Мы ещё лежали в кровати, когда прозвучал звонок в дверь. Оля, чертыхаясь, встала и отворила; через минуту она вошла в комнату и хмуро бросила мне:
      - Это к тебе - Тамара Фёдоровна!
      Я не поверил - ведь Тамара никогда не бывала на Таганке. Накинув халат, я вышел за дверь - Тамара почему-то никак не хотела заходить в квартиру. Наконец, она согласилась зайти и присесть на кухне. Я присел рядом, а Оля зашла в комнату. На лице Тамары было выражение высшей степени презрения, как у Станиславского в его мимических портретах.
      - Я только что из Расторгуева, - медленно цедила она, - там горячий чайник, мокрые зубные щётки, женские следы на снегу до туалета - какая-то 'киска' шла в туалет и обратно! Кого приглашал на дачу?
      Я внимательно слушал Тамару, уверен был, что и Оля слышала её слова.
      - Оля! - крикнул я, и послушная жена явилась передо мной, 'как лист перед травой', - где я был ночью?
      - Как где, - ответила Оля, - дома, разумеется!
      - А вот Тамара утверждает, что я был в Расторгуево, да ещё с какой-то 'киской'! А я тем временем спал у себя на квартире, в маленькой комнате, - подчеркнул я, чтобы Оля не перепутала, что следует говорить.
      - А кто же тогда был в Расторгуево? - допытывалась Тамара
      - Хорошо, - сказал я, - давай поедем в Расторгуево и там на месте разберёмся!
      Мы собрались, и к неудовольствию Оли, уехали. Пока мы ехали, шёл сильный снег. А Тамара всё переживала, что следов 'киски' не будет видно. Но она ошиблась. На участке действительно отчётливо были видны следы киски, но без кавычек, натуральной киски, от дверей в сторону туалета.
      - Вот следы киски - милого животного, вот чайник - он холоден, а вот - зубные щётки, - они сухи! - констатировал я. - Где 'вещдоки'?
      Под натиском этих доводов Тамара сдалась. К тому же, она устала. Мы разделись (сняли верхнюю одежду), выпили вина, которое взяли по дороге. Потом снова разделись (на сей раз основательнее) и помирились действием.
      Так мы мирились и отдыхали весь субботний день и в воскресенье до вечера, а вечером доехали до Курского вокзала, где я и посадил Тамару на Курский поезд 'Соловей'.
      Домой я пришёл совершенно обессиленный. Но я был виноват перед Олей, и эту вину пришлось тоже заглаживать:
 
      Наука
 
      Может создаться впечатление, что я всё время только пьянствовал и тесно общался с дамами. Уверяю вас, это совсем не так! За время после защиты докторской вышли десятки моих статей, в основном в соавторстве с Моней. Я уже защитил докторскую, теперь наступал черёд Мони, а у него трудов было недостаточно. Вот мы и навёрстывали упущенное. Было также получено около сотни авторских свидетельств на изобретения. Всего их у меня около трёх сотен, а данный период был самый плодотворный. До защиты докторской я выпустил всего одну монографию, правда, первую в мире по инерционным аккумуляторам. А уже после защиты вышли книги: 'Инерционные двигатели для автомобилей' 'Маховичные двигатели', 'Накопители энергии', 'Инерция', 'Инерционные устройства в технике'. И всё в хороших издательствах: 'Машиностроение', 'Наука', 'Транспорт', 'Знание'. В один год вышли даже две книги в разных издательствах, но с одинаковым названием - 'Накопители энергии'. Одну из них я издал под псевдонимом - 'Н. Маховичный'. Весь юмор в том, что в ней я сурово полемизировал с вышедшей чуть раньше моей же книгой без псевдонима. И мне часто потом приходилось слышать: 'А Маховичный считает, что это не так!'. Тогда я уверял оппонентов, что Н. Маховичный уже переменил своё мнение. 'Откуда вы знаете?' - удивлялись 'Фомы-неверующие'. 'А потому, что Н. Маховичный - это я и есть!' - и показывал квитанцию, где гонорар за книжку Н. Маховичного был выписан на моё имя. Большинство из этих книг было, затем переведено на иностранные языки и издано в Европе.
      Но особенно дорога мне моя научно-художественная автобиографическая книга 'В поисках энергетической капсулы', где я описываю свой поиск и разработку супермаховиков. Сто тысяч экземпляров книги были раскуплены мгновенно, и её переиздали таким же тиражом в 'подарочном' варианте - с шикарной обложкой, в цвете, с художественными фотографиями и т.д. Немцы перевели её на свой язык и издали в Германии.
      Благодаря этой книге я завязал с немецкими специалистами и бизнесменами тесные отношения. Более того, по этой же причине у меня появились в Германии друзья - супруги Саша и Лена. Несмотря на разницу в возрасте, они теперь одни из самых близких моих друзей.
      Так что, если человек - выпивоха и повеса, то это ещё не означает, что он - бестолковый. Но я, пожалуй, даже зря начал об этом разговор, так как конца он не имеет.
      Можно проводить тысячи примеров, когда выпивохи и повесы оказывались великими музыкантами, художниками, поэтами, учёными и даже политическими деятелями. Куда же уж дальше - великими спортсменами, чемпионами мира и Олимпийский игр. И не только шахматисты (Алёхин, например), но даже и штангисты, что кажется совершенно немыслимым.
      Я был знаком с одним из таких, величайшим спортсменом-самородком, выступавшим в среднем весе в 60-е годы прошлого века. Не называю его фамилии, чтобы не оскорблять его памяти - его уже нет с нами. Все, кто имел когда-то какое-нибудь отношение к тяжёлый атлетике, знают и помнят, кто был в эти годы чемпионом мира и Олимпийских игр в среднем весе. Он 'бил' знаменитого американца японского происхождения Томми Коно, бывшего, кстати, моим кумиром. Я видел этого нашего великого спортсмена в Сухуми, где он был на сборах. Он днём тренировался, а вечерами крушил ларьки и другие мелкие постройки на берегу моря, как будто они были картонными. Да и людям лучше было не попадаться на его пути. Меня-то он не трогал, как 'своего' (не подумайте дурного, я имею ввиду - штангиста), а кое-кому перепадало как следует. Это был человек-скала! Сибиряк, бывший золотодобытчик, он добыл максимум золота на соревнованиях. Но вино всё-таки погубило его.
      В то же время, сколько людей совершенно непьющих, верных мужей и точных исполнителей - поразительно бестолковых! Я уже не говорю об их творческих возможностях. Но сам я, будучи заведующим кафедрой, предпочитаю иметь в коллективе непьющих, морально устойчивых сотрудников и преподавателей, чем талантливого пьянчужку и аморальщика! Знаем мы таких не понаслышке!
      В конце 70-х годов я заметил среди своих студентов талантливого юношу и стал давать ему задания. Особенно хорошо получалось у него написание заявок на изобретения. Звали студента Сашей, фамилия была Серх. Так мы с ним получили авторские свидетельства на несколько десятков изобретений в области маховиков и приводов к ним.
      А начали с оригинальной маховичной катапульты (для разгона самолётов с авианосцев и тому подобного), и назвали изобретение 'Средство для разгона масс'. Потому, что действительно разгонялась какая-то масса - самолёт, ракета, просто груз и так далее. И на это изобретение пришёл запрос из: КГБ. Оказывается, там решили, что это средство для разгона масс: народных. То есть вышедшей на демонстрацию толпы, вроде водомёта. Но пришлось разочаровывать 'товарищей' с Лубянки.
      С Сашей мы скоро сошлись характерами. Он часто приходил ко мне домой, мы занимались наукой и нашими изобретениями. Ну, и 'обмывали' свои успехи. Несмотря на разницу в возрасте - ему было около двадцати, а мне - под сорок. Вскоре и мой младший сын Леван, закончив службу в армии, приехал в Москву, где я устроил его на ЗИЛ, как тогда говорили 'по лимиту'. Леван часто бывал на кафедре и сумел покорить сердце нашей молоденькой красивой сотрудницы - Наташи. Они вскоре поженились, а Леван поступил учиться в наш институт на вечернее отделение. Работал он на ЗИЛе шофёром.
      Леван был рослым, сильным и красивым юношей. Левану была не очень понятна моя дружба с его ровесником Сашей, и я 'признался' ему, что Саша - мой внебрачный сын. Дескать, с маменькой его гулял, ещё будучи на студенческой практике в Москве, что совпадало по времени. Позже, когда Леван, да и я сам, познакомились с Сашиной мамой, она оказалась лет на десять старше меня. Леван высказал сомнение в моём отцовстве Саши, но я пояснил, что мне было 19, а ей 29, а это почти одно и то же.
      Мы с Сашей вместе ходили в спортзал, даже выезжали в отпуск на отдых. Он с отличием окончил институт; я его взял к себе в аспирантуру и сделал его моим заместителем по всем кафедральным и научным делам. Саша был интересным высоким блондином с высокомерным видом и поведением. Все студенты от него бежали ко мне, пытаясь получить поблажки. Но Саша перехватывал их по дороге и 'карал' двойками, приговаривая:
      - Нурбей Владимирович добрый, а я вот - злой, злой! - и расправлялся с молодыми бездельниками.
      С Сашей мы впервые начали заниматься вариаторами и бесступенчатыми передачами, очень перспективными для автомобилей. Но и супермаховики мы не 'забрасывали'. На людях Саша со мной был на 'вы', ну а 'тет на тет' (как любили говорить в Тбилиси), тем более в застолье, он переходил на 'ты'. И иногда критиковал сурово, в основном, за мягкотелость. Это меня-то - и за мягкотелость! Можно только представить каким жёстким человеком был он сам.
      Но основная научная работа и тесные взаимоотношения с Сашей ещё впереди. А пока не будем забывать, что идёт ещё поздняя весна 1979 года.
 
      Второй развод. Жизнь продолжается
 
      Моня, наконец, развёлся с женой, но свободным так и не стал. Капа звонила ему на работу, требовала немедленно явиться домой по той или иной причине. И тот 'поджав хвост' бежал, куда ему велели. Оля с Моней начали подрабатывать на аудиторской работе; сейчас эта работа так называется, а в те времена они просто проводили ревизию бухгалтерских документов и их списание. Бухгалтерскую макулатуру вывозили грузовиками. Какое право они имели на эту деятельность - не знаю, вероятнее всего его не было, но зарабатывали прилично. Даже Сашу брали себе в 'подмастерья', но потом я запретил уродовать студента.
      Работа, а вернее 'халтура', снова сблизила Олю с Моней, и в мае месяце Оля объявила мне, что едет отдыхать с Моней на всё лето. Сам Моня при этом трусливо прятался от меня, заявив по телефону, что если я разрешу, то они едут, ну, а если нет - так нет! Кстати, телефон нам к тому времени поставили, чему мы с Олей были страшно рады.
      Мне не жалко было отпускать Олю - ничего нового или вредоносного Моня с ней сделать не мог бы. Но страх, что бестолковые в сексуальном отношении мои друзья могут 'заделать' ребёнка, покоя мне не давал. Ещё бы - ребёнок будет считаться моим, если даже будет рыж, светлоглаз и странноват, как Моня. И я высказал свои опасения Оле.
      - Тогда давай разведёмся! - просто предложила она.
      Меня покоробило её легкомыслие: то уверяет, что любит больше всех на свете, а то - давай разведёмся! Но предложение Оли мне понравилось своей полезностью; тем более, она заявила, что про развод мы никому не скажем. У меня создалось впечатление, что моим друзьям так хотелось поскорее умотать на море, что они на всё были готовы.
      Моня сопровождал нас в ЗАГС, куда мне просто неудобно было показываться. Там была молодая и красивая начальница ЗАГСа - Марина. Она с такой симпатией отнеслась во время бракосочетания ко мне, что не хотелось огорчать её разводом. В результате Оля с Моней буквально втащили меня, сопротивляющегося, в приёмную к Марине, как раз тогда, когда она выходила из кабинета.
      Оля была, естественно, не в свадебном платье, а в разодранном джинсовом костюме и кепчонке. Моня тоже был в своём обычном виде - мятых брюках и ковбойке с брезентовым рюкзаком за спиной. В рюкзаке было всё - книги, рукописи, плащ на случай дождя, продукты, которые попадались ему по дороге, и которые без особой очереди можно было купить. Всклокоченные рыжие волосы и безумные глаза гения довершали портрет Мони. Моню часто 'брали' на улице и тащили в вытрезвитель, хотя он был 'трезв, как стёклышко', или 'сухой как лист'.
      Марина тут же узнала меня и спросила, что нам надо.
      - Вот, на развод меня ведут! - пожаловался я.
      - Хорошо, заходите ко мне, - огорчённо пригласила нас Марина, - а этому что здесь надо? - и она сердито указала на Моню. Тот тут же выскочил за дверь, чуть ни прищемив свой рюкзак.
      - Рассказывайте, в чём дело? - предложила Марина, усадив нас перед собой.
      Оля стала возмущённо рассказывать, что я целые дни пьянствую и даже: На это 'даже' я поднял кверху палец и спросил Олю:
      - И мне тоже можно рассказать про твои 'даже'?
      Оля мотнула головой и продолжала.
      - Хорошо, обойдёмся без 'даже'. Он не даёт мне свободы действий, не пускает меня:- и она осеклась.
      - Куда не пускает? - ехидно переспросила Марина.
      - На море с этим рыжим другом! - выпалил я.
      Оля укоризненно взглянула на меня.
      - Оля, ты же знаешь, что я всегда рублю правду-матку! - испуганно оправдывался я.
      - Про матку бы помолчал! - презрительно бросила мне Оля, - а что, я не имею права ехать на море с другом без каких-нибудь грязных намёков? - обратилась она к Марине.
      - Эх, а я полагала, что вы - серьёзные люди! Особенно вы, Нурбей Владимирович, вы произвели на меня такое солидное впечатление! Все сейчас разводятся, вот и я - начальник ЗАГСа, и представляете - тоже развожусь!
      Я посмотрел на красивую, умную, добрую Марину и осторожно, 'по-еврейски', спросил:
      - И как скоро вы будете свободным человеком?
      Мой вопрос взорвал Олю.
      - Что, теперь Марине хочешь жизнь испортить? Вы, Марина, не верьте ему - такой алкаш, такой кобель, а подходит культурно, как Дон Жуан какой-нибудь!
      Марина тихо хохотала, закрыв лицо руками. На крики Оли Моня открыл дверь в кабинет и оглядел всех безумным взглядом. Марина захохотала в голос, уже не прикрываясь.
      - Всё ясно! - констатировала она, - с вами бесполезно говорить о супружеском долге, о браке, о семье; вы живёте на каком-то своём облаке, и у вас свои законы! Заходите, - она написала дату на бумаге, - и я вас разведу. Всё!
      Мы развелись и Оля взяла назад свою девичью фамилию, - ей не нравилось, когда все спрашивали у неё: 'А какая у вас нация?'.
      Развод отмечать на Останкинской башне не стали, ну, а дома выпили втроём прилично. Моню на радостях развезло больше всех, и он стал требовать, чтобы сегодня Оля легла с ним. Я не возражал. Но Оля огрела его, как и меня раньше, гегелевской 'Феноменологией духа' по голове, отчего Моня мгновенно поумнел и улёгся на узкую тахту. Ну, а мы с Олей, по привычке - на наше брачное ложе.
      Моня взял отпуск за несколько лет (он все последние годы не брал отпусков, гулял неделю-другую, просто не являясь на работу), и они уезжали на целый квартал - июнь, июль, август! Мне сказали, что будут звонить и рассказывать, где и как они отдыхают.
      Я проводил 'мою семью' на поезд, отправляющийся с Курского вокзала, мы ещё выпили в их двухместном купе (видать, подхалтурили прилично!), и грустный пошёл домой. Время было дневное, но я выпил, и делами заниматься не мог. Сижу так дома у телефона, брошенный молодой женой, которая, не стыдясь меня, уехала на море с любовником, и от мыслей этих чуть не плачу.
      - Лора? - задумываюсь я, сняв трубку, - нет, там уже всё кончено! Галка с Нинкой? - хорошо бы, да воспоминания страшные - охота ещё один инсульт заработать? Тамара 'маленькая'? - нет после всего, что произошло, мне туда хода нет. А почему именно 'маленькая'? Почему не обычная, то есть мамонтовская Тамара Ивановна. Тут даже в Курск ехать не надо!
      Звоню во ВНИИторгмаш, с замиранием сердца жду ответа. И вдруг родной, низкий, необычайно красивый и сексуальный голос спрашивает: 'Вам кого?'.
      - Томуля, ты простишь меня? - как можно жалобнее пролепетал я.
      - Нолик, Ноличка! (она так иногда меня называла) - радостно прокричал голос на том конце провода, - да нечего нам прощать друг другу! Все хороши - кого не вороши! Где встретимся?
      - Давай на Таганке, у входа в театр. Но ты не бойся, я тебя туда не поведу, там поблизости другой театр есть - двух актёров! - ответил я ей загадкой.
      Договорились на пять вечера. Я сбегал в магазин, принёс чего надо. Прибрал брачное ложе, да и вообще в квартире. Потом уже вспомнил, что этого нельзя делать, пока уехавшие не доберутся до места. А если бы они во Владивосток поехали бы, то что, неделю сидеть в грязи? - разозлился я и решил, что все эти приметы - туфта. Но оказалось, что не совсем.
      Стою я у театра на Таганке и размышляю - что за лапшу повесить на уши Тамаре. А потом решил - говорить только правду, ведь я же не профессиональный лгун. Тем более Тамара - свой человек, она всё поймёт и простит!
      И вот из дверей метро выскакивает улыбающаяся Тамара и близорукими глазами в очках ищет меня. Я машу ей рукой, она перебегает дорогу, и мы встречаемся. Целую её, и ощущаю далёкий знакомый запах волос, кожи, вкус губ. Это же всё моё, родное! Это её голос - один из миллионов! Почему же моей женой была не она, а другая?
      Странная штука - жизнь: человек предполагает, а Господь располагает! Вот я был законным мужем совершенно другой женщины, а теперь она катит в поезде с моим лучшим другом! Но тут я вспомнил признание 'моего лучшего друга' Мони о совращении его Тамарой Ивановной и вернулся на Землю.
      А на земле, на моей родной Таганской земле, рядом со мной - моя самая большая любовь! И мы бодрой походкой зашагали к Дровяным переулкам, где находился мой, заметьте, мой дом!
      Тамара с интересом наблюдала, куда это я её веду, но вопросов не задавала. Но когда я открыл ключом входную дверь и впустил её в просторную квартиру, она не удержалась и спросила: 'Чья это квартира?'
      - Моя! - гордо ответил я.
      Тамара молча включила свет и стала осматривать помещение. Внимательно посмотрела на широченную кровать в алькове, на рисунки, висящие на стенах. Фотографии не было ни одной, а рисунков - много. Здесь же не фотограф живёт, а художник! Рисунки были карандашом и пастелью; а изображён на них был один и тот же человек - я. В задумчивой позе, в плавках и со штангой, с рюмкой вина, а также замечательный динамичный рисунок, где я пляшу лезгинку с кинжалом в зубах под музыку Мони. Сам Моня с невероятно хитрой улыбкой и копной рыжих волос, как рыжий Мефистофель, играет на пианино дикую мелодию. А я уж под неё выплясываю! Всё, как и имело место быть в жизни!
      Тамара, конечно же, узнала Моню, и удивлённо спросила, кто всё это рисовал.
      - Художника приглашали, - уклончиво ответил я, - Водкина-Опохмелидзе по фамилии.
      - А не Сутрапьяна или Стограммовича? - продолжила Тамара, хорошо зная притчу про хмельные фамилии, - а может, японца Токанава-Тояма?
      Тамара осмотрела большую кухню, ванну в которой поместился бы сам 'дядя Стёпа', а заодно и умылась.
      - Соловья баснями не кормят! - провозгласила Тамара, садясь за стол на кухне, - наливай, если есть что!
      - Ты забыла украинского художника Наливайко, - напомнил я, разливая вино по стаканам.
      - За любовь после брака! - провозгласил я, и выпил свой стакан.
      Тамара отпила свой стакан и недоумённо спросила: 'Ты что, ещё второй раз не женился?'
      - Обижаешь, я уже и со второй женой успел развестись! И вот, живу здесь, работаю в вузе в Москве.
      - А я ещё не развелась! - вздохнула Тамара, - и я, в свою очередь, прикусил язык.
      - За кем же ты замужем, за Бусей? - высказал я единственно возможный вариант.
      - Держи карман пошире! - евреи со своими жёнами не разводятся, - за Лёшей-алкашом я замужем. Помнишь такого?
      Я аж рот раскрыл от удивления.
      - Чего удивляешься? Ты, что ли, сам по большой любви женился? Тогда почему так быстро развёлся? Да и вообще, может ли у тебя быть настоящая любовь к кому-нибудь, кроме меня?
      - Нэт, нэ можэт, нэ за что! - переходя на кавказский говорок, решительно выпалил я.
      - Вот и ладушки, - примирительно сказала Тамара, - мне тоже надоело в Мамонтовке жить и в туалет зимой за сто метров бегать! А так я вот разведусь, как ты, и квартиру в Москве получу. Потому, что наш с Лёшей дом на снос назначен!
      - Тогда пьём за любовь до брака, имея в виду нашу с тобой большую любовь и, возможно, брак в будущем! - поправился я.
      - Тогда компромиссный тост - за любовь вместо брака! - предложила Тамара, и мы дружно выпили.
      Посидели мы неплохо, а потом отлично полежали на широком, нашем с Олей брачном ложе.
      Вечером позвонил Ося, как обычно по научным вопросам. В разговоре с Осей мне в голову пришла практичная мысль. Я спросил Осю о его планах на лето. Он, конечно же, ответил вопросом на вопрос: 'А что?'.
      - А ничего, хочу поехать с подругой летом в Киев, жилья не найдётся?
      - Для вас - всегда пожалуйста! - обрадовался Ося, - летом я в Москве - осенью защита диссертации! Вы зайдите к родителям, они выдадут вам ключ от моей квартиры, я им позвоню. Вы - мой лучший благодетель и друг, родители молятся на вас!
      Тамара была рада моему предложению съездить в Киев, она оказывается, там никогда не была. Мы с ней жили на Таганке до начала июля, а когда я вышел в отпуск, то мы поездом выехали в Киев. Нас приветливо встретили родители Оси (он, конечно же, сказал, что Тамара - моя жена), и выдали ключи от квартиры Оси.
      Время мы в Киеве провели отлично. Побывали в Лавре, со страхом ходили по её подземным ходам с размещёнными там мощами святых. Были в знаменитой Владимирской церкви, расписанной Васнецовым, где на главных вратах изображён князь Владимир в плаще с орнаментом в виде множества свастик. Купались и загорали на Днепре в любимом мной Гидропарке и жарили шашлыки в Колыбе. А ещё - тренировались на стендах, воздвигнутых самодельщиками на берегу Венецианской протоки за мостом. Про эти стенды потом, уже без Володи Соловьёва, мы снимали очередную передачу 'Это вы можете'.
      И, конечно же, посетили знаменитые 'Курени' - ресторан на берегу Днепра, где мы сидели в курене с высокой конической соломенной крышей и смотрели на Днепр.
      Так вот, посидев в этом курене за одним столом с парой, возможно тоже выдающей себя за супругов, мы познакомились настолько близко, что покинули ресторан, обменявшись партнёрами.
      В эйфории я бродил со своей новой дамой по тропинкам днепровского склона и целовался с ней. Только почти через час мы вспомнили о наших любимых и принялись искать их. Нашли-таки их возле шоссе, сидящими и целующимися на пне.
      Куда бы делась Тамара без ключа от квартиры в незнакомом городе - ума не приложу! Но это её не волновало, она сидела себе на пне и целовалась! Ну, взял бы её, допустим, этот парубок к себе на ночь (в чём я сильно сомневаюсь!), но ведь потом Тамара домой не попала бы, ибо адреса не знала! А я что бы с моей новой партнёршей делал, тоже не знаю! Да знаю, конечно, но разве это дело, когда твоя баба пропадает с кем-то?
      В Москву мы вернулись в отличном настроении и хорошей форме. Тамара выглядела лучше, чем когда-либо раньше или позже. Мы пригласили Бусю на Таганку, он сперва ворчал опять что-то типа: 'Одной семьёй живём:'. Но потом он восхищённо оглядел Тамару - загорелую, стройную, отдохнувшую, в белом шёлковом платье, очень шедшем ей, и ревниво бросил:
      - У хорошего хозяина, видать была, если расцвела так!
      - Да уж, обслуживали по первому классу, не то, что некоторые! - начала было лезть на рожон Тамара, но я замял разговор по-кавказски:
      - Обижаешь, дорогой, не для себя - для друга старался! - и я протянул обе руки к Бусе.
      Посмеялись, выпили; Буся похвалил меня за 'обратный' переезд в Москву и пожелал успехов. Он был очень огорчён провалом своей докторской в ВАКе и никак забыть про это не мог. На работе он стал раздражительным и агрессивным. И вскоре с ним поступили так же, как со мной в Тбилиси - не избрали по конкурсу. Буся был шокирован таким предательством коллег, но вскоре оправился и перешёл на работу в вуз. Там и успокоился.
      Вуз - это золотое дно для умных людей. В НИИ можно до пенсии прослужить полным нулём и никто этого не заметит, а в вузе-то твоя дурость тут же, после первой лекции будет оценена студентами. Умному в вузе - раздолье, свобода творчества, общение с молодёжью! О чём думают головастые люди, идущие работать в НИИ, а не в университеты - ума не приложу!
 
      Тамара - Оля - Тамара
 
      В начале сентября Оля с Моней приехали с отдыха в Москву. Прибыли они утром, и мы с Тамарой были дома. Оля, ещё не видя Тамары, уже была 'на взводе', она покрикивала на Моню, а тот виновато суетился. Первым увидел Тамару Моня, он обрадовался ей, и они расцеловались. А тут вступила Оля:
      - А это ещё кто такая?
      - Давайте познакомимся, - предложил я, - Оля - любовница Мони, Тамара - моя любовница; остальные знакомы друг с другом достаточно близко!
      Оля заворчала, но крыть было нечем. Я отозвал Олю в сторону и шёпотом сообщил ей, что Тамара временно поживёт со мной в маленькой комнате. А Оля, как я понимаю, будет жить с Моней в большой, или переедет к нему:
      - Неправильно ты всё понимаешь, - перебила меня Оля, - я с Моней поссорилась, в лучшем случае мы будем просто знакомыми. Я полагала, что мы с тобой будем жить, как и раньше, только без регистрации. Но теперь мне надо заниматься другими делами:
      Оля всхлипнула и сквозь слёзы сообщила, что она беременна.
      - Успокойся, от Мони! - сказала она, видя, что у меня глаза вылезли на лоб. Мы устроились в Сочи в гостинице, - рассказывала Оля, - и этот чудак на букву 'м' выдавал меня за своего сына-школьника. В гостинице поверили и поселили нас в одном номере. Тогда в Сочи у нас всё ещё было в порядке. А потом мы морем переплыли в Одессу, вернее, в Ильичёвск к Феде, и там уже я поняла, что залетела. Подождали ещё месяц, думали, может быть обойдётся, но нет - всё ясно, залетела! Советуюсь с Моней, оставим, говорю, первый раз, всё-таки. А он наотрез - ни в коем случае, иначе утоплюсь в море! Делай аборт - и всё! Так и порешили, поэтому я скоро лягу в больницу!
      - Каким же я оказался предусмотрительным! - мысленно похвалил я себя, - что развёлся. Иначе Оля обязательно родила бы, и я, 'средний по величине рогатый скот', всю жизнь:Как татары - мудрый народ, говорят: 'Пять минут сигарга - на всю жизнь - каторга!'.
      Моня как-то засуетился и быстро ушёл, а мы отметили приезд Оли. Женщины быстро подружились, и к вечеру мы вместе пошли гулять по набережной Яузы, что была в пяти минутах хода. Оля, ложась спать, постелила себе в маленькой комнате на узкой тахте, а нам разрешила спать на широком брачном ложе (на котором собственно, я сплю и по сей день, но только совсем с другой Тамарой).
      Скоро Оля легла в больницу, ей сделали аборт, но как-то неудачно, или что-то там обнаружили, поэтому задержали в больнице ещё на месяц. Мы с Тамарой регулярно посещали Олю в её палате, куда тайком приносили вино. А женщины из излишков своих обедов готовили закуску. Моня не посетил Олю ни разу - чего он боялся, не поймёшь!
      Когда Оля вышла из больницы, то Тамара взяла над ней шефство. Она водила её по художественным вузам, чтобы Оля могла поступить туда. Были в Суриковском (что в двух шагах от нашего таганского дома), в Строгановском, Текстильном, где есть специальность художника по тканям. Но почему-то каждый раз Оля, приходя с собеседования, где она показывала свои работы, ложилась лицом вниз на постель и громко ревела. В её работах специалисты 'не нашли школы', понимаешь ли! А то, что рисунки всем нравятся, им наплевать!
      Новый Год мы встретили втроём, и как ни странно, очень весело. Были сильнейшие холода, около сорока градусов мороза, все боялись и нос показать наружу. Тогда я разделся до плавок и босиком, сильно выпивший вышел во двор. Я там ходил, размахивал руками, пугал случайных прохожих. Дамы смотрели на мои подвиги в окно. Тогда я и узнал о своей нечувствительности к холоду, что позволило мне позже стать 'моржом'.
      А уже поздней весной Тамара развелась со своим Лёшей и загуляла. То есть стала пропадать из дома. Мы с Олей переживали, но стали тайком от Тамары 'встречаться'. Если Тамара до часа ночи не приходила, то Оля перебиралась ко мне в брачное ложе.
      Однажды Тамара пришла часов в семь утра, сильно выпивши. Высокомерно заявила, что выходит замуж за пожилого, но очень богатого человека по фамилии Вагин. Всё хвасталась: 'Вагин приказал, Вагин послал', и тому подобное. Я разозлился.
      - Слушай, - говорю, - а когда ты выйдешь замуж за него, то переменишь свою фамилию?
      - Конечно, - гордо ответила ничего не подозревающая 'невеста', - я буду госпожой Вагиной!
      - Нет, дорогая, перемени ударение, ты будешь просто Вагиной! - убил я её своим каламбуром, - а если ты вагина, или по-русски ещё проще, то катись отсюда колбаской по Малой Спасской. А лучше - скажи 'деду' - своему престарелому Вагину - 'в Москву еду!' То есть из Мамонтовки - к нему, деду, в Москву!
      И я, на радость Оле, выпроводил пьяную Тамару за дверь. Ну, не примет её 'жених', поедет домой в Мамонтовку, это недалеко.
      Мы снова зажили с Олей как прежде. Но она была уже учёной - попросила в больнице, чтобы ей поставили 'спираль' против беременности. Так что мы были раскованы в своих действиях, не то, что раньше. Кроме того, очень раскрепощало меня то, что я уже не был связан с Олей брачными узами. Я, кажется, стал понимать грузина Коридзе, который 'в нэволе нэ размножается'!
      Летом мы поехали в Сухуми к маме в гости. Мой старший сын Владимир, который жил там же вместе с бабушкой, женился на своей институтской подруге Лене. Я, конечно же, не говорил, что развёлся, и мама ожидала мою новую жену Олю. Когда же увидела нас вместе, только спросила: 'А кто этот мальчик?'
      Оля быстро сошлась характерами с сыном и невесткой, ну а мама никак не хотела признавать Олю женщиной.
      - Я слышала, что в Москве существуют однополые браки, неужели у вас такой, а? Как стыдно! - тихо говорила она мне.
      Соседи по дому видели, как Оля в джинсах, закинув ноги на ветку олеандра, с сигаретой в зубах, 'резалась' с сыном во дворе в карты. И они тоже отказались признавать в ней женщину, тем более жену 'большого абхазского учёного'. Гомосексуализм на Кавказе исторически широко распространён, и соседи решили, что я привёз на Юг своего 'мальчика'. Но они простили мне эту слабость, как 'большому абхазскому учёному'.
      Вернулись мы в Москву - и не можем выйти из метро к своему дому, не выпускают. Мы вышли с Таганской-радиальной и увидели на площади огромную толпу народа. Мы решили, что это связано с Олимпийскими играми, но заметили, что все взоры направлены на Театр на Таганке.