушки и вынесу ему лакомства.
      Он так же не спеша подошел к обеденному столу, который я устроил ему тут же около избушки на широкой доске, так же аккуратно все подобрал, облизнулся, попросил у меня еще, затем съел и пшенную кашу, и оладьи. Потом напился воды прямо у моей лодки, почмокал, последний раз облизнулся и направился в лес.
      Теперь уже я провожал своего друга. Я стоял внизу, у начала тропки, смотрел ему вслед и думал: "Оглянется или не оглянется он? Попрощается ли со мной, скажет ли мне на своем медвежьем языке до свидания?"
      И Черепок оглянулся и, как мне показалось, посмотрел на меня очень приветливо.
      * * *
      Вечером, засветив в избушке лампу, я долго рассуждал сам с собой:
      "Что привело ко мне Черепка? Неужели только рыба, каша, сухари, которые он привык получать, заставили медведя обойти по берегу большое озеро и отыскать мою избушку?
      А может быть, Черепок уже настолько привык ко мне, что не может не повидаться со мной? Ведь я тоже очень часто вспоминаю его, часто ищу своего друга, чтобы просто посмотреть на него.
      А что будет, когда я уйду из тайги, оставлю озеро и в моей избушке поселится другой рыбак? Будет ли этот рыбак так же дружить с Черепком? А если моего Черепка подведет доверчивость и он радушно встретит в лесу не рыбаков, а охотников?"
      Наверное, я был очень виноват перед Черепком, научив его не бояться людей. Если бы он жил в заповеднике, где медведей охраняют...
      Как же быть? Может, мне взять да напугать медведя выстрелом из ружья - и тогда он узнает, что людей надо бояться?
      Нет, я не мог пугать своего друга из ружья, не мог сам оборвать нашу дружбу, а потому очень ждал, когда ко мне в гости придут рыбаки. Тогда я попрошу их взять мое ружье и несколько раз выстрелить кверху.
      * * *
      И скоро ко мне действительно пожаловали гости.
      Рыбаки пришли рано утром, и Черепок еще не показывался около избушки. Я все рассказал своим гостям о медведе и попросил их помочь мне.
      Мои гости, конечно, тут же согласились несколько раз выстрелить вверх из чужого ружья, когда появится медведь. Но тут же загадочно улыбнулись и предупредили меня, что медведь к избушке не подойдет, пока здесь будут чужие люди.
      Весь день я с беспокойством ждал Черепка. Рыбаки уплыли на озеро. Казалось, ничто не мешало медведю прийти ко мне в гости, но его не было.
      Не пришел он и на следующий день. Тогда я сам отправился на поляну и позвал Черепка...
      Черепок, правда, не очень скоро, но все-таки явился. И мне показалось, что он чем-то встревожен. Он не так спокойно, как раньше, вышел на поляну и все время озирался и прислушивался. Потом быстро подобрал с пенька завтрак и даже не проводил меня до лодки.
      А вечером, попивая крепкий чай, рыбаки открыли мне свою тайну...
      Еще по дороге ко мне перед самой поляной они чуть было не столкнулись нос к носу с медведем. Конечно, это был Черепок. Он увидел чужих людей, быстро развернулся и скрылся в лесу.
      Я очень радовался в этот вечер: нет, мой Черепок был не только добродушным и покладистым соседом - он был таким же осторожным и недоверчивым, каким положено быть настоящему таежному зверю.
      И все время, пока рыбаки гостили у меня, медведь ни разу не показался около избушки.
      Потом мы снова встречались с ним, снова подолгу разговаривали и так же мирно прощались до следующей встречи...
      * * *
      Но однажды я нигде не отыскал своего Черепка. Он не пришел, как обычно, ко мне в гости, не встретил меня в положенный час около старой седой елки, где я оставлял свою лодку, не дождался я его и на поляне. Завтрак, который я ему оставил, растащили птицы. Я обошел все вокруг, но нигде не встретил его свежих следов.
      Где он? Кто вмешался в нашу дружбу?
      Укладываться в берлогу медведям было еще рано - еще только-только началась осень, а медведи обычно ложатся в берлогу перед самой зимой.
      Потом я все-таки отыскал его следы, долго шел по этим следам и, наконец, понял, что нашу дружбу с Черепком остановила на время старая привычка медведей уходить осенью из леса на поля, где поспевает овес. Овес медведи очень любят.
      Оттуда, где поспевал овес, приходили ко мне неутешительные известия: там убили медведя... Неужели это Черепок? Неужели дружба с человеком все-таки подвела его?
      Нет, мой Черепок был живым и здоровым. Поздней осенью я снова пришел на свою любимую поляну и с радостью разыскал там следы своего старого друга. Черепок после долгого похода "на овсы" вернулся домой. Он обошел всю поляну, подошел к знакомому пеньку, побывал и у старой седой елки, где я всегда оставлял свою лодку.
      Заглянул Черепок и к моей избушке. Меня в это время не было в тайге, избушка стояла пустая, и о моем верном друге мне рассказали только следы под самыми окнами лесного домика...
      Потом Черепок снова заглянул к поляне, а оттуда ушел далеко-далеко, в глухой еловый лес, подыскивать место для своей берлоги.
      М И Р Н Ы Й Д О Г О В О Р
      Повесть
      Чугунок и волчата
      Целую неделю я жил в избушке на озере и ловил рыбу. Но вот подошли у меня к концу сухари и сахар, и других продуктов тоже почти не осталось, и я собрался домой.
      До дома было не так далеко. Сначала надо было идти по узенькой лесной тропке, потом выйти на дорогу, по дороге подняться на бугор, и сразу за бугром внизу у воды и стояла наша деревушка.
      Деревушка тоже стояла на берегу озера. Было в ней всего восемнадцать домов, но все дома были очень красивые. Когда приходил тихий теплый вечер и дома, бани, амбары задумчиво засматривались в озеро, будто любовались сами собой, мне всегда казалось, что наша деревушка не простая, а сказочная, волшебная и что живут здесь добрые сказочники и волшебники.
      А жили в нашей деревушке самые обыкновенные люди. Хоть и знали они много разных лесных сказок, но никогда не были волшебниками. Они были пастухами, рыбаками, охотниками и подолгу жили в тайге в маленьких таежных избушках, а потому около каждого дома всегда крутились собаки, ведь в тайгу без собаки не пойдешь, в тайге собака первый друг и помощник.
      И у меня тоже была своя собственная собака. Звали ее Бураном. Правда, Буран еще не был настоящей собакой - ему недавно исполнилось всего шесть месяцев, и он пока назывался только щенком. И как всякий щенок, Буран очень любил играть и заводить разные знакомства.
      Когда мы с Бураном уходили надолго в лес, он, наверное, всегда очень переживал - ведь в деревне оставались его лучшие друзья: Дозор, Шарик, Моряк.
      Это были взрослые собаки, и они давно позабыли всякие щенячьи игры. Но так уж положено у собак: если к тебе подходит щенок и предлагает поиграть, то ты, хоть ты давно взрослый пес, обязан поиграть с малышом. Вот почему ни Дозор, ни Шарик, ни Моряк никогда не огрызались на моего Бурана и всегда терпеливо сносили все его шалости.
      Вот и теперь, возвращаясь из леса, мой Буран, наверное, думает об одном: как бы поскорее разыскать своих друзей и устроить с ними возню ведь целую неделю Буран не видел других собак и, конечно, очень соскучился.
      Следом за своим щенком я спустился с бугра и подошел к изгороди, которой была огорожена вся наша деревушка. Деревушка огораживалась изгородью, чтобы туда не попало стадо и не потоптало огороды. Я отвел в сторону ворота, что прикрывали вход в деревню, прошел в ворота и только-только собирался закрыть их обратно, как заметил, что сегодня в деревушке что-то не так, как обычно.
      Дело было к вечеру. Обычно в этот час возвращаются домой и пастухи, и охотники, и рыбаки. Но как мне показалось, в крайних домах никого не было. Посреди пустой улицы стоял лишь мой Буран и недоуменно поглядывал на меня. Как же так? Он заглянул во двор к Дозору, а Дозора не оказалось на месте... Ну, ладно - это бывает: собака может куда-нибудь уйти. Но почему не оказалось дома и Шарика, и Моряка?..
      Мы шли дальше по опустевшей деревушке, и нас не встретила даже Лапка, ласковая, добродушная собачка, которая обычно всегда встречала и Бурана, и меня, ластилась ко мне и ждала, чтобы я ее погладил... Что же случилось? Куда делись люди и собаки?
      И только в самом конце деревушки увидел я и собак, и людей - все они собрались около дома, в котором жил охотник Чугунок.
      Уж за что назвали Чугунка Чугунком, я так и не разобрался до сих пор. Говорили, что Чугунком дразнили за какой-то промах еще самого старшего Чугунка - деда. Дразнилка сразу прижилась, и пошло с тех пор по деревне звать всех Чугунков Чугунками.
      Тот Чугунок-охотник, возле дома которого собрались вдруг и люди, и собаки, ничем особенным от остальных жителей деревни не отличался. Охотник он был хороший, добывал много пушнины, но никому и никогда не выкладывал свои охотничьи тайны. А еще был Чугунок не только скрытным, но и немного жадным. И однажды эта жадность подвела Чугунка так, что он чуть было не утонул.
      Дело было поздней осенью, когда вода в озерах совсем остывает. Попади в такую ледяную воду - и не добраться тебе до берега: тут же замерзнешь. Вот в это время и ловил Чугунок рыбу на лесном озере. И попалось ему рыбы очень много. Остановиться бы, отвезти на берег часть улова, а потом снова вернуться к сетям. Но нет - жадность взяла свое, и Чугунок, нагрузив лодку рыбой до самых бортов, все продолжал и продолжал вынимать из сетей новую добычу.
      Лодки в наших местах делают небольшие, долбленые - получаются такие ловкие лодочки-челночки. Хорошо плавать в таком челночке одному без большого груза, а с лишним грузом и тяжело, и опасно.
      И стал тут жадный Чугунок тонуть вместе с лодкой и рыбой. Догадаться бы глупому человеку хоть здесь, взять бы да выкинуть за борт часть рыбы. Так нет... Словом, оказался рыбак в ледяной воде. И погибать бы ему в ту пору, если бы случайно неподалеку не оказались люди. Услышали они крики о помощи и вытащили из воды окоченевшего Чугунка...
      Что же на этот раз сотворил наш Чугунок? Почему около его дома собралась вся деревня?
      Я поздоровался со всеми и вошел в дом. За столом в новой нарядной рубахе сидел сам Чугунок и с наслаждением пил из блюдца чай. На столе стоял большой самовар, рядом с самоваром стояли чистые чашки и стаканы, но больше никто, кроме самого хозяина, не садился за стол - все остальные стояли поодаль и молчали. А Чугунок сиял, будто только что одержал очень важную победу...
      - Что случилось, Григорий Петрович, - спросил я, - почему гостей за стол не зовешь?
      - Сами не садятся, - ответил Чугунок, - сердятся на меня. Велят волчат обратно в лес снести. Говорят, мол, если не отнесу, то волки за волчат мстить станут... А я не соглашаюсь.
      Мне все сразу стало ясно. Выходит, Чугунок отыскал в лесу волчье логово, вытащил оттуда маленьких волчат и принес их в деревню. Мне очень хотелось посмотреть на этих маленьких зверьков, и я подошел к столу и попросил Чугунка:
      - Покажи хоть добычу-то, Григорий Петрович, похвастайся...
      - Покажу, покажу, - радостно затараторил Чугунок и быстро выбрался из-за стола. - Похвастаюсь, похвастаюсь. Только, чур, не упрашивай отпустить.
      - Ладно, не буду, - махнул я рукой и пошел вслед за Чугунком к бане...
      Бани у нас никогда не запираются, не запираются на замок и дома зачем, когда все люди в деревне честные, друг у друга без спроса ничего не возьмут? А тут на бане у Чугунка висел огромный старинный замок, который в шутку обычно называют пудовым. Чугунок подскочил к замку, достал из штанин здоровенный ключ на веревке и, повертев этим ключом несколько раз в замке, распахнул дверь бани.
      Но это была еще не последняя дверь - первая дверь вела всего-навсего в предбанник, а там дальше, и тоже под замком, была вторая дверь - уже в самою баню.
      Чугунок снял и второй замок и исчез в темноте. Необычно темно в бане было потому, что окошечко, всегда освещавшее баню, предусмотрительный Чугунок плотно, забил снаружи и изнутри, чтобы никто не выбил стекла и не влез к волчатам.
      В темноте бани что-то загремело, а потом показался из темноты Чугунок и вслед за собой вытащил большой и тяжелый ящик. В ящике были волчата.
      Яркий солнечный свет ударил маленьким зверькам в глаза. От неожиданного света и от людей, собравшихся вокруг, волчата испуганно забились в угол ящика. Они не пищали и не скулили, как пищат и скулят щенки, потерявшие свою мать, - они только дрожали не то от страха, не то от напряжения.
      Волчат было четверо, они сбились в один темный, трясущийся комочек и, казалось, ждали нападения. Я протянул было к ним руку, но тут же темный комочек резко вздрогнул и снова замер в своем углу, а на моем пальце выступили крупные капли крови: крошечный волчонок успел ударить меня своими острыми молочными зубками.
      Я стряхнул с руки кровь, а Чугунок уже вертелся вокруг меня:
      - Вот видишь, вот видишь, какие они зверские! А все говорят: жалко, мол, отпусти, отпусти. Нет уж, нет. Я нашел. Я и сдам их. И премия мне за них будет.
      Чугунок говорил еще что-то, а я не слышал его и в уме прикидывал, сколько могут заплатить этому человеку за четырех маленьких волчат и сколько у меня дома осталось денег...
      - Григорий Петрович, тебе все равно, где деньги получать, продай волчат мне, - обратился я к Чугунку, еще сам не зная, где взять недостающую мне сумму и что делать с волчатами, если они перейдут ко мне.
      Стоявшие вокруг нас люди удивленно и одобрительно загудели.
      - А сколько дашь? - живо поинтересовался Чугунок.
      - У меня сейчас нет всех денег, которые ты можешь получить. Я отдам тебе сейчас половину, а через неделю остальные, - ответил я хозяину волчат.
      - Все деньги неси и бери, а так нет, - категорически заявил Чугунок и стал поспешно затаскивать ящик с волчатами обратно в баню.
      Мы расходились по своим домам молча. Сзади несколько раз щелкнул один замок, потом другой. Потом вслед нам покашлял сам Чугунок, покашлял нарочно громко, будто хотел сказать всем: "Вот так вот - знай наших".
      Я шел к себе домой и все время думал о волчатах и взрослых волках, у которых сегодня утром Чугунок стащил малышей и которые сейчас, наверное, беспокойно рыщут по лесу. И взрослых волков и волчат мне было очень жалко. И я еще и еще раз ругал себя за то, что недавно потратил почти все свои деньги на какие-то пустяки и поэтому сегодня не смог выкупить у Чугунка осиротевших зверьков.
      Ночью я никак не мог заснуть и почти до самого рассвета вспоминал все, что слышал в наших местах о волках...
      Волков около нашей деревушки никто никогда не видел, хотя охотники и встречали неподалеку их следы. Но эти следы всегда обходили наши луга и поля стороной и никогда не появлялись там, где паслись коровы и овцы. Где жили волки? Где из года в год устраивали свое логово?.. По рассказам охотников я примерно догадывался, что старая волчица устраивает свое логово всегда за Долгим ручьем. Но ни я, ни другие охотники не ходили в ту сторону и не беспокоили волчицу и ее волчат. Казалось, что между волками и людьми был заключен молчаливый договор, как будто люди обязались не трогать волков, а волки обещали не трогать скот и собак.
      Конечно, такой договор никто и никогда не заключал, конечно, люди и волки не собирались вместе и ни о чем не договаривались. Но на деле получалось именно так, как должно было получаться по настоящему договору: люди и волки жили неподалеку друг от друга, и жили мирно, как хорошие соседи.
      И вот мир нарушен - бестолковый Чугунок разыскал за Долгим ручьем волчье логово и стащил из логова волчат... Неужели теперь волки начнут мстить людям? Неужели были правы старые охотники, когда все вместе упрашивали Чугунка отнести волчат обратно? Что же будет теперь?..
      К утру я чуть-чуть забылся. И только забылся, как сквозь сон услышал лай собак и крики человека. Я поднялся с постели, оделся и вышел на улицу. На улице, несмотря на ранний час, были люди. Они собрались там, где была баня Чугунка, - там и лаяли собаки, там и кричал что-то сам Чугунок.
      Собаки, испуганно подняв на загривках шерсть, урча кружились около бани и людей, но к самой бане подойти не решались, будто там было что-то очень страшное.
      Окно бани было по-прежнему забито досками. И около этого окна стоял Чугунок. Он размахивал руками, кого-то громко ругал и все время показывал себе под ноги, где во все стороны была разбросана свежая земля и зияла большая дыра - подкоп под стену бани. Потом Чугунок настежь распахнул обе двери и вытащил на улицу ящик, где еще вчера вечером сидели волчата... Волчат не было ни в ящике, ни в бане.
      Ночной поход
      На охоту волчица уходила каждый день рано утром, задолго до восхода солнца. Она осторожно, чтобы не потревожить волчат, выбиралась из логова, спускалась к ручью и жадно пила, а потом берегом ручья миновала лесной завал и выходила к широкой поляне. Если здесь, на поляне, ей не попадался тетеревиный выводок, она шла дальше к болоту, к ягодникам. Тут она останавливалась и принюхивалась, стараясь заранее узнать, есть ли сейчас на болоте глухари...
      По лесу волчица бродила недолго и уже с восходом солнца была около логова, где четыре недели тому назад появились на свет четыре маленьких волчонка.
      Волчата сразу узнавали, что вернулась мать, и, попискивая и поуркивая, тянулись к ней. Она кормила малышей, а потом по одному вытаскивала их из глубокого и темного гнезда на солнце.
      Сначала малыши боялись солнца, норовили тут же сбежать обратно в гнездо, но шли день за днем, и волчата постепенно привыкали к яркому дневному свету. Теперь, неуклюже перебирая лапками, заплетаясь, путаясь в траве, подолгу возились они около матери. Так продолжалось почти целый день. Здесь, возле логова, наигравшись, волчата сосали теплое материнское молоко, здесь, около матери, они и засыпали, сытые и уставшие от игр.
      На ночь волчица забиралась в гнездо, и следом за ней, торопясь, опережая друг друга, спешили волчата. А назавтра снова ранним утром, когда холодный ночной туман только-только начнет садиться на траву утренней седой росой, волчица осторожно выберется из логова, спустится к ручью, напьется, а затем проложит по густой траве лесных полян свою новую охотничью тропу.
      На ходу волчица будет сбивать с травы утреннюю росу, и то место, где она только что прошла, останется среди седой от росы поляны темной заметной полосой.
      Вот такой утренний след волчицы и отыскал на лесной поляне Чугунок. Он был хорошим охотником и быстро сообразил, куда и зачем отправилась волчица, откуда она пришла, где ее логово и где дожидаются свою мать маленькие волчата...
      Покружив по лесу, волчица повернула обратно, и здесь, около ручья, ее остановил чужой запах - около ручья глубоко отпечатались следы резиновых сапог... Чужой след вел к логову, к волчатам.
      Нет, старая, опытная волчица не собиралась принимать бой - она слишком хорошо знала, что люди сильнее любых волков. Она не бросится на человека даже тогда, когда увидит, как он достает из гнезда ее маленьких волчат и прячет их в мешок, - что могут сделать клыки волка, когда у человека оружие...
      Она не бросится на человека, но будет следить, идти сзади, чтобы узнать, куда идет человек, куда несет ее волчат... И теперь, встретив вдруг чужие следы, идущие к логову, волчица прежде всего торопилась узнать все-все.
      К логову она подошла не с той стороны, где подходила обычно. Она обошла сначала то место, где было ее гнездо, вокруг, и, только убедившись, что человек уже побывал здесь и ушел, волчица подошла к логову.
      Волчат в гнезде не было. Волчица-мать несколько раз забиралась в темную нору, выходила обратно, кружила по кустам, надеясь отыскать хоть кого-то из малышей. А вдруг они разбежались в разные стороны, когда заслышали шаги человека, вдруг затаились так, что человек их не отыскал?
      Но волчат не было и в кустах. Тогда волчица отправилась следом за человеком. Она шла быстро, хотя все время прислушивалась и принюхивалась. Вот тропа, по которой недавно уходил от логова человек, выбралась из леса и побежала по большому зеленому лугу. Дальше этого луга волчица раньше никогда не заглядывала - там дальше были владения людей, чужие владения, а чужие владения она всегда уважала.
      Уважать чужие владения требовал строгий лесной закон территории. Лес, по которому только что вилась тропа, принадлежал ей, волчице. Ей принадлежал и Долгий ручей, возле которого было ее логово, ей принадлежали поляны, куда она наведывалась почти каждое утро, и лесное ягодное болото, где водились глухари. И сюда, в ее владения, не имели права заглядывать без особой нужды даже ее взрослые дети, прошлогодние волчата. Эти волчата уже подросли, жили самостоятельно и тоже владели своей собственной территорией.
      Сейчас, когда волчица вышла по тропе к лугу, перед ней лежали чужие владения, владения людей. И туда, дальше по тропе, через луг, к деревне, человек уносил ее волчат.
      Волчица немного постояла, подождала, а потом прямо через луг направилась к редкому березняку. Там она свернула с открытого места в кусты. Кусты окончились, и началась сыроватая низина, где всегда паслось стадо. Стадо хорошо было видно из кустов. Волчица припала к земле и почти ползком добралась до узкого перелеска. Отсюда как на ладони была видна вся деревня.
      В деревне было тихо. Она постояла, прислушалась, принюхалась, желая уловить хоть какой-то звук, хоть какой-то запах, который рассказал бы ей о волчатах.
      Волчица обошла деревню стороной, окружила ее своим следом и больше нигде не встретила запаха человека, который унес ее волчат. Получалось, что этот человек из деревни никуда не уходил, что волчата были здесь, в деревне... Она последний раз постояла, прислушалась и напрямик рысью пошла к логову.
      У логова волчица еще раз все обыскала, еще раз убедилась, что волчат здесь нет, и устало легла в стороне на землю.
      Так она лежала до вечера. Солнце уже вот-вот должно было коснуться вершин елок, когда волчица поднялась и неслышно исчезла в кустах.
      Теперь она шла в ту сторону, где было владение ее прошлогодних волчат, волков-переярков. Вот и лесной ручей, разделяющий их владения. Волчица легко перепрыгнула с берега на берег, сделав неглубокую петлю там, где чаще всего встречались следы ее прошлогодних детей, вернулась назад к логову. Теперь она ждала, когда солнце зайдет за лес и на болото опустится густой ночной туман.
      В стороне раздался шорох. Волчица подняла голову. К логову подходили волки-переярки. Они быстро отыскали следы волчицы в своих владениях - эти следы были сигналом к сбору - и теперь явились сюда.
      Два молодых, сильных волка осторожно подошли к волчице. Сюда, к логову, где подрастали новые волчата, с этой весны дорога волкам-переяркам была закрыта, сюда волчица допускала лишь отца волчат, матерого волка-самца. Но теперь, на случай тревоги, запрет был временно снят.
      Волчица поднялась с земли. Молодые волки подошли поближе. И этой короткой встречи, видимо, хватило волкам для объяснения. Теперь оставалось дождаться отца волчат.
      Он пришел уже в сумерках, большой, сильный, высокий на ногах. Волк хотел лечь, но волчица подошла к нему, ткнула носом в плечо, приглашая следовать за собой, и весь отряд молча выступил в поход...
      К деревне волки подошли уже совсем в темноте, залегли в кустах и стали ждать, когда в окнах погаснут последние огни, когда скрипнет последняя запоздавшая дверь и смолкнет самая брехливая собачонка.
      Наконец наступила ночная тишина. Волчица встала и как тень исчезла в темноте. Следом за ней поднялись и остальные волки.
      Волки шли берегом озера, осторожно ступая среди камней. Впереди у воды показался первый ряд бань, и тут же волчица уловила знакомый запах запах своих маленьких детей.
      Она обошла все углы бани, попробовала лапой землю здесь, там, а потом остановилась у заколоченного окна и принялась рыть землю.
      Волчицу сменил волк, отец волчат, следом за волком к подкопу хотели подойти молодые волки, но волчица отогнала их и продолжила работу сама.
      Неподалеку в сарае подал голос ночной петух. Волки припали к земле. Петух хрипло вскрикнул спросонок еще раз и утихомирился до рассвета.
      Когда начало светать, волки были уже далеко. Закончив работу и вызволив из плена волчат, они, почти не таясь, ушли из деревни и, миновав болото, скрылись в лесу.
      Когда Чугунок устал кричать и ругать волков, я внимательно осмотрел землю, нарытую около бани, и отыскал следы ночного отряда.
      В ночном походе действительно участвовали четыре волка... Вот он, след волка-отца, большой, широкий, тяжелый. Вот след волчицы, которая так искусно провела разведку, собрала отряд и привела его в деревню, - ее след поуже, поменьше, поаккуратнее. В стороне от подкопа разыскал я и следы двух молодых волков, которые в прошлом году сами еще были маленькими волчатами.
      Из деревни волки также уходили берегом озера - и здесь я отыскал их следы. А затем, вместо того чтобы идти к Долгому ручью, где было их логово, волчица и волк, а следом за ними и переярки повернули к болоту и, перейдя болото, ушли в сторону, где на берегу лесного озера стояла моя избушка. Волчица, видимо, решила поискать другое место для своих волчат.
      Как ни старался я, но ни около бани, ни на тропе, что проложили волки по болоту, ни в лесу не смог отыскать следы маленьких волчат - их следов нигде не было. Скорее всего, волки просто унесли попавших в беду малышей.
      Дальше за волками я не пошел, не желая беспокоить отважных и находчивых животных. Я вернулся в деревню и тут же встретил злого Чугунка. Хоть и перестал он кричать, но злость на волков у него, видимо, не прошла, и всю эту злость и всю свою обиду он почему-то решил выместить на мне.
      - Вот гляди, гляди теперь! - грозил мне пальцем взъерошенный Чугунок. - Волки-то в свою сторону пошли, к твоему озеру. Теперь они тебя мучить станут. Гляди, и собаку твою утащут...
      Чугунок еще что-то говорил, но я не дослушал его и пошел домой. Следом за мной на крыльцо прибежал и мой Буран. Я погладил собаку по голове, потрепал ее по ушам. И тут неожиданно дошел до меня смысл всего сказанного Чугунком... Ведь действительно, волки ушли как раз туда, где стоит на берегу озера моя избушка, где я всегда ловлю рыбу и где мы с Бураном подолгу жили одни. Что же теперь будет в лесу, когда люди нарушили мирный договор с волками? Неужели вся волчья месть действительно достанется нам с Бураном?
      Тревога
      С тех пор как волки устроили свой ночной поход в деревню и унесли волчат, прошло дней десять. За это время я ни разу не побывал в своей избушке на озере и совсем не знал, как теперь там, в лесу. Правда, другие рыбаки и охотники в лес уже заглядывали и все до одного говорили, что в лесу по-прежнему все тихо и что волчьих следов никто из них не встречал.
      Тихо было и около нашей деревушки. Наши овцы и коровы по-прежнему с утра до вечера паслись на лугу, и, как раньше, их никто не пугал.
      У нашего стада не было постоянного пастуха, овец и коров жители деревни пасли по очереди: сначала один, потом другой, за ним третий... Вечером, когда стадо возвращалось в деревушку, пастух, пасший овец и коров сегодня, передавал свой кнут другому пастуху, который станет пасти завтра.
      В этот раз наступила очередь принять пастуший кнут тому самому Чугунку, который принес в деревню волчат. Чугунок принял из рук в руки кнут и собрался было идти домой, чтобы как следует выспаться до завтрашнего утра. Но тут кто-то из озорных мальчишек вспомнил, как старые охотники уговаривали Чугунка отнести волчат обратно в лес: мол, если не отнести волчат в лес, то волки начнут мстить людям и станут нападать на овец и коров.
      Вспомнили это мальчишки и давай дразнить Чугунка:
      - Дядя Гриша, дядя Гриша, смотри, завтра у тебя волк овцу утащит...
      Старшие, кто был поближе, тут же одернули озорников, но Чугунок эти слова услышал, вздрогнул и молча ушел к себе домой.
      А на следующий день стадо раньше обычного вернулось в деревню. И следом за стадом пришел перепуганный Чугунок. Он добрался до первого дома в деревне, тяжело опустился на нижнюю ступеньку крыльца и, сняв с головы старый картуз, произнес только одно слово:
      - Волки...
      Перепуганному пастуху сразу не поверили. Да и как поверить, когда до Чугунка столько людей пасло стадо, никто из них ничего не слыхал о волках, а тут на тебе: пошел к стаду Чугунок - и сразу появились волки. Не поверили сразу еще и потому, что многие слышали вчера, как дразнили Чугунка озорные мальчишки. Разве может такое быть? Волков и в помине не было, а тут придумали ребятишки глупость, а волки будто бы их услышали и явились сразу. Нет, что-то здесь не совсем так...
      - Нет, я правду говорю, есть волки, - сказал Чугунок так убедительно, что все сразу насторожились и беспокойно приготовились слушать дальше. Совсем близко к стаду подходили, - продолжал Чугунок. - Хорошо, мой пес учуял и завыл, а то бы унесли овцу, да еще, может, и не одну. Двое было волков: вояк и волчица. Те самые, у которых я волчат тогда брал.
      Весть о том, что около деревушки появились волки, тут же обошла все дома, и к крыльцу, где все еще сидел перепуганный Чугунок, скоро собрались все наши охотники. Вместе со всеми пришел и я. Следом за охотниками прибыли и наши собаки. Собаки улеглись в стороне, будто дожидались, чем окончится это собрание.
      - Надо опять волков искать, но не брать волчат, а подкараулить там старых волков, - высказал свое мнение охотник помоложе.
      - Мясо надо положить в лесу с ядом. Волки быстро его отыщут и отравятся, - посоветовал второй. - Надо ехать в город за ядом.
      - Петли можно на тропах поставить - волки разом попадутся, - сказал третий охотник.
      Скоро все высказали свое мнение, кроме Чугунка и самого старого нашего охотника, которого все в деревушке попросту, но очень уважительно звали "дедка Степанушко"...
      Чугунок молчал потому, что ему нечего было сказать... Это он навлек на деревню беду: он утащил волчат из гнезда и вынудил волков нарушить чужую границу и совершить ночной поход в деревню. Ночной поход прошел успешно: волки узнали и запомнили, что такой поход в чужие владения не очень страшный. Узнали и запомнили звери дорогу в деревушку и теперь могли в любой момент нагрянуть сюда... Вот почему Чугунок молчал и первый раз в жизни ругал сам себя за промашку.
      А дедка Степанушко молчал потому, что знал, как обойтись с волками, но сначала хотел, чтобы высказались все остальные. И когда все высказались, он немного покашлял, чтобы обратить на себя внимание, и стал говорить:
      - А теперь, молодцы, послушайте, что я вам скажу. Сколько мы здесь живем, а ни разу волки не трогали ни скотину, ни собак...
      - Правильно, правильно, - раздались голоса.
      - Выходит, беда не в том, что звери живут неподалеку, - продолжал дедка Степанушко. - Испортили мы зверей, тронули ихнее гнездо, вот они и узнали, как к нам ходить...
      - Чугунок во всем виноват, - загудели охотники.
      - Кто виноват, кто не виноват, сейчас не время судить. Сейчас надо думать, как усмирить волков. - Дедка Степанушко еще раз негромко покашлял.
      - Так объясни нам, Степан Тимофеевич, как быть. Ты ведь вот лет семьдесят, поди, по лесу бродишь - все в лесу знаешь.
      - Все никто не знает, - ответил дедка. - Я знаю лишь то, что сам видел, и помню, что старики говорили. А старики говорили вот что... Наши места для волков очень подходящие, и здесь волков нам не перевести. Выследим одних, другие на их место придут. Наш лес для волков - самый лучший дом, а хороший дом никогда пустым не бывает. Волк - зверь очень умный, сообразительный, память у него хорошая. Его попугаешь, объяснишь, где ждет его наказание, он без нужды в это место уже и не сунется. И такой ученый волк будет у вас как хороший сторож: сам к вам не заглянет и чужих волков сюда не пустит, у них, у волков, это очень строго - они свои границы никому нарушить не дадут... Вот и посудите сами, что теперь делать. Если выследить этих зверей, придут новые, принесут с собой новые беды. Так и будем все время за овец да коров бояться. А не лучше ли взять да и поучить волков, которые рядом с нами давно живут? Поучим раз, другой - они и уберутся восвояси и сюда уже не подойдут...
      Наш разговор-беседа закончился поздно вечером. По озеру уже ползли длинные и широкие полосы ночного тумана. Небо на горизонте совсем погасло и стало серым, как пепел в догоревшем костре. В такое время к лесной деревушке было просто подойти любому зверю.
      - Ну, Григорий Петрович, ты у нас зверей привел, тебе и первому их уму-разуму учить. Неси-ка сюда свое ружье, - обратился дедка Степанушко к Чугунку.
      Чугунок все это время сидел молча, но, как только услышал слова старого охотника, обращенные к нему, сразу встал со ступенек крыльца и скоро вернулся с двустволкой в руках. Дедка подержал ружье, по привычке погладил стволы и ложе ружья и отдал его обратно Чугунку с такими словами:
      - Ну, пальни разок - пусть серые слышат, что мы их стережем...
      Чугунок заложил в ружье два патрона, взвел курки и поднял вверх стволы. Ружье грохнуло раз, потом, почти тут же, - другой.
      Как только раздался первый выстрел, все наши собаки разом вскочили с места, готовые броситься по команде в лес. Но охотники ни в какой лес не пошли, остались на месте возле крыльца, и собаки по одной улеглись обратно на землю.
      На следующий день новый пастух отправился пасти стадо, но на этот раз пастух взял с собой не только кнут - на плече у него висело охотничье ружье. И там, на краю луга, у самого леса, где вчера показывались волки, пастух два раза выстрелил в небо, точно так же, как вчера вечером стрелял Чугунок. Гром выстрелов тут же подхватило лесное эхо и несколько раз прокатило его взад и вперед над вершинами елей, чтобы все-все волки в округе знали, что люди будут строго наказывать их за грабежи...
      Теперь каждый день мы ходили в лес и искали свежие следы волков, но после выстрелов, которые стали греметь около нашей деревушки, волчьих следов нигде мы не находили. Волки больше не заглядывали к стаду и не пугали овец и коров. Дедка Степанушко и на этот раз оказался прав. И тревога, поднятая Чугунком, постепенно улеглась.
      Мирный договор
      Когда тревога в нашей деревушке улеглась и о волках все стали забывать, я собрал рюкзак, позвал Бурана, и мы отправились в нашу таежную избушку.
      До избушки мы добрались благополучно, истопили печь, приготовили ужин и улеглись спать, чтобы завтра с утра пораньше отправиться ловить рыбу.
      Утром я открыл дверь, выпустил на улицу Бурана и только-только собрался спуститься к воде, чтобы умыться и почистить зубы, как на тропе возле самой избушки заметил следы, очень похожие на следы большой собаки.
      Я присел на корточки и стал внимательно изучать эти следы. По всему выходило, что та большая собака, которая оставила здесь, на тропе, свои следы, была около нашего домика вчера вечером, она была здесь уже после того, как мы улеглись спать.
      Но откуда здесь, в тайге, могла быть собака? Собака одна так далеко в лес не зайдет. А если вместе с собакой здесь был человек, то он непременно заглянул бы ко мне в гости.
      Несколько раз я прошел взад и вперед по тропе около избушки, но следов человека нигде не обнаружил. И тут я догадался: ведь это не собака, нет. Я еще раз внимательно пригляделся к следам... Так и есть: след оказался уже и длинней, чем след большой собаки. Да, это не собака, а волчица... Неужели та самая волчица, которая не так давно привела в нашу деревню волков и выручила своих волчат?
      На следующий день точно такие же следы снова появились на тропе около избушки. Волчица на этот раз шла следом за мной и Бураном, проводила нас почти до самого домика и только тогда свернула с тропы и исчезла в лесу.
      Наступил новый день, и снова свежие следы непрошеного гостя обнаружил я на нашей тропке.
      Чего хотела от нас эта волчица? Почему она всякий раз кралась за нами по пятам? А может быть, волчица придумала охотиться за моим Бураном - ведь волки часто нападают на собак и утаскивают их?
      С тех пор я не оставлял Бурана дома одного и все время внимательно прислушивался к лесным шорохам, чтобы заранее услышать шаги волчицы.
      Но пока наш тайный преследователь вел себя мирно - он даже не пытался пугать моего Бурана. Это меня очень озадачивало, и я вдруг сам себе задал такой вопрос: "А может быть, эта волчица и не собирается ловить моего Бурана? Может быть, здесь, в тайге, неподалеку от моего лесного домика, находятся ее волчата - ведь после того ночного похода волки ушли именно в эту сторону, я сам видел их следы, да и Чугунок предупреждал меня, что теперь волки поселились возле моего озера... Может быть, мы беспокоим волчат и волчицу и теперь растревоженная мать опасливо крутится около нас, желая узнать, кто мы и с чем пожаловали в ее владения: с миром или с бедой?"
      От нашей избушки к озеру спускалась пробитая моими сапогами глубокая торфяная дорожка. Каждое утро я открывал дверь избушки, прислушивался, нет ли поблизости волков, затем выпускал на прогулку Бурака, а сам брал полотенце и спускался вниз к озеру.
      В этот раз, как и всегда, я спускался к озеру медленно, не прислушивался к птичьим голосам. До воды оставалось всего несколько метров. Тут я поднял глаза и неожиданно увидел перед собой волчицу...
      Она стояла совсем близко и смотрела на меня внимательными, глубокими глазами, какие бывают только у умных собак. Глаза волчицы мне показались очень добрыми - в них совсем не было того хищного огонька, о котором часто рассказывают в страшных сказках про волков. Она пристально посмотрела на меня, потом чуть наклонила голову, будто еще раз желала разобраться, что за существо поселилось в тех местах, где по всему положено было жить только ей.
      Мы расстались спокойно. Волчица отступила на полшага, повернулась и, не прячась, не таясь, открыто и независимо ушла от лодки берегом озера. Потом она перепрыгнула через ручей, потом еще раз видел я ее серую спину, мелькнувшую на противоположном берегу...
      Не знаю, разобралась ли волчица, что мы не желали ни ей, ни ее волчатам ничего плохого, только обратно она уходила спокойно, и уходила как раз туда, где, по моим предположениям, было ее новое логово.
      После этой встречи у нас началась в лесу мирная спокойная жизнь. С тех пор никто не крался за нами по пятам, и я перестал бояться за свою собаку. Все походило на то, что нам удалось заключить с волчицей мирный договор. И ничего странного в этом не было. Где-то неподалеку от нашей избушки были маленькие волчата, волчица больше всего беспокоилась за них, а потому портить отношения со своими соседями не собиралась - а вдруг эти соседи возьмут да и обидят ее малышей?..
      Осенний сбор серых охотников
      Лето подходило к концу, волчата подрастали и совсем скоро вместе с матерью, отцом и старшими братьями, волками-переярками, должны были отправиться в зимнюю дорогу.
      Зимой, когда глубокий снег заметал тайгу, волкам в лесу было трудно. Глубокий снег мешал охотиться, волки вязли в сугробах, а потому еще перед глубоким снегом волчья стая выбиралась из тайги и по накатанным зимним дорогам шла от деревни к деревне, подстерегая зазевавшихся собак и выслеживая по полям зайцев.
      Зимой поближе к полям и перелескам выходили из глухой тайги и лоси. И волки устраивали охоту и за этими большими и сильными животными.
      Конечно, одному волку справиться с лосем не под силу, одному волку порой не поймать даже зайца. Вот почему еще с осени волки собирались вместе и до самой весны бродили одной стаей...
      Этого времени, когда волки объявляли осенний сбор, и ждал я с особым беспокойством. Сохранится ли наш мирный договор и тогда? Как поведет себя волчица, когда ее волчата подрастут и их не надо будет так внимательно оберегать? Как поведут себя другие волки, с которыми никакого мирного договора мы пока не заключали?
      На березах появились первые желтые листья. По утрам все гуще и гуще плыл над озером холодный туман. Осень была уже совсем рядом, и теперь каждый вечер я внимательно прислушивался, не раздастся ли за озером первый волчий вой.
      И вот, наконец, за озером первый раз в этом году подала голос волчица. Она выла протяжно и призывно, объявляя окрестным местам о первом осеннем сборе волчьей стаи. И почти тут же ответил ей взрослый волк...
      Утром на том месте, где выла волчица, я отыскал следы волков. По следам я точно установил, что рядом с волчицей были четыре подросших теперь волчонка. Это были те самые волчата, которых принес в деревню Чугунок. А чуть в стороне отыскал я и следы большого волка-самца.
      Итак, вся волчья семья собралась вместе. Правда, еще не хватало прошлогодних волчат, волков-переярков, которые летом вместе с матерью и отцом выручили из беды волчат-малышей.
      После первого ночного воя волчицы я не стал оставлять Бурана без присмотра ни на минуту. Кто знает этих волков - может быть, именно сейчас они возьмут и забудут все наши мирные отношения...
      Прошел один день, другой, а волки пока не подавали о себе никаких известий. Я нигде больше не встречал их, свежих следов - после первого ночного воя они как будто исчезли из нашего леса. Так прошла неделя, и только тут услышал я снова голос волчицы.
      Волчица, как и прошлый раз, выла в самом конце озера. И почти тут же с другой стороны озера ответили ей ее прошлогодние волчата. Вся стая собралась теперь вместе.
      Осень в этом году тянулась долго, долго стояли теплые ясные дни, и волки пока не собирались уходить из тайги. Они нередко появлялись в своих летних владениях, но всякий раз обходили мою избушку далеко стороной.
      Казалось, что тот мир, который я и мой Буран по-своему заключили с волками, никогда не будет нарушен, и я уже начинал верить, что волки всегда могут быть вполне мирными соседями, которых даже не надо попугивать выстрелами из ружей.
      Но волки все-таки оставались волками, настойчивыми и опасными животными...
      Ночью меня разбудило злое ворчание собаки. Дверь в избушку у нас никогда не запиралась, и я осторожно подошел к окну, чтобы узнать, кто это придумал среди ночи нарушить наш покой.
      За окном никого не было, но собака зарычала еще громче и с хрипом двинулась к двери. Я привязал собаку к ножке стола, взял ружье и открыл дверь.
      Рядом с избушкой сидели волки, те самые волки, которые не так давно были моими мирными соседями.
      Вокруг тайга, ночная осенняя тайга... А если бы я не привязал собаку? Остановили бы тогда волков какие-нибудь мирные договоры?
      В волков я мог стрелять, у меня было много патронов, но я вспомнил, как выстрелами в небо предупреждали мы серых охотников, что за разбой их будет ждать горькая расплата... Я поднял вверх ружье и два раза выстрелил по вершинам деревьев.
      Волки тут же исчезли. Нет, они не ушли из тайги. Они еще часто показывались около озера, но нашу избушку теперь обходили далеко стороной, как обходили нашу деревню и наше стадо.
      Хорошая ясная осень окончилась сразу после крепкого утреннего мороза и свирепого северного ветра. Ветер раскидал в стороны с осин и берез последние листья, переломал на озере весь тростник и прижал к земле высокую сухую траву по лесным полянам.
      За ветром и морозом пошел густой, слепой снег. Снег быстро засыпал все лесные дороги и тропы. И почти тут же из тайги ушла в зимний поход вся волчья стая.
      Всю зиму волки будут бродить в поисках корма, будут далеко обходить опасные места и заглядывать туда, где их меньше всего ждут. А весной, с первым весенним солнцем, они снова вернутся в свою тайгу, снова проложат свои тайные волчьи тропы и, может быть, снова та же самая волчица будет долго ходить за мной по лесу, чтобы узнать, кто и зачем пришел в ее лес. И может быть, с этой волчицей мы снова подпишем мирный лесной договор...