Вдруг, разъярённая как тигрица, Таня хватает меня за плечи и трясёт. Я не узнал её. В какой-то зелёной косынке, грязной робе, лицо в цементной пыли.
      - Позорить меня припёрся? - плача кричала Таня, - нажрался и сюда стал ходить, как Володя! Какие же вы все одинаковые, гады! Ну, увидел Колю, доволен?
      Она повернула меня к двери и толкнула в спину. - Уходи, добром прошу, утром поговорим! А сейчас уходи, не позорь меня!
      Вдруг подскочил плотный, властного вида мужик и стал орать на меня.
      - Это бригадир, - шепнул мне татарин, - уходи лучше, если не хочешь навредить Тане, уходи, пока не напорол беды!
      Я разъярился, повертел в руках арматурину, осмотрел цех бешеным взглядом и сказал, казалось бы, совершенно глупые слова, причём каким-то чужим, 'синтетическим' голосом:
      - Разрушить бы всё здесь, раскидать колонны, сорвать кран на хер!
      Потом повернулся и тихо ушёл домой. Завалился в койку и заснул. А утром проснулся оттого, что кто-то тряс меня за плечи, приговаривая:
      - Проснись, cоня-дрыхуня, хулиган, алкоголик!
      Надо мной было смеющееся лицо Тани - вымытое, накрашенное, надушенное. Она простила меня, она не поссорилась со мной!
      Я мгновенно ухватил её за талию мёртвой хваткой и подмял под себя.
      - Дверь запри! - только и успела пролепетать Таня, прежде, чем её губы вошли в мои. Двери я, разумеется, не запер. Даже потом, валялись на койке, отдыхая, и то дверь не заперли.
      - Ну, увидел Колю, успокоился? - только и спросила Таня. - А бригадир с меня месячную премию снял, чтобы хахалей больше на завод не приводила, - вздохнула Таня.
      Это было в конце апреля. На майские праздники цех не работал. А третьего мая Таня пошла на работу в утреннюю смену и вскоре же вернулась. Оказывается, пока не было людей, в цеху произошёл взрыв. То ли взорвался паровой котёл, из которого пропаривали бетон, то ли какой-то крупный ресивер со сжатым воздухом, но цех был на ремонте и всех отпустили.
      - Самое удивительное то, что мой кран сорвало с рельсов. Такое бывает только, если весь кран приподнимется, или хотя бы одна его сторона. Но что могло приподнять такую тяжесть? Неужто, от взрыва котла? - удивлялась Таня.
      Я вспомнил свои глупые слова ночью в цеху и поразился. Это уже в третий раз - десткий сад сгорел, на целине урожай накрылся, а теперь - взрыв в цеху, и главное - кран сорвался, как я об этом и сказал! Совпадение или закономерность?
      В июне, когда я все дни был на испытаниях, до меня дошли слухи, что вышел из тюрьмы бывший Танин любовник, 'гулявший' с ней ещё до Володи. Таня и про него мне рассказывала, какой он был сильный, волевой и красивый. Попал в тюрьму, выгородив друга. Таня очень страдала, потом вышла замуж за Володю. И теперь этот тип на воле, в нашем городке.
      Однажды я, возвращаясь домой, случайно увидел у магазина Таню с каким-то типом небольшого роста, чуть повыше её. То есть сантиметров на десять поменьше меня; это маловато для сильного красивого человека, каким мне представляла Таня своего бывшего любовника. Они что-то взволновано говорили друг другу, а потом пошли вдоль Вересковой улицы к ЦНИИСу.
      Я мигом забежал домой, зарядил пистолет, спрятал его за пояс, и побежал искать 'гадов'. Я заметил, что от ярости стал как-бы весить меньше - едва касаясь асфальта подошвами, я 'порхал' по дороге. Это мешало мне продвигаться быстро, так как обувь пробуксовывала. Я бегал по немощённым улочкам городка, заглядывая в каждый подъезд.
      Я представлял себе, что я сделаю, если поймаю их. Ему - пулю в лоб, а Таню: Я наступлю ей на одну ногу, а за вторую разорву изменницу на две части. Умом я понимал, что это не под силу человеку, но я так решил, и живыми они от меня не должны уйти!
      Обегав весь городок, я вернулся в 'Пожарку'. Заглянув в зеркало увидел, что у меня в глазах полопались сосуды и белки глаз стали красные, как у кролика. Я дёрнул дверь Тани, и она открылась. За столом, на котором стояла початая бутылка водки, сидела сама Таня, красивая молодая девица крепкого сложения и высокого роста, и тот тип, которого я видел у магазина.
      Таня схватила меня за руку и усадила за стол.
      - Это моя племянница Оля, только сегодня приехала из Мичуринска погостить у меня. А это - мой давний друг Витя, она замялась :
      - Тоже погостить приехал? - со скрытой яростью прошептал я, - так представь же и меня гостям, - посоветовал я.
      - Это мой большой друг: - начал Таня.
      - Не такой уж большой, но покрупнее некоторых, - я посмотрел на неказистую мелкую фигурку Виктора, его широкое лицо, на котором одна за другой менялись ужимки бывалого 'зека'. - А вообще, такой друг называется любовником, а если угодно сожителем, хахалем: - продолжать? - спросил я.
      Витька вскочил и, с ужимками павиана стал прыгать вокруг меня, заложив между пальцев лезвие безопасной бритвы. Я ухватился за спинку кровати, чтобы не упасть, и нанёс ногой сокрушительный удар в грудь бывшего 'зека'. Лёгкое тельце его было отброшено на стенку. От удара ногой в грудь и о стенку спиной, Витька свалился замертво. Мы бросились щупать ему пульс - удары были заметны, зеркало у рта мутнело. Жив, собака!
      - Я вызову скорую помощь! - крикнул я и побежал в коридор.
      - Не надо скорую! - прошептал Витька, обращаясь к Тане, - замотай мне грудь полотенцем, и я сам дойду домой.
      Мы вместе с девушками туго замотали его полотенцем и закололи конец английскими булавками. Видимо, были сломаны рёбра. Витька медленно побрел из комнаты, дошёл до двери, и, обернувшись ко мне, сказал:
      - А тебя я убью!
      Я подскочил к нему, чтобы сделать это первым, но девушки удержали меня.
      - Раньше в тюрьму загремишь, козёл вонючий! - орал я ему из объятий девушек, в полном смысле слова, не своим голосом, похожим на голос Буратино или робота из кинофильмов.
      Витька поковылял вон.
      Я принёс из моей комнаты портвейна, и мы выпили за всё сразу, в том числе и за приезд Оли, которая во все глаза, казалось восхищённо, смотрела на меня.
      - А мы с Витей тебя видели, как ты летал по улицам, глаза красные, морда свирепая! Ну, -говорю я Вите, - давай прятаться, а то поймает - убьёт обоих, он зверски силён , да и пистолет у него огромный! И мы спрятались в подъезде, а ты пролетел в двух шагах от нас: - лепетала Таня.
      Вдруг в дверь комнаты раздались удары ногами. Я кинулся открывать и тут же получил удар ногой в подбородок. За дверью стояли три приятеля Витьки, как потом сообщила мне Таня. Я был в нокдауне и мало что соображал.
      Зато Оля не растерялась. Она мгновенно скинула с ноги приличного размера туфлю на шпильке и нанесла молненосные удары этой шпилькой по головам нападавших. Враги залились кровью. Таня, видя это, оживилась, взяла в руки свою скалку, которую так не любил Володя, и 'добила' врагов. На шум из комнат повыскакивали соседи и добавили своё - они терпеть не могли 'бандита' Витьку и его дружков. Тела спустили с лестницы, как учил это делать Серафим.
      Некоторое время я носил с собой пистолет и нож для самообороны. Но примерно через неделю Таня сообщила мне, что звонила матери Виктора, и та поплакалась ей, сообщив, что её сына снова забрали, и снова несправедливо. Кто-то кого-то зарезал в драке, а Виктор оказался крайним:
      Мне снова стало не по себе из-за своего языка, но я легко пережил это, благо тень Виктора с бритвой преследовала меня все эти дни.
 
      Сплошные стуки в дверь
 
      Мы опять зажили спокойно - ночевали с Таней у меня в комнате, а Оля - в комнате Тани. Игорёк жил у Таниной тёти. Днём Оля ходила по московским магазинам, а вечером мы встречались, ужинали и выпивали втроём.
      Настало время Оле уезжать к себе в Мичуринск, остался один полный день - завтра, и полдня послезавтра. И Таня предложила мне поводить Олю по 'культурным' местам Москвы. Сама она не могла пойти с нами, так как работала в вечер и приходила домой ровно в полночь.
      Мы назначили встречу с Олей среди колонн Большого Театра в шесть вечера. Оля стояла у колонны, как мне показалось, смущённая и тихая. При встрече она поцеловала меня немного не по родственному, но я не придал этому значения. Мы походили по центру, зашли в кафе 'Артистическое', что напротив старого МХАТа (не знаю, сохранилось ли оно сейчас?), выпили немного. Оля, сославшись на усталость, попросилась домой. Я взял бутылку 'Хереса', который нравился нам обоим, остановил такси, и мы 'по-культурному' приехали в 'Пожарку'. Зашли ко мне в комнату и приготовили нехитрую закуску, кажется яичницу и апельсины. Таня была на работе, и мы решили её дождаться у меня.
      Но после выпитого хереса дожидаться Тани мы не стали. Озорные глаза Оли сами определили дальнейшее наше поведение. До прихода Тани оставалось три с лишним часа. Мы заперли дверь, оставив ключ в замке, выключили свет и, не раздеваясь, кинулись в койку. Я не ожидал от восемнадцатилетней провинциальной девушки таких профессиональных поцелуев. В темноте Оля стала ещё на порядок красивее и загадочнее, чем была. Мы начали скидывать с себя всё лишнее, что мешало нам узнать друг друга поближе, как вдруг - требовательный стук в дверь. Мы замерли - для Тани это слишком рано, а другие люди нас не волновали.
      - Нурик, открой, я знаю, что ты дома, дверь закрыта изнутри! - решительно сказала Таня, - а это был именно её голос. Для верности она постучала в дверь ещё раз.
      Делать было нечего. Мы включили свет, лихорадочно оделись, прибрали койку. Оля села за стол доедать яичницу. Я с ужасом открыл дверь, инстинктивно защищая лицо левой рукой. Таня спокойно вошла, села за стол.
      - Вы извините меня, что прервала ваш ужин, - тихо сказала она нам, - но я почувствовала себя неважно и вот пришла пораньше. Я хочу лечь, Оля пойди, пожалуста, в мою комнату - она открыта.
      Олю как ветром сдуло. Таня быстро разделась и легла. Казалось, её била лихорадка. Я снова запер дверь и, опять же, раздевшись, лёг на сей раз с Таней. Мне было ужасно стыдно, я даже потерял голос от смущенья.
      Таня ухватилась за меня так, как будто я проваливался в пропасть. Плача и улыбаясь одновременно, она ласкала меня, что-то приговаривая и целуя меня всюду. Понемногу смущение моё пропало, и наступила ещё одна незабываемая на всю жизнь ночь. Мне, как мужчине трудно понять, какие чувства овладели Таней. На её месте я бы, скорее, отругал и побил неверных мне близких людей, но ей, как русской женщине, конечно же, виднее.
      Наутро, как ни в чём не бывало, мы зашли к Оле и позавтракали с ней. Таня была весела и улыбчива, даже попросила Олю спеть что-нибудь. У Оли оказался красивый низкий и сильный голос, она спела песню, у которой я запомнил только начало:
      'Скоро осень, за окнами август:'
      Потом я слышал эту песню в исполнениии знаменитой Майи Кристаллинской, но тогда в словах песни мне почудился какой-то тайный смысл наших отношений. Плакали все - Таня навзрыд, а я тихо утирал слёзы. Оля пела, широко улыбаясь, но на глазах тоже блестели слёзы. Мы все втроём расцеловались, и Оля ушла, хотя на поезд было ещё рано. Она решила ещё раз заглянуть в московские магазины.
      Мы с Таней опять остались одни. Заглянув друг другу в лицо, снова заплакали - ну, прямо как в индийском сериале! Я понял, как я люблю Таню и как я обидел её. Мы заперли дверь и кинулись в койку. Рыча, как молодые тигрята, мы сбрасывали мешающие нам одежды, не заботясь об их целости. И почти в самый ответственный момент, - нате вам! - стук в дверь. Я готов был соскочить со всего, на чём лежал, но Таня, обняв меня за талию, не дала этого сделать. Ещё несколько секунд, может полминуты: и мы, уже удовлетворённые начали одеваться под непрекращающиеся стуки в дверь.
      - Едрёна вошь, так и склещиться недолго! - недовольно проворчала Таня и громко спросила: - кого чёрт носит?
      Всех мы ожидали - соседей, коменданта общежития Мазину, комиссию по нравственности, наконец, но только не это:
      - А вот, я могу зайти, чёрт возьми, а вот, в свою же комнату? Я в ней, можно сказать, ещё прописан!
      - Володя! - открыв дверь, и, глядя другу в глаза, прошептал я.
      Володю было не узнать. Гладко выбритый, в новом костюме из серого японского трико с заграничной авторучкой в верхнем кармане пиджака. Выражение лица - самодовольное.
      - Ах вы румяные какие, ети вашу мать, ночи не могли дождаться? - издевательски проговорил Володя.
      Я пошёл в свою комнату. Мысль моя после всех этих стуков в дверь работала вяло. Был какой-то выходной день, кажется воскресенье. На работу не пойдёшь, гулять не хотелось. Я боялся, что Володя изобьёт Таню, и сидел напряжённо, готовый прийти ей на помощь.
      И вдруг - крик и плач Тани, звон разбитой посуды. Я в секунду был у её комнаты. Володя стоял уже в дверях и пятился в коридор, а Таня орала благим матом и била свою же посуду. Володя пожал плечами и пошёл ко мне в комнату.
      Мы сели, Володя издевательски смотрит мне в глаза, и я не выдерживаю его взгляда.
      - Чтож, живём с женой друга, трахаем её, понимаешь, а вот, сына моего воспитываем:
      - Молчал бы лучше про сына, сам алименты чего не платишь? - Я знал, что Володя не платил алиментов, так как нигде не работал. - А потом - ты сам посоветовал мне жить с Таней, свидетели есть! Да и я тебе свою бабу - Аньку - уступил! - оправдывался я.
      Постепенно в комнату вошли, постучавшись, два-три соседа. Интересовались у Володи, как живёт, сколько получает.
      - На жизнь хватает, - хвастливо отвечал Володя, подмигнув мне. Он вынул из кармана пиджака красивый кожаный бумажник, отсчитал от пачки десятку и протянул её мне.
      - Сбегай за бутылкой по старой дружбе, - высокомерно сказал он.
      Я так посмотрел на него, что он отвёл глаза и протянул десятку гостям. Её тут же выхватил сосед - Юрка-электрик и помчался в магазин.
      - Жену, понимаешь, трахать могут, а сбегать за бутылкой - нет! - недовольно ворчал Володя.
      Юрка-электрик примчался мигом. Он накупил выпивки и закуски точно на десятку, чтобы не отдавать Володе сдачи.
      - Общежитейские привычки - быдло! - тихо ворчал Володя, раздосадованный такой 'точностью' Юрки.
      - А ты сам давно из этого быдла вышел, казёл? - чуть было не рассвирепел слесарь Жора, но вовремя осёкся, так как выпивка была за счёт Володи.
      Мы выпили, Володя не закусывал и быстро захмелел. Он встал, снял пиджак и, повесив его на спинку стула, предложил мне: 'Давай бороться!'
      Все посмотрели на него, как на сумасшедшего. Я покачал головой.
      - А тогда я предлагаю бороться за Таню, - буровил Володя, - ты победишь - ты трахнешь, ну, а я - то сейчас же пойду к ней в комнату, а вот, и трахну по старой памяти!
      Я подсёк ноги Володе и легонько толкнул в плечо. Он мешком свалился и ударился головой об батарею отопления. Увидев кровь, все поспешно вышли. Володя поднялся, собрал ладонью кровь с головы и размазал её мне на стенке над кроватью.
      - Это кровь твоего друга, запомни! - мрачно сказал он и вышел в коридор. Я выглянул туда и увидел, как он, шатаясь, побрёл к лестнице. Потом я узнал, что его подстерегли ребята, видевшие полный деньгами бумажник, избили и отняли бумажник, где кроме денег были и документы.
      А над кроватью у меня так и осталось размазанное и почерневшее пятно крови моего друга. К зиме нас всё равно всех отселили из 'Пожарки' и пятно больше не будоражило мне совесть.
 
      Летние страдания
 
      Мы закончили испытания скрепера и перевезли его снова на завод. Требовалось сделать кое-что по мелочи - основательно взвесить машину, определить развесовку по осям, измерить выбег, т.е. время холостого вращения маховика, найти сопротивление вращению колёс и т.д. Осциллограмм было свыше сотни, и их надо было расшифровать, обработать, построить графики, определить их достоверность и выразить математически. Кроме того, тогда было в моде математическое моделирование, и мои руководители решили провести и его.
      В начале августа ко мне в гости приехала жена. Так вот, дала телеграмму - дескать, еду, и приехала. Я встретил её на Курском вокзале и был поражён - Лиля была с достаточно большим круглым животом - беременна. Как же так - а посоветоваться с мужем не надо? Но дело уже сделано, так что - счастливое выражение на лице - и вперёд!
      В общежитии, где я жил в отдельной комнате, Лиле не понравилось
      - Пахнет женщиной! - тут же заметила она. Сдуру я пригласил вечером на ужин, посвящённый приезду жены, Серафима и Таню. Лиля знала о моём друге Володе, но не знала, что они с Таней развелись. Но когда мы выпили, всё выползло наружу. Таня, ни с того ни с сего, разревелась. Серафим стал её утешать, и Лиля всё поняла. Таня выскочила за дверь, я - за ней, догнал её в коридоре.
      - Таня, - трясу я её за плечи, - Таня, не надо сейчас так, я всё как-нибудь улажу!
      Таня повернулась ко мне заплаканным лицом и, улыбаясь сквозь слёзы, пропела:
      - Между нами решено -
      ты за дверь, а я - в окно!
      А Лиля вышла из комнаты и наблюдала эту сцену. Она тут же забежала обратно и тоже - в плач.
      - Я сейчас же уеду, я всё поняла - ты живёшь с этой Таней, женой друга! И как же тебе ни стыдно!
      Я 'успокаивал' Лилю, что Таня и Володя в разводе, но это ещё более огорчило её. Она рыдала и повторяла, что терпеть этого не будет и уедет сегодня же обратно в Тбилиси.
      Тут вмешался Серафим и предложил снять недорого 'квартирку' в Пушкино у его знакомого. Серафим созвонился со знакомым, и наутро мы встретились.
      Это был один из 'ханыг', приходивших к дяде Симе, когда ещё я жил у него в комнате. Мы с 'ханыгой' сели на трёхвагонку, доехали до Лосинки, пересели на электричку до Пушкино, доехали и достаточно долго шли пешком. На окраине Пушкино в сторону станции Заветы Ильича, стояло одинокое одноэтажное деревянное здание с забитыми окнами и дверями. Но одна из дверей не была заколочена, мы в неё и вошли. Маленькая комнатка с забитым окном, к счастью с электричеством. О воде и не помню. Дверь из комнаты ведущая куда-то внутрь - тоже заколочена. Лиля заранее взяла с собой постельное бельё и свои вещи. Мы заплатили какие-то небольшие деньги и остались там. Сам 'ханыга' проживал у сожительницы, где и был телефон.
      Лиля быстро подмела комнату, постелила постель, нарвала цветов у дома, поставила их в банку с водой. Казалось бы, живи - не хочу! Я сбегал в магазин за выпивкой, какую-то еду Лиля привезла с собой. Выпили, вернее, выпил я один, пошли погулять на речку. Достаточно близко протекала, кажется, Клязьма, с лодочной станцией неподалёку. Но вскоре Лиля устала, и мы вернулись.
      Таня не выходила у меня из головы; я попробовал ещё выпить, но получилось хуже, мне стало труднее сдерживать себя. Ничего, кроме Тани, не шло в голову. Было около семи вечера - лечь, что ли, спать? Но мысль о том, что я здесь - а она там, была для меня невыносима. Я почувствовал себя рабом, арестантом в тюрьме, пленным. Даже то, что жена - близкий человек, в таком положении и страдает - не останавливало меня.
      Сейчас мне удивительно это вспоминать, но я способен был на всё, даже на самое худшее (не буду даже говорить об этом!), чтобы оказаться рядом с Таней. Вот, что такое - любовь и страсть, 'амок' Цвейга! Вот какова природа страсти леди Макбет, булгаковской Фриды, и их многочисленных последовательниц и последователей! Любовь гони в дверь, а она влетит в окно!
      Лиля, видя мои мучения, вдруг предложила мне поехать и проведать Таню - а вдруг ей плохо, вдруг она плачет! Понимая, что поступаю подло, я тем не менеее, как был, так и сорвался с места и побежал. Потом, пробежав метров десять, вернулся, поцеловал жену, сказав 'спасибо', и что вернусь к ночи обязательно, стремглав побежал к станции.
      Как я оказался в 'Пожарке' - не помню, кажется, путь от Лосинки до Института Пути я пробежал по шпалам. Но сердце неслось впереди меня, шагов на двадцать-тридцать, я даже видел его контуры передо мной.
      Вот тут уж мне ни под каким видом никого нельзя было застать с Таней! Я гнал эту мысль, как опасную, а ведь всё было к тому. И сидеть бы мне вместо защиты диссертации, и нести грех на всю оставшуюся жизнь, если бы она ещё и осталась!
      К счастью, Таня была одна. Серафим рассказал ей, что пристроил нас в пустой комнате в Пушкино. И вдруг появляюсь я, тяжело дыша, не видя ничего перед собой, кроме Тани.
      - Как, ты оставил беременную жену, одну в этой глуши? - был первый её вопрос. - Поедем сейчас же туда!
      Но я замотал головой и поволок Таню к койке. К счастью, Игорёк опять был у Таниной тёти Марины. Она взяла его к себе на весь период расселения 'Пожарки'. Внизу уже работала вычислительная машина, и все говорили, что излучение её особенно опасно для детей.
      Когда я немного успокоился, было уже часов 11 вечера. Выходить так поздно было бесполезно - пока дойдём пешком до Лосинки, электрички перестанут ходить. Ночь прошла беспокойно, мучили мысли, и чтобы сбить их, я начинал нашу с Таней любовь снова и снова. Прекрасное средство для забвения - и мысли куда-то уходят и боль!
      Утром рано я собрался ехать обратно в Пушкино. Таня решительно заявила, что едет со мной. Потом она пояснила мне - мало ли что могло за ночь случиться с Лилей - одной в пустом доме и беременной к тому же. Вдвоём всё-таки легче.
      Когда мы приехали, а было около десяти утра, Лиля была уже одета (оказывается, она спать не ложилась, ждала меня и боялась выключить свет) и приведена в порядок. Неожиданно для меня, она встретила нас приветливо. Таня даже поцеловала её со словами: 'Слава богу, жива-здорова!'.
      Мы выпили чаю и пошли гулять на реку. Зашли на лодочную станцию, взяли лодку, Таня села на вёсла - она прекрасно гребла. Катаемся, поём песни хором, чуть ли ни: 'Парней так много холостых:' - с юмором и с подначками.
      Вдруг я увидел посреди реки большой прекрасный цветок водяной лилии. Таня подгребла к нему, и я сорвал его. Сорвал - и не знаю, кому давать - так и сижу с цветком в растерянности.
      - Дай ей, - она же твоя жена! - кивнула Таня на Лилю.
      - Нет, лучше дай Тане, - она же твоя любовница! - парировала та.
      - Тьфу, - сказал я и выбросил в воду невинно пострадавший цветок.
      После этого случая настроение упало, мы сдали лодку. Таня стала собираться домой. Я вызвался проводить её. Лиля отпустила. Мы приехали в 'Пожарку' часа в четыре. Настроение гадкое.
      - - Куда это всё нас приведёт - не знаю! - рассуждала вслух Таня, - уж хоть она беременной бы не была, тогда понятно, а так - чёрт знает что получается!
      - У Серафима в комнате 'пир' шёл горой. Я заглянул к нему, мне замахали руками - заходи, мол! Все старые знакомые. Я зашёл, выпил полстакана, запил пивом. И вдруг так 'захорошело', стало так легко, и ушли все, какие были, плохие мысли. Редко так сразу и, я бы сказал, эффективно, помогает водка человеку!
      Я сбегал в магазин, взял две бутылки и зашёл к Серафиму вместе с Таней. Дядя Сима любил Таню за её прямоту, трудолюбие, красоту, за то, что она не фыркала при виде пьяного человека. Да её и нельзя было не любить - я не знал человека из знакомых, который сказал бы о ней плохо.
      Нас посадили вместе - как жениха и невесту посреди стола, спиной к окну. Все чокались с нами и пили за нас. Даже кричали 'горько!'. И вдруг дверь тихо растворяется и появляется : Лиля.
      - Я вам тут не помешала? - спрашивает она скромно и проходит в комнату. Таня мгновенно вскочила и полезла в окно. Я - за ней, держать, второй этаж, всё-таки, и высокий. Все повскакивали с мест, ничего не понимая. Кое-кто бросился к Лиле с угрозами: кто такая, дескать, чего припёрлась?
      Серафим мгновенно подскочил к Лиле, обнял её, закрыв своим телом, и, обернувшись, вытаращив свои белые глаза, сказал грозно:
      - Она - моя! Это - моя прекрасная дама, и кто заденет её, будет драться со мной!
      - Так бы и сказал, а то входят тут без вызова:- раздались вялые возгласы и тут же стихли.
      Мы с Таней и Лилей вышли в коридор. Дамы заперли меня в Таниной комнате, а сами у дверей обсуждают мою судьбу.
      - Мне такой не нужен, - слышу я голос Лили, - бери его себе.
      - А мне на хрена такой, если тебе не нужен! - отвечала Таня.
      - Эй вы, договоритесь как нибудь, а то так я и вовсе один останусь! - кричал из запертой комнаты я.
      Дверь отперли, и эту ночь я провёл с Лилей в своей комнате. Несколько следующих дней мы провели, гуляя по знакомым. Дядя, к сожалению, летом в Москве не бывал, а то бы мы пошли к нему.
      Зашли в гости к Риве и дяде Федулу, нашим бывшим соседям, жившим теперь на Ломоносовском проспекте, остались у них на ночь. Неожиданно встретили на улице тоже тбилисского соседа - Стасика, который уже жил и работал рядом с Москвой - в Щербинке. Он с матерью - тётей Валей (это на которую чуть ни свалился пьяный Вова, висевший на бельевой веревке) снимали где-то в подмосквье дачу с яблоневым садом. Мы - к ним.
      А тут вскоре и мама моя приехала. Оказывается, тётя Валя уговорила её отдохнуть вместе с ней в подмосковье. Вот так неожиданно и оказались мы в компании наших близких тбилисских соседей. А я, сославшись на испытания, остался жить в 'Пожарке', иногда навещая их на даче. Но без ночёвки, ведь к восьми утра мне на завод, без опоздания!
      К сентябрю все разъехались, я проводил Лилю и маму, посадил в поезд, и обещал приехать, когда родится ребёнок. А этого можно было ожидать очень скоро.
 
      Великое переселение
 
      К первому сентября поступил приказ о переселении всех жильцов 'Пожарки'. В экстренном порядке всем постоянным жильцам дали по комнате, а аспирантов переселили на первый этаж бывшего здания поликлиники, где на втором этаже уже жила часть ранее переселённых жильцов 'Пожарки'. Почему-то туда же, но в отдельную комнату переселили и Фёдора Зайцева.
      Тайна переселения Фёдора Зайцева открылась не сразу. Но уж если мы заговорили о ней, то стоит рассказать в назидание холостым мужчинам.
      Фёдор иногда приводил в свою комнату (туда, где стояла штанга, и где был повержен первый силач городка) дамочек. Но так как он очень боялся соседей по коммуналке, то делал это тайно. Тайно запускал даму, убедившись, что соседи сидят по своим комнатам, и так же тайно выпускал. В туалет, если это было нужно, тоже отпускал гостью под своим строгим надзором.
      И вот однажды гостья перепила, что ли, или приболела, но не смогла уйти утром вместе с Фёдором, который спешил на работу. Фёдор и запер её в комнате, а когда пришёл на перерыве (ЦНИИС, как я уже говорил, был в двух шагах от нас всех, жителей городка), то с соблюдением конспирации выпустил невольную пленницу.
      Всё бы ничего, но через некоторое время - неделю или больше, Фёдор учуял в комнате запах канализации. Действительно, в стене проходила эта труба и, решив, что она течёт (ибо запах объективно стоял в комнате), начальство переселило Фёдора в другую комнату. Но злосчастный запах не исчезал, и я тому свидетель, ибо частенько поднимался к силачу потренироваться, да и выпить. Так Федора переселяли уже третий раз, и последним его пристанищем была комната, о которой я уже говорил. Тайна зловонных комнат разрешилась тогда, когда Фёдор случайно встретил на улице ту даму, которую как-то в целях конспирации запер у себя в первой комнате. Пожаловавшись ей на ситуацию с переездами, Фёдор признался в своём бессилии - запах устанавливается в любой комнате, куда бы он ни переезжал. А дама неожиданно спрашивает:
      - А фикус большой ты перевозишь с собой?
      Фёдор подтвердил, что его любимый старый фикус в большой деревянной кадке переезжает вместе с ним. Дама засмеялась и рассказала, что ещё в тот раз, когда Фёдор запер её в комнате, ей 'приспичило' в туалет по большой нужде. Комната заперта, делать нечего, она и вытащила фикус из кадки, справила туда нужду и снова посадила туда растение. Землицу утрамбовала, пригладила - всё в порядке. А запашок-то пошёл! И прочно устанавливался в том помещении, куда прибывал щедро унавоженный фикус!
      Фёдор достал фикус из кадки, сделал ему соответствующую 'санацию', и пить вино в его комнате стало значительно комфортнее! Но хватит о Фёдоре и его зловонном фикусе. Теперь - о более насущных вещах.
      Тане дали комнату на улице Ивовой в доме ? 6 на первом этаже. Это был огромный дом ещё сталинской постройки, самый большой дом городка в то время. В трёхкомнатной квартире проживала пожилая, интеллигентная пенсионерка - тётя Лиза, с двумя кошками - Апой и Сериком, и парень Серёга, который не пересыхал, хотя и работал где-то. И если тётя Лиза сразу прониклась ко мне симпатией, как интеллигент к ителлигенту, то для Серёги я был просто пустым местом, как, собственно, и он для меня.
      Кстати, Серёга скоро изчез с горизонта и вот как (холостяки - насторожитесь!). В гости к нему зачастила худая, жилистая и бойкая девица из далёкого подмосковного посёлка с гордым названием 'Вождь Пролетариата'. Звали её Катькой, но она называла себя 'Ксэ', т.е., видимо, кошкой. Серёгу она называла 'Псэ', т.е. пёсиком, собачкой. Справедливости ради, надо заметить, что Катька называла 'Ксэ' любую женщину, а 'Псэ' - любого мужчину. 'Такая Ксэ пошла, вся из себя!' - вот одна из её ходовых фраз.
      Ксэ регулярно поила Псэ самогоном, который привозила её маменька из глубинки, и угощала квашеной капустой, ведро которой она же привозила каждую неделю. Псэ даже бросил работу и пьянствовал целые дни. В благодарность Псэ ежедневно колошматил Ксэ, но та молча переносила побои. Наконец Псэ и Ксэ расписались законным браком, Ксэ прописалась в комнату Псэ, и следующие же побои были зафиксированы где надо. Псэ исчез с горизонта, как хулиган и тунеядец. Властная Ксэ тут же стала распространять своё влияние на Таню. 'Ксэ так сказала, Ксэ так велела:' Я пропускал всё это мимо ушей, но когда Таня вся в слезах объявила, что Ксэ хочет спать со мной, и более того, Таня дала на это согласие, я не выдержал. Я зашёл к этой Ксэ в гости, после чего она заявила Тане, что спать со мной она не будет, а будет только бодрствовать. 'Спи сама с твоим Псэ!' - разрешила Тане всесильная Ксэ.
      Из сказанного, наверное, стало ясно, что жил, или, по крайней мере, ночевал я у Тани, а занимался наукой, или конкретнее, писал диссертацию в моей новой 'резиденции' по улице Вересковой. Я требовал отдельную комнату, но злодейка Мазина ('комендантша') поселила меня вместе с Лукьянычем в маленькой комнате.
      - Ты и так живёшь у Ломовой, нечего тебе ещё комнату занимать! - решила мою судьбу коварная комендантша.