- Мазина (не путать с Джульеттой Мазиной!), я всё свободное время потрачу на то, чтобы извести тебя, - пообещал я ей, - жаль только, что его у меня так мало!
      - Видала я таких! - отмахнулась Мазина, но погорячилась. 'Таких' она ещё не видала!
      Серафиму дали комнату в большом доме на площади Рижского вокзала - если смотреть на центр Москвы по проспекту Мира, то этот дом слева. Коммуналка была огромной, но своей обычной клиентуры Серафим в этом доме не нашёл. Мизерной пенсии хватало разве на скудную выпивку, но зато шикарной закуски у Серафима было навалом: цыплята варёные, жареные, тушёные: На поверку, правда, все эти цыплята оказались голубями, которых Серафим ловил из своего окна. На широком карнизе под его окном голуби так и кишели сотнями.
      А Лукьяныч не захотел уходить из общежития. 'С рабочими веселее' - ответил он комиссии, которая предоставляла ему комнату. Так он и остался в общежитии, став моим 'сожителем' по комнате. В той же квартире в соседней комнате жили - мой 'оппонент' Жижкин, Саид Асадуллин по прозвищу 'татарин' и рабочий Опытного завода Матвей (Мотя). А ещё одна комната, в которой стояла койка и шкаф, была резервной. Мазина заперла её и повесила пластилиновую пломбу на дверь.
      Ключ к замку я подобрал тут же и объявил эту комнату своей. Если кому-то на ночь нужно было приткнуться с девицей, то я за бутылку открывал комнату, снимал пломбу, а утром снова запирал дверь, припечатывая пластилиновую пломбу пробкой от принесённой бутылки (на ней было вытеснено название выпускающего её завода).
      Первым открытием в новой квартире был её погреб. Все стены большого погреба были уставлены стеллажами с пустыми бутылками - винными, водочными, пивными. Бутылки тогда можно было сдавать прямо в магазин, в обмен на спиртные напитки. Нам запаса бутылок хватило на неделю сплошной пьянки.
      Тогда в народе ходила притча: большая пьянка - это такая, когда за сданные пустые бутылки можно получить хотя бы одну бутылку водки. Грандиозная же пьянка - это такая, когда за сданные бутылки можно получить столько водки, что за сданные, в свою очередь, бутылки можно приобрести хотя бы одну бутылку водки. Вот и считайте, если хотите - бутылка водки стоила 2,87 рубля, бутылка пустая - 12 копеек. А в погребе у нас были тысячи бутылок, причём мы сдавали и те, которые оставались от выпитого: На этой проблеме математик Жижкин сломал себе голову, причём в буквальном смысле, свалившись по пьянке в тот же погреб, когда полез за бутылками.
      А в это время страну ожидало неожиданное и радостное событие. Как-то рано утром радио-репродуктор, который постоянно бухтел у нас в квартире, произнёс слова, от которых я проснулся и привстал с постели - ':здоровья:освободить Хрущёва Никиту Сергеевича:' от всех постов, одним словом.
      - Хрущёва скинули! - взревел я и пошёл будить всех.
      - Выключи радио, это враги народа мутят, сейчас придут и арестуют нас всех! - по привычке перепугался Лукьяныч, не по-наслышке знавший про аресты.
      Но мы уже по-быстрому оделись, захватили кошельки и - к магазину!
      Было 7 часов утра; магазин открывался в 8. У входа - море народа. Завмаг, пожилой и толстый еврей, уже стоял в домашней пижаме на верхней площадке лестницы, ведущей в магазин, и выступал, как на митинге:
      - Уверяю вас, что водки на всех хватит! Только соблюдайте спокойствие! Мы все рады мудрому решению Партии и Правительства, но громить магазин - не резон! Продавщицы и кассир уже на подходе, сейчас будем открывать!
      На работу вовремя почти никто не вышел, а если и вышли, то 'отмечали' прямо на рабочем месте.
      Через пару дней в магазинах появилось 'всё' - давно забытые народом копчёные колбасы, неведомые сыры, включая вонючий с зелёной плесенью 'Рокфор', бананы, ананасы, манго и финики. Откуда, что взялось? Говорили, что 'разбронировали' военные запасы. Но что, вонючий 'Рокфор' тоже на случай войны берегли?
      Все поносили Хрущёва, который довёл страну до голода и хвалили Брежнева, за считанные дни восстановившего изобилие. Народ ликовал, потекли рекой заявления о приёме в партию. Я злорадствовал свержению 'карлы злобного' - Хрущёва и повесил в нашей с Лукьянычем комнате большой цветной портрет Брежнева, из тех, что в изобилии появились в то время в магазинах. Мазина, увидев огромный портрет на стене, уже разинула, было, рот, но я вежливо переспросил её: 'Вы что-то хотите сказать, Татьяна Павловна?' Она с зубовным стуком захлопнула рот и молча удалилась под хохот жильцов общежития.
      А вскоре мне пришла телеграмма из Тбилиси о рождении второго сына, и я 15 сентября, не откладывая, выехал в Тбилиси. Благо билет у меня, как у железнодорожника (аспиранта головного железнодорожного института!) был бесплатным.
 
      Наука по-кавказски
 
      Когда я приехал в Тбилиси, жена уже вышла из роддома. Все удивлялись, как это - я живу в Москве, а жена рожает в Тбилиси. Я шутил, что семенной материал пересылал в письмах.
      Назвали сына Леонидом, в честь отца жены, погибшего на войне. По-грузински это имя звучит как 'Леван', так мы называем его и сейчас. Лиля с недавних пор работала в Академии Наук Грузии в Институте механики машин и полимерных материалов (да, да именно таким эклектическим названием обладал этот институт!), младшим научным сотрудником.
      Она посоветовала мне зайти туда и побеседовать с начальником её отдела кандидатом наук Гераклом Маникашвили. По мнению Лили, мне в этом институте было самое место. Если кто читал и помнит прекрасную книгу братьев Стругацких 'Понедельник начинается в субботу', то там был описан точно такой же институт.
      Институт был создан, видимо, как кормушка для детей и родственников 'уважаемых' людей из Академии Наук Грузии и других важных организаций. Директором института был пожилой и хилый, как телом, так и умом, Самсон (простите) Блиадзе. Но подлинным 'хозяином' института был вице-президент Академии Наук академик Тициан Тицианович Трили. Ну и имена же были у ведущих учёных института, подстать его названию!
      Трили уже давно был вице-президентом, и его могли переизбрать. Тогда для него уже было уготовано 'тёплое' местечко директора института, с которого не было никакого спроса за его продукцию. Перед каждым переизбранием в Академии Наук, директор - Самсончик, как его называли сотрудники, начинал жаловаться:
      - Ах, устал я, как я устал от этой директорской должности! Нет, кажется, я перейду на начальника отдела, там проще! Попытаюсь уговорить Тициана, чтобы отпустил меня!
      Но выборы проходили, Трили оставался на своём месте, а усталость Самсончика как рукой снимало - до следующих выборов, разумеется.
      Аббревиатура института была сложной: НИИММиПМ АН Грузинской ССР. Когда я спросил жену, как ухитряются произносить это название люди, и что же даёт науке этот институт, Лиля ответила.
      - Между нами - сотрудниками, наш институт называют НИИ Химических Удобрений и Ядохимикатов. Судя по аббревиатуре (которую я не решаюсь привести!), это же самое наш институт и даёт науке! Но если там появится такой человек как ты, то есть с передовыми, московскими знаниями, то он станет подлинным научным руководителем института!
      О, святая простота и наивность! Жить на Кавказе, и не понимать Востока! Рабы им нужны из России, в том числе и учёные рабы, а не руководители! 'Водить руками' или 'руко-водить' они и сами могут, даже с таким умишком, как у старого склеротика Самсончика Блиадзе. А вот трудолюбивые и умные рабы - они нужны всегда - пожалуйста!
      Здесь я выскажу свой взгляд на очень опасное заблуждение русских, а может быть и всех европейцев, в оценке людей с Востока, в том числе и кавказцев.
      Видя, в основном, не шибко высокий научный, а иногда, что греха таить, и культурный уровень этих людей, европейцы полагают, что эти люди убоги умом, бесхитростны, и рады будут служить образованной элите за скромное вознаграждение.
      Как бы не так! Даже если у кого-то из них нехватает культуры (нашей - европейской) и современных научных знаний, то не стоит заблуждаться насчёт их ума. Ум, особенно задний, вкупе со скрытностью, у них имеется, да побольше, чем у иных лиц с европейским менталитетом. Восточный человек осторожен, льстив с начальством, но стоит зазеваться - съест и начальника с потрохами. Не побрезгует ничем: нравственность - в сторону, один расчётец. Методы Макиавелли или Ленина, одним словом!
      Дело в том, что обмануть, не исполнить данного обещания, убить, если дело того стоит - это грех с нашей, европейской точки зрения. А для них важно, кого обмануть или убить - своего человека, или чужака - 'гяура'. Мы же сами, нередко, всю его недолгую жизнь ласкаем и холим поросёнка, даём ему имя, даже целуем его в пятачок, а потом вонзаем нож в сердце! Так вот такими же поросятами или чем-то вроде этого являются и европейцы для азиатов (конечно, очень приближённо и грубо говоря!), и нечего удивляться их поведению среди людей, которых они в полной мере и за людей-то не считают! Племена людоедов в Африке и Полинезии не видят ничего зазорного в поедании и своих сородичей, и иноземцев!
      А наивные европейцы думают, что они облагодетельствовали азиатов, приравняв их к себе. Те-то и не собираются 'приравниваться'! Отношения в точности напоминают лицемерное и лживое поведение вождей Карфагена, да и вообще его жителей, с римлянами. Должны пройти долгие годы совместного проживания и врастания культур друг в друга, чтобы менталитеты хоть как-то сблизились. Есть много примеров, касающихся грузин, армян, турок, китайцев, корейцев и других восточных людей, долго, поколениями проживших в России или Западной Европе, и полностью принявших менталитет этих стран.
      Но в Грузии тех лет, о которых я говорю, этим и не пахло. И хоть по фамилии я - житель Грузии, но по менталитету уже был практически русским. Я никогда не смог бы согласиться на подхалимаж, низкопоклонство, лесть, обман, лицемерие, вероломство, подкуп и прочие атрибуты кавказского менталитета. Поэтому мне не грозило стать там руководителем, а только покорным рабом или непокорным изгоем. Но в те годы ни я, ни моя жена не были достаточно умны и опытны, чтобы понимать это.
      Но, так или иначе, я вместе с Лилей пошёл в её институт - посмотреть, чем там занимаются, и поговорить с её 'шефом' Маникашвили. Благо и институт-то был метрах в трёхстах от дома - близ политехнического института, где мы учились.
      Четырёхэтажное небольшое здание, дворик, через который располагался двухэтажный производственный корпус с мастерскими, боксами, и лабораториями, на втором этаже которого находилась лаборатория Маникашвили..
      Первым делом я зашёл в мастерские, так как всегда питал большую слабость к 'железкам'. Вход был совершенно свободным, но в проходе толпились какие-то сомнительные личности, похожие на крестьян. Они что-то передавали мастерам и забирали от них.
      - Гири облегчают, - пояснила Лиля, - отбою от них нет! Наши мастерские только на базары и работают. Мы 'приписаны' к ближайшему - Сабурталинскому базару.
      Я заинтересовался 'облегчением' гирь. Торговец, он же крестьянин, передавал мастеру обычно целый набор гирь-разновесок, и говорил, на сколько их надо облегчить. Токарь зажимал в патроне гирю, высверливал в ней отверстие, а конец забивал металлической же пробкой, которую затирал вместе с гирей. Пробка сливалась с материалом гири и становилась незаметной. Но процентов на 5-10 гиря уменьшалась в весе. Продавец платил мастеру деньги и уходил довольный - 'надувать' покупателей. Деньги же делились между самим мастером и руководством разного ранга. Работа шла бойко, в охотку, без окриков и принуждений. Труд здесь был не обязанностью, а в радость!
      Мы пошли дальше. У одного из боксов толпилось несколько человек, среди которых Лиля узнала и директора - Самсончика Блиадзе. Маленького роста сутулый человечек с реденькими серыми волосами, стоял в самом центре толпы и что-то пояснял ей. Но толпа мотала головами и отказывалась понимать его:
      - Ар шеидзлеба, батоно Самсон! (нельзя, господин Самсон!).
      Мы протиснулись поближе и увидели следующее. В бокс для испытаний двигателей затаскивали стенд, имевший в своём составе весы с длинной линейкой, по которой перемещалась гиря, как у медицинских или товарных весов. Так вот эта длинная линейка не помещалась в боксе - упиралась в стену. Что делать? Вызвали директора Самсончика.
      Мудрый директор тотчас же нашёл решение - согнуть линейку под прямым углом, чтобы стенд поместился. Но пользователи стендом не соглашались - дескать, весы не будут показывать то, что надо. Директор настаивал на своём - ведь длина-то линейки останется прежней, в чём тогда дело? Ему пытались объяснить, что момент - произведение силы на кратчайшие растояния до оси - изменится. Но директор продолжал настаивать, повторяя, что длина линейки-то останется прежней.
      Мне показалось, что я попал либо на съёмки комедийного фильма, либо в дурдом. Я хотел вмешаться, но Лиля одёрнула меня: 'Не порть отношений с директором!'. Я посоветовал ей передать сотрудникам, чтобы они не отпускали своего директора в город одного - или потеряется, или улицу не сможет перейти с таким интеллектом.
      Мы поднялись на второй этаж в лаборатории. В нос ударил запах горелой пластмассы.
      - Это лаборатория полимерных материалов, - пояснила Лиля. Сейчас очень модны металлоорганические соединения, так вот они натирают напильником опилки свинца и текстолита, пытаясь их сплавить в тигле, чтобы получить металлоорганику. Свинец-то плавится, а текстолит - горит! Вот ничего и не выходит! Только вонь стоит! - жаловалась Лиля.
      Я окончательно понял, что нахожусь в дурдоме, только научной направленности. Сейчас выйдет из дверей Эйнштейн подручку с Аристотелем, а за ними - Галилей. Но вышел: Геракл, простите, Маникашвили, и, улыбаясь, провёл нас в свою лабораторию. Он, оказывается, наблюдал за нами из окна.
      - Чем они занимаются - стыдно сказать! - возмущался Геракл - маленький полный мужчина, постоянно потиравший себе ладони.
      Я хотел, было присоединиться к мнению 'батоно Геракла', но Лиля толкнула меня в бок - не критикуй никого - завтра будет известно всем!
      'Батоно' Геракл повёл меня по лаборатории, показывая, чем они занимаются. Две проблемы стояли перед лабораторией - измерение крутящих моментов и создание образца работающей волновой передачи. Чтож, проблемы, действительно, насущные, вроде металлоорганических соединений, смотря только, как их решать. Маникашвили подвёл меня к стенду. Там стояла коробка передач от грузового автомобиля, и задачей было измерить крутящий момент на первичном валу, который шёл от двигателя.
      - Это архиважная задача, - горячо убеждал Маникашвили, - её поставил шеф - батоно Тициан. Мы разрежем первичный вал, вставим туда мерную месдозу с датчиками, и будем снимать электрические сигналы с них, - пояснял Геракл устройство всем известного моментомера.
      - А как снимать сигналы с вращающегося вала - переспросил я Геракла, - ведь это самое трудное?
      - Ты попал в точку! - Геракл перешёл со мной на 'ты' и попросил обращаться к нему так же, - это очень трудно, нужны ртутные токосъёмники! А они опасны - это беда!
      Я вспомнил, что успел узнать об измерении моментов, когда читал книги метрами.
      - Батоно Геракл, - спокойно сказал я ему, - задача твоя решается очень просто. Не надо ничего резать, да и дел-то - с гулькин нос!
      - С чей нос? - озабочено переспросил Геракл, - Кто такой Гулька? Уж не ты ли сам себя так называешь? Но твой нос не так уж и мал!
      - Нет, батоно Геракл, это русская присказка, она означает, что чего-то мало, в данном случае дел. Гулька - это голубь!
      - Видишь, косозубые колёса на валах - они создают давление на подшипники, пропорциональные крутящему моменту. Подложи под подшипник неподвижную месдозу, хотя бы трубочку с маслом и снимай обычным манометром давление - это и будет крутящий момент!
      Геракл аж рот раскрыл от удивления и восторга.
      - Но нам на эту задачу пять лет финансирования выделили! Как же мы теперь скажем, что она так легко решается? Батоно Тициан убьёт меня!
      - Уважаемый Геракл, - пояснил я, - сперва разрежем вал, поставим месдозы, - пройдёт год; ещё год будем искать токосъёмники; ещё год - доказывать, что они неточны и опасны; один год уже прошел на размышления, а на пятый год выдадим уже готовую и испытанную 'новую' конструкцию!
      - Ты - гений! - вскричал Геракл. Как жаль, что Виктор Иванович Бут в Москве, он поехал по институтам узнавать про моментомеры. Вот он бы обрадовался!
      Виктор Иванович Бут - единственный русский в отделе - самый грамотный, но немолодой инженер, который вёл всю научную и конструкторскую работу. Он поехал вместе с заместителем директора Топурия в Москву, как раз по вопросам измерения моментов.
      А в это время директор Самсон Блиадзе, закончив, видимо, гнуть линейку у весов, зашёл в сопровождении свиты в отдел Геракла. Мы были в стороне, а директора навытяжку встретил заместитель Геракла - Гиви Перадзе.
      - Где Виктор Иванович Бут? - спросил его директор.
      - Топурия и Бут в Москве! - громовым голосом отрапортовал Гиви.
      Директора чуть не хватил удар:
      - Как ты смеешь говорить со мной в таком тоне? - выговаривал он Гиви (Гиви-то произнёс свою фразу не только громко, но и слитно!) - Ну, хорошо, может Топурия и критикуют в Москве, значит заслужил, но зачем выражаться так грубо?
      Мы с Гераклом задыхались от смеха.
      - Батоно Геракл, объясните ситуацию, где Виктор Иванович? - обратился к нему директор.
      - Я же сказал, что Топурия и Бут:- обиделся Гиви, плохо понимавший смысл сказанного им.
      - Молчи, Гиви, - перебил его Геракл, - дело в том, что Топурия взял с собой Виктора Ивановича в Москву в командировку. А Гиви лучше бы сказал это по-грузински, видите, как неприлично по-русски выходит. - Гиви, - продолжал Геракл, - но ты же мог сказать: 'Бут и Топурия в Москве!'.
      - Нет, начальника надо называть первым, подчинённого - вторым! - невозмутимо декларировал Гиви.
      Инцидент, лишний раз подтвердивший, что я нахожусь всё-таки в дурдоме, был исчерпан.
      Осталась вторая проблема отдела - волновая передача. Модель её была зажата в токарном станке, но дела с ней были ещё хуже, чем с моментомером.
      Дело в том, что волновая передача содержит так называемое гибкое колесо, в которое вставлен распирающий его кулачок-подшипник. Кулачок-подшипник быстро вращался, и если гибкое колесо было не так уж гибко, допустим, стенка колеса была излишне толста, то это колесо, попросту, ломалось за несколько минут. Как гвоздь, который начинают гнуть туда - сюда.
      Беда Геракла была в том, что колесо он взял излишне толстым - для прочности. Его делали из самых дорогих и прочных сталей, но проходило пять-шесть минут работы, и колесо, нагревшись почти докрасна от деформаций, лопалось. Этот вопрос даже рассматривали на Учёном Совете института и сделали Гераклу внушение. Год потратили на волновую передачу, а долговечность - всего шесть минут!
      Я, увидев, какой толщины колесо, от души пожалел бедный токарный станок, который вынужден был деформировать и ломать колесо, греясь сам от натуги. Толщина колеса была миллиметров пять.
      Я подозвал токаря - его звали Мурман, - и сказал Гераклу: - прикажи, пусть сточит четыре миллиметра и оставит только один!
      Геракл изумился: 'Тогда колесо сломается мгновенно!'
      Пришлось гнуть перед Гераклом гвоздь и лезвие бритвы. Гвоздь выдержал десять изгибов и сломался. Бритву можно было сгибать до турецкой Пасхи, т.е. до бесконечности.
      Геракл хоть сомневающимся голосом, но приказал Мурману: 'Точи!'
      Мурману было всё равно, он и сточил четыре миллиметра, оставив один. Вставили в колесо кулачок и включили станок. Геракл отошёл от станка и зажал почему-то уши. Но колесо и не думало ломаться. Как завороженные смотрели сотрудники лаборатории на то, что с треском ломалось уже через пять минут. Станок крутился полчаса, час - колесо даже не грелось!
      - Батоно Геракл, давайте на ночь оставим, пусть крутится! Я обещаю - год будет крутиться, не меньше! - посоветовал я.
      Геракл отвёл меня в сторону и тихо сказал на ухо:
      - Ты был прав с моментомером, и мы так же поступим с волновой передачей. Будем постепенно повышать её долговечность и к пятому году дойдём до нужного срока!
 
      Лучше - одним другом больше!
 
      Ещё не проведя даже испытаний скрепера, я понял, что использование маховика на этой машине - незаметная часть того, что может дать маховик в технике. Электростанции, например, работают и днём и ночью, а потребляется энергия, в основном, днём. Накопив энергию в большой маховик ночью, можно было бы использовать эту энергию днём. Но здесь нужен уж очень большой маховик.
      Но оказывается гораздо больше энергии, чем вырабатывают все электростанции мира, потребляют автомобили. Вот пишут и говорят о том, что, дескать, когда будет ёмкий накопитель энергии, тогда проблема массового электромобиля будет решена. Всё это обман и сплошное надувательство!
      Ну, будет ёмкий накопитель энергии, да он и есть уже - современные супермаховики накапливают полкиловатт-часа в каждом килограмме своей массы. Это больше, чем нужно для силовой установки автомобиля, а где электромобиль? Да дело в том, что будь электромобилей много, то их заряжать будет не от чего. Не хватит всех электростанций мира, даже если от них отключить все остальные потребители: сидеть в темноте и только заряжать электромобили.
      Поэтому в первую очередь надо научиться сокращать расход топлива на наших обычных автомобилях с двигателями. Как вы думаете, какую часть топлива полезно использует автомобиль? Или, выражаясь научно, чему равен КПД двигателя на автомобиле? Во всех учебниках написано, что этот КПД у бензиновых двигателей - 25%, а у дизельных - до 40%. А слабо проверить самому?
      Проедем в городе на той же 'Волге' 100 километров и израсходуем 12, а то и 14 литров топлива. А потом поделим реальный расход энергии, затраченной на перемещение массы около 1 тонны на колёсах на 100 километров пути, на количество энергии в израсходованном топливе и получим около 7%. Вот чему равен реальный КПД двигателя на автомобиле - он почти такой же, как у паровоза!
      Высокий КПД у двигателей - до 40%, а у так называемых топливных элементов - перспективных источников энергии - вообще до 70%, бывает только тогда, когда эти источники отдают энергию в самом эффективном, оптимальном режиме. Обычно же двигатель бывает сильно недогружен, ну часто ли вы полностью, до пола, нажимаете на педаль акселератора (в простонародье - 'газа')? А у топливных элементов - нооборот, чтобы развить мощность, например, для обгона, этими 'элементами' нужно заполнить весь кузов автомобиля.
      Автомобилю нужен накопитель, 'банк' энергии, который отбирал бы энергию от двигателя или топливных элементов при их максимальном КПД, а отдавал бы машине - по потребности. Но такой 'банк' уже есть - это супермаховик. Хватило бы супермаховика массой в десять килограммов, чтобы обеспечить таким 'банком' от легковушки до автобуса, но экономичного автомобиля с таким банком что-то пока не видно.
      Вот такие размышления привели меня тогда к выводу, который теперь уже ни для кого не является откровением. Такому экономичному автомобилю с 'гибридным' источником энергии (помесь двигателя с накопителем) нужна особая бесступенчатая трансмиссия - вариатор, связывающий колёса и маховик с двигателем.
      Мечта о таких автомобилях заставила меня заняться проблемой вариатора. И вскоре такой вариатор был придуман - не буду вдаваться в подробности его устройства - оно достаточно сложно. Как положено, я подал заявку на изобретение, и, уже не доверяя принципиальности 'эксперта от предприятия' решил проследить путь заявки. И вот судьба - заявка опять пришла во ВНИИСтройдормаш, но уже другому специалисту - тому самому Борисову, который применил маховик на экскаваторе. Помните, о нём упоминал Вайнштейн, когда поминал 'добрым словом' родной ВНИИСтройдормаш?
      И вот я, с тяжёлыми воспоминаниями о ВНИИСтройдормаше, поднимаюсь по винтовой лестнице в кабинет Сергея Михайловича Борисова - начальника отдела экскаваторов. И вместо глухого крючкотвора в огромных очках на носу бабы-Яги, меня приветствует высокий красивый человек славянской внешности с огромными серо-голубыми глазами. Сергей Михайлович, пристально всматриваясь в меня, ещё юношу-аспиранта, как будто чувствовал, что лет через тридцать я стану его преемником совсем в другом месте и на другой должности. Лет десять ещё мы будем ближайшими сотрудниками и хорошими друзьями, а через сорок лет я поцелую его в лоб, провожая в вечность. Но тогда Сергей Михайлович был в расцвете сил и творчества; он уверенно объявил мне, что ему нравится моё изобретение и он даст на него положительный отзыв.
      - Только одно мне непонятно, - удивлялся Борисов, - почему вы назвали своё изобретение 'мезан-привод'? Что вообще означает это 'мезан'?
      Я отвечал, что и для меня это название в новинку, и его придумали эксперты Комитета по изобретениям.
      А объяснялось всё по-русски просто. Буквы 'З' и 'Х' на машинке, да и на клавиатуре компьютеров, стоят рядом, и машинистки их часто путают. Однажды я вручил некому начальнику письмо, адресованное 'хам. директора', за что этот 'хам' чуть не спустил меня с лестницы. Видел я и письмо в Горисполком города Орехово-Зуево, где буква 'З' также была заменена на 'Х'.
      Так вот, оказывается, эксперты назвали моё изобретение 'Механ-привод', что должно было означать, повидимому, 'механический привод', а вышел этот загадочный 'мезан', напоминающий какой-то французский автомобиль.
      Получив авторское свидетельство на вариатор, я разыскал 'главного' учёного по автомобилям - профессора Бориса Семёновича Фалькевича, бывшего в то время заведующим кафедрой 'Автомобили' в Московском автомеханическом институте. Добившись аудиенции у известного учёного, я показал ему схему 'мезан-привода' и даже маленькую модель, которую я успел изготовить.
      - Изъящное решение! - констатировал Борис Семёнович и послал меня: нет, всего лишь на Ликинский автобусный завод, заключить договор на разработку вариатора для городского автобуса. Вместе со мной он послал туда молодого ассистента своей кафедры - Георгия Константиновича Мирзоева - будущего Главного Конструктора Волжского автозавода. Я понял, что Фалькевич видел меня после защиты диссертации преподавателем на своей кафедре.
      И кто знает, как сложилась бы моя судьба, если бы академик Тициан Трили не встретился бы со своим, как оказалось, другом - Борисом Фалькевичем, а тот не рассказал бы ему обо мне и моём изобретении. Трили, оказывается, уже слышал о моей 'феноменальной' изобретательности от небезызвестного Геракла Маникашвили и запланировал 'иметь' меня у себя в институте.
      И вот расстроенный Борис Семёнович рассказывает при встрече мне, что академик Тициан Трили, узнав о том, что мы сотрудничаем, задал ему риторический вопрос, переданный мне буквально:
      - Почему сей молодой человек, должен работать у тебя, а не у меня? У тебя в Москве и без него много талантливой молодёжи!
      Смущённый Борис Семёнович поведал мне, что академик Трили - очень влиятельный человек, да и его близкий друг. Отказать ему профессор Фалькевич не мог. Так я, как какой-нибудь скакун или борзой пёс, был передан от одного 'феодала' другому. Тем более позже, когда Маникашвили устроил мне встречу с Трили в его кабинете визе-президента АН Грузинской ССР, я увидел очень симпатичного, спортивного человека, лет пятидесяти, непохожего на всех этих Самсончиков и Гераклов. Чуствовалось, что он и на своём посту близок к науке, знает о том, что его институту пора менять стиль работы и руководство, да вот всё 'руки не доходят'. Вот переизберут его с этой должности, тогда:
      А что 'тогда', я так и не успел узнать, потому, что из смежной комнаты вдруг быстрой походкой вышел человек, появление которого заставило Тициана, да и меня, конечно, встать навытяжку. Этим человеком оказался Президент Академии, великий учёный-математик Николай Иванович Мусхелишвили. Я впервые в жизни увидел живого классика, равного, пожалуй, Ляпунову, Остроградскому или Гамильтону по значимости.
      Классик был в помятом костюме с помятым же галстуком на боку, и растёгнутыми верхними пуговицами рубашки. Рассказывали, что он был так рассеян, что однажды появился на работе в двух галстуках сразу.
      - Батоно Нико, - сказал Тициан, когда Президент передал ему стопку каких-то бумаг, - хочу представить вам молодого учёного Нурбея Гулиа, которого думаю взять к себе на работу.
      - Гулиа, Гулиа, - повторил классик, пожимая мне руку, - да это же писатели!
      - Да, батоно Нико, - подтвердил Трили, - это его дед и дядя писатели, я их хорошо знаю, но сам он - учёный, причём в моей области знаний. Сейчас он учится в аспирантуре в Москве, должен скоро защититься, а затем приедет на родину - в Грузию!
      - Это хорошо, - скороговоркой подтвердил батоно Нико, - хорошо, когда из Москвы - на родину, вообще - из Москвы - это хорошо! - и ретировался в свою комнату.
      Мы с Тицианом сели. Я достал статью, где писал о перспективных автомобильных проблемах, тех, о чём я рассказывал выше. Авторами были записаны академик Трили и я. Тициан внимательно прочёл статью, а потом, вычеркнув мою фамилию, написал: 'профессор Б.С. Фалькевич'. Улыбнувшись, он сказал мне фразу, которую я хорошо запомнил:
      - Лучше - одной статьёй меньше, а одним другом больше!
      Статья в рекордные сроки была опубликована в самом солидном журнале Академии Наук СССР.
 
      Разбитая дверь
 
      Я обещал потратить своё свободное время на борьбу с Мазиной и должен был выполнить своё обещание. Но всё, почти как у Тициана Трили, 'руки не доходили'. Но, наконец, дошли. И всё благодаря Васе Жижикину.
      Пока не началась знаменитая на весь городок моя свара с Мазиной, я тратил свободное время на всякие пустяки, шуточки. После каждой выпивки наш 'татарин' Саид Асадуллин показывал в общежитии номер, который, по его словам, исполнял в мире он один. Каждому, кто его исполнит, татарин обещал бутылку водки. Номер заключался в том, что Саид брал в руки ремень по ширине плеч, и перепрыгивал обеими ногами через этот ремень, согнувшись в три погибели и подсовывая ремень себе под ноги. Это только выглядит легко, а попробуйте сами! Самый здоровый из соседей - Мотя, и тот падал носом, когда пробовал, а Жижкин даже и не пытался.