Там были такие цвета, о которых я и не подозревал, цвета столь умопомрачительные, настолько полные жизни и сияния, цвета, опровергающие все наши представления о яркости, что, казалось, они звучат, как самые высокие октавы этого мира мечты, по которому я путешествовал в состоянии бесконечного изумления. Мир постоянно изменялся. Дорога начала двигаться. Она была как река, которая текла навстречу нашему движению. Идти стало трудно. У меня заболели ноги, я почувствовал нечеловеческий голод, и с каждым шагом чувствовал, что сдаюсь. Я-то думал, что путешествие в другой мир будет легким.

— Мы разве дошли до самого конца?

— Да, — ответил дух, идя так, словно не существовало никаких расстояний.

— Но ты сказал, что у дорога нет конца.

— Это правда, — ответил дух.

— Но как это может быть правдой?

— С определенной точки зрения вселенная видится состоящей из парадоксов. Но все они разрешаются. Вот в чем состоит функция противоречия.

— Я не понимаю.

— Когда ты сможешь все увидеть со всех точек зрения, ты, может быть, начнешь что-то понимать.

— А ты можешь это?

— Нет.

Папа встал со стула и вырос надо мной. Его дыхание пронеслось, как суровый ветер, в том мире, где я странствовал. Ветер взбодрил меня, и я почувствовал себя светлым. Каждый раз, когда истощение грозило совсем меня поглотить, этот ветер словно поднимал меня в воздух. Дух не дал мне улететь и опустил на землю.

— Не улетай, — сказал дух. — Если ты улетишь, я не буду знать, где ты приземлишься. Здесь много непонятных вещей, которые могут поглотить путника. Здесь много пожирателей духов и всяких монстров из иных миров. Держись твердой земли.

Папа закашлялся, и я споткнулся о зеленый ухаб на дороге. Мы двинулись дальше и вскоре подошли к началу оранжевой долины. Цвета долины постоянно менялись. Она становилась то синей, то серебряной, но когда я в первый раз ее увидел, она была оранжевой. Деревья с плодами в виде человеческих голов росли на дорожных склонах. Некоторые лица я узнал. Плоды эти падали, головы катились по земле, и солнце расплавляло их так, что они превращались в искрящуюся воду, которая текла к корням деревьев, и новые лица появлялись в виде прекрасных плодов на ветвях. Этот процесс падения и созревания, казалось, шел очень быстро, и я видел, как некоторые лица умирали и возрождались за несколько моих шагов.

В основном долина была населена странными существами. Вместо лиц у них были маски, которые становились все прекраснее, чем дольше я на них смотрел. Возможно, эти маски и были их лицами. По обоим склонам долины стояли дома. Под землей у существ были дворцы и культурные центры. Акрополь вместе с поразительным кладбищем висели в воздухе. В самой долине существа трудились, не покладая рук.

— Что они все делают? — спросил я.

Папа склонился ниже, его лицо приблизилось к моему. Он дотронулся до меня, и я вздрогнул.

— Они строят дорогу.

— Зачем?

Папа взял меня за руки. Я почувствовал холод и начал дрожать. Папа дышал мне прямо в лицо, и ветер кружил мне голову так, что меня стало затягивать в открытый космос, и в конце концов духу пришлось схватить меня за волосы.

— Они строят эту дорогу уже две тысячи лет.

— Но они не много построили.

— Я знаю. Они построили только два фута этой дороги.

— Но ведь они так много работают.

— Ну и что из этого?

— Кажется, что все, что они делают — это строят дорогу.

— Без сомнения.

— Но зачем они ее строят?

Папа дотронулся до моего лица, и его руки обожгли меня. Он потряс меня. Я почувствовал, как хрустнули суставы. Голова неистово заходила взад-вперед. Он пристально посмотрел мне в глаза. Некоторые обитатели долины прекратили работу и повернули свои лица-маски в нашу сторону. Папа бросил меня обратно на кровать, встал и вышел из комнаты. Люди продолжили работу.

— Потому что у них есть одна самая изумительная мечта.

— Какая мечта?

Выходя из комнаты, Папа с силой захлопнул за собой дверь, и этот резкий удар сотряс меня всего.

— Они жили вечной жизнью, эти лица на больших деревьях, но они устали от вечности. И однажды солнце расплавило их в драгоценную влагу. Они стали такими вот существами, людьми в масках. Однажды их пророк сказал им, что есть другие миры, и эти миры — там, наверху. Пророк говорил об определенных людях. Великих людях, которые не знают своего величия. Пророк назвал этот мир Раем и сказал, что они должны построить туда дорогу, чтобы можно было приходить к этим людям, а те могли бы приходить к ним. Таким образом, люди смогли бы дополнить друг друга и связать нити судьбы в нашем мироздании.

— А почему пророк назвал тот мир Раем?

— Потому что люди, о которых он говорил, были мертвецами.

— Но откуда у мертвецов могут быть пророки?

— Есть много способов быть мертвым. Кроме того, мертвец — это вовсе не то, что ты думаешь.

— Продолжай говорить то, что ты говорил.

— О чем?

— О том, почему пророк назвал тот другой мир Раем.

— Потому что те люди из долины были мертвыми. Рай бывает разным для разных людей. Они хотели жить, стать более живыми. Они хотели познать сущность боли, они хотели страдать, чувствовать, любить, ненавидеть, превозмогать ненависть, они хотели быть несовершенными, чтобы всегда иметь перед собой то, к чему стремиться, что есть красота. Они хотели познать и пережить чудо. Смерть слишком совершенна.

— Так почему же у них ушло столько времени, чтобы построить так мало?

— Многое из того, что сказал пророк, они не поняли. Он сказал, что дорога не может быть закончена.

— Почему?

— Пророк имел в виду, что в тот момент, когда строительство завершится, все они погибнут.

— Почему?

— Я полагаю, что им просто станет нечего делать, не о чем мечтать, и у них не будет потребности в будущем. Они погибнут от совершенства, от скуки. Дорога — это их душа, душа их истории. Вот почему, когда они заканчивают какой-нибудь большой участок или же забывают слова пророка и начинают думать, что они завершили все строительство, случаются землетрясения, в них ударяют молнии, начинают извергаться невидимые вулканы, реки сходят на них и затопляют долину, ураганы разрушают их земли, а дорога скрючивается в три погибели и разрушает себя, или же сами люди становятся нетверды в духе и начинают переделывать дорогу во что-нибудь другое, или сходят с ума и начинают войны и бунты, калеча все и вся — тысячи вещей сбивают их с толку и разрушают то, что они создали, и тогда приходит новое поколение и опять начинает с развалин.

Я посмотрел на дорогу другими глазами. Она была короткая, но чудесной работы. Это была работа настоящих мастеров искусства, почти как в храме, прекрасная вне всяких определений, созданная из самых драгоценных камней мира, из бериллов и аметистов, выложенная мрамором, ослепляющая искусно выделанной бирюзой.

— Откуда здесь такая красота?

— Потому что каждое новое поколение начинает с нуля, но вместе с тем новым поколениям достается все бывшее. Они знают все предыдущие ошибки. Они, может быть, и не знают того, что знают, но они делают все с этим знанием. Они знают планы своих предшественников, изначальные намерения, самые первые мечты. Каждое новое поколение должно восстановить для себя изначальный проект. Люди становятся мудрее, но не намного. Возможно, сейчас они стали продвигаться еще медленнее и могут наделать серьезных ошибок. Вот такие они люди. У них есть неопределенные мечты, но они втянуты в вечность борьбы. Ничто не может разрушить людей, кроме них самих, и они никогда не закончат эту дорогу, которая есть их душа, и они не знают об этом.

— Так почему же ты им не расскажешь?

— Потому что на них лежит великое проклятие забвения. Они глухи к тому, что должны знать лучше всего на свете.

— А можно, я им скажу?

Дух сурово посмотрел на меня. Мы уходили в долину все глубже и глубже. Когда мы дошли до самой низины, цвет снова превратился из оранжевого в темно-красный. Солнце стадо синим. На небе виднелись созвездия, и каждая звезда, яркая и пульсирующая, имела свой оттенок. Красноту всему придавал свет. Эта краснота начала раздражать меня, но затем она превратилась, к моему величайшему изумлению, в восхитительный золотой оттенок, пронизываемый мерцанием багровых огней. Долина была изумительным местом. Мы оказались среди ее обитателей, строивших дорогу. Пока они работали, стуча инструментами по земле, по металлу, шлифуя драгоценные материалы, из которых они делали дорогу, отовсюду исходила прекрасная музыка. Музыка творилась ударами их инструментов, она шла от самой их работы. Идя среди обитателей золотой долины, я испытал редкое чувство безмятежности. Люди ничего не говорили, и им не надо было ничего говорить. Свет исходил из их глазниц. Этот свет был мне понятен. Люди собрались вокруг нас и повели в свои дома. С нами обращались как с почетными гостями, как с людьми, приход которых был предсказан оракулом. Нам дали еду, к которой дух приказал мне не притрагиваться, но которую все его три головы ели с великим наслаждением, в то время как я стал еще больше мучиться от голода. Мой живот забеспокоил наших хозяев. Они решили устроить в нашу честь большое празднество на несколько дней. Они совершенно неправильно истолковали пророчество, имея в виду наше прибытие, словно мы и были теми, кого они ждали, и когда празднество подходило к концу, в комнату вошла Мама и начала плакать. Вошел Папа и закричал на меня, и его ярость стала громом, ливнями и ураганами. Теперь люди начали смотреть на нас как на дурное знамение и на причину несчастий. Они были так разочарованы, что решили принести нас в жертву на алтаре из золота во имя тех самых почитаемых пророков, которых они всегда неправильно истолковывали.

— Нам пора уходить, — сказал дух.

Мама плакала надо мной, взывая ко мне простыми словами любви, и меня это немного тронуло. Дождь пошел с такой силой, что затопил дома в долине. Река, бешено забурлив в предвкушении новых разрушений, ринулась по земле, разворотила дома, повалила деревья и разрушила участки только что отстроенной дороги. Дух схватил меня и повел через развалины. Акрополь превратился в руины. Время внезапно ускорилось на этой земле, и на развалинах буйно зацвели гелиотропы, ирисы, вьюны и лилии. Город стал пахнуть мертвой землей. Люди были в глубокой скорби, но не по семьям и детям, погибшим во время наводнения, а по разрушенной дороге. Их плач доносился отовсюду. Солнце на этот раз приобрело цвет чистой белизны. Небо было черное. Звезды были пьяны излучением своих неописуемых цветов. Дорога, строившаяся две тысячи лет, лежала в развалинах, люди проклинали свою судьбу, некоторые из них, окончательно сбившись с пути, кончали жизнь самоубийством, и их тела сжигали у корней зловещих деревьев. Воины принялись искать нас, наивно полагая, что только наши смерти смогут оживить власть их древней мечты, вернуть величие их пути. Когда дух вел нас через тайные туннели в водной стихии, снова вверх на землю, нас атаковала группа воинов. Они кидали в нас камни, стреляли стрелами и палили из ружей. Мы спасались бегством. Меня ранило в живот. Рана подкармливала кровью мой голод. Я крикнул воинам:

— За что вы на нас нападаете? Это же не наша вина…

— Замолчи! — сказал дух.

Я не слушал его.

— …ваша дорога все равно никогда не будет закончена! — крикнул я.

Едва только я сказал эти слова, тут же утонувшие в общем шуме и плаче, как вдруг прогремел устрашающий раскат грома.

— Ты дурак! — сказал дух.

— Почему?

Гром снова разразился над нашими головами, молния пронзила землю, и прямо перед нами разверзлась чудовищная расселина. На другой стороне расселины продолжалась наша дорога. Расселина была самым низким местом на нашем пути.

— Потому что, — сказал дух. — ты вызвал гнев у их бога.

— Как?

— Бог не хочет, чтобы они поняли то, что говорил пророк.

— Так почему же он позволил пророку сказать это?

— Потому что это правда.

— Ты имеешь в виду, что их бог не хочет, чтобы они знали правду?

— И да, и нет. Они будут знать то, что им нужно знать, тогда, когда им нужно будет это узнать. Только боги знают правду. Только все боги, ставшие одним Богом, могут знать всю правду. Люди сами должны стать богами, но пока они не готовы к этому и еще не будут готовы многие тысячелетия. Кроме того, не очень-то хорошо иметь множество богов в одном мироздании. И поэтому люди знают лишь то, что им нужно. Когда им понадобится знать больше, они будут искать и найдут. А ты как думаешь — хорошо ли знать все, когда находишься только в самом начале строительства великой дороги?

— Нет.

Дух промолчал.

— Я не думаю, что они меня услышали. Вокруг было столько шума.

— Об этом не беспокойся. Люди глухи к правде. Ты рассердил только их бога. Наш путь становится чуть более опасным, вот и все.

Теперь настала моя очередь промолчать. Все дома вокруг нас разрушались сами собой. Дорога завывала. Земля сотрясалась в агонии своих дурных снов. Люди были лишены воли. Чудо-цветы в один миг распускались на развалинах. Из крови мертвых вырастали серебряные деревья. Ярко-красные герани, словно внезапные вспышки, усеяли золотые склоны долины. Розы зацветали прямо в воздухе. В акрополе пахло смертью и красотой, ароматом красоты, подчинившим себе разложение. Плачущие жители так и не заметили всех перемен, свершившихся под алкогольными парами воздуха.

— Как мы сможем перебраться через расселину?

— Это твоя вина.

— Извини меня.

— Нам придется перейти ее. Твои спутники отчаянно ждут твоего прибытия.

— Но как мы ее перейдем?

Дух ничего не ответил. Где-то в отдалении гремел гром. Свет снова изменился, золотой оттенок все углублялся, пока не стал чем-то вроде излучающей черноты.

— Мне придется привязать тебя к спине, потому что я не уверен в тебе.

— Почему ты во мне сомневаешься?

— Я все еще не уверен, хочешь ли ты вернуться к своим спутникам.

Прежде чем я запротестовал, дух поймал меня, прижал к земле своим весом, равным горе, и привязал серебряными шнурками. В тот же момент Мама вошла в комнату, склонила свое лицо над моим и крепко обняла. Дух привязал меня к спине.

— В любом случае ты стал таким светлым, что у нас не будет проблем с полетом.

Мама говорила со мной в вечерний час багровеющего золота. Ее объятия становились все крепче. Дух стоял, балансируя над расселиной.

— Ты готов?

— Нет, — ответил я.

Мама прижала ко мне теплое лицо и подняла меня вверх. Дух прыгнул в расселину. Серебряный шнурок крепко привязывал меня за пояс, но руки и ноги были у меня свободны. Сильный ветер пронесся в моей голове. Голод увлек меня в пустой коридор. Что-то внутри меня расширилось от ужаса. Дух продолжал свой полет, воюя с белым ветром, стремясь все ниже и ниже в расселину. На дне этой пропасти была ужасающая белизна. Я закричал. Белизна стала той силой, которая, казалось, тянет нас вниз. Внезапно я перестал видеть. Вместе с ветром в нас полетели камни. Пропасть была полна мерцающих ужасов, монстров, гомункулов, черного сияния, белых криков и всяких шумов-заклинаний, которые все время переговаривались с грозным голосом ветра. С величайшим усилием дух поднялся в розовое небо. Мама подняла меня и понесла на кровать. На какое-то время она воспарила со мной в воздух, говоря мне слова любви голосом неба. Дух сказал:

— Не бойся.

Я больше не боялся. Голос Мамы был в моей душе. Дух парил над зеленой дорогой, и, когда мы приземлились, я услышал позади нас страшный раскат грома, как будто бог хлопнул в свои гигантские ладони. Мама нежно уложила меня на кровать. Серебряные шнурки, привязывавшие меня к духу, ослабли. Потом они и вовсе исчезли. Когда я встал и обернулся назад, то увидел, что пропасти не стало и золотая долина тоже исчезла.

— Теперь она появится где-нибудь в другом месте, — сказал дух.

Дух поспешил вперед, и я с неохотой за ним последовал. Дорога тянулась вверх. Деревьев вокруг не было. Я услышал, как шепчутся реки.

— Там, на самом верху дороги, встречаются все реки этого мира, — пояснил дух.

— И что там бывает?

Мама коснулась моего лица. Ее пальцы пахли розмарином.

— Когда мы придем туда, я все тебе расскажу.

Мама вышла из комнаты, и я стал еще светлее. Но подъем по долгой дороге сказался нелегким.

— Я голодный.

— Ничего не ешь, — сказал дух. Сам он брал еду из воздуха и блаженно ее поедал. — Если ты что-нибудь съешь, ты никуда не дойдешь и потеряешь способность вернуться. Ты застрянешь здесь, в этих мрачных мирах.

Мы шли по дороге очень долго. Я сильно устал, но дух не давал мне роздыха. Мы подошли к болоту, кишащему крокодилами и змеями. Болото булькало. Желтые пузыри лопались на его поверхности. И затем на другом берегу возникла птица с лицом Мадам Кото. Змея подползла к птице. Раздался внезапный звук, и птица взлетела. К моему ужасу, из болота высунулась желтая рука, взлетела в воздух и с леденящей аккуратностью схватила птицу. Затем рука стала медленно исчезать вместе с птицей в болоте.

Дальше я увидел ящерицу с лицом слепого старика. Она играла на аккордеоне, сидя у дорожной канавы. Я погнался за ней.

— Вернись! — приказал дух.

Я пропустил его слова мимо ушей и продолжал преследовать ящерицу, которая удрала в аквамариновый подлесок. Я стал продираться и догнал ящерицу. Я наступил ей на хвост, и хвост остался на земле. Ящерица, пораженная, на мгновение остановилась. Затем я швырнул ей в голову камень, но ящерица увильнула, бросив свой крохотный аккордеон, — который я вдребезги разбил камнем, — издав музыку ярости. Я все еще судорожно искал ящерицу, в надежде окончательно ее прибить, потому что был уверен, что это отразится на слепом старике, когда подошел дух и оттащил меня.

Мы продолжили подъем по дороге. Вскоре ее зеленая поверхность уступила место зеленым камням и скалам. Они были острые, и каждый шаг причинял боль. Затем камни и скалы превратились в луг, усеянный осколками яркого зеленого стекла, которые врезались в ноги. У меня шла кровь все время нашего пути вверх по дороге. Позади на зеленом оставались красные следы, кровь испарялась, и ее пары окрашивали воздух.

— Тебе нужно избавиться от крови, прежде чем ты туда прибудешь, — сказал дух.

Когда я подумал, что не могу больше выносить боль и голод, когда по обочинам дороги стали попадаться высохшие трупы, детские скелеты, черепа, ритмично выстукивавшие зубами стихи, дорога превратилась в зеленый поток. Он был из густых дикорастущих трав. Мы взошли на этот травяной ковер.

— Скоро мы достигнем великой реки, — сказал дух. — Будь осторожен. Когда мы пересечем реку, обратного пути уже не будет. Твои спутники, весь мир духов и богиня духов речных устроят замечательный банкет в твою честь, потому что ты их чудесный друг.

Мы двигались дальше. Я плелся позади, в животе у меня сосало, ступни болели, и кровь больше была не красной, но синей, как чернила. Она расписывала мою историю по спутанным травам. Дух шагал впереди, время от времени оборачиваясь посмотреть, следую ли я за ним. Затем зеленый поток превратился в плато из шелка, или же это был туман, или просто облака? Вокруг себя я слышал плач. Вскоре дух крикнул:

— Смотри! Я вижу берег реки!

Меня не затронул его восторг. Мы приблизились к берегу реки. Она была такой ровной и гладкой, что было сложно представить, что она состоит из воды. Она напоминала пустоту, ничто, воздух. Рядом с берегом было причалено каноэ. Рядом с каноэ стояла фигура в черном капюшоне. Я понял, что это перевозчик мертвых.

Когда мы подошли к самому берегу, я не увидел никакой живности. Ни дуновения не проносилось над рекой. Не было ни тумана, ни брызг, и ничто не колыхалось на ее ослепительной поверхности. Не раздавалось никаких звуков, и нельзя было услышать даже нежнейшего шепота ряби на воде. Когда мы приблизились к каноэ, фигура поднялась. На поверхности воды, пугающей и неподвижной, напоминающей расплавленное серебро, множились отражения фигуры. Только тогда, когда я как следует пригляделся к реке, я понял, что она представляет собой большое спокойное зеркало. Каноэ стояло в дымке света, не беспокоя зеркальную гладь. В свете другого мира, собирающегося на мерцающей поверхности, я становился прозрачным, свет вычеркивал меня из реальности, превращал в призрака. На какое-то мгновение мои глаза, залитые светом и серебром, перестали видеть. И затем Папа вернулся обратно в комнату с луной в глазах.

Он вознесся надо мной как башня.

— Сын мой, — сказал он мягко, — сегодня ночью я выпил луну. В моей голове проносится чудесный ветер. Звезды играют на флейте. Воздух сладок от музыки невидимых гениев. Любовь кричит в моей плоти и поет странные песни. Дождь сыплет цветами, и их ароматы заставляют меня дрожать, словно я становлюсь, наконец, настоящим мужчиной. Я вижу в нашем будущем великое счастье. Я вижу радость. Я вижу, как ты выходишь из солнца. Я вижу золото в твоих глазах. Твое тело блестит пылью драгоценных камней. Я вижу твою мать, ставшую самой прекрасной женщиной в мире.

Затем он затих.

Я хотел, чтобы он продолжал говорить. В его словах для меня были вода и еда, и новое дыхание. Но он молчал, и его тихое дыхание не поднимало ни малейшего ветерка над поверхностью великого зеркала.

И затем, к моему величайшему изумлению, Папа встал на колени у моей кровати. Он положил голову на подушку, и запах алкоголя исходил из его тихого дыхания. Когда он отвел луну своих глаз от меня, словно ему было стыдно открывать то, что его освободило, фигура у каноэ повернулась к нам и сняла свой плащ с черным капюшоном. Перед нами в черном свете стояла молодая обнаженная женщина с лицом старухи. Ее глаза были тверже и сверкали ярче, чем алмазы.

— Где перевозчик? — спросил властно дух.

Его голос покатился по зеркальному горизонту, с каждым эхом становясь острее. Женщина не отозвалась. Она сделала шаг навстречу нам, и впервые я заметил, что вместо ног у нее львиные лапы. Ее глаза были как у тигра. Дух прошел вперед, устремившись к каноэ, стараясь отодвинуть ее с пути. От их соприкосновения вспыхнула молния. Свет был такой ослепительный, что на какое-то время я видел только две луны, вращающиеся в стакане чистого алкоголя.

Папа говорил:

— Я вижу, как мы танцуем на чудесном пляже. Русалка поет нам из воды. Я вижу, как дни наших несчастий становятся светлыми. Сын мой, мой единственный сын, твоя мать никогда не перестанет быть молодой женщиной, полной надежд, а я молодым человеком. Мы бедные. У нас нечего дать тебе, кроме нашей любви. Ты вышел из самых глубин нашей радости. Мы молились за тебя. Мы хотели тебя. И когда ты родился, у тебя на лице была эта таинственная улыбка. Шли годы, и мы видели, как улыбка таяла, но ее таинственность оставалась. Думаешь ли ты о нас? Каждый раз, когда моя голова разрывается от работы в гараже, мою душу переполняют добрые мечты о тебе. В этой жизни ты видел, какой сладкой может стать даже печаль. Наша жизнь получилась музыкой печали. Так как же ты можешь прийти и потом просто так уйти? Ты разве не знаешь наших несчастий? Знаешь ли ты, что мы не сможем перенести твой уход? Говорят, что ты — ребенок-абику, что ты равнодушен к своим родителям, что ты холодный, что глаза твои созданы только для того особого духа прекрасной молодой девушки с золотыми браслетами на руках и медными браслетами на ногах. Но я им не верю. Ты плакал по нам и слезами оросил древо любви. Мы страдали ради тебя. Страдание — это наш дом. Не мы придумали эту странную кровать, на которой мы должны спать. Но этот мир реальный. Я проливал в нем кровь. И ты тоже. Твоя мать пролила крови больше, чем мы с тобой. Здесь есть прекрасные молодые девушки с мягкими нежными голосами и глазами, которые Бог наполнил лунным светом. Должен ли я петь тебе всю ночь, семь дней подряд, и принести в жертву двух белых куриц и две восхитительные бутылки огогоро, чтобы ты меня услышал? И даже сейчас твоя мать бродит в ночи, обращаясь к ветру, к дороге и к ангелам, она ищет, как обратиться к тебе. Неужели эта жизнь тебя совсем не трогает? Когда ты играешь на улице и видишь, как умирают дети, слышишь, как плачут матери и как старые люди поют о каждом чудесном рождении, неужели это не трогает твое сердце? Здесь царствует печаль. Но у нас есть и праздники. Мы знаем особые радости. Мы знаем печаль, но печаль — это сестра любви и матерь музыки. Я видел, как ты танцевал, сын мой. И если ты не будешь слушать мою песню, я не стану больше петь.

Он снова замолчал.

Я попытался пошевелиться, показать ему, что я его слышал, что слезы закипают в моей душе, но он сделал резкое движение, которое испугало меня. Я услышал впереди громкий голос. Но никого не увидел, кроме духа, который, пригибаясь, крался, воинственно покачиваясь с оружием в руках, к женщине. Многочисленные отражения духа и женщины схватились друг с другом. Дух ударил женщину, и вокруг меня зазвенела сталь. Дух нападал на женщину, пока золотая кровь не потекла из ее ран. Она стекала и превращалась в ослепительный щит. Затем женщина вытащила из тела нож и помахала им в воздухе. Неожиданно я увидел, как дух и женщина оба зеркально отразились в вечности. Они были повсюду, и каждое отражение было реально. И затем, словно через оконное стекло в ночи, передо мной медленно стало появляться лицо Папы. Он наблюдал за мной спокойными глазами, в то время как дух продолжал нападать на женщину. Они сражались на реке из стекла, на каноэ, они сражались в небе. И Папа мягко говорил мне на ухо, словно я был цветком.

— Мы — это чудеса, которые Бог создал для того, чтобы попробовать горькие плоды времени. Мы — это драгоценности, и придет время, когда наши страдания обратятся в чудеса земли. Небо — не наш враг. То, что жжет меня сейчас, обратится в золото, и тогда я буду счастлив. Разве ты не понимаешь таинство нашей боли? Мы выносим бедность, а значит, способны петь и сладко мечтать, и мы никогда не проклинаем воздух, когда он теплый, или плоды, когда у них хороший вкус, или свет, мягко танцующий на воде. Мы благословляем все даже в нашей боли. Мы благословляем все в тишине. Вот почему наша музыка такая сладкая. Она всегда остается в воздухе. Таковы, мой сын, эти скрытые чудеса, которые всегда трудятся, и только время сможет преподнести их нам как на ладони. Я тоже слышал, как поют мертвецы. Они поведали мне, что эта жизнь хороша. Они поведали, что нужно жить по-доброму, с огнем в душе и всегда с надеждой, сын мой. Чудо есть, и есть чему удивляться, а особенно тому, чего ты не можешь увидеть. Океан полон песен. Небо не наш враг. Судьба наш друг.

Встав на колени у кровати, он пел изумительные мелодии. Он рассказал в песнях истории о наших предках, которые покинули родные земли и поселились в странных местах; о дедушке, который семь дней воевал с духом леса и потом был избран Священником Храма Дорог; о богах, которые разделили мироздание на землю духов, землю людей и чистые миры небесных созданий, в каждом из которых отвели особое пристанище для храбрецов.

Затем он перестал говорить. Свет изменился. Время искривилось. У меня прямо перед лицом полетели искры от ударов ножей. Папа держал нож надо мной. Я услышал крик белой птицы. Женщина, размахивая оружием, золотым в зеркальных отражениях, сделала выпад и отрубила одну голову духа. Дух издал ужасный крик, совсем человеческий. Женщина отсекла его вторую голову. На меня начали падать перья. Кровь духа брызнула мне в лицо и на мгновение ослепила. И когда зрение вернулось ко мне, я увидел над собой Папу с белой курицей в одной руке и остро заточенным ножом в другой. Мама стояла, прислонившись спиной к окну, в окружении девяти голубых свеч и каури, разложенных сложным узором. Папа крепко держал курицу за шею и лапы. Кровь стекала по его рукам. В комнате была еще одна фигура, чья тень расширяла пространство, наполняя комнату ароматами диких деревенских святилищ. С торжественностью каменнолицых священников этот человек танцевал по комнате, помахивая гигантским веером из перьев орла, грозя отправить саму комнату в полет. Его кружащийся танец, пылкий и безумный, красные амулеты и каури, позвякивающие вокруг его шеи, стали пыткой для дважды обезглавленного духа.

Нож старой женщины с лапами львицы стал красно-золотого цвета. Одна из голов духа покатилась в зеркальную реку, и глаза на голове уставились в вечность отражений в мучительном изумлении.

Дух, вертясь во все стороны, завывая и кружась в смятении, бросился к каноэ. Оттолкнул его и поплыл по зеркальной реке, гребя по направлению к свету. Женщина бросилась за ним вдогонку, шагая по серебру с поднятым ножом. Папин нож, сверкая в отражениях, занесся надо мной, словно я был священной жертвой своего же рождения. Я закричал. Нож в папиной руке резко опустился, дважды разрезав воздух. Травник издал пронзительный крик. В тот же момент старая женщина настигла духа и взмахнула над ним могучим ножом. Папа разрезал горло курицы. Женщина отсекла последнюю голову духа. Дух беспомощно забился в каноэ, в то время как курица задергалась в конвульсиях. Травник затих. Голова духа, катясь по серебру, увидела себя отделенной от тела и так сильно закричала от ужаса, что поверхность реки треснула. Зеркала вдребезги разбились. Стало темно. Осколки и отражения запрыгали в моих глазах.