Он припарковался прямо под большим фирменным знаком, извещавшим мир о том, что здесь располагается «Кент Фармацевтикалз Лимитед». На стоянке для посетителей находилась лишь одна машина, и, несмотря на усталость, Клиффорд остановился и восхищенно оглядел ее. Ему всегда нравилась красивая техника, и сейчас перед ним был алый сверкающий «хантемен» новейшей модели с откидным верхом, элегантными крыльями и блестящим хромированным радиатором.
      Хмм… В следующий раз — что-нибудь в этом роде, если повезет!.. Он оторвался от машины, поймав себя на том, что теряет время, и вошел в апартаменты фирмы.
      «Кент Фармацевтикалз» была преуспевающей фирмой, и ее заново отстроенные и переоборудованные менее десяти лет назад корпуса отвечали самым современным требованиям.
      В огромной пустынного вида приемной не было никого, кроме секретарши Кента. У нее был все тот же потерянный взгляд, отличавший всех, так или иначе включенных в выматывающую борьбу против Чумы. Когда Клиффорд вошел, ее лицо немного просветлело.
      — Добрый вечер, доктор Клиффорд! Редко доводится видеть вас последнее время. Как поживаете?
      — Работаю как проклятый, — лаконично ответил он. — Рон здесь?
      — Да, но в данный момент он водит гостя по нашим лабораториям. Приехал какой-то человек из Балмфорт Латимер.
      Клиффорд насторожился.
      — Балмфорт Латимер? Не то ли это местечко, где был зарегистрирован самый первый случай Чумы?
      — То самое. Он сказал, что у него есть какие-то гипотезы… — Ее глаза внимательно и тревожно изучали лицо Клиффорда, и вдруг она спросила: — Доктор, как миссис Кент? Дурные новости?
       «О Боже, неужели это заметно по моему лицу?»
      Не было смысла лгать, и он устало произнес:
      — Боюсь, что так. Она умерла примерно час назад.
      — Боже мой, какой ужас… Мистер Кент знает?
      — Ему должны были позвонить из больницы. Я… — Клиффорд проглотил комок в горле. — Я пришел, чтобы выразить ему свои соболезнования. — Он подумал, до чего пустыми и стерильными были эти слова. — Как вы думаете, скоро уйдет этот человек?
      — Не знаю. — Она обернулась и застыла. — О, вот и он!
      На другом конце приемной из кабинета Рона Кента вышел мужчина с темными волосами, слегка тронутыми сединой, и осторожно прикрыл за собой дверь. Он пошел прямо в выходу, едва кивнув на прощание секретарше и швейцару. По прямой осанке и официальной манере держаться Клиффорд определил его как отставного военного. За последние двадцать лет большая часть вооруженных сил была распущена, и многие офицеры, уйдя в отставку, осели в спокойных провинциальных городах, где платили более высокие пенсии.
      Селектор на столе секретарши отдал какое-то распоряжение, и, выслушав его, девушка ответила:
      — Да, мистер Кент. Но только что прибыл мистер Клиффорд, и…
      Но Клиффорд не стал дожидаться приглашения и уже был у двери кабинета.
      Рон сидел за столом, сцепив толстые пальцы и склонив рыжеволосую голову. Когда Клиффорд вошел, Кент не шевельнулся.
      Клиффорд смущенно прочистил горло и рискнул заговорить:
      — Я полагаю, тебе уже известна новость?
      Словно в замедленной съемке, Рой качнул головой вперед, затем назад.
      — Я просто хотел сказать тебе, что мне страшно жаль…
      Рон заставил себя поднять на него глаза.
      — Можешь не говорить мне, Клифф, я знаю. Входи, садись.
      Клиффорд послушался, и Рон продолжал:
      — Мне очень хотелось быть там. До самого конца. — В его тоне послышался отдаленный упрек.
      — Поверь мне, Рон, это абсолютно невозможно. Кроме того, от этого вряд ли была бы какая-то польза. Никогда нельзя с уверенностью сказать, когда наступит конец. Утром, как я и сказал тебе, Лейла чувствовала себя хорошо. Около полудня она вдруг впала в коматозное состояние, и… — он тяжело покачал головой.
      — Сейчас, ее, наверное, уже кремировали, — монотонно произнес Кент.
      — Боюсь, что да. До тех пор, пока мы не научимся обращаться с Чумой, нам придется соблюдать все возможные меры предосторожности. После случая с тем бедолагоя, который работал у нас в морге…
      Он оборвал себя, ужаснувшись той чепухе, которую нес, но Рон, похоже, его не слышал. Он взял ручку и стал вертеть ее в своих коротких пальцах.
      — Спасибо, что пришел, Клифф. Я оценил это, тем более, что знаю, как ты загружен работой и… о, проклятье. — Ручка сломалась, и он с остервенением швырнул ее в корзину для мусора.
      — Господи, лучше бы я продолжал практиковать! Лучше бы я делал что-то, а не сидел здесь, сходя с ума!
      — Ты на своем месте, — горько сказал Клиффорд. — Как ты думаешь, что мы реально делаем! Ничего! Чума поступает по своему усмотрению! Да, нам удалось спасти нескольких больных, находившихся в пограничном состоянии, но мы до сих пор не можем с уверенность сказать, кто будет жить, а кто умрет. Ей-богу, я не уверен, что мы спасли хоть одного пациента, который не мог бы поправиться сам. И, в конечном счете, эту проблему могут решить только твои люди. Мы используем лекарства, но даешь их нам ты. — Он ощутил потребность сменить тему, так как этот разговор слишком огорчал их обоих. — Что за человек только что вышел от тебя?
      — Его зовут Борган. — Рон потер глаза кончиками пальцев, потряс головой, словно хотел прояснить ее, и взял сигарету из коробки. Яростно откусив ее кончик, он продолжил:
      — Он из местечка Белмфорт Латимер. Помнишь, один из первых зараженных Чумой работал садовником? Борган нанял его за пару недель до того, как он заболел.
      — Он сообщил тебе что-либо ценное?
      — Конечно же, нет, — пренебрежительно скривился Рон. — Я и не ожидал услышать от него что-нибудь путное, хотя он и пытался чем-то оправдать свое желание посмотреть лабораторию. Впрочем, спасибо на том, что это отвлекло меня.
      Рон зажег спичку и выплюнул дым, словно он был отвратительным на вкус.
      — Он… он военный, не так ли? — спросил Клиффорд, отчаянно стараясь поддержать умирающий разговор.
      — Какого дьявола мне знать? Думаю, что да. Похож на офицера, — он пожал плечами.
      — Послушай, — вспомнил вдруг Клиффорд. — Кажется, ты говорил мне сегодня утром по телефону о каких-то успехах? Боюсь, я был слишком занят, чтобы обратить на это должное внимание, но у меня сложилось впечатление, что…
      — О, ты имеешь ввиду К-39, — сказал Рон. — Успех — это слишком сильно сказано, но кое-какой прогресс есть. — Он расслабился в кресле. — Это уже известный тебе кризомицетин.
      — Кризомицетин? Но я сам пробовал этот препарат, и от него было не больше толку, чем от пантомицина, пенициллина и…
      — Ты знаком с нашим биохимиком, Вилли Джеззардом? — перебил его Рон. — Ну так вот, примерно год назад он сказал мне, что собирается синтезировать серию производных от кризомицетина — в десять раз большую, чем от пенициллина. Но это было безумно дорого, и нам пришлось прикрыть его работу до тех самых пор, когда разразилась эпидемия Чумы. Теперь я дал ему карт-бланш и неограниченное финансирование. И вот он делает успехи. Господи, если бы я послушался его год назад! Может быть, Лейла была бы сейчас жива!
      — Перестань! — проскрежетал Клиффорд, привстав с кресла. С минуту они напряженно смотрели друг другу в глаза, потом Рон тяжело вздохнул и впервые стряхнул пепел.
      — Знаю, — пробормотал он. — И о том, что слезами горю не поможешь, и о том, что после драки кулаками не машут… О, забудь об этом. Я тоже постараюсь. Некогда скулить, тем более сейчас, когда мы добились все же кое-каких успехов. К-39 имеет тридцатипроцентный тормозящий эффект, который держится четыре-пять дней.
      Клиффорд присвистнул.
      — Чудеса! Я на собственном опыте убедился, что можно дать один и тот же препарат двум пациентам, после чего один из них выздоравливает, в другой — нет. Иногда чувствуешь себя просто шаманом… Но тридцать процентов — это кое-что. Да, во многих случаях это сможет вытащить больного с того света, а защитные механизмы организма закончат работу. А как насчет побочных эффектов?
      — Конечно же, они есть, — фыркнул Рон, — иначе над чем еще мы, по-твоему, сейчас работаем? Даже не испытывая на ком-нибудь этот препарат, мы точно знаем, что он вызовет лихорадку пятой степени и общий отек из-за увеличения проницаемости клеток. Но мы знаем также то, что этот препарат всегда убивает бациллу Чумы и не всегда убивает пациента.
      — Тогда почему…
      — Почему мы не сообщали никому эту новость? Пошевели мозгами, парень! Почти три месяца мы провозились с этой Bacterium Mutabileи до сих пор не смогли зафиксировать повторную фазу ее адаптивного цикла. Господи, это все равно, что делить иррациональную дробь! — Он выпустил облако дыма. — О, этот микроб оказался крепким орешком. Известно ли тебе, что он может жить в среде, на девяносто пять процентов состоящей из его же собственных экскрементов? В своем развитии он проходит через короткую вирусную фазу, когда он ни что иное, как голый ген; есть у него также три большие вирусные фазы и несметное число бактериозных фаз. И есть еще фаза псевдоспоры, в которую он может переходить из любой другой. Находясь в этой фазе, он занят ни чем иным, как почкованием, и при этом у больного отсутствуют какие бы то ни было симптомы! И к тому же…
      — Я знаю, как вам трудно, — мягко перебил его Клиффорд.
      — Вот поэтому-то мы и не спешим обнародовать результаты своей работы. Потому что в данный момент мы можем сказать только то, что микроб легко адаптируется буквально во всему. На ранних стадиях исследования мы кормили их сульфаниламидами. Теперь они съедают пинту на завтрак и смеются над нами! Одно время нас сильно обнадежил антитоксин скарлатины: девять поколений погибли под его воздействием. Но десятое устояло!
      — И это все тот же микроб, а не лабораторная мутация?
      — Черт возьми, да он сам по себе есть мутация! Безостановочная, в каждом поколении! Это молекула, в которой закодированы основные признаки этого организма и которая может маскироваться и принимать любую форму. Это молекула устойчива почти к любым ядам, способным погубить организм пациента. Мы можем нейтрализовать ее с помощью краски — ты, наверное, знаешь об этом. Оранжевый цвет свидетельствует о необратимых изменениях в молекуле — можно считать ее нейтрализованной. Но дело в том, что краска нейтрализует также гемоглобин и еще шесть жизненно важных ферментов. А Вилли Джеззарду удалось сделать вот что: он каким-то образом заместил левую группу радикалов молекулы правой, и… Черт, да что я взялся тебе рассказывать! Я ведь уже не первый год полирую стул на административной работе и не уверен, что еще сумею перевязать растянутую лодыжку. Давай спустимся в лабораторию, и ты услышишь все из первых уст. Они были страшно недовольны визитом Боргама, но ты — совсем другое дело!

      Модернизация лаборатории в «Кент Фармацевтикалз» означала прежде всего систему дистанционного управления всеми опасными экспериментами, подобную той, что использовалась для работы с радиоактивным материалом. Джеззарда и троих его помощников отделяла от самой лаборатории герметичная стеклянная стена, по периметру которой располагались многочисленные рычаги управления искусственными руками, поблескивавшими по ту сторону стекла, словно никелированные ноги огромного паука. Две другие стены были заняты компьютерными терминалами, дисплеями и множеством приборов, которые Клиффорд видел впервые.
      Джеззард сидел спиной к пневматическим дверям, сосредоточенно изучая стопу карт Великобритании, исчерченных голубым мелком.
      — Не обращайте на нас внимания, — сказал Рон, входя. По его поведению никто бы не догадался, что совсем недавно он потерял жену. До тех пор, пока Чума воспринималась лишь как интеллектуальный вызов, оставался шанс добиться объективных результатов. Клиффорд восхитился его умению держать себя в руках.
      Джеззард оторвал взгляд от карты;
      — Вернулся, Рон? О, Клиффорд! Какими судьбами?
      В первое мгновение Клиффорд удивился тому, что Джеззард, с которым они встречались лишь однажды, сразу узнал его, но затем вспомнил, что неоднократно слышал о его великолепной визуальной памяти.
      — До меня дошли слухи о вашем успехе с К-39. Это с ним вы сейчас работаете?
      — Со всей К-серией. — Джеззард кивнул на стеклянную стену. — В общей сложности шестьдесят семь производных. Но К-39 — самый перспективный вариант из всей серии, здесь вы правы.
      Он снял очки, быстро протер их рукавом халата, и, немилосердно отогнув уши, вернул на место.
      — Ну как там, Фил, варится? — спросил он у одного из помощников, который неотрывно наблюдал за чем-то в бинокуляр. — Знакомьтесь: это Фил Спенсер, а это — Сесил Клиффорд.
      Молодой ассистент, взлохмаченный и довольно утомленный на вид, ответил со сдержанным оптимизмом:
      — Я полагаю, закипает!
      Он оторвался от бинокуляра, чтобы внести данные в компьютер, жестом приглашая Клиффорда занять его место. Прильнув к бинокуляру, Клиффорд стал фокусировать его, пока не увидел знакомые очертания чашки Петри, наполненной розоватой питательной средой. На ее поверхности виднелись четыре группки бактерий, расположенных симметрично под прямым углом к кусочку золотистого кристалла кризомицетина.
      Он потянул на себя рычаг манипулятора, и объектив плавно переместился к соседней чашечке Петри, затем к следующей. Это была серия К-39 — девять чашек, в каждой из которых содержалась микробная масса на разных фазах развития и выросшая в разной питательной среде. Клиффорд заметил, что, независимо от фазы, размножение шло довольно-таки вяло, а в центре возле кристалла оно не происходило вообще.
      Впечатленный, он вернул бинокуляр Спенсеру.
      — Весьма многообещающе! — сказал он Джеззарду.
      — Если бы не один маленький недостаток, — кисло ответил тот.
      — Только что вы видели девять десятых всего существующего в мире ДДК.
      — Девять десятых чего?..
      — ДДК! Ди-декстро-кризомицетина. Того самого вещества, которое и дает эффект, насколько я понимаю. Исходная молекула содержит два левосторонних радикала, которые не только не наносят вреда бактерии, но даже утилизируются ею. Весь фокус состоит в том, чтобы активизировать пару правосторонних радикалов. Но ДДК не существует в природе, а синтезировать его невероятно трудно. В результате синтеза получается в лучшем случае четверть процента чистого вещества, а отделить его кажется просто невозможным! И все же придется это сделать. Потому что это единственный просвет в темном туннеле, который затягивает всех нас…
      Он потянулся и зевнул в голос.
      — Кстати говоря, Рон, — продолжил он, — я рад, что ты вернулся. Этот малый из Балтимор Латимер напомнил мне об одной гипотезе, которую и я собираюсь проверить. Знаешь, что это такое? — он постучал по карте на столе.
      — Похоже на карты Министерства Здравоохранения, где они ежедневно отмечают распространение эпидемии, — ответил Рон.
      — Верно. Но, как известно, они начали публиковать их только через две с половиной недели после начала эпидемии, когда число жертв уже перевалило за тысячу. Вот эта — первая, — он вытащил одну из карт, на которой мелом были отмечены Лондон и Бирмингем. — Я как следует рассмотрел их, а компьютер как раз заканчивает анализ тенденций, на которые они указывают. А что, если нам попробовать экстраполировать эти тенденции в обратном направлении?
      Он нажал кнопку, и на небольшом мониторе появилось изображение карты, которое начало быстро меняться. Нанесенные мелком линии стали таять, сжиматься, превращаясь в скопление точек, все более и более изолированных друг от друга, пока на карте не осталась одна-единственная точка.
      Джеззард присвистнул.
      — Черт меня побери! — сказал он. — Я и не думал, что с первого раза так получится! Смотрите, эта точка находится в пределах… даже меньше, чем за десять миль от Балтимор Латимер!
      — Вы хотите найти первого носителя? — не вполне понимая, спросил Клиффорд.
      — Можно сказать, что так, — согласился Джеззард.
      — Минутку! — воскликнул Рон. — Людям из министерства пришло в голову заняться этим в первую очередь, но потом они пришли к выводу, что в разгар эпидемии разброс случаев был слишком велик…
      — О, я исхожу не из официальных отчетов, — оборвал его Джеззард. — Я же сказал, что хочу экстраполировать тенденцию назад. И вот результат, — он указал на оставшуюся точку. Кроме того, кто сказал, что был один-единственный носитель?
      — Как думаешь, Клиффорд, есть что-нибудь в этом? — с сомнением спросил Рон.
      — Думаю, есть, — ответил Клиффорд, вспомнив свой недавний разговор с Теккереем. — Мне кажется, что нужно, немедленно сообщить обо всем этом в Министерство.
      — О’кей, я позвоню им и поручу кому-нибудь переписать твои выкладки, — сказал Рон Джеззарду. — Если, конечно, ты не возражаешь.
      Джеззард так дернул головой, что очки едва не слетели с его носа.
      — О Боже! Не думаешь ли ты, что я озабочен первенством в публикации этого материала? Тем более сейчас, когда мы столкнулись с чем-то абсолютно новым?! Ты, должно быть, шутишь!
      — Ты уверен, что это нечто абсолютно новое? — спросил Клиффорд.
      — О, это нечто настолько новое, что я даже сомневаюсь, могло ли оно развиваться на нашей планете. Да, очень может быть.
      На мгновение повисла тишина, затем Клиффорд подал голос:
      — Но не могло же оно попасть к нам из космоса. Сейчас в моей палате выздоравливает один астронавт, и я знаю, насколько основательна его поправка. Кроме того, сегодня я разговаривал с полицейским, который…
      — Знаю, знаю, — недовольно замахал на него руками Джеззард. — Я не то имел ввиду. Я хотел сказать, что оно не могло развиться на нашей планете само по себе.
      Он с вызовом взглянул на каждого из собеседников.
      — Сами подумайте: нам не удалось заразить этим вирусом обезьян! И в то же время, он легко распространяется среди людей. Если бы этот микроб попал на Землю из космоса в виде споры, он обязательно поразил бы какое-нибудь животное, разве не так? Но получается, что он живет и размножается только в человеческих тканях! Сопоставьте это еще и с тем, что до сих пор эпидемия ограничивается Великобританией, и…
      — Ты хочешь сказать, что этот вирус создан искусственно? — не выдержал Рон. — И что он был намеренно распространен?
      — Не такая уж смешная идея, — заявил Джеззард. — Тебе же известна заболеваемость на данный момент: примерно каждый десятый.
      Из них еще одна десятая часть умирает. Если так будет продолжаться, мы потеряем один процент населения — шестьсот тысяч! Это уже начало сказываться на экономике, потому что даже те, кто остается в живых, около месяца проводят в стационаре, и еще два месяца длится восстановительный период…
      — Ради Бога! — взмолился Рон. — И кто же, по-твоему, этот злодей?
      — Есть у меня кое-какие догадки… Весь этот век мы живем в неблагополучном мире. Зная, что мы разоружились, демобилизовали большую часть наших вооруженных сил, враг мог… — он смущенно умолк.
      — Твоя работа — искать средство против Чумы, — неожиданно начальственным тоном сказал Рон, — а не выдумывать параноидальные теории на эту тему! Надеюсь больше никогда ничего в этом роде не слышать от тебя. Нам пора, Клифф, уже почти пять, а они хотят поскорее освободиться и уйти домой.
      Покраснев, Джеззард возразил:
      — Что касается меня, то я не спешу уйти отсюда. Я собираюсь оставаться здесь до полуночи с перерывом на ужин.
      — А я думал, что сегодня дежурит Дилис, — сказал Рон, кивая в сторону девушки.
      — Так оно и есть, — отозвалась та, не поднимая головы. Но я буду рада компании.
      — Дело ваше, — пожал плечами Рон.
      Когда пневматическая дверь бесшумно закрылась за ними, Кент смущенно сказал:
      — Не придавай этому значения. Джеззард — один из лучших наших специалистов, хотя ему и свойственны некоторые причуды. Он происходит из старого военно-морского семейства, и наш психиатр считает, что Джеззард воспринимает борьбу с Чумой как настоящий крестовый поход, сублимируя таким образом свойственную его натуре тягу к насилию. Я думаю, на нем сказывается напряжение последних недель. Но что касается его теории в целом, то должен признаться, что она звучит адски правдоподобно, не находишь?
      Клиффорд собрался что-то ответить, но из кармана Рона раздался сигнал. Пробормотав извинения, он вытащил рацию и слушал с полминуты.
      — Не слишком веселые новости, — заметил он, кладя рацию обратно в карман и поджимая губы.
      — Что стряслось на этот раз? Новая вспышка эпидемии?