Еловые дрова и мороженые маслята (Рассказы и повести)

      Так и отродил свое огород около моего дома и был брошен вместе с домом на произвол судьбы. И теперь вместо плодородной земли, как в настоящей пустыне, тянулись из конца в конец моего огорода вслед за ветром волны-холмики крошечных барханов.
      Голо и непривычно пусто было вокруг моего дома. И горько стало мне от мысли, что не сразу соберу я здесь, около себя, и скворцов, и трясогузок, и даже воробьев.
      Приехал я на новое место поздней-поздней осенью. По реке уже плыл мутный ледок-шуга, по берегу все шире и все дальше расходились ледяные закрайки, а земля на моем огороде давно промерзла. Поэтому и не удалось мне в ту осень посадить у себя под окнами ни одного деревца. И принялся я ждать весну.
      Весна не приходила долго. Долго стояли промозглые холода. Днем морозы чуть стихали, а ночью снова трещали круто и зло. Долго не показывались в наших местах первые скворцы, хотя ждал я их очень и давно приготовил для своих желанных гостей уютный домик-скворечню.
      Но вот скворцы наконец прилетели. Проснулся я утром, занялся сразу печкой, дровами, кухней и выбрался на улицу лишь к полудню. Гляжу солнышко вроде пригрело. И под этим долгожданным теплом вижу, показалась из-под снега на моем огороде темная земляная кочка-комочек. На солнце комочек успел подтаять, и теперь чуть приметно дымилась-дышала первая пробудившаяся земля.
      Загляделся я на этот оживший земляной вытаиш и не сразу услышал, как над головой у меня кто-то поскрипывает, потрескивает: "скрип-скрип, трык-трык..." Поднял я осторожно голову, боясь ошибиться, боясь разувериться, и увидел... скворца - большого, яркого, с фиолетовым отливом. Раздул мой скворец зобик и, чуть приоткрывая клюв, выводит еще не очень громко, еще не во весь голос, но уже весело, по-весеннему свою занятную скворчиную песенку.
      Ушел я потихоньку домой, присел у окна и гляжу через стекло на скворца, боюсь пошевелиться, боюсь спугнуть ненароком первого своего гостя. А скворец знай себе раздувает зобик, знай верещит на крыше скворечника.
      Как и всегда бывает, вслед за скворцами пришло и осталось на дворе первое большое тепло, и через несколько дней на моем огороде не было уже и пятна снега. А как только размякла, распустилась земля, так и принялся я побыстрей сажать по краям огорода самые разные кустики и деревца, чтобы приманить, оставить у себя птиц. И произошло чудо - пошла ко мне всякая перелетная птица. И кого только не видел я в эту весну на своем огороде среди кустиков и деревцев, которые только что посадил!
      Явились ко мне, конечно, и другие скворцы. Явились ко мне в гости и парами, и малыми стайками скворцы, что давно прилетели в поселок и уже приглядели себе там домики-скворечни. Видел я у себя под окном и большие стаи уставших в дороге, только что упавших с крыла на мой огород скворцов-путешественников, которые еще не закончили свой весенний путь и после отдыха улетали дальше на север.
      Останавливались среди моих кустиков и деревцов стайки зябликов, которых не пускала пока в лес непогода. Смешно приседая на лапки, то и дело покачиваясь, беспокойно суетились возле моего дома птички-каменки с подведенными будто углем глазами. Появлялись разом крикливые и шумные отряды дроздов. Сидели по забору чайки, а однажды видел я у себя на огороде даже крякового селезня, что поторопился в пути и вернулся домой еще до весенней воды.
      Видел я всех этих птиц, радовался, что поверили они мне, но знал в то же время, что не останутся они здесь, что разлетятся по заливам и озеркам чайки и утки, отправятся в ольшаники за реку дрозды, уйдут в сосновый бор зяблики. Разве что парочка-другая каменок расположится где-то поблизости, да еще трясогузки могут присмотреть для своего гнезда место в моих жиденьких кустиках.
      Трясогузки появились у меня в гостях раньше зябликов и каменок. Появились они тут же, как только из-подо льда на реке показалась первая полоска весенней воды. Побегали трясогузки по берегу реки, полюбовались на первые язычки разводья, посидели на старой лодке, что бросил кто-то у самой воды, а потом перебрались ко мне на крышу и целыми днями вели здесь свою охоту за мухами, которые выползли из разных щелей и собрались на крыше погреться на солнышке.
      Ловили трясогузки мух так ловко и так весело, что другой раз, завидя длиннохвостых птичек, что без устали кувыркались в воздухе, оставлял я все свои работы и подолгу стоял и смотрел на этих маленьких ловких охотников.
      Ловили трясогузки мух только на лету... Стоит такая длиннохвостая птичка на крыше, трясет своим беспокойным хвостиком и вдруг, будто что подтолкнуло ее, сорвется с места, окажется тут же в воздухе, перевернется через голову и снова стоит на том же самом месте и точно так же нетерпеливо трясет хвостом... А в клюве у нее уже большущая муха.
      Собиралось ко мне на крышу охотиться за мухами порой так много трясогузок, что, сидя дома, слышал я, как беспрерывно стучат по крыше их лапки. Крыша у меня была покрыта еловой дранкой. За несколько ясных дней дранка успела высохнуть, и теперь лапки трясогузок стучали по сухой, тонкой дранке, как по настоящему барабану.
      Слышал я, как топчутся у меня на крыше эти длиннохвостые ловкие птички, и раздумывал: "Хорошо бы они от меня никуда не улетели и остались жить где-нибудь здесь, поблизости. Ведь совсем скоро кустики мои распустятся, распушатся - и спрячет любая трясогузка в этих кустиках свое гнездо..."
      Уж не знаю, почему не приглянулся трясогузкам мой новый огород, обсаженный кустиками ивы, рябины, осиной и березкой, только исчезли вдруг эти птички с моей крыши все разом, и больше не встречал я их возле своих кустиков. Правда, иногда стал встречать я знакомых птиц у речки, на мостках, с которых брал воду. Но теперь, увидев меня, трясогузки тут же срывались с места и улетали куда-то вниз по реке.
      Переживал я, конечно, что не удалось мне в эту весну оставить возле себя всех птиц, которых любил. Поселились рядом со мной лишь скворцы в скворечне, да еще нет-нет и встречал я у себя под окнами смешную птичку-каменку, птичку-модницу. Она по-прежнему раскачивалась на своих лапках, так же вызывающе посматривала на меня, а когда я подходил поближе, то всегда встречала громким, воинственным криком. "Чек-чек, чек-чек", суетилась и сердилась одновременно моя каменка. Не пугал я ее, не тревожил лишний раз и как-то заметил, что заглядывает она порой в те самые ивовые кустики, что первыми прижились на моем огороде. Так и узнал я, что не трясогузка, а птичка-каменка первой устроила рядом с моим домом свое гнездо.
      "Ну, и хорошо. Ладно хоть эта птичка не испугалась меня. А там дальше видно будет - может, и другие какие птицы заглянут ко мне", - успокоил я себя этой мыслью, занялся огородными делами и забыл про своих трясогузок.
      Присел я как-то возле грядки с редиской. Редиску я посеял рано, а тут ударили холода, да еще с инеем, и боялся я, что не выживет мой овощ, не поднимутся теперь из земли нежно-зеленые листики. Но редиска выжила. И любовался я теперь первым настоящим листочком, который только что выбирался из земли. Радовался я этому листочку, радовался, что победил он все холода и рос себе смело и сильно. Посмотрел я затем чуть дальше по грядке, а там еще один такой же смелый листочек, а за ним еще и еще... Поднял я глаза от грядки, довольный, успокоившийся, и тут вдруг что-то быстро мелькнуло перед моими глазами. Не успел я ничего как следует разглядеть, а уже никого нет.
      Подумал я: "Может быть, это каменка шмыгнула к себе в кусты?" Пригляделся к кустам - не видно, не слышно птички. И тут из-под моей крыши выскочила и молча перепорхнула через забор трясогузка. Притаился я, жду, что будет дальше. Вижу - трясогузка берегом-берегом пробралась к моим мосткам и давай там охотиться за комарами, что вились над водой. Наловила птичка, видимо, предостаточно комаров и так же незаметно, без писка, без крика, снялась с места и низехонько, над самой землей, полетела куда-то вниз по реке. Думал я, что улетит она совсем. Но не тут-то было. Показав всем, что улетает она куда-то в сторону, повернула моя трясогузка обратно, подобралась к моему огороду, шмыгнула под забор, как заправский воробей, и сразу ко мне под крышу...
      Сижу я на корточках возле грядки с редиской и не верю сам себе. Неужели осталась у меня под крышей эта трясогузка? Неужели устроила там свое гнездо?
      Кошки у меня дома не было, чужих мяукающих разбойников к огороду не допускал мой пес, и птиц под крышей, конечно, никто не беспокоил. Да и сам я не решился посмотреть, правда ли, что ведется у меня трясогузка. Так и осталась эта длиннохвостая птичка жить рядом со мной будто в прежней тайне. И ждал я теперь только тот день, когда появятся, выберутся из-под крыши молоденькие трясогузочки-птенцы. Знал я, что будут они сначала все серенькие и не такие нарядные, как их родители. А вот как именно покажутся они мне, как первый раз объявят о себе, я себе не представлял...
      Ушли от нас последние весенние холода, и тут же вслед за большим, широким теплом объявились несметные отряды комаров. Днем, когда дул по реке ветер, комары где-то таились, будто отсиживались в засаде, а к вечеру, когда ветер стихал, появлялись разом и с гудом и писком толклись в воздухе серыми густыми облачками.
      Тут же пронюхали эти комары и дорогу ко мне домой. Дома у меня было тепло, и окно на ночь я никогда не закрывал. Навеселившись, нарезвившись теплым вечером, к ночи комары, наверное, начинали замерзать и не прочь были где-то погреться. Тут-то на пути и попалось им мое окно. Комары, разумеется, сразу же забрались в дом, разыскали спящего человека и, не раздумывая, набросились на него...
      Долго пришлось мне в ту ночь воевать с комарами, выгонять их из дома, ловить. И только к утру удалось одержать победу. А чтобы подобные нашествия больше не повторялись, затянул я окно плотной марлей.
      - Теперь, братцы мои, дорога вам в дом закрыта, а я, как и раньше, буду дышать свежим воздухом.
      Погасил я вечером свет, лег спать. И уже почти заснул, как вдруг услышал сквозь сон, будто что-то гудит, гудит где-то рядом и так настойчиво, так неприятно, что делается просто не по себе.
      Поднялся я с постели, осмотрел все вокруг, еще раз прислушался и только тут догадался, что виноваты во всем опять же те самые комары.
      Не забыли настырные насекомые мое окно и снова решили нагрянуть ко мне в гости. Добрались они до окна, но дальше этим разбойным отрядам пройти не удалось: помешала марля.
      Задержались тут первые отряды, столпились комары в недоумении, гудят, ищут дорогу в дом, а сзади все прибывают и прибывают новые ненасытные кровососы. Присмотрелся я как следует к окну да так и ахнул - вся марля была покрыта снаружи толстым живым слоем гудящих комаров.
      Хоть и знал я, что не найти теперь комарам дорогу ко мне, но все равно было мне как-то не по себе от этого настойчивого гуда-писка. А вдруг эти разбойники что-то придумают и все-таки доберутся до меня? Нет, уж лучше не надо. А может, закрыть от случайной беды окно? Но окно закрывать мне не хотелось - душно будет в доме. И пришлось мне мириться с этим изводящим гудом и учиться спать под воинственный писк миллионов комаров.
      Начинался этот неумолчный гуд-писк каждый раз с вечера и прекращался лишь тогда, когда поднималось солнце, а вслед за солнцем заявлялся и утренний ветер. Вот и выходило, что весь мой сон целиком зависел теперь только от комаров. И даже утром, прежде чем открыть глаза, слышал я через последний предутренний сон своих мучителей. И как раз тут, под самое утро, и стали мне сниться страшные сны, будто за мной кто-то гонится, будто кто-то хочет меня поймать, а я убегаю, но все никак не могу убежать...
      Но вот как-то проснулся я и по привычке стал вспоминать, какие страхи приходили ко мне сегодня во сне. И вдруг первый раз с начала комариного нашествия ничего не вспомнил... Что случилось? Что произошло? С опаской я посмотрел на окно. Обычно серая от полчищ комаров марля на этот раз, как и положено быть чистой марле, была не серой, а белой... Правда, комары за окном все же вились, но совсем не в таком числе, а потому и не так громко гудели.
      Посмотрел я на часы - времени было еще совсем мало, нет, не пора еще разлетаться комарам. Присмотрелся я к деревцам и кустикам, что росли у меня под окном - нет, не качаются они, не поднялся еще ветер, который мог бы разогнать комаров. Да и солнце еще только-только собиралось вставать из-за леса. Так что все-таки произошло, куда делись мои мучители?
      И тут показалось мне, что створка окна, открытого наружу, оставшегося за марлей, качнулась... Качнулась еще раз, и у самой марли замерла на какое-то мгновение знакомая длиннохвостая птичка. Замерла, трепеща крылышками, тут же вспорхнула вверх, исчезла, а створка окна снова качнулась.
      Подошел я потихоньку к окну... На створке открытого окна рядком сидело пять сереньких, молоденьких трясогузок-птенцов, только что выбравшихся из гнезда, а около них, высоко подняв головку и опустив вниз для равновесия длинный, вечно беспокойный хвостик, стояла на тоненьких ножках взрослая птичка, моя знакомая трясогузка. В клюве у нее был мохнатый комочек только что наловленных комаров. И к этому угощению тянули свои головки птенцы.
      Но вот угощение кончилось, и моя трясогузка, ловко соскочив со створки окна, метнулась к марле, возле которой бились комары и, застыв в воздухе на какие-то секунды, - раз-раз-раз - быстро набрала в клюв новый мохнатый комочек - комаров.
      Так и повелось у нас с тех пор изо дня в день: с утра пораньше приводила трясогузка к моему окну своих птенцов и ловила для них комаров. А чуть попозже стали и птенцы пробовать свои крылышки. Ловить комаров возле моего окна они научились очень скоро, и надоедливые насекомые, что старались забраться ко мне в дом, больше не будили меня, и страшные сны мне больше не снились.
      Когда же поднималось солнце и комары где-то прятались до следующего вечера, все мои трясогузки собирались на крыше дома, отдыхали после утренней охоты и готовились, как и по весне, еще к одной охоте - за мухами.
      И часто, увидев на крыше дома своих маленьких друзей, я останавливался, приветливо улыбался им и подолгу наблюдал, как молоденькие трясогузочки учатся кувыркаться в воздухе и ловить на лету больших синих мух.
      СКВОРЕЦ
      Давно собирался я завести себе скворца. Нравилась мне эта большая черная птица, птица умная и очень веселая. Хотел я скворца приучить так, чтобы держать его дома без клетки, как собаку или кошку. Но где взять скворца?
      Советовали мне поймать скворца прямо в скворечнике. Мол, заберется он туда к скворчатам, а ты и прикрой дырочку-леток сачком, каким бабочек ловят. Скворец и попадется, когда станет обратно вылетать.
      Слушал я такие советы и думал... Разве можно ловить птиц, когда у них птенцы в гнездах? Пропадут птенцы. Нет, на такое дело меня не подобьешь. Да и не нужен мне взрослый скворец. Взрослую птицу разве приучишь к себе как следует? Вечно будет она дичиться. Другое дело молодая птица, недавний птенец - с ним дружбу скорей заведешь... А где взять молодого скворца?
      И снова мне советовали: "Дождись, когда скворчата подрастут и станут сами выбираться из скворечника. Тут ты их и поймаешь. На ночь они все равно в скворечник забираются. Встань пораньше, возьми сачок, закрой сачком отверстие в скворечнике и постучи по столбу, к которому скворечник прибит. Скворчата кинутся прочь из скворечника и попадутся в сачок".
      Нет, не мог я и так поступить - не мог обмануть скворцов. Ведь поверили они мне, когда поселились в домике, который я для них смастерил. Как же я стану их ловить, когда не ждут они от меня ничего плохого? Да еще и обидятся потом, не прилетят на другую весну... И опять я остался без скворца.
      А скворчата тем временем подросли, полетали-попрыгали около скворечника и в один прекрасный день поднялись на крыло и вместе с родителями скрылись из вида.
      Не вернулись птицы ночевать в скворечник ни в этот день, ни в следующий. Так уж принято у скворцов: выведут они скворчат в саду около дома, а потом забудут сразу и сад, и родной скворечник до самой осени. И только осенью, перед отлетом, по первым крутым холодам, покажутся снова. Поверещат, посвистят, потрещат, будто прощаться прилетели с родными местами, и разом исчезнут до следующей весны.
      Все лето я не видел скворцов. Да, наверное, и не увидел бы до самых холодов, если бы однажды не отправился на лодке в дальний угол озера.
      Озеро в этом месте почти все заросло, и только узенькая и мелкая полоска-ручеек чуть проглядывалась через высокий тростник. Выключил я мотор, встал на корме, взял в руки багор, чтобы толкаться вперед, и только въехал в тростник, как услышал далекий шум. Шум нарастал, и тут над тростником поднялось черное живое облако.
      Облако становилось шире и длинней, и наконец я разобрал голоса птиц, а следом узнал в живых черных точках и птиц-скворцов.
      Скворцы еще немного полетали над озером, покричали, потом снова опустились в заросли тростника и сразу смолкли.
      Долго петлял я по узенькому ручейку, обратно возвращался уже в темноте, а птицы как опустились на болото, так больше и не показались.
      Выходило, что на болоте скворцы днюют и ночуют. С середины лета вода в озере обычно падала, грязь болота подсыхала, из воды поднимались новые кочки и пятачки ила, и скворцы, видимо, догадывались, где ждет их обильный стол, - здесь, среди подсыхающей болотной грязи, птицы и разыскивали себе пищу. Ну а если рядом пища и место само по себе тихое, так зачем отсюда куда-то улетать?
      Не знаю, так или иначе рассуждали эти скворцы, но только проторчали они на своем болоте до самых холодов. А как пришли первые крутые холода, так и объявились скворцы огромной шумной стаей у меня под окнами...
      Тут-то и отыскало меня мое счастье - достался мне, наконец, желанный скворец, и не старый, а молоденький, и по всему видно было, что покладистый и сговорчивый.
      Сидел я дома у окна, ждал, когда стихнет ветер, чтобы поехать на озеро ловить рыбу, и смотрел в окно. А прямо за моим окном сильный ветер кидал из стороны в сторону стаю скворцов. Потом эта стая, будто не совладав с ветром, последний раз вскинулась вверх и разом упала на большой, раскидистый тополь. Все птицы скрылись в ветвях и закричали так пронзительно, так громко, что даже через ветер и закрытое окно слышал я эти крики, как у себя дома.
      Дерево под скворцами и ветром гнулось и качалось. Я смотрел на дерево и ждал, что будет дальше - удержится ли стая среди листвы, или ветер снова подхватит скворцов и начнет кидать их из стороны в сторону?
      Дерево по-прежнему гнулось и раскачивалось, я переживал за скворцов... И тут что-то темное метнулось от печки к окну и со всего маху ударилось о стекло.
      Я вскочил со стула, кинулся к окну и на полу под окном увидел воробья...
      Черный, замаранный, как трубочист, воробей еще не оправился от удара, не шевелился, а только раскрывал рот и трясся всем тельцем.
      Я взял птицу в руки и стал вытирать у нее со спины сажу.
      - Как же, дурачок, ты попал ко мне в дом? Неужели через трубу? Наверное, не удержался на трубе и свалился вниз. А ведь труба-то у меня действительно никуда не годная...
      Уговорил меня как-то, сам не знаю как, печник не делать трубу у печки из кирпича - мол, кирпичная труба быстро развалится. Вот железную трубу поставить - другое дело: эта век простоит - и ничего с ней не будет. Согласился я, и получился у меня дом, как пароход, - торчит над крышей железная труба. Будь у меня труба кирпичная, не свалилась бы в нее птица, задержалась бы, уцепилась за кирпич, за глину. А за железную трубу не уцепишься: раз попал в нее, так и полетишь вниз...
      Пока я оттирал воробья от сажи, ругал печника и обдумывал, как мне эту неудачную печь переделать, в печи снова что-то зашуршало и снова что-то большое и черное метнулось от печи к окну и с грохотом ударилось о стекло.
      Я обмер. Стекло было на месте, а прямо на подоконнике, усевшись на хвост и выставив вперед ноги, сидел скворец.
      - Откуда ты? Как ты сюда попал?
      Поймал я скворца, оттер ему от сажи спинку, грудку - так и есть: перышки темно-коричневые, а не черные, как у взрослой птицы. Выходит, эта птица молодая, недавний птенец.
      Посадил я своего скворчонка в клетку, поставил ему блюдечко с кашей, дал хлеба с молоком, земляных червей, налил воды. А скворец сидит в углу клетки, надулся, клюв опустил и не то на меня сердится, не то думает, что ему теперь делать.
      Сидел так мой скворец минут пять, а потом, как услышал крики скворцов за окном, начал вдруг метаться, биться в клетке, да так жестоко, так отчаянно, что пришлось клетку тут же накрыть плащом.
      Под плащом скворец приутих. Сижу и я тихо и слышу: скворец носом по мисочке постукивает. Значит, есть принялся, значит, все в порядке - жить дома будет.
      К вечеру, как стемнело, снял я с клетки плащ. Сидит скворец, красивый, большой, нос любопытный, ноги длинные, проворные, а глаза умные; то справа на меня посмотрит, то слева.
      Погасил я свет, лег спать, и скворец мой притих. А утром, чуть рассвело, началось у меня дома такое, о чем и не расскажешь...
      И плащом я клетку накрывал, и прятал клетку вместе со скворцом в темный шкаф. Все равно: стоило услышать скворцу гомон скворчиной стаи, как начинал он биться и кричать. А скворцы, как нарочно, то стаей пролетят над домом, да так низко и близко, что палкой, кажется, достанешь. То упадут с крыла на огород и забегают, засуетятся под самыми окнами. То по забору и по проводам рассядутся, как сухие грибы на нитках: один к другому, крыло в крыло.
      Терпел я день, терпел другой - не унимается мой скворец, бьется, кричит... Что же мне делать? Ждать, когда скворцы улетят на юг? А когда это будет: через неделю, через месяц? У этих скворцов все каждый год по-разному: то рано улетят, то поздно. А может быть, просто извиниться перед моим скворцом за негодную трубу, в которую он свалился, и отпустить его, чтобы не бился в клетке?
      Скажу вам честно: не думал я слишком долго. Жалко мне стало скворца еще тогда, когда только посадил я его в клетку Жалко - и все тут... а за эти дни жалость еще больше стала.
      Подошел я к окну и открыл клетку.
      Вылетел мой скворец пулей - кинулся к забору, сел на жердь, будто упал откуда, и тут же стал прихорашиваться. А потом раза два вскрикнул, да не так, как у меня в клетке, а радостно, звонко, и быстро-быстро полетел туда, где только что большая шумная стая скворцов опустилась на дерево и сразу раскачала высоченный тополь.
      Так и не завел я себе скворца до сих пор. А трубу в печке давно переделал.
      ПЕТЬКИН СНЕГИРЬ
      Был у меня друг - Петька. Жили мы с ним по соседству, всего через два дома, и почти всегда занимались одними и теми же делами. Заведу я себе кроликов, и Петька тут же заведет. Выращу я себе хорошую собаку, и Петька не успокоится до тех пор, пока не раздобудет такого же породистого щенка... Словом, все у нас с Петькой было похоже, кроме одного: не было у него попугая.
      Попугая привез я из Москвы, посадил в просторную клетку и стал его учить разговаривать. Правда, надежды на то, что заговорит он, было у меня мало - ведь попугай мой был не какой-нибудь знаменитый какаду, а всего-навсего волнистый, зелененький и совсем небольшой. Когда учить попугая русскому языку мне надоело, открыл я настежь дверку его клетки и разрешил ему разгуливать по всему дому, только на форточку прибил сетку, чтобы мой питомец не улизнул на улицу.
      А на улице в это время шел снег, ударили морозы, и попугаю, улети он от меня, пришлось бы совсем худо. И он будто понимал, что на улице сейчас плохо, и очень робко поглядывал через стекло на белые пушистые сугробы, что начали расти у забора. И лишь вечером, когда на улице становилось темно и сугробов за окном не было видно, мой попугай смелее расхаживал по подоконнику и нет-нет да и отваживался поскрести клювом полоску льда, намерзшую на окне.
      Ну а когда садился я за стол и принимался печатать на пишущей машинке, попугай был тут как тут, усаживался прямо на машинку и так катался вместе с листом бумаги взад и вперед, взад и вперед, мешая мне печатать и все время норовя ухватить клювом и разорвать лист...
      Вот тут-то Петька, если он был в это время у меня в гостях, не выдерживал и начинал выпрашивать занятную птицу.
      - Ну отдай попугая. Ну чего тебе стоит - ты уже подержал, а у меня еще не было...
      Или так:
      - Жадина ты. Для друга пожалел. Я о тебе был лучшего мнения.
      Хоть и любил я Петьку, хоть и дружили мы очень крепко, но отдавать кому-то, даже самому лучшему другу, птичку, которая привязалась ко мне, не собирался. Этому учил меня еще мой отец. Отец очень любил птиц и часто говорил: "Птицы редко верят человеку, а если поверят, то поверят до конца и станут очень верными друзьями. А с друзьями расставаться никак нельзя..."
      Вот и объяснял я все это Петьке, обещал и ему привезти в следующий раз такого же попугайчика, даже лучше. Но Петька не унимался, всегда уходил от меня обиженный, а потом вообще стал все реже и реже приходить в гости.
      Я, конечно, расстраивался и уже почти собрался ехать в Москву за вторым попугайчиком, для своего друга, как вдруг Петька пришел ко мне очень веселый и громко заявил:
      - Ну что, съел? Сиди со своим попугайчиком, а у меня такая птица будет, что умрешь от зависти.
      Я очень обрадовался, что Петькина грусть прошла, но сначала ничего не понял: какую птицу собирается завести себе Петька? А разгорячившийся Петька продолжал:
      - Знаешь, какую птицу? У тебя такой сроду не было. С красной грудкой, и поет еще - не то что твой скрипун: трещит и трещит только...
      Попугайчик действительно не умел петь, он только кричал, когда ему было весело или когда видел меня с угощением в руках. И кричал громко и не совсем приятно... Я насторожился: откуда это Петька возьмет вдруг поющую птицу?
      - Снегиря я себе заведу. Вот что, - решительно заявил мой друг.
      - А где ты его возьмешь? - поинтересовался я, зная, что поблизости от нас нет никакого зоомагазина.
      - Поймаю. Да еще самого лучшего.
      - Где поймаешь? - еще раз удивился я.
      - На рябине. Он теперь ко мне каждый день прилетает - и утром, и вечером. И рябину ест. Пойдем, покажу.
      И мы тут же пошли смотреть снегиря.
      На самой вершине рябины, что росла у Петьки под окном, действительно сидел снегирь. Он сидел спокойно и время от времени громко подавал голос.
      "Фью-фью... фью-фью..." - с перерывами и немного грустно высвистывал снегирь.
      Мы остановились, замерли, боясь испугать птицу, и любовались ее малиновой грудкой, сизыми крылышками, белыми штанишками и темной шапочкой.
      "Фью-фью... фью-фью..." - снова подала голос красавица птица. И почти тут же в ответ ей с березы, что росла у дороги, прозвучало такое же негромкое: "фью-фью... фью-фью..."
      Это была чудесная снегириная перекличка, вечерняя поверка перед близкой морозной ночью. Я не мог оторвать глаз от птиц, а Петька дергал меня за рукав и нетерпеливо шептал:
      - Вот этого и поймаю. Он каждый день прилетает - и утром, и вечером.
      - Не лови, - отвечал я Петьке, не отрывая глаз от снегиря. - Пусть живет...
      - А у меня что - жить не будет? У меня тепло и корма хватит, сердито шептал мне Петька.
      - Не лови, - еще тише просил я.
      - Поймаю...
      И Петька снегиря все-таки поймал. Уж как он перехитрил эту осторожную птицу, не знаю. Прибежал ко мне мой друг запыхавшийся, остановился в дверях и прямо с порога выпалил:
      - Поймал. Пойдем смотреть.
      Я не очень охотно поднялся, взял шапку, ватник - мне не хотелось идти смотреть птицу, которая пугливо бьется в клетке. А Петька, будто поняв, почему я медлю, насильно потянул меня к двери:
      - Да ты не бойся - не бьется он. Ручной он совсем.
      Мы вошли к Петьке в комнату, и тут же, у окна, увидел я снегиря, такого же красивого и такого же спокойного, как недавно на вершине рябины. И снегирь совсем не боялся нас и даже не искал выхода из клетки - он, видимо, с большим удовольствием шелушил семечки подсолнуха, которых не пожалел ему мой друг.
      Ни одно перо у него не было помято, сдвинуто с места.
      - Как он так? - единственное что произнес я.
      - А вот так: сам в ловушку пошел и сразу есть в клетке принялся, видишь как.
      Я долго еще сидел у Петьки и любовался удивительной птицей. Раньше я часто держал дома снегирей, держал всю зиму до весны, а весной, когда приходило тепло, отпускал их на волю. Снегири мне попадались разные. Бывали и такие, что никак не желали жить в неволе. И такие, что очень скоро брали из рук мучных червей. Но этот, Петькин снегирь, был совсем особенный, будто всю жизнь только и делал, что жил здесь, у Петьки в доме.
      Зима в этом году была суровой, злой. Снега выпало много. Сугробы почти сразу придавили к земле все травы, что росли у дорог и на которых еще с осени кормились разные птицы. Рябины в эту осень вызрело немного, и снегири, что крутились с осени возле наших домов, очень скоро отправились дальше, на поиски пищи, и покинули наши места до весны. И, видя, как худо приходится по зиме птицам, я даже радовался, что снегирь-красавец, доставшийся Петьке, живет в тепле и каждый день сыт.
      Приближалась настоящая весна. С крыш уже падали в сугробы капельки-искорки весенней воды, а после каждой новой ночи все ниже и ниже свешивались с крыш весенние сосульки. Уже ссорились и кувыркались на крышах воробьи, уже разлетелись по кустам вороны и сороки, поближе к своим гнездам, и вот-вот должны были появиться первые грачи.
      Тут-то и пришел ко мне Петька с вопросами: "Что делать? Как быть со снегирем? Отпускать или нет? Уж больно он в окно все поглядывает и биться начал - весну узнал..." Мы долго рассуждали, как быть, и наконец решили снегиря выпустить, но не сейчас, а чуть попозже, когда ночные морозы приутихнут и совсем оттают почки на деревьях. Тогда снегирю будет чем питаться - ведь ранней весной почки для снегиря первая пища. Ну а пока суд да дело, посоветовал я Петьке выпускать снегиря летать по комнате.