Я зашёл в кафе, взял вина, выпил за свой день рождения. Первый раз я его встречаю один, и как на грех - ни одного товарища, ни одного знакомого. Не идти же обратно в ГСКБ и предлагать практически чужим людям выпить со мной!
      В кафе я попытался познакомиться с девушками, но был грубо 'отшит'. Хорошо, решил я, здесь - ладно, а завтра в Киеве я встречусь с учеником - Осей Юдовским, с которым столько связано, которого я устроил в Киев на работу! Звоню Осе, он дома. 'Ося, - говорю я, - сегодня выезжаю в Киев, завтра позвоню тебе, встретимся!' Но Ося, оказывается сегодня же вечером едет в Москву, билет уже взят, и отложить поездку нельзя, так как он сдаёт экзамены в аспирантуру.
      - Вы же сами меня туда устроили, - напоминает Ося, - не срывать же поступление!
      Я вспомнил, что действительно, рекомендовал Бессонову взять Осю, всё фактическое руководство аспирантом я брал на себя. Мы с Моней, преодолев кучу препятствий 'по пятому пункту', добились его допуска к экзаменам. Кто из молодёжи не знает, что такое знаменитый 'пятый пункт' - напоминаю, что под этим пунктом в советском паспорте была национальность. А Ося был евреем, и этим всё сказано.
      До отхода поезда оставалось свыше трёх часов. Посидев ещё немного в кафе, я пошёл гулять по магазинам. В одном из них взял две бутылки вина, дешёвого, но крепкого - 'Биле мицне'. В народе его называли биомицином.
      Магазин, где я брал вино, был с самообслуживанием. И вот, одновременно со мной, туда зашёл мальчик или, правильнее, парень лет восемнадцати, с признаками ненормальности. Таких детей обычно называют имбецилами или олигофренами. Учатся они в 'спецшколах', работают на несложных специальностях. А этот парень схватил бутылку водки и спрятал её за пазуху. Это не укрылось от меня, и я стал наблюдать, что же будет дальше. Паренёк долго ходил по магазину, надеясь запутать охрану. Но две здоровенные тётки-охранницы, конечно же, заметили воровство, и, пошептавшись друг с другом, стали ждать у выхода больного паренька. А тот, выходя, не показал, что взял. И тогда одна из тёток засунув руку ему за пазуху, достала бутылку, а вторая нанесла парню оглушительный удар по затылку.
      Парень оказался слаб духом, он повалился на кафельный пол, покрытый жидкой грязью, и, катаясь по нему, вопил диким голосом. Тётки пинали его ногами, вымазывая в грязи, а парень, гримасничая от боли, истошно орал.
      - Уже который раз ворует, никак не можем отучить! - жаловалась охранница публике.
      И хоть я понимал, что она где-то права, но от увиденной картины тошнота подступила к горлу. Невозможно было смотреть на этого парня, который и не думал подниматься с грязного пола, некрасиво, с ужимками, плача, и размазывая грязь с кровью по лицу.
      Я с омерзением вышел из магазина, и тут же на улице выпил 'из горла' бутылку вина. Бросив 'тару' в урну, я заспешил на вокзал, благо он был недалеко. Там зашёл на почту и отослал заказным письмом акты процентовок в бухгалтерию КПИ. Выбросив квитанцию и хитро улыбаясь, я пошёл на перрон. До отхода моего поезда, который стоял на ближайшем пути, оставалось минут сорок. Но решение уже было принято:
      Я прошёл в хвост поезда и даже дальше, где перрона уже не было, но решётчатая ограда продолжалась. Вдоль ограды росли мощные деревья, кажется липы. Я поставил портфель на землю и распоясался, придерживая огромные брюки рукой, снял с ботинок шнурки, и одним из них подвязал брюки, стянув петельки на поясе, чтобы они не спадали. Потом с трудом полез по решётке на ограду, держа ремень и второй шнурок в зубах. Там отыскал ветку покрепче и, опустив вниз ремённую петлю с пряжкой, стал шнурком крепить конец ремня к ветке. Помогли мне достаточно крупные отверстия, шедшие почти до самого конца ремня - в них-то я и продел шнурок для крепления.
      Надёжно закрепив ремень на ветке, я спустился и достал вторую бутылку вина - не пропадать же добру! Сел на свой портфель и выпил эту вторую бутылку тоже 'из горла'. Поджидая, пока 'дойдёт', я решил, что пора лезть на ограду в последний раз.
      Но теперь это оказалось не так уж легко сделать - вторая бутылка сыграла свою роль, а кроме того, у меня исправилось настроение, и я стал подумывать, вешаться ли вообще: Захотелось в Киев, в мой любимый Гидропарк. Вспомнилась Москва, Оля и Моня, которые могут лишиться мужа и друга. Подумал о тёплом уютном поезде, о мягкой постели:
      Я быстро достал перочинный ножик и, подпрыгнув, ухватился за ремённую петлю. Подтянув её на себя как можно ниже, полоснул ножом по ремню и отхватил его нижнюю часть. До отхода поезда оставалось около пяти минут. Спрятав ремень в портфель, я, петляя, побежал к своему вагону. Проводница подозрительно оглядела бородатого и хмельного пассажира в заляпанном костюме, перекошенных висящих брюках и ботинках без шнурков. Однако билет был в порядке, и в вагон меня пустили. Я упал на свою нижнюю полку и мгновенно заснул. Проснулся я только тогда, когда в окнах поезда засияло яркое киевское солнце.
      В Киеве было тепло, сухо и солнечно. Я тут же сел на метро и через десять минут уже проезжал над великолепным Днепром, любуясь золотыми куполами Лавры. А ещё через несколько минут я был в моём любимом Гидропарке и побрёл к закусочной 'Колыба'.
      Там мне выдали шампур с нанизанными на него кусочками сырого мяса, и я с удовольствием принялся сам готовить себе шашлык над длинным стационарным мангалом. Когда шашлык был готов, я взял бутылку 'Ркацители' и прекрасно позавтракал.
      А потом, раздевшись на пляже, выбил и вычистил свой костюм, вдел в брюки остаток ремня, который оказался как раз впору. Выйдя в город, купил шнурки и завязал, наконец, себе ботинки. После чего стал полностью готов к труду и обороне! И ещё раз дал себе крепчайшее слово джигита - ни в коем случае больше не вешаться. А если травиться - то только алкоголем!
 
      Свадьба
 
      Регистрация брака была назначена на конец ноября. А с нового 1978 года я решил и работать в Москве. Поэтому о работе надо было подумать заранее.
      Моня советовал идти к ним в ИМАШ, но, проработав в вузах почти десять лет, я начал понимать всю прелесть университетской жизни. Есть много преимуществ работы в вузах по сравнению с НИИ. Собственно, учёным больше деваться некуда - не на заводе же 'вкалывать'.
      В вузах много свободного времени - в неделю у профессора заняты день-два, а в остальное время - делай, что хочешь. Оплата труда максимальная, столько официально нигде не платят. Постоянно общаешься с молодёжью, живёшь её жизнью - следовательно, не стареешь душой. Становишься мастером общения с аудиторией, что даёт неоспоримые преимущества в публичных выступлениях. Науку тебе не навязывают, как в НИИ, а ты выбираешь её сам. Чем хочешь, тем и занимаешься, а если найдёшь заказчика - завод, например, который даст за это деньги - ещё лучше. Любую научную консультацию получишь, не выходя из стен вуза. Нужен совет по химии: пожалуйста - на кафедру химии, по иностранному языку, физике, технологии - только зайди на соответствующую кафедру.
      Короче говоря, преимуществ - столько, что ни о какой другой работе, кроме как в вузе, я и не думал. Хорошо только, если бы вуз был автомобильной направленности - ведь я специалист по автомобильным приводам.
      Алик присутствовал во время моего с Моней обсуждения этих вопросов. Он высказал категорическое мнение: 'Иди в Завод-втуз при ЗИЛе. Это настоящий автомобильный институт. Да и база какая - весь ЗИЛ!'.
      И я зашёл в этот институт, который располагался через улицу напротив первой проходной ЗИЛа, и прошёл в деканат, конечно же, автомобильного факультета. Декан - Хохлов Николай Григорьевич - принял меня очень дружелюбно. Как мне показалось, я его вполне устраивал. Молодой профессор, доктор наук, автомобилист - чем не желанный 'кадр' для автомобильного вуза?
      Мы договорились, что я подаю заявление на кафедру 'Автомобили', так как там не было ни одного штатного доктора наук и профессора. А на теоретической механике, куда я, было, хотел устроиться, таковые имелись. Причём к занятиям надо было приступать уже с февраля.
      Когда я выходил из деканата, мне встретилась секретарь декана Ира - серьёзная красивая девушка в очках. Да и по дороге до выхода почему-то попадались одни красавицы.- Сюда стоит поступать! - окончательно решил я, и больше ни в какой другой вуз не обращался.
      К невесте я приезжал обычно утренним поездом. Покупал на Курском вокзале цветы и пешком шёл до дома - там минут 10-15 хода. И вот, приезжаю после почти месячного перерыва на революционные ноябрьские праздники в Москву. Покупаю у азербайджанцев три большие розы на длинных стеблях и бегу на Дровяной. Открываю дверь, а Оля лежит в постели. Обычно она к моему приходу уже встаёт. Целую её, и замечаю - что-то не так. Она вся какая-то сумрачная, глаза воротит.
      Кладу цветы на стол и вижу, что одна роза отделяется от стебля и падает. Братья-кавказцы в очередной раз 'надули' меня - посадили отпавший цветок на стебель, как на кол. Оля увидела это и горько усмехнулась - всё одно к одному! Поняв, что Оля вставать не собирается, я начал было раздеваться, чтобы лечь с ней.
      - Не делай этого, - мрачно сказала Оля, - можешь не жениться на мне, но я тебе всё расскажу. - Я подхватила: и она назвала так хорошо знакомую мне болезнь, подаренную когда-то доцентом Летуновой.
      - Оля, но для этого надо, как минимум, трахнуться с больным. Это Моня? - спросил я, не веря себе.
      - Нет, ты что! - испугалась Оля, - но он теперь тоже знает об этом.
      И Оля рассказала банальную историю о своей встрече в какой-то компании с совершенно неизвестным ей студентом. Они выпили, и он проводил Олю до дома, с заходом в квартиру. И остался там до утра. Бабка - 'коммунистка' была очень недовольна и обещала даже всё жениху 'донести'. А через несколько дней утром приходит медсестра из вендиспансера, застаёт Олю дома, и сообщает, что такой-то больной сообщил о связи с ней.
      Оказывается, бравый студентик успел заразить какую-то замужнюю женщину, а муж у неё - человек 'серьёзный'. Почувствовав симптомы 'африканского вождя', муженёк заломил руки жёнушке и добился признания. Разыскал этого студента, набил ему морду и сообщил в вендиспансер. А там, под угрозой уголовного дела, разузнали о всех его связях.
      Олю обследовали и начали лечить. Но не так, как лечился я, а по варварской 'утверждённой' методике. Курс лечения - уколы каждый день, затем 'провокация'. Не проходишь её - опять курс лечения. И подписку взяли, что ни с кем никакого 'баловства' - иначе уголовное 'дело'.
      - Ты меня теперь бросишь? - надувая губки, печально спросила Оля. Я рассказала ей, как хотел повеситься во Львове, предчувствуя, среди прочего, подвохи с её стороны. И поведал ей, что уже болел этой болезнью, которая, к сожалению, иммунитета не даёт. И сказав, что всё-таки женюсь на ней, но попросил, по мере возможности, с 'посторонними' больше не трахаться. С Моней, дескать, разрешаю, а больше - ни с кем! Оля клялась и божилась, что теперь: Заклялась хрюшка на помойку не ходить!
      Оля была страшно рада, что я простил её, но попросила меня либо уехать назад, либо пойти жить к Моне. Потому, что в диспансере предупредили - пить, как и трахаться, категорически нельзя!
      - А чем ещё мы будем с тобой все праздники заниматься? - наивно спросила Оля, - я и вообще изведусь вся. К свадьбе излечусь - и тогда всё наверстаем!
      Я оставил ей денег на свадебное платье, туфли, кольца, на другие расходы, и сказал, что уеду обратно в Курск. Так я и хотел поступить, но: Был последний рабочий день перед праздниками. Я зашёл в ИМАШ и увидел в лаборатории Элика. Моня тут же отозвал меня в сторону и с ужасом сообщил о болезни Оли. Рассказал, что он ходил проверяться, но у него всё в порядке. За кого он больше переживал, за себя или за Олю - непонятно.
      Элик был очень рад видеть меня. У него, видите ли, сегодня не хватало партнёра по его сексуальным баловствам. Я дал согласие, Элик тут же позвонил, куда следует, и мы ушли. И я с удовольствием завалился с ним на его конспиративную квартиру. Не успели мы и 'приложиться' к бутылке, как в квартиру позвонили, и радостный Элик впустил: сразу двух женщин. Рослые, в теле, как сейчас называют 'тёлки', слегка поддатые, они ввалились в квартиру, принеся с собой запах духов и праздничную атмосферу.
      Между тостами я спросил-таки на ушко Элика, что это означает, когда их две? Он очумело поглядел на меня и ответил, что это означает - каждому - своё, или, правильнее, каждому - своя. Я, будучи педантом, всё-таки переспросил, что если так, то которая из них - моя?
      - Выбирай! - бросил мне Элик и занялся разливанием вина.
      Выбирать не пришлось, так как меня самого выбрали. Одна из дам, представившаяся Галей, села на софу рядом со мной и предложила выпить на брудершафт. Я не заставил себя уговаривать и, в очередной раз, вспомнил проверенный мопассановский способ. Галя аж завизжала от восторга - оказывается, она не читала Мопассана. Пришлось пить на брудершафт и со второй дамой - Ниной.
      Элик же способа этого не признавал - если уж в рот попало вино, то расставаться с ним - грех!
      Первую ночь мы переспали вчетвером у Элика, а на следующий день Галя забрала меня к себе на квартиру. Я поначалу подумал, что это какие-нибудь 'девушки по вызову', а они оказались обычными 'порядочными' незамужними женщинами, инженерами, сотрудницами Элика.
      Мы с Галей - роскошной блондинкой, почти 'Купчихой' Кустодиева, прекрасно сошлись во вкусах. Более того, она меня даже кое-чему научила в благодарность за мой мопассановский поцелуй. Так сказать, 'в порядке обмена передовым опытом', что было актуально в то социалистическое время. Галя пригласила меня заезжать к ней и впредь.
      Закончились праздники, и я с тяжёлым сердцем поехал в Курск. Тамары я не застал дома. Зашёл к ней на работу, она была рада мне, сожалела, что устроила 'обструкцию' перед отъездом. За праздники она поняла, что жизнь одна, и нечего её портить. Камень свалился с моей души, но ненадолго. Тамара знала, что двадцать седьмого - регистрация, и я ожидал к этому времени новых 'концертов'. И они выразились в том, что Тамара взяла недельный отпуск, как раз на время моей поездки в Москву, и отправилась в Киев.
      Она заранее созвонилась со своим бывшим любовником, который там жил, и направилась к нему. Я знал о существовании такового, и, отправляясь в Киев, Тамара открыто заявила мне об этом. Дескать, если тебе можно жениться, то почему мне нельзя немного 'пофлиртовать'?
      У меня опять голова пошла кругом, от всех навалившихся на меня проблем. Я всё воспринимал всерьёз, и это было большой нагрузкой на мою 'буйную головушку'. А она (головушка) оказалась неготовой к таким перегрузкам, тем более в условиях моей жёсткой диеты.
      Что ж, выехал я в Москву, встретился с Олей, которая, как оказалось, ещё была не готова исполнять свой супружеский долг. Или в диспансере издевались над ней, или она действительно не выдержала теста на 'провокацию'. Зато она приобрела длинное свадебное платье, почему-то зелёного цвета, лаковые туфли на каблуках и обручальные кольца с 'алмазной гранью'. Оля совершенно не умела носить платье и туфли на каблуках - она постоянно путалась в платье и спотыкалась на каблуках, тихо матюгаясь при этом.
      К нам подъехал на такси Моня, а в ЗАГСе уже ждали нас Алик и подруга Оли - Зоя, свидетельница со стороны невесты. Моим свидетелем был Алик, так как Моня наотрез отказался от такой роли. Он счёл её аморальной - вот ещё моралист выискался - Жан Жак Руссо карайларского разлива!
      Нас в темпе и весело зарегистрировали, сфотографировали, напоили шампанским, попотчевали Мендельсонами. А оттуда мы уже на двух такси поехали в ресторан 'Седьмое небо' на Останкинской башне, где Моня и Алик, оказывается, зарезервировали места.
      - Предупредили бы меня, черти, - возмутился я, - а вдруг я денег с собой не взял!
      - Ничего, богатенький Буратино, - успокоили меня 'черти', - мы бы тебе одолжили!
      К сожалению, была облачность, и панорама Москвы не была видна. Сидели в круглом зале, как в самолёте - ярко светило Солнце, а внизу были облака. Солнце как-то нереально быстро двигалось вокруг нас, а это, оказывается, зал сам вращался на башне, как на оси.
      Выпили шампанского за 'советскую семью образцовую' и вскоре спустились. Время пребывания там было регламентировано. Выйдя из ресторана, пошли на квартиру Оли и там продолжили свадебную пьянку.
      Зоя, красивая, но наивная девушка, подруга по 'художественному цеху', всё приговаривала Оле: 'Как я тебе завидую!'. Я даже заметил Зое: 'А где ты сама-то раньше была?', за что Оля сердито оборвала нас.
      Настало время провожать гостей. Алик и Зоя, поцеловав нас, вышли из квартиры, а подвыпивший Моня всё не уходил. Он как-то глупо стоял у двери и моргал мокрыми глазами. Оля выталкивала его за дверь, а он пассивно сопротивлялся. Я предложил ему остаться, но разъярённая Оля уже грубо вытолкала его вон.
      - Этого только сейчас не хватало! - в сердцах сказала она.
      Мы остались вдвоём и снова сели за стол. Оля смотрела на меня грустным долгим взглядом ребёнка, которому из-за ангины не позволяют есть мороженого. А это 'мороженое' сидит рядом за столом и издевательски посмеивается.
      Я, шутя, рассказал Оле анекдот про комедию, драму и трагедию:
      'Комедия - есть кого, есть чем, да негде!
      Драма - есть где, есть чем, да некого!
      Трагедия - есть кого, есть где, да нечем!'
      - Так вот у нас, выходит - трагедия! - патетически заключил я.
      Оля вскочила, ударила кулаком по столу и риторически вопросила:
      - Неужели так ничего и нельзя сделать?!
      Я залез в карман, медленно достал из него блестящий пакетик и поводил им перед носом у Оли.
      - Что это? - недоумённо спросила Оля.
      Оказывается, она даже никогда не видела наших маленьких резиновых защитников. Слышала, что есть такие, но не использовала и даже в руках не держала их. А ведь они могли бы оградить Олю от постигших её, мягко выражаясь, неприятностей.
      - Пардон, а как же ты предохранялась от беременности всю свою активную половую жизнь? - удивился я.
      - Не такую уж и активную, - обиделась Оля, - я не предохранялась никак. Просто не беременела, и всё!
      Я аж протрезвел от наивности теперь уже моей жены. Так она могла родить от кого угодно, да и может сделать это сейчас от Мони, и мало с кем ещё её потянет переспать. А я буду официальным отцом этому ребёнку! Надо как-то срочно учить её уму-разуму, а не то 'подзалететь' могу и я сам.
      'Резиновый друг' выручил нас, но не на сто процентов. Олю раздражали все эти лишние, с её точки зрения, манипуляции, и удовольствия от такого 'разделённого' общения она не получила.
      - Дитя природы, - думал я, - и это в Москве в конце двадцатого века! А ещё француженка!
      В следующие дни мы занимались вопросами моей прописки у Оли в комнате, и я побывал ещё раз на месте своей будущей работы. Подтвердил, что прямо со второго января смогу приступить к занятиям (второе января был тогда рабочим днём; хорошо, что хоть первый день года стал уже выходным!). Трудностей ни с первым, ни со вторым вопросом не возникло.
      А проблема, причем, как оказалось, роковая, была в том, что мне захотелось встретиться с моей 'купчихой' Галкой. Олю-то и в койке не было видно, а тут - так много хорошего! Ну и придумал я легенду о том, что по работе мне нужно заехать на Серпуховской автозавод (тот, который выпускал мотоколяски). А оттуда уже в Курск, тем более, что это по дороге.
      Оля проводила меня на электричку; я обещал заехать ещё пару раз в декабре и уехал. А по дороге вышел в Текстильщиках, благо Галка жила неподалёку - в Кузьминках. Конечно же, я предварительно созвонился и договорился с ней.
      Шёл последний день ноября. Моросил дождь, но я был весел и доволен жизнью. Всё, намеченное планом, я выполнил, да ещё изыскал возможность и гульнуть! Ничто не предвещало драмы, которая чуть не стала трагедией.
 
      Кризис и отъезд
 
      Когда я вошёл в квартиру к Гале, то застал там и Элика с Ниной. Галка, зная о моём приезде, позвала их для компании. Все, конечно же, узнали, что я - молодожён, и шутливо издевались надо мной. Элик, видимо, уже успел побывать с Ниной на своей конспиративной квартире, так как сидел спокойно, не 'чудил' и даже периодически всхрапывал. Но водку пил как все. Нинка возбудилась, стала теребить своего 'бой-френда', но тот признаков мужской активности не подавал. Нинка переключилась на меня, и вместе с Галкой они порядком замучили меня своими ласками и поцелуйчиками. Элик вышел в туалет и что-то долго не возвращался. Мы стали искать его, а Нинка даже внимательно заглядывала в унитаз, как будто он мог там спрятаться. Потом заметили, что нет его пальто и кепки - Элик 'смылся'.
      Мы выпили ещё, и мои мощные подруги потащили меня 'у койку'. Койка была двухспальная, но и она показалась малой для такой компании, где мастер по штанге был самым миниатюрным её 'членом' (простите за каламбур!). Я был игрушкой в руках моих милых толстушек, и надо сказать, мне очень это нравилось. Надо было только расслабиться и получать максимум удовольствия, что я и делал.
      Никакого притворства, никаких игр в любовь, верность и прочих химер. Всем всё ясно, все получают друг от друга только то, что хочется в данный момент. Никаких мыслей о прошлом и будущем - только о прекрасном текущем моменте, как у наших 'братьев меньших'. Я имею в виду слонов, бегемотов, тигров, моржей и других милых 'меньших' братьев, которые живут лишь сегодняшним днём.
      Среди ночи я проснулся с сильной головной болью. С трудом перелез через кого-то из моих подруг, лежавших от меня по обе стороны, подошёл к столу в поисках оставшейся водки. Но остатков не было. Разбудив Галку, я пожаловался ей на головную боль и попросил что-нибудь выпить. У неё оказалось грамм двести медицинского спирта, который я и выпил прямо из бутылки. И странно - при этом не почувствовал крепости спирта, он не обжёг мне рта. Хочу предупредить - если у вас случится что-нибудь подобное, знайте - это плохой признак. Наступит белая горячка, или случится ещё какая-нибудь гадость!
      Я забылся и заснул в своём мягком 'ущелье'. А утром проснулся от работающей бетономешалки в голове. Не взаправдошней, конечно, а полной её аналогии - мне чем-то энергично перемешивали мозги. Кроме того, я в постели обнаружил чью-то 'лишнюю' руку. Рука лежала между мной и Галкой и никому из нас не принадлежала. Галка отказалась от неё, сказав, что руки у неё на месте, а я не ощущал её своей. Оказалось, что всё-таки эта 'мёртвая' рука была приделана к моему правому плечу, но я, ни поднять её, ни пошевелить пальцами не мог. Более того, я стал щипать её левой рукой и не чувствовал боли. Прикосновение чувствовал, а боли - нет!
      Хорошо, что ни я, ни мои дамы понятия не имели об инсультах, а то я бы умер от страха. Они безуспешно массировали мне руку, думая, что я отлежал её. Потом, как гомеопаты рассудили, что лечить надо 'подобное подобным', разыскали-таки и налили мне водки. Я залпом выпил её, и перед моими глазами тут же замелькали окна. Они двоились и снова сходились вместе, голова закружилась и я, потеряв сознание, свалился на пол.
      Нашел себя я уже лежащим поперёк постели. Рука оставалась прежней, но мне ещё слегка свело губы набок и затруднило речь. Я стал похож на какого-нибудь члена тогдашнего Политбюро, больше всего, пожалуй, на Громыко. Меня оставили отдыхать на кровати. Нинка, пожелав мне поскорее поправляться, собралась и ушла на работу. Галка же решила на работу не ходить, а присмотреть за мной. От скорой помощи я решительно отказался - могли забрать в больницу, а назавтра у меня лекция. К тому же, как я потом всё объяснил бы Оле.
      Я полежал, попил аспирину, с головой стало легче. В середине дня Галка прилегла ко мне, и мы исполнили свой долг 'по-ежовому'. Что, вы не знаете, как это делают ёжики? Знатоки говорят, что делают они это 'очень-очень осторожно', чтобы не поколоть друг друга иголками. Но у нас была другая причина осторожничать - моя болезнь.
      А вечером Галя, как заботливая жена, проводила меня на Курский вокзал и посадила в поезд. Полка, как назло, попалась верхняя, но я с ней справился. В Курске я не застал дома Тамары, она ещё 'гуляла' в Киеве. Выпив чаю, побрёл в институт, не понимая, как я буду писать на доске мелом - рука была 'чужой'. По дороге, на бывшей улице Троцкого, я зашёл в Обкомовскую поликлинику. Я, как 'номенклатурный работник', был приписан именно к элитным поликлинике и больнице, это спасло мне жизнь. В обычных поликлиниках были очереди, запись за неделю, безразличие к людям, и я бы подох, как бродячий пёс. Слава Партии родной, она ещё раз выручила меня, на сей раз своей медпомощью.
      Без всякой очереди я зашёл к невропатологу и, извиняясь, что беспокою по пустякам, пожаловался на руку, которая не работает. А у меня, дескать, через час лекции, писать на доске надо. Укольчик бы какой-нибудь, чтобы рука заработала:
      Врачиха быстро проверила мне руку, чиркнула по коже там-сям, и взволнованно заявила мне, что срочно кладёт меня в стационар. Этого я не ожидал - ведь я ещё хожу сам! Я, вскочив со стула, заявил, что тогда я просто уйду на лекцию, и буду писать левой рукой. От волнения кровь бросила мне в голову, и я зашатался.
      - Хорошо, - неожиданно согласилась врачиха, - тогда я сделаю вам укольчик, как вы хотели, и отпущу вас на лекцию!
      Она позвала медсестру, та чрезвычайно внимательно и ласково отнеслась ко мне, и сделала укол в руку. И предложила отдохнуть минутку.
      Но через минутку я уже не мог двинуть не то что рукой, но и ногой. Язык еле ворочался во рту - я был полностью обездвижен, как несколько лет назад во время приступа белой горячки.
      - Аминазин? - косноязычно спросил я врачиху, и она поддакнула:
      - Аминазин, аминазин! А вам что, кофеинчику хотелось?
      Пришли санитары с носилками, взвалили меня на них и отнесли в стационар, который был рядом, не выходя на улицу. Нет, в СССР жить было можно, если только ты - номенклатурный работник!
      Я только продиктовал врачу номер телефона Медведева, чтобы она немедленно позвонила бы ему. Надо успеть подменить меня на лекции - поток 250 человек всё-таки! Разбегутся - так топот будет на весь институт! И сообщить Тамаре, чтобы не искала меня по моргам.
      В палате мне сделали ещё пару уколов. Помню только, что подушка и матрас стали такими тёплыми и мягкими, словно лежал я на облаке. Блаженное состояние охватило меня, и я забылся. Если я пробуждался, мне снова делали укол, и я опять впадал в блаженство. Вот какие уколы, оказывается, делают партийным начальникам!
      Пришёл в себя я только наутро следующего дня. Надо мной стоял врач - пожилой человек с суровым выражением лица. Первое, чем я поинтересовался, было то, как я ходил в туалет, если не поднимался с постели. Врач указал мне на 'утку' под моей кроватью, и я прикусил язык. Довели мастера спорта до утки! Врач 'чиркал' меня по телу. Стукал молотком, и, наконец, сказал:
      - Я знаю, что вы профессор и доктор наук. Поэтому я надеюсь, что вы поймёте меня. У вас инсульт, хорошо, если ишемический, мы пока не знаем, есть ли гематома в мозге. Инсульт в левой части мозга, я полагаю, лучше, чем в правой, но вообще - это тоже плохо. Пока прямой угрозы жизни нет, но кто знает, что будет дальше. Кстати, извините, но вы лежите на койке, с которой до вас унесли в морг молодого - тридцати семи лет, человека с таким же инсультом, что и у вас. Говорю, чтобы вы были критичными к своему состоянию!
      Старый садист ушёл, и я впервые ощутил прямую угрозу жизни. Когда вешался - этого почему-то не ощущалось. А сейчас панически хотелось жить, когда впереди столько дел, столько нового - Москва, новая работа, новая жена! И если выживу, но стану инвалидом, буду ли я нужен новой работе и новой жене?
      - Нет, решил я, - этого не будет, потому, что этого не будет никогда! - повторил я про себя этот идиотский, но очень убедительный довод. - Шалишь, не сдамся, не на того напали! - чуть ли не вслух сказал я. И начал мобилизовывать себя, как перед решающим третьим подходом к штанге, когда в двух первых подходах - нули. Хорошо спортсменам - постоянно мобилизуешь себя и привыкаешь к этому состоянию. А как быть хилякам - не спортсменам? 'Если хилый - сразу в гроб!' - как пел Высоцкий.
      Пришла медсестра, снова сделала уколы, и я заснул. Но уже не таким блаженным, а обычным сном, что мне не понравилось. Хотелось того 'блаженного' укольчика, но медсестра сказала, что таких уколов больше не будет. На те, говорит, главврач на каждую ампулу разрешение даёт!
      От сна меня пробудил неожиданный поцелуй в лоб. Я открыл глаза и увидел над собой человека в белом халате и такой же шапочке. Да это мой старый знакомый и собутыльник, хирург в этой же Обкомовской больнице - Лёша.
      - Какой был человек! - причитал Лёша, и я почувствовал, что он 'подшофе', - как же ты себя не уберёг!
      - Почему был? - строго спросил я, - что такое 'был'? Я был, есть и буду, мы ещё выпьем с тобой не раз!
      - Нет, никогда ничего мы с тобой не выпьем! - тихо плакал хирург и безжалостно объяснял мне, - если ты и выживешь, ты - инвалид, у тебя меняется психика, ты только и будешь занят своим здоровьем и говорить ты будешь только о нём. Уж лучше умереть, но вовремя - как говорил писатель Вересаев, тоже наш человек - врач. Инсульт - это не игрушки! Какая выпивка после инсульта? - сетовал Лёша.
      Хирург ещё раз поцеловал меня, на сей раз в щёку, и ушёл, причитая. Его визит заставил меня мобилизоваться ещё сильнее, как провокационный маневр соперника во время соревнований. Хотя я был уверен в его любви и искренности ко мне. А насчёт выпивки хирург оказался прав - выпить вместе мы так и не смогли. Потому, что он вскоре умер сам от внезапного инфаркта миокарда. Все под Богом ходим!
      Со мной в палате - довольно крупной комнате, было ещё два пациента. Я лежал по одну сторону от входа, а они рядом друг с другом - по другую. Поближе ко мне лежал тяжёлый больной с инфарктом - кто-то из секретарей райкомов партии. Он мало шевелился и очень переживал, когда санитарка ставила ему утку или судно.
      А второй пациент был симулянтом. Это был бывший партийный 'вождь' какого-то из сельских районов области. Его постоянно выписывали, а он заявлял: 'Это дело у вас не пройдёт, я болен и буду жаловаться!'.