Железная роза

Часовой окликнул его и, видимо, сказал, что я его жду, потому что человечек этот тут же завернул в мою сторону. Он поравнялся со мной и бросил на меня взгляд. У него было славное румяное лицо, но впечатление портили ледяные глаза. Он рассматривал меня с полнейшим безразличием, и в то же время я отметил, что сквозь загар на лице у него стала вдруг сквозить непонятная бледность. Однако, никак не выразив своих чувств, он осмотрел меня с головы до ног, резко повернулся кругом и быстро зашагал в сторону пустой площади перед базой. Вскинув на плечо сумку, я побежал за ним:

— Сержант!

Не оборачиваясь, он шел спокойным, ровным шагом. Я догнал его у остановки автобуса:

— Мне нужно с вами поговорить!

И тогда, не глядя на меня, он вполголоса бросил:

— Ты что, трехнулся? Хочешь, чтоб нас тут повязали?

Подъехал автобус. Сержант приготовил монету, и я заметил, что рука у него дрожит.

— Я должен с вами поговорить насчет Грегора фон Клаузена.

— Пошел ты!

— У меня нет другого выхода, я в отчаянии, что причиняю вам беспокойство, но мне необходимо поговорить с вами.

— В восемь у Штиллера, Рыночная площадь. Спросишь Учителя.

Со скрежетом и дребезжанием подкатил автобус. Сержант полез в него, я в полном недоумении последовал за ним. Совершенно игнорируя меня, он подсел к какой-то толстухе и тут же завел с ней разговор. Я устроился в середине салона около окошка, и автобус, трясясь, тронулся. Сержант Бём вышел в пригороде, но я решил не преследовать его, чтобы не ставить под удар нашу встречу.

Я поблуждал по городу, прежде чем отыскал Рыночную площадь, и изрядно продрог. Здесь было гораздо холодней, чем в Женеве, тротуары покрывала ледяная корка. «У Штиллера» оказался маленьким баром в глубине площади из разряда тех, куда одинокая женщина вряд ли рискнет зайти и где клиенты, прилипшие к стойке, мигом свалятся, стоит их оторвать от стаканов.

У меня было еще полчаса до встречи. Я зашел выпить кофе в соседнее ярко освещенное кафе, где играл на скрипке старичок. Без двух минут восемь я встал, положил на стол деньги и вышел.

После теплого кафе меня охватил холод. Я перешел через площадь и вступил в прокуренный бар. Ко мне обернулись смазанные лица, взяв меня в перекрестье мутных взглядов, но тут же отвернулись и погрузились в созерцание дна своих стаканов, как будто перед ними были не стаканы, а хрустальные шары. Официант, штангистского сложения, с брюшком и белой салфеткой на руке, надвинулся на меня:

— Чего желаете?

Он говорил на рубленом немецком, который я плохо понимал.

— Я хотел бы увидеть Учителя.

Произнося эту фразу, я чувствовал себя крайне нелепо. Этаким опереточным шпионом из фильма Хичкока. Официант оглядел меня. Взгляд психопата, подергивающееся от тика лицо — он тут был очень к месту.

— Идите за мной.

Я последовал за ним, пролагая путь мимо обломков кораблекрушения, уцепившихся за стойку и с трудом удерживающихся, чтобы не свалиться на усыпанный опилками пол.

Официант повернул налево, и мы оказались в маленькой комнатке, заполненной картонными коробками. Склад. Доставив меня сюда, официант высморкался в салфетку и вышел, хлопнув дверью. Я стоял, слегка озадаченный, пытаясь понять, не попался ли я в ловушку. Штабель коробок шевельнулся, я дернулся. Крысы? Из-за штабеля показалась голая, как колено, голова сержанта Бёма. Позади него я заметил очертания двери. Видно, из склада бара есть выход во двор. Сержант буравил меня ледяными голубыми глазками, а его пистолет, хорошо смазанный маузер, был нацелен мне в голову. Я вздохнул:

— Послушайте, я всего-навсего хочу поговорить с вами.

Он тряхнул головой и пронзительным голосом, в котором проскальзывала какая-то умоляющая интонация, осведомился:

— Грег, скотина, на кой ты это сделал?

Сообразив, что он принимает меня за моего брата, я отрицательно замахал рукой:

— Я не Грегор, я его брат Георг.

— Слушай ты, сволота, хватит заливать мне баки! Сперва ты задаешь тягу, поклявшись, что дашь мне о себе знать, а потом после шести лет молчания выныриваешь, как гиацинт в проруби. Они тебя, говнюка, перевербовали, и ты теперь с ними заодно. Ты что, думаешь, тебе достаточно перекроить нос, чтобы обвести меня вокруг пальца?

— Да не Грегор я! Грегор погиб. Я его брат. Брат-близнец.

— Ну да, а я — английская королева, но вы не узнали меня, потому что я не надела шляпку.

Несмотря ни на что, я оценил его юмор и продолжил попытки убедить его:

— Он не думал, что когда-нибудь сможет увидеться со мной, а я считал, что он умер. Можно я вам все объясню?

Сощурившись, он долго смотрел на меня.

— Значит, Георг? Ладно, попробуйте. Хочу надеяться, что вы окажетесь убедительны. Потому что, если я останусь при убеждении, что вы — этот засранец Грегор…

Маузер в его руке весьма красноречиво качнулся. А я начал подробнейшее и долгое повествование о своих приключениях. Возможно, я совершил ошибку, и этот тип принадлежит к моим преследователям, но выбора у меня, по правде сказать, не было, и мне ничего не оставалось, как рискнуть. Бём внимательно, не произнося ни слова, слушал меня, и маузер ни на секунду не опустился; он был невозмутим, как если бы перед ним распинался торговец, пытающийся всучить машинку для деления морковки на восемь равных частей, и я чувствовал, как у меня вдоль позвоночника течет пот.

Я попросил у него разрешения снять куртку, но он покачал головой. Никаких излишних движений. Он не собирался рисковать.

А я говорил, говорил, стараясь быть убедительным, несмотря на жуткую головную боль.

Когда я наконец умолк, он прочистил горло. У него был такой же взгляд, как у Бенни, — оценивающий взгляд человека, который за долю секунды должен принять решение, оставить тебя в живых или отправить к праотцам.

— Красивая история, — раздумчиво протянул он. — Здорово придумано. Ну да мы сейчас проверим. У Грегора под правой подмышкой была татуировка. Раздевайтесь.

Я с безмерным облегчением взглянул на него, поблагодарив в душе своего брата и его татуировку, взятую прямо-таки из грошового приключенческого романчика, но едва сбросил куртку, Бём остановил меня:

— Отставить. Замрите. У Грегора не было никакой татуировки. Я просто хотел посмотреть на вашу реакцию. Вы не Грегор. И вляпались в вонючее дерьмо.

Он сунул свободную руку в одну из картонок и достал бутылку водки, которую перебросил мне. Я поймал ее на лету.

— Откупорьте, что-то меня жажда донимает.

Я откупорил и перекинул ему. Он сделал изрядный глоток из горлышка и перепаснул бутылку мне. Итак, мы совершили ритуал совместной выпивки, и теперь я чувствовал себя несколько уверенней. А Бём лаконично обронил:

— Значит, он погиб…

Подтверждая, я молча кивнул. Он сделал еще глоток, прополоскал водкой рот и произнес в качестве надгробной речи:

— Ну что ж, этот мудило ничуть меня не удивил…

Но я видел, что известие его огорчило, да и маузер свой он чуть опустил. Но он тут же оправился, снова отхлебнул из бутылки и наконец стал рассказывать о том, что больше всего меня интересовало.

— Грегор всегда был жуткий зануда. Вечно ему чегото хотелось. Вечно он куда-то рвался. Ну вот, дорвался…

Официально он входил в состав нашего отборного подразделения. Но на самом деле работал в особом секторе, в ГУА, Главном управлении архивов, под непосредственным руководством Эриха Мёльке, начальника тайной полиции.

Очевидно, на лице у меня было написано недоумение, потому что Бём добавил:

— Понятное дело, вам это ничего не говорит, это никому ничего не говорит. В этот сектор брали только избранных, яйцеголовых и идеологически выдержанных, если вы сечете, что я хочу сказать. Но это вовсе не библиотечные крысы, хотя большую часть времени они горбились над бумагами. Их называли «историки». Отнять у вас партийный билет им было как два пальца обоссать. Потому что они были в курсе говенного прошлого каждого жителя этой говенной страны. Иногда они выполняли специальные задания. Грегор, к примеру, работал по конверсии имущества перемещенных лиц. Чтобы вам было ясно, дело шло о возвращении денег тех, кто после войны драпанул на Запад. Ничего особенного, скажете вы… Но у Грега просто зудело, он так глубоко в это вкопался, и все из-за своего папаши, этой старой сволочи фон Клаузена, который, к сожалению, является и вашим папашей, не в обиду вам будь сказано. У него был на папашу большой зуб за то, что тот его бросил.

А я представил, какой у него, должно быть, был зуб на нашу дражайшую мамочку.

Сержант Бём прервался, сделал очередной глоток, вытер рукавом лоб и продолжил:

— Грегор напал на фантастическую историю. Он провел разные там расчеты и сопоставления, причем не на каком-нибудь сраном компьютере, а с карандашом и бумагой… Он жутко много часов горбатился над этим и извлек на свет Божий организацию…

— Организацию?

— Да. Организацию высокопоставленных бонз нацистской партии, разбежавшихся по всему миру, да не просто так, а с большой деньгой.

— В этом нет ничего нового.

Я тоже приложился к бутылке, чтобы в голове прояснилось.

— Верно. Новое то, что Грегор установил структуру организации. Как и с чего они начали. Какие у них каналы. Кто им способствовал… Какие у них были международные ответвления. Короче, он выкопал старый скелет — «Железную Розу».

Я начал уставать, голову опять разламывала боль, и потому я тоже сел на ящик.

— «Железную Розу»? Это что — тайная организация?

— Точно, корешок. Тайная полувоенная организация, щупальца которой тянутся на все континенты. Своего рода власть во власти, а корни ее здесь. — Бём топнул ногой по бетонному полу. — Главой же ее был папаша Грегора, старый подонок фон Клаузен!

Я уставился невидящим взглядом на маузер, который по-прежнему был нацелен в меня. Головная боль еще усилилась, и я чувствовал, что нахожусь на пределе.

— Но какой интерес могут представлять эти древние истории сейчас, в наши дни?

— Этот же вопрос я и задал Грегору в самом начале. Сперва это увлекало его как историка. Он встряхнул выкопанный скелет и с гордостью представил его главе сектора. Через день он едва не погиб. В его тачке отказали тормоза. Дурацкая авария. Но она заставила его задуматься.

— Но в конце концов, сейчас тысяча девятьсот девяностый год! Кого могут беспокоить эти бредни о нацистах и их сокровищах?

— Послушайте, а вы что, думаете, этой банде динозавров, занимающих самые высокие посты во многих странах, доставит удовольствие разоблачение их принадлежности к обществу фашистской ориентации?

— Вы хотите сказать, что эта организация до сих пор действует?

— И еще как! Это-то как раз и открыл ваш брат, совершенно нечаянно. Она не только действует, но находится у рычагов. Вы понимаете, что я имею в виду? «Мы живем в мире развязанных войн, прикрывающихся лживыми причинами, войн, которые определяются могущественными подпольными интересами». Я вам точно повторил слова Грегора. Если без обиняков, «Железная Роза» просочилась всюду, где только пахнет барышом: в наркобизнес, производство оружия, поддержку террористических групп, торговлю химическим оружием и так далее, и так далее. Только не надо путать ее с мафией или другими фольклорными группами. Все идет через транснациональные компании, так что комар носа не подточит, причем внешне все страшно благовидно: производство моющих средств, сельскохозяйственная продукция, информатика, а главное, разумеется, банки. Оккультная сила, как говаривали в мое время. Поколение вшивых эсэсовцев, как я их называю, скрещенных с компьютерами. И этой сволоте вовсе не улыбается, чтобы кто-то там ущемил их интересы или разрушил их образ благомыслящих граждан. Злодеи, корешок, хотят оставаться в тени.

Я тут же вспомнил боливийскую проблему и понял, что он хотел сказать. Наркокартель в мировом масштабе является столь же весомой силой, как, скажем, IBM или Конго. И когда где-нибудь вспыхивает война, никто толком не может сказать, чьим она отвечает интересам — мафии, фундаменталистов, президента США или дураков, втянутых в нее. В наше время одни только идеалисты еще верят в такое понятие, как национальные интересы. Но все равно надо сохранять лицо, чтобы все дюпоны, смиты и Ивановы планеты послушно вкалывали ради выгоды своих незримых хозяев.

Мой брат оказался в положении ребенка, который выкопал забытую мину, не ведая, что она может взорваться у него в руках. И мина действительно взорвалась: «они» его убили.

Сержант протянул мне пачку сигарет — темный табак, без фильтра. Я закурил, надеясь, что, может, от сигареты рассосется тошнота, крутившая мне кишки. Мне жег губы один вопрос:

— А как получилось, что они оставили в покое вас?

— Ну вы подумайте сами: кто я такой? Старый хрен, дерьмовый унтер. Им и в голову не пришло, что Грегор мог рассказать мне все это. Я ведь всего лишь солдафон, старый служака, тупой, ограниченный инструктор. Между прочим, это я учил Грегора прыгать с парашютом. Грегор любил рассказывать мне о своих делах, просто говорил, говорил, как разговаривают со своим псом. Ну а мне это нравилось, я посасывал пиво, слушая его, вопросов не задавал и вообще помалкивал, и оба мы были довольны. У него не было отца, у меня — сына. Но это никого не касается.

Что-то смущало меня в сержанте Бёме, может быть, контраст между его пронзительным голосом и энергичной манерой изъясняться, и вдруг я понял, что, вероятно, он испытывал к Грегору чувство гораздо более сильное, чем просто отцовское, чувство, которое он, должно быть, подавлял в себе, и догадался, кого он мне напоминает: Дональда Плезанса из романа Жана Жене. Мне нужно было знать продолжение, и я спросил:

— А что произошло потом?

— Ему удалось выяснить, что у старика фон Клаузена имеется список членов Ордена с номерами их банковских счетов и долями участия в транснациональных компаниях, дутых или процветающих. И этот сучий список, где все написано черным по белому, давал ему жуткую власть над остальными членами… И вот тут Грегор порешил рвануть на Запад, повидать папашу и добыть у него этот список. А заодно найти вас.

— Найти меня? Вы хотите сказать, что Грегор рассказывал вам обо мне? Но почему же только что вы…

— Спокойно, корешок, спокойно! Когда речь шла о делах, на Грегора можно было положиться, как на компас, но, как только касалось чувств, все становилось куда сомнительней: у него была склонность сочинять, приукрашивать вещи или наоборот, в зависимости от настроения. И когда он мне рассказывал, что всегда был непослушным и мать ненавидела его, что у него был брат-близнец, которого она любила, что его всегда наказывали и мать пыталась его убить, чтобы сохранить вас, Георг, и всякое в таком роде, я говорил себе: это, верней всего, детские фантазии, которые он напридумывал в приюте. Потребность испытывать чувство вины, как говорят по телеку. Как видите, сейчас даже солдаты слышали про психологию…

Чуя в душе холодную злость, я прервал его:

— Если я вас правильно понял, Грегор был мифоманом, так, что ли?

Он отхлебнул глоток, сплюнул на пол.

— Не говорите мне громких слов. Грегор был такой, какой был, и это все, и еще он был моим другом. Ему хотелось поскорей смыться из этой чудной страны, и он смылся. И тут конец истории в том, что касается меня.

И начало моей. Теперь я был совершенно убежден, что все мои неприятности связаны с этим списком. Удалось ли Грегору завладеть им? Похоже, что да. Меня принимают за него и хотят вернуть этот список. Все они — Зильберман, Ланцманн, Марта…

Марта.

Я раздавил ногой окурок и аккуратно отпаснул его в угол. Марта стучала в моем сердце, точно так же, как боль в виски. Теперь я уже не мог остановиться. Решительно Грегор, которого я знал только маленьким ребенком, не изменился и сумел-таки втравить меня в гнуснейшую историю.

— Кто был у него начальником сектора?

— Вы что, такой же мудак, как он? Видать, у вас тяжелая наследственность, как говорят по телеку. Маркус. Профессор Маркус. Двести семьдесят, Бергаденштрассе. Управление военных архивов. Добавочный двадцать восемь. Узнать профессора легко — по ортопедическому башмаку на правой ноге. Со мной не пытайтесь больше встречаться. И ничего не сообщайте. Мне через полгода на пенсию, а я очень хочу смотаться на Балеары.

Я кивнул и протянул ему руку. С секунду он был в нерешительности, но потом крепко пожал ее.

— Непривычно как-то — пожимать руку мертвецу… Я улыбнулся:

— Спасибо. Я и впрямь не знаю, на каком я свете.

Он фаталистически пожал плечами, поднялся, поставил ящик к стене и уже собрался выйти в скрытую за штабелями дверь, но тут я ему задал последний вопрос:

— А почему вы велите называть себя Учителем?

— Потому что я неграмотный, только никому не рассказывайте, это тайна, которую я скрываю уже пятьдесят лет!

Он рассмеялся пронзительным смехом и исчез. А я остался в задумчивости стоять посреди крохотного склада.

Я оказался лицом к лицу со сворой невидимых врагов и не могу даже ни у кого попросить помощи. Но если сержант Бём не соврал мне, теперь я наконец знаю, что произошло.

Я вышел в студеную ночь. Падал снег, мелкий и сырой; он ложился на воротник куртки, таял на шее. Какой-то пьяный свалился на кучу отбросов и стал блевать. В холодном воздухе над блевотиной поднимался пар, как над телом раненого зверя.

В общем-то вся эта история никак не касается меня. Сейчас мне остается только добраться до аэропорта, ткнуть пальцем в карту мира и сделать ручкой всей этой шайке пережитков.

Но Марта…

Никогда больше не увидеть Марту — это выше моих сил. Найти ее и сыграть в открытую — вот чего я хотел, даже если я заплачу за это своей шкурой.

Четырнадцатый день — среда, 21 марта

В восемь утра я проснулся в унылом номере гостиницы, где нашел себе пристанище. Пластиковая мебель, холодная и безликая, не располагала к блаженному ничегонеделанью.

Полчаса спустя я уже стоял в телефонной кабинке рядышком с домом 270 по Бергаденштрассе и просил телефониста архива соединить меня с добавочным 28. После первого же гудка я услышал в трубке резкий голос, изрядно заглушённый шорохами и треском:

— Профессор Маркус слушает. С кем имею честь?

— Привет от Грегора фон Клаузена.

Мой собеседник промолчал, но было слышно, как он судорожно сглотнул слюну. Я усмехнулся и повесил трубку.

Военный архив располагался в старинном здании из серого камня, зажатом между двумя более современными, но такими же мрачными домами. Я спокойно ждал напротив металлических ворот. Вскоре дверь здания отворилась, и я затаил дыхание. Но оттуда вышла маленькая, сухонькая старая дама с венчиком седых волос вокруг сморщенного, как печеное яблоко, личика и подпрыгивающей походкой заторопилась по улице; даже плащ летел за нею по ветру. Я уж было отвернулся от нее, но тут меня ударило. Ортопедический башмак! Сержант Бём дал очень точное описание, забыв лишь одну крохотную деталь: пол профессора Маркус. Надо думать, это он так пошутил. Но у нас с сержантом Бёмом, видно, разное понимание чувства юмора.

Старая дама быстро шагала, и по всему ощущалось, что она обеспокоена. Я последовал за ней, надеясь, что отрастающая борода, черные очки и поднятый воротник куртки сделали меня неузнаваемым. К счастью, даже в такой холод на улицах было много людей, которые оживленно обсуждали новости и последние бурные события. Профессор Маркус время от времени бросала назад нервные взгляды, но, похоже, меня не вычислила.

Она вошла в просторный парк, где в небольшом пруду крякали утки, и замедлила шаг, пытаясь изобразить из себя мирную бабулю, вышедшую на прогулку. Я, держась на расстоянии, сделал то же самое, лавируя между закутанными мамашами и их краснощекими чадами. Может, у профессора Маркус здесь назначена встреча? Насколько я знаю по шпионским романам, городские парки — излюбленное место для подобного рода свиданий.

Но она села на мокрую скамейку, вытащила из кармана кусок хлеба и стала крошить его голубям. Я прождал добрых четверть часа, наблюдая, не подойдет ли к ней кто-нибудь, однако никого не было. Голуби ворковали, детвора вопила, а профессор Маркус, словно впав в идиотизм, похлопывала по колену свернутой газетой и чуть ли не каждую минуту нетерпеливо поглядывала на часы.

Я на секунду отвел от нее глаза, чтобы на всякий случай убедиться, не заходит ли мне кто-нибудь со спины, а когда вновь поднял их на нее, она смотрела на меня — ее младенчески синие глаза впились в мое лицо с таким напряжением ненависти, что я просто был потрясен.

В тот же миг я заметил, что свернутая газета направляется на меня и не раздумывая бросился на землю. Над ухом у меня почти беззвучно просвистела пуля. Я покатился в кусты. Утки продолжали радостно плескаться, перекрывая все звуки пронзительным кряканьем. Я рискнул выглянуть: милейшая профессор Маркус исчезла. Выходит, эта старая сука все время незаметно наблюдала за мной и только ждала, когда я на секунду отвлекусь от нее.

Я вынырнул из кустов под бесстрашным взглядом молодой матери, пытавшейся не дать своему отпрыску броситься в пруд к уткам. Никто ничего не слышал; прелесть глушителей в том, что не происходит никакого нарушения общественной тишины и порядка… Я быстро обвел взглядом парк, ища венчик седых волос, и обнаружил, что профессор Маркус стремительным шагом удаляется в противоположную сторону. Я побежал за ней, стараясь оставаться под прикрытием деревьев и не обращая внимания на болезненные протесты моего плеча. Решительно, в сравнении с жизнью солдат невидимого фронта жизнь банковского грабителя просто воскресный отдых. Заметив большой камень, я на бегу подобрал его. По убойной силе он уступает пистолету профессора Маркус, но зато такой же бесшумный.

Догнал я профессора Маркус, когда она своей подпрыгивающей походкой почти дошла до ворот. Видимо, она услышала, как я бегу, потому что обернулась, и ее лицо доброй феи исказилось от ненависти; я в тот же миг изо всех сил бросил в нее камень. Она пошатнулась, уже почти упала, но я, воспользовавшись ее замешательством, набросился на нее и крепко стиснул ей запястье. Профессор не пыталась сопротивляться, только смотрела на меня ненавидящими глазами. Из носа у нее текла кровь, и я надеялся, что он у нее сломан.

— Отпустите меня, вы с ума сошли! На нас смотрят!

— Незаметно отдайте мне пистолет. Иначе я сломаю вам руку.

— Вы не посмеете!

— Всему приходит конец, профессор Маркус, я считаю до трех: раз…

Она выпустила газету, укрывающую маленький пистолетик; я перехватил его, сунул в глубокий карман куртки и уже из кармана нацелил его прямо ей в живот.

— Вот так-то лучше. А теперь мы немного потолкуем.

— Не здесь. Идемте.

Она достала из кармана носовой платок и с видом оскорбленной леди принялась осторожно промокать разбитый нос, но на меня этот ее трюк не произвел ни малейшего впечатления. Мы вышли из ворот парка и пошли по широкой улице, застроенной серыми домами и обсаженной чахлыми деревьями. Прохожих было мало, и все они торопились, не обращая на нас внимания. Было холодно. Свинцовое небо выглядело сонным и унылым. Профессор Маркус вздохнула:

— Какого черта вы вернулись? Урока вам оказалось недостаточно?

Я понял, что она принимает меня за брата, и решил воспользоваться своим преимуществом.

— Я вернулся, чтобы поквитаться, профессор Маркус.

— Вы меня убьете?

— Возможно… Все будет зависеть от того, что вы мне скажете.

— Мне нечего вам сказать! Неужели вы думаете, что меня оставят в живых, если я хоть что-нибудь скажу вам?

— Они ничего не узнают. А когда узнают, будет поздно. Они уже получат свое.

Она скептически передернула плечами, и ее такое кроткое лицо сморщилось в недоверчивой гримасе. Быстро шагая чуть прихрамывающей походкой, она продолжала промокать разбитый нос. Ну ни дать ни взять, скаутская вожатая.

— Как видите, профессор Маркус, я не только не погиб, но даже сумел пробраться сюда, обведя вокруг пальца Зильбермана и компанию.

Услышав фамилию Зильбермана, она дернулась и моргнула. Я продолжал:

— Вам, профессор Маркус, я доверял и из-за вас чуть не погиб. Так что позвольте вас заверить: предавать вас скорой смерти я не стану. Нет уж, я постараюсь растянуть удовольствие. Сперва я вам раздроблю одно колено, потом второе и буду продолжать в том же духе, пока вы не обезумеете от боли. А вы, фрейлен Маркус, слишком стары для спортивных упражнений такого рода.

— Но что вы от меня хотите?

— Все. Кто такой Грубер?

Она пребывала в нерешительности. Сейчас мы шли по пустынной набережной вдоль реки. Я крепко держал ее за локоть, дабы предотвратить любые поползновения смыться от меня. Выглядела она старой и измученной.

— Если меня кто-нибудь увидит с вами, я погибла…

— Кто такой Грубер?

Она смотрела на реку, по которой плыла груженая баржа. Шкипер радостно приветствовал нас. Профессор Маркус кивнула в ответ на его приветствие. Сквозь ее развевающиеся на ветру седые волосики я видел белую кожу головы, испещренную синими прожилками. Наконец профессор произнесла:

— Грубер наш человек. Майор Грубер. Наш резидент в Бельгии. Секретарь посольства. Один из блистательнейших агентов нашей секретной службы.

— Тоже предатель?

— По вашим анахроническим критериям, да. Скажем, активно сочувствующий нашему делу.

Я сильнее сжал ее локоть.

— А Магдалена Грубер?

На ее усталом лице появилась слабая улыбка.

— А, вот оно что! Магдалена — наш агент, недавнее приобретение. Завербовал ее Грубер. Магдалена — секретное оружие Зильбермана! Правда, надо признать, по замыслу оружие это должно было оказаться эффективнее.

Итак, я получил подтверждение измены Марты. Женщина, которую я любил, ради которой готов был рисковать своей жизнью, оказалась фанатиком самого худшего свойства, фашисткой и убийцей. Я совладал с искушением как следует врезать этой милейшей профессорине Маркус и решил рискнуть:

— А не проще было бы предложить мне выкуп за этот список?

— А кто нам даст гарантию, что вы не оставите у себя копию? Вы уже три года шантажируете нас и еще становитесь в позу моралиста! Весь Парагвай из-за вас в волнении, и я знаю, что в Аргентине тоже кое-кто уже несколько месяцев не может спокойно спать. И не потому что они опасаются скандала из-за разоблачения, нет, они боятся, что, как только станет известно, кто они на самом деле, они станут мишенью для кинжалов сионистских сикариев.

Скрывая удивление, я жадно впитывал информацию. Значит, я уже три года шантажирую их? Первая неожиданность! Значит, у кого-то имеется этот блядский список, и этот кто-то извлекает из него доход, подшиваясь под Грегора фон Клаузена. Кто-то, с кем мой брат до своей гибели был в контакте.

Моросило. Капли падали легкие, как пушинки; казалось, от них и вымокнуть-то нельзя. Старая дама подтвердила мои подозрения: «они» меня принимают за моего брата и подсунули мне Марту, чтобы выкрасть у меня этот проклятый список, представляющий для них такую угрозу. И как ни крути, существует тайная организация, опутавшая своей паутиной все пять континентов. А я нежданно-негаданно оказался перед крайне неприятной проблемой: эти ребята, судя по всему, шутить не умеют. Позволить миледи Маркус дать тягу — для меня равноценно подписанию смертного приговора. Первым делом она, естественно, свяжется с Зильберманом и сообщит, где я нахожусь. А мне необходимо время. Я резко повернулся к ней:

— Только что вы пытались прикончить меня. Это глупо. Вы могли бы догадаться, что если я вдруг исчезну, то для Ордена это повлечет весьма прискорбные последствия:

— Я решила, что вы приехали, чтобы убить меня. Вы всегда были идеалистом. Неужели вы предполагаете, что я буду думать о безопасности Ордена, когда мне самой грозит смерть? Да, я знаю, что вы положили копии этого списка в один из неприступных женевских банков с инструкцией в случае вашего исчезновения отослать по экземпляру во все крупные европейские и американские газеты. Все это мне известно. До тошноты известно. Как только эти идиоты позволили вам сбежать в Швейцарию, я сразу поняла: нам грозят большие неприятности. И я все время боялась, что ваша ребяческая склонность к красивым жестам толкнет вас предать гласности этот список, несмотря на те огромные суммы, которые мы вам выплачиваем, и еще боялась, как бы ваше самоощущение человека чести не вынудило вас явиться сюда и стереть меня как позорное пятно. И признаюсь, когда я увидела вас у архива, я испытала буквально облегчение. То, чего я боялась, наконец произошло, и мне уже больше не надо ждать.

Она тяжело вздохнула, отвечая своим мыслям:

— Ждать… Вот уже сорок пять лет, как я живу в ожидании. Это очень долго.

Мы подошли к железному мосту, перекинутому через реку. Проехал грузовик, и вся мостовая конструкция задрожала. Я повернулся к Маркус:

— А Ланцманн?

— Ланцманн? Какой Ланцманн?

Так, Ланцманна она не знает… Я мог бы, впрочем, и так прийти к выводу, что он не принадлежит к их организации. Части головоломки начали укладываться на свои места. Ланцманн вытащил меня из когтей Грубера. Он явно работал на какую-то разведку и старался защитить меня в своих собственных интересах. Что же, он тоже думает, что я обладаю какой-то важной информацией? А Маркус, испытывающая потребность говорить, продолжала исповедываться:

— Когда Зильберман понял, что вы разоблачили Магдалену, он впал в растерянность. И наслал на вас Грубера. Как только вы окажетесь у нас в руках, мы заставим вас заговорить. Любой человек, если его как следует допросить, начинает выкладывать, выкладывать все подряд. Этот тезис я упорно отстаивала с самого начала. Но Зильберман не обладает железной рукой вашего отца. Он хотел действовать мягко. И вот результат…

— Вы знали моего отца?

Она ответила с кокетливой гримаской:

— Очень близко, мой мальчик, очень близко.

Я содрогнулся от отвращения, представив себе любовные забавы этой парочки рептилий.

— А он знал, что вы собираетесь убрать меня, потому что я открыл существование «Железной Розы»?