Фата-Моргана - ФАТА-МОРГАНА 8 (Фантастические рассказы и повести)

Нести лекарство в массы — да, это прекрасная идея, об этом, кстати, говорит и клятва Гиппократа, но медик должен мыслить практически. Невозможно обеспечить медицинское обслуживание всем. Лечить одному воспаление уха, а другому триппер, все равно, что выливать антибиотики в реку. Результат незаметен. С людьми же, имеющими шансы на бессмертие, дело выглядело иначе. В этом случае спасение жизни имело смысл. Это даже могло дать ему отсрочку, когда она понадобится, а отсрочки могли перерасти в бессмертие.
      Впрочем, перспективы были не очень-то розовыми. Лучшим способом было бы придумать такое, благодаря чему он стал бы человеком, которого стоит охранять. Тогда благодарные избиратели проголосуют за наделение его бессмертием. Именно потому Гарри и решил специализироваться в гериатрии.
      Самое главное — это синтез. Мир не может вечно зависеть от Картрайтов. Они были слишком эгоистичны и предпочитали скрывать свое случайное бессмертие, нежели через равные промежутки времени сдавать некоторое количество крови. Если проведенный Фордайсом статистический анализ работ Локка верен, в мире достаточно Картрайтов, чтобы дать бессмертие 50 000 человек — и число это будет возрастать в геометрической прогрессии, по мере того как будут рождаться новые Картрайты. Если бы только они не были такими самолюбивыми…
      До сих пор их нашли всего столько, чтобы обеспечить бессмертие ста или двумстам людям — никто точно не знал скольким. Они могли давать свою бесценную кровь только в небольших количествах, и из нее получали ничтожные части гамма-глобулина, содержащего иммунизирующий агент. Даже применяя самое точное дозирование, приходилось ограничивать доступ к вакцине очень небольшим числом самых необходимых людей. Так поступали еще и потому, что иммунизация имела временный характер и сохранялась от тридцати до сорока дней. Если же удастся синтезировать протеины крови…
      Он медленно шел к выходу на улицу, минуя размещенные по обеим сторонам длинного коридора кабинеты со стоящими в них диагностическими лежанками. Потом остановился между жезлами Эскулапа, поддерживающими потолок прямо над воздушным занавесом, закрывающим доступ летней жаре, зимним холодам, пыли и болезням города.
      Здание клиники боком касалось стены Медицинского Центра. Напротив возвышалось высокое ограждение завода, производящего бронированные машины, экспортировавшиеся потом в пригороды. Именно отсюда Центр получал свои санитарные машины. Чуть дальше находилась вторая, меньшая пристройка, и на ее крыше красовалась неоновая надпись: ЗАКУПКА КРОВИ. У входной двери висело еще одно, меньшее объявление: «Сегодня платим 5 долларов за пинту».
      Уже через несколько минут техники банка крови будут трудиться в поте лица, вонзая иглы в покрытые шрамами вены предплечий рабочих, которые после знаменующего конец работы свистка начнут проходить через лабораторию, расходуя свои жизненные силы. Многие из них вернутся еще до того, как пройдут две недели, другие, менее многочисленные, — через два месяца. Избавиться от них невозможно, они будут делать все: торговать удостоверениями личности, сдирать кожу с внутренней стороны предплечий, чтобы замаскировать след недавнего укола, клясться, что шрамы остались после инъекций антибиотиков…
      А потом они одним глотком выпьют апельсиновый сок — некоторые дети сдавали кровь только потому, что никогда прежде не пили сока — схватят свои пять долларов и помчатся к ближайшему торговцу нелегальными антибиотиками и другими лекарствами.
      Или отдадут их знахарю, чтобы смазал бальзамом какого-нибудь пожилого инвалида или пробормотал заклинания над умирающим младенцем.
      Ну что ж, граждане тоже нужны, об этом не следует забывать. Они представляли собой огромный источник иммунологических препаратов, а сами были отданы на милость различных болезней, возникающих от нужды, невежества и грязи. Благородные нуждались в гамма-глобулине своих граждан, в их антителах. Благородным требовалась сыворотка крови, которую производили тела граждан, вакцины, производимые благодаря реакциям их организма.
      За банком крови стена Центра резко поворачивалась, и дальше начинался город. Город не умирал, он уже был мертв.
      Деревянные дома превращались в груды гниющих развалин, доходные дома рассыпались, и лишь кое-где стояли фрагменты стен. Стены из алюминия и магния были поцарапаны и побиты, повсюду царило запустение. Однако, подобно тому, как свежие побеги пробивают в лесу слой мертвых листьев, так и город рождался снова. Из досок, собранных на свалках, строили двухкомнатную хибару; за руинами доходного дома стоял кирпичный домик, а металлические стены превратились в ряд шалашей.
      Замкнутый круг, подумал Гарри. Из смерти рождается жизнь, кончающаяся гибелью. Только человек может вырваться из него. От предыдущего города остались только окруженные заборами заводы и обширные комплексы больничных зданий. Они высились за своими стенами — высокие, могучие и безжалостные. На стенах в оранжево-красных лучах солнца поблескивали бронированные сторожевые вышки.
      Зазвучали свистки разных тонов и громкости, создавая удивительный, пугающий контрапункт, гармонирующий с видом заходящего солнца. Было в этом что-то первобытное и возбуждающее, что-то напоминающее дикую церемонию с целью умолить богов вернуть солнце.
      Ворота свернулись, открыв отверстия в стенах завода, и рабочие хлынули на улицу — мужчины и женщины, дети и старики, слабые и сильные. Они были чем-то похожи друг на друга: оборванные, грязные и испуганные — жители города. Им бы надо чувствовать себя несчастными, но обычно они были веселы. Если от реки еще не тянуло смогом, они смотрели вверх, на голубое небо, и смеялись без причины. Дети под ногами родителей играли в пятнашки, крича и смеясь, и даже старики снисходительно улыбались.
      Это здоровые благородные всегда были степенны и озабочены. Что ж, это вполне понятно: те, что живут в неведении, могут веселиться. Гражданам незачем переживать о здоровье или бессмертии. Впрочем, это просто превосходило возможности их понимания. Они появлялись, как поденки, чтобы беззаботно полетать и умереть. Знание же несло с собой заботы, за бессмертие требовалось платить.
      Настроение Гарри улучшилось, когда он подумал об этом. Видя толпы граждан, не имевших ни малейшего шанса на бессмертие, он сразу понимал свое превосходство. Его воспитывали на пригородной вилле, вдалеке от болезней и отвратительных испарений города, с младенчества ему был обеспечен тщательный медицинский контроль. За его спиной были четыре года средней школы, восемь лет обучения медицине и почти три года интернатуры.
      В борьбе за бессмертие это давало ему явное преимущество, и он считал, что беспокойство и тревога — справедливая цена за это.
      За стенами взвывали сирены, и Гарри повернулся. Ворота Медицинского Центра свернулись.
      Сначала выехал эскорт на мотоциклах. Люди на улицах разбегались под стены, оставляя свободной полосу посреди мостовой. Полицейские небрежно проехали рядом с ними — здоровенные парни с фильтрами в ноздрях, надменностью в прикрытых очками глазах и с револьверами, висящими на бедрах. Полицейский — это да! — подумал Гарри. И если приписываемые им успехи у женщин только на одну десятую соответствовали истине, не было женщины — начиная с гражданки и кончая дамами из пригородов — которые могли бы устоять перед ними.
      Ну что ж, пусть развлекаются. Он выбрал более безопасный и верный путь к получению бессмертия. Немногие полицейские добились его.
      За мотоциклистами появилась санитарная машина. Ее бронированные люки были закрыты, автоматическое сорокамиллиметровое орудие нервно искало цель. Позади ехала на мотоциклах очередная группа полицейских. Внезапно над колонной появился вертолет, что-то сверкнуло в лучах солнца и превратилось в ряд небольших округлых предметов, отделяющихся от машины и падающих на улицу. С тихими хлопками они лопались один за другим, ложась вдоль всей колонны. Полицейские повалились на мостовую, как марионетки, у которых перерезали ниточки. Сила инерции еще тащила их вперед, а мотоциклы затормозили и останавливались.
      Санитарная машина остановиться не смогла. Переехав тело одного из мотоциклистов, она ударилась о мотоцикл, столкнув его с дороги. Сорокамиллиметровое орудие нервно подергивалось, пытаясь поймать вертолет в радарный прицел, но машина летела над самыми крышами и исчезла, прежде чем прозвучал хоть один выстрел. Гарри почувствовал резкий, пронзительный запах, голова его как будто распухла и стала удивительно легкой. Улица накренилась и выпрямилась снова.
      В толпе за санитарной машиной кто-то взмахнул рукой, что-то мелькнуло в воздухе и разбилось о крышу машины. Во все стороны брызнуло пламя: оно стекало по бортам, проникая в амбразуры и смотровые щели, его втянуло в воздухозаборник.
      Следующую минуту ничего не происходило. Все это напоминало живую картину — машина и балансирующие мотоциклы, полицейские и ближайшие граждане, лежащие на мостовой, зеваки, пламя, рвущееся вверх, клубы черного, жирного дыма…
      Открылась боковая дверь машины, и, пошатываясь, вышел медик. Он судорожно стискивал что-то в одной руке, пытаясь другой погасить лижущее его белую куртку пламя. Граждане смотрели молча, никто не спешил помочь ему, но никто и не мешал. Из толпы _вышел черноволосый мужчина, поднял руку с чем-то темным и опустил ее на голову медика.
      До Гарри не доносился ни один звук, все заглушал рев работающих на медленных оборотах двигателей мотоциклов и санитарной машины.
      Пантомима продолжалась, и он был частью аудитории, которая смотрела, как медик падает, мужчина останавливается, голыми руками сбивает пламя, вынимает из руки медика предмет, который тот сжимал, и смотрит на дверь машины.
      Гарри заметил, что в ней стоит девушка. С этого расстояния он видел только, что она темноволосая и стройная.
      Огонь на машине погас, девушка стояла в дверях, не двигаясь. Мужчина, стоявший около лежащего медика, взглянул на нее и начал было поднимать руку, но остановился, опустил руку, повернулся и исчез в толпе. Прошло всего две минуты с тех пор, как завыли сирены.
      Граждане молча двинулись вперед, девушка повернулась и отступила в глубь машины. Граждане забрали у полицейских одежду и оружие, а из машины черную сумку и запас медикаментов, подобрали своих лежащих товарищей и исчезли.
      Это смахивало на колдовство. Минуту назад улица была полна народу, а в следующий момент на ней не осталось никого.
      За стенами Медицинского Центра вновь завыли сирены, и это словно сняло заклятие с Гарри. Он побежал по улице, крича что-то бессмысленное.
      Из санитарной машины вышел маленький худенький мальчик, не старше семи лет, с коротко подстриженными светлыми волосами, темными глазами и смуглым лицом. Одет он был в потрепанную, некогда белую тенниску и обрезанные выше колен джинсы.
      Он вытянул руку в сторону машины, а из двери навстречу ему высунулась желтоватая ладонь с пальца-ми, как когти, и рука, похожая на перекрученную ветку, сплетенную вьющимися, как лианы, шнурами голубых вен. Это была рука очень старого человека, стоявшего на негнущихся, как ходули, ногах. Его волосы были тонкими и белыми, как шелковые нити, кожа на лице и черепе напоминала сморщенный пергамент. Лохмотья туники Свисали с костлявых плеч и согнутой спины, закрывая бедра. Мальчик медленно и осторожно вывел старика на мостовую. Старик был слеп, его плоские темные веки прикрывали пустые глазницы. С трудом наклонился он над медиком, ощупал его голову. Потом подошел к полицейскому, перееханному санитарной машиной. У него была раздавлена грудная клетка, и когда он пытался втянуть воздух в легкие, на его губах лопались пузырьки розовой пены.
      В сущности, он был уже мертв. Медицина была бессильна при таких тяжелых и обширных повреждениях.
      Гарри схватил старика за костлявую руку.
      — Что ты хочешь делать? — спросил он.
      Старик не шевельнулся. Он подержал руку полицейского в своей ладони, потом выпрямился под аккомпанемент трещащих суставов.
      — Я лечу, — ответил он голосом, похожим на скрип наждачной бумаги.
      — Этот человек умирает, — сказал Гарри.
      — Мы все умираем, — ответил старик.
      Гарри взглянул на мотоциклиста: тот дышал с меньшим трудом, а может, ему только показалось?
      Именно в этот момент подбежали санитары с носилками.
 
      Гарри с трудом нашел кабинет декана. Медицинский Центр занимал площадь нескольких сотен городских кварталов, его увеличивали под влиянием каких-то особых, непонятных импульсов. Никто и никогда не планировал, что он будет таким большим, но вдруг достроили крыло, когда не хватило мета для лабораторий, потом еще одно, затем переходы, коммуникационные артерии — внизу, вокруг, через самый центр…
      Его проводником был светящийся указатель, ведущий через никак не обозначенные коридоры, и Гарри пытался запомнить дорогу, но напрасно. Оказавшись на месте, он вложил указатель в замок бронированной двери, тот всосал его, и дверь открылась. Как только Гарри вошел, она вновь захлопнулась и закрылась на засов. За дверью оказалась пустая приемная, у одной из стен на металлической, прикрепленной к полу скамье сидели мальчик и старик из санитарной машины. Мальчик с любопытством взглянул на Гарри, потом стал смотреть на свои сложенные ладони.
      В некотором отдалении от них сидела на скамье девушка, похожая на ту, что стояла в дверях машины, но Гарри казалось, что та была пониже и помоложе. Лицо ее было бледно, и только глаза при виде его вспыхнули какой-то необычной мольбой, а затем снова угасли. Гарри окинул взглядом ее мальчишескую, еще не сформировавшуюся фигуру. Одета она была в простое, подпоясанное в талии коричневое платье, и Гарри подумал, что вряд ли ей больше двенадцати—тринадцати лет.
      Динамик, видимо, уже не первый раз повторил вопрос:
      — Фамилия?
      — Доктор Гарри Эллиот, — ответил он.
      — Подойдите для идентификации.
      Он подошел к стене, рядом с находящейся в глубине помещения дверью, и приложил ладонь к вмонтированной в нее плите. В его правый глаз сверкнуло светом — сравнивался узор сетчатки.
      — Прошу положить все металлические предметы в контейнер, — приказал динамик.
      Гарри заколебался, затем вынул из кармана блузы стетоскоп, снял часы, освободил карманы брюк от монет, перочинного ножа и гипноизлучателя.
      Что-то щелкнуло.
      — Фильтры, — сказал динамик.
      Гарри вынул из ноздрей фильтры и тоже положил их в контейнер. Девушка наблюдала за ним, но, когда он взглянул в ее сторону, отвернулась. Дверь открылась, он вошел, и дверь закрылась снова.
      Кабинет декана Мока находился в великолепной комнате длиной в тридцать и шириной в двадцать футов и был обставлен в викторианском стиле. Мебель, особенно сделанный из желтого дуба стол со шкафчиком красного дерева для врачебных инструментов, выглядела подлинным антиквариатом.
      Комната впечатляла богатством обстановки, однако Гарри предпочитал модерн двадцатого века. Его чистые линии, стеклянные и хромированные части производили приятно эстетическое впечатление. Кроме того, это был стиль зарождения медицинской науки — периода, когда человечество начало понимать, что хорошее здоровье — это не случайность, что его можно купить, если люди захотят за него заплатить.
      Гарри уже приходилось видеть декана Мока, но он не разговаривал с ним.
      Его родители не могли этого понять, считая, что раз он врач, то тем самым равен по рангу всем работникам Медицинского Центра. Он постоянно объяснял им, насколько велико это место и как много людей в нем работало: 75 000–100 000 — только статистики знали точно. Однако это не помогало, они по-прежнему не могли его понять, и Гарри прекратил попытки объяснить что-либо.
      Декан его не знал. Одетый в белую блузу, он сидел за столом, изучая бумаги Гарри, проецируемые на вкладке из матового стекла.
      Черные волосы декана начинали редеть, ему было почти восемьдесят, хотя выглядел он моложе. Он был из хорошей генетической линии и имел репутацию отличного врача. Протянет еще лет двадцать, подумал Гарри, даже без уколов долголетия. Разумеется, к тому времени, принимая во внимание его должность и достижения, ему наверняка дадут отсрочку.
      Мок вдруг взглянул вверх, и Гарри опустил глаза, но все-таки успел заметить в глазах Мока что-то вроде страха или отчаяния.
      Этого Гарри понять не мог. Налет действительно был дерзким, под самыми стенами Центра, но ведь в этом не было ничего нового. Налеты уже бывали и наверняка будут совершаться и дальше. Если появляется что-то ценное, неблагонадежные люди пытаются это украсть. Во времена Гарри такойценностью были лекарства.
      Мок наконец заговорил:
      — Значит, ты видел этого человека? Ты мог бы опознать его, если увидишь снова или если тебе покажут хороший солидограф?
      — Да, сэр, — ответил Гарри. Почему Мока так взволновало это дело? Ведь он уже рассказывал обо всем главному врачу и коменданту полиции.
      — Ты знаешь губернатора Вивера? — спросил Мок.
      — Бессмертный!
      — Не в том дело, — нерешительно прервал его Мок. — Ты знаешь, где он живет?
      — Во дворце губернатора. Сорок миль отсюда, почти строго на запад.
      — Да, да, — сказал Мок. — Ты отнесешь ему известие. Известие. Груз похищен. Похищен. — Мок имел обыкновение нервно повторять слова, и приходилось слушать внимательно, чтобы не потерять нить рассуждений. — Пройдет неделя, прежде чем мы подготовим следующий транспорт, неделя. Не знаю, как мы сумеем его доставить. Не знаю. — Последние две фразы Мок пробурчал себе под нос.
      Гарри пытался понять, для чего все это. Отнести губернатору известие?
      — Почему вы не позвоните ему? — бездумно спросил он.
      Вопрос вырвал Мока из задумчивости.
      — Подземные провода перерезаны. Перерезаны. Нет смысла их чинить. Люди, которых мы посылали для этого, гибнут, и даже если им удается, на следующую ночь провода перерезают снова. Радио и телевидение глушатся. Приготовься. Тебе придется поспешить, чтобы добраться до юго-западных ворот до комендантского часа.
      — Но ведь меня впустят, — если я покажу пропуск, — сказал Гарри, ничего не понимая. Спятил он, что ли?
      — Я тебе не сказал? Не сказал? — Мок провел рукой по лбу, словно убирая паутину. — Ты идешь один, пешком, переодетый гражданином. Конвой был бы полностью уничтожен. Уничтожен. Мы пытались. Три недели у нас нет связи с губернатором. Три недели! Он наверняка начинает беспокоиться. Нельзя допустить, чтобы губернатор начал беспокоиться, это нездорово.
      Только теперь Гарри понял смысл приказания декана.
      — Но мой район…
      Мок нетерпеливо махнул рукой.
      — Губернатор может сделать для тебя больше, чем дюжина комиссий. Больше.
      Гарри закусил губу и начал перечислять, загибая пальцы.
      — Мне понадобятся: фильтры в нос, малый медицинский набор, пистолет…
      Мок покачал головой.
      — Ни в коем случае. Это не будет соответствовать твоей роли. До дворца губернатора ты доберешься не потому, что будешь хорошо защищаться или лечить свои раны, а потому, что будешь хорошо изображать гражданина. День или два без фильтров не уменьшат твоей продолжительности жизни. Ну как, доктор? Пройдешь?
      — Клянусь бессмертием! — взволнованно ответил Гарри.
      — Хорошо, хорошо. И еще одно. Ты возьмешь с собой людей, которых видел в приемной. Мальчика зовут Кристофер, старик называет себя Пирсом. Он что-то вроде знахаря. Губернатор просил прислать его.
      — Знахаря? — недоверчиво спросил Гарри.
      Мок пожал плечами. По его лицу можно было понять, что он считает это восклицание бестактным, но Гарри не мог остановиться и продолжал:
      — Если бы устроили пару показов для этих обманщиков…
      — То клиники были бы еще более забиты, чем сейчас. Сейчас. Они играют положительную роль. И кстати, что мы можем сделать? Он не называет себя врачом, говорит, что он целитель. Не применяет лекарств, не оперирует, не дает советов… К нему приходят больные, и он их касается. Касается их. Можно ли это назвать врачебной практикой?
      Гарри отрицательно покачал головой.
      — А что делать, если больные уверяют, что излечились? Пирс ничего подобного не говорит. Ничего. Он не берет никаких гонораров. Никаких. Если больные ему благодарны и хотят что-то дать, кто может им запретить?
      Гарри вздохнул.
      — Мне нужно будет спать, и они убегут. Мок насмешливо улыбнулся.
      — Слабый старик и мальчик?
      — Девушка довольно проворна.
      — Марна? — Мок полез в ящик стола и вынул серебряный обруч, состоящий их двух половинок, соединенных шарниром. Он бросил его Гарри, тот подхватил обруч и осмотрел.
      — Это браслет. Надень его.
      Действительно, выглядело это как браслет. Гарри пожал плечами, надел его на запястье и защелкнул. Сначала ему показалось, что он слишком велик, но внезапно браслет сжался. Кожа под ним начала чесаться.
      — Он настроен на браслет, который сейчас на руке девушки. Настроен. Когда она будет от тебя удаляться, запястье у нее начнет зудеть, и чем дальше она уйдет, тем сильнее это будет. Так что вскоре она вернется. Я бы надел такие же браслеты мальчику и старику, но они действуют только парами. Парами. Если кто-то попытается снять браслет силой, девушка умрет. Умрет. Браслет соединен с нервной системой, и ключ только у губернатора.
      Гарри взглянул на Мока.
      — А мой?
      — То же самое. Для тебя это будет сигнальным устройством.
      Гарри глубоко вздохнул и посмотрел на свое запястье. Ему казалось, что серебро поблескивает, как холодные глаза змеи.
      — А почему один из них не надели медику?
      — Надели. Пришлось ампутировать руку, чтобы спасти его.
      Мок повернулся к столу, и кадры микрофильмов вновь замелькали на экране. Через минуту он поднял голову и, казалось, удивился, что Гарри не сдвинулся с места.
      — Ты все еще здесь? Иди. Если хочешь успеть до комендантского часа, не теряй времени.
      Гарри повернулся и пошел к двери.
      — Берегись вампиров, — крикнул ему вслед декан Мок. — И избегай охотников за головами.
 
      Еще до того, как они дошли до юго-западных ворот, Гарри разработал способ передвижения их небольшой группы, способ, который был одинаково неудобен для обеих сторон.
      — Торопитесь, — говорил он. — До комендантского часа осталось несколько минут.
      Девушка посматривала на него и отводила взгляд, а Пирс, который и так двигался быстрее, чем ожидал Гарри, говорил:
      — Спокойно. Мы успеем.
      Никто из них не хотел спешить. Тогда Гарри резко ускорял шаги, обгоняя остальных. Запястье его начинало чесаться, потом щипать жечь и болеть. Чем дальше позади оставалась Марна, тем сильнее становилась боль. Тогда мысль, что она испытывает то же самое, поддерживала его.
      Вскоре боль начинала ослабевать, и, даже не глядя в ту сторону, Гарри понимал, что сломал ее сопротивление. Он оглядывался, зная, что она идет футах в двадцати за ним, предпочитая терпеть, чем подойти ближе.
      Тогда он останавливался и ждал старика. В первый раз она прошла мимо, но вернулась, когда боль стала слишком сильной. В других обстоятельствах Гарри счел бы Марну прелестным созданием. Она была стройна и изящна, со светлой кожей и правильными чертами, а контраст между черными волосами и голубыми глазами был просто поразительным. Однако она была молода, озлоблена и связана с ним ненавистным для нее образом.
      Они добрались до ворот за минуту до закрытия.
      По обе стороны, насколько хватало глаз, тянулось колючее ограждение, полностью окружавшее город. По ночам через него пропускали ток высокого напряжения, а между двумя рядами сетки бегали собаки.
      Однако граждане каким-то образом выбирались из города, создавая банды, и нападали на беззащитных путников. Это была одна из опасностей.
      Начальник охраны был темнокожим благородным средних лет. В свои шестьдесят он уже потерял надежду на бессмертие и теперь старался взять от жизни все, что ему оставалось. В число его развлечений входило и издевательство над более слабыми.
      Он взглянул на голубой дневной пропуск, затем на Гарри.
      — Топека? Пешком? — От хохота его большой живот затрясся. Наконец благородный закашлялся и перестал смеяться. — Если вы не попадете в лапы вампиров, вас схватят охотники за головами. А за головы сегодня платят двадцать долларов. Правда, только за головы изгнанников, но ведь они не говорят. Наверняка не говорят, если их отделить от тела. Но я знаю, что вы собираетесь сделать. Вы хотите присоединиться к волчьей стае. — Он сплюнул на тротуар рядом с ногой Гарри.
      Гарри с отвращением убрал ногу. Глаза охранника вспыхнули.
      — Так вы пропустите нас? — спросил Гарри.
      — Пропущу ли? — Начальник посмотрел на часы. — Не могу, уже начался комендантский час.
      Гарри машинально нагнулся, чтобы посмотреть.
      — Но ведь мы пришли до… — начал он, но кулак охранника ударил его за ухом, и юноша едва не упал.
      — Вернись, откуда пришел, и останься там, ты, вшивый гражданин! — заорал охранник.
      Гарри машинально потянулся к карману, в котором всегда держал свой гипноизлучатель, но карман был пуст. На языке его крутились самые страшные проклятия, но он не осмелился даже пикнуть. Он не был уже доктором Эллиотом, не был им до тех пор, пака не доберется до дворца губернатора. Он превратился в Гарри Эллиота, гражданина, которого каждый мог ударить кулаком и который должен быть счастлив, что это всего лишь кулак.
      — Но если, — продолжал охранник, — вы оставите девушку заложницей… — Он закашлялся.
      Марна отпрянула, случайно коснувшись при этом Гарри. Впервые, несмотря на тесную, особую связь, соединявшую их в боли и освобождении, они соприкоснулись, и с Гарри что-то произошло. Его тело рефлекторно отпрянуло, как от раскаленного стерилизатора.
      Гарри обеспокоенно заметил, что Пирс, ориентируясь по голосу, идет в сторону охранника. Вытянув руку, он шарил ею в воздухе, потом коснулся мундира стражника, его плеча и вел ее вниз, пока не дошел до ладони. Гарри стоял неподвижно, сжимая кулаки, ожидая, когда охранник ударит старика. Однако благородного остановило уважение к возрасту, и он только удивленно смотрел на Пирса.
      — Слабые легкие, — прошептал Пирс. — Будь внимателен. Воспаление легких может убить до того, как антибиотики успеют помочь. А в левом нижнем конце начинается рак…
      — Эй ты… — Стражник резко отдернул руку, но в его голосе звучал страх.
      — Рентген, — прошептал Пирс. — Не тяни.
      — Я… у меня ничего не болит, — выдавил охранник. — Ты пробуешь меня испугать. — Он кашлянул.
      — Избегай усилий. Сядь. Расслабься.
      — Почему… — Он закашлял сильнее и движением головы указал на ворота. — Идите, — сказал он. — Убирайтесь и сдыхайте!
      Кристофер взял старика за руку и вывел за ворота. Гарри схватил Марну — снова это прикосновение — и, то ли помогая ей идти, то ли подталкивая, прошел с ней через ворота, внимательно следя за охранником. Однако того интересовали гораздо более важные для него вопросы.
      Как только они вышли, ворота с грохотом опустились. Гарри словно с отвращением выпустил Марну. Они вышли на правую часть заброшенной шестиполосной автострады. Некогда великолепная поверхность выщербилась и потрескалась, из трещин торчала высокая густая трава. По обе стороны росли сорняки, высокие, как молодые деревья, тут и там спокойно покачивались окруженные желтыми лепестками большие коричневые колеса подсолнуха.
      А дальше тянулись руины того, что когда-то называлось пригородом. Когда-то от города его отделяла лишь нарисованная на карте линия, не было никаких заборов. Когда его построили, дома, оставшиеся за ним, вскоре развалились.
      Настоящие пригороды находились гораздо дальше. Поначалу важнее расстояния оказалось время езды на машине, затем полета на вертолете. И наконец жизнь города кончилась. Стало ясно, что город превратился в рассадник болезней и канцерогенных факторов, и тогда его связь с пригородами была прервана. В город тянулись транспорты с продуктами и сырьем, из города вывозили готовую продукцию, но никто больше туда не приезжал, разве что в медицинские центры. Они сосредоточились в городе, поскольку именно там находились источники их сырья: кровь, органы, болезни, тела, на которых можно было экспериментировать…
      Гарри шел перед Кристофером и Пирсом, рядом с Марной, но девушка не смотрела на него. Она шла, глядя перед собой, словно была совершенно одна. Наконец Гарри сказал:
      — Слушай, я не виноват. Я этого не хотел. Почему бы нам не стать друзьями?
      Она коротко взглянула на него.
      — Нет!
      Стиснув губы, он немного отстал — пусть ее пощипет. Какое ему дело до того, что тринадцатилетняя девчонка его не любит.
      Небо на западе меняло цвет с пурпурного на темно-фиолетовый. Ничего не шевелилось среди руин и на дороге, они были одни в этом океане разрушений. С тем же успехом они могли быть последними людьми на опустевшей Земле.
      Гарри вздрогнул. Вскоре станет трудно находить дорогу.
      — Поторопитесь, — сказал он Пирсу, — если не хотите провести ночь здесь — среди вампиров и охотников за головами.
      — Иногда бывает и худшее общество, — прошептал Пирс.
      Прежде чем они добрались до мотеля, воцарилась глухая безлунная ночь, а старые пригороды остались далеко позади. Территория мотеля была погружена во тьму, светилась только большая неоновая реклама «МОТЕЛЬ», надпись поменьше: «Свободные места», а у ворот в ограждении на коврике третья гласила: «Добро пожаловать».
      Гарри как раз собирался это сделать, когда Кристофер резко сказал:
      — Доктор Эллиот, посмотрите! — Палкой, поднятой с земли в полумиле отсюда, он указал направо, в сторону ограждения.
      — Что там? — рявкнул Гарри. Он устал, нервничал и был ужасно грязным. Внимательно вгляделся в темноту. — Мертвый кролик.
      — Кристофер хотел сказать, что ограждение находился под напряжением, — объяснила Марна, — а коврик, на котором ты стоишь, металлический. Думаю, нам не стоит сюда заходить.
      — Вздор! — решительно ответил Гарри. — Вы что, хотите остаться здесь, на милость всем, бродящим по ночам? Я уже останавливался в таких мотелях, и все было в порядке.
      Кристофер протянул ему палку.
      — И все же лучше вам нажать кнопку этим.