У Павла не осталось ни преданных друзей, ни близких. После десятилетней счастливой супружеской жизни он не только охладел к Марии Федоровне, но и подозревает ее участие в заговоре. Подросшие дети вызывают лишь недоверие: "Слишком хорошо удалось внушить ему недоверие к императрице и к его старым слугам", - вспоминал Чарторыйский.
      10 марта, воскресенье. Из воспоминаний принца Евгения Вюртембергского: "Утром в воскресенье я нашел государя не в лучшем настроении, чем вчера. Дибич во время военного смотра сказал мне, что государыня и оба великих князя, очевидно, в чем-то провинились. Государь пожал мне руку с благоволением, как бы желая сказать: "У меня сейчас нет времени с тобой общаться, но не сочти это за меньшее к тебе расположение".
      Александр, шеф Семеновского полка, встретив поручика Полторацкого, приказывает ему "принять на себя вне очереди начальствование караулом" на другой день.
      Воскресный вечер. Вечерний стол накрыт на 23 куверта. Перед ужином состоялся "французский концерт". Принц Евгений Вюртембергский обратил внимание на то, что даже выступление мадам Шевалье не очень привлекло внимание царя, что великая княгиня Елизавета была тиха и печальна; Александр разделял ее грусть; царица испуганно смотрела вокруг и, казалось, хотела понять, какими новыми, несущими беду мыслями занят ее муж.
      "...После концерта государь, как обычно, удалился, - вспоминает принц Евгений, - но его удаление, ожидаемое дольше, чем обычно, сопровождалось поведением, ставшим мне понятным только спустя некоторое время. Когда открылись боковые двери, он подошел к государыне, стоявшей справа, остановился перед ней, насмешливо улыбаясь, скрестил руки, непрестанно пыхтя по своему обыкновению, что он делал, находясь в высшей степени нерасположения, и затем те же угрожающие жесты повторил перед обоими великими князьями. Наконец он подошел к графу Палену, с мрачной миной прошептал ему на ухо несколько слов и затем пошел ужинать. Все молча последовали за ним, охваченные страхом. На мой вопрос: "Что это значит?" графиня Ливен коротко ответила: "Вас и меня это не касается". За мрачным столом царила мертвая тишина; после ужина государь отстраняет с насмешливой улыбкой свою жену и сыновей, которые хотели попрощаться с ним, и внезапно уходит, не простившись. Государыня заплакала, и вся семья ушла глубоко опечаленная".
      Тревожное, беспокойное состояние обитателей дворца, атмосфера неуверенности, смутного ожидания беды, нагнетаемая Паленом, на руку заговорщикам. Это один из способов предохранить опасное дело от провала. Приходится только удивляться дьявольской энергии, хладнокровию и расчетливости Палена. С непоколебимым упорством и предусмотрительностью идет он к намеченной цели. В этот вечер он долго работает. "Воскресенье, записывает Гёте, - свадьба Жерве, на которую Пален обязан прийти, но не приходит". Он занят.
      Глава семнадцатая
      11 МАРТА
      Ид марта берегись.
      В. Шекспир
      11 марта, понедельник шестой недели великого поста. Последний день царствования Павла I. Как обычно, он встал между четырьмя и пятью часами утра. До девяти работал: утверждено шесть законов, в том числе именной "О дозволении киргизскому народу кочевать между Уралом и Волгой". Состоялись утренние доклады Обольянинова и Палена. Помилованным накануне двум арестантам царь велит дать "по сту рублей на дорогу". Потом был рассмотрен целый ряд донских доносов об оскорблении величества. Павел велит "отпустить всех без наказания".
      Полковник конногвардейского полка Н. А. Саблуков, эскадрон которого дежурил во дворце, видит и слышит, как Пален отвечает на вопрос императора о принятых мерах безопасности: "...ничего больше не требуется. Разве только, ваше величество, удалите вот этих якобинцев (указал на дверь, где стоял караул из конногвардейцев) да прикажите заколотить эту дверь (в спальню императрицы)". Оба этих совета, - пишет Саблуков, - злополучный монарх не преминул исполнить, как известно, на свою собственную погибель".
      В 9 часов Павел в сопровождении Александра едет "осматривать войска". Он явно не в настроении. Семеновец Леонтьев вспоминает: "11 марта на разводе государь весьма прогневался на сменившийся караул нашего полка второго батальона, кричал на батальонного шефа генерала Мозавского, а наследнику сказал: "Вашему высочеству свиньями надо командовать, а не людьми". Наследник вместо поклона отвернулся и закусил губу - мы все это видели".
      Коварный Пален использует и эту возможность, чтобы вызвать недовольство офицеров. По свидетельству Вельяминова-Зернова, "он собрал офицеров гвардии на своей квартире (как это часто бывало) и объявил им особое неудовольствие государя их службой и угрозу всех сослать. Все разъехались с горестными лицами и с унынием в сердце. Всякий желал перемены".
      ..."С 11 часов их величества изволили прогуливаться по городу верхом: его императорское величество с графом Кутайсовым, ее императорское величество с фрейлиной Протасовой 2-й..."
      Около полудня у статуи Клеопатры Павел беседует с писателем Коцебу, который работает над описанием Михайловского замка: "Император долго и восторженно говорит о живописи и скульптуре..."
      Обед, как и обычно, в час дня. Стол накрыт на восемь кувертов. Приглашены: обер-камергер Строганов, адмирал граф Кушелев, генерал от инфантерии Кутузов, вице-канцлер князь Куракин, обер-гофмаршал Нарышкин, обер-шталмейстер граф Кутайсов. Все они не участвуют в заговоре и не подозревают о его существовании. Кутайсов, Нарышкин и Кушелев намечены Паленом к аресту. Его план уже приводится в исполнение: караул преображенцев составлен так, что две трети его состоят из солдат раскассированного лейб-гренадерского полка, "весьма дурно расположенных к императору", командовать караулом назначен подпоручик Марин, поэт и острослов, считавший себя врагом деспотичного царя.
      Полковник Саблуков неожиданно получает приказ дежурить по полку, в то время как его эскадрон должен заступить в караул. Он разыскивает великого князя Константина, шефа полка, чтобы доложить ему об этом, но не находит.
      Генерал Беннигсен собирается покинуть столицу. На Невском он "случайно" встретил Платона Зубова, который просил его зайти потолковать. Беннигсен соглашается. "Я согласился, - пишет он, - еще не подозревая, о чем может быть речь, тем более что я собирался на другой день выехать из Петербурга в свое имение в Литве. Вот почему я перед обедом отправился к графу Палену просить у него, как у военного коменданта, необходимого мне паспорта на выезд. Он отвечал мне: "Да отмените свой отъезд, мы еще послужим вместе, - и добавил: - Князь Зубов скажет вам остальное". Я заметил, что он все время был смущен и взволнован. Так как мы были связаны дружбой издавна, то я впоследствии очень удивился, что он не сказал мне о том, что должно было случиться..."
      Не оставляя мысли об отъезде, генерал Беннигсен отправился к Обольянинову, чтобы проститься, и "оттуда часов в 10 приехал к Зубову".
      Из окна кабинета Павел видит группу офицеров, прогуливающихся в парадной форме и лентах. Он просит директора и устроителя Павловска К. Кюхельбекера пойти узнать: "что значит это собрание?"
      "Пользуются хорошею погодою, - ответил Кюхельбекер, возвратясь к царю. - Прогуливаются".
      Поэт В. К. Кюхельбекер рассказывал Н. А. Маркевичу, как его отец "в последние дни жизни императора Павла вошел в случайную милость царскую и чуть не сделался таким же временщиком, как Кутайсов. Павел уже не мог обходиться без него".
      В восемь часов вечера полковник Саблуков прибыл во дворец для доклада Константину. Но его не пускают к великому князю, ссылаясь на то, что он находится под арестом. Саблуков, сказав, что он дежурный по полку, прошел в кабинет и застал Константина в сильном волнении. Через несколько минут появился Александр, имевший вид "испуганного, крадущегося зайца".
      "Вдруг, - пишет Саблуков, - дверь отворилась и появился государь в сапогах со шпорами, со шляпой в одной руке и с палкой в другой и направился, как на параде, прямо к ним. Александр побежал в свои покои, Константин словно окаменел на месте, опустил руки и имел такой вид, будто стоит безоружным перед медведем. Я обернулся и передал государю мой доклад о состоянии полка. Государь сказал: "Ты дежурный?" - дружелюбно кивнул и вышел. Тотчас Александр заглянул в комнату.
      - Ну, брат, что ты на это скажешь? - спросил Константин. - Разве я не говорил тебе, что он (указывая на меня) не будет бояться?
      Александр спросил меня, неужели же я не боюсь государя.
      - Нет, - сказал я. - Я исполняю свой долг и боюсь только моего шефа великого князя Константина.
      - Иди домой и будь насторожен, - сказал Константин.
      Вернулся я домой смущенным и преисполненным дурных предзнаменований..."
      Ужин, как обычно, начался в половине девятого. Стол был накрыт на 19 персон. Среди приглашенных был и М. И. Кутузов, к которому Павел благоволил, с дочкой Прасковьей, фрейлиной, впервые присутствующей за императорским столом. Вошел Павел. Порывистым движением он протянул камер-лакею шляпу, оглядел присутствующих и сел на свое место посередине стола. Справа от него сели Александр с женой Елизаветой Алексеевной, за ней Мария Павловна, будущая герцогиня Сакен-Веймарская, покровительница великого Гёте. Слева от Павла села Мария Федоровна, за ней Константин с женой Анной Федоровной. По эту же сторону стола сели три статс-дамы Пален, Ливен и Ренне. Остальные приглашенные разместились на противоположной стороне. Павел был оживлен и весел. Впервые поданный к столу фарфоровый сервиз с видами Михайловского дворца вызвал у него настоящий восторг: "Государь был в чрезвычайном восхищении, многократно целовал рисунки на фарфоре и говорил, что это был один из счастливейших дней в его жизни". Хорошее настроение хозяина передалось и окружающим все наперебой восхищались сервизом и дворцом. Лишь один Александр не принимал участия в разговоре, сидел насупившись, мрачнее тучи.
      Князь Н. Б. Юсупов, пушкинский "вельможа", участник последнего ужина императора, вспоминал: "Во время ужина великий князь Александр Павлович был молчалив и задумчив; император Павел, напротив того, был чрезвычайно весел и разговорчив. Заметив, что великий князь Александр Павлович не в обыкновенном расположении духа, император спросил у него: "Сударь, что с вами сегодня?"
      - Государь, - отвечал великий князь, - я чувствую себя не совсем хорошо.
      - В таком случае обратитесь к врачу и полечитесь. Нужно пресекать недомогание вначале, чтоб не допустить серьезной болезни.
      Великий князь ничего не отвечал, но наклонился и потупил глаза. Через несколько минут великий князь Александр чихнул. Император сказал ему:
      - За исполнение всех ваших желаний".
      О драматичности ситуации, сложившейся за столом, рассказывает В. Н. Головина: "Отец и сын сидели рядом за столом... Император думал, что его сын покушается на его жизнь; великий князь считал себя приговоренным к заключению своим отцом".
      М. И. Кутузов: "После ужина император взглянул на себя в зеркало, имевшее недостаток и делавшее лица кривыми. Он посмеялся над этим и сказал мне: "Посмотрите, какое смешное зеркало, я вижу себя в нем с шеей на сторону". Это было за полтора часа до его кончины.
      Своему близкому другу И. М. Муравьеву-Апостолу, отцу будущих декабристов, Кутузов добавил, что разговор шел о смерти. "На тот свет идтить - не котомки шить", - были прощальными словами Павла I Кутузову".
      Осведомленный вельможа князь С. М. Голицын рассказывал: "Ужин, как обыкновенно, кончился в половине десятого. Заведено было, что все выходили в другую комнату и прощались с государем, который в десять часов бывал уже в постели. В этот вечер он также вышел в другую комнату, но ни с кем не простился и сказал только: "Чему быть, того не миновать". Вот такое предчувствие имел император Павел".
      Без четверти десять к дежурившему по полку Саблукову прибыл фельдъегерь императора с приказанием немедленно прибыть во дворец. "Такое распоряжение всегда считается серьезным и принимается за дурной знак, пишет Саблуков. - Корнет Андреевский, стоявший на часах, сказал мне, что не произошло ничего особенного, что государь у государыни, три раза проходил мимо караула, и каждый раз очень ласково кланялись. В 16 минут одиннадцатого в прихожей появился государь в чулках и башмаках. Он только что отужинал. Его собачка шпиц бежала впереди; за государем следовал генерал-адъютант Уваров. Государь подошел прямо ко мне и сказал мне по-французски:
      - Вы якобинец?
      - Точно так, ваше величество.
      - Не вы сами, а ваш полк?
      - Я - пожалуй, но относительно полка вы заблуждаетесь.
      - Я знаю, что лучше, караул должен удалиться.
      Я скомандовал "Направо марш", и корнет Андреевский удалился со своими солдатами. Затем государь начал говорить со мною по-русски и повторил, что мы якобинцы. Я возражал с живостью и отвергал подобное обвинение. Он оставался при том, что ему лучше знать, и прибавлял, что отдал приказ выслать полк из города и распределить по деревням. При этом очень дружески сказал мне:
      - Ваш эскадрон будет послан в Царское Село. Два бригад-майора будут провожать полк до Седьмой версты. Распорядитесь, чтобы в четыре часа утра все готовы были вместе со своими пожитками.
      Потом он обратился к своим двум камер-гусарам и сказал, указывая на дверь своей спальни:
      - Вы оба будете стоять здесь на часах.
      Уваров все время стоял сзади царя с глупым лицом и улыбался. Государь поклонился особенно любезно и пошел в свою комнату. Я вернулся домой и передал генералу Тормасову, к его великому изумлению, приказ государя относительно полка, потом сел в кресло и предался моим мыслям..."
      "Царь закрывает внешнюю дверь; караульный солдат Агапеев припомнит, что царь молился у иконы в прихожей". "Впрочем, еще миг подождем закрывать эту дверь: появляется лейб-медик Гриве, дает императору какое-то питье (царь вызвал его и для того, чтобы поговорить о больном генерал-лейтенанте Ливене). Несколько дней спустя рассказ медика попадает в секретную депешу британского агента Росса: доктор поведал о подозрительности царя, особенно усилившейся "в последние девять дней". Вечером 11 марта царь не скрывал своих подозрений и против Гриве: пока тот взбалтывал лекарство, царь прошел до конца комнаты и, круто повернувшись, пристально глядя, сказал: "Кстати, мой дорогой, вашу совесть не мучит то обстоятельство, что вы лечите врага ваших соотечественников?" Доктор отвечал, что любой человек его профессии "не имеет другой цели, кроме лучшего выполнения долга человечности". Павел был этим удовлетворен и, обняв доктора, сказал: "Я не сомневаюсь и не сомневался никогда".
      Одиннадцатый час... Дверь в комнаты Павла закрывается окончательно. Но и сквозь стены почти каждый шаг обреченного монарха видят "снаружи". Известно, что он проводит час у Гагариной, спустившись к ней по потаенной лестнице (и кажется, успел поговорить с мужем фаворитки). В ее комнате и составляется раздраженная записка больному Ливену: "Ваше нездоровье затягивается слишком долго, а так как дела не могут быть направляемы в зависимости от того, помогают ли вам мушки или нет, то вам придется передать портфель военного министерства князю Гагарину".
      Отправляясь спать, великий князь Александр обратился к камер-фрау Гесслер с просьбой "остаться в эту ночь в прихожей до прихода графа Палена, когда он явится, ты войдешь к нам и разбудишь меня, если я буду спать".
      Великий князь Константин до самой смерти будет говорить всем: "Я спал, как сурок, и ничего не знал". Это было правдой - старший брат ни о чем ему не сказал.
      День закончился, покой и тишина пришли во дворец, который скоро лишится своего хозяина и творца.
      А у них веселье было в полном разгаре. Отужинав у Хитрово, Ушакова и Депрерадовича, заговорщики в парадных мундирах собрались на квартире генерала Талызина. Генерал Беннигсен, как и обещал, около десяти часов приехал к Платону Зубову. "...Я застал у него только его брата и трех лиц, посвященных в тайну, - пишет он. - ...Князь Зубов сообщил мне условленный план, сказав, что в полночь совершится переворот. Моим первым вопросом было: кто стоит во главе заговора? Когда мне назвали это лицо, я не колеблясь примкнул к заговору". Одним из трех лиц, очевидно, был сенатор Трощинский, готовивший текст отречения Павла I. Евгений Вюртембергский со слов Зубова и Беннигсена записал: "...тайный советник Трощинский составил манифест, в котором император по болезни передавал власть великому князю Александру".
      Вожди заговора ведут игру по схеме, обещанной наследнику: арест, отречение, провозглашение регентства. Вместе с Зубовым Беннигсен отправляется к Палену. "У дверей стоял полицейский офицер, который объявил нам, что граф у генерала Талызина и там ждет нас", - вспомнит он потом.
      Они соединяются с Паленом то ли у входа, то ли уже войдя внутрь пристройки Зимнего дворца, предназначенной для лейб-гвардейского корпуса, где находилась квартира Талызина.
      "Мы застали комнату полной офицеров, - продолжает Беннигсен, - они ужинали у генерала, причем большинство находилось в подпитии". Их было около шестидесяти человек. Шампанское лилось рекой, они еще только догадываются о своей роли, но уже воинственно настроены от разговоров и вина.
      Веселье было в полном разгаре, когда около полуночи появились вожди. Офицеры, пирующие за длинными столами, встают при появлении Палена с адъютантами, Зубовых и Беннигсена. Тосты умножаются. Пален и Беннигсен выпивают по бокалу шампанского, а затем Пален предлагает тост за здоровье нового императора! Мгновенно наступает тишина, многие смущены и ждут объяснений.
      Слово берет Зубов. Он говорит о невыполненном завещании Екатерины II, желавшей передать престол внуку, о том, что Александр с ними и уже готов манифест об отречении императора. Настала пора действовать!
      Поднялся шум, заспорили: "Пункт об отречении остался неясным, вероятно, каждый истолковывал его себе по-своему, не очень стараясь вникать в него или же оставляя свою мысль при себе", - свидетельствует А. Чарторыйский.
      Семеновец Козловский вспомнит: "Заговорщики спрашивали Палена, как поступить им с императором? На это отвечал он им французской поговоркой: "Когда готовят омлет, то разбивают яйца".
      А что же гвардия? В Измайловских казармах уже напоили допьяна командира полка Малютина, и целый полк, слабо охваченный заговором, вполне нейтрализован. Конногвардейцы, согласно приказу Павла, готовятся к походу в Царское Село.
      Батальон семеновцев в карауле Михайловского дворца, другой под командованием генерала Депрерадовича подходит к Гостиному двору. Идут и преображенцы! В солдатском строю тихие разговоры: "Куда идем?" Коцебу: "Я слышал от одного офицера, что настроение его людей не было самое удовлетворительное. Они шли безмолвно; он говорил им много и долго; никто не отвечал. Это мрачное молчание начало его беспокоить. Он наконец спросил: "Слышите?" Старый гренадер сухо ответил: "Слышу", - но никто другой не подал знака одобрения".
      "В том ночном строю офицеры осторожно намекают солдатам на близящееся "освобождение от тирана", говорят о надеждах на наследника, о том, что "тяготы и строгости службы скоро прекратятся". Все пойдет иначе. Солдаты, однако, явно не в восторге, молчат, слушают угрюмо, "в рядах послышался сдержанный ропот". Тогда генерал-лейтенант Талызин прекращает толки и решительно командует: "Полуоборот направо. Марш!" - после чего войска машинально повиновались его голосу".
      В полночь арестовали Обольянинова, Нарышкина, Малютина, Кологривова, Кушелева, Котлубицкого. Кутайсова не нашли. Услышав шум, он "бросился бежать, выскочил на улицу в туфлях и сюртуке и, достигнув дома г. Ланского на Литейной, спрятался там и не показывался нигде до следующего дня". "Пронырливый Фигаро, - замечает Саблуков, - скрылся по потайной лестнице, забыв о своем господине, которому всем был обязан".
      Генерал-прокурор Обольянинов, преданный государю, предупредил его о заговоре, но полагал, что в нем замешана императрица, и Пален ловко использовал его ошибку. Последним проявлением глубокого уважения императора к своему генерал-прокурору было данное ему поручение привести на верность государю великих князей Александра и Константина утром 11 марта в церкви Михайловского дворца.
      Уважало Петра Хрисанфовича и московское дворянство, четырежды избиравшее его своим предводителем. Он смело ходатайствовал о помиловании или смягчении наказания декабристу Е. П. Оболенскому, "сыну своего хорошего знакомого и уважаемого всей Москвой князя П. А. Оболенского".
      Кажется, в эти минуты близ дворца появляется карета. Пален все предусмотрел - если Павел останется жив, она отвезет его в крепость; если же он вырвется и позовет на помощь, то найдутся люди, которые помешают ему это сделать.
      "Офицеры, бывшие в заговоре, были расставлены в коридорах, у дверей, у лестниц для наблюдения. Так, мне известно, - пишет Лобанов-Ростовский, что Д. В. Арсеньев, бывший тогда в Преображенском полку... стоял в коридоре с пистолетом. Рискуя головою, заговорщики, по всей вероятности, положили не позволять государю ни спасаться, ни поднимать тревоги. Если бы Павлу и представилась возможность спастись из своих комнат... то жизнь его неминуемо подверглась бы величайшей опасности на каждом шагу, так как заговорщики овладели этою половиной замка".
      Стояло ненастье. Резкий ветер гнал низколетящие тучи, закрывавшие луну.
      3-й и 4-й батальоны Преображенского полка разворачивались у Верхнего сада близ Михайловского замка в ожидании 1-го Семеновского батальона. Преображенцы застыли в мартовском ночном холоде, наконец подошли семеновцы, запоздавшие на двадцать минут. Погруженный в сон дворец был окружен двойным кольцом войск. Не все его обитатели спали в эту ночь. Томимая мрачными предчувствиями, не спит Мария Федоровна. Не спит, раздираемый сотнями противоречивых мыслей и чувств, ее старший сын, "не имевший мужества сам участвовать в заговоре и тем спасти отца". Не спит тринадцатилетний племянник императрицы Евгений Вюртембергский. Эта ночь в далекой России запомнилась ему на всю жизнь: Дибич и другой наставник принца фон Требра входят и выходят, приводят каких-то людей, намекая, что они в тяжелую минуту смогут защитить его. "Подумайте, как моя детская сила воображения была захвачена сознанием всеобщей опасности, существование которой я так ясно читал на лицах всех присутствующих. Тем временем в безмолвной тишине размеренным шагом проходили полки, а темнота ночи и необычность военных передвижений в такое время придавали этим звукам своеобразие, неприятно на меня действовавшее..."
      Помнил он и рассуждения Дибича, будущего начальника Главного штаба. "Император тиран - таков был приблизительный смысл его речей; но, конечно, он и вполовину не столь дурен, как его выдают, чтобы возбудить ненависть и стремление к самообороне и чтобы таким путем совсем от него освободиться. После того как это произойдет, одни надеются получить милость и почет благодаря вступлению на трон старшего сына великого князя, другие готовят Павлу I судьбу Петра III и надеются добыть честь и славу от Марии Федоровны; есть еще интриганы, которые охотнее всего бросили бы в море всю императорскую семью и сели на их место". Дибич не верит в успех заговора".
      Секретарь императора Я. А. Дружинин поздно ночью приходит домой, и "плачущий истопник говорит ему о гибели Павла I - то ли неизбежной, то ли уже случившейся". Я. И. Санглен, будущий начальник полиции, расскажет, что слышал, как граф Головкин, указав в окно на Михайловский дворец, произнес: "Этой ночью произойдет ужасная катастрофа". Извозчик, который вез Санглена в 11 часов через Невский на Васильевский, спросил его: "Правда, сударь, что император нынешней ночью умрет? Какой грех!" - "Что ты, с ума сошел?" - "Помилуйте, сударь, у нас на бирже только и твердят: конец".
      Глава восемнадцатая
      ЦАРЕУБИЙСТВО
      О стыд! О ужас наших дней!
      Как звери вторглись янычары!
      А. Пушкин
      Ужин шел к концу. Некоторые из заговорщиков не удовлетворились ответом-афоризмом Палена и попытались уточнить, что же он имел в виду. Однако никто не услышал, чтобы осторожный генерал-губернатор произнес хоть слово об убийстве. После фразы об омлете и яйцах собравшиеся пришли к единому мнению и, "предусматривая, что Павел подчинится только насилию, решили заключить его в Шлиссельбург".
      Наличие манифеста придает им уверенности - "из всех уст раздавалось имя Брута". Козловский вспомнит, как Пален повел его в особую комнату со множеством оружия и сказал: "мы... сей ночью готовимся переменить участь России и низвергнуть с престола тирана. Выбирай себе оружие, которым ты лучше умеешь действовать". Растерянный Козловский положил за пазуху два пистолета.
      Пален предлагает офицерам разделиться на две группы, одну поведет он, другую Платон Зубов. Но все остаются на местах. Вельяминов-Зернов: "Пален сказал: "Покуда, господа, вам надобно разделиться - некоторые пойдут со мною, другие с князем Платоном Александровичем. Разделяйтесь..." Никто не тронулся с места. "А, понимаю, - сказал Пален и стал расстанавливать без разбора по очереди, одного направо, другого налево, кроме генералов. Потом, обратясь к Зубову, сказал: "Вот эти господа пойдут с вами, а прочие со мною; мы и пойдем разными комнатами. Идем". Все отправились в Михайловский замок".
      Однако Пален вряд ли положился на случай - в ударную группу Беннигсена (он был главой, и Зубов при нем) вошли те, кто особенно ненавидел царя и был готов на месть: Яшвиль, Скарятин, Татаринов, Гордонов, Бороздин, женатый на дочери Жеребцовой. Группа же Палена, которую он поведет к парадному входу во дворец, скорее официальная: при ней находится генерал-губернатор с правом пресечь любую случайность и арестовать любого сторонника Павла. Конечно, в случае неудачи с таким же успехом будут арестованы и заговорщики. "Пален и Уваров осуществляли надзор за внешней безопасностью".
      Согласно хронике Гёте "26 офицеров следуют с Зубовым, 13 - с Паленом". Группы идут разными улицами и должны сомкнуться во дворце.
      Вином и злобой упоенны,
      идут убийцы потаенны...
      Впереди колонны за Беннигсеном и Зубовым идет полковой адъютант Преображенского полка капитан Александр Васильевич Аргамаков. 25-летний племянник Дениса Ивановича Фонвизина, как и племянник Н. И. Панина, сыграет важную роль в заговоре против Павла Петровича.
      "В 1820 году Аргамаков в Москве, в Английском клубе, рассказывал, не стесняясь многочисленным обществом, что он сначала отказался от предложения вступить в заговор против Павла, но великий князь Александр Павлович, наследник престола, встретив его в коридоре Михайловского замка, упрекал его за это и просил не за себя, а за Россию вступить в заговор, на что он и вынужден был согласиться".
      Когда подходили к Летнему саду, сильный шум, поднятый птицами, остановил заговорщиков. Они замерли в тревожном ожидании, кто-то даже предложил вернуться: "В Верхнем пруду на ночь слеталось бесчисленное множество ворон и галок, - пишет М. Фонвизин. - Птицы, испуганные движением войска, поднялись огромною тучею с карканьем и шумом и перепугали начальников и солдат, принявших это за несчастливое предзнаменование". В тревожном ожидании проходит несколько томительных минут, потом все успокаивается и заговорщики вновь устремляются за "Длинным Кассиусом".
      У главного входа их должен был ждать Пален, но его нет, и поредевшая группа по винтовой лестнице вбегает на второй этаж. Пален объяснит позже Ланжерону, что дал слово наследнику и потому не принимал участия... На самом же деле он продолжает вести двойную игру.
      "Смертный отряд", растеряв по дороге отставших, уменьшился до 10 - 12 человек. Вбежали в маленькую кухоньку, смежную с прихожей перед царской спальней; но, прежде чем войти в тамбур, они должны были пройти мимо караульного Агапеева, стоявшего на часах у иконы.
      "В темном коридоре, у дверей спальни Павла I, - пишет М. И. Муравьев-Апостол, - находилась икона, близ нее на часах стоял рядовой Агапеев. Когда заговорщики вступили в коридор, один из них, а именно граф Зубов, ударил Агапеева по затылку так сильно, что тот упал, обливаясь кровью... В кампанию 1813 года Агапеев находился в стрелковом взводе 3-й роты гренадерского 3-го батальона. Тогда М. И. Муравьев-Апостол собственноручно ощупывал на его голове рубец от ужасной раны, нанесенной ему графом Николаем Зубовым в известную ночь на 12 марта.
      Агапеев рассказывал, что в ту ночь Павел долго молился на коленях перед образом, прежде чем войти в спальню". Впоследствии Агапеев был взят Марией Федоровной и служил при ней камер-лакеем.
      Заговорщики бросились в опочивальню. Аргамаков, имевший право свободного доступа во дворец как полковой адъютант, постучал в запертые двери прихожей. Дождавшись ответа сонного камердинера, он сказал ему, что уже шесть часов и пора докладывать государю о состоянии полка.
      "Как шесть часов, - возразил камердинер, - нет еще и двенадцати, мы только что легли спать". - "Вы ошибаетесь, - ответил Аргамаков, - ваши часы, вероятно, остановились, теперь более шести часов. Из-за вас меня посадят под арест, отпирайте скорее". Обманутый камердинер отпер дверь: "было двенадцать с половиной часов".
      Толпа заговорщиков ввалилась в прихожую. Камер-гусар Кириллов получил удар саблей по голове и упал, обливаясь кровью; другой гусар с криками убежал.
      "...Когда во дворце раздались крики, поднятые камер-лакеями Павла, шедший во главе отряда Зубов растерялся и уже хотел скрыться, увлекая за собой других, но в это время к нему подошел генерал Беннигсен и, схватив его за руку, сказал: "Как? Вы сами привели нас сюда и теперь хотите отступать? Это невозможно, мы слишком далеко зашли, чтобы слушаться ваших советов, которые ведут нас к гибели. Жребий брошен, надо действовать. Вперед". Слова эти я слышал впоследствии от самого Беннигсена", - пишет Чарторыйский.
      Услышав шум, солдаты Преображенского полка, стоявшие в карауле на первом этаже под самой прихожей, заволновались (это был единственный караул, не замененный семеновцами, чтобы не вызвать подозрений Павла). Начальник караула поручик Марин скомандовал: "Смирно! От ноги!" Но один солдат потребовал, чтобы их вели к государю. Не растерявшись, Марин приставил шпагу к его груди и воскликнул: "Еще слово, и я тебя заколю!" А затем продержал своих гренадер неподвижными, и ни один из них не посмел пошевелиться. Таково было действие дисциплины на тогдашних солдат: во фрунте они становились машинами".