Рад, почти счастлив…

С такой вот, чуть отстранённой, приветливой миной тот повёл его сквозь кордоны аэропорта.

В самолёте сесть рядом им не удалось – Андрей летел бизнес-классом. Войдя в салон, они со смехом простились. Когда взлёт был завершён, Иван отправился проведать друга, но тот спал. За годы командировок Андрей научился красиво и крепко спать в самолёте. Милая девушка из соседнего ряда разглядывала его профиль.

Со сдавленным сердцем, угнетённый чужиной, заступившей на место дружбы, Иван весь полёт проглядел на облака. И вот уже аэропорт де Голля принимал их в своё великое разнолюдие.

В такси он передохнул – вежливое движение транспорта смягчило впечатление сутолоки, и, может быть, понемногу Иван пригляделся бы к городу, различил бы его ветреную походку и нрав. Но тут Андрей совершил роковую ошибку. «А поехали на бульвары!» – предложил он.

Парижский центр ошеломил Ивана грандиозной массовкой и обилием спецэффектов. Он словно попал в дорогой голливудский фильм. Смерч света, не люди – народы текут по тротуарам, и всё до нитки продано разномастной толпе.

– Андрюх, давай лучше куда-нибудь сядем, – попросил он.

– Как скажешь! – легко согласился тот, и уже через минуту желание Ивана исполнилось.

Чернокожий официант выдвинул столик, и они смогли занять своё место. Зал был забит, но, несмотря на тесноту и обилие ухоженных лиц, будто окурен холодом.

– Довольно-таки привокзально, – заметил Иван. – И холодно. И ничем не пахнет. Просто на пустоту спроецировали картинку. Как ты тут живёшь? Тут ведь и укорениться негде… – он оглядел чужую планету и неожиданно заявил, что будет пить водку.

Андрей не высказал сочувствия его патриотизму. На чистейшем, без акцента, французском он велел принести обоим вина.

– В радости нужно пить вино, и только здешнее, – доверительно объяснил он Ивану. – От него не пьянеешь. Просто тепло. Просто в нашу человеческую кровь примешивается добрая кровь винограда.

Андрей знал о винах всё и надеялся, что однажды судьба сказочным жестом приобщит его к этому жизнелюбивому бизнесу. А пока чуда не произошло, находил удовольствие в том, что есть.

В последний год он отошёл от творческой составляющей своего дела и всё больше проникал в бизнес, узнавал коллег и соперников, вращался… Андрей и вообще стал заметно свободнее, мыслил позитивно, не зацикливался на промахах.

– Плохо, Андрюха, что ты так здорово приспособился к этому гибнущему миру, – сказал Иван, за многоголосьем не замечая издержек стиля.

– Ну а почему гибнущему? – удивился Андрей. – Что тебя так страшит? Повышенный интернационализм? А почему бы Европе не стать мусульманской? Почему бы белому человеку не стать чёрным? Смотри, был первобытно-общинный строй, стал рабовладельческий. Рим вознёсся и пал. Язычников переплавили в христиан. Индейцев истребили. Знаешь, сколько биологических видов каждый день погибает и сколько появляется новых? Это нормально.

– Ваш Париж засыпало, – упрямствовал Иван. – Его потом нужно будет откапывать, как Трою. А это всё – румяна на руинах. Граффити на руинах – вот что это. Тут очень плохо. Тут плоско, холодно. Пошли-ка отсюда! Чёрт, и не выйдешь… Куда не плюнь – везде Париж… – сказал он, оборачиваясь и через головы вездесущих японских туристов поглядывая в окно.

– А ты всё хочешь на Бейкер-Стрит, к миссис Хадсон? – посмеялся Андрей. – Вот такая тебе Европа нужна, да? Тебя, мой друг, подвёл советский кинематограф!

Допив вино, они вышли на вечерний бульвар. У Андрея на ночь была заготовлена обширная программа. Ещё из аэропорта он звонил друзьям и обещал быть с московским гостем – там-то и там-то, а после полуночи – где-то ещё. Иван понимал: надо поучаствовать если не из любопытства, то хотя бы из вежливости. Но отчего-то ему не хотелось быть вежливым с Андрюхой. Ему хотелось быть с ним честным. «Я не хочу, – сказал он. – Пошли домой. Просто посидим, поговорим».

– Ты оцениваешь город не включая сердца, – дорогой пенял ему Андрей, раздосадованный поломкой планов. – Тебе тут грязно! Тебе тут плоско! А ведь здесь есть влюблённые, есть маленькие дети, дружба, и всё это наложено на гигантский культурный пласт – извини, если тебе не заметно! Ты просто видишь рекламную наклейку и принимаешь её за суть. Тут даже спорить не о чем! Вот пошёл бы – я бы тебя познакомил с нормальными людьми, открытыми, творческими и без этого вашего московского пафоса – кто круче. Если честно, я вообще не понимаю, чем вызван твой шок. У вас в центре всё то же, только больше хамства.

– Да, – согласился Иван. – Но с нашей Тверской хотя бы можно быстро добраться до дому.

– Так а мы что делаем? – возмутился Андрей, впрочем, тут же вернул себе бодрость духа. – Ладно, – толкнул он Ивана в плечо, – домой – так домой!

Андрей снимал квартиру в старом доме со скрипучим лифтом. От его деревянных стен пахло кофе и сухофруктами. К тому же, кабина была малогабаритна – в такой не поместится офисная толпа. «А вот лифт у вас хороший. Мне нравится!» – оценил Иван.

В квартире у Андрея было чисто и не по-домашнему. Иван зашёл туда, как в отель. Ему досталась комната с балконом, и сразу Андрюха притащил «в номер» бутылку вина, бокалы и ноутбук.

Он собирался в подробностях и с иллюстрациями открыть Ивану свою жизнь – это сверкающее чудовище без единого угла тишины.

Вина Иван не коснулся, а вот фотографии в компьютере его увлекли. На них были запечатлены мероприятия, в которых участвовал его друг – рабочие поездки, презентации, пикники, вечеринки, путешествия.

Объектами съёмки являлись, соответственно, города, небоскрёбы, конференц-залы, лавандовые поля, моря и пустыни, машины, велосипеды, парусники, фуникулёры, и главное, друзья – люди, рядом с которыми Андрей казался так же добр и открыт, как некогда с Иваном на дачной поляне их детства.

Среди снимков попадались целые портретные серии. «Видишь, как я поднаторел! Я фотограф уже почти!» – хвастал Андрей и подолгу держал каждый кадр, давая Ивану возможность вглядеться в лица.

– А девушки, это что, всё твои невесты? – полюбопытствовал Иван.

– Некоторые мои, – признал Андрей. – А некоторые – не мои.

– А старики чьи?

– Старики, в основном, ничьи. Просто местные. Этот из Марокко – торговец мятой! Он нам чай заваривал, прямо на возу.

О каждом герое у Андрея наготове была история. Он охотно рассказывал – кто и откуда, чем живёт, как познакомились.

Вскоре Иван почувствовал: горечь за приспособившегося друга уходит. Андрюха оказался молодец и во многом по-человечески его превзошёл. Лучше знал людей, меньше требовал от них. Какая-то новая доброта появилась в нём. Он говорил о своих приятелях и приятельницах, как о сиротах, о неустроенных детях, с которыми ему довелось делить дорогу и хлеб.

На одной из фотографий Иван застрял: там мальчишка вроде Кости стоял на валуне и смотрел на стену гигантского водопада, в его пронизанный радугой солнечно-синий дым.

Отчего-то ему подумалось, что и Андрей, и Костя со своей новой компанией, и может быть даже институтские культурологи – все имеют право видеть этот небывалый водопад, потому что они – молодцы, они работают и движут корабль цивилизации, стирают границы и давно уже образовали единый прогрессивный Народ. Тогда как ему, Ивану, водопад не полагается. Он не прогрессивен. Он, скорее уж, сродни торговцу мятой, что сидит целый день под сухим небом родины. В чём его доблесть? Разве только в том, что верен своей мяте, ослу и повозке…

– Это в Аргентине, – прокомментировал снимок Андрей, и вдруг, увидев полный бокал Ивана, возмутился, – стоп! Ты почему не пьёшь? Ну-ка, пей давай! Ты знаешь, на кого похож? На холодильник! Ничего тёплого тебе нельзя доверить!

Иван взял бокал из его рук, как кружку молока, и с неожиданной покорностью выпил.

И раскачалась, пошла понемногу беседа.

– Ты понимаешь, – с удивлением произнёс Иван, – я только что догадался: оказывается, все в море! Я один на берегу.

– Ну так заходи! Ложись на волну! – смеялся Андрей. – Существует скорость потока. Нужно совпасть с ней, и тогда будет легко.

– Чтобы двигаться со скоростью потока, я должен понимать, куда меня этот поток несёт, и почему мне туда надо, – возражал Иван. – Андрюх, вот ты знаешь, куда тебе надо? Или хотя бы, чего ты хочешь?

– Конечно! – отвечал Андрей. – Я хочу быть здоровым, богатым, жить в счастливом месте и всячески утолять жажду общения с себе подобными. Хочу, разумеется, быть полезным, чувствовать командный дух…

Он замолк, поглядев на Ивана, и вдруг возмутился:

– Да что вообще происходит? Стоишь передо мной, как совесть! Что не так, можешь ты объяснить?

– Да всё не так! – сказал Иван от чистого сердца. – Первое – это что ты здесь. Второе – что ты не бываешь сам с собой, а всё время с кем-то. Вы шикарно запудрили себе мозги! Все со всеми дружат! Все со всеми сотрудничают! Здрасьте, я воздушный шарик, прилетел из Дании! Здрасьте, я воздушный шарик, прилетел из России! Но я-то знаю тебя, ты не шарик! Я помню о тебе другое!

После вина Иван произносил свои слова горячо и с удовольствием. Ему казалось, он разрубает асфальт. Еще немного – и в разломах проглянет травка.

Андрей растерялся. Он помолчал, а потом сказал:

– Ну и, слава Богу. Хоть кто-то обо мне помнит другое!

Вздохнув, он принялся закрывать «окна» на экране компьютера. Из балконной двери пахло тёплой осенней улицей. Внизу, среди гулких стен, кто-то смеялся рассыпчатым смехом. Вдруг Андрей оставил «мышку» и взглянул на Ивана.

– А между прочим, – произнёс он напряженным голосом, – я ведь давно хотел тебе рассказать! Мы были во Франкфурте на ярмарке, и мне там попался роскошно изданный Жюль Верн. Вот я держу этого Жюль Верна, листаю картиночки, и вдруг понимаю, чего я всю жизнь хотел! Я всю жизнь, всё детство хотел, чтобы мы отправились куда-нибудь на поиски капитана Гранта. Я бы спас тебя от индейцев, ты бы вытащил меня из пропасти. И пусть там ещё будут прекрасные женщины, на которых мы женимся после победы! Понимаешь, – прибавил он, – всё, что было после детства, оказалось полной ерундой – ничего настоящего. Вот так! – и Андрей захлопнул ноутбук.

Иван был сражён. «Ничего себе!» – подумал он с умилением и немедленно поднял тост.

– Так значит, всё не так плохо! – сказал он, ощущая прилив самой искренней радости. – В связи с этим хочу тебе пожелать, чтобы мы отправились на поиски и ты спас меня от индейцев, и чтобы там ещё были прекрасные женщины, на которых ты женишься, когда я вытащу тебя из пропасти! Пусть это начнёт сбываться с завтрашнего дня!

– Спасибо, Д`Артаньян! Но с завтрашнего вряд ли, – возразил Андрей. – А вот послезавтра мы летим на Гозо. У партнёров презентация. Вот тогда и пускай.

– Отлично! С послезавтрашнего! – принял поправку Иван. – А Гозо – это где? – И, не дожидаясь ответа, залпом выпил за счастье друга.

В половине третьего, выйдя на балкон разогнать винный дым, Иван увидел узкую улицу и синий луч с Эйфелевой башни, гуляющий по небу, как военный прожектор. В квартире напротив горел ночной свет, похожий на свет свечи. Иван различил уютную гостиную, кабинет, гардеробную. Пока он смотрел, чьи-то ноги в пижаме проследовали из одного конца квартиры в другой. Иван улыбнулся их сонному шагу.

И следующий день начал по-московски – рано встал и на балконе, подрагивая от утреннего ветерка, пил кофе. Отсюда ему было видно, как просыпаются парижане. Из дома напротив вышел респектабельный господин и, споткнувшись перед собачьей кучкой, сменил полосу движения. «Ноги в пижаме!» – догадался Иван.

Тут в гостиной грянул «будильник» – Андрей имел обыкновение ставить свою аудиосистему на таймер и пробуждаться под энергичный поп-рок. На этот раз музыка оборвалась быстро, и уже через минуту Андрей вышел к нему на балкон – улыбающийся, какой-то потерянный.

– Ну и сон! – сказал он, удивлённо качая головой. – Это ты виноват! Понавёз мне лирики! Представляешь, мне приснилось, что у меня есть лодка! Такая – самая обыкновенная, стоит себе в камышах. А я почему-то не могу на ней плавать. Протекает она что ли? И вот я сижу на бережку, в этих камышах – и любуюсь ею, и так её люблю, буквально, как человека! И хочу остаться. Просто решаю, что буду тут на берегу жить – чтоб её видеть. Потом какая-то палатка рядом со мной появилась, какой-то термос… Но это уже ерунда, – заключил он и растерянный, прежний – каким его знал Иван, поехал на работу.

«Вот счастливчик! – подумал Иван, закрыв за Андреем дверь. – Сны ему снятся, про лодку!..»

И в безвольной пустоте, не решаясь отправиться на прогулку, вернулся на свой балкон. Дневная суета парижской улицы всем своим деятельным оптимизмом преподносила ему упрёк. Сперва Ивана укорил выходец из Африки, жизнерадостно громыхнувший железной тачкой, затем – подростки, вздумавшие целоваться прямо под балконом, наконец – выползшая из подъезда старуха с клюкой, в элегантном пальто, с золотыми кудряшками из-под шляпки.

С невнятной тревогой любовался Иван чужим превосходством. Что не так? Почему он безволен? В чём виноват?

И вдруг его прострелило, да что там – смело ядром! Он не взял «Чемоданова»! Учебник остался лежать на столе, вместе с Гомером и Карамзиным.

Ах, если б он его взял!

Иван вцепился в перила балкона, как будто ненароком его могло сдуть из Парижа в Вену. Нет, ехать к Бэлке без «Чемоданова» нельзя – это всё равно, что ехать без билета. Ну а если бы имелся билет? «Хорошо, – взялся он рассуждать, – вот я приехал. С “Чемодановым” или без. Что я, стану звонить, мол, привёз, или не привёз “Чемоданова”? Бездарность и навязчивость! Уж если встречаться – то вдруг. Чтобы никто потом не чувствовал себя виноватым. Как только образовать это “вдруг” посередине Вены?

Самое простое – разыскать кафе, где она могла бы обедать». Иван знал одно подходящее, на Ринге, недалеко от университета. Они как-то были там с мамой – через широченное окно, обдавая паркет водой света, заливалась весна… «Бэлка, конечно, заходит сюда – ведь не может она пропустить такую большую, щедрую на солнце витрину! За один из уютных отполированных столов она садится, вытряхивает из сумки материалы к лекции – Бэлка учит австрийцев русскому. Её лицо нежно и строго. Она не из тех дур, у кого вместо чести – «женское сердце». Бэлка – человек. Отважный, но хрупкий. Может разбить сто врагов своего брата или друга, или сто гонителей дворовой собаки – и погибнуть от единственной пошлой усмешки. Бэлка – как японское трёхстишье, умирает при столкновении с нечуткостью. Человек без слуха обращает её красоту в пыль, даже не заметив содеянного…»

Так возвышенно думал Иван, пока не осознал простого препятствия. Ну а если в тот день она не пойдёт обедать? Или пойдёт – но в другое место?

«Ну что же… – рассуждал он, в шутку вроде бы, но и всерьёз. – Тогда придётся встать на весеннем Ринге, напротив университета, и заорать. Какой-нибудь студент или коллега непременно ей передаст: стоял де посреди улицы на ручьях дурак в тёплой куртке, звал Бэллу Александровну. Не вас?

Тут уж она встрепенётся, полетит и сама его разыщет. “Вена – такой город, – как-то жаловалась Ивану мама, – тесный. Если кого тебе надо встретить, или, хуже, не надо – непременно наткнёшься”.

Ну а если не удастся наткнуться – можно оставить записку! – улыбался Иван и не видел уже под балконом никакого Парижа. “Здравствуй, Бэлла! Это я, приезжал специально, чтобы случайно тебя встретить”.

А что? Купить кофе в железной банке, вытряхнуть, и банку с письмом зарыть под её балконом. Конечно, если у неё есть балкон. Или ещё лучше. Купить местного молодого вина, выпить, бутылку с письмом залить сургучом (подумаем ещё, где добыть) и пустить в Дунайский канал. Или найти дупло – мало ли в Вене парков? Конечно, Бэлла Александровна вряд ли полезет на дерево, но нам-то этого и не надо. Нам бы просто – написать и оставить. Вот напишет он и пойдёт по душистым улицам в поисках подходящего тайника. Такого, чтобы письмо, во-первых, не вымокло, во-вторых, не было найдено посторонним, в-третьих, ни в коем случае не было найдено Бэллой Александровной, и, в-четвёртых – непременно было найдено ею при участии чуда».

Подспудная вера в чудо являлась главной причиной, не дававшей Ивану жить и действовать в полную силу. «Потому что о чём беспокоиться? Коли судьба – чудо постарается за него. А нет судьбы – проживёт, как написано на роду. Если же на роду ему написано жить скучно, трудно – значит, это и есть для него самое полезное упражнение…»

Так раздумывал Иван, стоя на парижском балкончике своего друга, ничего не предпринимая, никуда не собираясь бежать. И, намечтавшись всласть, успокоился. «Не взял “Чемоданова” – и ладно! – вдруг ясно понял он. – А в чём виноват – так это в том, что людей о своей убогости надо предупреждать заранее. Раз не можешь для одного бросить всех – то и не затевай!»

В то утро Иван пошёл на набережную и долго смотрел на дурацкий колпак Лувра. Казалось, от его кривых труб к небу протянуты нити. История Франции дымом висела над дворцом. От набережной Иван направился куда глаза глядят, не разбирая сторон, и вскоре город открыл ему свои книжные лавки, тихие садики и тепло октября. Они помирились.

Иван словно бы преодолел всемирный гул Парижа, найдя в нём уют старинной московской прогулки. Андрей освободился рано. Как по летнему Тверскому бульвару, пошли они с ним будто бы мимо МХАТа, мимо нотного магазина, и вышли – к Гранд Опера. И хотя о важном не говорили, были снова близкие люди.

Даже с тесными кафе примирился Иван. Они не нравились ему, как детям с чистым вкусом не нравятся кулинарные изыски, но теперь он признавал их уместность. Кафе были фоном – как всё в этом городе. Сам Париж оказался прекрасной фоновой музыкой.

Фон жизни, который в отсутствие сердцевины выходит на первый план и становится самой жизнью – этот образ был его сувениром из самого сувенирного города.

На следующий день они вместе поехали в аэропорт. Андрей улетал на таинственный остров Гозо. Его рейс объявили первым. А потом настал черёд Ивана.

Тёплый, мокрый город, безвкусно украшенный, проданный, раздавленный туристами на глазах у родных, покачался под крыльями и ушёл за облака. В Москву, в Москву!

В дороге Иван предавался раскаянию. Всё в нём ныло и боялось, что Андрей надолго застрянет в своей Франции, и придётся порознь отбывать жизни. Минует ещё сколько-то времени – и уже не спасёт ни вино, ни общее детство. Всё у них будет врозь. И этот ужасный грех уж конечно не пройдет им даром. Пустить на самотёк такую дружбу, данную, как талант!..

Даже вид родной осенней дороги из Шереметьево не заглушил раскаяния. В гуле вины, не чуя ног, Иван прошёл по слякотному двору и у подъезда очнулся. «Ничего, – решил он строго, – мы это всё починим. Буду звонить. Ещё приеду…» И хотя меры показались ему натянутыми, сомневаться в них он себе запретил. Исправим – значит исправим!

Так он думал о своём друге, а о Бэлке – зажмурился и не думал совсем. Только дома, на бабушкин вопрос – как съездил? – ответил странно:

– В Париже очень людно, – сказал он и, помолчав, прибавил. – А в Вене была весна!

Через неделю ему позвонил Андрей. По непонятной причине он всё еще был на Гозо.

– Не могу объяснить тебе, что происходит! – смеялся он. – Ты понимаешь, тут есть кондитерская. Как тебе сказать? Я думаю, вот это всё – моё. Апельсины, камни… а когда из пещеры тебя выплёскивает – ты буквально Одиссей!

– Какая кондитерская? Ты что, перезагорал? – спросил Иван.

– Почему перезагорал! – возразил Андрей. – Просто делюсь с тобой! Просто не хочу отсюда уезжать – и всё. А главное, ты понимаешь, сон! Сон мой помнишь?

– В лодку влюбился? – спросил Иван.

– Да! – подтвердил Андрей. – Да, да!

«Ну вот, – повесив трубку, сказал сам себе Иван. – Он влюбился! А у тебя гитара и “Чемоданов” – кушай!»

* * *

Иван был прав. Ничего интересного, кроме погоды – ветра, дождя, заморозков и потепления, в ближайшие дни с ним не случилось. Правда, в последнюю ноябрьскую пятницу, под вечер, произошло событие – забежал Костя. Они не виделись около месяца, и Иван едва узнал своё чадо.

В распахнутом пальто поверх ничтожной футболки, с «этюдником» под мышкой Костя ввалился к нему. Лоб его взмок, руки закоченели. Наступающей зимы он не видел.

– У меня нет времени! – заявил он в ответ на приглашение Ивана войти, и остался стоять на пороге. – Я так забежал – посмотреть на тебя. Жизнь пошла, понимаешь? Вот я и думаю – неужели ты всё сидишь? Может, тебя уже сдуло куда-нибудь? Слушай, я голодный, как зверь! Есть у тебя еда? Дай хоть бутерброд!

Иван принёс ему пару бутербродов с ветчиной, огурец и холодную картофелину в мундире.

– Может, всё-таки пройдёшь?

Костя мотнул головой и выхватил у него из рук тарелку.

– Я вчера, по-моему, вообще не ел. Забываю! – сказал он, принимаясь за бутерброд. – Ох, как же хорошо! Хорошо у тебя! Лучшее время в жизни!

Иван с улыбкой наблюдал за Костиной трапезой. «Не стоит пугаться заранее, – думал он. – Поведение талантливого ребёнка в восемнадцать лет вполне может выглядеть глупо. Спешка, еда в коридоре, восторженные реплики. Может быть, так и положено человеку выплавляться из бесформенной юности».

Еда возымела на Костю доброе действие. Вернув Ивану тарелку, он потянулся, потёр глаза – как будто только что встал, и решил изменить свои планы.

– А вообще, куда я спешу? – сказал он. – Я хотел к Женьке. Ну да Бог с ним, правда ведь?

Не сняв ни пальто, ни ботинок, он прошёл на кухню и сел к столу.

– Да! У меня куча времени! – окончательно решил он. – Я тебе сейчас всё расскажу, все мои последние впечатления. Хочешь? У тебя есть листочек? Стой, у меня есть! – и, выхватив из «этюдника» тетрадку, принялся чертить.

– Это что? – спросил Иван, присаживаясь напротив.

– Это дом Фолькера! – ответил Костя. – Если отсюда идти вдоль реки на Москву – ты в него почти упрёшься. Он тут, кстати, тоже на велике шастает! Ему доктор велел – от перегрева «крыши». А дом у него такой коричневый, и зелёная черепица. Ты если доедешь до него – узнаешь. Так, мрачновато, но после того, как они его отговорили – все довольны. Ты представляешь, он хотел покрасить дом в чёрное с золотом! – сообщил Костя, продолжая чертить. – Смотри, вот это, возле дома – ангар для вертолёта, но самого вертолёта пока что нет. Там дельтаплан пока. Зато есть катер. Фолькер его отдал Женьке в пользование. Господи, такая куча денег у людей! Ладно, я в это не вникаю… Вот смотри теперь, что внутри.

Иван взглянул без охоты на Костин чертёжик.

– В середине дома, видишь, такой круглый – это Центр управления полётом. ЦУП. Ясно?

– Да чего ж неясного! – улыбнулся Иван. – Всё понятно. Центр управления полетом планеты Земля. Капитан Фолькер.

– ЦУП, – с увлечением продолжал Костя, – Это такая комната с компьютерами. На стене большой экран. Ну, там ещё электронная карта мира и холодильник. Окон нету, но зато в потолке – большое стекло, через него видно небо. Говорят, зимой, как снег, они его веником чистят. Под куполом такой небольшой капитанский мостик, и телескоп. И главное, в подвале – музыкальная студия! Фолькер ведь создал рок-группу! Он и раньше песни писал, в альплагере, а теперь вообще! Женька говорит, попасть к нему в студию – дикая честь. Вот что за человек – за всё берётся, ничего не боится! Его только глючит иногда – что нельзя обнять мир. У него жажда власти наслоилась на доброе социальное чувство.

– Значит, трудно ему, – не без сострадания произнёс Иван.

– Да! Таковы издержки производства, – согласился Костя и, скинув пальто, зашагал по кухне. – Иван, чем мне их подкупить? У меня неоспоримые способности – и ноль навыков, ноль кругозора. Что я могу? – Тут он снова схватил свою сумку и вывалил на стол содержимое. – Я у Гёте вычитал… – сказал он, листая книжечку. – Не найду сейчас, но смысл такой: несчастлив тот, кто забрасывает, что умеет, и берётся за то, чего не умеет! Область моих умений – болтовня и горячая кровь! Значит, мне следует завоёвывать Фолькера болтовнёй и кровью! Согласись, для его дела – ведь это то, что надо!

– Ты не мог бы мне объяснить, – терпеливо спросил Иван. – Для чего тебе завоевывать Фолькера?

– Мог бы! – уверенно сказал Костя, – Я как раз над этим думал! Как раз старался трезво сообразить: почему мне так хочется зацепиться за их компанию? Что это – жажда самоутвердиться? Жажда соответствовать эпохе, быть на передовой? Может быть, но это только сопутствующие страсти. Есть кое-что поважнее! – и Костя с улыбкой выдержал паузу. – Я хочу проверить тебя на мудрость! Догадайся!

– Да не собираюсь я гадать! – возмутился Иван. – Рожна тебе надо!

– Ну конечно! – завопил Костя. – Именно рожна! Опыта! Активное участие в их интернет-дурдоме даст мне гигантский опыт! Я узнаю массу разных людей – от героев до бомжей! Всех! Поборюсь, проиграю, выиграю! Моя задача – нагрести опыта всеми способами, и как можно скорее. Мне надо срочно стать мудрым! Пока не ушёл молодой задор! Тогда, если сложить юность и мудрость, можно создать великое!

– Они не сложатся, – сказал Иван. – Или дудочка, или кувшинчик.

– Ну, хорошо! – согласился Костя. – Пусть не сейчас. Но когда-нибудь я всё равно создам такое – ты ахнешь!

– Я не доживу, – сказал Иван.

– Доживёшь – ты же не можешь бросить меня! Я – твой крест! Ты должен меня хвалить, загораться, верить насмерть! Кроме тебя некому! Все остальные стопроцентно ангажированы сами собой.

Ивану было и лестно, и горько.

– Ты сорвёшься и больно шлёпнешься, – сказал он.

– А я и хочу! – закивал Костя. – В срывах – топливо для победы! Там, на дне, такие гигантские месторождения опыта! А пока что мне просто надо к Фолькеру. Просто надо ему доказать свою творческую состоятельность.

Иван смотрел на него, подперев рукой голову. Он старался представить себя на месте Кости, влезть в его шкуру. Там было колко, мокро и сильно дуло. Сплошное, неиссякаемое неудобство!

– Знаешь что! – вдруг встрепенулся Костя. – Вот я смотрю и не знаю – уважаю ли я тебя? Раньше уважал – это да, точно. А теперь? Спроси меня – я не скажу. Ведь ты – заросший пруд! Не знаю – можно ли уважать такую «экосистему»? И это не только с тобой, это во всём – ничего не могу оценить, просто крушение координат! У меня такое чувство, мне под компас кто-то кладёт магнит, а потом вынимает, а потом опять кладёт. Не пойму – ты вообще мне кто? Почему я тебя слушаю?

Иван сидел напротив, всё так же подперев голову, но смотрел уже не на Костю, а в сторону окна, на свой гераневый лес. Там, во влажной земле, под кроной ветвистого, цветущего розовым «дуба», завёлся жучок, похожий на божью коровку, только темнее. Хорошо ли ему жилось, или только вынужденно он довольствовался пристанищем?

– Ладно, пора лететь! – поднялся Костя. – Проводишь меня? – он вышел в прихожую и надел пальто. – Я могу не извиняться? Ну, что я редко захожу и всё такое? Понимаешь, я – не ты. Я буду жить в кровь. Раз есть жизнь – буду жить её. Мы с тобой на пенсии перекурим.

– На том свете, – уточнил Иван и тоже оделся.

Он спустился с Костей во двор, в тёмный ноябрьский вечер. Дул косой колючий дождик, холодало, и уже треснула под ногой стянувшая лужу льдинка.

– Смотри, какая славная жизнь, – произнёс Костя. – Прощаюсь с тобой, и не знаю – на день или на год? Бывало у тебя такое?

– Нет, – покачал головой Иван. – Я всегда навещал своих регулярно.

Дыша бензинной слякотью, они направились в сторону улицы.

– А вон твоя подруга! – неприязненно кивнул Костя.

Действительно, к гаражам за детской площадкой подъехала Оля, выгрузила из машины на лавочку пакеты с продуктами и теперь стояла, покуривая. Вид её выражал независимость, но всё равно было ясно – она заняла очередь на Ивана.

– Ладно, я буду держать тебя в курсе! – сказал Костя, сжав руку Ивана, и задушевно, по-русски, расцеловал его в щеки. – Ты уж болей за меня! – добавил он и быстро ушёл.

Иван дождался, пока скроется Костя, и двинулся навстречу Оле.

– Привет! – сказал он, остановившись чуть поодаль.

– Чего это он, не в духе? – спросила Оля, кивая вслед ушедшему Косте.

– Да вот, хочет опыта, – отозвался Иван. – Не знаю, надо ли как-то его притормаживать? Или пускай?

– Не надоело тебе? – сказала Оля и, приблизившись, заклубила Ивана сигаретой. – Работаешь бесплатным психологом, небось ещё и сам ему подкидываешь. Да? На мороженое. Интересно, он хоть раз спросил тебя, как ты? Спорим, что нет!

– А ты хоть раз спросила меня, как я? – вдруг развеселившись, подзадорил её Иван.

– Я – другое дело! Я давно и честно тебе объявила, что закрываю все размышления о посторонних, потому что у меня трудная жизнь, – отшвырнула Оля. – И если ты будешь меня упрекать…

– Я не буду, – немедленно возразил Иван. – Ты сама понимаешь – что я без вас? Я просто хотел сказать, что и Костю не стоит упрекать.

– Действительно – что ты без нас? Ничего-то у тебя нет! – с неожиданным сочувствием признала Оля. – Вот я смотрю на тебя и думаю – ну что я упёрлась? Ты же меня звал к вам в фирму – на телефон. Вот пошла бы! Была бы свободна, дома. Выспалась бы, подобрела, смирилась со своим зависимым положением. Вообще бы смирилась… Может, тогда и на меня перекинется твоё везение? Знаешь, как такой полезный микроб. Заражусь лафой и буду счастлива! И ты будешь рад, что исполнил свой долг человеколюбия. Вон, ты же рад, что твой Костя тебя тиранит!

Ещё пару минут они побыли на колком ветру. Оля докурила, Иван подхватил её пакеты, и они пошли к подъезду.

По дороге он рассказал Оле о своей недавней поездке к Андрею – о том, что его друг изменился – внешнее в нём разошлось с внутренним, тогда как раньше было едино. А он, Иван, ленится, за переменами не следит – так можно и вовсе потерять человека из виду! Он хотел рассказать ей и о Жюле Верне, и о сне, и о нелепом звонке с острова Гозо, но что-то в нём воспротивилось.

– Ты понимаешь, – сказала Оля, когда Иван умолк. – Я трезвый, реалистичный человек, отвечающий за себя и за ребенка. Мне нет никакого смысла слушать басни о твоих друзьях. Мне бы самой перекантоваться. Не обижайся! – И заключила фразу не содержащей улыбки растяжкой губ.