Железная роза

Я сделал несколько замедленных вдохов и выдохов. Сейчас не время заниматься Мартой, первым делом надо ликвидировать проблему Макса. И к тому же у меня встреча с Бенни.

На место я прибыл заранее. Дождь лил все сильней и сильней, по тротуарам неслись потоки воды, улицы опустели. В это время года даже при хорошей погоде окрестности виллы Бартон были пустынны, в парках почти никто не прогуливался.

Поставив машину чуть в отдалении, я посматривал на озеро, черное под проливным дождем, на низкое небо, набрякшее темными тучами. Со своего наблюдательного пункта я держал под обзором обе примыкающие улицы, мост и пустую площадку по ту сторону моста.

Два паренька перебежали через мост, прикрываясь портфелями. Они смеялись, весело перебранивались друг с другом. Замерзшие лебеди сбились у чуть выступающего из воды бугорка под укрытие развесистой плакучей ивы. Один из них разбил водную гладь ударом крыльев, его ярко-белое оперение резко выделялось на темном фоне воды и клубящихся туч.

Мне мучительно захотелось закурить. Я обшарил карманы и нашел старую пачку «Лаки» в плаще. Курю я редко, чаще всего, когда жду. А сейчас я как раз ждал. Бенни, подобно мертвецу, мог принять любое обличье. Стекла «ланчи» были подняты, и я слушал, как дождь барабанит по крыше. Запах табачного дыма смешивался с запахом сырости в машине. Я чувствовал, что полон спокойствия. Того неопределенного спокойствия солдата перед атакой, когда внезапно уже ничто не будет иметь никакого значения.

Появился полный мужчина в просторной канадке с натянутым до глаз капюшоном. Правая моя рука скользнула в карман и сняла пистолет с предохранителя, а левая старательно раздавила в пепельнице сигарету. Но толстяк уже удалялся, чуть ли не пополам согнувшись под проливным дождем. Я расслабился. Вот семенит пожилая дама, борясь с зонтиком, который выворачивает ветром. Я представил себе, как она улетает, точно Мери Поппинс, и шлепается в ледяное озеро. Нет уж, я не прыгну в воду, чтобы спасти ее. Хотя знал, что прыгну. Я из тех идиотов, что прыгают. Я отвел взгляд от дамы, чтобы вытащить новую сигарету, а когда поднял его, старушка прижимала ствол кольта сорок пятого калибра к стеклу и улыбалась.

Бенни! Я почувствовал, как сердце у меня падает куда-то вниз, и скользнул рукой к карману, но он крайне мрачно покачал головой: дескать, не делай этого. «Опусти стекло», — прочел я по его накрашенным карминной помадой губам. Я подчинился. Ствол кольта уперся мне в нос. С зонтика Бенни на его шикарный зеленый плащ стекала вода. Глаза холодно улыбались из-под очков в металлической оправе; я четко видел наведенные гримом морщины и накладные кудряшки на лбу. На нем была кокетливая черная шляпка с маленькой вуалеткой. Я молчал. Бенни стволом кольта заставил меня приподнять голову.

— Жорж, твоя жизнь не стоит и гроша.

— Знаю, Бенни.

— Жорж, я в бешенстве.

— Бенни, это ведь я предупредил тебя в Брюсселе, и ты это знаешь.

— Кто угодно может подшиться под Атоса. Макс сказал, Жорж, что ты подсадная утка.

— Макс врет. Он послал убийц к Филу, он украл деньги, он натравил вас на меня.

— Докажи.

— Фил у меня в топке, Бенни. Кучка золы. Хочешь сходить посмотреть?

— То, что ты убил Фила, ничего не доказывает, Жорж. Я по-прежнему в бешенстве.

Но все-таки он на миллиметр или два отодвинул ствол от моих ноздрей. Я чуть свободней вздохнул:

— Бенни, Макс работает на палестинцев. Он все время надирал нас. Он выдал тебя легавым. Он послал ко мне Фила. Он с самого начала вертел нами. Поверь мне, Бенни!

— Жорж, дело обстоит так, что, если поверишь одному, второго придется убирать. Мне нужно поверить либо тебе, либо Максу.

— Бенни, я сижу в дерьме по уши! Я отказываюсь от своей доли, мне на нее накласть, только отвяжитесь вы с Максом от меня, на меня сейчас другое дело навалилось.

— Ты отказываешься от двухсот пятидесяти тысяч бельгийских франков, потому что у тебя есть дельце получше, так что ли?

— Я ничего не могу тебе объяснить. Я попал в грандиозную задницу.

Бенни легонько пошевелил кольтом.

— Жорж, ты выбрал скользкую горку, по которой не сможешь подняться назад. Что там у тебя еще за неприятности?

Мне вдруг все осточертело. Я чувствовал, что совершенно вымотан, настроение — гаже некуда. Бенни надоел мне, как дерьмовый фильм, песок моей жизни утекал у меня сквозь пальцы, и я не мог удержать его. Я закрыл глаза, сложил руки на груди, отказавшись от борьбы.

— Хрен с тобой, Бенни, давай, можешь разнести мне черепушку. Мне все это охренело.

Это было все равно как играть в русскую рулетку. Я слышал дыхание Бенни, капли дождя сквозь открытое окно падали мне на щеку. Прошла секунда. Вторая. Я не шевелился. Мысленно я медленно считал: раз, два, три, четыре, пять… Бенни шумно вздохнул. Выстрел! Я невольно вжал голову в плечи, ожидая боли. Но вместо этого раздался второй выстрел. Я открыл глаза. Нет, я жив. Голова Бенни свесилась в открытое окно, у моего плеча из ствола его пистолета шел дымок. Парик соскользнул от удара пули, прошившей голову навылет, и вид у Бенни при его загримированном лице был крайне нелепый.

Автоматически, не раздумывая я протиснулся ко второй дверце, открыл ее, вывалился на раскисшую землю и присел за машиной; все это у меня заняло меньше пяти секунд. Еще одна пуля разбила ветровое стекло, и я услышал, как кто-то быстро направляется к машине. Я привстал и выстрелил не целясь. Крупный парень в куртке, с лицом наполовину закрытым шарфом, нырнул за скамейку. Компания проходивших школьников с испуганными криками кинулась в разные стороны. Согнувшись, я побежал к мосту, оставив «ланчу» преградой между стрелком и собой.

В другом конце аллеи появился какой-то длинный в сером непромокаемом плаще. Надвинутый на глаза капюшон скрывал его лицо. Я видел, как поднимается его рука, удлиненная огромным глушителем. Он не спеша поймал меня на мушку и выстрелил. Я бросился на землю и перекатился. Пуля просвистела у меня над ухом и выбила кусочек асфальта. Маленький толстяк, укрывающийся за скамейкой, тоже выстрелил, но неприцельно. Раздался душераздирающий крик, крик ребенка, один из мальчишек подпрыгнул и долго, как при замедленной съемке, падал на землю. Я вскочил. Толстяк, видно, запаниковал, у него случилась секунда замешательства, и я под аккомпанемент испуганных криков мальчишек выстрелил. Пуля вошла между глаз толстяка, но я не ощутил ни малейших угрызений совести. Он упал лицом на мокрый газон.

Мальчик лежал в луже, его сумка валялась рядом. Я мог лишь надеяться, что он выкарабкается. Второй стрелок пристроился за моей тачкой и теперь медленно обходил ее, чтобы взять меня на прицел. Я вжался в траву, ожидая, что вот-вот почувствую, как мне между лопаток входит пуля. На мосту появился третий в полностью закрывающем лицо шлеме и комбинезоне мотоциклиста. Я оказался между двух огней. Выхода не было. Сейчас я подохну под ливнем, как этот безвинный мальчонка, за которого я не смогу даже отомстить.

Закричав «Сволочи!», я вскочил и прыгнул в озеро под дождем пуль. Потревоженные лебеди шумно запротестовали. Я ушел в ледяную воду; дыхание у меня перехватило, ощущение от холода было такое, будто я получил серию апперкотов. Пули взрывали темную озерную воду. Я плыл вслепую среди тины и водорослей. И вдруг на что-то наткнулся. Какая-то большая масса. Я начал отрабатывать задний ход, но тут лебединый клюв с яростью пронзил воду и оторвал кусок от рукава моего плаща. Лебедь клюнул еще раза три, чуть-чуть всякий раз промахиваясь, и внезапно затих. Вокруг него стало расплываться черное теплое пятно. Я вынырнул на поверхность, быстро глотнул воздуха и снова ушел под воду. Ориентируясь по памяти, я направился в ту сторону, где, как мне казалось, находится плакучая ива. Туфли, наполнившиеся водой, и плащ тянули меня ко дну. Каждое движение стоило мне неимоверных усилий. Легкие, казалось, вот-вот разорвутся, а кости прямо-таки стучали друг о друга от холода, но я не мог вынырнуть, прежде чем доберусь до укрытия.

Какие-то движущиеся массы. Ага, лебеди. Еще одна масса, но куда больше. Скальный выступ. Я наткнулся на него и осторожно выставил лицо на поверхность. Воздуха!

Я прильнул к влажной земле под прикрытием длинных ветвей ивы. В нескольких сантиметрах от меня ссорились лебеди, похоже совершенно безразличные к моему появлению. Они были заняты тем, что рылись у себя в перьях и пытались клевать друг друга. Я старался не шевелиться. Я слышал какой-то странный звук и внезапно понял, что это я стучу зубами. Все мое тело сотрясала дрожь. Температура будет понижаться, и я сдохну от переохлаждения в самом центре Женевы. Ну почему всякий раз смерть предстает передо мной в самом нелепом своем обличье?

С берега донеслись крики. Полицейская сирена, рев мотоцикла. Мужской голос истерически кричал: «Боже мой! Боже мой!», и я вспомнил про лежащего в луже мальчика. Если я не загнусь от холода, если выберусь отсюда, я сверну головы Максу и Зильберману, этим ублюдкам, играющим в войну с неповинными детьми. Если не загнусь. Я попытался расслабиться, провести дыхательные упражнения, встроиться в альфа-ритм, поскольку знал, что дрожь приводит лишь к еще большей потере тепла, как любое движение, совершаемое, чтобы согреться. Тем немногим, кто выжил в ледяной воде, это удалось только потому, что частота сердцебиения снизилась у них до нескольких ударов в минуту, а температура тела до 27 — 28 градусов. То есть произошло нечто вроде аутогибернации.

Мне удалось справиться со стуком зубов. Я еще чуть высунулся из воды. Подстреленного лебедя прибило почти к самому дереву. Я подцепил его носком туфли и потащил к себе. Ниже по течению легавые под проливным дождем обшаривали дно. Сквозь сетку дождя я смутно видел, как они трудятся. Тело лебедя ткнулось мне в ногу. Я скользнул под него и сантиметр за сантиметром стал выползать на замшелую скалу. Лебедь был тяжелый и горячий. Восхитительно горячий. Его горячее брюхо покоилось на моей заледеневшей спине. Я замер, не шевелясь, сжимая в руке пистолет; его я так и не выпустил. Подъехала «скорая помощь». Я слышал беготню, крики, свистки. Ливень не прекращался, напротив, вроде даже усилился. Мусора, похоже, промокли до нитки и спешили закончить. Прошло с полчаса, наконец «скорая помощь» укатила в сопровождении полицейских машин. Кто-то фонарем дал сигнал прекратить поиски в воде. Уже сильно стемнело, и туман, поднимающийся над водой, сгустился. Я благословлял эту мерзкую погоду. Благословлял Швейцарию с ее отвратительным климатом.

А туман полз во все стороны, как ядовитый газ, окутывая окрестность безмолвием и ватой. Каждая мышца у меня была сведена судорогой, но все-таки мне было уже не так холодно. Я чуть сдвинул тело лебедя и огляделся. До берега было метров двадцать, и мысль, что снова нужно окунуться в эту смертоубийственную воду, парализовала меня. Но другого выхода не было. Я кое-как взгромоздился на мертвого лебедя и заскользил по поверхности, направляя движение моего импровизированного плота ногами. До берега я доплыл быстро. Окоченевшие пальцы все никак не могли найти опору на бетонной стенке, но в конце концов мне это удалось, и ценой неимоверных усилий я вскарабкался на набережную. В двух метрах уже ничего не было видно.

Я с огромной осторожностью продвигался в этом картофельном пюре, дрожа всем телом и клацая зубами, щуря глаза, чтобы прозреть незримое. Вопреки ожиданиям «ланча» стояла там, где я ее оставил. Видно, они пришлют трейлер, чтобы забрать ее. Я подошел к дверце. Разумеется, заперта на ключ. Ну и плевать. Техпаспорт оформлен на имя Симона Малверна, цюрихского антиквара, адрес фальшивый: старая заброшенная халупа. Ну что ж, прощай, верная «ланча»! И я ушел от нее, мокрый, заледеневший, безликий в сером тумане. Из внутреннего кармана, закрытого на молнию, я извлек промокший бумажник, в котором лежала одна из многочисленных моих кредитных карточек, и вошел в первый попавшийся на пути универмаг.

Среди немногочисленных покупателей было немало таких же вымокших, как я, людей, попавших под неистовый, чуть ли не тропический ливень. Я купил черный плащ с глубокими карманами, серый костюм из чесаной шерсти, рубашку, черный свитер, серые носки и черные туфли, надел все это в примерочной кабинке на себя и объявил продавщице, что так и пойду. Несколько удивленная, она уложила мою промокшую одежду в пластиковый мешок. К купленному я добавил еще дипломат бордовой кожи, черный зонтик и расплатился, одарив ее одной из самых обворожительных своих улыбок.

Как прекрасно чувствовать, что ты сухой, что тебе тепло! Я чуть ли не с ликованием продирался сквозь туман. На центральной стоянке целая вереница свободных такси. Я сел в первое и назвал шоферу адрес виллы Бренделей. Он тронулся, бурча, что, мол, это страшно далеко, что ничего не видно и т. п. Не обращая внимания на его бурчание, я развернул газету, которую купил в автомате, и погрузился в чтение. На пятнадцатой странице я обнаружил короткую заметку: один из гангстеров, замешанный в брюссельском ограблении, ускользнул от людей комиссара Маленуа, но полиция выражает уверенность, что скоро найдет его. Так оно и случилось: Бенни в морге, в полном распоряжении полиции. Да, план Макса не так уж плох. Он натравил Бенни на меня и последовал за ним, уверенный, что пришьет нас обоих. Сейчас Макс, видимо, уже догадывается, что Фил погиб. Сколько еще убийц у него в резерве? Можно подумать, что я собираюсь его выдать! В его упорном стремлении ликвидировать меня я видел проявление холодного, чисто прагматического ума, нечто от машины, и подозревал даже, что он получает определенное удовольствие от убийства. Тип существа скорей кибернетического, чем человеческого, который я всей душой ненавидел. Я испытывал свирепое желание размазать его по стене, как муху, предвкушая удовольствие, с каким я это проделаю. Острота моей ненависти к Максу обеспокоила меня. Я напряжен, мне надо успокоиться, а не то я рискую сойти с катушек.

После получасовой езды по сельской местности, невидимой сквозь запотевшие стекла, водитель затормозил. Я расплатился с ним купюрами, которые достал из своего вымокшего бумажника, и он получил полную возможность клясть в свое удовольствие сволочей, которые всучивают порядочному человеку мокрые, чуть ли не расползающиеся в руках деньги. Я захлопнул дверцу перед его носом и зашагал по аллее, ведущей к вилле Бренделей. Но чуть только такси отъехало, я развернулся и направился к своему дому, находящемуся метрах в ста.

Света в доме не было. Значит, Марта еще не вернулась. Я глянул на часы: семнадцать пятьдесят. Прошел в кухню и сделал себе гигантский сандвич с курятиной и оливковым маслом. После заплывов я проголодался. Из предосторожности свет я не зажигал, пользовался потайным электрическим фонариком, как-то нет охоты становиться мишенью для кого бы то ни было. Потом я спустился в подвал и открыл центральную дверцу нашей гигантской топки. Там не осталось ничего, кроме золы, угольков и тошнотворного запаха паленого мяса. Но через денек-другой и он исчезнет. Ну что ж, в этом смысле никаких проблем нет. Проблема — узнать, настучал ли Макс на меня легавым. Похоже, нет. Но почему? Почему этот выблядок не выдал меня?

Единственная догадка, какая пришла мне в голову: Макс боится, что я выложу все, что мне о нем известно, как только узнаю, что он приложил руку к моему аресту.

Звук открывающейся двери над моей головой оторвал меня от бесплодных размышлений. Я уже стал подниматься из подвала, но тут до меня донесся голос Марты. Я замер на бетонных ступеньках. Марта говорила:

— Да, да, я одна… Я проверила: он никогда не работал в «СЕЛМКО». Он обманывает нас с самого начала… Нет, дайте мне еще шанс. Это слишком важно для нас, вы сами знаете… Да, правильно… Нет, нет, я не могу, объясните это Францу. Я все понимаю, но он обязан потерпеть… Поверьте мне, я тоже сыта этим по горло. Кстати, нашли что-нибудь об этом типе, который вломился вчера?.. Ничего?.. Нет, я тоже ничего не знаю и вообще в полном недоумении. Ну все, я с вами прощаюсь, он вот-вот вернется.

Марта положила трубку. Я услышал, как она поднимается на второй этаж, потом журчание душа. Крадучись я поднялся в коридор, беззвучно затворил дверь подвала, прокрался ко входу, тихонечко открыл дверь, тут же с шумом захлопнул ее и насколько мог весело закричал:

— Есть кто в этой хижине, чтобы встретить изнуренного труженика?

— Жорж, это ты?

— Нет, это Франкенштейн.

— Я принимаю душ. Приготовь мне стаканчик!

— Покрепче или послабее?

— Покрепче!

Я приготовил крепкие коктейли: водка, лимон, голубой кюрасо и куантро. Что ни говори, Марта права: надо расслабиться. Францу не терпится! Падаль! Он истосковался по моей жене! С каким бы наслаждением я воспользовался его тупой унтерской мордой вместо боксерской груши. Марта попросила, чтобы ей позволили еще попытку. Попытку чего? А иначе? Значит ли это, что они намерены покончить с порученной ей миссией? Но каким образом? Просто отозвав ее или же стерев меня с лица земли, о чем, похоже, мечтают чуть ли не все мои сограждане? Я поднес стакан к губам и обнаружил, что он уже пуст. Пришлось приготовить второй. Пришла из-под душа Марта и в две секунды расправилась со своей порцией. Я и ей приготовил второй. Жорж Лион, король барменов… Волосы она подняла и завязала, открыв овал лица. Выглядела она свежей и отдохнувшей. А я чувствовал себя старым и бессильным, по-настоящему бессильным. Все эти приключения мне уже не по возрасту. Завтра мне исполняется сорок два. Я был совершенно разбит, все тело ломило. Подавая Марте третий коктейль, я не смог побороть искушение и поинтересовался:

— Ты знаешь такого адвоката Стефана Зильбермана?

Она ничуть не встревожилась, не смутилась, на ее красивом лице не выразилось никакого интереса.

— Я что-то читала о нем совсем недавно… — Она кивнула на журнальный столик, где лежал какой-то еженедельник. Право же, она все предусмотрела! — Кажется, он активный деятель какой-то крайне правой группы. Да? А почему ты спрашиваешь?

Ах, ангельская Марта! С каким удовольствием я залепил бы ей пару пощечин! Но я держал себя в руках.

— Просто у меня с ним кое-какие дела. Для нациста он слишком симпатичен.

— Нациста? А ты не преувеличиваешь?

Я залпом осушил свой стакан и пристально взглянул на Марту.

— Ты так думаешь? Да впрочем, чихать мне на это. А Грубера, Франца Грубера ты знаешь?

— Да это прямо допрос!

Марта поправила бретельку черной комбинации, соскользнувшую с ее белого плеча, и с вызовом продолжила:

— Нет, никакого Франца Грубера я не знаю. А почему тебя это интересует, если, конечно, не секрет?

— Просто он принадлежит к той же шайке. Шайке мудаков.

— Мне кажется, ты чересчур агрессивен. Они тебе что-нибудь сделали?

— Точно не могу сказать. Они раздражают меня, вот и все.

Я налил себе еще стаканчик, но уже чистой водки. Марта выглядела до того безгрешной, до того безучастной, что просто оторопь брала: как она может так притворяться? А что, если у нее и впрямь есть сестра-близнец? Я ухватился за эту утлую надежду, как хватается за соломинку утопающий. Но надежда тут же растаяла, потому что мне припомнился ее разговор с неизвестным собеседником, надо полагать с Зильберманом.

Воспользовавшись тем, что Марта хлопотала на кухне, я пролистал этот журнальчик. В нем была статья о новых правых, и там говорилось о Стефане Зильбермане, блистательном адвокате, специалисте по коммерческому праву, выходце из старинного рода швейцарских нотаблей. На всех фотографиях Зильберман улыбался открытой и симпатичной улыбкой. Он не делал тайны из своих политических взглядов, но сумел их затушевать, придать им некую безобидность и бесцветность. Я узнал, что он был женат, но восемь лет назад его жена погибла в автомобильной катастрофе, в результате которой он тоже стал калекой. Вела машину она, но ей вдруг стало плохо, и она не справилась с управлением. В статье не уточнялось, отчего и как ей стало плохо. Но при взгляде на фотографию светловолосой женщины лет сорока, очень худой, но тем не менее с одутловатым лицом, я предположил, что причина либо алкоголь, либо транквилизаторы. Зильберман доверил обоих своих детей матери, которая воспитывает их в фамильном поместье неподалеку от Берна. Я положил журнал и вернулся за стол.

Настроение у меня было хуже некуда. У водки был резкий, горький вкус. Я испытывал желание напиться, напиться в стельку, чтобы свалиться на ковер и спать, ни о чем не думая и не сожалея, никого не подозревая, что я и сделал.

Десятый день — суббота, 17 марта

Прежде чем открыть глаза, я некоторое время пытался сообразить, не пропустили ли меня через гигантский миксер и не превратился ли я в компот, чтобы пойти на завтрак какому-нибудь проголодавшемуся Гаргантюа. Все тело у меня ныло. А душевное состояние было как у свертка грязного белья перед стиркой. Я попробовал пошевелить руками, потом ногами; получилось, но с трудом. А в довершение в черепной коробке у меня неистовствовал додекафонический оркестр, наяривающий свою последнюю композицию: «Смерть одинокой, но пронзительной ноты в глухой чащобе». Я помассировал себе желудок, смутно соображая, а не блевануть ли мне. Ответ был положительный, посему я выкарабкался из пропотевших простыней и ринулся в ванную.

Я уже кончал прополаскивать рот — глаза у меня косили в разные стороны, лицо было помятое, подбородок синий от щетины, — как вдруг от тумака ткнулся головой в зеркало. Я развернулся, точь-в-точь буйно помешанный, и уже сделал замах, чтобы нанести удар ребром ладони по горлу, но in extremi удержался. Сияющая Марта улыбалась мне, держа в руках большущий пакет, и самозабвенно распевала:

— С днем рождения, Жорж! С днем рождения, любимый!

Она сунула мне пакет в руки, и я даже согнулся от неожиданности. Он был чертовски тяжел. Я ошеломленно уставился на него.

— Можешь развернуть его, чучелко!

Я поставил пакет на пол и принялся развязывать узлы. Пальцы у меня дрожали — результат неумеренного потребления водки, — и невозмутимая Марта принесла ножницы. Я разрезал ленту.

— Осторожней, там бьющееся!

Ее чистый, жизнерадостный голос болезненно отзывался у меня в черепушке. Я старательно разворачивал золотую бумагу. Деревянный ящик… Гроб мой, что ли? Какая-то надпись. Я повернул ящик к себе и прочитал: «Шато Петрюс». Угрюмо и недоверчиво я взглянул на улыбающуюся Марту:

— Марта! Ты с ума сошла!

— Открой…

Крышка подалась, оставив, правда, под ногтями у меня парочку заноз. Дюжина бутылок «Шато Петрюс» 1962 года являли мне свою гранатовую «одежду»10! Проглотив комок, я, стоя на четвереньках на полу, поднял лицо, как у побитой собаки, и пробормотал:

— Спасибо, но ты, наверно, разорилась.

— Нет, это я тебя разорила! Слушай, судя по твоему виду, тебе немножко не по себе.

— Да, я чувствую себя немного усталым.

— Так, может, ляжешь снова? А хочешь, откупорим одну бутылочку?

— Нет, нет! Давай вечером… Пожалуй, я действительно прилягу. Извини меня. Но в любом случае подарок потрясающий!

— Нет, это ты потрясающий, — шепнула мне на ухо Марта, помогая подняться на ноги.

Она доволокла меня до кровати, и я рухнул на нее. Вот так начался день, в который мне исполнилось сорок два года. Под знаком похмелья.

Я заснул крепким сном, а когда проснулся, было около одиннадцати. Снег прекратился. Под ярким солнцем таяла изморозь на дереве, что напротив окна. Головная боль прошла, тошнота почти тоже. Я осторожно сел на кровати и стал массировать виски.

С минуту я спокойно сидел, глядя на солнце, поблескивающее сквозь ветви, на простыни, окутывающие меня как саван. В двери показалось лицо Марты.

— Проснулся? Тебе лучше?

— Отлично. Извини меня за то, что произошло.

— Я всегда извиняю мужчин, способных выдуть литр водки и, прежде чем заснуть, вежливо пожелать спокойной ночи.

— А между водкой и «спокойной ночи»?

— Тоже было очень неплохо.

Она свернулась клубочком на кровати, по-прежнему очаровательная, как будто мы не барахтаемся в каком-то кошмаре, и чмокнула меня в нос.

— Привет, милый!

— Привет, Марта!

Голос у меня был не таким уж ликующим, но это можно было списать на похмелье.

— Я позвонила к тебе в фирму и сказала, что ты заболел. Твоя грымза ответила, что приняла к сведению.

Я почувствовал, что устал от этой кретинской игры. Но что делать? Я привлек Марту к себе, лишь бы не слышать, как она говорит, не слышать ее лжи. Несколько секунд она сидела уткнувшись мне в грудь носом. Я задал себе вопрос, какова, интересно, будет реакция Марты, если я ей объявлю, что вижу насквозь ее игру. Она что, разделается со мной? Какой во мне для них интерес? И чего они хотят от моего двойника Г. фон Клаузена? Отчаявшись найти ответы на эти безнадежные вопросы, я решил встать.

— Я подыхаю от голода. Встаю.

— Слушаюсь, командир. Хочешь яичницы?

— С удовольствием.

Я принял душ и вышел из ванной в халате. В черно-красном боксерском халате, который Марта подарила мне на Рождество. А вот заниматься профессиональным боксом я бы не смог. Слишком это жестокое занятие для неженки вроде меня. Я люблю наносить удары, но не человеку. Надо бы придумать бокс с мишенями, наподобие стрельбы по мишеням.

Я вымыл голову, и, когда сел за стол, капли воды приятно ползли по затылку и вдоль позвоночника. Я съел яичницу, несколько ломтей ветчины, остатки вчерашнего кролика, выпил несколько стаканов холодного, очень сладкого кофе, а потом включил телевизор. Отнес драгоценные бутылки в подвал. Марта знает, что я люблю хорошее вино. Прекрасный подарок. Подарок любящей женщины. Подарок двуличного и коварного чудовища. Ох, Марта, почему мы не можем снова стать просто самими собой?

Дикторша с пронзительным голосом и пышной пламенной гривой под моим угрюмым взглядом исчезла с экрана, ее сменили фотокадры. Бенни! Со сбитым на сторону париком он лежал на носилках, его широко раскрытые глаза как бы высматривали деньги, которых ему теперь уже никогда не держать в руках. Марта позвала меня:

— Жорж…

— Тише! Подожди…

Теперь показывали убийцу, которого я подстрелил. Я узнал его: тот самый, что напал на меня на шоссе; те же усики и гноящиеся глаза, нос его скрывала повязка, которую я под шарфом не видел. Следующей была фотография мальчика, лежащего в луже, рядом с ним сумка и валяющиеся на влажной земле тетрадки. Сейчас он находится в реанимационном отделении. Я почувствовал, как сердце у меня сжалось. Марта положила мне на плечо руку и чуть-чуть стиснула его, но я не понял, что означал этот жест. Завершили они показом моего портрета-робота, на сей раз имеющего отдаленное сходство со мной. Я сделал звук громче.

«Предполагаемая жертва нападения не найдена. Всех, кто может дать какие-либо сведения, просят звонить по номеру, который вы видите на экране вашего телевизора. Сегодня полиция проведет операцию по тралению озера. По сведениям из достоверного источника, речь, вероятнее всего, идет о сведении счетов между гангстерами. Действительно, как утверждает комиссар Маленуа, начальник уголовной полиции Брюсселя, переодетый в женское платье убитый является Бенджаменом Айронзом, английским гангстером, хорошо известным полиции многих стран Европы и причастным к ограблению банка на Гран-Пляс в Брюсселе. Полагают, что исчезнувший был одним из его сообщников. Комиссар Маленуа и главный комиссар Хольц заявили, что готовы сотрудничать при его розыске. А сейчас информация повеселей: вы увидите вакцинацию целому классу учащихся в Сахеле, которая стала возможна благодаря вашим пожертвованиям!»

Счастье еще, что они не показали машину! Марта тут же узнала бы ее.

Я урезал звук. Марта смотрела на меня, и взгляд у нее был простодушный и откровенный. Просветленный. Печальный.

— Может, я могу что-нибудь сделать, Жорж?

Ну это уже наглость! Я отрезал:

— О чем ты?

— У тебя озабоченный вид…

— Нет, спасибо, Магдалена, я выберусь сам.

Марта даже глазом не повела. Нет, в буквальном смысле, даже не моргнула. Продолжала смотреть на меня своим проникновенным взором.

— Жорж, разве мы не должны помогать друг другу?

— У тебя что, какие-нибудь неприятности?

— Нет, я просто хотела сказать: считается, что мы все должны делить. Разве нет? И хорошее и плохое.

— Марта, человек всегда один, когда ему плохо. Ладно, я пошел одеваться.

Марта ничего не сказала. Только вздохнула. А что она хочет? Чтобы я отдал свою судьбу в ее белые ручки?

Чтобы положил голову на плаху и улыбался, когда она будет подавать топор своему Францу Груберу?

Этому гаду Максу удалось подпортить мне жизнь. И сейчас, когда Маленуа нацелился на меня, мне нужно линять в надежное место. Брать с собой Марту я и не подумаю. Как бы ни было мне это тяжело.

Я надел темно-серую водолазку, кроссовки и старую кожаную куртку. Марта занималась своими любимыми кактусами, стоящими в миниатюрной тепличке. Осторожно что-то подрезала. Потом обернулась, бросила на меня ничего не выражающий взгляд:

— Уходишь?

— Надо кое-кого повидать. Я ненадолго. Ты не сердишься на меня?

— Жорж! Подойди!

Я подошел. И внезапно, отложив секатор, Марта бросилась ко мне, обвила руками шею, словно испуганная маленькая девочка.

— Жорж, ты вернешься, да?

Голос ее, звучащий где-то на уровне моего горла, потряс меня. Я гладил ей волосы. Я не понимал, что со мной творится, не знал, что мне делать.

— Вернусь, ну конечно же, вернусь. Просто срочное дело, которое я не могу отложить.

— У меня ощущение, будто я — рабыня в гареме, ожидающая своего повелителя.

Эта ее попытка перейти на шутливый тон не удалась. Да и моя прозвучала довольно убого:

— На меня очень действует танец живота… Подожди, мне надо заказать такси, «ланча» в ремонте.

Марта искоса глянула на меня и вернулась к своим кактусам. Минут через пять прогудело такси.

Я поцеловал Марту и вышел. Ясное небо уже затянули тучи. Я доехал до своей «фирмы» и, как всегда, позвонил мисс Штрауб. Она передала мне сообщение Марты о том, что я не приду на службу, и сообщила об анонимном звонке. Звонивший разъединился, как только она ответила. Кроме меня, никто не знает, где она находится. Но если полиции известен номер, они мигом найдут ее.