Воздух в лёгких от мышечной нагрузки катастрофически кончался, и уже начинались судороги. В эти моменты, при смертельной опасности, сила человека может многократно увеличиться. Я надавил на лёд с этой огромной силой, и он, захрустев, пробился. Но отверстие оказалось так мало, что я смог просунуть туда только руку. Изнемогая, я руками стал обрушивать края образовавшейся лунки, чтобы туда можно было просунуть голову. На берегу и с пристани люди видели мои потуги, но не понимали, как можно мне помочь. Тот, что был с фотоаппаратом, один за другим снимал кадры моей борьбы.
      Окончательно задыхаясь, я почувствовал, что в плавки как бы пролилась горячая вода. Кровь - откуда? Но я тут же понял, что это не кровь, а другая жидкость, истекающая обычно перед самим утоплением. Через несколько секунд в голове потемнеет и уйдёт сознание.
      Превозмогая боль, я сунул голову в лунку и, что было сил, отжал ногами. Обламывая края лунки, моя окровавленная голова показалась надо льдом! Выпучив глаза, я лихорадочно вдыхал воздух, потом уже осознав, что это - спасение. Ребята сбегали за ломиком в бывший домик спасателей, а ныне хранилище спортинвентаря, и, проваливаясь в воду, обломали лёд вокруг меня. Я на животе выполз на лёд и ящерицей дополз до берега. Вспоминают, что первыми моими словами были: - А водку-то я выиграл!
      Я боялся, что мне не зачтут появление из внештатной лунки, но ребята без возражений зачли мне результат. Тамара дала ещё на одну бутылку, и 'гонец' побежал за самогоном.
      Приобретённый опыт помог мне основать новый вид спорта - пробивание льда головой из-под воды. Правда, единственным спортсменом в этом виде, был пока я один. Фотоснимки получились, их с большой юмористической статьёй корреспондента опубликовали в газете 'Московский комсомолец', а мне тогда было не до юмора!
      Почин этот подхватили другие газеты и журналы, даже известный 'Огонёк'. Статьи о моём подвиге обычно назывались, как и модная тогда книга Виктора Суворова (Резуна) - 'Ледокол'.
      А через несколько лет телепередача 'Времечко' заказала мне эту ломку льда головой. Когда ледовая обстановка подошла, я позвонил на телевидение, и съёмочная группа выехала на Красный пруд. На сей раз, мне сразу привязали к поясу верёвку, чтобы в случае чего вытащить из воды. Но всё прошло гладко, я даже не ободрал лица. Показал в телекамеру кусок льда, вышибленный головой - толщина была сантиметров пятнадцать. Правда, лёд уже был рыхловат, но по нему ещё спокойно ходили люди.
      Этим же вечером передача была показана в эфире, а потом её повторяли неоднократно. Даже в Германии, как мне сообщили оттуда. А телекомпания АТВ назначила мне приз за этот подвиг - два миллиона рублей. Сейчас трудно сказать, сколько это долларов или современных рублей, но на хорошее кожаное пальто для Тамары хватило. Даже осталось мне на кожаную же куртку.
      Когда директор АТВ отсчитывал мне премию в присутствии журналистов и пожелал удачи, я в ответном слове сказал фразу ставшую потом 'крылатой'.
      - Зря говорят, что в России учёный не может своей головой денег заработать! Очень даже может, если постарается!
      Наступил 1991 год. У моего младшего сына Левана и его жены Наташи родилась дочка - Ксения. Интересно, что точно через год, 14 августа 1992 года у них родилась вторая дочка - Мария.
      Время шло тихо, страна медленно погружалась в разруху и голодуху; о вине я уже и не говорю - всё ещё агонизировал 'сухой закон'. Я где-то в газетах прочёл прогноз английского астронома Д. Уайтхауза, который из-за ожидающегося максимально большого количества пятен на Солнце в августе 1991 года, прочил катаклизмы на Земле. Но пока их не было. И вот, наступило 19 августа 1991 года.
 
      ГКЧП
 
      Утром часов в 7 утра мне позвонил взволнованный Саша и спросил, слушаю ли я сейчас радио, или смотрю ли я телевидение. Я ответил, что ещё сплю, и в чём, вообще, дело, если меня так рано будят.
      - А дело в том, - отвечал Саша, - что Президента Горбачёва сняли, в стране переворот, и что теперь будет - никто не знает. По телевизору - 'Лебединое озеро' и короткие сообщения о чрезвычайном положении!
      Я бросился к телевизору; увидев фрагменты из балета, выключил его, и включил репродуктор, работающий от городской радиосети. Ну и услышал, что Президент Горбачёв по состоянию здоровья не может исполнять своих обязанностей, и его функции берёт на себя некто Янаев. Вводится чрезвычайное положение и образован ГКЧП - Госкомитет по чрезвычайному положению.
      - Всё! - подумал я - начинаются репрессии, расстрелы, суды - 'тройки', концентрационные лагеря. А название-то какое мерзкое - НКВД кажется музыкой по сравнению с ГКЧП!
      Я тут же включил приёмник и нашёл спасительные 'голоса'. Как они были дороги нам, когда захотелось всерьёз знать правду! И тогда я впервые услышал слово 'путч' относящийся к Советскому Союзу. Не в Чили, не в Испании, или там, Португалии, а у нас, в СССР - путч!
      Выйдя на улицу, я обнаружил, что большинство мелких магазинов закрыто, и на них висят объявления, что Президент Ельцин призвал к неповиновению ГКЧП. Народ на улицах был малочисленен, вял и подавлен.
      Постепенно по приёмнику стали ловиться голоса и изнутри страны - начали вещать какие-то доморощенные радиостанции, призывающие саботировать указания ГКЧП.
      - Кажется, не всё потеряно, - решил я, - раз кто-то ещё пытается барахтаться!
      Снова включил телевизор - показывали этих 'красавчиков'-путчистов, сидящих в ряд за столом, как на скамье подсудимых. Камера поймала и увеличила руки Янаева, которые явственно и довольно сильно тряслись! Этот кадр показывали несколько секунд.
      - Тамара! - крикнул я, - смотри, как у этих сволочей трясутся руки! Это конец - они проиграли! У победителей ещё никогда руки не тряслись!
      Я тут же сообщил о своём открытии Саше, но он только хмыкнул.
      - Перепили вчера, вот и трясутся! - констатировал он и тоже оказался прав. - И Янаев, и Павлов пили во время путча 'в усмерть'.
      Похожий на Иудушку Головлёва Председатель КГБ Крючков своим внешним видом не сулил ничего хорошего. Тупым боровом глядел в телекамеру министр обороны Язов. Министр внутренних дел Пуго выглядел испуганным и подавленным. Какая-то тёмная лошадка Бакланов, и ещё какой-то там хмырь:В общем, криминальная 'компашка', да и только: Я весь день провёл у приёмника. А вечером позвонил Саша и спросил:
      - Нурбей Владимирович, вам не кажется, что наше место сейчас у Белого Дома?
      - Эх, Саша, я уже стоял у одного такого дома в Тбилиси, пока пулемёты не заработали. Потом бросился бежать: Ничего мы не значим без оружия! Но если ты решился, то и я пойду. Тебе есть больше чего терять, ты моложе! - рассудил я.
      И стал собираться. Взял бутылку самогона (водку-то достать было трудно - спасибо Горбачёву!), сала, хлеба. Оделся во всё немаркое, надел непромокаемую куртку, так как с утра моросил, не переставая, холодный мерзкий дождь. Звоню Саше, но оказывается, он передумал. Я и рад был - обойдёмся, значит, без трупов! Договорились пойти туда утром.
      Вечером мы узнали, что несколько танков перешли на 'нашу' сторону и охраняют Белый Дом. На один из этих танков взобрался Ельцин и произнёс свою знаменитую речь. Народ строит баррикады, окружает непроходимыми преградами - автобусами, грузовиками, брёвнами, подступы к Белому Дому (Дому Правительства РСФСР).
      Утром мы с Сашей встретились и поехали к Белому Дому. Противный дождь не прекращался, мы вымокли, пока дошли. Подойдя к белому Дому, мы увидели отдельные кучки людей под полиэтиленовыми покрывалами, в плащах, и под зонтами. Мы зашли в подъезд дома неподалёку, и стали решать - что делать дальше?
      Вдруг сильный рёв заставил нас вздрогнуть - это запустил свой двигатель один из стоящих неподалёку танков. Прогрев двигатель и, видимо, согревшись сам, экипаж заглушил двигатель.
      Простояли мы так примерно до полудня. Вызвали по телефону Тамару Витольдовну. Она пришла, принесла термос чаю. Мы выпили самогона, закусили салом, запили чаем. Саша и Тамара Витольдовна вскоре удалились по своим 'неотложным' делам; я же поехал домой к своей, теперь уже единственной, Тамаре.
      К вечеру узнали из сообщений по радио, что есть первые жертвы - трое молодых людей. Честно говоря, я ожидал стрельбы, боя и большого количества погибших. В Тбилиси, без каких-либо серьёзных причин войска убили под тысячу молодых людей. А здесь - противостояние властям!
      Но с каждым часом сообщения по радио были всё оптимистичнее, всё радостнее. Вскоре заработало и телевидение, закончив трансляцию Лебединого озера. Хорошо потом выразился Зиновий Гердт: 'Больше я никогда не пойду на этот балет!'
      Двадцать первого августа стало ясно, что ГКЧП проиграл. Дождь прекратился, светило тёплое солнце, весёлый и оживлённый народ сновал по центру Москвы. Лозунги и стишки на тему дня виднелись на стенах зданий.
      - Забил заряд я в тушку Пуго! - прочёл я на стене дома на Арбате.
      Бедный Пуго - это был единственный человек чести из этого протухшего заживо ГКЧП. Он покончил жизнь самоубийством, осознав, что проиграл. За что только жену свою тоже застрелил - непонятно! Остальных, кого в постели нашли пьяными по-поросячьему, кого в бане - в таком же состоянии. Послали самолёт за Горбачёвым, героем этого рейда был Руцкой. Привезли бледного от страха Президента с семьёй.
      - Как чувствуете себя на советской земле? - первым делом обратился к нему корреспондент с микрофоном.
      - А что, Крым уже не советская земля? - осторожно поинтересовался Горбачёв, и корреспондент извинился. Как в воду глядел Президент!
      Потом были огромные демонстрации, пьянки, митинги. После затхлой советской жизни это было совершенно незнакомое нам чувство свободы, вседозволенности, что ли. Народ был пьян даже без вина. На митингах, в толпе, люди были вежливыми и предупредительными друг к другу - чувствовалось, что это собрались единомышленники. Врагов в толпе не было!
      Враги были на Старой площади в ЦК КПСС. Я видел лица этих людей, когда их выпускали из зданий ЦК. Шли они сквозь узкий проход в толпе, и каждый из толпы готов был плюнуть в проходящего. Лица были с мёртвыми, но, тем не менее, полными ненависти глазами. Потом ожили, гады, даже миллионерами заделались некоторые. Не идеи руководили ими в советское время, а, простите, расчётец!
      Но и среди победителей были люди разные - откуда же взялись 'демократы', обворовавшие своих же сторонников, присвоившие бывшую 'социалистическую' собственность?
      Атеисты говорят, что Бога нет, и он обществу не нужен. Кант же считал, что даже если невозможно доказать существование Бога, он необходим для нравственности людей, для их нормальной жизни. И с какой бы толстой свечкой не стоял в церкви 'новый русский', или просто ворюга, обобравший своих же близких, я не поверю, что это верующий. А иной, может, в церкви и раза не был, а в душе его жив нравственный закон, о котором говорил Кант. А говорил Кант, что его удивляют две вещи - звёздное небо над головой и нравственный закон внутри него!
      Жаль, не часто встретишь таких людей, как Кант! 'Нет больше турок, остались одни проходимцы!' - как орал с минарета небезызвестный Тартарен из Тараскона.
      А жиденькая цепочка функционеров из ЦК КПСС, всё текла и текла сквозь толпу, унося свои пожитки - сменную обувь, какие-то папки, телефонные аппараты, посуду.
      - Через несколько часов перестанет существовать КПСС - эта преступнейшая из организаций за всю историю! - громко вещал через мегафон из милицейской 'Волги' голос демократа Сергея Юшенкова.
      - Да, стоит жить на свете, хотя бы для того, чтобы услышать такие слова открыто, не шёпотом на кухне! - подумал я.
      Увы, конечно же, демократии в современном смысле слова у нас не получилось. Уж очень силён был в нас советский менталитет - 'совок', как его грубо, но совершенно справедливо называют. Ещё Маяковский писал так про разграбление барских усадеб крестьянами:
      - 'Тащь в хату пианино, граммофон с часами!'.
      Тащили предметы, совершенно не нужные в быту, а уж если речь заходила о деньгах: Вот и хапают наши демократы эти денежки у 'своих же ребят', без всякой демократической совести! Но будем думать, что если мы всё-таки пойдём по цивилизованному пути развития, то лет так через двести-триста станем всё-таки нормальной демократической страной. Да ещё с российским колоритом!
 
      Венчание и свадьба
 
      Рассыпался СССР, начались реформы Егора Гайдара. Инфляция была сумасшедшей, мы никак не могли привыкнуть к ценам. Зарплаты отставали от уровня цен, их индексировали, но недостаточно. Молодёжь, чувствуя, что пахнет палёным, навострила лыжи за кордон.
      Первым из моих учеников рванул на Запад - в США Ося Юдовский. За ним уехал один из моих учеников - Павел, аж в Австралию. Следующим был Володя - мой аспирант, недавно защитивший кандидатскую диссертацию. Он уехал на стажировку в Германию и остался там. Защитив докторскую диссертацию, исчез из моего поля зрения Моня. Он уволился из ИМАШа, перестал заниматься наукой, ушёл в коммерцию. И исчез - не звонил, не отвечал на звонки. Поговаривали, что и он смотался на Запад:
      Мы с Сашей осуждали такие поступки наших близких коллег, но задержать их не могли. Ни денег, ни перспектив - ничего не было для этого. К этому времени я, уже заведующий кафедрой 'Детали машин', 'сколотил' свою научную школу и жил нормальной жизнью зрелого учёного. У меня были любые специалисты: теоретик высшего класса - Моня, хитроумный изобретатель - Ося, блестящий конструктор - Саша, деловой человек - Володя, и универсал - Павел.
      И вот я лишаюсь их, одного за другим. Вся надежда на Сашу. Он поступает в докторантуру и начинает спешно готовить докторскую диссертацию. Потом вдруг остывает к науке и отдаляется от кафедры, от меня. Я звоню ему, не даю покоя, требую объяснений. Наконец обращаюсь за разъяснениями к Тамаре Витольдовне. И она признаётся мне, что Саша все дни изучает английский язык - навострил лыжи в Канаду. Я почувствовал себя капитаном тонущего корабля, с которого сбегает на шлюпках вся команда, да и не только она, но и корабельные крысы:
      Разговор начистоту только обострил ситуацию - здесь (в России, то бишь), нет будущего, перспектив. Кафедра, которую я хотел 'передать' Саше после защиты им докторской, ему и даром не нужна. Что он с ней будет делать, если денег не платят?
      - А как же твой учитель, как же я? - запаниковал ваш покорный слуга, - меня что, подыхать здесь оставляете, гады?
      - Нурбей Владимирович, я открою вам военную мудрость - из окружения выходят по одному! - поучительно сказал мне Саша. - Да, вы учили меня уму-разуму, но и я вносил свою посильную лепту в наше общее дело. Разве не так? И я чувствую себя свободным в своих поступках!
      - А что тебя в Канаде, ждут, что ли? - напрасно пытался я испугать Сашу.
      - Нурбей Владимирович, - пристально глядя мне в глаза, отвечал Саша, - когда вы 'правили' мою биографию в отделе кадров, чтобы я мог поступить в аспирантуру, вы же знали, что я еврей?
      - Какой ты еврей, окстись, я же сделал тебя русским, я крестил тебя, наконец! - взмолился я.
      - Ну и получился я евреем-выкрестом, а это ещё хуже, чем обычный еврей. Вот по еврейской линии у меня и обнаружились родственники в Канаде, и они зовут меня!
      - Боже, а ведь он прав! - холодея от убийственной правды, подумал я. - Ведь и Ося, и Володя, а теперь и Саша - ведь я знал, что они евреи! Но я заставлял забыть их самих об этом, 'правил' им биографии, крестил, внушал принципы великорусского шовинизма! И вот - в трудный момент всё стало на свои места - природу не обманешь! Точно как у моей второй жены Ольги, притворявшейся всю жизнь француженкой!
      И попался на это я, цитирующий Фейхтвангера близко к тексту! Как я не оценил предостережения великого писателя, знавшего евреев не понаслышке! А теперь они все оставили меня на тонущем корабле - одного! Ради денег, ради сытой жизни - не ради науки, которой там они и не собирались заниматься! Ой вэй, горе мне, горе! - чуть не запричитал я, как старый, брошенный своими детьми еврей.
      А почему же, собственно, я - один? - спросил я сам себя. - А Тамара? Она-то пока со мной и, видимо, бросать не собирается, если не бросила даже под страхом СПИДа. И евреев у неё в роду нет: из нерусских - одни болгары. Всё - надо скорее жениться, даже венчаться, чтобы не ушла, не бросила одного, как мои ученики!
      Я был в панике. Потом, гораздо позже, я понял, что отпуская учеников по свету, я как бы разбрасываю свои, простите, семена на, простите, унавоженную почву, и, дав всходы, они прославят меня на чужбине. Получается патетически, но это, в принципе, так. И в разговоре упомянут - вот, был, дескать, у меня мудрый учитель, он так-то говорил, и так-то делал! И в статье отметят, и в лекциях, в докладах, в отчётах - вот и будет обо мне знать и говорить в далёкой стране 'всяк сущий в ней язык'.
      Ученики потом звонили мне из своих стран, рассказывали о своих успехах, поздравляли с днями рождений. Ося Юдовский прислал даже свою фотографию среди снегов Аляски - скучает, поди, по нашим морозам! Они-то, наверное, читают мои труды и радуются - дескать, жив ещё старый разбойник! А я всё жду - когда кто-нибудь из них получит Нобелевскую (или 'шнобелевскую', как любил шутить Ося Юдовский) премию. Или станет гендиректором концерна 'Дженерал Моторз', чтобы внедрить там мои коробки передач. Или миллиардером, чтобы подарить старому учителю, хоть одну тысячную долю своего состояния, а мне больше и не надо!
      Но это всё смех, причём сквозь слёзы. А вот венчаться действительно надо! И я осторожно так, намёками, говорю Тамаре, что хорошо бы, наконец, узаконить наши отношения. И обвенчаться, чтобы потом, на небе (а я не сомневаюсь, что мы попадём именно туда!) оказаться в одном департаменте. Но Тамара отвечает:
      - А так, что ли, жить нельзя?
      - Всё, - думаю, - и она задумала покинуть меня, уедет ещё куда-нибудь в Софию или Пловдив, по линии родственников, потом ищи-свищи!
      - Нет, - говорю, - я не какой-нибудь обормот, чтобы незаконно жить с бабой на стыд всем соседям! А что родственники скажут, какой пример молодым мы подаём? И имею ли я право воспитывать молодёжь, если сам незаконно сожительствую?
      - Ты что вдруг моралистом заделался, снова с негритянкой переспал, что ли? - поинтересовалась Тамара.
      - А вот чтобы ни мне, ни тебе не повадно было к разврату обращаться, предлагаю обвенчаться в церкви и закрепить наш брак на небесах! Без всяких там Мендельсонов!
      Правда, тут возникла неожиданная трудность - моё отнюдь не христианское имя. Крестили меня, конечно же, христианским именем Николай, но в паспорте записано совсем другое - Нурбей. А свидетельства о крещении у меня не было, тогда не выдавали.
      Как положено, подали сначала заявку в ЗАГС. Я так боялся, что меня узнает начальница ЗАГСа - красивая Марина, но страхи оказались напрасными. Учреждение это перенесли в другое место, и Марины там не оказалось. Дали нам пару месяцев на размышления. Я даже возмутился - что, пятнадцати лет, которые мы прожили вместе - мало, ещё двух месяцев не хватает? Но закон - есть закон!
      За эти два месяца я договорился со священником в ближайшей к нам церкви о венчании. Это была маленькая старинная церковь Покрова Богородицы, что на Лыщиковой горе. Священник, как и Тамара, оказался тоже болгарином по национальности, и звали его - отец Иоанн Христов. Наметили венчание на 5 июня, прямо после ЗАГСа. Все эти два месяца Тамара шантажировала меня, если что не так - не пойду, мол, за тебя замуж! Но я терпел - намеченное надо было реализовывать непременно!
      5 июня нас по-быстрому расписали в ЗАГСе. 'Именем Российской федерации' нас объявили мужем и женой. Смешно, ей Богу - почти как 'именем революции'! А просто, по-человечески нельзя? Женщина-инспектор уже, было, собралась нажать музыкальную кнопку, но я с улыбкой незабвенного Жидца из Бердичева прижал её руку к столу и прошептал: 'О, я вас понимаю! Но пожалуйста, нам без Мендельсонов. Мы сейчас в церковь идём!'
      - Ну и правильно, - обрадовалась она - так и надо!
      - О, конечно же, я вас понимаю! - чуть было не продолжил я 'арию Жидца' - Конечно же, без Мендельсонов быстрее, а то там вон какая очередь брачующихся ещё!
      Своим 'шафером' я попросил быть преподавателя нашей кафедры Виктора Клокова, с которым успел подружиться. Тамаре подобрал 'подружкой' тоже Тамару, но Витольдовну, с которой я успел мою Тамару познакомить. Они давно были знакомы заочно, и сразу перешли на 'ты'.
      Заходим в церковь, а смущённый отец Иоанн говорит нам, что сегодня праздник - Троица, в общем невенчальный день. Наметили венчание на 11 июня, и, не солоно хлебавши, отправились 'отмечать' пока штампы в паспортах.
      Наступило 11 июня 1993 года. Погода была солнечная, тёплая. Замечу, что 5 июня было холодно и моросил дождь. Прибыли в церковь всей компанией, а там перерыв. Нашли отца Иоанна, тот позвал регента, который как-то не по-русски стал торговаться:
      - Хор я уже отпустил, теперь нужно всех по телефону вызывать, такси оплачивать!
      - Сколько? - коротко спросил Клоков.
      Регент назвал сумму, сейчас она будет выглядеть странной и непонятной. Какие-то там большие тысячи, это долларов около ста. Я отдал ему деньги.
      Подошёл звонарь.
      - Звонить будем? - спросил он почему-то Клокова.
      - Сколько? - просто, по-русски спросил Клоков.
      - Сколько не жалко, - замялся звонарь.
      Мало разбираясь в непонятных для меня деньгах, я протянул ему сто рублей. Вполне приличная сумма, но пару лет назад. Звонарь так и остался с вытаращенными глазами.
      - Он иностранец, в наших деньгах не разбирается, - пояснил Клоков и дал звонарю тысячу. 'Потом отдашь!' - прошептал он мне.
      Осталось узнать у самого 'главного' - отца Иоанна, сколько подобает заплатить ему. Но спросить об этом у него я не решился - выручил Клоков. Он же и заплатил, не забыв прошептать мне: 'Потом отдашь!'.
      Хор оказался на месте без такси, отец Иоанн позвал помощников, и обряд начался. Помощник принёс какие-то короны, но священник строго приказал ему: - неси царские!
      Принесли 'царские' короны - ажурные, большие. Витольдовна - красивая и торжественная, несла корону над головой Тамары; Клоков, чуть не засыпая на ходу - над моей. Добрый отец Иоанн, давая нам с Тамарой испить вина, налил в чашу столько кагора, что я прилично захмелел.
      Запел хор ангельскими голосами, зазвонили колокола, отец Иоанн водил нас вокруг аналоя - всё было очень торжественно. У Тамары даже навернулись на глаза слёзы от значительности момента. Подконец отец Иоанн выдал нам свидетельство о венчании, подписанное размашисто - Христов. 'Почти Христос!' - простодушно заметил отец Иоанн.
      Меня записали с моих слов Николаем, никаких справок не потребовали. Хорошо, что у Тамары оказалось 'легитимное' имя, а ведь могли назвать какой-нибудь 'Лениной' или 'Октябриной'. Тогда опять хлопоты!
      Закончив обряд венчания, мы отправились пешком домой, благо идти было минут пять. Клоков отстал немного, а потом, к нашему удивлению, подошёл вместе с отцом Иоанном, уже одетым цивильно. Тот перекрестился на огромное распятие, висевшее у нас на стене, и мы сели за стол. Отец Иоанн поначалу пытался поучать меня цитатами из Евангелия. Но, видя, что я, подхватывая их, продолжаю наизусть, махнул рукой, и мы принялись за вино.
      Мне было страшно находиться в такой непринуждённой обстановке с таким большим 'начальником' - посредником между Богом и нами, грешными. А потом вино сделало своё дело, и мы подконец, сидели чуть ли ни в обнимку, напевая псалмы царя Соломона.
      Но всё кончается, кончилось и наше свадебное застолье. Начались будни женатого человека. Поначалу мне казалось, что это невозможно - долго сохранять сексуальную верность одной женщине. Несколько раз я был очень близок к грехопадению, но либо случай, либо сам Господь Бог предотвращали это.
      То в сауне, где уже было готово свершиться грехопадение, гаснул свет, и приходилось вызывать электрика. А в сауне третий, тем более электрик, как известно, обычно лишний. То сильно перепивал в номере гостиницы, где был не один, и дама оставалась неопороченной, а я уходил с молитвами благодарности.
      Ну, а последний (может, и не во всей жизни, а только хронологически!) случай просто мистический. Одним словом, так сложились обстоятельства, что я оказался 'в койке' с одной старой (не в смысле возраста, а скорее давности знакомства) и очень темпераментной подругой. Причем я решил, что если мы бывали близки и раньше, то есть до моего венчания, то, вроде, и греха меньше. А в самый ответственный момент в этой самой койке я вдруг слепну на правый глаз.Совсем как злодей Савл, он же потом - праведный апостол Павел. Только он ослеп сразу на оба глаза, а я - на один, греха, было все-таки меньше. Моргаю, моргаю - проморгаться не могу. Темнота полная - как после выстрела 'световой пушки'.
      И вот вместо любовных утех - скорая офтальмологическая помощь в клинике, что возле площади Маяковского. Операцию на глазу пришлось делать, и теперь со зрением все в порядке. Со зрением- то все в порядке, а с мыслями крамольными - нет!
      Вот я все время недоумеваю - отчего ко мне несправедливость такая? Ведь Господь, еще при изгнании Адама и Евы из рая, обещал людям полную свободу действий. А ответ за все - лишь на Страшном Суде. Почему же меня, как малое дитя, Он постоянно курирует - туда 'низя', сюда 'низя'! За то - шлепок, за это - подзатыльник! То электрика в сауну пошлет, то слепоту в койку. Никакой жизни! Дал бы, как другим, возможность погрешить вволю, а там уже на Страшном Суде я бы 'оптом' за все отчитался!
      Но жизнь идёт своим чередом - не на сексе едином свет клином сошелся. Ушли с горизонта старые и появились новые ученики, а также книги, патенты, спортивные успехи. Уже в 64 года я выжимал вес, который не поднимал за всю свою спортивную карьеру - 140 килограммов. Никогда раньше я не писал и издавал в год по четыре книги, причём довольно сложные и объёмные. А недавно - было и такое. Следовательно, жизнь продолжается!
      Но, признаюсь - жизнь без грехов, особенно сексуального характера, достаточно скучна и однообразна. Хотя когда-то 'завязывать' с этими грехами надо! А о скучной и однообразной жизни и рассказывать-то неохота, потому, что речь тогда пойдёт только о непрерывных рабочих буднях. Почти как в скучную и однообразную эпоху социалистического реализма. Не то, чтобы сама жизнь стала совсем неинтересной - это не так, даже, может, она сделалась более целенаправленной и содержательной, что ли. Но и квантовая физика очень даже целенаправленна и содержательна - а попробуйте-ка выслушать повествование о ней без сна с храпом!
      Поэтому на венчании и свадьбе, как это сплошь и рядом делается в наших русских и даже 'ихних' - нерусских сказках, я и хотел завершить байки о своей жизни и 'подвигах'. Но, не тут-то было! Жизнь, как любил говорить 'отец народов', оказалась, действительно, богаче 'всяческих планов'!
 
      Любовь запоздалая, эпистолярная
 
      Прежде, чем запускать новую машину в серию, её надо обкатать. Ну, чтобы разные там недочеты выявить, подправить что-то. И вот я решил 'обкатать' свою рукопись в Интернете, чтобы потом публиковать книгу с учетом замечаний и пожеланий читателей. Разместил я мою рукопись в известной 'библиотеке Мошкова' (www.lit.lib.ru ), а также в литературном портале 'Лавровый Лист' (www.lllit.ru ), там же, где ранее размещал другие мои опубликованные художественные книги.
      Отклики читателей не заставили себя ждать. Они приходили мне по e-mail'у не только из России, но и с Украины, Германии, США и даже далекой Австралии.
      Владислав Мохов, бывший житель Тбилиси, а теперь австралиец, вспомнил почти все, описываемые в книге события, и почти всех, описываемых там, участников этих событий. Оказывается, мы учились с ним в одной школе, поступили в один институт, даже работали в одном здании, расположенном посреди поселка курдов. Письмо Владислава Мохова исполнено ностальгичаских воспоминаний о Тбилиси, о Грузии, о наших общих знакомых.
      Один из читателей, успешный московский бизнесмен, так расчувствовался, что притащил ко мне домой галлон прекрасного виски в красивейшем сосуде, и так как сам недавно бросил пить, возложил трудную задачу по опустошению этого сосуда на меня. Но, какие наши годы - справился и с этим, правда, не за один 'подход'.
      Профессор, и одновременно крупный бизнесмен из США, эмигрировавший ещё из СССР, позвонил мне и сказал, что из-за моей книги он на день не вышел на работу - не мог оторваться, пока не дочитал её до конца. Похожее письмо было от кандидата наук из Киева - он пишет, что как будто встретился со своим старым другом и единомышленником. Но все эти звонки и письма были от мужчин. Чтож, а представительницы прекрасного пола, так и остались равнодушными к моей жизни? Как бы не так!
      Письма одной из читательниц по имени Тамара настолько затронули мне душу, что я не выдержал, и поместил их в книгу, в сопровождении моих ответов на эти письма. Письма эти, касающиеся моей личной жизни, пришли в 'Лавровый Лист', и были размещены там, как и мои ответы на них. Но прежде, чем читать эти письма, я порекомендовал бы читателю снова заглянуть в книгу, в самое начало раздела 'Роковой клуб мукомола', где описана, казалось бы малозначительная сценка знакомства с девушкой по имени Марина, проживавшей в общежитии возле станции 'Подлипки'. Итак, письма:
 
      Дорогой 'Лавровый Лист'!
 
      Прочла размещённые в 'Лавровом Листе' книги Нурбея Гулиа, и, честно, была и восхищена и шокирована ими. Такого я раньше не читала. Особенно понравилась мне книга 'Любовная исповедь тамароведа', что ещё более усугубляется тем, что я тоже - Тамара.
      Но меня насторожила неясная национальная принадлежность автора. Например, на с. 24 книги он заявляет о себе:
      'Грузин - первый сорт! Мегрел называется, мы на Чёрном море живём, - хвастался я, хлопая себя кулаком в грудь, совсем как это делает самец гориллы, который живёт ещё несколько южнее'.