Император Павел I

18 сентября Суворов собрал военный совет. "Мы окружены предательством нашего союзника, - начал он свою речь, - мы поставлены в тяжелое положение. Корсаков разбит, австрийцы рассеяны, и мы одни теперь против шестидесятитысячной армии неприятеля. Идти назад - стыд. Это значило бы отступить, а русские и я никогда не отступали!" Суворов внимательно оглядел сосредоточенно слушавших его генералов и продолжал: "Помощи нам ждать не от кого, одна надежда на Бога, на величайшую храбрость и самоотвержение войск, вами предводительствуемых. Только это остается нам, ибо мы на краю пропасти. Он умолк и воскликнул: - Но мы русские! Спасите, спасите честь и достояние России и ее самодержца!" С этим возгласом фельдмаршал опустился на колени.
      "Мы, сказать прямо, остолбенели, - вспоминал Багратион, - и все невольно двинулись поднимать старца героя... Но Константин Павлович первым быстро поднял его, обнимал, целовал его плечи и руки, и слезы из глаз его лились. У Александра Васильевича слезы падали крупными каплями. О, я не забуду до смерти этой минуты!" Потрясенные случившимся, видавшие виды генералы повторяли вслед за старейшим из них Вилимом Христофоровичем Дерфельденом: "Все перенесем и не посрамим русского оружия! А если падем, то умрем со славою! Веди нас, куда думаешь, делай, что знаешь: мы твои, отец, мы русские! Клянемся в том перед всесильным Богом!" Суворов поднял голову, глаза его сверкнули. "Надеюсь! Рад! Помилуй Бог, мы русские! Благодарю, спасибо! - проговорил он. - Врага разобьем, победа над ним и над коварством будет!"
      ...Тяжелораненые с прислугой и лекарями остались в долине на милость французского правительства, к которому с письмом обратился фельдмаршал. Все остальные, кто только мог ходить, устремились вперед. 19 сентября в семь часов угра к местечку Глариса выступил авангард под командованием князя Багратиона. За ним с главными силами - генерал Дерфельден, в арьергарде - генерал Розенберг. Предстояло с боями преодолеть хребет Паникс, покрытый снегом и льдом, а затем спуститься в долину Верхнего Рейна.
      Багратион, поднявшись на одну из вершин, обрушивается на неприятеля; в это время Массена наносит удар по корпусу Розенберга, пытаясь отрезать его и уничтожить. Упорное сражение закончилось отчаянной штыковой атакой. Французы не выдержали и отошли. В ночь на 24 сентября начался последний и самый трудный поход. Покрытый льдом и снегом перевал встретил их сильным ветром и дождем. Согреваясь дыханием и яростью, с нетерпением ожидали рассвета. Спускаясь, скользили, срывались и сходили с ума, но упорно лезли вперед и вперед, обессиленные от страданий и голода. Беспримерный Швейцарский поход подошел к концу. Русский солдат удивил весь мир своей стойкостью и мужеством! "Орлы русские облетели орлов римских!" - с гордостью говорил о них великий Суворов. Прославленный маршал Франции Массена с восхищением скажет: "Я отдал бы все свои победы за один Швейцарский поход Суворова".
      В приветливом и уютном местечке Кур русские воины нашли тепло, пищу и заботу местных жителей.
      "Армия северных варваров прошла пол-Европы и показала себя человечнее, дисциплинированнее и цивилизованнее наиболее дисциплинированных и цивилизованных европейских армий, не говоря о самоотверженности. В Муттене голодные русские ничего не тронули у обывателей, великий князь Константин на свои деньги скупил съестное для солдат. И Суворов был силен нравственными средствами военачальника более, чем стратегической и тактической механикой, влиянием на войска и волей", писал В. О. Ключевский.
      Только 20 октября в Петербурге узнали о благополучном исходе кампании. "Да спасет Вас господь Бог за спасение славы государя и русского войска, - писал Ростопчин Суворову, - до единого все награждены, унтер-офицеры все произведены в офицеры".
      28 октября фельдмаршал Суворов производится в генералиссимусы российских войск: "Ставлю Вас на высшую ступень почестей, уверен, что возвожу на нее первого полководца нашего и всех веков", - писал ему Павел I.
      Русская армия получает приказ вернуться на родину. На вопрос Ростопчина, что подумают об этом союзники, император ответил: "Когда придет официальная нота о требованиях двора венского, то отвечать, что это есть галиматья и бред".
      Столица готовилась к грандиозной встрече великого полководца. Был разработан ритуал, подготовлены эскизы праздничных иллюминаций, над прижизненным памятником полководцу самозабвенно работал известный скульптор Козловский. Суворову уже сообщили, что торжественная встреча начнется с самой Нарвы, что двадцать тысяч гвардейцев, построенных в две шеренги лицом к лицу, будут приветствовать генералиссимуса до самой Дворцовой площади, где император встретит его под гром орудийного салюта и торжественно проводит в Таврический дворец, отведенный ему под резиденцию. Затем состоится торжественный прием в присутствии членов Сената и Синода, после которого будет праздничный обед. Вечером этот знаменательный день будет отмечен народными гуляниями, фейерверком и великолепным балом. Нетерпеливый, порывистый Павел по нескольку раз в день интересовался местонахождением полководца, выехавшего из Праги. Но по дороге домой Суворов тяжело заболел и остановился в Кракове. Подлечившись и отдохнув, больной Суворов с трудом добрался до родного Кобрина: "Двенадцать суток не ем, а последние шесть ничего без лекаря. Сухопутье меня качало больше, нежели море, - писал он Ростопчину. - Я спешил из Кракова сюда, чтоб быть на своей стороне, в обмороке, уже не на стуле, а на целом ложе". Давали о себе знать и старые раны, но Суворов мужественно борется с болезнями и надеется на скорое выздоровление.
      Французский историк А. Сорель назвал его "Талейраном, Фуше, Бернадотом в одном лице". Карьера рижского губернатора фон Палена неожиданно пошла в гору после его отставки в 1798 году за "чрезмерно горячую встречу" Платона Зубова. 55-летний Петр Алексеевич назначается военным губернатором столицы и становится министром полиции. Он пользуется полным доверием и благосклонностью императора. Веселый, находчивый, хладнокровный, этот мастер интриг хорошо изучил характер Павла и часто пользовался его доверчивостью, восторженностью и подозрительностью в своих целях.
      Нам трудно судить, чем руководствовался этот прибалтийский немец, затевая интригу против Суворова, но она становится причиной отмены всех торжеств. Возможно, это была зависть и неприязнь к русскому, а может быть, желание вызвать недовольство современников и потомков действиями Павла, против которого уже плелся заговор. Но однажды фон Пален обратился к императору с вопросом: "Ваше величество, не прикажете ли вы, чтобы при встрече с Суворовым на улицах все, не исключая дам, выходили из экипажа для его приветствия, как это делается для особы государя?" - "Как же иначе, сударь, - быстро ответил Павел и продолжал: - Я сам, как встречу князя, выйду из кареты". Тогда Пален начал с другого конца: "Ваше величество, наш славный полководец, как видно, не очень-то торопится припасть к ногам обожаемого монарха?" Павел подбежал к долговязому генерал-губернатору и впился в него глазами: "Но ведь он сильно занемог! Брось упражняться в подлости, Суворова я тебе не дам!" - скороговоркой выпалил он и быстро подошел к столу.
      Но вероломному Палену удалось-таки нащупать слабое место государя. Спустя несколько дней, при очередном докладе, он вдруг замялся, и Павел это заметил. "Мне кажется, вы чем-то озабочены?" - спросил он Палена. Последовал тщательно подготовленный ответ: "Страшусь, ваше величество, сумею ли оправдать ваше доверие в день приезда и пребывания Суворова". "А почему нет?" - последовал вопрос. "Уж слишком велика особа и велики указанные почести. Справлюсь ли? Вы сами, ваше величество, будете встречать Суворова?" - добавил Пален, как бы раздумывая. "А как же?" - с недоумением спросил Павел. "И ему при вас гвардия будет отдавать почести?" - "Конечно, ведь так мной приказано". - "И он поедет в Зимний дворец при колокольном звоне?" - "Так". - "И здесь на молебне ему будет провозглашено многолетие, а за обедом будут провозглашать тост за его здоровье в вашем присутствии?" - "Конечно, ведь он же российских войск генералиссимус и победоносец, князь Италийский". - "И за обедом будет викториальная пальба?" - "Конечно". - "А вечером во всем городе будет иллюминация и на Неве фейерверк?" - "Верно". - "Но это же очень опасно, ваше величество!" "Отчего? - повысил голос Павел, - отвечай немедля!" - "Да как же, ответил тот как можно простодушней, - будет жить в Зимнем дворце со всеми почестями, приличествующими высочайшим особам; войска и караулы будут отдавать ему честь в присутствии вашего величества, он станет принимать во дворце генералов и вельмож". - "Ну и что же?" - не сдавался Павел. "А то, ваше величество, что он, если захочет, поведет полки, куда прикажет - на учение, маневры или еще куда", - смешавшись, добавил Пален. Наступило долгое молчание. "Пожалуй, ты прав, генералиссимус при царствующей особе может быть опасен", - все еще раздумывая, заметил Павел. Возможно, он вспомнил, как много лет назад за обеденным столом, одетый в мундирчик генерал-адмирала, звание которого носил с восьми лет, он, трогая тройной ряд золотого шитья, заметил: "Ну ежели кто будет генералиссимус, так где же ему вышивать еще мундир свой - швов не осталось!" И граф Захар Григорьевич Чернышев на это ответил: "Генералиссимуса быть не должно, потому что государь отдает свое войско в руки другого. А армия - это такая узда, которую всегда в своем кулаке держать надобно!"
      Через несколько дней было объявлено об отмене торжеств, посвященных Суворову. Подозрительность и страх взяли верх над благоразумием!
      * * *
      Потомство мое, прошу брать мой
      пример: ...до издыхания быть верным
      отечеству.
      А. Суворов
      20 апреля в десять часов вечера дорожный возок остановился на Крюковом канале. Больного полководца встречали только близкие. Сразу же по прибытии он слег в постель, у него начиналась гангрена. Суворов часто впадает в беспамятство, но не верит, что это конец. Его посещают Багратион, Ростопчин и по поручению Павла Кутайсов. 6 мая во втором часу пополудни великий полководец скончался. Пять суток толпы народа прощались с героем. Пробиться через толпу, забившую прилегающие к дому улицы, было невозможно. "Не помню с кем, помнится, с батюшкой, - писал современник, поехал я в карете, чтобы проститься с покойным, но мы не могли добраться до его дома. Все улицы были загромождены экипажами и народом. Не правительство, а Россия оплакивала Суворова".
      Официальный Петербург хранил молчание. Военное ведомство даже не исключило его из списков, боясь лишний раз напомнить Павлу о Суворове.
      12 мая столица провожала великого полководца в последний путь. Шесть лошадей, покрытых черным сукном, медленно везли погребальную колесницу, сопровождаемую тремя батальонами войск и двенадцатью орудиями. Впереди процессии шла длинная колонна офицеров, которые несли многочисленные награды генералиссимуса. Гвардия в похоронах не участвовала "по причине усталости" после парада.
      "Известно, что подлецы и завистники обнесли его у Павла, - писал Н. Греч. - ...Но в Павле доброе начало, наконец, взяло верх. Он выехал верхом на Невский проспект и остановился на углу Императорской библиотеки. Кортеж шел по Большой Садовой. По приближении гроба император снял шляпу, перекрестился и заплакал.
      Бог да осудит тех, которые в этом добром, благородном человеке заглушили начало благости и зажгли буйные страсти".
      Погребение состоялось в Благовещенской церкви Александро-Невской лавры, где покоятся особы царского происхождения и выдающиеся сыны России. Гавриил Романович Державин, первый наш поэт, долго работал над эпитафией к памятнику, извел много бумаги, но ничего не получалось. Спустя несколько месяцев над прахом великого полководца появилась сочиненная им надпись: "Здесь лежит Суворов". Лучше и не скажешь.
      Глава двенадцатая
      ФРАНКО-РУССКИЙ СОЮЗ
      Франция может иметь союзницей
      только Россию.
      Н. Бонапарт
      Коалиция государств, каждое из которых руководствовалось своими интересами, распалась. Павел не мог простить бывшим союзникам их предательства и преждевременного вывода войск эрцгерцога Карла из Швейцарии. После завершения похода Суворова Ф. Ростопчин писал: "Франция, Англия и Пруссия кончат войну со значительными выгодами, Россия же останется ни при чем, потеряв 23 тысячи человек единственно для того, чтобы уверить себя в вероломстве Питта и Тугута, а Европу в бессмертии князя Суворова".
      Вступая в коалицию, Павел I увлекался рыцарской целью восстановления "потрясенных тронов". А на деле освобожденная от французов Италия была порабощена Австрией, а остров Мальта захвачен Англией. Коварство союзников, в руках которых он был только орудием, глубоко разочаровало императора. А восстановление во Франции сильной власти в лице первого консула Бонапарта давало повод для изменения курса российской внешней политики.
      В беседе с датским послом Розенкранцем Павел Петрович так изложил свою позицию: "Долгое время он был того мнения, что справедливость находится на стороне противников Франции, правительство которой угрожало всем державам; теперь же в этой стране в скором времени водворится король если не по имени, то по существу, что изменяет дело". В этих словах Павел I проявил не только прозорливость, но и широту взгляда!
      * * *
      Он делает дела, и с ним можно
      иметь дело.
      Павел I о Бонапарте
      Прославленный блестящими победами в Италии и Египте, пользующийся огромной популярностью Наполеон Бонапарт совершает военный переворот. 18 брюмера 1799 года "отряд гренадеров с барабанным боем, с ружьями наперевес, предводительствуемый Мюратом и Леклером, двинулся в зал заседаний Совета пятисот. Распахнув двери, Мюрат громовым голосом выкрикнул приказ: "Вышвырните всю эту свору вон!" Депутаты мгновенно разбежались".
      Совет старейшин и Совет пятисот вслед за Директорией были вычеркнуты из истории. К власти пришел Бонапарт - первый консул. "Что вы сделали с Францией, которую я вам оставил в таком блестящем положении? Я вам оставил мир; я нашел войну. Я вам оставил победы; я нашел поражения! Я вам оставил миллионы из Италии; я нашел нищету и хищнические законы! Что вы сделали со ста тысячами французов, которых я знал, моими товарищами по славе? Они мертвы!" - такими словами клеймил этот гениальный актер на мировой сцене бездарное правительство Директории.
      Обессиленная Франция больше всего нуждалась в мире и спокойствии. Понимая это, Бонапарт с присущей ему энергией принимается за поиски мира. Уже 25 декабря первый консул направляет послания Англии и Австрии с предложением начать мирные переговоры. Это еще больше поднимает его авторитет, а отказ союзников от мирных предложений вызывает волну возмущения и патриотизма. Народ горит желанием наказать врагов мира, и Бонапарт начинает подготовку к войне. На восточных границах Франции готовится к вторжению в Германию и далее на Вену Рейнская армия прославленного генерала Моро. В Дижоне ведет подготовку резервная армия генерала Бертье - ее готовят под "большим секретом" так, чтобы союзники знали об этом. А в это время тайно отовсюду войска стягиваются в Швейцарию, чтобы оттуда через Сен-Готардский перевал спуститься в Ломбардию и ударить в тыл австрийцам. Этот дерзкий план Бонапарта требовал строжайшей секретности и осторожности - он был рассчитан на внезапность и смелость.
      13 марта Бонапарт прибыл в Лозанну. На следующий день его небольшая армия выступила в труднейший поход. Успех его зависел от каждого солдата, от которого требовались огромная самоотверженность и мужество. Когда-то по этому пути через Альпы прошел на Рим знаменитый Ганнибал, но у него не было артиллерии. Генерал Мармон придумал простое средство: орудия, снятые с лафетов, положили на обрубки сосен с выдолбленным дном и тащили на веревках. Армия медленно, шаг за шагом, поднималась к неприступным кручам. Но спуск с высоты двух с половиной тысяч метров по обледенелым скалам оказался намного трудней.
      Как снег на голову скатились французы в Ломбардию. 2 июня под восторженные крики народа они вошли в Милан - год австрийского господства заставил забыть обиды на французов. Рано утром 14 июня началось знаменитое сражение при Маренго с его неожиданными и трагическими событиями. Бонапарт впервые изменил себе: начал битву, не располагая данными о неприятеле и рассредоточив свои силы. Дивизия генерала Дезе была отправлена им к городку Нови, а корпус Лапуапа - к Валенце. В результате Бонапарт с 23-тысячной армией оказался против 45-тысячной австрийской армии генерала Меласа.
      Ожесточенное сражение близилось к концу: превосходство австрийцев в артиллерии и в людях было решающим. Французы отступали, и торжествующий Мелас разослал во все концы курьеров с известием об одержанной победе. Потом он сдал командование генералу Заху и уехал в Александрию.
      Бонапарт, окруженный адъютантами, молча смотрел на отступающие полки, и только бледность выдавала его волнение. "Он стоял неподвижно, лишь ударяя стеком по мелким камушкам под ногами, и это механически повторяемое движение, замеченное наблюдателями, одно выдавало волнение этого человека с неменяющимся выражением лица".
      Сомнений больше не оставалось, сражение было проиграно. Вдруг на взмыленной лошади примчался адъютант Савари и сообщил, что Дезе, услышав канонаду, повернул назад. Бонапарт, поверив в невозможное, с надеждой отсчитывал минуты. И вот на поле показалась дивизия генерала Дезе.
      "Дезе, оглядев печальную картину проигранной битвы и вынув из кармана часы, хладнокровно сказал: "Первое сражение проиграно, но есть еще время выиграть второе".
      Второе сражение сразу же закипело по всему фронту. Дивизия Дезе обрушилась на стоявшую без прикрытия австрийскую колонну. Бонапарт, выйдя из оцепенения, рядом приказов перегруппировал силы и восстановил непрерывность линии атакующих. Австрийцы, менее всего ожидавшие возобновления боя, после недолгого сопротивления бежали, и поле боя перешло в руки французов. К пяти часам пополудни проигранная битва превратилась в блестящую победу. Противник потерял всю артиллерию, шесть тысяч человек убитыми и семь тысяч пленными. Но победа досталась дорогой ценой - гибелью своего творца. Генерал Дезе шел впереди атакующих, когда пуля попала ему в сердце. "Это - смерть", - успел произнести герой.
      "Почему мне не позволено плакать?" - произнес Бонапарт, когда ему сообщили о гибели Дезе. А вечером, после сражения, со слезами на глазах он сказал: "Как хорош был бы этот день, если бы сегодня я мог обнять Дезе!" Только дважды боевые товарищи видели слезы на его глазах: второй раз это произошло несколько лет спустя, когда у него на руках умирал маршал Ланн.
      В донесении в Париж первый консул писал: "Новости армии очень хороши. Я скоро буду в Париже. Я в глубочайшей скорби по поводу смерти человека, которого я любил и уважал больше всех".
      Побежденная Австрия запросила мира, и он был заключен в феврале 1801 года. Теперь перед Бонапартом встал вопрос, как добиться устойчивого мира и кто может стать союзником Франции в ее борьбе с Англией. После блестящих побед Суворова в Италии престиж России неизмеримо вырос, и первым, кто понял ее значение в мировой политике, был Бонапарт. Талантливый дипломат, дальновидный политик, он уже в январе 1800 года делает далеко идущий вывод, изложенный им в словах: "Франция может иметь союзницей только Россию!" Придя к этому выводу, Бонапарт начинает действовать. "Мы не требуем от прусского короля ни армии, ни союза, мы просим его оказать лишь одну услугу - примирить нас с Россией..." - писал он Талейрану. Задача казалась Бонапарту столь трудно осуществимой, что он не мыслил ее иначе чем при посредничестве Пруссии.
      "Бонапарт тогда еще, по-видимому, не знал, что Павел I в то же самое время приходил к сходным мыслям, - пишет А. Манфред. - На донесении от 28 января 1800 года Крюденера, русского посланника в Берлине, сообщавшего о французском зондаже, Павел собственноручно написал: "Что касается сближения с Францией, то я бы ничего лучшего не желал, как видеть ее прибегающей ко мне в особенности как противовесу Австрии..."
      Павел писал о "противовесе Австрии", но столь же крайним раздражением он был охвачен и против другого союзника - Англии. Эта новая внешнеполитическая ориентация российского императора не осталась тайной для английского посла в Петербурге сэра Уитворта - этот дипломат вообще обладал повышенной любознательностью, едва ли совместимой с его официальным статусом.
      Однако высказанное в январе пожелание сблизиться с Францией повисло в воздухе - еще сильны были идеи и традиции сотрудничества только с "законной" династией, да и влиятельные общественные круги во главе с вице-канцлером Н. П. Паниным, колоритнейшей фигурой того времени, немало способствовали этому. Уже в феврале предложения Пруссии о посредничестве были официально отклонены. Новое понимание событий во Франции еще только прокладывало себе дорогу - она оставалась "источником революционной заразы" и "рассадником социального зла".
      Быстрый разгром Австрии и установление порядка и законности в самой Франции способствуют изменению позиции Павла. "Он делает дела, и с ним можно иметь дело", - говорит он о Бонапарте. Прав оказался Рене Савари, один из самых близких людей Бонапарту, утверждавший, что "император Павел, объявивший войну анархистской власти, не имел больше основания вести ее против правительства, провозгласившего уважение к порядку".
      "После длительных колебаний, - пишет Манфред, - Павел приходит к заключению, что государственные стратегические интересы России должны быть поставлены выше отвлеченных принципов легитимизма". Две великие державы начинают искать пути к сближению, которое быстро приводит их к союзу.
      * * *
      В политике, как и на поле
      сражения, Наполеон не боялся идти на
      обострение положения, на самые
      рискованные предложения.
      А. Манфред
      Бонапарт всячески торопит министра иностранных дел Талейрана в поисках путей, ведущих к сближению с Россией. "Надо оказывать Павлу знаки внимания и надо, чтобы он знал, что мы хотим вступить с ним в переговоры", - пишет он Талейрану. "До сих пор еще не рассматривалась возможность вступить в прямые переговоры с Россией", - отвечает тот. И 7 июля 1800 года в далекий Петербург уходит послание, написанное двумя умнейшими дипломатами Европы. Оно адресовано Н. П. Панину - самому непримиримому врагу республиканской Франции. В Париже хорошо знают об этом и надеются, что подобный шаг станет "свидетельством беспристрастности и строгой корректности корреспондентов".
      "Граф, первый консул Французской республики, знал все обстоятельства похода, который предшествовал его возвращению в Европу (из Египта). Он знает, что англичане и австрийцы обязаны всеми своими успехами содействию русских войск..." Так начиналось это послание. "Все было в нем тонко рассчитано: и неназойливое напоминание о том, что Бонапарт не участвовал в минувшей войне, и стрелы, как бы мимоходом направленные в Англию и Австрию, и дань уважения, принесенная русским "храбрым войскам". За этим вступлением следовало немногословное, продиктованное рыцарскими чувствами к храбрым противникам предложение безвозмездно и без всяких условий возвратить всех русских пленных числом около шести тысяч на Родину в новом обмундировании, с новым оружием, со своими знаменами и со всеми воинскими почестями".
      Послание произвело большое впечатление на Павла I своим рыцарским предложением и желанием достичь двухсторонних отношений. Вслед за первым ходом последовал и второй - столь же сильный. Талейран опять же Никите Панину от имени первого консула пишет о решимости французов оборонять остров Мальту от осаждавших его англичан.
      Талейран знает, как высоко ценит российский император свое звание гроссмейстера Мальтийского рыцарского ордена! И во Францию с особой миссией отправляется генерал Спренгпортен - полушвед-полуфинн на русской службе. Формально он ехал в Париж урегулировать вопросы, связанные с возвращением пленных. Но по данной ему инструкции он должен был способствовать установлению дружеских отношений с Францией. В записке, продиктованной ему лично Павлом I, в частности, говорилось: "...так как взаимно оба государства, Франция и Российская империя, находясь далеко друг от друга, никогда не смогут быть вынуждены вредить друг другу, то они могут, соединившись и постоянно поддерживая дружественные отношения, воспрепятствовать, чтобы другие своим стремлением к захвату и господству не могли повредить их интересам".
      Во Франции правильно поняли значение миссии Спренгпортена, который был принят с величайшим почетом. "Было бы ошибочным упрощать сложный в действительности ход вещей или смотреть на события 1800 - 1802 годов глазами людей, умудренных последующим историческим опытом... Нельзя в этой связи не признать смелости, одновременно проявленной с обеих сторон, пишет А. Манфред. - Формально Франция и Россия находились в состоянии войны; дипломатические отношения между сторонами были полностью прерваны; еще не отгремело эхо недавней канонады и не заросла травой могила генерала Жубера, сраженного свинцом суворовской армии. Обратиться в этих условиях прямо к противнику, протянуть поверх поля брани руку примирения - для этого надо было обладать кругозором, решительностью и инициативой Бонапарта. Бонапарт рискнул - и не ошибся!"
      В письме от 9 декабря - первом прямом обращении к императору Павлу I Бонапарт писал: "Через двадцать четыре часа после того, как Ваше императорское величество наделит какое-либо лицо, пользующееся Вашим доверием и знающее Ваши желанья, особыми и неограниченными полномочиями на суше и на море воцарится спокойствие".
      Принимая в конце декабря 1800 года генерала Спренгпортена, Бонапарт подчеркнул суть новых отношений между Францией и Россией. "Обе державы, сказал он, - созданы географически, чтобы быть тесно связанными между собой".
      "Вопреки поддерживаемому рядом авторов мнению, - пишет Манфред, надо отдать должное и русскому правительству, сумевшему круто и резко изменить политический курс, несмотря на оказываемое на него давление". 18 декабря 1800 года Павел I обращается с прямым посланием к Бонапарту. "Господин Первый Консул. Те, кому Бог вручил власть управлять народами, должны думать и заботиться об их благе" - так начиналось это послание. "Сам факт обращения к Бонапарту как главе государства и форма обращения были сенсационными. Они означали признание де-факто и в значительной мере и де-юре власти того, кто еще вчера был заклеймен как "узурпатор". То было полное попрание принципов легитимизма. Более того, в условиях формально непрекращенной войны прямая переписка двух глав государств означала фактическое установление мирных отношений между обеими державами. В первом письме Павла содержалась та знаменитая фраза, которая потом так часто повторялась: "Я не говорю и не хочу пререкаться ни о правах человека, ни о принципах различных правительств, установленных в каждой стране. Постараемся возвратить миру спокойствие и тишину, в которых он так нуждается".
      В своем втором послании к первому консулу Павел писал: "...несомненно, что две великие державы, установив между собой согласие, окажут положительное влияние на остальную Европу. Я готов это сделать". Сближение между двумя великими державами идет ускоренными темпами. В Европе возникает новая политическая ситуация: Россию и Францию сближают не только отсутствие реальных противоречий и общность интересов в их широком понимании, но и конкретные практические задачи по отношению к общему противнику - Англии.
      Сохранился любопытный документ - записка Ростопчина по внешнеполитическим вопросам, которая была доложена им Павлу 2 октября 1800 года. Этот документ представляет особый интерес тем, что он был апробирован императором, который на нем написал: "Дай Бог, чтоб по сему было".
      Основная идея документа: объединившись, Россия и Франция, две самые сильные в военном отношении державы, будут вершить все европейские дела и обеспечат длительный и прочный мир в Европе.
      В записке, в частности, говорилось об Англии: "Она своею завистью, пронырством и богатством была, есть и пребудет не соперница, но злодей Франции". Замечание Павла на полях: "Мастерски писано!" Ростопчин упрекает Англию в том, что "она вооружила попеременно угрозами, хитростью и деньгами все державы против Франции". Павел замечает: "И нас грешных!"
      Об Австрии: "Она подала столь справедливые причины к негодованию и потеряла из виду новейшую цель своей политки". Павел: "Чего захотел от слепой курицы!"
      Ростопчин предлагает произвести раздел Турции совместно с Пруссией и Австрией: "Россия взяла бы Романию, Болгарию и Молдавию, а по времени греки и сами подойдут под скипетр российский". Павел: "А можно подвесть!" "Австрии отдать Боснию, Сербию и Валахию". Павел недовольно замечает: "Не много ль?"
      В конце записки Ростопчин писал: "Успех сего великого и легкого к исполнению предприятия зависит от тайны и скорости... Россия и XIX век достойно возгордятся царствованием Вашего Императорского Величества, соединившего воедино престол Петра и Константина, двух великих государей, основателей знаменитейших империй света". Павел: "А меня все-таки бранить станут".
      Неожиданно и быстро в Европе все переменилось: вчера еще одинокая Франция и Россия встали теперь во главе мощной коалиции европейских государств, направленной против Англии, оказавшейся в полной изоляции. В борьбе с ней объединяются Франция, Россия, Швеция, Пруссия, Дания, Голландия, Италия и Испания.
      Подписанный 4 - 6 декабря 1800 года союзный договор между Россией, Пруссией, Швецией и Данией фактически означал объявление войны Англии. Английское правительство отдает приказ захватывать принадлежащие странам коалиции суда. В ответ Дания занимает Гамбург, а Пруссия - Ганновер. В Англию запрещается всякий экспорт, многие порты в Европе для нее закрыты. Недостаток хлеба грозит ей голодом.
      В предстоящем походе в Европу предписывается: фон Палену находиться с армией в Брест-Литовске, М. И. Кутузову - у Владимира-Волынского, Салтыкову - у Витебска. 31 декабря выходит распоряжение о мерах по защите Соловецких островов. Варварская бомбардировка англичанами мирного Копенгагена вызвала волну возмущения в Европе и в России.
      "Поворот в оценке политики Англии не был результатом взбалмошности или каприза Павла, как это иногда изображают, - пишет А. Манфред. Возмущение охватило широкие круги. А. Ф. Крузенштерн, знаменитый русский путешественник, в письме 5 декабря 1800 года из Ревеля адмиралу Рибасу предлагал для обуздания Англии составить легкую эскадру из нескольких кораблей и направить ее в мае к Азорским островам, с тем чтобы здесь перехватывать крупные английские корабли, а легкие "надо просто потоплять". Письмо Крузенштерна знаменательно как выражение резкого общественного негодования против Англии".