Сам Бут, услышав пулемётную очередь, молниеносно отстегнул ремень и, прикрывая лысую голову руками, ретировался прочь. Жюль, выскочив из кабины, метнулся в другую сторону. Несколько секунд ужаса - и всё стихло, слышен был только рокот и тихий свист маховика, израсходовавшего часть своей энергии на 'кинжалообразование'. Участок стены института, площадью с маленькую комнатку, напоминал огромную жёсткую металлическую щётку - он был густо утыкан 'кинжалами' - погуще в центре и пореже на окраинах. По этой картине можно было изучать кривую 'нормального распределения Гаусса'.
      Руководство, стоящее по обе стороны от Трили, ошалело глядело на него, как будто виновником 'торжества' был не Геракл, а именно он - Трили. Сам Геракл в шоке стоял с открытым ртом, глядя куда-то в пространство. Наконец, Трили пришёл в себя и взглянул на утыканную 'кинжалами' стену. На секунду он закрыл глаза ладонью, видимо представив себе людей, стоящих на этом месте. Это был бы конец всему, конец полный, 'амба', как говорят в народе! Резко повернувшись, Трили пошёл к входу в главное здание института. Руководство заспешило за ним.
      - Маникашвили и Бут - в кабинете Самсона! - с удовольствием скаламбурил Авель Габашвили, догоняя своих коллег.
      Все собрались в кабинете директора - Самсона Блиадзе. Трили сел в голове длинного стола, покрытого, как и положено, зелёной суконной скатертью. Над его головой висел портрет Ленина с открытым ртом сжимающего в вытянутой руке свою скомканную кепку, как задушенную птицу. Видимо, вождь произносил пламенную речь о необходимости отстрела реакционных учёных. Если таких, как Геракл Маникашвили, то вождь был, безусловно, прав.
      Я не скажу, что Трили был мрачнее тучи, не хочу использовать набивший оскомину штамп. Но, тем не менее, это было так. Батони Тициан подождал, пока все рассядутся по местам, и молча, сорвав свои очки с носа, швырнул их по столу туда, где на самом краю друг перед другом сидели бледные Маникашвили и Бут. Самсончик вскочил с места и засеменил к остановившимся в своём движении очкам; подобрав их, он осторожно понёс очки хозяину, и в поклоне подал их Трили. Тот молча взял очки и снова без разговоров зашвырнул их туда же. Самсончик бросился доставлять их обратно. Так очки проделали свой путь туда и обратно несколько раз.
      Кто-то вспомнил, что Трили так швырял очки ещё один раз - когда снимал начальника отдела, устроившего по-пьянке пожар в служебном помещении. Начальника сняли и отдали под суд - он 'достал' всех своими пьянками и безобразиями. Кого будут снимать сегодня - всем было ясно. Наконец к академику вернулся дар речи.
      - Ну что, батоно Геракл, доигрался? - задал риторический вопрос академик. - Выжил талантливого человека, так что он вообще уехал из Грузии, и мы его потеряли. За год ты не смог даже повторить его опыт, имея готовую установку! Чем ты думал, когда создавал этого урода? Ведь у тебя был целый отдел в подчинении!
      - Не было у меня никакого отдела, это не отдел, а сборище тупиц!
      - Ах, у тэбэ нэ было атдэла? И нэ будэт! - закричал Трили, от волнения не сдержав сильный грузинский акцент.
      - Пиши по собственному желанию, если не хочешь по статье! Уходи, куда хочешь, чтобы только ноги твоей у меня в институте не было! Говорят, ты хотел поработать шофёром? - съязвил Трили, - скатертью дорога!
      Геракл, встал из-за стола и вышел, хлопнув дверью. За ним нерешительно засеменил Бут. У двери он обернулся, поклонился и, сказав 'до свидания', вышел, тихо затворив за собой дверь.
      Я знал, что Геракл страдает придурью, но что до такой степени - не думал. Как же ещё оценить его поведение после ухода из института? Геракл, после изгнания из института, устроился мелким чиновником в Комитет по науке Грузии (был такой 'младший брат' Госкомитета СССР по науке и технике). И первым делом он вызвал с отчётом об академической науке : самого Трили! Это стало анекдотом - сотрудники института только и говорили друг другу: 'слышал новый анекдот - Маникашвили вызвал к себе Трили!'.
      И чтож, Трили пришёл и спокойно доложил об успехах академической науки. Но перед уходом на доклад, он позвонил своему другу, Председателю Комитета по науке и сказал: - Васо (Вано, Сандро и т.д.), дорогой, сделай так, чтобы этого идиота Маникашвили в твоём Комитете больше не было!
      И не стало Геракла в Комитете; но доклад Трили он выслушать всё же успел:
 
      Прощание с Тбилиси
 
      Лето в Тбилиси ужасное! В Ашхабаде из-за сухого воздуха жара в 50 градусов воспринимается легче, чем Тбилисские 'влажные' 35 градусов. Жена с детьми отдыхала в горном Коджори, я же сидя на работе, писал 'докторскую'.
      Я сидел перед вентилятором, периодически поливая его лопасти водой из бутылки, и когда шквал брызг прекращался, снова доставал рукопись и писал. За время пребывания в Тбилиси я проделал много теоретической работы - домой идти не хотелось, нередко я оставался в институте и на ночь. Договаривался со сторожем, забегал в магазин, брал бутылку портвейна, два плавленых сырка 'Дружба' и 'французскую' булку.
      Часов до 11 вечера я работал - писал теорию, обрабатывал материалы испытаний автомобиля - лент с записями от 'пятого колеса' и прибора 'путь-время-скорость' у меня было предостаточно. А в 11 я надувал резиновый матрац и такую же подушку, которые хранил у себя под столом, и гасил свет.
      В сумерках, нарушаемых только фарами проезжающих по улице Зои Рухадзе редких автомобилей и загадочным сиянием Луны, столь яркой на юге, я пил портвейн и закусывал. Налив стакан, я символически чокался с Таней, улыбающееся лицо которой вырисовывалось передо мной в лунном свете. И только проезжающий, подчас, автомобиль светом своих фар давал мне понять, что передо мной - пустота.
      Выпив вино и порядком захмелев (0,75 портвейна градусов по 18-19), я, улыбаясь, ложился на матрац и засыпал, прижимая к груди упругую надувную подушку, шёпотом повторяя: 'Таня, Таня!'
      К 9 часам утра, когда теоретически должны были приходить сотрудники, я уже был умыт и выбрит. С помощью кипятильника приготовлял себе чай и съедал остатки сыра и французской булки. Ни Хвингия, ни молодёжь, работающая в отделе, не знала о моём ночном пребывании. Лиле я говорил правду - что пишу докторскую, а дома кавказские шум и гам мне мешают. Но просил об этом не распространяться среди сотрудников.
      Иногда я после работы приходил домой и уж лучше бы этого не делал, хотя чему быть - того не миновать. Ведь оставались ещё субботы и воскресенья, когда я хоть и вынужденно, но должен был находиться дома. И вот в один из таких дней, когда я был дома, случилась беда.
      В квартире (в наших двух комнатах) стоял постоянный кавказский крик: то дети 'воевали' друг с другом, то не хотели есть, а их заставляли. Понять не могу, почему детей насильно заставляют есть, ведь еда эта идёт совсем не туда, куда надо. Неужели здоровый ребёнок позволит себе умереть с голоду? Да он живьём съест всё, что движется вокруг, но только если голоден. А если он сыт, а вокруг сырая, одуряющая жара, то полезет ли ему в рот бутерброд с толстым слоем масла и жирный сладкий гоголь-моголь?
      А у бабушки существовал свой метод принуждения детей к еде, который был испытан ещё на мне. Она с криком бросалась к хлипким и низким перилам веранды и делала вид, что бросается из окна вниз.
      - Кушай, или я выкинусь из окна! - кричала она, и, перегнувшись через перила, ждала, когда ребёнок, давясь, заглотает последнюю ложку или кусок ненавистной еды, и только после этого слезала с перил.
      Я в кошмарных снах видел эту имитацию прыжка в окно, да и сейчас нет-нет, да приснится такой сон. Я возненавидел лакейское слово 'кушать', взятое как будто из лексикона персонажей Зощенковских коммуналок.
      - Спасибо, я 'накушался'! - так и хочется ответить на случающееся иногда приглашение 'покушать'.
      Так вот однажды бабушка, в очередной раз заставляя своих правнуков 'покушать', слишком уж перевалилась через перила. Я с ужасом увидел, как ноги её оторвались от пола и повисли в воздухе. Уж лучше меня не было дома, или я замешкался бы, спасая её от падения! Всё случилось бы гораздо быстрее и без мучений! Но я мгновенно подскочил к перилам и втащил бабушку внутрь веранды. Разумеется, от ужаса всего происходящего, я сделал это довольно резко, и бабушка, упав на пол рядом с перилами, стала кричать, не давая до себя дотронуться.
      Скорая помощь забрала мою бабушку в больницу, а вскоре её привезли обратно и сказали, что таких больных там не держат. У неё перелом шейки бедра на фоне сильнейшего остеопороза, о котором никто ничего не знал, и ей оставалось только лежать до конца жизни. А конец этот, как заявил врач, наступит через несколько месяцев. Вот и говорю - уж лучше бы я не успел схватить её и стащить на веранду! Когда был бы больший грех с моей стороны - не знаю, но мучений для всех и для неё самой было бы меньше, если бы я не успел.
      Жить дома стало совсем невмоготу - ко всему имеющемуся, добавилась эта неизлечимая болезнь бабушки. А к тому же ещё долго болела, а потом и умерла наша безногая соседка Вера Николаевна. Мама нашла где-то закон, что если освобождается комната в коммуналке, и у проживающей там семьи есть право на улучшение жилищных условий (простите за эти мерзкие совдеповские термины!), то комната достаётся этой семье. Это подтвердил и адвокат, с которым мы посоветовались.
      А вскоре к нам пришёл в гости 'гонец' из райисполкома - за взяткой. Он без обиняков заявил нам, что если мы заплатим ему тысячу рублей (всего-то тысячу - заработок провинциальной проститутки Любы за неделю!), то комната достанется нам. А если нет, то тогда вселят жильцов. Таких денег у нас, при всём желании не было, и мы ответили отказом. 'Гонец', паскудно улыбнувшись, ушёл.
      Мы, не теряя времени, подали в суд. Взяли адвоката, который гарантировал выигрыш, то есть присуждение спорной комнаты нам.
      - Вас шесть человек, в том числе двое маленьких детей, один кандидат наук, и ещё лежачий больной - инвалид первой группы - это дело решиться автоматически!
      Но 'народный' суд отклонил наш иск. Мы подали кассацию в Верховный Суд Грузии. И Верховный Суд признал наше безусловное право. Судья сказал даже, что ему непонятно, почему районный суд отклонил иск - только один кандидат наук, по законам тех лет, имел право даже на неоплачиваемую дополнительную площадь 20 кв. м.
      - Поздравляем вас! - сказал мне судья, приходите завтра утром за решением суда.
      Вечером мы 'отметили' наш выигрыш, а утром я пошёл за решением. Но ни судья, ни делопроизводители, не захотели даже видеть меня. Наконец, ко мне вышел прокурор, который был вчера на суде.
      - Молодой человек, я вам сочувствую, но ничего не выходит! На суде был представитель Исполкома, а сегодня утром позвонили из Райкома Партии и сказали судье, чтобы он их квартирами не распоряжался. Если не хочет положить партбилет! Вот почему он к вам не вышел - ему нечего сказать! Всё утро он матюгался после этого звонка. Такие у нас права! - развёл руками прокурор.
      Я вышел из суда в мерзчайшем настроении. Пришёл домой и сообщил новость.
      - Спасибо Партии за это! - съязвил я маме, и она в первый раз мне ничего на это не ответила.
      Тогда мы нашли 'полувыход' из положения. После смерти моего деда Александра в 1963 году, его вдова - 'тётя' Нэлли осталась жить в их комнате. Так вот, эту комнату она сдала в Исполком, чтобы её переселили в освободившееся помещение в нашей квартире. И тётя Нелли до конца присматривала за бабушкой, до самой её смерти в июле 1967 года. Вот судьба - бабушка сосватала тётю Нелли за своего бывшего мужа, и у неё на руках умерли и мой дед, и моя бабушка!
      А весной 1967 года меня должны были избирать по конкурсу на старшего научного сотрудника, а я был оформлен лишь 'по приказу'. Я не придавал этому избранию никакого значения, полагая, что оно пройдёт автоматически. Но нет - в отдел после Учёного Совета пришёл Хвингия и сообщил мне, что моя кандидатура не прошла.
      - Что это означает? - поинтересовался я.
      - А то, что пока ты остаёшься работать по приказу, но в любое время тебя могут приказом же уволить. А если бы избрали по конкурсу, то пять лет тебя тронуть не могли.
      Но интересно то, что в конце декабря 1967 года избранного по конкурсу начальника отдела Геракла Маникашвили, как миленького, в одночасье уволили с работы по собственному желанию!
      И я благодарю судьбу, которая отнеслась так благосклонно ко мне, что устроила все 33 несчастья именно в Тбилиси: 'прокатили' с квартирой, не избрали по конкурсу. Казалось бы, судьба сама выталкивала меня из Тбилиси - уезжай, уезжай, тебе здесь не место! А я ещё чего-то раздумывал!
      Но решающий шаг в моём 'изгнании' из Тбилиси сделал сам академик Трили. К лету 1967 года я завершил-таки написание моей докторской диссертации. Под видом отчёта я оформил её отпечатку на машинке, изготовление фотографий и переплёт за счёт института. Получилось около 600 страниц - это был перебор, но в любой момент можно было 'лишние' страницы перевести в приложение.
      Печатных трудов в это время у меня было около ста. Была и теория, а главное - был эксперимент - скрепер из кандидатской диссертации и грузовик с гибридом. А, кроме того, именно в период работы в Тбилиси, мне удалось изготовить и успешно испытать в Москве в институте ЦНИИТмаш несколько супермаховиков. Заявку на это изобретение я подал ещё в мае 1964 года, опередив на несколько месяцев первую зарубежную заявку на супермаховик.
      Одним словом, это была полноценная законченная докторская диссертация, и я её принёс академику Трили в одно из его посещений института. Я положил этот толстенный фолиант перед академиком, и в изысканных выражениях попросил 'моего руководителя, столь много сделавшего для меня', найти время и просмотреть эту работу на предмет защиты её на Учёном Совете в Грузии. Я приоткрыл обложку и показал написанные на титуле слова 'Диссертация на соискание учёной степени доктора технических наук' и далее 'Научный консультант - академик Трили Т.Т.'
      Батони Тициан не дотронулся до фолианта. Я заметил, что он даже спрятал руки подальше, чтобы ненароком не притронуться к нему. Словно фолиант, как криминальные деньги, был припудрен специальным красителем (кажется, родамином), для обнаружения лица, взявшего их.
      - Зачем тебе докторская, ты ведь уже кандидат! - наивно улыбаясь, спросил Трили.
      Я захлопнул фолиант и положил его к себе в портфель. Всё! Мне в Грузии делать нечего, надо 'рвать когти', пока не поздно, пока не устроили какой-нибудь провокации, чтобы уволить по статье или сделать другую гадость.
      Среди 'гадостей', которые мне делали, уже была такая иезуитская штуковина, о которой сегодня молодёжь и подозревать не может. И которая была одним из 'шедевров' совдеповского давления на учёных, а в Грузии (подозреваю, что и в других местах с аналогичным менталитетом) этот 'шедевр' применяли и для пополнения списка трудов тупых научных начальников.
      Эта штуковина называлась 'акт экспертизы-рецензии'. Допустим, написал незрелый молодой или старый, но невнимательный научный сотрудник книгу, статью, заявку на изобретение. Но чтобы их подать, соответственно, в издательство, журнал или Комитет по делам Изобретений, нужен был упомянутый 'акт', о том, что материал не содержит государственных тайн и действительно принадлежит автору, то есть, не украден у другого лица. А подписывала этот акт комиссия во главе с кем-нибудь из руководства института, университета или другого предприятия, где работал автор.
      Так вот, почти все мои статьи и изобретения эта комиссия 'заворачивала', пока я не приписывал впереди кого-нибудь из руководства, как минимум, Геракла. Мне приходилось изыскивать невероятные приёмы, чтобы опубликовывать свои материалы. Не буду их описывать, они не будут адекватно восприняты нормальными современными людьми, а людям из прошлого они уже не пригодятся. Так что каждая моя статья или заявка на изобретение, сделанная в НИИММПМ, давались мне не только умом, но и 'кровью'.
      Поэтому в августе, когда похороны бабушки были уже позади, и наступил отпуск, я, забрав с собой свой фолиант, необходимые документы, сел на самолёт и полетел в город Тольятти - 'пробраз города коммунистического будущего', как писали о нём в газетах.
      Я нашёл в газете 'Молодёжь Грузии', рекламку, где писалось, что молодой Тольяттинский политехнический институт, заинтересованный в привлечении научно-педагогических кадров, принимает на работу с предоставлением квартир, лиц с учёными степенями и званиями.
      Тольятти - это город молодых, Тольятти - это будущая автомобильная столица страны, Тольятти - это великая русская река Волга, наконец. А главное, Тольятти - это Россия, где перед тем, как тебя соберутся давить, ты хоть успеешь пискнуть. А в Грузии - и пискнуть не успеешь! Это слова Михаила Владимировича Хвингия, человека долго жившего и в России и в Грузии, доктора наук, профессора. А профессорам надо верить!
      Из аэропорта Курумоч я на такси быстро добрался прямо до Тольяттинского политехнического института, который располагался рядом с автостанцией, на улице Белорусской в доме номер 14.
      Институт был открыт и я, разузнав, что где, поднялся в приёмную ректора. На моё счастье сам ректор оказался на месте. Я попросил секретаря доложить о посетителе - кандидате наук из Тбилиси, который хочет поступить в институт на работу. Ректор, грузный мужчина лет пятидесяти, сам, широко расставляя ноги, вышел из кабинета мне навстречу и пригласил войти, постоянно повторяя:
      - Милости прошу, милости прошу!
      Я успел прочесть на табличке, что ректора зовут Абрам Семёнович Рубинштейн. Это несколько озадачило меня - впервые мне встретился ректор российского вуза - явный и не закамуфлированный еврей. Дело было при Брежневе, и еврей - на такой высокой административной и педагогической должности - это что-то новое и необыкновенное.
      Я показал Абраму Семёновичу мой фолиант, который он перелистал с большим интересом.
      - Да это сплошная теоретическая механика! - заметил он, - знаете, - он почему-то перешёл почти на шёпот, - сейчас у меня кафедрой теоретической механики заведует человек вообще без учёной степени, он оформлен по приказу (мне это было знакомо!). Пол годика ознакомьтесь с педагогической работой на кафедре в должности доцента, - ведь вы никогда не работали в вузах, - а там - на заведующего! У нас в Тольятти всё быстро! - улыбнулся 'дядя Абраша', как я его сразу прозвал про себя. - Квартиру дадим возле соснового бора, в километре - пляж на Волге, в десяти минутах хода - институт! Зарплата хорошая, по НИСу можете подрабатывать - четыреста рублей, как минимум! Милости прошу!
      Ректор забронировал номер в гостинице, выделил мне автомобиль и приказал водителю показать мне город. Наутро была назначена новая встреча, где я должен был сделать окончательный выбор.
      Водитель первым делом свозил меня на пляж. Прекрасный песчаный пляж на Жигулёвском водохранилище - 'Жигулёвское море'. На той стороне живописные горы - Жигули. По пляжу бродят прекраснотелые загорелые блондинки-волжанки, от взгляда на которых вскипает кровь южанина. Затем стройплощадка нового автозавода. Огромная территория, где сотни копров забивают в песок железобетонные сваи. Здесь будет завод-гигант!
      И напоследок - институтские жилые дома, белокаменные девятиэтажки на самой опушке соснового бора. Сосны - хоть сейчас на мачты - прямые и высокие!
      Показав все эти прелести Тольятти, водитель завёз меня в гостиницу, где я без волокиты оформился в забронированный прекрасный номер. Я выпил заготовленный портвейн, закусил фруктами и принял горячую ванну. Из крана шла горячая вода - это тебе не Тбилиси, где и холодной-то не дождёшься!
      Утром я с удовольствием написал заявление с просьбой допустить меня к конкурсу на замещение вакантной должности доцента по кафедре 'Теоретическая механика'. Представил копию диплома кандидата наук.
      - С характеристикой заминка: - витиевато начал я, но 'дядя Абраша' перебил меня. - Не беспокойтесь, я всё понимаю! Ну, кто захочет, чтобы от него уходил хороший сотрудник - вот и не дают характеристику, - вздохнул ректор, - поэтому мы принимаем документы и без этого.
      Ректор с интересом рассмотрел мой паспорт, нашёл место, где фигурирует знаменитый 'пятый пункт', и облегчённо вздохнул: 'Слава богу!' Заметив мой интерес, он продолжил:
      - Слава богу, что вы не еврей, а ведь внешне так похожи! За каждого нового еврея мне делают кровопускание в Горкоме Партии. Устроили здесь синагогу, говорят! Действительно, у нас перебор евреев, а ведь на всё есть свои квоты. И чего они только сбегаются сюда - ума не приложу, может потому, что ректор - еврей? И 'дядя Абраша' хитро улыбнулся мне, даже подмигнув:
      Мы расстались почти по-дружески. Ректор обещал немедленно сообщить телеграммой результаты конкурса.
      - Милости прошу, милости прошу! - с этими словами он проводил меня до двери, энергично пожимая мне обе руки.
      А в сентябре мне пришла телеграмма из Тольятти: 'Вы избраны по конкурсу на вакантную должность доцента кафедры теоретической механики тчк сообщите приезд тчк проректор Подейко'.
      Надо было готовиться к отъезду. Ехать решил я один, а когда получу квартиру, 'выпишу' семью. На работе сказал, что еду строить автозавод в Тольятти, чтобы не подбросили 'подлянки' в Политехнический.
      Я подал заявление об увольнении с шестого октября - как раз в день моего рождения. На месяц меня имели право задержать на работе, но получилось всё иначе. Видимо, директор или Авель сообщили Трили, так как он срочно вызвал меня к себе в Президиум Академии. Я никогда не видел его таким сердитым.
      - Ты что дурака валяешь, корчишь из себя обиженного! - почти кричал на меня Трили. - Прикажу, как миленькие проведут тебя по конкурсу. Чего тебе здесь не хватает? Завод захотелось строить в этой России, на колбасе и водке жить?
      Я не совсем понял эту последнюю фразу - 'на колбасе и водке жить'. А здесь я что, на икре паюсной и на шампанском живу? Но я промолчал, и, улыбаясь, заметил, что решил участвовать в стройке коммунизма, и ему, Трили, как коммунисту, должно быть близко это и понятно. Трили аж рот раскрыл от моего лицемерия, но сказать ничего не решился. Мы попрощались, и я ушёл.
      В последний рабочий день 6 октября я пришёл на работу ровно в 9 утра, чтобы не было повода подловить меня за опоздание. Но я не узнал отдела. В большой комнате стоял празднично накрытый стол, на котором были расставлены грузинские яства и возвышался бочонок вина. Поражённый этим событием я спросил, по какому это поводу:
      - По твоему поводу! - был ответ Хвингия.
      Аллочка Багдоева, много лет спустя рассказала мне, что я, посмотрев на этот стол, покачал головой и философски заметил:
      - Эх, при жизни бы так!
      Но я сам этой моей реплики не помню. Потом я забрал трудовую книжку и другие документы, и снова пришёл в отдел. Были тосты за мой успех, за то чтобы 'обо мне было слышно', а Хвингия пожелал, чтобы в России мой 'писк' был бы услышан, если меня надумают-таки 'давить'.
      По грузинскому обычаю после поедания варёной телячьей лопатки - 'бечи', на этой плоской кости, как на доске, каждый написал своё пожелание. Я эту 'бечи' возил с собой повсюду, где пришлось жить, и часто рассматривал пожелания. Особенно понравилось мне: 'Помни Грузию - мать твою!' Кто писал, не знаю, но видимо, искренне.
      Что ж, буду помнить Грузию, вовек не забуду - твою мать!
 

Глава 5. Тольятти, Тольятти :