Рад, почти счастлив…

Книги в шкафу стояли теперь, заваливаясь друг на друга. Зато, какие они были друзья! Он и расставил их по дружбе. Особенно радовал Пушкин в кругу обожателей. Вообще-то, к Пушкину все тяготели, нелегко было выбрать самых достойных. Иван надумал было разбросать тома из собрания сочинений по полкам – чтоб было больше возможностей для молекулярных связей, но не осмелился разъять солнце.

Коробки же с «избытком» задвинул подальше до приезда мамы, чтобы она сама решила их судьбу.

Когда Костя залез в одну из них, взгляда на верхние обложки хватило ему, чтобы понять – его друг сошёл с ума. Вымести Сартра! Джойса! Набокова!!!

– Ну, нет, почему, не всё. Я «Дар» оставил, – возразил Иван.

– Ах, оставил? Ну, спасибо тебе! – негодовал Костя. – Ты вообще, здоров? Ты взгляни хотя бы со стороны на своё мракобесие!

– Почему мракобесие? – удивился Иван. – Мы ведь не зовём в дом людей, которые нам не симпатичны!

В гневе Костя прихватил с собой пару обиженных томов и умчал.

За прореженную библиотеку, за Бэлку с «Чемодановым», да и вообще – за полное неучастие Ивана в жизни планеты Костя презирал своего друга снаружи и боготворил внутренне. В конце концов, ему тоже хотелось однажды стать таким вот упрямцем.

Иван, в свою очередь, понимал Костину маяту, многие силы и вынужденный досуг, от которого вянет характер. «Надо бы пристроить его куда-нибудь, – думал он, – хоть в наш институт. Кем?»

* * *

Как-то раз Иван спросил у Миши, не знает ли тот, как добыть «студенческий» для одного знакомого ребёнка, провалившегося на вступительных, – чтоб не шлялся по улицам, а посещал культурные мероприятия.

Миша взялся помочь.

– Но не даром… – сказал он задумчиво, уводя глаза в потолок. – Даром – нет… С Вас тыква без мякоти!

– Зачем Вам тыква? – удивился Иван.

– А мы на хэлоуин её поставим, – объяснил Миша. – Меня в прошлом году посетитель спрашивает: «А тыква где у вас?» Что я отвечу?

И хотя Иван не нашёл ему тыквы, с октября Костя мог беспрепятственно посещать творческие вечера и мастер-классы, которыми славился их продвинутый вуз.

Никто не одобрил инициативы Ивана. «Лучше бы ты его на работу устроил, – сказала Оля. – Это ты у нас богоизбранный, а нормальным людям пахать приходится. Пусть привыкал бы!» Бабушка вторила ей: «Глупо и безответственно! Ему готовиться к поступлению – а ты его куда послал? На гулянку!»

Иван подумал и согласился. Но раскаяния его были запоздалые. По добытому Мишей пропуску Костя проник в институт и прибился к несостоявшимся однокурсникам. Поискав, во что бы облечь свое аутсайдерство, он взял себе роль художника широкого профиля: писал девицам «в альбом», изрисовывал доски шаржами на сотоварищей и, достав на перемене губную гармошку, перепевал интонации преподов.

Жизнь пошла! Записная книжка его мобильника пополнилась новыми номерами, и вот уж Костя пил шампанское на осенних днях рождения, и чмокал, прощаясь, десяток девичьих щёк. Этот нежный женский обычай – прощания и встречи закреплять поцелуем, уступал, по его мнению, рукопожатию, но всё же был лучше, чем ничего, поскольку символизировал братство.

Костя словно бы очутился в эпицентре приветливости и забыл, что гуляет по институту зайцем. Но однажды произошло событие из рода штормов, разметавшее в клочья его уютное донжуанство и шутовство.

Как-то раз на перемене между парами Костю одолел музыкальный демон. Устроившись на подоконнике, на этой широкой, белой студенческой палубе, он наигрывал публике «Гаудеамус» и что-то жалобное из Бетховена. Костя играл горячо и грязно, уходил в импровизацию, законов которой не знал. Дерзость заменяла ему технику, слух – теорию. Поклонницы были довольны.

В разгар перфоманса и вторгся к нему, без спроса подсел на подоконник его условный однокурсник Женька.

– Я почитал, чего ты там девчонкам пишешь, – начал он дружелюбно. – Очень классно. Мне понравилось. У меня брат – Фолькер, слышал? Нам для сайтов нужны острые авторы.

Слышал ли Костя? Весь путь к институту был увешан рекламой этого ненормального парня. «Экология», «нет – наркотикам», «права животных», а так же «школа игры на гитаре» и «клуб любителей экстремальных видов спорта» – всё было собрано в кучу и букетом преподносилось ошалелому зрителю: записался ли он в добровольцы? Если нет – заходи на «www…».

Женька держался в масть брату и был заметен. Он носил кепки, каски, панамы, шапки и шапочки, водолазные и авиаторские очки, наручные, нашейные и поясные часы, компасы, и прочую дребедень. На время лекций Женька складывал доспехи в рюкзак и становился вежливым рассудительным мальчиком. Впрочем, и в очках, и в касках он тоже был вежлив и рассудителен. Авторитет его подкреплялся тем, что он охотно подвозил сокурсников к метро на своём практически новом «харлее».

В тот день после занятий Женька отыскал Костю и без обиняков признался, что тот ему интересен, нравится, жаль только, парень валяет дурака вместо того, чтобы употребить таланты на дело. А что за дело? Так пойдём, покурим…

Через пару недель знакомства Костя знал историю Жени в подробностях. Женьке жилось не просто. В его семье разразился образцовый конфликт поколений. Отец был художником, трудился «для Бога», полезных знакомств не держал. Заработки искал в областях, удалённых от живописи. Мама работала детским врачом и проклинала свой труд. Профессиональный цинизм не дался ей – она плакала над каждым горем. Так они жили, растя «святых» детей – Фолькера (не Фолькера, конечно, а Пашку – свой «ник» он приобрёл позже) и родившегося четырнадцать лет спустя Женьку. Гром грянул, когда Пашка увлёкся онлайн-маркетингом. Домашние принципы пошли в корзину. Паша поймал удачу, и, держа её за лапы, взлетел быстро и высоко. Несколько лет он пробыл в США, скупая сайты для медиа-компаний, параллельно открывал магазины, покупал и перепродавал «бизнесы». Таинственный внутренний кризис затормозил его деятельность. Он оставил в Штатах большую часть активов и вернулся в Москву, к родным.

За десять лет успешного бизнеса состав его души претерпел изменения. Он вошёл в отчий дом чужаком. Его речь с грамматическими ошибками, с тупым, прямоугольным синтаксисом, подклеенная сленгом и матом, убила последние шансы на воссоединение. Отец выставил сына за дверь – пусть сперва вспомнит русский.

А Женя влюбился в брата! И хотя родители заклинали его не приближаться к адской пропасти Интернета, он всё же приблизился, наклонился, черпнул, нырнул, поплыл… Прошлым летом Фолькер позвал Женьку в своё новое дело.

Собственно, об этом и собирался Женя говорить с Костей, когда пригласил его покурить. Дело было удивительным и родилось не вдруг. После того, как отец выгнал сына из дома, что-то случилось с фундаментальными основами Фолькера. Размагнитилась магнитная ось. Мир накренился, но как-то странно, неправильно для человека, пропахшего долларами. Фолькер продал лодки – свою последнюю буржуйскую страсть, и дачку с причалом на Атлантическом океане. Взамен купил дачку с причалом на канале Москвы, и занялся освоением русскоязычных просторов Сети.

Задачей, которую он поставил себе, было выбить из подростков «попсу и равнодушие». Явный привкус утопии не смутил Фолькера. Он устремился к цели с тем же подвигающим горы упрямством, какое прежде помогло ему сколотить капитал.

Для осуществления задуманного Фолькеру требовались хитрые авторы, гениальные пройдохи, способные, не спугнув, по капле закачивать в юные сердца свежую мысль.

– Почитай, чего мы там пишем, подумай, – заключил Женька. – Надумаешь – скажешь. Всё же и деньги какие-то, и, главное, опыт. Решай!

Лихая история взбаламутила Костю. Он начал изучать Женьку пристально. Целиком – от основ характера до побрякушек, которыми тот был обвешан. Всё это, и характер, и мелочёвка, пришлось ему по сердцу. Косте захотелось меняться, как в детстве. Выторговать себе любым способом Женькины авиаторские очки, а заодно – его ясный рассудок, социально ориентированную совесть и брата Фолькера.

Вскоре Женька пополнил список своих достоинств безупречным выбором подруги. Он выбрал Машу – единственную из девчонок на курсе, которая при встречах не чмокалась и, проявляя сногсшибательную независимость от жизни курса, вязала на переменах шарф. Маша была красавица, но без подиумных наклонностей. Любопытные вишнёвые её глаза и чёлка отсылали к советским фильмам. К тому же, Маша оказалась кем-то вроде сироты и по-сказочному жила у бабушки.

«Как я прошляпил!» – щедро одобрил Женин выбор Костя.

Теперь втроём они частенько отправлялись на канал. Там стоял дом брата, где временно обитал Женя, и качался на пристани катер. Катер – прощальная игрушка Фолькера – был тем хорош, что на нём можно было слушать музыку без ограничения громкости, пить, спать и вообще жить, наконец – выходить в открытую реку. К тому же, его палуба стала сценой, на которой Костя выстоял свои первые чтения.

Все стихи и прозу, сценарии и сюжеты будущих трансжанровых эпопей, какие накопились у Кости в «этюднике», Женя скоро знал наизусть и всерьёз намеревался заняться их продвижением. От такой постановки вопроса Костя пьянел. Он стоял перед Женей с развёрстой грудью: благодарная кровь текла по голым артериям, стучало не защищённое рёбрами сердце.

Об этой вдруг навалившейся удаче, о новых скоростях и перспективах он однажды зашёл рассказать Ивану.

– Я пока что владею собой, но вихрь уже зародился! – докладывал Костя, смеясь от предвкушения, от тепла и озноба, бегущего по душе.

Иван привык, что Костя ощущает свою судьбу как череду вихрей, событийных дуг. Они бывали сокрушительны, эти энергетические ураганчики. К счастью, Иван не мог припомнить, чтобы какой-нибудь из них продержался более полугода.

«Глупый ребенок, – думал он, – опять попался на сахар!»

Вслух Иван высказал предположение, что Костиным социально ангажированным друзьям, вероятно, захочется от него поэм об экологии и формировании гражданского сознания.

– А экология – это плохо? – спросил Костя с вызовом. – А хорошо – что? У окошечка посиживать? Ты Бэлке когда обещал отвезти «Чемоданова»?

«Давным-давно, – подумал Иван. – Давным-давно». Эта пара слов ещё покачалась в его уме и затихла.

– И потом, ты пойми! – горячился Костя. – Там же можно зарабатывать деньги! Если сайт крутой – там, знаешь, сколько рекламы, сколько ссылок всяких!

– Реклама – да. Но ты-то тут причём? – заметил Иван. – У тебя же нет брата, занятого интернет-подвижничеством.

– Брата нет, – согласился Костя. – Но у меня есть шанс. Ты же знаешь – в чём-то я гений. Вопрос – в чём? Помнишь, Холмс говорил – когда артистизм в крови, он может принять самые неожиданные формы! Я так решил – прибьюсь к ним, что-нибудь да выйдет! И ты давай, не тормози прогресс человечества! Совсем отбился от жизни со своими бабушками!

Эту наглость, настеленную на хрупкость, Иван принял с печалью. Он чувствовал, что должен соблюдать золотую грань – не соглашаться, но и не спорить.

– Конечно, я пока никто, – продолжал Костя. – Но я ведь могу принюхаться! Надо принюхаться ко времени и работать безжалостно, выжимать себя буквально до дыр!

– А по-моему, чтобы принюхаться, это надо как раз наоборот – отключить компьютер и дать себе волю, – возразил Иван и, встав, открыл форточку. За стеклом был холодный, пахнущий химией день с дымкой. «Всё-таки хочется посмотреть на осень вблизи, узнать её на собственной шкуре, – думал он. – Хочется в ней пожить. Утеплим с дедушкой дом – переедем совсем на дачу…»

И вдруг на фоне общей грусти ему стало отрадно, что он не отдал Мише тыкву за Костин пропуск. За такую медвежью услугу еще и платить!

Этой осенью Костя забегал к нему часто. «Всё тебе расскажу! – обещал он. – Налей только мне чего-нибудь!»

Иван ставил чайник и садился слушать. Кофе и чай Костя теперь заглатывал залпом, не замечая кипятка, не чувствуя вкуса – настолько увлекало его содержание собственной речи. Его руки не то чтобы дрожали, но были резки, так что пепел пролетал мимо пепельницы. Он курил, как дышал, и всегда у Ивана был для него в запасе блок наилегчайших сигарет. «Хватит издеваться! Я не курю такую дрянь!» – возмущался Костя, но по причинам финансового характера пренебречь дарёным конём не мог.

В эти дни Костя, наконец, сформулировал свою «творческую цель». Он собирался максимально расширить круг общения, знать всё, бывать везде – чтобы из его опыта вспыхивали тексты, способные разжечь даже самые отсыревшие мозги. Всё, что теперь сочинял Костя, предназначалось для сайтов Фолькера. «Наша задача, – провозглашал он, – лупить и будить подростка! Я должен писать так, чтоб идея неравнодушия перестала быть занудной! Чтоб она шкуру подпаливала! Понимаешь – сжечь потребительскую коросту, как старую траву, пусть нормальная, здоровая зелень пойдёт по земле!»

Костин замах огорчал Ивана. Он давно уже не ценил дерзаний. Взамен он пожелал бы Косте маленького, детского творчества, такого, которое не тешит гордость и не влечёт к совершенству. Иван был уверен, что маленькое творчество благословил Бог, тогда как вокруг большого вспыхивают сражения разнонаправленных сил. Нет, он был категорически против, чтобы ребёнок отправлялся на передовую!

Однажды, на всполохе трезвости, Костя сам сказал ему:

– И всё-таки, если я буду слетать с катушек, ты присмотри за мной! Я уж слишком юн и талантлив – такое не каждый выдержит!

– Хорошо, – обещал Иван, – я буду присматривать. Какие у меня полномочия? Бить тебя можно?

Самым трудным в исполнении Костиной просьбы было то, что Иван не знал, когда в следующий раз явится к нему его трудный подросток – завтра или через пару недель, или вообще сгинет. Таким вот было его весёлое «отцовство».

* * *

Середина октября была дымной – горели торфяники. Пахло большим костром. Тысячи подмосковных деревьев сошлись в нём. Проснувшись утром, Иван выглядывал на балкон, в густо-белый воздух, и не находил города. Сознание кренилось, но душистая герань, изгиб плюща, совершенный, как музыка Первой Венской школы, и листва домашних лимонов выручали его разум из дыма.

В дыму антициклона мелькнул его двадцать девятый день рождения. Он купил себе в подарок очиститель воздуха с угольным фильтром и отнёс к бабушке с дедушкой. Позвонили мама, отец, пара родственников и знакомых. Костя не позвонил. Зато пришли Оля с Максом и подарили приличных размеров кактус. Иван был счастлив. «Никаких желаний… – растерянно думал он. – К чему стремиться? Всё есть!»

Такое удивительное положение дел его смутило. Он поискал: чем ещё заняться ему на Земле, чего себе пожелать? Разве что, правда, слетать в Австрию, Бэлке отдать «Чемоданова»?

В этот день, строго обыскав свою чистую совесть, Иван осознал, что жизни, как таковой, у него и нет. Нет динамики, тем более, сюжета, над развитием которого можно было бы поразмыслить. А весь внутренний конфликт сводится к одному вопросу: порядочно ли вот так просидеть отпущенный век у камелька?

Не то чтобы он загрустил от этих мыслей, но как-то растерялся. И потому был рад на следующий день встретить у института Костю – верного источника конфликтов. Вдвоём с товарищем он стоял чуть поодаль студенческой толпы, и они беседовали под сигарету.

– Вот послушай-ка! – крикнул Костя, завидев Ивана и, не здороваясь, как будто только расстались, подтащил его к своему другу. – У нас спор! Допустим, человечество перебесилось! Взялось за ум, обезвредило боеголовки, научилось кормить себя досыта. Что дальше? Куда обратит человек свою творческую энергию? Останутся ли искусства?

Иван слушал, не вникая, но с улыбкой. Ему было приятно, что так весело, с лёту, взяли его в оборот. И приятно было переводить взгляд с бурлящего Кости на его молчаливого друга. Это был Женя, конечно. Точно такой, как описывал Костя – броско одетый, единственный в своём роде. Одно удивило Ивана: лицо Жени было серьёзно и грустно. На фоне такого лица связанная грубой вязкой бейсболка-хаки и несколько пёстрых рубашек, надетых одна на другую, утрачивали свой смысл.

– А! Да это вот Женька! – спохватился Костя и, ладонью прихлопнув Женину кепку, сдвинул её на затылок, чтобы Ивану было лучше видно героя.

Они пожали друг другу руки.

– Мне о вас Костя рассказывал! – улыбнулся Женя.

Старинная вежливость и простота Жениного тона удивила Ивана, но ответить он не успел.

– А вон там, видишь, в жёлтом пальтишке – Машка! – дернул его Костя и кивнул на группу девчонок. – Раз ты здесь – давай уже со всеми тебя перезнакомлю! – Ма-ша! Машк! – гаркнул он и, метнувшись к соседней компании, приволок за руку девочку, черноглазую, с чёлкой, милую, как давняя фотография. Вид её, правда, был вполне себе дерзкий. Через плечо на широком узорном ремне висела вязаная котомка с тетрадками. Какая-то не нынешняя, отважная Маша-санитарка из кино про войну.

Иван заметил: как чудесно смотрит на неё Женя – с терпением, без огня. Как будто на много лет вперёд зарядил свой любящий взгляд и расходовал бережно.

– Сейчас я его тебе представлю, как следует! – вопил тем временем Костя. – Иван, ты кто у нас будешь? Мой друг? Это правда. Но не всё же мерить мной! Кто ты сам по себе? Музыкант? Не слишком, хотя и можешь что-нибудь забацать. Поэт? Несомненно. Ты поэт. Не пишущий. Маша, вот мой друг, поэт, владелец практически собственного бизнеса, прекрасный сын, внук и товарищ!

Маша оглядела его с любопытством (И эта туда же! И этой «вихря» надо! – догадался Иван), вывернула запястье из Костиных пальцев и, ни слова не говоря, ушла. Что до Кости – Ивану хотелось умыть его чем-нибудь. Просто за шиворот бы ему насыпать снегу! Но снега не было, и он простил.

– Так вот! – продолжил Костя свой прерванный монолог. – Допустим, порядок в детской наведён! Нефть кончилась, войны отыграны, добрые роботы насадили леса. Человек сыт, здоров и практически вечен. Как ему выжить в благополучии? Я считаю – человечество первым делом постарается себя тотально проантидепрессировать! Жизнь без хандры как залог благоденствия. Читайте фантастику! И тогда все наши с вами плоды страданий – поэзия, музыка – умрут вместе с тоской. Их нишу займут бестрепетные занятия – домашняя генетика, например. Человек будет сидеть дома и конструировать какое-нибудь растение или насекомое. Наборы для творчества – в любом супермаркете, и там ещё на коробочках картинка – что должно получиться. «Лего» как прообраз искусства будущего!

– Ерунду говоришь, – спокойно возразил Женя. – Даже если с детского сада глушить в человеке тоску по раю – всё равно кого-нибудь да прорвёт. И будет новая эпоха возрождения, и музы, и тоска. Опять же – читайте фантастику.

– Погодите! – удивился Иван. – Вы что, это всё всерьёз?

– Женьк! Расскажи ему про скалы! – крикнул Костя.

– Про скалы? – с сомнением переспросил Женя, и вдруг решительно обернулся к Ивану. – Мой брат Пашка, ну, то есть, Фолькер! Он однажды поспорил со своим компаньоном – настанет ли в истории человечества день, когда никто не будет любить Бетховена? И у них в связи с этим была дуэль на скалах!

Иван представил себе двух мультяшных исполинов, швыряющихся друг в друга горами, и улыбнулся.

– Ничего смешного! – крикнул Костя. – Это старинная шотландская дуэль! Два человека лезут на скалу, кто сорвётся – тот проиграл. Они специально на Кавказ летали!

– Фолькер в юности хотел быть альпинистом-спасателем, – объяснил Женя. – Жил в альплагерях. Кстати, этот «ник» у него с тех самых пор. Он там вытащил одного немецкого экстремала буквально из пропасти. И тот подарил ему своё имя. Так и сказал: мол, дарю на удачу! Вам это, может, странно…

– Да нет, – улыбнулся Иван. – Хорошо. Мне нравится.

– Ну и вот, – продолжал Женя. – А потом его прошибло осознание, что быть альпинистом – это далеко от реальности.

– Жень, а ты кем хотел быть? – вдруг спросил Иван. – Пока тебя не «прошибло осознание»?

– Я хотел, как мама, врачом, – невозмутимо отозвался Женя. – Но мы с Пашкой взвесили и поняли, что это будет не максимальное применение. Я смогу стартовать быстрее и сделать больше, если стану журналистом.

– Теперь понятно, – кивнул Иван.

Женя хотел ещё что-то сказать, но тут в кармане у него запел мобильный. Он взглянул на номер и отступил на пару шагов, поговорить.

– Ну как? – зашептал Костя. – Понял, что за люди! Это тебе не с бабушкой чаи распивать!

Порыв ветра качнул деревья у института, срывая высохшую, бумажную как будто листву.

– Ничего себе задувает! – сказал Иван, взглядывая на мутное небо. В нём не было пока что ни облачка – только горькое молоко дыма. – Наверно, будет циклон. Прибьёт эту муть к земле.

– Да оставь ты свои циклоны! – шёпотом завопил Костя. – Тебя с людьми знакомят, которые, может, целое поколение вытянут из пустоты, а ты насмехаешься!

– Я не насмехаюсь, – сказал Иван. – Я ничего этого не понимаю, Костя. Ни дуэлей на скалах, ни «максимального применения»… – Он посмотрел на Костю, потом на Женю, прижавшего к уху трубку, на группки ребят в вихрах сигаретного дыма. Не то чтобы старым показался он себе среди них, но как будто вне возраста – вне молодости, вне зрелости.

И снова утешительно ему подумалось о приблизившейся непогоде, а там – и о скорой зиме. Как красиво она ляжет на улицы! Но главное, зимой вернётся мама. Старомосковским шагом пройдутся они по белым рекам тротуаров. Жалко, в Москве редко встретишь теперь «белую реку», разве на этой вот улице, слишком старой и хрупкой, чтобы чистить её машинами или доверять гастарбайтерам. Её чистит русский ленивый дворник…

Иван взглянул на вернувшегося Женю, и его мечта оборвалась.

– Никто не хочет поработать в Германии? – произнёс тот озабоченно. – Срочно нужен человек в распределитель для беженцев. Там проживают семьи, желающие получить немецкое гражданство, – объяснил он. – Среди них россияне с Кавказа.

– Что же, они у себя не могут найти сотрудника? – удивился Иван. Но Женя не успел ответить, потому что Костя перебил его воплями, яростно рекомендуя на должность себя.

«Нет, все-таки, поскорее бы зиму», – подумал Иван. Ему захотелось проститься.

– Как вы относитесь к велосипеду? – спросил он у Жени. – По бережку, по горкам?

– Относится, относится! – крикнул за Женю Костя. – У них два горных велика классных! А у Фолькера вообще дельтаплан! Дельтаплан – это вам не велик! Правда, тут, конечно, вопрос – откуда планировать и куда?

– Приезжайте к нам на канал с велосипедами, – протянув Жене руку, сказал Иван. – У нас там такие горки прекрасные – костей не соберешь! Я всех зову – никто не едет.

– Да я знаю. Мы же с вами по реке почти соседи! – отозвался Женя. – Вы извините меня, что я вас тут грузил, – и он сердечно пожал Ивану руку.

Добравшись до дома, Иван действительно вывез из гаража свой велик, потому что не знал, как иначе избыть эмоцию встречи.

День был сухой и дымный, листья хрустели. Их хотелось погладить, поворошить, как собачью шкуру. Иван за то и любил свой велосипед, что он соединял его с прибрежными лесочками, со всей природой и погодой ближнего Подмосковья.

Намотавшись по горкам, он съехал на подмерзающий пляж, сел на корточки и опустил в воду руку. В медленном, словно загустевшем шевелении волны ему послышалась зима. Когда рука замёрзла, Иван поднялся, бесчувственной ладонью сжал руль и покатил домой.

«Везёт же мне – велик, речка! – тихо торжествовал он. – Никакой интернет-ответственности! Спасибо, Господи, что не вводишь во искушение, но избавляешь…»

И всё-таки, катя себе по дорожке домой, он чувствовал в сердце осадок встречи. Тревожный песочек на дне. Как если бы и Женя этот, и легендарный Фолькер, занятый спасением душ из виртуальных бездн мегаполиса, были розыгрышем. Зачем-то прикинулись ребята. А на самом деле они нормальные дети, пьют, снимают квартиру на четверых, в наушниках у них долбит какая-нибудь ерунда и на всё им плевать, на что только можно плюнуть.

Вечером Ивану позвонил Костя и сообщил: они с Машей и Женей ждут его у Нескучного сада, чтобы вместе ехать в клуб. Там Фолькер сегодня ночью проводит мероприятие в поддержку своего проекта.

– Давай! Хоть посмотришь! – настойчиво звал Костя. – Ну, действительно, хоть будешь знать!

– Костя, я не хочу, – сказал Иван.

– Что значит, не хочешь? Боишься на жизнь напороться? – набросился Костя.

– Не боюсь. Просто – не хочу, – сказал Иван и, дослушав Костины вопли, повесил трубку.

* * *

Утренний ветер не подвёл. В эту ночь к ним в город вошла осень. Иван физически ощутил её вторжение в дом, во все помещения и предметы. Его пробрал озноб. Он ясно понял: можно любить природу в осеннюю пору – оголяющиеся деревья, стынущие реки, пожухший луг, но не саму Осень. Осень враждебна жизни. Ей можно и должно противостоять душевным теплом и личной волей к весне.

«Завтра с бабушкой заварим мяту. Уже пора», – решил Иван и, укрыв себя мыслью о летнем чае, заснул спокойно.

Вхождение осени не было его фантазией. Под утро наплыли тучи. Посыпал дождик и прибил дым к земле. Воздух пропах мокрой сажей, и Ивану сделалось жаль душистого октября своего детства – какого уже много лет не удавалось вдохнуть.

В институт он почти не заходил, и ребят не встречал. Только однажды забежал по звонку научного руководителя – тому потребовалось что-то срочно перевести с немецкого, – и в гардеробе на крючках увидел жёлтое Машино пальтецо.

Костя не звонил. То ли обиделся, а может быть, это «вихрь» так плотно держал его в своей воронке, что даже на миг вырваться, проведать старого друга, не удавалось.

Какое-то время Иван надеялся на скорое возвращение мамы, но она не спешила. И вышло, Иван остался один-одинёшенек в компании своих стариков.

Чтобы как-то противостоять осенней дрёме, он собрался подольше бывать в офисе, задумал проект расширения, и даже обсудил его начерно с коммерческим директором. Но вдруг стало стыдно и скучно.

Тогда, не позволяя себе расходиться, смирив и скуку, и стыд, Иван принялся осваивать гитару. Он открывал ноты на какой-нибудь простенькой фуге Баха, и, уйдя в игру, ощущал, как движение пальцев по струнам успокаивает внутренние весы.

С той же терапевтической целью он взялся за приготовленные заранее книги и начал с Карамзина. Карамзин был читан им когда-то, но весь просыпался через решето памяти. Иван брал с полки один из томов и читал с любого места. Правда, уже минут через десять откладывал и шёл посмотреть в окно.

«Скоро совсем в руки книги не возьму», – догадывался он, но перспектива разучиться читать его не пугала. Вероятно, тогда ещё больше его заинтересует улица, берег Клязьмы, разнообразие погод. Уж погода-то в непрочном мире будет всегда! Вот возьмёт он велосипед и по всяческой милой погоде помчится. Где тут скука?

Две недели сыпал дождь, муча бабушкины и дедушкины суставы, а однажды повалил снег, сбил и заморозил листья. В окно Иван видел свою, как туман застоявшуюся по дворовым рощам жизнь: из гаражей выезжали машины, среди них Олина, гружёная сонным Максом; расходились по остановкам пешеходы.

А бывало, усилием взгляда он переставал различать подробности улицы, и брал общий план. Настолько общий, что ему становилось видно, как голубая атмосфера умиротворяет горячий ком Земли. Тут мысль о Фолькере, об этой тревожащей душу жизненной альтернативе вылезала на свет, и приходилось бежать от неё под крыло Карамзина и гитары.

«Как же растормошиться?» – гадал Иван, и уже стал подумывать, не сменить ли ему к зиме велосипед на сноуборд? Но тут, как спасение, в Москву с небес свалился Андрюха – его самый старинный друг.

Стартовав от песочницы, они почти четверть века двигались рядышком. Их соединяла привязанность детства и лирический взгляд на жизнь. Но детство далеко, а лирика – нестойкий аромат. Однажды Андрей разослал своё резюме по европейским конторам. Он работал в сфере рекламы, обладал бесценным даром «свежего восприятия», к тому же был человек общительный и подвижный. Для начала его пригласили в Варшаву, затем он штурмовал Копенгаген и оттуда перелетел в Париж. Как он сам признавался в нечастых звонках, жилось ему пусто и суетно.

«Так что ж ты сидишь там!» – досадовал Иван и гадал о причинах невозвращенья: всерьёз ли увлекла его работа? Или затянули любовные приключения? А может, просто климат там веселее? Иван спрашивал своего друга напрямик, но никак не мог отфильтровать из его болтовни весомое. Наконец, скорбное осознание пришло: он разучился дружбе с Андреем.

Заграница ближайших людей обступила Ивана, как вражеский флот, но он был ещё тот «варяг». «Фигушки, сами вы вернётесь…» – ворчал он и никуда не собирался, не покупал билетов, не листал путеводителей. Какое-то осеннее упрямство, солидарность с дождём, охватывали его, он чувствовал, что его дела – дома.

Андрей прилетел в среду, на короткую деловую встречу, и следующим днём возвращался в Париж. Встретиться они не успевали, зато Иван был первым, кому Андрей позвонил, приземлившись на московскую землю.

– Мне нужны твои паспортные данные! – потребовал он.

– Это еще зачем? – насторожился Иван.

– Билет тебе хочу забронировать – вот зачем! Завтра со мной полетишь! У тебя Шенген на год – мне Ольга Николаевна сказала. Так что не отвертишься!

«А что ещё остается делать? – оправдывался Андрей, пока его друг справлялся со стрессом. – Другого выхода нет! Приходится хватать Ивана за шиворот и заталкивать в самолёт, потому что самостоятельно, без рукоприкладства, тот в столицу Франции, конечно, не переместится!»

Отчасти признав правоту Андрея, Иван обдумал положение дел: бабушка с дедушкой находились в полосе хрупкой стабильности. Надо надеяться, за три дня с ними ничего не случится. «К тому же, – подумал он, – из Парижа одним днём можно будет смотаться в Вену, Бэлке отдать “Чемоданова”». И пошёл искать паспорт.

* * *

Андрей поджидал друга у входа в аэропорт. Иван издали улыбнулся его светло-русым волосам, кирпичной кофте и прелестному дорожному саквояжу из жёлтой кожи.

Но улыбка оказалась преждевременной. Они не виделись год, и вскоре Иван со смущением и скорбью признал: Андрей изменился. Черты обострились, с них словно сошёл русский сон. Лицо стало тоньше, взгляд внимательней. Большая мера детства, отпущенная ему, наконец, пошла на убыль. К тому же Иван заметил в Андрее некий дружеский автоматизм – улыбку, кивок.