Джек бродил взад и вперед по улицам карманного герцогства, зашел в кофейню, нехотя взял в руки газету. В глаза ему бросилось собственное письмо в «Гэзетт», столь усердно обструганное в редакции, что он узнал только свою подпись. На этой же странице была помещена статья о бое у Шолье. В ней расписывалось то, как счастливы были наши герои-моряки грудью встретить врага, который численно превосходил их то ли в восемь, то ли в двенадцать раз, что было для Джека Обри большой новостью. С какого потолка этот писака взял такие цифры? По-видимому, сложив все пушки и мортиры на батареях и на судах в бухте и разделив их на орудия «Поликреста». Но, помимо несколько извращенного представления о счастье, господин этот был, похоже, не дурак и кое-что понимал во флотском деле. «Капитан Обри, — писал он, — известен как офицер, который очень бережет жизнь своих матросов». «Совершенно верно», — согласился Джек. Далее журналист задавал вопрос, почему «Поликрест», со всеми его недостатками, был отправлен на верную гибель, хотя в Дюнах без дела стояли на якоре другие, куда более подходящие для такого горячего дела корабли, которые он перечислил. Потерю трети экипажа следовало объяснить. Ведь «Софи», под командой того же капитана, захватила «Какафуэго», потеряв убитыми всего лишь трех человек.

«Отвечай, старый пес», — мысленно произнес Джек Обри, обращаясь к адмиралу Харту.

Продолжая бродить, он подошел к западной части церкви, откуда доносились звуки органа, исполнявшего фугу с изящными вариациями. Обогнув ограду, он приблизился ко входу. Едва Джек вошел и сел на скамью, как орган, захрипев, смолк; какой-то толстый мальчишка вылез из дыры под чердачным помещением и, насвистывая, протопал к дверям. Для Джека Обри это было огромным разочарованием, он будто рухнул с неба на землю. Словно несущийся на всех парусах корабль разом потерял все мачты.

— Какая досада, сэр, — произнес он, обращаясь к органисту, который спустился в тускло освещенное пространство храма. — Я так надеялся, что вы завершите исполнение.

— Увы, для труб нет воздуха, — отвечал органист, пожилой священник. — Этот юный невежда отработал положенное время, и никакая сила на земле не могла его удержать. Но я рад, что вам понравился орган. Он создан отцом Смитом. Вы музыкант, сэр?

— Всего лишь дилетант, сэр. Но я готов качать для вас мехи, если вы захотите продолжать. Было бы стыдно оставить Генделя без воздуха в подвешенном состоянии.

— Неужели готовы? Вы очень любезны, сэр. Позвольте, я покажу вам ручку. Уверен, вы разбираетесь в таких делах. А я должен поспешить наверх, поскольку вскоре здесь состоится бракосочетание.

Джек Обри качал мехи, а музыка звучала и звучала; мелодические переходы, сливаясь в мощную гармонию, причудливо взмывали вверх и завершились величественным финалом. Голосу органа благоговейно внимала юная пара: жених и невеста тихонько вошли в храм — с ними не было никого, кроме двух почтенных дам, — и теперь очень смущались. Они же не платили за музыку, рассчитывая на самую простую церемонию. У них были совсем юные, почти детские невинные лица, несмотря на то что невеста была на сносях. Священник приблизился к ним с очень строгим видом и перед началом обряда изрек, что цель их союза — рождение детей и лучше вступить в брак, чем гореть в аду.

Когда церемония окончилась, они снова ожили, на их лица вернулся румянец, они улыбались и, похоже, были очень рады тому, что поженились, одновременно удивляясь произошедшему. Джек поцеловал порозовевшую невесту, пожал руку ее юному супругу и пожелал ему всяческих благ, после чего вышел на улицу, улыбаясь от удовольствия. «Как счастливы они будут, славные юные создания: взаимная поддержка, никакого злополучного одиночества — они будут вместе делить радости и печали. Милая девочка, в ней столько искренности — открытая, доверчивая. Брак великолепная вещь, не то что… Боже, да я нахожусь не на той стороне Сесил-стрит».

Он было повернул, чтобы пойти назад, но столкнулся с шустрым юнцом, который бросился к нему, не обращая внимания на уличную сутолоку, с какой-то бумагой в руке.

— Капитан Обри, сэр? — спросил юноша. Бежать на другую сторону было поздно. Джек оглянулся: неужели они собираются арестовать его при помощи одного молокососа? — В «Грейпс» мне сказали, ваша честь, что вы гуляете по герцогству. — В голосе его не было угрозы, лишь удовлетворение. — Надо было окликнуть вас, но я решил, что это неприлично.

— Кто вы? — спросил Джек, все еще готовый к отпору.

— Племянник Тома, ваша честь, посыльный из Адмиралтейства. Я должен передать вам вот это, — произнес он, протягивая Джеку Обри письмо.

— Спасибо, дружок, — ответил капитан с облегчением. — Ты шустрый малый. Передай твоему дядюшке, что я признателен ему. А это тебе за труды.

Улучив минуту, он бросился назад в Ланкастер, а оттуда в трактир «Грейпс». Заказав рюмку бренди, он сел, охваченный волнением, какое ему редко доводилось испытывать.

— Напрасно вы раздухарились, сэр, — произнес Киллик, перехватив официанта на верху лестницы и отобрав у него рюмку. — Доктор велел вам держать себя в трезвости. А ты, увалень, живо топай на камбуз и тащи кварту портера для капитана, да смотри мне — не вздумай лить в него всякую дрянь.

— Киллик, — схватился за голову Джек. — Черт бы тебя побрал. Ступай на кухню и попроси миссис Броуд подойти сюда. Миссис Броуд, что у вас на обед? Я страшно голоден.

— Мистер Киллик говорит, что вам нельзя ни говядины, ни баранины, — отвечала миссис Броуд. — Но у меня есть филейная часть теленка и хороший кусок оленины. Сочный, молодой олешек.

— Тогда, будьте любезны, оленину, миссис Броуд. И еще, будьте добры, принесите несколько перьев и чернила.

— Это не жаркое, а поэзия, — произнес он, ни к кому не обращаясь, — нежный молодой олешек…

— Киллик! — закричал Джек Обри.

—Сэр?

— Ты трезв?

— Как судья, сэр.

— Тогда сложи в сундук все, кроме моего мундира и парадной шпаги, отвези его в Нор, погрузи на «Резвого» и передай старшему офицеру, что я прибуду на фрегат в воскресенье вечером в качестве временного командира. Затем отправляйся в Дюны, передай это письмо доктору, а это — Паркеру. В нем хорошие новости для него, поэтому вручи ему собственноручно. Если доктор решит прибыть на «Резвый» — бери его сундучок и все, что он захочет, — будь то чучело кита или двуглавая обезьяна, забрюхатевшая от боцмана. Захвати, конечно, мой морской сундучок и то, что мы спасли с «Поликреста». Повтори инструкцию… Хорошо. Вот то, что тебе понадобится для поездки. А вот еще пять шиллингов, чтобы ты купил себе приличный цилиндр. Старый можешь выбросить в Темзу. Я не пущу тебя на «Резвый» без приличного головного убора. И обзаведись уж заодно новой курткой. Это же приличный корабль.

Действительно, фрегат оказался, может быть, даже чересчур приличным. Двуколка Роберта потеряла колесо, укатившее в канаву, и Джек Обри был вынужден идти пешком под яркими лучами утреннего солнца по заполненным народом улицам Чатама — трудное испытание после трудной ночи. Но это было пустяком по сравнению с предстоящей встречей доктора Мэтьюрина на воде, поскольку Стивен решил отчалить от берега приблизительно в то же самое время, хотя и с другого места, и их пути должны были пересечься приблизительно в трех восьмых мили от борта фрегата. Стивен добирался до корабля на одном из катеров «Резвого», гребцы которого, подняв весла, приветствовали Джека Обри, плывшего с наветренной стороны на ялике. Стивен все время что-то приветственно кричал. Джек Обри заметил ошарашенный взгляд Киллика, обратил внимание на каменные лица мичмана и гребцов в шлюпке, на широкую улыбку Мэтью Париса, бывшего матроса «Поликреста», вестового Стивена, некогда бывшего ткачом, но до сих пор не ставшего моряком и не научившегося отличать своими близорукими глазами общественное имущество от собственного. Когда Стивен поднялся с банки и принялся кричать ему, Джек заметил, что тот вырядился в какое-то коричневое одеяние немыслимого покроя. Оно было ему тесно, и бледное, радостное лицо доктора над высоким вязаным воротником казалось неестественно большим. Он производил впечатление смеси исхудавшей обезьяны и тощего червового валета, с зубом нарвала в руках. Спина и плечи капитана Обри были совершенно неподвижны, он изображал улыбку и даже воскликнул:

— Доброе вам утро… да… нет… ха-ха. — Затем, придав своему лицу строгое и невозмутимое выражение, он вдруг подумал о Стивене: «Неужели пьян?»

Он стал подниматься по трапу, который после «Поликреста» показался ему бесконечным. Раздалось завывание команд, стук башмаков и клацанье мушкетов — это морские пехотинцы взяли оружие на караул, — и Джек Обри оказался на палубе.

Царство математического расчета, четкий порядок на баке и корме; он редко видел на шканцах более великолепное сочетание синего и золотого; даже гардемарины были в шляпах набекрень и белоснежных панталонах. Офицеры, сняв головные уборы, стояли как статуи. В ряд выстроились флотские лейтенанты, лейтенанты морской пехоты, затем штурман, судовой врач, казначей и двое в черном — несомненно, капеллан и учитель. Тут же находился целый выводок юных джентльменов, один из которых, трехлетний малыш в три фута ростом, сунул в рот большой палец, ничуть не портя картину, где горели золотые позументы, белая как слоновая кость палуба, и даже черные как смоль швы, казалось, испускали сияние.

Джек Обри приподнял треуголку на дюйм или около того (ему мешала повязка), приветствуя находящихся на шканцах.

— Ну и аспида нам всучили, — шепотом произнес старшина фор-марсовых.

— Гордец, и, поди, три шкуры драть будет, — отвечал старшина шкотовых.

Вперед шагнул старший офицер — серьезный, суровый, высокий худой джентльмен.

— Добро пожаловать на борт, сэр, — произнес он. — Меня зовут Симмонс.

— Благодарю вас, мистер Симмонс. Доброе утро, джентльмены. Мистер Симмонс, будьте добры, представьте мне господ офицеров. — Поклоны, вежливые фразы. Все были довольно молоды, кроме казначея и капеллана. Их любезность была сдержанной, а от учтивости веяло холодком.

— Великолепно, — сказал, обращаясь к старшему офицеру, капитан. — Общую перекличку проведем, когда пробьет шесть склянок, если не возражаете. Затем я сам прочту приказ о моем назначении. — Перегнувшись через борт, он крикнул: — Доктор Мэтьюрин, вы не подниметесь на борт? — Трап остался для Стивена таким же камнем преткновения, каким был в начале его флотской карьеры, поэтому ему понадобилось немало времени, чтобы, сопя, вскарабкаться наверх при поддержке измученного Киллика. Эта сцена нашла на шканцах благодарных зрителей. — Мистер Симмонс, — произнес Джек Обри, сверля его тяжелым взглядом. — Это мой друг, доктор Мэтьюрин, он будет сопровождать меня. Доктор Мэтьюрин, мистер Симмонс, старший офицер «Резвого».

— К вашим услугам, сэр, — сказал Стивен с поклоном, отставив ногу назад.

По мнению Джека Обри, это была сущая мука для человека, облаченного в такой тесный костюм. Вначале появление доктора было встречено с благородной сдержанностью. Но после того как мистер Симмонс сухо поклонился ему со словами: «Ваш покорный слуга, сэр», Стивен, желая быть любезным, произнес: «Что за великолепный корабль, такие просторные палубы. Можно подумать, что находишься на борту „индийца"». В ответ послышался безудержный детский хохот, но тотчас оборвался, сменившись рыданиями и воем, которые быстро затихли в люке сходного трапа.

— Может быть, вам будет угодно пойти в каюту? — спросил Джек Обри, стиснув локоть доктора железными пальцами. — Ваши вещи будут доставлены на борт, не беспокойтесь.

— Я сам позабочусь о них, сэр, — произнес старший офицер.

— О, мистер Симмонс, — воскликнул Стивен, — скажите им, пожалуйста, чтобы они были поаккуратнее с моими пчелами.

— Разумеется, сэр, — вежливо наклонил голову Симмонс.

В конце концов, капитан утащил доктора в кормовую каюту — изящно спланированное, без лишней мебели, просторное помещение с плавной кривизной балконных окон, где, кроме большой пушки на каждом борту, почти ничего больше не было. Стало ясно: капитан Хамонд сибаритом не был. Джек Обри сел на рундук и стал разглядывать костюм Стивена. Даже издали этот наряд выглядел ужасно, а вблизи оказался и того хуже.

— Стивен, — произнес он. — Слышите, Стивен?.. Входите!

Это был Пэрис, державший в руках обшитый парусиной ящик. Подскочив к Пэрису, Стивен чрезвычайно осторожно взял ящик, положил на стол и прижался к нему ухом.

— Послушайте, Джек, — сказал доктор, блаженно улыбаясь. — Прижмитесь к нему плотнее ухом и слушайте, когда я постучу. — Из ящика тотчас послышалось гудение. — Вы слышали? Это значит, с их маткой ничего не произошло. Но мы должны сейчас же вскрыть его. Пчелам нужен воздух. Видите? Стеклянный улей. Разве не хитро придумано? Я всегда мечтал держать пчел.

— Скажите, бога ради, как вы собираетесь пасечничать на военном корабле? — воскликнул капитан. — Где ваши пчелы найдут цветы — в море? Чем они будут питаться?

— Можно наблюдать каждое их движение, — отвечал Стивен, словно зачарованный прижавшись к стеклу. — Что касается кормежки, не беспокойтесь, они будут питаться вместе с нами. Им будет достаточно блюдца сахара, которое мы будем давать им через определенные промежутки времени. Уж если изобретательности месье Юбера хватает на то, чтобы держать пчел, хотя он слеп, бедняга, то неужели мы не найдем им места в просторной шебеке?

— Это фрегат.

— Не придирайтесь к мелочам, ради бога. Вон матка! Посмотрите на матку!

— И сколько тварей там может быть? — спросил Джек Обри, с трудом сохраняя невозмутимый вид.

— Думаю, тысяч шестьдесят или около того, — небрежно отвечал Мэтьюрин. — А когда начнется шторм, мы их подвесим. Это предотвратит ненужное боковое перемещение улья.

— Предусмотрительный вы наш, — сказал капитан. — Что же, придется терпеть и пчел, подобно Дамону и Пифагору. Да и то сказать — подумаешь, каких-то шестьдесят тысяч жал в одной каюте. Но вот что я вам еще скажу, Стивен. Кое-что вы упустили из виду.

— Вы хотите сказать, что пчелиная матка девственница? — спросил Стивен.

— Не знаю. На самом деле я хотел сказать, что это образцовый фрегат.

— Рад слышать. Поглядите, она откладывает яйцо! Так что насчет ее девственности можете не беспокоиться, Джек.

— И экипаж на фрегате особенный. Вы не заметили, в каком виде предстали моряки, когда мы появились на борту? Точь-в-точь адмиральский, вернее, королевский смотр.

— По правде говоря, не заметил. Скажите, дружище, вас что-то беспокоит?

— Стивен, бога ради, снимите с себя эту штуковину.

— Мое вязаное трико? Значит, вы обратили на него внимание? А я про него и забыл, иначе указал бы вам на его достоинства. Вы когда-нибудь видели нечто более рациональное? Смотрите, я могу обнажить голову, то же самое можно сказать о ногах и руках. Теплый костюм и в то же время не стесняющий движений. И, прежде все-го, обеспечивающий здоровье: нигде не трет! Пэрис, который когда-то был ткачом, связал его по моему эскизу. Сейчас он вяжет такой же для вас.

— Стивен, вы премного меня обяжете, если отберете его у него. Знаю, я поступаю не по-философски, но здесь я временный командир и не хочу, чтобы надо мной смеялись.

— Но вы же сами часто говорили: не имеет значения, что человек надевает в море, и сами появляетесь в нанковых штанах, на что я бы никогда, никогда не осмелился. А это трико, — с разочарованным видом он оттянул на животе ткань, — сочетает в себе шерстяную фуфайку и не мешающие движениям панталоны.

«Резвый» оставался в составе действующего флота и в мирное время; его экипаж тянул общую лямку много лет. Офицеры почти не менялись, и на корабле постепенно сложился свой уклад. Каждый корабль в известной степени можно уподобить отдельному королевству с собственными порядками, традициями и нравами. Это особенно касалось тех кораблей, которые выполняли самостоятельные задачи вдали от адмиралов и остального флотского начальства, а «Резвый» как раз несколько лет подряд служил в Ост-Индии. Возвращаясь оттуда в начале возобновившейся войны, близ мыса Финистерре он за один день захватил два французских торговых судна. После того как экипажу были выплачены призовые, капитану Хамонду не составило никакого труда набрать новую команду, поскольку большинство его матросов вновь поступили к нему на службу; пришлось даже отклонять услуги добровольцев. Джек Обри прежде встречался с ним раз или два — это был рано поседевший спокойный, рассудительный господин лет сорока с небольшим, лишенный чувства юмора и воображения, но увлеченный гидрографией и научными основами плавания под парусами. Для капитана фрегата он был чуть староват. Встретив его в обществе лорда Кокрейна, Джек Обри счел его несколько бесцветным по сравнению с полным энергии высокородным хозяином.

Первое впечатление от «Резвого» у Джека Обри не изменилось после переклички и знакомства с экипажем. Совершенно очевидно, это был образцовый корабль с прекрасно вышколенной командой настоящих военных моряков; пожалуй, таким кораблем легко командовать — судя по поведению матросов и многочисленным мелочам, заметным внимательному глазу опытного моряка. Командовать им было легко, но при этом в иерархии не было разболтанности, и между нижними чинами и офицерами существовала должная дистанция. Сидя в каюте со Стивеном в ожидании ужина, Джек Обри думал о том, как этому кораблю удалось приобрести репутацию образцового. Совершенно очевидно, это не объяснялось его внешним видом: хотя все на нем поддерживалось в идеальном состоянии, как и должно быть на военном корабле, никто не стремился к показухе, ничего сверхординарного он не заметил, не считая огромных реев и белых манильских тросов. Корпус фрегата и крышки портов были покрашены шаровой краской; охрой была проведена полоса, выделявшая ряд пушек. Все тридцать девять орудий были темного цвета, и единственным предметом из бронзы была рында, сиявшая как начищенное золото.

На счету «Резвого» не было громких побед: за годы службы ему не пришлось столкнуться в бою с кораблем, который мог бы на равных помериться силами с его длинноствольными восемнадцатифунтовиками. Но корабль всегда, или почти всегда, был готов встретить противника: когда барабанщик бил тревогу, то можно было быть уверенным: этого достаточно, чтобы начать сражение. Оставалось лишь укрепить переборки и убрать немногочисленную мебель. Два козла, предназначавшиеся для шканцев, сами спускались по трапу в трюм, клетки с курами исчезали с помощью хитроумного приспособления, а орудия, установленные в капитанской каюте, тотчас приводились в боевое состояние, чего он никогда прежде не видел во время учебных тревог. У корабля был спартанский вид, что отнюдь не являлось результатом безденежья. «Резвый» был кораблем не бедным: капитан фрегата недавно приобрел себе место в парламенте, его офицеры были людьми состоятельными еще до получения призовых, и Хамонд настаивал на том, чтобы родители гардемаринов назначали им приличное содержание.

— Стивен, — спросил Джек Обри, — как поживают ваши пчелы?

— Прекрасно, благодарю вас. Они проявляют огромную активность, даже энтузиазм. Однако, — добавил он с некоторой неуверенностью, — я заметил с их стороны определенное нежелание возвращаться в свой улей.

— Выходит, вы их выпустили? — вскричал Джек Обри. — Вы хотите сказать, что в каюте жужжат шестьдесят тысяч пчел, жаждущих крови?

— Нет, нет. Вовсе нет. Их не больше половины этого числа, возможно, даже меньше. Если их не провоцировать, то, убежден, вы можете свободно расхаживать по своей каюте. Это безобидные существа. К утру они обязательно вернутся домой, а я потихоньку подойду и закрою дверцу. А может, было бы лучше, если бы нынче вечером мы сидели в этом помещении вместе, чтобы они смогли привыкнуть к новой обстановке. В конце концов, надо понять их первоначальное возбуждение, и не обескураживать их.

Однако Джек Обри пчелой не был, и его первоначальное возбуждение было несколько иного рода. Ему было ясно, что «Резвый» представляет собой замкнутое, самодовлеющее сообщество, где он чужак. Он сам служил под началом временных капитанов и знал, что они могут вызвать к себе враждебное отношение, если слишком сильно потянут одеяло на себя. Временные капитаны, которых он знал, имели большие полномочия, но были достаточно умны, чтобы не использовать их. Но, с другой стороны, ему, возможно, придется вести борьбу за свой авторитет. На нем, в конечном счете, лежит окончательная ответственность; от него зависит, утратит или же укрепит он свою репутацию, и, хотя здесь он лишь временный командир и не является подлинным хозяином корабля, ему нельзя изображать из себя этакого короля Чурбана. Нужно действовать осмотрительно и в то же время решительно… Ситуация сложная. Неуклюжий старший офицер может оказаться главным камнем преткновения. Слава богу, что у него, Джека Обри, есть немного денег, и он сможет какое-то время прилично содержать кают-компанию, хотя куда ему тягаться с Хамондом, ежедневно приглашавшим к обеду по шесть персон. Джеку остается надеяться на то, что скоро агент пришлет ему очередной аванс, но пока он не должен выглядеть нищим. Существует латинская, довольно двусмысленная поговорка относительно бедности и насмешки, хотя он не большой знаток латыни. Он не должен быть объектом насмешек; ни один капитан не может допустить такого.

— Стивен, дорогой мой друг, — произнес он, обращаясь к репитеру компаса, висевшему у него над койкой (Джек находился в спальне), — что заставило вас надеть на себя это мерзкое, как вы выражаетесь, трико? Что у вас за привычка зарывать свои достоинства в землю? Откуда людям знать о них?

Но в кают-компании слышны были другие разговоры.

— Нет, джентльмены, — произнес мистер Флорис, судовой врач. — Уверяю вас, это великий человек. Я читал его книгу, зачитав ее чуть ли не до дыр. Это весьма поучительный труд, содержащий множество зрелых размышлений, целый кладезь запоминающихся наблюдений. Когда главный флотский врач инспектировал меня, то он спросил, читал ли я ее. Я с удовольствием показал ему мой экземпляр — с закладками и аннотациями — и сообщил, что заставил своих помощников заучивать наизусть целые отрывки. Говорю вам, я давно мечтаю познакомиться с ним. Хочу узнать его мнение относительно бедняги Уоллеса.

На присутствующих слова судового доктора произвели впечатление; офицеры с глубоким почтением относились к ученым людям, и если бы не неудачное замечание относительно «индийца», то кают-компания отнеслась бы к костюму доктора как к чудачеству ученого мужа, своего рода Диогеновой бочке.

— И все же, если он служил на флоте, — произнес мистер Симмонс, — то как следует отнестись к его словам насчет «индийца»? Они походили на прямое оскорбление, тем более что были произнесены со странной усмешкой.

Мистер Флорис задумчиво уткнулся в тарелку, но не смог найти никакого оправдания. Капеллан закашлялся и сказал, что, пожалуй, не следует судить о человеке поверхностно; возможно, у господина доктора было мгновенное затмение ума; возможно также, что под словом «индиец» он подразумевал роскошный корабль, каковым фрегат и является на самом деле — первоклассное, комфортабельное судно.

— Тем хуже, — заметил старший офицер, аскетического вида молодой джентльмен — настолько высокий и худой, что ему удобнее всего было бы размещаться в середине бухты троса.

— Что касается меня, — произнес командир морских пехотинцев, отвечавший за кают-компанию, — то я выпью за здоровье и вечное счастье нашего ученого гостя бокал этого превосходного «марго» — крепкого как орех. Что бы ни говорил отец капеллан, такого примера храбрости, как появление на борту военного корабля в одежде клоуна, с зубом нарвала в одной руке и зеленым зонтиком в другой, я еще никогда не видел. Благослови его Господь.

Кают-компания присоединилась к этому благословению, правда без особой убежденности, если не считать мистера Флориса. Затем все начали обсуждать здоровье Кассандры, самки гиббона, жившей на борту «Резвого», последней представительницы целого зверинца, который моряки вывезли с Явы и еще более отдаленных островов в восточных морях. О временном капитане речи не было: он прибыл на корабль с репутацией хорошего моряка, бойца, повесы и протеже лорда Мелвилла. Капитан Хамонд был сторонником лорда Сент-Винсента и стал членом парламента, чтобы голосовать вместе с друзьями Сент-Винсента. Что касается самого лорда Сент-Винсента, который ненавидел Питта и его администрацию, то он добивался отстранения лорда Мелвилла от занимаемой должности за присвоение секретных средств и вывода его из состава Совета Адмиралтейства. Офицеры «Резвого» — все до одного виги — разделяли взгляды своего капитана.

Завтрак разочаровал Джека Обри. Капитан Хамонд всегда пил какао, во-первых, для того, чтобы заставить экипаж следовать его примеру, а во-вторых, потому, что он любил его. Между тем Джек и Стивен не чувствовали себя людьми, пока не успевали осушить по кружке горячего крепкого кофе.

— Киллик, — сказал Джек Обри. — Выплесни за борт эти помои и сейчас же принеси кофе.

— Прошу прощения, сэр, — отвечал серьезно встревоженный буфетчик. — Я не захватил зерен, а у кока их нет.

— Тогда сбегай к стюарду казначея, кают-компанейскому коку, в лазарет, куда угодно, и достань его, иначе я найду на тебя управу, могу тебя заверить. Одна нога тут, другая — там. Лентяй окаянный, — возмущенно произнес Джек, обращаясь к доктору. — Надо же — забыть про кофе.

— Небольшой перерыв сделает кофе еще более желанным, когда он появится, — отозвался Стивен и, для того чтобы отвлечь внимание друга, взял пчелу и сказал: — Взгляните, пожалуйста, на мою медоносную пчелу. — Он опустил ее на край блюдца, в которое налил сиропа из какао и сахара. Попробовав сироп, пчела накачалась им, взмыла в воздух и, покружив над блюдцем, вернулась в улей. — А теперь, сэр, — произнес Стивен, отметив время на часах, — вы увидите чудо.

Через двадцать пять секунд появились две пчелы, которые стали летать над блюдцем с характерным пронзительным жужжанием. Еще через такой же промежуток времени появились четыре пчелы, затем шестнадцать, потом двести пятьдесят шесть. Однако через четыре минуты эту геометрическую профессию нарушили первые пчелы, те, что знали дорогу и которым не нужно было отыскивать улей или сироп.

— А теперь скажите, — произнес Стивен, окруженный пчелиным роем, — неужели вы сомневаетесь в их способности сообщать своим сородичам о пространственном месте питательных точек? Каким образом они это делают? Что за сигнал используют? Что-то вроде компасного направления? Джек, не надо досаждать этой пчеле, прошу вас. Как не стыдно. Она просто отдыхает.

— Прошу прощения, сэр, но на всем корабле нет ни единого зернышка кофе. О Господь Всемогущий! — сокрушался Киллик.

— Стивен, я, пожалуй, выйду, — произнес Джек Обри, опасливо косясь на пчел, и, опустив плечи, кинулся вон. — А еще называется образцовый фрегат, — фыркнул он, проглотив стакан воды у себя в спальне. — В чем же это он такой образцовый? Двести шестьдесят человек остались без кофе!

Ответ стал очевиден спустя два часа, когда адмирал порта просемафорил: «Резвому» выйти в море.

— Дать «квитанцию», — приказал Джек Обри, когда ему передали текст семафора. — Мистер Симмонс, будьте добры, прикажите сниматься с якоря.

Наблюдать за тем, как это происходило, было одно удовольствие. После того как дудка просвистала «Всем сниматься с якоря!», матросы деловито устремились к своим боевым постам.