Стало быть, автор - грузин, а также мегрел, или мегрелец, как их тоже называют.
      На с. 16 автор признаётся, что он является внуком Дмитрия Гулиа - абхазского писателя и поэта, значит автор - абхаз.
      На с. 193 автор говорит:
      'Мы, московские евреи, считаем, что больше этого терпеть нельзя!'.
      Здесь автор сам утверждает, что он - еврей.
      И, наконец, на с. 304 читаю слова сказанные автором от первого лица:
      'А я на это отвечаю, что, во-первых, мы - русские:'.
      Так значит, автор - всё-таки русский. Так как эта ссылка даётся позже всех, то заключаю, что автор под конец всё-таки стал русским:
      Полная неразбериха!
      Всё это, а также то, что на с. 38-39 высказывалось опасение, что злополучные тяжеловесные 'грации' при насилии над автором в прачечной, могли повредить ему 'рабочий орган', натолкнуло меня на сочинение эпиграммы на автора (в подражание не кому-нибудь, а самому Пушкину!), которую я хотела бы поместить на Ваш портал, вместе с этим обоснованием моего поступка. Одним словом, и для автора, и для читателей его книг.
 
      Эпиграмма на Нурбея Гулиа
 
      Полугрузин, полумегрелец,
      Полуеврей (заметен сквозь одежды
      его полуобрезанный конец),
      Полуабхаз, но есть надежда,
      Что стал он русским под конец!
      Тамара
 
      Ответ Тамаре на её эпиграмму
 
      Эх, Тамара! Попала ты, как говорят в литературных штампах, не бровь, а в глаз!
      Неясность в моей 'национальной принадлежности' настораживает больше всех меня самого. Как выпью, бывалочи, вечерком, вспомню о моей 'нации', так и начинаю настораживаться.
      Дед мой по отцу - Дмитрий Гулиа - действительно абхаз. Более того, он - создатель письменности, алфавита, литературы, театра и т.д. и т.п. своего народа. Так что, по прямой мужской линии - я абхаз. Жена этого деда - моя бабушка - мегрелка. Выходит, я и - мегрел.
      По материнской линии дед мой - Александр Егоров - русский граф. А бабушка моя, то бишь, графиня, уже грузинка, причём самой горной и свирепой народности - мохевка. Вот так я стал представителем четырёх национальностей, о которых упоминал в своих книгах.
      Но открою вам мой 'страшный' секрет, о котором и сам-то узнал не так давно. Прабабушка моя по материнской линии, мать бабушки-графини, оказалась чистокровной еврейкой. Казалось бы, подумаешь, все мы немножко евреи, все ведь от единого предка: Но 'фишка' в том, что у евреев национальность передаётся по матери. И это справедливо - мало ли, кто отец - генетических тестов-то раньше не было.
      Рассуждая таким образом, я понял, что и бабушка моя - графиня, и мама - графская дочь, да и я, грешный - тоже евреи. И никого не интересует эта ненадёжная мужская линия!
      Вот так к моим четырём прибавляется ещё одна, я бы сказал, основополагающая нация - еврейская. Вот это всё я, с чисто еврейской прямотой и правдивостью, правда, в завуалированной форме, отразил в моих книгах. И попался на острый язычок Тамаре.
      Эх, Тамара! Попалась бы ты сама мне на жизненном пути пораньше (до венчания, разумеется, с моей третьей женой Тамарой!), быть бы тебе, как минимум, в моём 'тамароведческом' списке. А как максимум, возможно и законной женой! Вот тогда тебе не надо было бы замечать сквозь мои одежды то, что ты так профессионально узрела своим зорким оком!
      А может, всё же рискнём, согрешим, а потом замолим свой грех? Кто из нас без греха? Ведь есть чисто научный резон согрешить - разгадать физиологическую загадку моего 'полуеврейского' происхождения, так остроумно поставленную в твоей эпиграмме!
 
      Нурбей Гулиа, тамаровед.
 
      Я - твоя самая первая Тамара!
 
      Эх, Нурбей! Это в ответ на твои: 'Эх, Тамара, да эх, Тамара'! Позволь уж обращаться к тебе по имени и на 'ты', поскольку мы перешли на такую форму общения уже более сорока лет назад, после нашего первого брудершафта. Просто ты, наверное, успел меня позабыть, иначе бы отразил нашу с тобой встречу в своей 'Любовной исповеди тамароведа'.
      В своём ответе на мою эпиграмму ты пишешь в Лавровом Листе:
      'Эх, Тамара! Попалась бы ты сама мне на жизненном пути пораньше:, быть бы тебе, как минимум, в моём 'тамароведческом' списке. А как максимум, возможно, и законной женой! Вот тогда не надо было бы замечать сквозь мои одежды то, что ты так профессионально узрела своим зорким оком!' (Речь идёт о твоём 'полуобрезанном конце', что из эпиграммы).
      И предлагаешь мне согрешить с тобой. Да мы сделали это уже сорок с лишним лет назад, а в твоём 'полуобрезании' виновата я сама, потому так уверенно и пишу об этом. Позволь напомнить тебе, как это всё произошло.
      Весной, перед майскими праздниками 1963 года мы познакомились на танцплощадке в парке Лосинки или тогда города Бабушкина (что теперь в районе метро 'Бабушкинская' в Москве). Я была с подругой Милой, с которой жила в одной комнате в общежитии возле станции Подлипки. Ты же был со своим другом Володей. Мы познакомились, выпили немного прямо в парке в кустах и решили продолжить это достойное занятие и дальше. Ты предложил зайти в общежитие, где ты жил, и которое, как я поняла из твоих книг, называлось 'Пожарка'. Твои сосед по комнате уехал отмечать праздники к себе на родину, и комната была бы в нашем распоряжении.
      Мы с Милой согласились, сели на ныне несуществующую электричку-'трёхвагонку', и через несколько минут приехали в посёлок 'Институт пути', где и находилась 'Пожарка'.
      Вот в этой-то 'Пожарке' и был наш первый брудершафт, разумеется, с поцелуем, после которого мы с тобой перешли на 'ты'. Потом 'золотые тосты' продолжились, а вскоре дело дошло и до кровопускания. К счастью, небольшого. Вышло всё так. Ты, уже в хорошем подпитии, стал рассказывать анекдот, хорошо известный в то далёкое время. Пересказываю его.
      В Советский Союз приехал в гости лидер дружественной нам тогда Бирмы по фамилии (или имени?) У Ну. Так вот, понравилась тогда этому У Ну одна балерина из Большого театра, он влюбился в неё, и решил взять её к себе в гарем. И спрашивает, что она хотела бы с него за это. А той неохота в Бирму, да ещё в гарем, она и решила предъявить У Ну явно невыполнимое условие.
      - Видите ли, - говорит балерина, - я женщина очень страстная и мне необходимо, чтобы у моего мужа 'хвостик' (как ты, Нурбей, называешь это в своих книгах!) был не менее тридцати сантиметров).
      У Ну долго думал, а потом вздохнул и решительно ответил:
      - У Ну любит, и У Ну отрубит!
      На эту фразу народ тогда весело смеялся. Все-то полагали, что ему вытягивать этот 'хвостик' придётся, а тут, оказывается, обрубать надо!
      А я в шутку задаю тебе аналогичный вопрос, дескать, если ты, Нурбей, меня любишь (а ты постоянно уверял тогда, что любишь меня, причём 'безумно'!), то готов ли ты тоже обрубить свой 'хвостик' как У Ну?
      - На какой длине? - серьёзно спросил ты.
      - А хотя бы на половине того, что попросила балерина! - смело ответила я, полагая обратить всё в шутку.
      Но ты решительно достал свой ужасный нож с 'выстреливающим' лезвием, вручил его мне и твёрдо сказал:
      - Режь здесь, ты ведь - Резник!
      Тут я должна пояснить, что моя фамилия - Резник, и Нурбей уже знал об этом. Он даже посмеялся над тем, что так якобы называют человека в синагоге, который делает обрезания.
      Я приняла нож, и со злодейской улыбкой приготовилась делать обрезание. Мила с Володей с ужасом смотрели на меня, а я, раззадоренная выпитым и пикантностью положения, взяла, да и легонько полоснула лезвием указанное место. Ножище оказался острым, вот и произошло кровопускание. Небольшое, конечно же. Мы бросились прижигать ранку (небольшую царапину) йодом, потом хотели даже наложить повязку, но передумали.
      Мила, видя, что дело пахнет керосином, схватила Володю и утащила с собой в Подлипки. Мы же, дорогой Нурбей, остались одни, и грешили всю ночь с 30 апреля на 1 мая, и почти весь пролетарский праздник - 1-е мая. Это, несмотря на царапину, или неудавшееся обрезание, 'полуобрезание', одним словом. Шрамчик-то хоть сохранился, интересно посмотреть бы?
      А вечером поехали мы с тобой ко мне в Подлипки и продолжили праздник уже у меня в общежитии. Потом пришли в гости знакомые ребята, и случилась ссора. Ты, Нурбей, полез в драку, и тебе порядком намяли бока. А тем временем девчата вызвали милицию, и тебя забрали. Мне даже не позволили пойти с тобой в отделение, куда тебя потащили.
      Вот мы и расстались. Ни ты больше не приехал ко мне в Подлипки, ни я к тебе в Пожарку. И телефонами не обменялись, да и были ли, они в Пожарке не знаю, а у нас в общежитии их точно не было. А, судя по твоей 'Любовной исповеди', ты вскоре познакомился со своей второй Тамарой, которую ты считал первой.
      Забыл ты, что ли, про меня вообще или только имя моё запамятовал? Ведь ты меня Тамарой, или Марой, как я тебе представилась, почти не называл, а всё Резник да Резник! Но ты сам - ладно, а как же Голос, который назвал Томочку Грубер твоей первой Тамарой, мог перепутать? Ведь реально твоей первой Тамарой, как я поняла, была именно я!
      - Правды взыскую! - так и хочется возопить словами персонажа из одной литературной пародии, - где справедливость? Народ, читавший твои книги, знает про других Тамар, а я ведь была первой!
      Я надеюсь, что в следующих изданиях 'Тамароведа', если они будут, или в твоей следующей книге про любовь, ты исправишь свою ошибку. Тогда и число Тамар станет уже 'круглым' - десять, да и справедливость будет восстановлена!
      Не ищи встречи со мной. Я хочу, чтобы ты запомнил меня молоденькой и красивой, как 44 года назад. И желательно с ножом в руках, готовую произвести тебе 'полуобрезание'!
 
      Твоя первая Тамара по фамилии Резник.
 
      Ответ Тамаре Резник, или о субъективности вещих Голосов
 
      Эх, Тамара! Не буду нарушать уже накатанный стиль наших обращений друг к другу. И зачем только ты назвалась Марой! Вот я и решил, что ты - Марина, и не упомянул тебя как Тамару в моей 'Любовной исповеди тамароведа'. Но обещаю свою ошибку исправить, правда, пока не знаю как. Может, сочиню поэму о нашей встрече, выдержанную в пятистопном ямбе. Чтобы подчеркнуть значительность этого события. Например, так:
      'Помни, Тамара, о ночи бессонной в 'Пожарке',
      О ране глубокой, тобой нанесённой, не позабудь!'
      Конечно же, я вспомнил и нашу встречу, и нашу скоротечную общежитейскую любовь! Как же я могу её забыть - об этом настойчиво напоминает мне и 'шрамчик', который ты так хотела увидеть, и изрядно намятые твоими дружками мои бока (одно ребро 'таки' было сломано!), и тёплое дружеское общение с милицией станции Подлипки.
      Нет, даже прогрессирующий склероз не даст мне забыть твои чёрные с сумасшедшинкой глаза, причёску 'каре' и занесённый нож. Над чем, над чем? Над всем, над моим всем! О, моя Тамара-Резник, моя 'аидиш киндер', моя Фамарь, моя Суламифь! Нет, я не ищу новой встречи с тобой, я не хочу лицезреть 'бабу Мару' вместо моей юной красавицы из общежития станции Подлипки. Вся моя долгая и, можно сказать, экспериментальная жизнь убедила меня в том, что не надо встречаться 'по новой' с любимыми своей юности и даже молодости. Весь кайф будет испорчен от замены пронесённого через годы и где-то даже отретушированного образа 'юной девы' на : Даже не хочется произносить на что! Может, я и не прав, но это моё кредо!
      Но я должен горячо поблагодарить тебя, о первая в моей жизни Тамара, сказать тебе моё 'большое русское спасибо', за очень важный вывод, сделанный мной по фактографическому материалу твоего письма. Ты мне пишешь:
      'Но ты сам - ладно, а как же Голос, который назвал Томочку Грубер твоей первой Тамарой, мог перепутать! Ведь реально твоей первой Тамарой, как я поняла, была именно я!'. И я вспоминаю описанную и в 'Русском декамероне:', и в 'Любовной исповеди:' мою первую ночь с преподавательницей английского из МГУ - Томочкой Грубер, и Голос, идущий этаким тёплым туманным облаком со стороны Красной площади. Действительно, я явственно помню, как этот Голос медленно, как далёкий громоподобный Фантомас, рассмеялся и добавил: 'Нет, это твоя первая Тамара, но у тебя, их будет достаточно!'. Что же, Голос, сам Голос - ошибался? Хорошо, мог ошибаться я, грешный, посчитав Мару Мариной, а не Тамарой, но Голос, Голос, идущий с небес, причём не простых, а над Красной Площадью, Кремлём, можно сказать 'кремлёвский Голос', разве мог ошибаться?
      Эти рассуждения повергли меня в сомнения, даже панику. Ведь я, как, наверное, и все мы, считаем вещие Голоса, которые отнюдь не так уж редки, чем-то объективным, идущим чуть ли ни прямо от Бога. А тут - на тебе - Голос, как и я сам, знать не знал о моей первой Тамаре, и ошибочно провозгласил Томочку Грубер первой оной! Что же получается - вещие Голоса, оказывается, субъективны, они исходят от того самого человека, который их и слышит. Причём их не слышат другие - ведь сама Томочка Грубер даже не проснулась от громоподобного Голоса! А раз они субъективны, то и их предсказания не неизбежны, как рок, а всего лишь являются скрытым путеводителем для самого человека, субъекта, от которого они и исходят. Я не буду даже перечислять великих и не очень людей, которые слышали эти Голоса, и, оказывается, сами же исполняли их предсказания, как под гипнозом. Но они вполне могли и ослушаться повелений Голоса, если бы знали, что он исходит от них самих. Вот Пушкин услышал этот Голос, который предсказывал ему гибель от рук высокого блондина, из уст гадалки-цыганки. И сам искал встречи с этим блондином, пока не нашёл Дантеса: А ведь мог просто посмеяться над словами гадалки и не заплатить ей денег. И тогда услышал бы от неё совсем другие Голоса!
      Спасибо тебе Тамара, большое, уже не только русское, но и общечеловеческое, за открытие, непременным соавтором которого ты, безусловно, являешься!
 
      Нурбей Гулиа, тамаровед-аналитик
 
      Вот такими посланиями обменялись мы с Тамарой Резник, в результате чего я усомнился в объективности 'вещих' Голосов. А потом подумал - не слишком ли сразу и опрометчиво 'предал' веру в Голос, тот, что слышал я, по крайней мере?
      Во-первых, какие есть у меня основания верить девушке, назвавшейся Марой, что она действительно Тамара, а не Марина, Мария, Марта и т.д. Что, теперь встречаться с ней и просить показать паспорт? Глупо и смешно, к тому же она в своём послании просила 'не искать встреч' с ней. Да и мне самому не очень-то хочется увидеть вместо красивой юной Марины пенсионерку 'бабу Мару', пусть даже и Тамару по паспорту.
      Во-вторых, хоть Тамара Резник и утверждает, что она - 'моя первая Тамара', но смысл этого утверждения неконкретен. Я помню, что в мою холостяцкую узенькую общежитейскую койку мы с ней ложились, а утром с неё вставали. Но совершили ли мы то, после чего Голос имел бы все основания считать Тамару Резник 'моей' - не помню. Тем более, что 'рабочий орган' был травмирован. А простое совместное лежание в одной койке, ещё не даёт оснований объёктивному Голосу, как, например, самой Тамаре, считать её 'моей'.
      И последнее - а вдруг Голос считает первой ту Тамару, с которой я просто раньше познакомился? А познакомился с Тамарой Грубер я раньше, чем с Тамарой Резник, хоть и 'переспал' позже. Вот и сомневайся теперь в объективности моего Голоса, да и вообще всех 'вещих' Голосов!
      Конечно, если бы можно было бы вызвать этот Голос снова и, не опасаясь его гнева, расспросить его подробнее, что он имел тогда в виду! Но это нереально:
      Кстати, я недавно побывал в том самом проходе, где жила Томочка Грубер, видел окна её тогдашней квартиры. Почти ничего не изменилось, только двор отгородили железной изгородью. Теперь я не смог бы прятаться у противоположной стены в виде барельефа! Да и теперь мне этого уже не нужно!
 
      Хэппи энд и формула счастья
 
      Вот и внесли мы ясность, а вернее - полную неясность, в отношении объективности 'вещих' Голосов и численности моего тамароведческого списка. Если верить Тамаре Резник (при условии, что она действительно Тамара, а что - Резник, в этом я не сомневаюсь, судя по её поступку!), то Тамар у меня уже не девять, а десять! Вечно у меня с Тамарами неясности с цифрами 'девять' и 'десять'! Вот и число зарубок на моей (между прочим, и ныне действующей!) койке - то ли девять, то ли десять. Помню, мы с Тамарой-маленькой, будущей женой, сошлись на цифре 'девять с половиной' (всё же на единицу больше чем у Феллини!). Придётся, по-видимому, и число Тамар в моём списке считать - девять с половиной, причём Тамара-жена будет при этом восьмой-с-половиной!
      Исполнил я и моё обещание Тамаре Резник - обязательно упомянуть о ней в моей новой книге, вернее, в её новой редакции.
      Хорошо, с женским вопросом закончили, а как же наука, творчество? Ведь остановилось моё повествование на венчании и свадьбе, так как дальнейшая жизнь казалась мне уже скучной и неинтересной. Но, не тут-то было! Вот, уже и пол-Тамары к списку добавилось; были даже попытки адюльтеров, правда вовремя пресекаемые и наказуемые Высшими Силами вплоть до слепоты.
      Но творчество-то, творчество продолжалось! Я уже рассказывал, как мои изобретения хотели освоить на одном бывшем 'военном' предприятии и, как я несколько лет напряжённой работы отдал этому делу. А также о том, чем это всё закончилось для двух руководителей предприятия, хотя моя вина в этом не может быть доказана никаким судом, кроме Страшного!
      Я же в депрессию впадать не стал, а начал искать союзников уже не в России, сильно подорвавшей свою экономику дефолтом 1998 года, а 'за бугром'. К тому времени у меня уже начали налаживаться связи с Германией, но исключительно по накопителям энергии. Дело в том, что изданная в Германии на немецком языке моя книга 'В поисках энергетической капсулы' произвела неожиданное воздействие не на старших школьников, для кого предназначалась, а на учёных и промышленников. Сперва меня вызвала немецкая аэрокосмическая компания DLR и предложила участие в создании накопителя энергии для космического аппарата. Но Германия сама не выиграла тендер на проект, и моё участие в нём отпало автоматически. А затем меня пригласила энергетическая фирма SEEBA для разработки супермаховичных накопителей к ветроэлектростанциям. Разработки продолжались несколько лет, и я ездил в Германию почти каждый квартал. Однако оказалось, что реально создать такие накопители под силу только мощной промышленности США, и, кстати, эти изделия сейчас производятся там рядом фирм.
      Но за время работы с фирмой SEEBA я не прекращал своих разработок по вариаторам в России, в частности, с автозаводом ЗИЛ. С невероятными трудностями мне с учениками удалось изготовить и испытать новый 'адаптивный' вариатор, какого раньше в технике не было. Но мысль пошла дальше, и я разработал так называемый супервариатор, который обещал быть прямо-таки чудом техники. Многим специалистам казалось, что такого вообще не бывает, и что это противоречит законам механики. Нужен был эксперимент, а эксперимент стоит денег и немалых. Вот здесь и помог 'добрый гений' из Германии, глава фирмы PlanBau г-н Упхаус, который выдал на изготовление супервариатора необходимые деньги. Большую помощь в этом оказал мой бывший земляк и сосед - мы жили в Москве в соседних домах - Саша Хагин, который переехал жить в Германию. Мы с ним стали близкими друзьями и помимо работы, но без него я в Германии был бы беспомощен, и, как говорится 'без языка'.
      Итак, деньги были, но надо было изготовить сложнейший механизм, за который никакие заводы не хотели браться. Или требовали задаток, превышающий всю выданную сумму. И я с моим аспирантом Иваном Бессудновым исколесили всё Подмосковье в поисках 'дешёвого' предприятия-изготовителя. И нашли-таки подобное в Калужской области, рядом с посёлком Товарково, там, где нет даже асфальтовой дороги.
      Неутеплённое помещение с электрическими калориферами, станочники в пальто и меховых шапках, полы в дырках, куда проваливались не только крупные детали, но и ноги. Часть оборудования вообще стояла на дворе под навесом, в частности, шлиф-машина. О туалете и говорит нечего: он был образцово-показательным, в смысле того, что все образцы можно показывать через щели окружающим во дворе. А главной достопримечательностью была вышка часового с автоматом, возвышающаяся над всем предприятием. Дело в том, что предприятие граничило с тюрьмой, а вышка ей и принадлежала.
      Но когда мы показывали в Германии фотографии технологического процесса изготовления супервариатора, где, например, доводку деталей производил я сам во дворе на шлифмашине в сугробах снега, это произвело шок. Шок усилился, когда мы сказали, что если мастер не справлялся с задачей, то мы отправляли его прямиком: в тюрьму. И показывали нас на фоне тюремной вышки и улыбающегося часового с автоматом на ней. Конечно, это было шуткой, но это понятно нам с вами, а не немцам, наслышавшимся о России чёрт знает чего:
 
      Одним словом, супервариатор сделали, даже для себя один экземпляр 'сварганили' - про запас. Испытали - тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить - то что надо. Отправили в Германию, испытали его там. Все довольны, всё О.К. Подали заявки на патенты, за деньги PlanBau, разумеется. Оставалась реализация изобретения, или как у нас принято называть - 'внедрение'.
      И тут заболевает наш 'гроссшеф' г-н Упхаус и на время отходит от дел фирмы. Патенты остаются неоплаченными и: пропадают. Сами-то бумажки остаются, но пропадает их действие. А кто будет внедрять, то, что ему не принадлежит? Как тут не впасть в депрессию? Вот и впал, я, по крайней мере. И перешёл, как говорится, на литературно-преподавательскую работу.
      Чем хороша работа в университете - так это своей незыблемостью, что ли. Рушатся государственный строй, экономика, проекты, судьбы людей, а университеты - стоят. Даже учебные программы не меняются, если конечно, дисциплины не социальные. Кафедра атеизма быстро перестроилась в кафедру религиоведения, кафедра научного коммунизма, чтобы не соврать, в кафедру рыночной экономики. А ведь преподают то же самое - Бога нет, учение Маркса всесильно, потому, что верно, а верно - потому, что всесильно: Люди-то на кафедрах остались прежними!
      На моей же кафедре все по-прежнему - контактные напряжения остались теми же, что и при их первооткрывателе Герце, то же касается зубчаток и винтов. Вариаторы и маховики, правда, изменились, но в этом виноват я сам: И процент талантливых студентов - тот же, есть из кого выбирать учеников.
      Но творческую энергию куда-то девать было надо, вот я и стал писать книги. Как учебники, так и научно-популярные книги - 'Удивительную физику', 'Удивительную механику', даже 'Парадоксальную механику'. И, чего никто не ожидал, даже художественную литературу: трилогию - 'Русский декамерон:', 'Любовная исповедь тамароведа' и 'Друзья дороже!', которую я полностью издал в 2006 году. Более того, почти закончил и эту, довольно объёмистую книгу, за исключением двух последних разделов. Вот как полезны бывают временные депрессии и отлучения от изобретательской работы - появляются другие продукты творчества!
      Всё это литературно-педогогически-депрессивное состояние продолжалось - могу точно назвать дату - до 27 марта 2006 года. Я запомнил её не только потому, что это - день рождения моей первой жены. Что поделаешь - дни рождения всех моих жён помню наизусть! В этот день произошёл крутой поворот в моей жизни. 'Крутой' во всех смыслах этого слова - и в старом и в новом.
      Но прежде, чем рассказать об этом 'крутом' повороте, я опять поплюю трижды через левое плечо: 'Тьфу, тьфу, тьфу!' - чтобы не сглазить.
      Да, кстати, а почему это вдруг даже крещеные люди от сглаза и прочих напастей плюют через левое, а, не дай Бог, через правое плечо? И даже не только плюют, но и щепотку соли бросают, а сгласно некоторым источникам, пытаются даже: помочиться через то же левое плечо. Последнего, правда, я лично делать никому, кроме виртуозов, не советую, особенно прилюдно, во избежание неприятностей. А все дело в том, что за нашим правым плечом постоянно находится ангел-хранитель, который защищает нас от всяких напастей. Уж поверьте, народная мудрость врать не будет! А за левым плечом стоит нечистый, лукавый, искуситель, если угодно - Анчутка, назовем его хоть так, чтобы только не упоминать его настоящего имени. Иначе услышит - и тут как тут! Так вот, на этого Анчутку следует плевать, швырять солью и другими вредными для здоровья вещами, пардон, мочиться и делать ему другие гадости, чтобы он сам не успевал это сделать первым!
      Итак, поплевав вволю на этого Анчутку, я продолжу рассказ о крутом повороте в моей жизни, происшедшем аккурат в день рождения моей первой жены, а именно - 27 марта 2006 года.
      А произошло вот что. Накануне позвонил мне приятный мужской баритон с до боли знакомыми интонациями и акцентом. Говорящий явно принадлежал к 'кавказской национальности', причём к той её части, которая проживает в Абхазии. Но абхазом говорящий быть не мог, так как в его речи не было характерных свистящих звуков, а также потому, что мелодия или 'тьюн' его речи явно не принадлежали абхазу. 'Тьюн' речи абхаза напоминает хорей в стихотворении (помните: 'абриёбшь аспорт абстазара', причём каждое слово ударное!). Речь грузина певучая, в грузинском языке нет никаких ударений. А речь мегрела настолько своеобразна - от чисто испанских 'блестящих' звучаний ('Ир сапатонс таркаль осурепи танс ибонс'), до комических ('Исидоре, нахулия скани чемодани!') - что её определит каждый, кто с ними когда-то общался.
      Так вот, говорящий со мной был явно мегрелом, что он тут же подтвердил, назвавшись: 'Саная Энвер Сергеевич'. Господин Саная сказал, что звонит мне по просьбе, или поручению его шефа - председателя Совета Директоров одного инновационного холдинга, с предложением встретиться и обговорить деловое предложение.
      Надо сказать, что к этому предложению, я поначалу отнёсся скептически. Потом оказалось, что позвонить мне попросили именно Саная, как моего земляка, что ли, чтобы вызвать положительные ностальгические эмоции. Но ещё в молодости обжёгшись на Грузии, я перестал верить всему, что с ней связано. Кроме Сталина, конечно. И зря, потому что помимо Сталина, надо было бы безоглядно поверить и Санае тоже.
      Но так или иначе, встреча была назначена на 27 марта 2006 года у меня в университете (МГИУ). Причём Саная сказал, что приедет со своим шефом. В назначенное время я спустился в проходную и стал ждать гостей. На переговоры я взял своего аспиранта Ивана Бессуднова, который уже имел опыт коммерческих общений. Время шло, а гости задерживались. Я уже было перепоручил одному из студентов встретить гостей и проводить в мой кабинет, как вдруг дверь проходной распахнулась и вошла троица, которую нельзя было спутать ни с какой другой.
      Первым шёл человек, явно говоривший со мной по телефону. Это был невысокий, плотный, добротно сбитый мегрел, так как перепутать эту национальность с другой 'специалисту по кавказским нациям', каковым я себя считаю, было невозможно. Один из самых древнейших народов на земле, чудом уцелевший, мегрелы сохранили какие-то фрагменты внешности, по которым их всегда можно опознать. Конечно, если мегрельская кровь здесь не разбавлена до гомеопатических соотношений. Энвер Сергеевич Саная оказался человеком флегматического плана, что достаточно редко для мегрелов. Чаще всего это сангвиники и холерики, легко возбудимые и быстрые люди. Речь мегрела - одна из самых быстрых в мире, но только не у Саная, который разговаривал с обстоятельностью римлянина или американца.
      Второй из троицы был личностью явно примечательной, таких у нас в стране встретишь нечасто. Худенький, изящный, чрезвычайно подвижный человек лет пятидесяти с постоянной весёлой и доброжелательной улыбкой на лице. С небольшой бородкой и коротко стриженый, он всем своим видом и осанкой напоминал испанца, или кого-нибудь ещё из южно-европейских народов. Так непринужденно, искренне, и в то же время, с достоинством улыбаться, да и вообще вести себя, мог только потомственный европеец, причем именно южный. Ожидая характерного для нынешнего времени и места большого начальника коммерческой структуры - полного, отёкшего, с одышкой, распальцованного матюгальщика с мрачным красным лицом, я какое-то время был в недоумении - кто же из этой троицы 'главный'?
      Потому, что третьим шёл очень уж молодой, но серьёзный человек интеллигентной и утончённой наружности, с очень внимательным, я бы сказал, цепким взглядом огромных карих глаз. Он точно не мог быть начальником, потому, что был очень молод и, главное, шёл третьим. Ну, вторым ещё можно - первый, дескать, дорогу второму указывает, а третьим - уж никак не получается. Вот я и решил, что начальник не приехал, а Саная захватил с собой двух специалистов - весельчака для 'разрядки' обстановки, и серьёзного - для переговоров.
      По дороге нас чуть не сбивали с ног студенты, бежавшие куда-то с субсветовыми скоростями, но мы дошли-таки до моего кабинета целыми. И уже по визиткам, которыми мы обменялись, я понял, что начальником, а именно Председателем Совета директоров холдинга, к тому же Помощником председателя Комитета Госдумы России, был именно весёлый испанец с бородкой.
      Фамилия 'испанца' была Бабин, имя-отчество Владимир Александрович, а серьёзный молодой человек оказался его сыном - Алексеем, занимавшим одну из ответственных должностей в этом холдинге.
      Вышло так, что Бабиным попался на глаза журнал 'Популярная механика', ? 3, 2006 года, где была большая статья про мои изобретения. Изобретения, видимо, понравились Председателю, внимательно следившему за российской наукой и техникой, особенно в области экологии двигателей и автомобилей. И вот оперативность: прочли статью в мартовском номере журнала, а 27 марта мы уже были знакомы.
      О чём был разговор - пересказывать не буду. Скажу только, что после ухода гостей я спросил Ивана, бывает ли такое в жизни? На что получил ответ, что такого в жизни, по крайней мере, нашей, российской, не бывает. Даже, вероятнее всего, и на Западе такого ожидать трудно. И мы решили, что всё это нам приснилось.
      Но последовало приглашение в холдинг и сон стал переходить в реальность. У меня появилось ещё одно место работы в офисе рядом с Колонным Залом Дома Союзов, в пяти минутах ходьбы (быстрой!) от Кремля. Я смог заняться своим непосредственным делом - наукой и изобретательством, не тайком или обманом, а явно и даже финансируемо.