В домах зажигались лампы. Я заметил их сквозь листву и заросли буша. Порыв ветра, словно вздох крупного зверя, донесся из леса. Ветер еще ближе придвинул ночь. Он, казалось, сдул последние дневные отблески в самые отдаленные уголки земли. Одна половина неба была серой, с глубокой синевой, а другая красная и печальная. Боль вернулась в лодыжку. Я долго сидел в ожидании того, когда вокруг меня мир затихнет. Моему духу понадобилось много времени, чтобы прийти в себя. Я дышал ветром с луны.
В баре было тихо. Потом я услышал, как кто-то хихикает. Затем этот человек заговорил. Я прислушался. Вскоре стало ясно, что этот человек один и разговаривает сам с собой. Боль на мгновение оставила меня, и я, прихрамывая, вошел в бар. Прикрытый занавеской, я стоял в темноте. Бар был пуст. Одинокая лампа горела за стойкой. Я увидел в полумгле силуэт склоненной головы, и понял, что этот человек погружен в какой-то тайный ритуал. Я бесшумно прокрался ближе, хромая, и боль снова волной накатила на меня. Все клиенты ушли, и тишина была неестественной для бара в этот час. Я на цыпочках подошел к стойке и увидел Мадам Кото, которая пересчитывала деньги. Она была так поглощена этим занятием, что даже не заметила, как я вошел. Лицо ее сияло, и пот стекал по прядям волос, щекам и ушам, тек по шее и затекал под желтую блузку. Временами она смеялась, пересчитав часть банкнот. Это был очень странный смех. Он звучал мстительно. Я не стал внезапно заговаривать с ней, чтобы не испугать ее, но, между тем, меня тоже поглотила ее сосредоточенность, и я не мог оторвать глаз от Мадам Кото. Она вновь и вновь пересчитывала те же самые деньги, как будто только что оправилась от кошмара бедности. Она загибала пальцы, поскольку такие суммы ей было сложно пересчитывать. Ветер подул сильнее, зашевелив занавески и разбросав по сторонам блики от света лампы. Мадам Кото подняла взгляд, увидела меня, и ее глаза расширились. Вдруг она вскрикнула. Она подпрыгнула, подняла руки вверх, и ее деньги разлетелись по сторонам, а монеты покатились по полу, позвякивая. Я сказал:
— Это я, Азаро.
Она остановилась и пронзила меня долгим взглядом. Затем ее лицо потемнело, она перегнулась через стойку, схватила меня за шею и прижала мне голову.
— Чего ты тут стоишь, как вор?
— Я не вор.
— Тогда чего ты здесь стоишь?
— Ничего.
— Зачем ты здесь стоишь и смотришь на мои деньги?
— Я не смотрю на ваши деньги.
— Где ты был?
— В буше.
— И что делал?
— Играл.
— С кем?
— С собой.
— С ворами?
— Я не знаю никаких воров.
Она отпустила меня. Выйдя из-за стойки, она подобрала все деньги и завязала их в край набедренной повязки.
— Еще хоть раз ты так сделаешь, и я возьмусь за плетку.
Я ничего не ответил. Но она вдруг стала говорить.
— Все начинает изменяться, слышишь меня? Ты думаешь, этот бар всегда будет таким? Ты думаешь, я одна собираюсь всем этим заниматься? Как бы не так! Скоро я найму молодых девушек помогать мне обслуживать клиентов. И возьму еще одного или двух мужчин таскать тяжести и передавать послания. От тебя только одни неприятности. Ты не уважаешь клиентов. Ты создаешь мне много проблем. А что ты вообще здесь делаешь, а? Приходишь сюда, спишь, выпиваешь весь мой перечный суп — и все за красивые глазки? От тебя никакой пользы, понятно тебе?
Я молча стоял и слушал, но потом взял себя в руки, пошел и сел на скамейку рядом с входной дверью. Это было самое далекое место в баре, на какое я мог отойти от нее. Я сидел в темноте, а она стояла в свете лампы. И поскольку лампа была на столике под стойкой, на ее лице, освещенном снизу, проступили пятна, и оно казалось большим и уродливым. Впервые в жизни она мне не понравилась. С того места, где сидел я, глаза Мадам Кото казались почти косыми. Это была всего лишь игра света, но и она питала мою растущую неприязнь к ней. Мадам Кото полностью изменилась и перестала быть тем человеком, которого я знал. Ее массивное тело, казавшееся мне средоточием тепла, теперь показалось мне наполненным злобой. Я не понимал, почему она изменилась.
Она села. Ее глаза были яркими от появившейся в них новой алчности. Она уставилась на меня в темноте, и я знал, что она не видит меня отчетливо.
— Ты думаешь, что из-за того, что я сижу здесь круглые сутки, готовлю этот суп, мою тарелки, вытираю столы, улыбаюсь клиентам, у меня нет своих планов на жизнь? Ты думаешь, я не хочу построить себе дом, водить машину, ты думаешь, я не хочу завести себе слуг, ты думаешь, я не хочу денег и власти, а? Мне нужно уважение. Я не хочу всю жизнь работать в этом баре. Увидишь: сегодня я здесь — а завтра меня уже не будет. Ты думаешь, мне нравится жить в этом грязном районе, где нет ни электричества, ни туалетов, ни питьевой воды? Если ты так думаешь, то ты сумасшедший! Ты маленький мальчик и еще ничего не понимаешь в жизни. Люди, которые тебя окружают, это все несерьезно. Ты можешь сидеть в углу, как курица, и смотреть на меня, но когда придет время, ты вспомнишь, о чем я сейчас говорю.
Я ни слова не понимал из ее речи. Я понимал только выражение ее лица. Когда она закончила говорить, ее лицо брезгливо скривилось, как будто разговор со мной был для нее великим снисхождением. Она усмехнулась. Потом встала, взяла с собой лампу и вышла на задний двор. Темнота в баре стала кромешной. Я слышал, как что-то движется рядом с глиняным горшком, и еще что-то скребется по стене. Ветер всколыхнул занавеску, ворвался в бар и перелистнул страницы партийного альманаха. Ночь, мешаясь с ветром, принесла с собой запахи прокисшего пальмового вина, засохших мух, паутины, дерева, керосина и старой еды. И надо всем этим парил сам аромат этой ночи, похожий на благоухание земли перед грозой.
В темноте вещи наползали одна на другую. Столы напоминали припавших к земле животных. Скамейки были похожи на людей, спящих в воздухе. Могучий ветер развевал занавески. В бар вошла еще одна темнота, более густая. Это был человек. У него была сигарета. Прежде чем уловить запах дыма, я почувствовал запах сухой грязи, запах нервного пота изнеможения и услышал, как похрустывают суставы этого человека, когда он двигается.
— Папа! — сказал я.
Он зажег спичку. В его тусклых глазах и на лице была только усталость.
— Что ты тут делаешь, сидя в темноте?
— Ничего.
Спичка догорела, он нащупал скамейку и сел рядом со мной. От него пахло тяжелой работой, печалью и пеплом. Он положил мне руку на плечо, и запах его руки переполнил меня.
— Что ты тут делаешь? — прошептал он.
— Ничего, — ответил я тем же шепотом.
Мы продолжали говорить вполголоса.
— Где Мадам Кото?
— На заднем дворе.
— Что она делает?
— Я не знаю. Кажется, считает сбои деньги.
— Считает деньги?
— Да.
— Сколько денег?
— Я не знаю. Много. Пачки денег.
— Пачки денег?
— Да.
— Она дала тебе сколько-нибудь?
— Нет.
— Как ты думаешь, если я попрошу у нее взаймы, она даст мне?
— Нет.
— Почему нет?
— Она стала гнусной.
— Как это так?
— Я не знаю.
— Тогда чего ты здесь сидишь?
— Она хочет нанять девушек и мужчин быть ее слугами.
— Это правда?
— Да.
Снаружи зашумел ветер. Папа поскреб свою щетину. Мадам Кото вошла с заднего двора.
— Кто здесь? — спросила она грубо.
— Я, — ответил я.
— Я знаю. Кто еще?
Папа молчал.
— У вас что, нет голоса?
— Это я, — ответил Папа.
— Кто «я»? — повысила голос Мадам Кото.
— Отец Азаро.
Снова наступила тишина.
— А, отец Азаро, — в конце концов сказала Мадам Кото голосом, полным одушевления. — Как вы поживаете? Сейчас я принесу вам лампу. Вы хотите пальмового вина? Я принесу вам.
Она не двигалась. Мы молчали. И затем я вдруг увидел ее. Я отчетливо увидел ее в обрамлении тусклого желтоватого света. Свет мягко сиял вокруг нее, как будто ее кожа горела. Затем я увидел, как Мадам Кото раздвоилась. Желтый свет остался. А она сама вышла из бара. Я слышал шаги Мадам Кото, но свет, колыхаясь, меняя цвет порой слабо, а порой резко, оставался там, откуда она только что ушла.
— Ты видишь его, Папа?
— Что вижу?
— Этот свет.
— Какой свет?
— Желтый свет.
— Где?
Мадам Кото вошла в бар, неся перед собой лампу. Свет лампы растворил колышущийся желтый свет. Мадам Кото подошла к нам. Она поставила лампу на стол и уставилась на нас так, словно мы были для нее незнакомцами.
— Как идет ваш бизнес? — вежливо спросил Папа.
— Потихоньку справляемся, — ответила она. — Ваш сын вам расскажет.
Она подозрительно посмотрела на меня. Затем поставила на стол тыквину вина. Было видно, что в ее набедренной повязке больше не было спрятано денег. Она снова вышла и вернулась с двумя желтыми пластиковыми стаканами. Эти стаканчики были для меня в новинку.
— Спасибо, Мадам, — сказал Папа с удвоенным воодушевлением. — Да поможет вам Бог преуспеть и да ниспошлет он вам здоровье и счастье.
Театральность прозвучавшей молитвы была явно некстати.
— Аминь, — пропела Мадам Кото, оглядывая нас с подозрением.
Она пошла и уселась за стойку — внушительная фигура, оплот бдительности.
Папа разлил пальмовое вино для нас обоих. Он закурил сигарету. Я пил вино, а Папа нервничал. Мне стало понятно, что Папа не смог заставить себя попросить денег у Мадам Кото. Он сидел рядом со мной, сокрушенный своей гордостью. На его лице было написано унижение. Он пил свое вино как необходимый яд.
Мы так и сидели, пока с улицы не зазвучали голоса. Шум приближался: мужчины пели, выстукивали ритмы на бутылках, голосили в пьяном весельи. Лицо Мадам Кото просветлело. С глазами, полными огня, она вскочила с места, побежала и расставила лампы на столики. И затем в бар вбежал мужчина с порезом на лбу и, широко раскинув руки, крикнул:
— А вот и мы!
Остальные шумно ввалились, скандируя имя Мадам Кото. У одного из них была трость. Мадам Кото вышла поприветствовать их, показала на скамейки, вытерла главный стол и вообще проявляла много рвения. Они расселись, с песнями и чантами, и вдруг увидели нас в углу. Все затихли.
Мадам Кото, войдя в зал с напитками и чашами с едой, заметила перемену в их настроении. Она пыталась взбодрить их и поглядывала на нас так, словно передавала взглядом желание, чтобы мы поскорей уходили. Мужчины пили в молчании. Затем мужчина со шрамом отозвал ее в сторону, и они долго шептались. В паузах он поглядывал на нас. Стало ясно, что они молчат из-за нашего присутствия. Мадам Кото, закончив шептаться с мужчиной, кивнула, пошла к нам, но потом передумала и встала за стойкой. Я вдруг почувствовал себя в самом центре какого-то тайного общества. Мадам Кото сказала мягким голосом:
— Азаро, тебе пора уже идти спать.
— Да, в самом деле, что здесь делает маленький мальчик? — спросил один из мужчин.
— Так вот и портятся дети, — сказал другой.
— А потом они становятся ворами и крадут у своих отцов.
Папа постепенно доходил до кондиции. Я чувствовал, как он сжимает и разжимает кулаки под столом. Он подвигал челюстями, хрустнул суставами, поерзал, и после того как последний мужчина закончил говорить, бросая вызов, сказал:
— Это мой сын! И он не вор!
Последовала долгая тишина. Мадам Кото села за стойку и спрятала лицо в тень. Один из мужчин засмеялся. Это был очень странный высокий смех, похожий на ржание лошади. Смех был прерван человеком со шрамом.
— Нам не нужно никаких неприятностей.
— Тогда зачем вы оскорбляете моего сына?
— Все что мы хотим — это провести здесь собрание, и нам не нужен тут этот мальчик.
— Мальчик будет там, где буду я.
Мадам Кото вышла из-за стойки.
— Мне ни к чему скандалы в моем баре, — объявила она.
Она начала ставить скамейки ножками вверх на пустые столы. Закончив, она вышла на улицу.
— Если вам не нужны неприятности, вы оба должны покинуть бар.
— Нет! — крикнул Папа, опорожнив стакан с пальмовым вином и ударив по столу.
Мужчины притихли.
— Какую партию вы поддерживаете? — спросил один из них с угрозой в голосе.
— Это не ваше дело.
— Это наше дело.
— Хорошо, я не поддерживаю вашу партию.
— Почему нет?
— Потому что это партия воров.
Один из мужчин немедленно позвал Мадам Кото. Она вошла, уперев руки в бока.
— Что такое?
— Скажите этому человеку и его сыну, чтобы они убирались.
— Мне не нужны неприятности.
— Хорошо, вы должны выбрать между ними и нами. Если вы не прогоните их, нам придется провести собрание где-нибудь в другом месте.
— Мне не нужно неприятностей. Если вы хотите провести собрание, проводите его. Они уйдут. Все должно происходить мирно.
— Но нам нужно провести собрание прямо сейчас.
Мадам Кото посмотрела на них, а потом на нас.
— Вы думаете, если у вас больше денег, то можете запретить выпивать бедному человеку, а? — сказал, сплевывая, Папа.
— Да, можем.
— Отлично, иди сюда и попробуй. А я на тебя посмотрю.
— Ты нас что, провоцируешь?
— Да.
Трое мужчин встали как один. Это были здоровяки. Каждый из них был великаном. Они стояли вокруг нашего столика, как башни. Я взял Папу за руку.
— Вы хотите драться здесь и все перебить? — холодно спросил Папа.
— Пошли отсюда на улицу, — предложил один из гигантов.
— Сначала я закончу свой стакан с пальмовым вином. Я не дерусь, пока я не пьян.
— Так ты пьяница!
Папа пил намеренно медленно. Его рука дрожала, и я чувствовал, как подо мной вибрирует скамейка. Мужчины склонились над нами, терпеливо выжидая. Мадам Кото ничего не говорила и не двигалась. Другие мужчины продолжали пить за своими столиками. Папа вылил последний глоток вина в желтую пластиковую чашку.
— Подонки! — сказал он. — Вы все подонки! Теперь я готов.
Он встал и хрустнул суставами. Мужчины пошли к выходу.
— Иди домой! — скомандовал мне Папа. — Я сам управлюсь с этими козлами.
В его глазах с кровавыми прожилками горела смелость. Он подошел к двери и встал между полосками занавесок. Он сплюнул.
— Вперед!
Я встал. Папа вышел, не обернувшись. Я последовал за ним. Я не видел тех троих. Как только мы вышли на улицу, дверь за нами быстро захлопнулась и закрылась на защелку. Папа поискал мужчин и не нашел их. Я искал вместе с ним. Кусты буша двигались от ветра. Сова ухала где-то глубоко в лесу. Я пошел на задний двор, но там дверь тоже была закрыта на задвижку.
— Они трусы, — сказал Папа.
Мы слышали, как они кричат и смеются в баре. Их гомон нарастал, и, поскольку они говорили на иностранных языках, я не мог разобрать, о чем они говорят. Папа стоял, не зная, что предпринять. Затем в баре стало тихо. Они перешли на шепот.
— Пошли-ка домой, — сказал Папа, увлекая меня за собой.
Я поплелся за ним, и моя лодыжка снова начала болеть. Папа шел по улице. Я прихрамывал. Он больше не обернулся.
Глава 12
Придя домой, мы увидели, что Мама обнаружила еще мертвых крыс. В комнате пахло дохлятиной. Мама смела их в угол и продезинфицировала пол. Некоторые из крыс все еще скалились.
— Яд фотографа убил пятьдесят две крысы, — сказала Мама, когда мы вошли, — но я чувствую, они еще где-то есть.
Папа сидел на трехногом стуле и с необычной важностью курил сигарету. Его руки немного дрожали.
— Я чуть не победил гигантов, — сказал он.
— Нам надо переезжать из этого района, — вдруг сказала Мама с отрешенностью.
— Я чуть не убил их всех.
— Уедем. Злые вещи случатся с нами, если мы останемся здесь.
— Никакого зла с нами не случится. Я не позволю, чтобы они заставили нас переехать.
— Но как мы заплатим новую ренту?
— Мы справимся.
— Я предчувствую зло.
— Это крысы.
— Мне снился сон, что ты лежал у дороги.
— И что делал?
— Лежал ничком и не двигался. По голове твоей текла кровь. Я говорила с тобой, мой муж, но ты мне не отвечал. Я попыталась поднять тебя, но ты был тяжелый, как грузовик. Я пошла за помощью, но когда вернулась, тебя уже не было.
Папа молчал. Я слышал, как он пытался представить себе этот сон. Затем он заметил меня.
— Иди спать, Азаро. Ты не должен слушать то, что говорят взрослые.
Я отодвинул стол, расстелил мат и лег. Папа курил все с большей нервозностью. Мама сказала:
— Нам придется меньше есть, если мы собираемся платить ренту.
— Мы не будем есть меньше.
— Мы будем ложиться спать на голодный желудок. И начнем прямо сегодня.
— Ерунда! — сказал Папа, пытаясь взять себя в руки. — Приготовь еду. Сейчас же!
Я закрыл глаза. Упоминание о еде всколыхнуло во мне чувство голода. Мама молчала. Затем я услышал, как она возится с тарелками. Я слышал, как она ставит тарелки на стол, чувствовал ноздрями, как готовится еда — тушеное мясо и жареный подорожник. Я открыл глаза. На столе стояла большая чаша с эба и чаша с супом со скромными кусочками мяса. Мы ели молча, избегая смотреть друг другу в глаза. Наевшись, Папа закурил новую сигарету. Мама пошла мыть тарелки, а после сняла сушившуюся одежду. Я лег. Мама вернулась, но мы так и остались в тишине, избегая взглядов, очень долгое время. Затем Мама вздохнула, растянулась на кровати и повернулась лицом к стене. Вскоре она заснула. Свеча догорала. Папа сидел без движения с суровым взором. Свеча догорела.
— Расскажи мне историю, Папа, — попросил я.
Он молчал, и я подумал, что Папа исчез. Затем он вздохнул. Задвигался. Стул хрустнул. На улице залаяла собака. Ухнула сова. Птица закричала, как гиена. Ветер играл с разбитым окном.
— Давным-давно, — внезапно начал Папа, — жил-был один гигант, которого звали Король Дороги. Его ноги были длиннее, чем самое высокое дерево, и его голова была больше, чем самый громадный камень. Но он мог увидеть даже муравья. Он мог выпить весь источник, а там где он писал, возникал гнилой колодец. Король Дороги был одним из самых страшных чудовищ Леса, но были и другие чудовища, которые соревновались в том, кто больше съест. Когда Лес из-за Человека стал становиться меньше, когда чудовищам стало не хватать зверей, которых они могли съесть, Король Дороги переместился из Леса на дорогу, по которой ходили люди.
Папа сделал паузу. Потом он продолжил.
— У Короля Дороги был огромный живот, и ничто не могло насытить его. Поэтому Король был постоянно голодный. Каждый, кто шел по его дороге, должен был принести ему жертву, иначе он не пропускал. Иногда он просто съедал такого путника. Он имел способность находиться сразу в нескольких местах. Он никогда не спал из-за голода. Когда кто-нибудь утром собирался в дорогу, он был уже тут как тут, ожидая для себя жертвы. Всякий, кто забывал о существовании этого монстра, рано или поздно оказывался съеденным.
Долгое время люди покорно приносили Королю жертвы, и он разрешал им проходить по своим дорогам. Люди не жаловались, потому что они сталкивались с ним, едва появившись в этом мире. Никто не знал, есть у него жена или нет. Никто даже не знал, мужчина он или женщина. У него не было детей. Люди верили, что он живет уже многие тысячи лет, ничто не может его убить, и он никогда не умрет. И поэтому люди, боясь его, долгое время его кормили. Однажды в мире случилась засуха. Не стало больше воды. Источники пересохли, и колодцы были отравлены. Урожаев больше не было. Животные отощали от голода, и люди стали умирать. А поскольку они умирали от голода, то перестали приносить жертвы Королю Дороги. Он пришел в ярость и начал нападать на людей в домах, а также погубил многих, кто шел по его дорогам, и ел всех подряд — и живых, и трупы умерших от голода.
Наконец дошло до того, что люди всего мира не могли больше это терпеть и собрались все вместе, чтобы решить, что им делать с Королем Дороги. Одни люди сказали, что нужно найти способ, как его убить. Но другие предложили сперва пойти к нему к поговорить. Этих людей было большинство. К Королю Дороги была послана делегация.
Она отправилась рано утром с целой горой подношений, которые тащили в мешках и везли на телегах, это было мясо диких животных, ямс, рис, кассава, пшеница, орехи кола — достаточно еды, чтобы накормить целую деревню. Это было великое жертвоприношение. Люди шли очень долго и ждали, что Король Дороги появится сам, но он не появился. Его ждали много дней. Люди подумали, что он исчез или умер, и начали праздновать это событие, а после поспешили обратно. Когда они совсем забыли о нем, услаждая себя рассказами, Король Дороги возник на их пути. Он был очень худой и едва мог говорить. Он умирал от голода. Он схватил всех и спросил, есть ли у них для него жертва. Его голос был слабый, и он умирал от жажды, потому что уже долго не пил вдоволь. Люди показали, что они ему принесли. Он съел все в один присест и попросил еще. Он стонал, катался по земле и жаловался, что еды было так мало, что она только разожгла его голод. Люди сказали, что это все, что у них есть. Тогда Король Дороги съел всю делегацию.
Папа сделал паузу.
— Принеси мне воды, — сказал он. — Из-за этой истории я почувствовал жажду.
Папа разыгрывал эту историю в темноте. Я принес ему воды. Он выпил и удовлетворенно вздохнул. Затем продолжил.
— Весь остальной мир ждал возвращения людей, которые были посланы. Их ждали семь лет. Затем была послана другая делегация. С ней случилось то же самое. Тогда они решили убить Короля Дороги.
Папа опять сделал паузу и зажег сигарету.
— Все вожди, принцы, короли и королевы этого мира разослали послания людям, прося их собрать все яды, которые они найдут. Люди собрали все яды, слили их вместе и отослали туда, где проходило великое собрание. Некоторые люди, которые несли свои яды, проливали их, вот почему некоторые растения могут убивать, а в лесу есть такие места, где ничего не растет.
Они собрали все яды со всех четырех концов света и приготовили громадное кушанье: блюдо из тысячи рыб, тонны жареного мяса, ямса и кассавы. Повара сделали так, что еда была очень вкусной. Ее было так много, что для того, чтобы ее смогли унести, потребовалось больше тысячи людей. Они долго шли по дороге, пока сам Король Дороги, больной от голода, их не настиг. Он спросил, что они принесли ему, и горько пожаловался на первые две делегации, которые радовались, думая, что он умер, и рассказал о том, что он с ними сделал. Руководитель этой делегации показал ему, какая у них есть для него прекрасная жертва, и сказал, что они желают ему всего самого хорошего. Но Король Дороги был так разозлен на людей, что съел половину делегации прежде, чем сел и принялся за принесенную ему еду.
Он съел все, что ему принесли, и глаза его разгорелись, потому что еда сделала его еще голоднее, чем раньше. Чем больше он ел, тем голоднее становился. Поэтому он съел и всех оставшихся людей. Только один человек спасся. Это был наш пра-пра-пра-прадедушка. Он знал секрет, как становиться невидимкой. Он был единственный, кто вернулся обратно и рассказал миру, что случилось после того, как Король Дороги съел последнюю делегацию.
А случилось то, что, недовольный количеством еды, Король Дороги решил полежать, но внезапно его живот стал требовать еды и так сильно, что Король принялся есть все, что встречалось на пути. Он ел деревья, буш, камни, песок и пробовал есть даже землю. А затем случилось самое странное. Он начал есть себя. Он съел свои ноги, потом руки, потом съел плечи, спину, шею, а потом и голову. Он ел себя до тех пор, пока от него не остался один живот. Той ночью пошел ужасный дождь, который растворил живот Короля Дороги. Наш пра-пра-пра-прадедушка сказал, что дождь шел семь дней и когда он кончился, живот исчез, но было слышно, как Король Дороги стонет под землей. Случилось так, что Король Дороги стал частью дорог всего мира. Он и теперь все еще голодный и всегда будет голодный. Вот почему в мире так много несчастных случаев на дорогах.
А люди до сего дня, когда отправляются в путешествие, кладут на дорогу немного еды, чтобы Король Дороги съел их приношение и позволил им безопасно путешествовать. Но некоторые мудрые люди говорят, что есть и другие причины. Они говорят, что люди делают дорожные приношения, чтобы помнить, что монстр все еще там и в любое время может восстать и снова начать есть людей. Другие утверждают, что это просто своеобразная молитва, и он уже никогда не восстанет из мертвых и не будет угрожать нашим жизням. Вот почему такой маленький мальчик, как ты, должен быть очень осторожным, когда он бродит по этому миру.
Закончив свой рассказ, Папа замолчал на долгое время. Я не двигался. Внезапно он встал и пошел к кровати. Я уже не мог заснуть. Я продолжал видеть яркие цвета и чувствовать присутствие Короля Дороги, лежащего в неподвижности, вечно голодного, под улицами, разбитыми дорогами и широкими шоссе этого мира. Я был возбужден, и моя голова работала с необычайной быстротой, пока впервые в жизни, ощутив тишину, я не понял, что крыс больше нет. Наверное, Папа заметил то же самое, когда сказал мне:
— Иди и брось несколько мертвых крыс, чтобы дорога поела.
Мне стало страшно, но я залез под шкаф и нашел еще два крысиных трупа. Я положил их в мусорное ведро, побежал на улицу и бросил их в открытый рот темноты. Когда я поспешно бежал обратно, я воображал, что вижу Короля Дороги, который с наслаждением ест мертвых крыс. Вернувшись, я увидел, что Папа уже спит.
* * *
Я летел в темноте на крыльях ветерка, наполненного благовониями. Я пристально глядел в скромные глаза мальчика-короля, который улыбался улыбкой бога. Я слышал, как ветер постукивает в нашу дверь. Он простучал код, который я понял. Я зажег свечку. Это был фотограф. Он был одет в ослепительное голубое агбада. Он уже не сутулился. Было видно, что страхи его оставили. Он был не такой жизнерадостный, как в последний раз, но выглядел поздоровевшим. Он вошел и скинул верх своего агбада, и я увидел, что у него на шее висит серебряный крест. Он сел на мат нога на ногу.
— Завтра утром я уезжаю, — сказал он.
— Куда же вы пойдете?
— Я собираюсь пройти все дороги этого мира.
— И что будете делать?
— Делать снимки со всего интересного, что встретится на пути.
— Осторожнее с Королем.
— Король мертв.
— Король не может умереть.
— Откуда ты знаешь?
— Так Папа сказал.
— Я не боюсь Короля.
— Знаете, Король хуже, чем громилы. Он всегда голодный.
— Какой Король?
— Король Дороги.
Фотограф озадачено взглянул на меня.
— Ладно, — наконец сказал он, — я буду осторожнее.
На какой-то момент воцарилась тишина.
— Где вы были?
— Путешествовал, сидя на спине серебряного огонька.
— И что делали?
— Посещал другие континенты. Летал по всему миру. Видел, что делают мужчины и женщины. Фотографировал.
— А что случилось с вашим стеклянным шкафом?
— Я оставил его.
— Так вы больше не сможете показывать ваши снимки?
— Не на этой улице. Но я покажу их всему миру.
— Как?
— С помощью магии.
— Какой?
— Ты задаешь слишком много вопросов.
Я замолчал.
— Ваш яд убил всех крыс, — сказал я.
— Я говорил тебе, что он очень хороший.
— А вы можете мне его дать?
— Зачем?
— В случае, если крысы пойдут на нас войной.
Он задумался.
— Я оставлю немного твоей матери.
Мы опять замолкли. Потом он спросил, осталась ли у нас еда. Я принес ему немного гарри, и он поел его с сушеной рыбой. Затем я заметил кастрюлю с жареным подорожником и жарким, которую Мама отложила в сторону, и подал фотографу. Наевшись, он открыл чехол от своей камеры и достал оттуда стопку вкусно пахнущих фотографий. Он пересмотрел их и дал мне. Это были снимки с рыбного фестиваля, фотографии людей на Дне Маскарада. Все ряженые были причудливые, фантастические, огромные; некоторые были чудовищные; другие прекрасные, как русалки с моря, на устах которых плавает вечная загадочная улыбка; на других снимках в руках у мужчин были кнуты, и они били ими друг друга. Также у него были снимки восстания. Студенты, озлобившиеся мужчины и рассвирепевшие женщины кидались камнями в фургон. Были и другие снимки: женщины на рынке убегали от преследования, белые люди сидели на просторах роскошных пляжей под большими зонтами, и черные люди разносили им выпивку; ребенок плакал за спиной у матери; горел дом; шли похороны; люди танцевали на вечеринке, и юбки у женщины были задраны, так что обнажились прекрасные бедра. И затем я наткнулся на самую странную из всех фотографий, о которой фотограф сказал, что она с другой планеты. Это была фотография мужчины, повешенного за шею на дереве. Я не видел веревки, на которой он висел. Белая птица готовилась сесть ему на голову, и была схвачена камерой именно в этот момент. Лицо мужчины было странным, почти знакомым. Его глаза были широко раскрыты, как будто он увидел все разом; его рот скривился, а ноги были скрещены и скрючены.
— Что с ним случилось?
— Его повесили.
— Он мертвый?
— Да.
— Что случилось?
— Его повесили.
— Кто?
— Там, за морями.
— Море его повесило?
— Нет, это — другой континент.
— Континент повесил его?
— Нет.
— Так что же?
— Они.
— Кто?
Он сделал паузу. Я был смущен.
— Какие-то белые люди.
Я ничего не понимал. Он взял у меня фотографию и положил ее к другим снимкам.
— Почему?
— Ты еще слишком маленький, чтобы все это слушать.
Мне стало еще интереснее.
— Почему?
— Что почему?
— Почему его повесили?
Он молчал. Я тоже задумался.
— Это все из-за белой птицы?
— Какой белой птицы? А, той. Нет.
— Так почему же?
Он снова замолчал. Затем сказал:
— Потому что им не нравится игра на пианино.
Я чувствовал, что ему хочется поменять тему разговора. Он спрятал снимки в свой чехол. Его глаза смотрели по-другому. Его голос изменился, когда он сказал:
— Восемь людей, с которых я делал фотографии, сейчас уже мертвы. Когда я смотрю на снимки с мертвых людей, что-то начинает петь в моей голове. Какие-то сумасшедшие птицы. Я не должен был тебе все это говорить. Ты еще маленький мальчик.