— Садист не означает сумасшедший, — упорствует Жан-Клод. — Ну, мы увидим, продолжит ли он.

Это — самый подходящий момент, чтобы вошел Лорье со словами: «Он продолжил!». Я приготовилась услышать его быстрые нервные шаги в сопровождении тяжелых шагов Шнабеля, и, когда в действительности слышу, как открывается входная дверь и два человека быстро идут по коридору, задаюсь вопросом, не начались ли у меня галлюцинации.

— Вероник Ганс здесь? — еще пронзительнее, чем обычно, спрашивает Лорье.

— Вероник — как? — спрашивает Франсина.

— Одна из инструкторш по лыжам, — поясняет ей Ян. — С чего бы Вероник быть здесь? — обращается он к Лорье.

— Я только что заходил в лыжную школу, чтобы задать ей несколько дополнительных вопросов. Кевен Дейстрей сказал нам, что она отправилась в ГЦОРВИ, чтобы встретиться с кем-то, кому она хотела сообщить нечто важное.

Я представляю себе, как все обмениваются подозрительными взглядами.

— Так ее никто не видел? — снова спрашивает Лорье.

Все остаются такими же безгласными, как я. Шорох балконной двери.

— Здрав-ствуй-те.

— А, господин де Кинсей! Я ищу Вероник Ганс.

— Я ее н-не зна-ю.

Шум отодвигаемого стула, падает стакан, Леонар садится.

— Может быть, она поднялась к мадам Ломбар? — предполагает Лорье.

— Меня спрашивают?

Шуршание закрывающихся дверей лифта, из которого вышла Жюстина.

— Вы, случайно, не виделись с Вероник Ганс? — в четвертый раз осведомляется Лорье.

— Я не знакома с этой особой, — охрипшим голосом отвечает Жюстина, — а что касается того, виделась ли я с ней…

Она изящно не договаривает фразу и проходит передо мной, оставив за собой след фиалковых духов и мятного ингалятора.

— У меня такой насморк! — говорит она мне, усаживаясь.

— Шнабель, поднимись и посмотри наверху! — приказывает Лорье.

— У вас есть ордер? — немедленно квакает Франсина.

— Ордер на что? — ласково возражает Лорье. — Мы ищем человека, который сказал, что идет сюда. Надеюсь, вы не сочтете неудобным, если мы проверим, не заблудилась ли она в коридорах?

— Или не роется ли в комнатах, — сухо говорит Иветт.

Я щиплю ее за руку, чтобы она замолчала.

— О, можете щипаться сколько угодно! Эта особа способна на все! Отвратительная хамка!

— Вижу, что вы, по крайней мере, с ней знакомы! — говорит Лорье.

Над нашими головами грохочут шаги Шнабеля. Мы слышим, как шумно открываются и закрываются двери.

— Мне не очень нравится, что ваш подчиненный вот так разгуливает по частным комнатам моих милых постояльцев, — говорит Франсина.

— А что именно он там ищет? — спрашивает Жюстина между двумя приступами кашля.

— Он ставит везде микрофоны, — отвечает ей Ян.

Летиция прыскает. Бульканье жидкости, запах «Сюз». Ян с удовольствием причмокивает губами. В соседней комнате Юго достал пластилин и дает указания милым постояльцам. Взрывы смеха, бормотанье, возгласы звучат резким контрастом с нашим молчанием и с шагами Шнабеля, разносящимися по дому.

— Хорошо, Клара, хорошо, твоя дама очень красивая. Нет, Бернар, это не едят, ты же знаешь. Мне все равно, пусть колбаса будет белая, как снег. А ты, Кристиан? Что хорошенького ты нам сделал? Таксу? Но у твоей собаки нет лап!

Шаги на лестнице.

— Я ее не нашел, шеф, — говорит запыхавшийся Шнабель.

— Хорошо. Извините, что помешал вам завтракать. Если Вероник Ганс объявится, буду признателен за сообщение.

Мой блокнот: »Почему вы ее ищете?»

— Ее алиби не подтверждается, — шепчет Лорье мне на ухо.

— Может быть, мы вам мешаем? — ледяным тоном спрашивает Франсина.

— Не больше, чем обычно, — отвечает ей Лорье и тщательно прикрывает за собой дверь.

— Вот ведь зануда! — бросает Франсина.

— Филипп всегда принимал себя слишком всерьез, — говорит Ян. — Ну так, я хочу еще стакан.

— Вам не кажется, что от старшины пахнет эдельвейсами? — спрашивает Жюстина.

— Мне кажется, что он стоит на краю профессиональной пропасти! — смеется Франсина. — кто-нибудь хочет еще чайку? Элиз, гренок?

Делаю отрицательный жест. Почему Вероник Ганс сказала, что должна зайти сюда? Зачем она сказала это другому инструктору, если это неправда? Я предпочла бы, чтобы Шнабель нашел ее роющейся в моих вещах. Рассеянно прислушиваюсь к общему шуму.

— Ну, Клара, покажи мне. Да нет же, лапочка! Голову человечку надо поставить на плечи, а не рядом! Кристиан, попробуй для разнообразия сделать что-нибудь еще, кроме бананов и апельсинов.

— Я забыла наверху плеер, — говорит Летиция.

— Пожалуй, поставлю мольберт на террасе, там такое ласковое солнышко, — воркует Жюстина.

— Парень, занимающийся снегокатами, позвонит через час. Надо будет предусмотреть привалы, — бормочет Ян немного сонным голосом.

— Да нет же, Клара, я тебе только что говорил, что голову надо приделывать к плечам, слышишь меня! Ты же не носишь голову под мышкой, а?

— Я пошла наверх! — заявляет Летиция.

Звук ходунков. Шуршание открывающихся дверей лифта. И крик, от которого у меня кровь стынет в жилах. Кто-то толкает меня на бегу, переворачивается стул, возглас Жюстины: «Что происходит? Что происходит?», Франсина и Иветт тоже начинают кричать, я лихорадочно сжимаю свой плед, двери лифта открываются и закрываются, открываются и закрываются, Летиция икает, Ян, мужественный голос Яна, произносит в телефонную трубку:

— Предупредите Лорье, немедленно! Пусть он немедленно вернется в ГЦОРВИ!

— Что происходит? Может кто-нибудь мне объяснить?

Толкотня. И эти бесконечно хлопающие двери.

— Юго, закрой двери игровой! — кричит Ян.

Беспорядочные выкрики.

— Ничего не трогайте! — снова орет Ян.

— Но…

— И заблокируйте эту гребаную дверь!

— Ян!

— Господи, Ачуель! Вы не видите, что мы имеем дело с убийством?! Что кто-то убил эту девушку в то время, пока вы подавали нам этот проклятый чай?!

Убили. Девушку. Вероник Ганс. В лифте. О Боже!

— Кого убили? Леонар! Леонар, где ты? — кудахчет Жюстина.

— Я тут. Инс-трук-тор-ша мер-т-вая. Без-без…

— Что ты хочешь сказать? Успокойся, дыши ровно. Ну, продолжай.

— Без-без…

— Без одежды? Ее изнасиловали?

— Го-…

Мне в голову приходит странная мысль о том, что он хочет помолиться.

— Без го-ло-вы, — на одном дыхании заканчивает Леонар.

Я правильно расслышала?

— Но это кошмар! — восклицает Жюстина. — Я вам говорила, что Зло где-то здесь, Элиз, совсем близко! Весь этот красный цвет, весь этот красный цвет!

Вероник Ганс обезглавили в лифте. Последний, кто пользовался лифтом, это ты, подружка. Ты и твой проклятый кроваво-красный цвет.

— О, бедняжка моя, милая! — лепечет Иветт, сжимая меня в объятиях. — Какое счастье, что вы не можете видеть все это! Она лежит в глубине кабинки, а голова между щиколоток. Он отрезал ей голову! У нее широко открытые глаза, она смотрит на нас, и там полно крови, она еще течет!

Потоки крови, изливающиеся из лифта. «Сияние» Стенли Кубрика. Останься в реальном мире, Элиз, сосредоточься. Вероник действительно пришла в ГЦОРВИ с кем-то повидаться. С кем-то, кто убил ее в лифте. Без шума. В лифте, которым воспользовалась Жюстина, чтобы спуститься к завтраку. Она не почувствовала теплового присутствия тела? Такого острого запаха крови? Забыла включить свой сенсорный детектор? Видение гримасничающей и растрепанной Жюстины, с ловкостью дровосека орудующей мясницким ножом. Да, кстати, а где орудие убийства?

Рядом со мной Иветт по-прежнему бормочет свои безответные «как» и «почему». Франсина Ачуель требует две упаковки аспирина и предлагает его всем подряд. Летицию усадили на диван, Иветт дает ей пососать кусочек сахара, кладет ей мокрую салфетку на лоб. Мадам Реймон вышла из кухни и чуть не упала в обморок. Она вцепилась в мое кресло и стонет: «О, Божмой, о, Божмой!». Сейчас я счастлива, что ничего не вижу. Что я слишком далеко, чтобы почуять запах смерти. Что не прикасаюсь к коченеющему телу, к ледяной коже. Что я жива и не испытывала к умершей нежности, от которой меня охватила бы непреодолимая грусть. Просто сострадание, положенное каждому умершему, каждому из нас, кто покидает ряды живущих и возвращается в небытие.

Шаги, сбивчивые объяснения, голоса нескольких мужчин. Лорье, Шнабель, Мерканти и другие.

Мерканти собирает нас в углу комнаты. Лорье руководит техническими работниками уголовного отдела, которые не могут удержаться, чтобы не обменяться замечаниями. Четыре насильственных смерти за такой короткий промежуток времени в этом тихом местечке не могут не вызвать шока. Воспользовавшись тем, что Шнабель углубился в беседу с Иветт, я выезжаю вперед, чтобы лучше слышать.

— Мне нужна полная экспертиза, — говорит Лорье. — А, доктор! Увы, мы тут вам снова нашли работенку.

— Да, вижу. Боже правый, этому должен быть положен конец! Кто эта девушка?

— Вероник Ганс, одна из лыжных инструкторш.

— Ах да, я узнаю ее, она занималась с моим внуком. Слушайте, это же мясник какой-то! Начиная с малышки Овар, и теперь тут… Впервые за тридцать лет вижу такое! Обычно приходится иметь дело со сломанными ногами, в крайнем случае — с переломами позвоночника или с дорожными авариями, и эти аварии — зрелище малоприятное, но это же просто отвратительно! Можете посветить получше? Спасибо.

— Как давно она умерла?

— Тело еще теплое. Полчаса? Час от силы. Видите края раны, вот тут?

— Да. Очень неровные.

— Именно. И такие же следы с другой стороны. Это любопытно. Вы нашли орудие?

— Пока нет.

Доктор молча углубляется в работу. Кто-то толкает меня, молодой голос произносит: «Мне нехорошо… » И кого-то рвет прямо возле меня.

— Черт возьми, Морель, аккуратнее! — замечает Мерканти.

— Простите, бригадир, — извиняется тот, кого назвали Морелем.

— Я склоняюсь в пользу инструмента с двойным лезвием, типа кустореза, — говорит в это время доктор.

— Простите? — переспрашивает Лорье.

— Плоть не распилена, а искромсана, так что я склоняюсь в пользу кустореза или ножниц по металлу, словом, какого-то крупного инструмента, из тех, которыми пользуются, чтобы срезать замки, перерезать металлические прутья и так далее.

— Это трудно спрятать под одеждой.

— Не труднее, чем пилу. Да к тому же под дутой курткой…

Все та же песня. Совсем рядом со мной жужжит муха.

— Не давайте ей сесть на жертву, это ужасно, — лепечет Морель.

— Она просто занята своим делом, — отвечает доктор. — В любом случае, через сорок восемь часов тело уже будет во власти червей.

— Вы действительно считаете, что кто-то вошел в лифт одновременно с жертвой, вынул из-под куртки кусторез, зажал ее шею между лезвиями и — крак! — сжимал их, пока голова не отделилась от шеи? — недоверчиво спрашивает Лорье.

— Посмотрим, что вам скажут в лаборатории.

— И она не кричала?

— Может быть, перед этим ее оглушили. Исследование покажет.

Шум шагов.

— Судя по всему, никто ничего не знает, никто ничего не слышал, как обычно, — тихо говорит Мерканти.

— Она действительно вошла в дом. Кто-то или ждал ее здесь, или шел за ней. Вы уверены, что после мадам Ломбар никто не пользовался лифтом?

— Судя по собранным нами свидетельствам, никто. Шнабель, проверявший, не прячется ли где-нибудь Вероник Ганс, поднимался и спускался по лестнице.

— А если она была там, в кабине лифта? В котором точно часу спустилась мадам Ломбар?

— В девять шестнадцать, по словам медбрата, который утверждает, что в этом время посмотрел на часы, — уточняет Мерканти.

— Он смотрит на часы каждый раз, когда открываются двери лифта? — ворчит Лорье. — А кто спускался перед ней?

— Клара Ринальди, Эмили Доменг и Кристиан Леруа — в восемь сорок вместе с медбратом. Мадам Ольцински, мадемуазель Андриоли и мадемуазель Кастелли — примерно в восемь пятьдесят.

— А где Кинсей?

— Он спустился раньше, примерно в восемь пятнадцать.

— Но его не было за завтраком? — спрашивает Лорье таким тоном, словно хочет сказать: «Но у него на руках была кровь».

— Он вышел погулять. Ему не хотелось есть. Проблемы с желудком, — отвечает Мерканти.

— Так-так, — бормочет Лорье.

— Хм, простите, шеф, но…

Он что-то шепчет. Потом кто-то берется за мое кресло и везет меня к остальным. Черт! С чего это он проявляет такое рвение? Ну вот, я ничего не слышу. К тому же вокруг все говорят одновременно. Пытаюсь сосредоточиться. У убийцы было примерно полчаса с момента, как спустились мы, до того, как Жюстина воспользовалась лифтом в обществе трупа Вероник Ганс. Отсутствовал ли кто-то за завтраком? Откуда я могу это знать? А Леонар? Странное отсутствие. Еще один вопрос: почему Вероник Ганс поехала на лифте? У нее была назначена встреча где-то на верхних этажах?

Кусторез. Я с трудом заставляю себя представить, как может выглядеть человеческая шея, зажатая между двумя острыми лезвиями кустореза. Каков диаметр шеи? Ну, примерно, как расстояние между моими большим и указательным пальцами, даже немного меньше. Значит, сантиметров двадцать. Да, не такая уж толстая. Ее, безусловно, перед этим оглушили. Если только… Может ли человек кричать, когда два стальных лезвия врезаются ему в шею, пережимая сонную артерию и трахею? — Все в порядке, Элиз? — спрашивает Летиция. — Это было такое жуткое зрелище, — продолжает она, не дожидаясь моего ответа. — Они только что положили ее в пластиковый мешок. Они ее унесут. Я больше никогда не решусь пользоваться этим лифтом, попрошу мадам Ачуель дать мне комнату на первом этаже. Там все забрызгано кровью. Иветт стало дурно. Мадам Реймон дала ей понюхать уксус. Они все расспрашивали нас, кто ездил на лифте и в котором часу и кто что сегодня делал, начиная с семи утра. Хорошо, что мы спускались все втроем. Представляете Жюстину, которая стоит в кабине, не подозревая, что прямо за ней находится обезглавленное тело? И, может быть, убийца! — добавляет она в крайнем возбуждении.

При мысли о человеке, забрызганном кровью, скорчившемся позади Жюстины, с горящими безумными глазами, у меня холод пробегает по спине. Нет, лифт оставался на первом этаже, тогда бы все увидели, как он выходит. Внимательно, Элиз, подумай. Никто не видел, как Вероник вошла в лифт. Значит, она поднялась наверх до того, как мы все собрались внизу на завтрак. Бумагу, ручку, поразмыслим.

Лифт находится в холле, из которого можно войти и в гостиную, и в столовую, отделенные друг от друга только аркой. Из каждой комнаты «зрячие» могут видеть двери лифта и, следовательно, того или тех, кто им пользуется.

Завтрак подают с восьми сорока пяти до девяти пятнадцати, потому что до этого пансионеры совершают утренний туалет с помощью Мартины и Юго. Ян спит на первом этаже, как и Жан-Клод, в комнатах, расположенных за игровой и за кухней, откуда лифт не виден. Предположим, что Вероник пришла около восьми тридцати. Она подстерегает момент, когда в гостиной нет никого. Заходит в лифт и едет на свою загадочную встречу.

Что она делает до восьми пятидесяти, до того момента, когда мы вошли в лифт, где, как мы знаем, ее тела не было?

Она находится в какой-то комнате. Где ее оглушают, потом затаскивают в лифт, блокируют двери и убивают. Потом убийца спускается по лестнице, выходящей в темный уголок холла, откуда можно войти в гостиную через постоянно открытую боковую дверь, и вместе с нами ждет, когда обнаружат труп. Ход, достойный игрока в покер, предполагающий, что никто не решит подняться за чем-то к себе в комнату и что Жюстина спустится не раньше девяти пятнадцати, по своей привычке, вечно раздражающей мамашу Ачуель. Значит, убийце известны привычки Жюстины.

А где был во время завтрака наш бравый Леонар? Гулял.

Тело Вероник грузят в машину «скорой помощи», и та медленно отъезжает.

Черный катафалк, мчащийся по заснеженной Трансильвании к темным башням готического замка, безжизненно-белое тело несчастной молодой женщины бьется о стенки гроба. Нет, все куда менее поэтично. Вместо гроба — пластиковый мешок, вместо черного катафалка — красно-белая машина «скорой помощи» с сиреной, усталый и раздраженный водитель. Единственная константа — это хищник: создание, обреченное убивать, чтобы выжить. В первом случае, чтобы избежать разрушения своего физического тела; во втором — чтобы предотвратить взрыв своей психической сущности. Видишь, Психоаналитик, скоро я займу твое место: ты будешь лежать на кушетке и пересказывать мне свою жизнь. Сколько раз в день ты ковыряешь в носу, и символизирует ли это желание обладать собственной матерью, и все такое.

— Они перерывают весь дом, — сообщает Летиция, вторгаясь в сумятицу моих мыслей. — Нам запрещено покидать гостиную

— Сумерки опутывают нас своими длинными ледяными пальцами, — гнусаво-пророческим голосом сообщает Жюстина, — говорила же я вам, весь этот красный цвет, вся эта ненависть, собранная воедино, сосредоточенная, готовая к броску…

— У нее было совершенно белое лицо, — добавляет Летиция, — как из воска, и она смотрела на меня… Я все время думаю об этом… Простите меня.

Ходунки скользят по полу.

— Лицо смерти всегда бледно, как лед, — продолжает Жюстина, прочистив нос. — Когда человек умирает, температура падает, и вся атмосфера становится хрустальной.

Вот именно! Расскажи это людям, подыхающим в тропиках, среди мух и вони.

— Мадам Ломбар, мы нашли вот это в одном из карманов жертвы, — говорит Мерканти тоном школьного учителя.

— Что — вот это? — спрашивает его Жюстина.

— Пощупайте, — отвечает бригадир.

Короткое молчание. От Мерканти пахнет дешевым лосьоном после бритья и клубничной карамелькой.

— Ну, это похоже на портсигар… — произносит наконец Жюстина

— Проведите по нему рукой и скажите, какие там выгравированы инициалы.

— Ф. и А. , — неуверенно произносит она.

— У вас есть такой портсигар?

— Да, мне подарил Фернан, — быстро отвечает Жюстина, — но…

Чувствую легкий укол злости и детской ревности в сердце.

— Как это может быть? — продолжает она.

— Судя по всему, Ганс украла его у вас. Вы заметили исчезновение этого предмета?

— Нет, я бросила курить полгода назад.

— Разрешите, я должен забрать его на время. Спасибо, это все.

Нет, не все! Если Вероник стащила портсигар, значит, она побывала в комнате Жюстины! А Жюстина спустилась только в девять пятнадцать! Жюстина должна была заметить, что кто-то роется в ее комнате!

— Говорила я вам, что она воровка, наркоманы всегда воруют, — говорит Иветт.

— Эта девушка была наркоманкой? — спрашивает Жюстина.

— Да, как Марион Эннекен и Соня Овар. Наверное, мода тут такая. Все колются!

— И всех убивают, — говорит Жан-Клод, о приближении которого возвестило лязганье его металлических доспехов. — Думаю, что если бы я мог двигаться, я нашел бы лучшее занятие, чем истреблять себе подобных.

Ну, судя по выпускам новостей, половина населения земного шара не разделяет твоей точки зрения, Жан-Клод. Кто-то рядом со мной наливает себе выпить. Опять Ян? Это, по меньшей мере, его шестой стакан, а ведь еще нет и полудня. Жюстина сморкается, потом шумно вдыхает что-то, пахнущее мятой и сосновой смолой.

— Я прослышала, что Соня и Марион были знакомы? — говорит она.

«Прослышала»! «Я прослышала»! Нет, ну, в самом деле! Кто это сегодня может «прослышать»?

— Все они знали друг друга! — отвечает ей Иветт. — Говорю вам, целая деревня ненормальных!

— Это время ненормальное, — мрачно комментирует Лорье; я и не слыхала, как он вернулся.

Мерканти устало вздыхает.

— Скажите, мадам Ломбар, — продолжает Лорье без всякого выражения, — вы не слышали, чтобы кто-то заходил в вашу комнату сегодня утром? Наконец-то!

— Ко мне никто не приходил, — отвечает ему Жюстина.

— Никто не открывал дверь? Вы не слышали никакого подозрительного шума? Ведь у вас такой острый слух…

— Ничего. Если только кто-то не вошел, пока я принимала душ… за шумом воды… Я люблю пускать сильную струю, подобную сверкающему водопаду, который изгоняет тени из…

— Спасибо, мадам Ломбар, — прерывает он. — Вы записали, Мерканти?

— Он снова в форме, — шепчет мне Иветт.

— Где Шнабель? — добавляет Лорье.

— Шеф! — именно в этот момент кричит Шнабель. — Шеф!

Топот башмаков, тяжелое дыхание.

— Скорее сюда!

— Что еще случилось? — спрашивает Франсина.

— Идите в комнату большого дебила, — настаивает Шнабель.

Они убегают. Иветт, попытавшуюся последовать за ними, останавливает один из жандармов.

— Извините, мадам, — произносит юный голос Мореля, — отсюда никто не должен выходить, такова инструкция.

— Кого еще пришили? — спрашивает Ян заплетающимся языком.

— Я не могу ответить вам, месье. Извольте подождать здесь.

— «Извольте подождать здесь», — передразнивает его окончательно захмелевший Ян и добавляет: — Мне осточертел ваш говенный цирк!

— Простите, месье? Боюсь, я не расслышал

— Прекрасно расслышали: говеный цирк. Чем нас тут мариновать, лучше бы поймали убийцу.

— Советую вам успокоиться, месье. Настоятельно советую вам успокоиться.

— А я тебе советую пойти куда подальше!

— Ваши документы! — рявкает Морель.

— А в фуражку тебе не поссать?

— Что?!

Морель призывает на подмогу своих коллег, шум потасовки, протесты Иветт, Франсины и Летиции, ругань, вопли Яна.

— Устраивать такой спектакль, когда только что погибла женщина, — говорит мне Жан-Клод, — это, по-моему, отвратительно. Неужели у них нет ни капли уважения к покойникам?

— Вы прекрасно знаете, что современный человек отрицает идею смерти, — Жюстина спокойна, будто бы рядом с ней не происходит драка.

— Я тоже отрицаю идею, но своей смерти, — тем же тоном отвечает ей Жан-Клод. — Но это не мешает мне испытывать сострадание к смерти других.

В то время, как они продолжают свой философский диспут, мне на колени падает фуражка, потом на меня валится Ян. О, Боже! Прямо на мои раны. Его поднимают, я получаю удар в живот, топот, Тентен лает, Летиция кричит «ай!», шум падения, Жюстина вцепляется мне в волосы, «это вы, Элиз?», нет, это золотая рыбка, «они меня пугают!» да не тяни же так, зараза! Глухие звуки ударов. Сухое лязганье наручников.

— Это что за бардак?! — орет Лорье. — Сто-оо-ять!

— Этот человек нас оскорблял и набросился на нас! — объясняет Морель.

— Потом разберемся, — отрезает Лорье. — Мадам Ачуель, где пансионеры?

— В игровой комнате, с медбратом, если вы этого не заметили.

— Благодарю за сотрудничество. Морель, утрите кровь из носа и идите за мной.

— Засранцы! — вопит Ян. — Немедленно снимите с меня наручники!

— Заткнись, Ян! — бросает Лорье. — С меня довольно твоих штучек!

— Тварь несчастная, да какое ты имеешь право! Я свободный гражданин!

— Отведите свободного гражданина в фургон, пусть протрезвеет.

— Одиннадцать утра, а он уже пьян! Куда мир катится? — вздыхает Франсина, которую утреннее пьянство ее сотрудника явно шокирует больше, чем обнаруженный в лифте обезглавленный труп молодой женщины.

— Понятно, почему Соня гуляла от тебя со всеми инструкторами! — снова кричит Ян.

Мертвая тишина. Кто-то откашливается. Яна выволакивают наружу. Захлопывается входная дверь.

— Меня это не удивляет, — шепчет мне Иветт. — Она не отличалась строгостью поведения.

Отмахиваюсь от сплетен Иветт, как от роя надоедливых мошек. Находка Шнабеля интересует меня куда больше, чем пьяные разглагольствования Яна.

Открывается дверь игровой, возмущенный голос Юго:

— Но это же смешно, в конце концов, он вам скажет что угодно, лишь бы привлечь к себе внимание!

— Мадам Ачуель, — заявляет Лорье, — мне придется увезти этого человека в участок. Буду признателен, если вы уведомите семью.

— Да что он сделал, бедный Кристиан? — негодует Иветт. — Вы что, не видите, что это невинный человек!

— Невинный, в чьей комнате нашли орудие убийства! — отвечает ей Шнабель.

— Шнабель! Ни слова! — приказывает Лорье.

— Слушайте, Кристиан и мухи не обидит! — кричит Франсина. — Никто из наших дорогих постояльцев не представляет опасности!

— Скажите это Вероник Ганс, — советует ей Лорье. — Пошли, в машину!

— Ве'оник, ник-ник! — распевает Кристиан.

— Такого сорта люди иногда действуют под влиянием непреодолимого импульса, — говорит нам Лорье. — Никогда не читали «Мыши и люди»?

— … Ник ник ник твою ма-а..

— У него довольно порочный вид, — замечает Мерканти голосом благочестивого пастора.

Лорье обращается к Кристиану:

— Пошли, старина, мы зададим тебе несколько вопросов. Мерканти, скажите людям, чтобы сделали наверху все необходимое. Пусть все мне там прочешут.

— Я поеду с вами, — говорит Мартина. — Он перепугается, если окажется один среди вас, к тому же я одна его понимаю.

— Ну, пока что тут все довольно ясно, а, шеф? — хихикает Морель.

— Хватит, Морель! Идите за перевозкой.

— Напоминаю вам, что я с ним спускалась в лифте в восемь сорок, это входит в мои обязанности, — заявляет Мартина. — Я не представляю, каким образом он мог кого-то убить, поскольку в восемь пятьдесят никакого трупа в лифте не было. Недоброе это дело — терзать беззащитную душу.

— Он мог подняться обратно во время завтрака. Судя по всему, наблюдение в Центре не на высоте, — отвечает коварный Лорье.

— Знаете, — добавляет Мартина, — у бедняги привычка подбирать все, что попадается на глаза.

— И прятать под матрацем?

— Иногда бывает. Он придумывает для предметов иные функции, нежели те, к которым мы привыкли.

— Нам важно узнать, не почему он спрятал улику, а откуда он ее взял.

— Вы полагаете, что эта неуправляемая сила нашла безжизненное тело молодой инструкторши? — спрашивает Жюстина.

Лорье понимает, что «неуправляемая сила» представляет собой эвфемизм «безмозглого животного», раньше меня.

— Есть три гипотезы, мадам Ломбар, — отвечает он тоном суше, чем пустыня Гоби. — А. Он действительно нашел труп и украл улику; Б. Он совершил убийство и решил спрятать предмет, которым воспользовался для удовлетворения своей злобы; В. Кто-то спрятал орудие убийства в его комнате. Отсюда вы должны понять, почему мне необходимо допросить его.

— Шеф, шеф, нам проткнули шины!

— Вы что, издеваетесь надо мной, Морель?

— Все четыре, шеф, это невероятно…

— Где Ян?

— Пьянчуга? Внутри. Поет непристойные песни.

— Он не мог выйти?

— Нет, он прикован к разделительной решетке.

— Нет, теперь я уже действительно сыт по горло, — исступленно вопит Лорье, — вы немедленно вызовете подкрепление и отправите всю эту милую компанию в центр для допросов! Шуткам конец!

— и' и' и' она хи хи!

— Кто смеялся, Кристиан? — спрашивает Мартина.

— Девушка, к'асно го'лышко! Пока, уеха'а!

— Куда уехала? На лифте?

— Да'еко на небо, 'мете с Мага'и.

— Откуда он может знать, что кто-то умер? — спрашивает Жан-Клод, прежде чем Лорье успевает вставить слово.

— Кла'а, — Кристиан вдруг расхныкался. — Кла'а.

— Он хочет сказать «Клара», — объясняет нам Мартина. — Клара что-то видела? Скажи нам, что она видела.

— Не виде'а, не слыша'а!

— Он очень нервничает.

— Где эта Клара? — спрашивает Лорье.

— Тут, рядом, — отвечает Юго. — И вот теперь я припоминаю, что она странно себя вела сегодня утром.

— То есть? — вздыхает Лорье.

— Мы занимались лепкой, и она упорно клала голову своего человечка рядом с телом.

— Рядом?

— Да, возле ног.

Поспешно удаляющиеся шаги. Очевидно, все побежали за ним, я остаюсь одна, в компании Жюстины и Жан-Клода.