Статья занимала у меня не больше дня; изобретение - тоже, оформлением занимался Саша, заявки подавал я, в основном, с ним. Книгу 'Инерция' я писал около месяца, но много времени ушло на работу с редактором и художником. Отчёты по хоздоговорам - всё оптом писал примерно недели две. А остальное - это каждодневная жизнь и текущие заботы, победы и поражения. И не знаю, выдержал бы я такую моральную нагрузку, если бы ни сильнейшая релаксация с моими любимыми дамами! Будь она одной, хоть Мэрилин Монро, надоела бы тут же! Даже с моей любимой Витольдовной, которая скучать не давала, месяца не выдерживал, что в отпуске, что дома.
      Случилось в этом году так, что муж Маши должен был приехать в конце мая, и быть в Москве аж до конца августа (он брал отпуск обычно на лето). Тамара-маленькая отправилась в пионерлагерь, расположенный в селе Ивановское, что возле известной теперь своими водами и водками Черноголовки. Лику муж забрал в санаторий в начале июня. Оля в это же время отправлялась отдыхать с тётей и её семьёй. Тамара Ивановна, как обычно - на Чегет, и осталась в Москве у меня только мисс Витольдовна. Кстати, дочку она тоже отправляла в конце мая в пионерлагерь.
      А к тому времени почему-то моей мисс приспичило стать мисисс - 'Уж, замуж, невтерпёж - пишутся через - ж без мягкого знака' - как написано в учебнике по грамматике русского языка. Да и я стал подумывать - не жениться ли мне в очередной раз. Женщина она красивая, умная и хозяйственная, правда, стервозная немного, но это, решил я, с замужеством пройдёт. Поэтому, получив от дам тайм-аут как минимум на месяц, а как максимум - на три, я решил предложить Витольдовне вариант. Поживём, дескать, вместе июнь, а в начале июля поедем в Сухум, где я познакомлю её с мамой и детьми, как мою невесту. Я даже письмо об этом маме написал и показал Витольдовне. Она подумала, согласилась, и я переехал жить к ней.
      Что такое переехал? Забрал пару рубашек, всякую мелочь, рукописи - как раз портфель и набрался. Стали жить-поживать, но добра не наживать, ну почти, как муж с женой. Правда, иногда я видел кошмарный сон, и просыпался весь в поту от ужаса. Меня патологически пугал вариант, где я путаю дни недели и дам, 'приписанных' к этим дням. Но потом привык. А вот Тамара, так и не смогла привыкнуть спать вместе. Стоило мне во сне повернуться, или не дай Бог, всхрапнуть (вообще, мне никто об этом не говорил, кроме Витольдовны), как Тамара просыпалась и пыталась перейти в детскую комнату.
      Но это полбеды. А сама беда состояла в том, что я привык к определённому режиму сексуальной жизни, и этим замучил бедную Витольдовну. Как пелось в частушке времён кампучийской революции и коммунистического зверя-диктатора Пол Пота: 'Загребу, замучаю, как Пол Пот Кампучию!'. А, может, и не 'загребу', а как-то иначе, покороче, что ли, позабыл уже.
      Она сперва держалась из последних сил, а потом взмолилась.
      - Не могу столько! И как ты только раньше всю неделю воздерживался?
      Я объяснял непонятливой мисс, что я держался потому, что спал в постели один, а теперь, с такой красивой женщиной спать раздельно - преступление! Мы что, для того пожениться хотим, чтобы спать врозь? - задавал я Витольдовне провокационный вопрос.
      Раньше на отдыхе тоже возникла подобная проблема, но там Тамара целый день отдыхала, а вечером выпивала со мной, и была, в общем, на взводе. А тут - работа, да и выпивать каждый день она отказалась. У меня, конечно, был маленький резиновый баллончик, вместо кружки Эсмарха, на всякий 'пожарный' случай. Но Тамара стала буквально спаивать меня, чтобы я заснул и не требовал отдачи супружеского долга. Она плохо представляла себе режим жизни закалённого в питье и сексе хлыща, и чахла с каждым днём. Я оказался для неё, действительно, вроде Пол Пота для Кампучии.
      - Послушай, мисс, может, пойдёшь ещё раз на компромисс? - шутливо уговаривал я мою 'сожительницу' на очередное грехопадение.
      - Знаешь, если мисс часто идёт на компромисс, то он превращается у неё в компромиссис! - съязвила мне она моей же любимой присказкой.
      - Думаю, что это тебе не угрожает! - философски заметил я ей на это.
      - Что ты имеешь в виду? - взвинтилась Витольдовна.
      - Успокойся, совсем не то, о чём ты подумала! - парировал я, - ты же не идёшь на компромисс, вот тебе ничего и не угрожает! - лицемерно успокоил я разволновавшуюся мисс.
      Когда я решил брать билеты для поездки на отдых в Сухум, которые заказал заранее на начало июля, она мне позвонила на работу и сказала, неестественно скрипучим голосом:
      - Дождь идёт, плохое настроение, ты знаешь, я тут подумала, и решила (это было её любимым выражением), не поеду я с тобой в Сухум. Приходи вечером, забери свои вещи!
      Я, конечно же, ожидал эти слова расставания, но только после отдыха в Сухуме. Однако лучше разобраться сейчас, чтобы не портить лета на ругань и упрёки. Тем более - в Сухуме, при всех. Что ж, пришёл вечером, и сложил вещички.
      - Может, ляжем на прощание? - предложил я.
      Тамара возмущённо указала мне на дверь. Пожав плечами, я вышел.
      Дело в том, что, уезжая в Ивановское, Тамара-маленькая пригласила меня приехать к ней, уверяла, что там можно хорошо отдохнуть, и квартира на съём есть. Оставила 'маршрутку' - как доехать и дала телефон директора пионерлагеря, по которому можно до неё дозвониться. Вечером же, придя домой я дозвонился до Тамары-маленькой и сообщил, что хочу приехать. Она искренне обрадовалась и сказала, что завтра же 'забронирует' квартиру, вернее маленький частный домик.
      А утром, часов в восемь, раздался телефонный звонок. Звонила Витольдовна, просила срочно встретиться у метро 'Кунцевская'! Я был свободен, и через полтора часа уже стоял в назначенном месте. Тамара пришла нарядно одетая, хорошо причёсанная, 'причепуренная' и надушенная моей любимой 'Красной Москвой', где, как говорят, содержится мускус.
      Увидев её, почувствовав этот знакомый запах, я так непреодолимо захотел с ней 'у койку', что всё сжалось внутри, аж дыханье спёрло. 'Спокойно, спокойно, джигит, - сказал я себе, - не давай себя оседлать! Ты сделал выбор, и не мельтеши теперь, как цанцар!' (цанцар или цанцари - грузинское слово, означающее человека малодушного, слабовольного, необязательного, у которого 'семь пятниц на неделе', 'перекати поле' и тому подобное. Не могу даже подобрать точного русского синонима!).
      - Нур, сердце разорвалось на десять частей! - целуя меня, сладким, манящим голосом заговорила соблазнительница-Витольдовна. - Зря я тебя обидела, каюсь и беру свои слова назад! Давай сейчас пойдём домой, а потом поедем вместе в Сухум!
      У меня так засосало внутри, что в глазах потемнело от желанья. 'Вот она, сирена Одиссева, губительница мужиков!' - Твердил я самому себе. 'Улисс выдержал, а ты, мастер спорта, силовик, и подашься! А Тамара-маленькая, бесхитростная и простодушная, зря будет ждать тебя! Обещал ведь, а ещё мнишь себя европейцем!'.
      - Тамара, у тебя семь пятниц на неделе, а у меня - только одна! Я уже обещал другой женщине провести с ней лето. Конечно, после того, как ты мне указала на дверь. Не я нарушил слово, а ты. И тебя не я подвёл, не подведу и другую женщину, которой обещал!
      - Ах, ах, у тебя есть и другая женщина! - запричитала Тамара, - а я-то тебе верила!
      - Ни ты мне девственницей не досталась, ни я тебе нецелованным! - жёстко сказал я Тамаре. Будем хоть честны и верны слову. Я обещал поехать с тобой и поехал бы, но ты отказалась. Тогда я дал слово другой, и теперь сдержу его, если теперь она сама не пойдёт на попятную. Такова уж наша мужицкая доля!
      - А как же моё лето, мой отдых? Куда я поеду, ведь я уже вышла в отпуск! - проговорилась Тамара: она облегчила мне расставание.
      - Надо было думать, когда указывала мне на дверь! Чао, какао! - я 'сделал ручкой' и зашёл в метро. - Господи, спасибо тебе, что не дал мне смалодушничать!
      Этим же днём я прибыл в Ивановское через Черноголовку. Это сейчас мы знаем Черноголовку, как мощного производителя водки и газводы; а тогда тоже знали, но как посёлок весьма серьёзных физиков. Что-то они опасное для человечества производили, а что - не было дано знать простому народу.
      Мы встретились в детском саду, и Тамара пошла показывать мне наш домик. Домик принадлежал местному жителю - Витьке-горбуну, доброму, но сильно пьющему парню. Сдал он этот домик нам дёшево, а сам жил у какого-то приятеля. Комната в домике была одна, с койкой у печки, которую не топить было почему-то нельзя. Так что мы ночами просто плавали в поту от жары. Иногда Витька, уже сильно пьяный, приводил в домик своих друзей, и когда они допивались до положения риз, то оставались и на ночь. А нам приходилось перешагивать через валяющиеся на полу тела.
      Туалет был во дворе, и туда нужно было проходить мимо собачьей будки, где на цепи сидела большая и свирепая с виду собака. Её пасть, при натянутой как струна цепи, находилась в миллиметре от тела человека, проходящего в туалет. И именно этого миллиметра не хватало разъярённому чудовищу, чтобы задрать насмерть страждущего. Поэтому иногда человек так до туалета и не доходил - страх делал своё дело раньше.
      Но, несмотря на все эти страсти, всё было путём и весело. Сексуальный режим Тамару-маленькую, в отличие от Тамары-грозной, вполне устраивал. Не мешала даже жаркая печь, пьяные тела на полу, и свирепая собака. Тамара-маленькая всё воспринимала спокойно и как 'подарок от Бога' - 'Айнэ гутэнэ гебратэнэ ганц ист айнэ гутэнэ габэ фон Готт' - как любят говорить евреи на своём идиш.
      Я привёз с собой фотоаппарат с автоспуском; мы наводили его на нашу койку, закрепляли и фотографировались во фривольных позах. Они подчас были настолько новы и оригинальны, что я таких не встречал даже в спецжурналах. Приятно сейчас бывает взглянуть на эти фотографии и вспомнить молодость. Телосложение у обоих партнёров было тогда на зависть - будь это сейчас, наши 'фотки' можно было бы продавать любителям 'клубнички'.
      Купались мы в озере, вода в котором была хоть и прозрачной, но с рыжим оттенком. Наверное, присутствовали соли железа или что-нибудь подобное. Тамара совсем не умела плавать, и я научил её этому искусству, именно в этом озере.
      - Плыву, неужели я плыву? - удивлённо кричала Тамара, делая круги по озеру. Плавала она 'по-собачьи', но очень быстро, почти как ильфопетровский Скумбриевич.
      Я взял с собой в Ивановское томик Зощенко, и мы на полянке у озера читали книгу вслух, оглашая окрестности заразительным хохотом. Читаем так однажды, смеёмся и чувствуем, что потемнело как-то вокруг. Поднимаем взгляд - о, ужас! Над нами одни любопытные коровьи головы. Огромные, как 'мичуринские' сливы, глаза коров, вернее, молодых тёлок, с наивным любопытством уставились в книгу Зощенко - задние животные теснят передних, и рога 'ближних' коров уже начинают тыкать нам в бока. Слюна из их ртов капала прямо на страницы нашей книги.
      Тут я вскочил, схватил коврик, на котором мы лежали, и стал стегать им коров по любопытным мордам. Те же стали испуганно пятиться назад, и мы, освободившись из коровьего плена, быстро ретировались.
      Оказывается, мимо проходило стадо; коровы - животные любопытные, они заинтересовались, что там такого смешного нашли эти хитрые люди, и решили сами проверить. После этого случая мы в самых интересных местах книги тревожно поднимали головы, оглядываясь - нет ли вокруг любопытных рогатых тварей?
      На этой же полянке, мы иногда выпивали, приглашая в компанию подругу Тамары - Нину. Эта Нина, высокоинтеллектуальная худенькая женщина, была прирождённой спорщицей.
      Пасущиеся рядом коровы и их пастухи слушали обрывки наших с Ниной фраз: 'Монотеизм', 'нравственная парадигма', 'демиург', 'теософия': И другие, столь же непонятные, сколь совершенно бесполезные для коров и их пастухов, выражения. К общему знаменателю мы с Ниной никогда не приходили.
      И чему только могли научиться пионеры и пионерки, многие из которых были уже великовозрастными, от такой вожатой? Им лучше бы послушать про гигиену секса, а то все кусты вокруг были увешаны использованными презервативами. А тут, видите ли, 'нравственная парадигма'! Но вопросы секса для Нины были закрытой темой.
      Вот так отдохнули мы с Тамарой-маленькой, почти что до самого сентября. С ней было в меру весело, в меру сексуально, и в меру спокойно. Никаких коллизий, сцен, скандалов упрёков, запретов, нравоучений и других атрибутов сосуществования полов. Я 'подумал и решил' (прямо цитата из мисс Витольдовны!), что для жизни это не так уж плохо. Витольдовне бы поучиться такой толерантности!
 
      Кадры редеют
 
      В конце августа мы вернулись в Москву, где меня ждал целый ряд сюрпризов. Прежде всего, дома я нашёл Олю с мужиком, которого она представила 'своим другом Юрой'. Еврейская внешность, возраст - чуть постарше меня. Юра как-то саркастически поздоровался со мной, сказав что-то вроде 'премного наслышаны про вас'. Оля, наверное, выболтала! Но, испытав моё костоломное рукопожатие, Юра стал вести себя поскромнее.
      Оля наедине сообщила мне, что она будет жить у Юры, и освободит для меня квартиру.
      - Можешь встречаться здесь с кем хочешь! - разрешила она мне, - и, вообще, - Оля перешла на шёпот, - я планирую уехать жить за границу! Да, да, не удивляйся! Юра - еврей, я выйду за него замуж и уеду с ним в Израиль, а там - в Америку! Но у меня к тебе две просьбы, как к другу и бывшему мужу. Первая - напиши справку, что я, как бывшая жена, нахожусь у тебя на содержании. Не таращь на меня глаза - иначе наша советская власть будет судить меня за тунеядство, я же официально не работаю! Вторая просьба серьёзнее - я освобождаю тебе квартиру, поэтому собери мне, пожалуйста, денег на моё обустройство за границей. У тебя есть в запасе годик-полтора. Тысяч пятнадцать хватит, рублей, конечно!
      - Один доллар - шестьдесят копеек! - глубокомысленно напомнил я Оле официальный курс доллара.
      - Не надо, не надо! - возмутилась Оля, - на 'чёрном' рынке за доллар аж три рубля дают!
      - А на 'белом', то есть при выезде за кордон - меняют шестьдесят копеек на доллар, - настаивал я.
      - Господи, да не всё ли тебе равно, на сколько долларов я сумею разменять твои рубли! Чем больше дадут, тем лучше! - миролюбиво заключила Оля.
      Я согласился собрать денег, благо я уже откладывал все гонорары за книги, оплату за научную работу и изобретения. У меня на сберкнижке уже было тысяч двадцать рублей. Конечно, комнату в коммуналке, что была у Оли, можно бы 'купить' (то есть прописаться с уходом из неё бывшего жильца) тысяч за пять, не более. Но Оля для меня была близким человеком, я ей многим обязан, да и виноват изрядно перед ней. Итак, Оля исчезала с моего сексуального горизонта.
      Далее, позвонив Тамаре Ивановне, я узнал, что она привезла с собой из Чегета жениха, который живёт у неё. Но она пока твёрдо не решила (а может, это он не решил!), выходить за него замуж, или нет.
      - Прогоню - будем с тобой встречаться как раньше; выйду замуж - найду способ, как изменять мужу! - жизнерадостно сообщила Тамара. - А пока - беру 'тайм аут'!
      Но новость, которую я узнал в ИМАШе, была просто ужасной. Мне сообщили, что у Лики на море утонул муж - Владислав Ульянов. Это было ужаснее ещё и оттого, что опять сбылись мои слова, которые я сказал в своём 'особом состоянии'. И связь с Ликой, и гибель её мужа по собственной вине - всё было отражено в моих словах, произнесённых в присутствии Элика голосом Буратино! Я немедленно зашёл в отдел, где работала Лика, и едва узнал её. На её месте сидела осунувшаяся и, казалось, постаревшая женщина. Я чуть было не спросил её, где Лика. Она вышла, и мы уединились в закутке коридора.
      Лика заплакала и закурила, хотя я раньше никогда не видел её с сигаретой.
      - Ты всё знаешь? - спросила она меня.
      - Знаю, но не всё, - тихо ответил я, - жду твоих комментариев.
      - Итак, - вздохнув, начала Лика, - мы поехали в санаторий Министерства Обороны, что в Сухуме. Да ты, наверное, хорошо знаешь его? - я кивнул. - Владик прекратил приём анаболиков уже весной, страшно похудел, куда-то исчезли все его мышцы. Он начал 'чистку' организма, хотел снова стать полноценным мужчиной и человеком. Ты знаешь, как это происходит? - я снова кивнул. - Владик пил каждый день бутылку водки и много воды, а чтобы вывести эту воду, принимал мочегонное, причём в больших количествах:
      - А калий? - быстро спросил я.
      Лика горько усмехнулась.
      - Вот этого-то мы и не учли! И я хороша - кандидат наук всё-таки, должны же быть хотя бы элементарные познания в медицине! А Владик вообще советовался только со своими тупоумными 'качками'! У нас же все сведения о допингах за семью печатями! Начнёшь у врача команды консультироваться, а тебя сразу заподозрят, на партсобрание вызовут! Тьфу! - вспылила Лика. Вот так он и продолжал пить водку и много мочегонного. В туалет бегал каждые полчаса.
      И в Сухуме у него вдруг начались судороги - то ногу сведёт, то руку. Я ему массаж делала, видела как он хочет избавиться от свой беды. Купили 'но-шпу', судороги чуть поутихли. Обрадовались мы, что вроде всё как надо идёт. Я уже и водку вместе с ним пить стала, чтобы помочь ему.
      - Знаешь, - как-то в постели признался мне Владик, - а я ведь почти что изменил тебе с год назад. Пристала некая женщина, как оказалось, любовница одного профессора и бывшего спортсмена-штангиста. Пришлось лечь с ней в постель - она без ума была от моего тела. - Тебе, - говорит, - в подмётки не годится мой бывший! А когда коснулось дела, как я ни старался - ничего не вышло. Пришлось сказать ей, что жена у меня красавица, а она - не в моём вкусе. Боюсь, - говорит, - что она своему 'бывшему' всё расскажет, а он часто в твоём институте бывает. Пойдут гулять сплетни. Хотя бы уж скорее настоящим мужиком стать, всё сделаю для этого!
      - И тут я совершила ошибку - сказала, что знаю этого 'бывшего', и назвала твою фамилию, - призналась Лика. - А потом уже ошибку роковую - выпила, дура, и призналась, что была с тобой. А он только и спросил: 'Ну и как этот штангист в койке?' Я и сказала как.
      Посмотрел Владик мне так пристально в глаза и повернулся к стенке.
      - Может и прощу тебе это, когда опять мужиком стану, но только не сейчас! - прошептал он в стенку.
      - А назавтра пошли мы с ним на море купаться, ты знаешь, там пляж весь в спасателях и наблюдателях. Было десятое августа:- Лика всплакнула, и, утерев слёзы, продолжила, - плывём вместе, чувствую, Владик задыхается. Перевернулся он на спину, лежит, пытается отдышаться. Вдруг глаза его закатываются и тело как-то задёргалось. Я - к нему, голову поднимаю, чтобы не захлебнулся, ору благим матом, машу рукой. Помогите, мол, тонем!
      Подоспели спасатели, вытащили Владика на берег, начали откачивать, а воды в лёгких нет! Подошёл врач, посмотрел и говорит мне: 'Остановка сердца, мы бессильны!'
      - И всё, делай что хочешь! Как это ужасно - все отошли в сторону, оставили меня одну с мёртвым мужем. Сама, дескать, и разбирайся с ним. Поодаль отдыхающие купаются, в волейбол играют: Нет, не по-людски всё это! Как антилопы в Африке - лев только задрал одну из них, а остальным - хоть бы хны! В Москве подтвердили - остановка сердца из-за дефицита калия. Принимаешь мочегонное - принимай и препараты калия! Говорят, от этого много спортсменов погибает, футболисты прямо на поле мрут! Нет, чтобы везде кричать, писать об этом, - держат в секрете, у нас, мол, в СССР допингами не пользуются! - снова взвинтилась Лика. Так он и не простил мне измену с тобой! Что делать теперь? - снова заплакала Лика.
      - Молиться, а что ещё? - высказал я то, что думал. - Тогда и я скажу тебе, раз такое дело. То, что ты жена Ульянова, только раззадорило меня. Я узнал, что моя любовница Тамара переспала с твоим мужем, мы с ней и поссорились из-за этого. И то, что она была восхищена его физическими данными - тоже знаю, мир не без добрых людей, а Владик имел неосторожность проговориться друзьям. Но про его беду я впервые от тебя узнал. Правда, потом и Тамара подтвердила это.
      Конечно же, про моё 'особое состояние' и слова, произнесённые голосом Буратино, я не сказал.
      - Лика, ты молодая и красивая женщина, у тебя ещё всё впереди! - сделал я попытку успокоить её, - но знай, что 'чистка' спиртом и мочегонным обычно не восстанавливает утраченных мужских качеств. В лучшем случае прекращается лишь тяга к анаболикам - это же своего рода наркотик! Если бы это вернуло твоё душевное равновесие, я бы предложил тебе руку и сердце, - соврал я, - но знаю:
      Лика замахала руками, не дав мне закончить фразу.
      - Прошу тебя - о былом ни слова! Если хочешь - будем просто друзьями, но знай, что теперь мне очень тяжело тебя видеть, так что лучше:
      - Ухожу, ухожу, ухожу! - понял я намёк, а Лика вся в слезах пошла к себе в отдел.
      После этого случая я дал себе слово 'никогда, никогда:' не использовать мой страшный мистический дар - дар проклятия. Но, как говорится, заклялась свинья на помойку не ходить! Были ещё три случая, о которых мне хоть и тяжело вспоминать, но уж 'раз пошла такая пьянка, режь последний огурец!'. Вернее, три последних огурца. Случаи эти лишены какой-либо романтики - ревности, там, или измены, как вышеописанный. И вполне можно было бы не брать греха на душу. Но уж - что было, то было!
      Первый из них произошёл вскоре после гибели Владислава. Я встретился близ ИМАШа с друзьями - сотрудниками института. Прекрасно помню, где это произошло - у памятника Грибоедову на Чистых прудах. Там я и получил от них известие, что один хорошо знакомый человек, которому я доверял, подготовил 'смертельный удар', который намеревается нанести мне завтра на Учёном Совете института.
      Снова, как и раньше, закружилась голова, всё вокруг померкло, затихло, остановилось, я словно отодвинулся и откуда-то из-за пьедестала памятника Грибоедову услышал чужой и безучастный голос, исходящий из уст моего тела, стоящего в кругу друзей:
      - Не успеет. Сегодня же вечером разобьётся на автомобиле!
      Наутро я пришёл на работу с небольшим опозданием - помню, покупал полушубок, который для меня 'отложили' в магазине. И сотрудники с каменными лицами сообщили мне, что слова мои с точностью сбылись - поздно вечером человек тот попал в автокатастрофу, причём погиб не один. Я тогда испугался, чуть голоса не лишился, и вспомнил случай с Владиславом:
      Уже в начале девяностых годов в пятницу вечером вдруг звонит мне домой близкий человек, как говорится, 'друг номер один' (не хочу называть по такому случаю его имя-фамилию, он хорошо известен читателю из предыдущего), и сообщает следующее. Некий влиятельный, молодой и жёсткий человек, хорошо мне знакомый, подсунул ему такую 'свинью', что дальнейшее пребывание в нашей стране, то есть в СССР, становится для него если не опасным, то по крайней мере, бесперспективным. Услышав это, я понял, что могу лишиться одного из самых близких мне людей, да в результате и лишился, так как он уехал в США.
      Произошло опять то же, что и раньше: в бешенстве я ударил кулаком по столу и взревел в трубку: 'Да чтоб он сдох, гад:' - после чего, вспомнив прошлое, закрыл рот себе рукой, но было уже поздно. Наступили всё те же симптомы, и в тишине, полутьме и безвременье некто похожий на меня добавил, как потом мне рассказывал мой друг, 'электронным' голосом: 'от апоплексического удара!' Никогда раньше я этот архаический термин не произносил, но тем не менее в понедельник утром я узнал, что накануне наш недруг - молодой и внешне здоровый человек - умер от тяжелейшего инсульта.
      А о последнем случае я жалею больше всего. Потому, что не к чему было мне прибегать к столь сильному оружию за, в общем-то незначительный проступок ( а может и не проступок, а вынужденный поступок людей!). Но, вмешался наш родной, российский фактор - водка, и я считаю - преступление - было совершено.
      Лет пять назад я часто ездил в командировку в один большой город к востоку от Москвы. Там, на крупном бывшем 'военном' предприятии заинтересовались моими изобретениями и готовы были их внедрить на очень важном 'изделии'. Главным сторонником моего изобретения был сам руководитель предприятия, но и главный конструктор не отставал от него. Я только и слышал от них : 'давай, давай!'. Я и 'давал' - часто летал, превозмогая страх, на самом ужасном для меня виде транспорта - самолёте, работал день и ночь. Мы даже подружились друг с другом, часто выпивали вместе, каждый мой приезд ходили в шикарную сауну при предприятии.
      И вот, в последний мой приезд (а я ещё не знал, что этот приезд будет последним!) меня встретили особенно приветливо и ласково, особенно трогательно одаривали сувенирами и фотографиями нашей предыдущей встречи. И немедленно повели в сауну, так как прилетел я уже вечером. Там, как водится, выпили и даже фотографировались, прикрывшись, конечно же, полотенцами. А под конец запросто объявили мне, что моя тематика их больше не интересует, так как у них есть более выгодные предложения. Приезжать, конечно же, приглашали, но, увы, не по делу.
      У меня весь хмель вылетел из головы. Я быстро закончил банные процедуры, сказал, что завтра же вылечу обратно в Москву, и холодно откланявшись, ушёл. Уже у себя в номере гостиницы почал бутылку дарёной 'сувенирной' водки и, буквально, впал в бешенство. Потеряно время, труд, а главное - надежда. Ведь я верил, что в провинции будет легче 'внедрить' моё предложение, чем в столице. Тем более с такими влиятельными друзьями! Я достал подаренную мне фотографию, в ярости смотрел на весёлые, радостные, хмельные лица друзей, теперь уже бывших! И снова как бывало и раньше, впал в своё 'особое состояние', которое добром ещё никогда не заканчивалось. Все сдерживающие центры отключились, и я готов был на самое страшное.
      Прежде всего, я 'препарировал' фотографию, отделив себя и других - 'невинных' людей, от 'жертв'. Делал я это перочинным ножом, так как не нашёл ножниц. Долго, внимательно смотрел в лица людей, ещё не подозревавших, что им угрожает, и злодейски улыбался. Затем открыл в ноже шило и с удовольствием проткнул своим бывшим друзьям глаза. Губы шептали совершенно неведомые мне слова заклятий, но шептали складно и без ошибок. Наконец, я мелко порвал обезображенные шилом фрагменты фотографии и утопил их в унитазе, сопроводив напутственными словами. Затем, не переставая улыбаться, допил дарёную 'друзьями' водку, и лёг на постель. Наступило блаженное спокойствие, сознание правильно выполненного дела, долга, что ли.
      Я быстро заснул и утром встал в хорошем настроении. На первом же самолёте вылетел в Москву, моля Бога, чтобы он не наказывал меня за содеянное, и чтобы я поскорее приземлился в любимой столице, которая стала мне ещё дороже.
      В Москве я удесятерил свои усилия по реализации моего проекта и вскоре нашёл инвесторов в Германии. А года через полтора после последнего визита к моим бывшим друзьям, я 'зашёл' на сайт их предприятия, чтобы узнать, чем всё-таки они занимаются. И с удивлением обнаружил, что и директор, и большинство из руководства предприятия - новые люди. Я позвонил в секретариат, где мне сообщили, что руководитель скоропостижно скончался почти год назад, а главный конструктор тогда же серьёзно заболел, стал инвалидом первой группы, и уволился. А новый начальник привёл новую команду:
      Вот и всё! Страшно не хочется добавлять слово 'пока', Бог даст, на этом и закончится! И так список жертв достаточен, да и невинные пострадали - в том автомобиле, что разбился, например. Теперь если кто-нибудь меня 'доводит', то я просто тихо говорю ему: 'Бог с вами!' или 'Бог с тобой!'. А недавно узнал, что именно эти слова говорил Сталин людям, которые его 'доводили' ещё в 20-х годах. В 30-х он уже этих слов не говорил. Довели, видимо, окончательно:
      Мне осталось только рассказать, как ушли с моего горизонта Маша с Луизой. Муж-миллионер бросил-таки Луизу. Их общую большую квартиру он оставил себе, а Луизе купил однокомнатную в Бирюлёво. Спорить с таким 'крутым' мужем опасно, вот Луиза и уехала на громадное расстояние от Красногорска. К Маше она почти перестала приезжать. Так распалась наша весёлая троица:
      С Машей я продолжал ещё некоторое время встречаться, но встречи эти были лишены прежней остроты и новизны. А вскоре они и вовсе прекратились - Маша нашла себе 'молоденького мальчика' (так, по крайней мере, она сама мне сообщила) - студента. Маша довольна, студент, по её словам, тоже. Вот так студенты сменяют профессоров на их 'посту'! Что поделаешь - диалектика!
 
      Жизнь моногамная
 
      Вот так к зиме 1982 года я остался в несвойственной для меня моногамной связи не только с одной-единственной Тамарой, а именно с Тамарой-маленькой, но и вообще с женским полом. Поэтому на встречу Нового Года, ни на какой 'подлёдный' лов рыбы я не поехал. Тамара-маленькая постоянно интересовалась моими планами на этот счёт, но я успокоил её. Зима, дескать, тёплая и лёд на нашей реке не установился.
      Оля 'выбыла' с Таганки, а мы Тамарой (буду называть её только по имени, так как других Тамар у меня уже просто уже не осталось!) стали жить там вместе. Это, разумеется, было удобнее, чем постоянно разбираться с пьяной старухой и её нерусскими собаками, цыганом-зятем, полупьяной дочкой и другими соседями Тамары. Включая красивую Людмилу, несостоявшаяся любовь с которой вернула меня снова к Тамаре.
      На встречу Нового Года Тамара 'достала' (не забывайте эру постоянного дефицита!) две бутылки вкуснейшей брусничной наливки. Это, конечно, помимо традиционного шампанского. 31 декабря вечером я заглянул в почтовый ящик и, помимо пары поздравительных открыток, нашёл письмо с конвертом издательства 'Детская литература'. Я туда ещё месяца два назад сдал свою рукопись книги 'В поисках энергетической капсулы', и ждал решения на неё. Уверенный в том, что под Новый Год мне могут прислать только положительный ответ, я вскрыл конверт и огорчённо прочёл отказ. По каким-то мифическим причинам издательство отказывает в публикации книги, которую само же заказывало! Взбешённый я разорвал письмо на мелкие кусочки и стал топтать его. А тут Тамара довершила мой 'кайф'.