— Он ее уважает.

Ну, эти слова я слышала три тысячи раз. Если парень уважает девушку, значит, он не хочет ее, и точка.

— Вы знаете, что Леонар был знаком с мужем молодой погибшей женщины?

Муж молодой погибшей женщины? Эннекен?

— Он учился с ним на втором курсе в Ницце. По словам Леонара, настоящий мерзавец.

Но, может быть, Леонар был знаком и с Марион? Я хватаю блокнот, пишу «Предупредить Лоръе», протягиваю листок перед собой… вслепую и только потом вспоминаю, что Жюстина не может читать. Ее рука натыкается на листок.

— Ах, вы хотите что-то сказать мне! Подождите, я вам дам чашку с песком.

В голове мелькает глупая мысль — лоток для кошки, но тут она ставит мне на колени прямоугольную коробку, наполненную тонким песком.

— Пишите на песке, тогда я смогу прочесть.

Для краткости я пишу «жандармы». Жюстина водит пальцем по буквам.

— Жандармы? Вы действительно думаете, что им это будет интересно? Шапочное знакомство между студентами, еще до женитьбы Эннекена?

Я стираю надпись и пишу: «Точно тот Э. ?»

— Думаю, да. Леонар говорит не очень длинными фразами, как вы знаете. Эннекен — не такая уж распространенная фамилия, а Эннекен, занимающийся информатикой… В любом случае, какая тут связь с этими ужасными убийствами?

А почему Леонар решил рассказать тебе об этом? Тем более что ему так трудно говорить.

Она берет коробку с песком. Визит закончен. Я потихоньку продвигаюсь туда, где, по моим расчетам, находится дверь. Бум! Я машинально вытягиваю руку. Смятая простыня. Кровать. Я отъезжаю назад. Бум!

— Боже мой! — безнадежно восклицает Жюстина.

Потом, взяв себя в руки, продолжает:

— Вы недостаточно пользуетесь своим внутренним сонаром, Элиз. Тем, что я называю нашим инфракрасным зрением, позволяющим нам различать в темноте формы. Тепловые массы. Твердые объемы. Надо, чтобы ваш сонар постоянно обшаривал окружающее пространство, и вы увидите, вы у-ви-ди-те!

Она снова начинает считать вслух и везет меня к двери. Оказавшись в коридоре, я веду рукой по стене, чтобы ориентироваться. Вторая дверь направо — моя. Открываю. Наверное, я оставила включенным радио, контр-тенор поет Гайдна.

— Кто… ам? — говорит радио.

Леонар? В моей комнате!

Я действительно ощущаю тепловое излучение этой жестикулирующей массы.

— Ч-то хо-ти-те? — спрашивает он.

Именно этот вопрос я собиралась задать ему. Беседа обещает быть трудной. Блокнот: «Вы знали Эннекена?»

— Да. У-чи-лись.

«А его жену, Марион? »

— Не-ет. Э-лиз… при-нять душ.

Это он изящно намекает, что от меня воняет? У бедняги крыша поехала, или что?

— Вый-ти, по-жа-луй-ста.

Да что он несет? Я поднимаю руку, чтобы возразить, и натыкаюсь на живот. Голый. Волосатый. Я отдергиваю руку, словно засунула ее в муравейник. Живот, со своей стороны, отскакивает назад. Он голый, в моей комнате! Представляю, как Леонар, напевая Гайдна, насилует под душем меня, подвешенную за волосы к карнизу для пластиковой занавески.

— Вый-ти, — повторяет Леонар.

Если ты собираешься зверски овладеть кем-то, то не станешь просить объект своего вожделения уйти. У меня появляются определенные подозрения. Блокнот: «Где мы?»

— Мо-я ком-на-та.

Да, я всю жизнь путала право и лево. Рассыпаюсь в немых извинениях и со всей возможной поспешностью покидаю комнату. Пересекаю коридор. Наконец, моя дверь! Открываю, въезжаю и — бум! Натыкаюсь на две ноги в теннисных туфлях.

Две ноги в теннисных туфлях? С опаской поднимаю руку и ощупываю препятствие, чувствуя, как моя температура падает на несколько градусов. Да, именно так, на высоте моего лица медленно покачиваются ступни, щиколотки, ноги. О, нет! Нет! Я даю задний ход, врезаюсь в дверь. Только бы Летиция не… О, Господи! Коридор. Предупредить Иветт, скорее! Стучусь в ее дверь.

— Я не хочу никого видеть! — кричит нервный голос.

Летиция! Я стучу еще. И еще. Распахиваются две двери.

— Это вы тут шумите? — спрашивает сонная Иветт.

— Элиз, я хочу побыть одна! — кричит Летиция.

Блокнот: «Моя комната, скорее!»

Иветт, готовая к самому худшему, бежит в мою комнату, за ней спешит Летиция в своих ходунках. Крик, вырвавшийся у Иветт, подтверждает мои опасения. Открываются еще две двери.

— Что случилось? — с тревогой спрашивает Жюстина.

Летиция тоже кричит.

— Летиция? — восклицает Жюстина. — Что происходит?

— Магали! Магали! — повторяет Летиция, как автомат, а Иветт командует:

— Помогите мне, держите ее за ноги, надо перерезать веревку!

— Но я не могу! — говорит Летиция. — У меня не хватит сил.

Иветт хватается за мое кресло и подвозит меня под теннисные туфли. Я вздрагиваю от отвращения, но выбора у меня нет. Я слышу, как она подтаскивает стул, забирается на него и командует:

— Жюстина, зовите кого-нибудь, скорее! Леонар, передайте мне эти ножницы!

Леонар задевает меня, чувствую махровую ткань. Летиция издает тихие нечленораздельные звуки, что-то между всхлипываниями и криком. Теннисные туфли задевают мое лицо, запах кожи и земли. Что-то дергается, потом сверху на меня падает тяжесть, у меня перехватывает дыхание. Пытаюсь поддержать тело здоровой рукой, мне помогает Леонар, я чувствую запах его одеколона. Нащупываю волосы, лицо, мне сводит руку, но я заставляю себя провести ею по этому лицу. Широко раскрытые глаза. Странное впечатление от ресниц, щекочущих мою ладонь — все это похоже на дурной сон. Я провожу пальцами по переносице, по холодным мягким губам, по высунутому влажному языку… внезапный позыв к рвоте… я спускаюсь ниже, ищу сонную артерию. Ничего. Запыхавшаяся Иветт:

— Ну?

Она бьет по щекам, трясет безжизненное тело, повторяя: «Дыши, Бога ради, дыши!». Я не шевелюсь, я застыла, все звуки и запахи приобрели невероятную остроту. Магали лежит на моих коленях, как большая неподвижная кукла. Я знаю, что она мертва. От нее больше не исходит тепло, река жизни больше не течет под ее кожей. Теперь это всего лишь масса твердых частиц, как стул или мое кресло.

Беготня по коридору.

— Это немыслимо!

Юго торопится, вырывает тело из моих рук, пытается сделать массаж сердца. Его кулаки стучат по грудной клетке. Теперь Летиция беззвучно плачет. Леонар застыл рядом со мной. Он дрожит. От холода? От эмоций? Мне тоже холодно.

— Но как она смогла?.. — стонет Иветт. — Как ей пришло в голову взять бельевую веревку и перекинуть ее через балку? Наверное, видела в одном из этих проклятых фильмов! Мой троюродный брат умер именно так, играл, что вешается на радиаторе отопления Блокнот: «Где был стул?»

— Валялся, опрокинутый, — отвечает Иветт. — Ну, Юго?

— Думаю, это конец, — говорит он, задыхаясь. — Черт возьми! Где же «скорая»?

Топот в коридоре.

— Это там, — говорит Франсина.

Низкий голос:

— Нас вызывали на перелом ноги. Отпустите, отпустите! А, черт! Давайте, кладем! Раз, два, три, оп-па, подвиньтесь!

— Вы думаете… ? — спрашивает Иветт.

— Ничего я не думаю, дамочка, доктор вам все скажет. Но, честно говоря…

Снова топот. Удаляющийся звук сирены. Юго уехал с ними.

— Она умерла, да? — спрашивает Летиция, сморкаясь.

— По-моему, да, — говорит Иветт.

— Но что делала Магали в вашей комнате? — спрашивает Франсина.

Я задаю себе тот же вопрос. Франсина выходит, чтобы расспросить Мартину, бросив на ходу:

— Не одеться ли вам, Леонар?

Иветт кладет руку мне на плечо. Я прикрываю ее своей рукой. Магали было 22 года. Кажется, она была рыжая. Я до сих пор ощущаю ее лицо под своими пальцами. Ее глаза, не моргавшие под моей ладонью. Я ни на секунду не могу допустить, что она покончила с собой. Даже играя. Играя во что? И в моей комнате? Какая-то бессмыслица. Я совершенно разбита, я не могу вздохнуть полной грудью.

— Не надо здесь оставаться, — говорит Иветт, везя меня к лифту.

Все спускаются. Франсина предлагает нам чаю, а я бы охотно швырнула чайник ей в физиономию. Иветт позволяет себе откупорить бутылку коньяка и, никого не спрашивая, наливает нам по рюмке. От алкоголя ледяной кулак, сжимавший мне желудок, немного ослабевает. Шаги в коридоре. Узнаю походку Лорье, его манеру стучать каблуками.

— Жандармы, — тут же сообщает Жюстина.

— Приветствую дам, — говорит Лорье.

— Она… ? — спрашивает Иветт.

— Умерла более получаса назад. Ничего сделать было нельзя. Мадам Ачуель, будьте любезны, сообщите бригадиру Шнабелю все необходимые сведении для составления акта. Надо также известить семью.

— Все у меня в кабинете. Пойдемте со мной, бригадир.

— Что делала Магали одна в комнате мадемуазель Андриоли? — продолжает Лорье.

Наверное, все взгляды обратились к Юго, потому что он бормочет:

— Я… я не знаю. У нас были креативные занятия, Магали их очень любит, вырезать, складывать паззлы…

— Вы не заметили ее отсутствия? — ледяным тоном обрывает его Лорье.

— Все были заняты делом, спокойны, я только дошел до кухни послушать результаты матча, минут на пять, не больше.. , — внезапно признается он.

— Какого матча? — спрашивает Лорье.

— По теннису. Женский финал.

Магали замечает напавшего на меня человека во время соревнований по сноуборду и умирает во время теннисного матча. Не знаю почему, но это кажется мне особенно жалостным.

— А когда вы вернулись? — интересуется Лорье, похлопывая себя записной книжкой по бедру.

— Я услышал, как Жюстина зовет из коридора, пошел посмотреть и вот.. , — устало бормочет Юго.

Он должен был отсутствовать добрых десять минут, чтобы у Магали хватило времени подняться в мою комнату, завязать бельевую веревку и…

— Мне нужно расписание всех присутствующих, поминутно, с завтрака до сего момента! — гремит Лорье. — Бригадир Мерканти запишет ваши показания. Кроме того, мне нужно расписание всех больных.

— Пансионеров, — машинально поправляет Мартина.

— Как вам угодно. Теперь с вами! — говорит он, кладя руку на мое плечо. — Можно подумать, что вы притягиваете смерть, как мед притягивает мух!

Блокнот: «Глупо и зло».

— Вы правы. Простите меня, но я немного нервничаю. Теперь еще эта девочка… И все же, это произошло в вашей комнате!

Он замолкает, думая неизвестно о чем. Так мы сидим некоторое время, молча, прислушиваясь к допросам, которые ведет бригадир Мерканти. Хорошо поставленный новый для меня голос свидетельствует о методичном холодном уме.

В предполагаемое время происшествия, то есть в конце обеда, Иветт прилегла вздремнуть. Петиция дулась у себя в комнате. Мартина беседовала с Франсиной. Леонар собирался в душ. Жюстина принимала меня у себя в комнате. Юго слушал матч по радио. А его подопечные? Жан-Клод лежал и смотрел телевизор, а об остальных ничего не известно. Существует пятнадцатиминутная «дырка». Они утверждают, что не выходили из игровой. Видел ли кто-нибудь, как выходила Магали? Нет, никто. «Магали не вы'адила!» — кричит Кристиан; наверное, он боится, что Магали будут ругать.

— А когда вышел Юго? — настаивает бригадир Мерканти.

— Юго не вы'адил! — кричит Кристиан. — Это ты вы'адил!

Бригадир вздыхает. Кристиан лает.

Остаток вечера проходит в мрачном смятении. Ян появляется около пяти, со сноубордом под мышкой, внося с собой аромат свежего воздуха, и каменеет, увидев наши помертвевшие лица. Его вводят в курс дела, спрашивают, где он был. Он ругается как извозчик, перечисляет трассы, имена приятелей, которых встретил в горах. Но около двух часов, нет, он не может точно сказать, где находился. Наверняка где-то в районе Собачьей головы. Он не умеет кататься, уткнувшись носом в циферблат, тем более что часы у него закрыты перчаткой. Мерканти записывает без комментариев.

Закончив давать показания, Ян бросается на диван рядом со мной, предлагает мне коньяку. Я отказываюсь. Хочу сохранить ясность мыслей. Я как солдат под бомбежкой из фильма про войну. Идти вперед, медленно, шаг за шагом, выйти любой ценой. Я знаю, что Джонни только что убили, что у Фрэнка оторвало обе ноги, что лейтенант погибнет, я знаю это, мне от этого больно, но я должна идти. К спасению. А в данном случае — к правде.

По полу скользят ходунки.

— Ее родители пришлют своего юриста для всех формальностей, — говорит Летиция. — У них гостиница в Фор-де-Франс, а сейчас разгар сезона. У них просто нет времени заниматься трупом своей дочери!

— Мать Магали ни разу не захотела увидеть ее с тех пор, когда поняла, что девочка не будет нормально развиваться, — объясняет мне Ян. — Довольно редкая реакция отторжения, впрочем, не настолько редкая, как думают. Мартина вам скажет, что таким матерям кажется, будто они родили чудовище, и один вид ребенка бесконечно пробуждает в них невыносимое чувство вины. Тут уж лучше, чтобы они сдавали детей в специальные заведения. В противном случае дело часто доходит до детоубийства, замаскированного под несчастный случай. Или до настоящих несчастных случаев.

А смерть Магали — это настоящий несчастный случай?

Блокнот: «Откуда она взяла бельевую веревку?»

— Хороший вопрос, — звучит холодный голос бригадира Мерканти. — Хозяйственные принадлежности обычно лежат на чердаке, постоянно запертом на ключ. У каждого сотрудника есть дубликат этого ключа.

«Оттуда пропала веревка?»

— По словам мадам Реймон, нет, — отвечает он. — Моток, который она хранит про запас, так там и лежит.

«Это та же самая веревка?»

Вздох.

— Точно. Такую марку продают в здешних супермаркетах. Прошу прощения…

Он уходит.

«Что за человек Мерканти?»

— Снулая рыба, — говорит Иветт. — Весь бежевый, глаза светло-голубые. Этакий робот, переодетый жандармом.

Я опять погружаюсь в свои лихорадочные мысли. Если веревка не пропала, значит, Магали где-то нашла ее. Трудно представить, чтобы она отправилась покупать ее в супермаркет! Значит, ей ее дали. Отсюда можно заключить, что ей накинули веревку на шею… но тогда она бы кричала, отбивалась, ведь она была довольно крепкая! Если только ее не убедили, что это такая игра. «Встань на стул, вот увидишь…». Не очень убедительно. Я замечаю, что вся дрожу. Кладу здоровую руку на радиатор отопления: обжигающе горячий.

— Ян, — говорит Жюстина, — не выведете меня глотнуть свежего воздуха?

Ян соглашается без малейшего энтузиазма, но тем не менее Ян встает. Скрип дивана.

— Видели бы вы ее! — шипит мне в ухо Летиция. — Вечно жеманничает, прямо смех! Мадам Ачуель говорила, что она, может быть, уедет раньше, чем собиралась, на выставку в Берлине, помоему, ну, и тем лучше! Пусть заберет свою мазню и оставит нас в покое.

«Мне показалось, что мой портрет удачен».

— Да, согласна, он как-то выделяется из ее работ, сила какая-то, не знаю, но это не мешает ей оставаться… оставаться настоящей потаскухой! — бросает напоследок Летиция.

Перевожу: очень соблазнительная женщина. Которая постаралась завлечь меня к себе в комнату как раз в тот момент, когда Магали… Безупречное алиби. То же в отношении Леонара, ведь я собственноручно удостоверилась, что в роковой час он находился у себя в комнате в костюме Адама. Вы скажете, что он не просил меня ошибаться дверью. Значит, он не мог предвидеть моего прихода. Значит, он действительно раздевался и при этом пел.

Пел? Черт, я и забыла. Он пел! Как любой другой человек. Совершенно чисто. Красивый контртенор, мне даже показалось, что это радио. Разве человек, который так заикается при разговоре, может петь без запинок? Человек, знавший мужа первой из жертв.

«Пожалуйста, позовите Лорье».

Летиция выполняет просьбу. Приходит Лорье.

— Здесь чересчур жарко. Вы хотели меня увидеть… э-э… поговорить… э-э… мне сообщить?

«Леонар де Кинсей был знаком с Эннекеном, мужем».

— Да, я знаю. Шапочное знакомство по лицею. У Кинсея никогда не было много друзей — из-за болезни и из-за того, что он учился гораздо лучше остальных.

«Эннекен знал Соню?»

— Не вижу связи…

Я тоже. Но надо вытащить на свет божий все тайные связи. Где-то все эти люди связаны между собой. Может быть, что-то в их прошлом. Но это всего лишь интуиция, это слишком сложно изложить в письменном виде.

— Были ли знакомы Марион и Соня? — продолжает размышлять вслух Лорье. — Надо проверить.

Он удаляется, я слышу, как он зовет Леонара.

— Уже темно, — говорит Иветт.

Темно и холодно, как в могиле.