Теперь я понимаю, что поступил скоропалительно, главным образом, сбил её с толку. Для чего была эта официальная женитьба, когда встречаться и даже жить вместе, вполне можно было и без этого. Она сама мне об этом говорила, правда гораздо позже.
      Одним словом, поговорила она со своим женихом, а на следующее утро сообщила мне, что замуж за меня пойти согласна. Мы решили пожениться в марте. Нужно было познакомить родителей и тому подобное.
      Раньше среди студентов добровольно-принудительно распространяли лотерейные билеты. Шутки ради нам на двоих дали один билет - вроде, почти семья. И на этот билет выпал выигрыш - 30 рублей. Мы решили романтически зарыть эти деньги в землю и откопать в день женитьбы, чтобы купить шампанское.
      Я заготовил специальную свинцовую капсулу, куда мы должны были поместить деньги и зарыть в любимом нашем парке физкультурника (помните прогулку с девочкой - Сашей?). Деньги были у Лили, капсула у меня. Но когда я в назначенный день мы встретились у парка физкультурника, Лиля передала мне не 30 рублей - точную сумму выигрыша, а 29 рублей 80 копеек. Оказывается, она разменяла эти деньги, чтобы заплатить за трамвай.
      Я был совершенно обескуражен этим поступком. Разменять заветную сумму ради билета на трамвай? Да я лучше не сел бы в этот трамвай, а пошёл бы пешком, или проехал бы без билета, или взял бы с собой ещё денег, не сошёлся же мир на этих тридцати рублях? Но она поступила именно так, и мы поместили в капсулу эти 29 рублей и 80 копеек и зарыли в определённом месте (два шага от дуба и три шага от платана).
      В марте мы пошли в ЗАГС нашего района, чтобы подать заявление. В этот ЗАГС нужно было пройти через двор, подняться по винтовой железной лестнице, на которой через одну не хватало ступенек. Над жилым домом на мансарде в двух обшарпанных комнатах размещался ЗАГС. В одной из комнатушек сидела злющая тётка, которая выискивала различные причины, по которым нельзя было расписать новобрачных. В другой каморке стояла длинная скамья перед столом, причём мебель была, как в тюрьме, прибита к полу. На стенах висели образцы заявлений на заключение брака, на его расторжение, на что-то ещё, причём все эти образцы, как и стены, были сплошь исписаны грязными ругательствами и разрисованы иллюстрациями на соответствующую тему. На столе стояла привинченная к нему чернильница, заполненная дохлыми мухами, и перьевая ручка, привязанная к столу цепочкой от смывного бачка унитаза.
      Мы заполнили заявления, тётка брезгливо взяла его и придирчиво осмотрела. Ошибок, вроде, не было.
      - Приходите через два, нет через три неделя! - не глядя в глаза, злобно проворчала тётка. Я положил пятидесятирублёвку в мой паспорт и подал ей оба документа. Тётка уже более охотно взяла паспорта, стряхнула купюру в ящик стола и поставила печати в паспорта. Нам же велела расписаться в амбарной книге в местах, где она поставила 'птичку'. Поздравления, наверное, стоили дороже, поэтому делать этого она не стала.
      Всё, мы муж и жена! Мы, проваливаясь в выбитые ступеньки, быстро сбежали вниз и помчались в институт на тренировки - мы уже опаздывали на них. У меня тренировка не пошла, я скомкал её и стал ждать, теперь уже жену. Лиля протренировалась нужное время, мы встретились и пошли в парк физкультурника откапывать наш клад.
      Уже вечерело. Мы шныряли между деревьями, которые за прошедшие два месяца сильно изменились. Я тыкал перочинным ножом в условленное место, но капсулы не находил. 'Неужели кто-то вырыл?' - мелькнула, было, мысль, но тут нож наткнулся на мягкий свинец. Я вынул капсулу, стряхнул с неё землю и мы пошли на выход из парка. Слава парка физкультурника была всё той же, и кучки вуайеристов так и шныряли в поисках влюблённых парочек, чтобы поонанировать всласть. Но мы не дали им повода заниматься своим извращением. Один из них так и остался недовольно стоять с выпростанным 'хвостиком', пока я, проходя мимо, не поддал его под зад ногой.
      Мы вышли на проспект Плеханова и стали искать по магазинам шампанское. Сейчас странно это слышать, но шампанское надо было искать в Грузии - стране вина! И нашли мы только красное шампанское, которое не пили до этого никогда. Забегая вперёд, почти на двадцать лет, скажу, что второй раз в жизни я встретил красное шампанское в ресторане в Курске, где мы с Лилей 'отмечали' наш развод. Не нашлось в ресторане никакого шампанского, кроме красного. Она даже ахнула - надо же - женитьба с красным и развод - с красным!
      Но пока был только брак, о разводе и мысли не было, мы строили планы на будущее. Первое - мы оба должны учиться только на отлично, чтобы получать повышенную стипендию, иначе мне пришлось бы уйти на вечернюю форму обучения и работать.
      Второе - через год Лиля должна была выполнить мастера по гимнастике, изучить, кроме немецкого, и английский язык.
      Третье - я должен был-таки побить мировой рекорд в жиме и стать чемпионом Грузии в троеборье.
      Четвёртое - тут же после окончания ВУЗа вместе поступить в аспирантуру. Дети в эти планы не входили, так как они могли нарушить всё задуманное.
      Лиля стала жить у меня в коммунальной квартире, хотя у её родителей был собственный дом. Но они не любили меня, так как справедливо считали, что я расстроил её брак с женихом, которого они уважали.
      Но правильно говорят: человек предполагает, а Господь располагает!
      Планы наши стали накрываться один за другим. Лиля не смогла больше заниматься спортом, так как забеременела. Я не смог даже повторить мастера, так как меня засосали семейные дела. Лилю не интересовали мои научные и изобретательские планы. Она засыпала, когда я начинал читать ей вечером моего любимого 'Фауста'. Одно удалось - училась она отлично, хотя для этого мне пришлось сидеть с ней как репетитору и чертить за неё проекты.
      Летом я должен был поехать на соревнования в Москву на Всесоюзную спартакиаду профсоюзов. Сборы проводились в курортных местах Грузии, но я поехал непосредственно в Москву, 'пробивать' свои изобретения.
 
      Начало изобретательства
 
      Удивительно, но изобретать я начал в ненавистной мне области - табакокурительной. Я уже говорил, что покуривал опий в детстве, но позже любое курение вызывало у меня только боль в горле и кашель. Питьё - другое дело! И если бы напротив нашего дома в Тбилиси был бы ликёро-водочный завод, то я, безусловно, занялся бы изобретательством на этом заводе. Но напротив дома была Тбилисская табачная фабрика ? 2, и там работал мой приятель Гурам. Находилась же эта фабрика на улице со странным названием. Странность эта заключалась в фамилии человека, кажется музыканта, именем которого называлась улица.
      Грузинские фамилии иногда бывают, мягко говоря, непривычны (чуть не сказал 'неприличны'!) для нашего слуха. Чего стоят, например, такие 'перлы', как Сирадзе, Касрадзе, Херхеулидзе, Блиадзе, Иобашвили : Мой знакомый по фамилии Хухуни защищал кандидатскую диссертацию в России, так женщина - учёный секретарь, отказалась публично произносить эту фамилию.
      Мой дедушка, великорусский шовинист граф Егоров Александр Тарасович даже анекдот придумал на эту тему. Дескать, генерал (конечно, в русской 'дореволюционной' армии) производит осмотр прибывших из Грузии солдат. А есть в Грузии район Рача, где особенно много 'неприлично' звучащих фамилий. Так этот генерал спрашивает фамилии у солдат, призванных из Рачи, а те отвечают: 'Сирадзе, Касрадзе, Насрадзе' и в том же роде. Генерал в смущении восклицает: 'Братцы, кто ж вы такие?' А солдаты хором отвечают: 'Мы с Рачи, ваше превосходительство!' Естественно, дедушка это 'с Рачи' произносил слитно, как, видимо, это делали и те солдаты :
      Но грузины говорят, что и иностранные фамилии на грузинском тоже иногда звучат не лучше. Например, известной киноактрисе Лючии Бозе было отказано в визите в Грузию, по причине того, что её фамилия звучала как: 'Лючия Проститутка'. Просто и без обиняков. Моя подруга по фамилии 'Бзикина', перезжая из Сибири, где она жила, в Грузию, исправила свою фамилию на 'Бозикина'. Она считала, что так будет благозвучнее, чтобы не говорили, что она с 'бзиком' в голове. А получилась фамилия и вовсе неприличная: что-то вроде 'Проституткина'. Пришлось снова менять на Бзикину, что по-грузински звучит очень даже симпатично: 'Пчёлкина'.
      Так вот, возвращаясь к названию улицы, на которой находилась Тбилисская табачная фабрика ?2, можно сказать, что оно происходило из дважды неприличной фамилии. Первая часть этой фамилии означала 'хвостик' на еврейском-идиш. Вторая - перевод первой части на русский, а третья - что носитель фамилии - сын первых двух частей. И фамилия эта звучит, простите, так: 'Поцхерашвили'!
      Раньше в моде были папиросы - 'Казбек', 'Дукат', 'Курортные', 'Друг', любимые сталинские 'Герцеговина Флор'. Только сам Сталин папирос не курил - он высыпал табак из папиросы себе в трубку, а уж потом курил ее. Но высыпать табак из папиросы легко, а вот засунуть его в тончайшую гильзу папиросы - попробуйте! Для этого использовались старые 'заграничные' станки системы 'Элинсон'.
      Приготовить сигареты - пара пустяков. С этим легко справлялись и наши советские станки МГ и ЛГ (Московский Гильзовый и Ленинградский Гильзовый). Идёт длинная лента из папиросной бумаги, по дороге засыпается табаком, сворачивается, смазывается клеем, калибруется и разрезается на 'колбаски'. Сигареты вылетали из станка, как пули из автомата.
      А вот с папиросами дело было сложнее. Сперва сворачивалась гильза определённой длины из папиросной бумаги. Края бумаги завальцовывались, заметьте, без капли клея! Затем с одного края гильзы железные 'пальцы' станка засовывали мундштук из плотной бумаги, что было несложно. Но с другого края нужно было железными же пальцами засунуть порцию табака в нежнейшую, буквально воздушную гильзу. Это часто не получалось - или гильза была чуть неровной, или за неё задевали кусочки табака, торчащие из железных 'пальцев', но гильза сминалась, и машина бестолково тыкала порции табака в смятые папиросы. 'Каша' из смятой бумаги и табака всё нарастала и, если станок не остановить, нежные 'пальцы' ломались, что часто и случалось.
      Местный умелец изготовил, наконец, 'останов', который, как только очередная папироса не поступала в бункер, выключал станок. Но так станок выключался буквально каждую минуту - единичный брак бывал часто, а после него машина вполне могла работать нормально. Вот если четыре-пять папирос подряд сминались, то тогда уж точно наступал 'затор' и станок мог сломаться. Но остановить станок на четвёртой-пятой бракованной папиросе не мог никакой 'останов'.
      Так или иначе, главным образом стараниями Гурама, руководство фабрики узнало, что в соседнем доме живёт грузинский 'Кулибин', который мог бы помочь делу. Меня привели на фабрику, показали сценки, когда станок, как дурной работник, суёт табак в смятую папиросу. Показали и существующий 'останов' - как только папироса не появлялась в лотке, щуп 'останова' проваливался и замыкал контакт. Станок останавливался. Вопрос состоял лишь в том, чтобы щуп замыкал контакт не на первой же, а допустим, на четвёртой бракованной папиросе.
      Решение пришло сразу же - здесь нужен 'замедлитель'. Если щуп будет 'проваливаться' не в воздухе, как сейчас, а, допустим, в густом масле, то он отключит станок не сразу, а секунды через четыре. Если же за это время пойдут снова целые, твёрдые папиросы, щуп снова поднимется на прежнюю высоту, и станок будет продолжать работать.
      Составить эскизы и изготовить новый 'останов' было делом одного дня. И что ж, 'останов' с первого же раза сработал, руководство было счастливо. Наградить меня, хоть чем нибудь, они, правда, забыли. Но я наградил сам себя - подал заявку на изобретение и написал статью в журнал 'Табак'. Красивый был такой журнал, издавался в Москве в районе Курского вокзала. Первый опыт изобретательской и журналистской работы оказался удачным - авторское свидетельство (это тогда было вместо патента) выдали, статью - опубликовали.
      Но с 'остановом' стали твориться чудеса. Он то самостоятельно соскакивал со станка, то гнулся, а то и вовсе ломался, как от ударов молотка. Мастера цеха подходили ко мне и с явной угрозой предупреждали: 'Снимай свой 'останов', он мешает нам работать! И, лучше будет, перестань ходить к нам на фабрику совсем!'. Я не мог понять, в чём дело. Ведь 'останов' экономит время, бумагу, табак :
      Ситуацию разъяснил мне начальник производства - мудрый человек Соломон Давидович. Он пригласил меня к себе в кабинет, усадил на диван и ласково спросил:
      - Ты кушать хочешь?
      Я в данный момент есть не хотел, да и вообще лакейское словечко 'кушать' мне было противно и вызывало тошноту, поэтому я покачал головой.
      - А наши мастера и рабочие хотят кушать! Если станки будут всё время работать, не будет брака, то не будет оставаться табак, который, по инструкции должен выбрасываться. А его не выбрасывают, его собирают и после работы из него делают неучтённые папиросы! Гаиге? ('Понял?') - по-грузински закончил мудрый Соломон, - А потом выносят под одеждой и продают перекупщикам по-дешёвке. Рублей двести в день имеют. А так - восемьсот рублей в месяц. Разницу чувствуешь? Поэтому твой 'останов' им поперёк горла. Если будешь настаивать и жаловаться директору - поймают тебя на улице и побьют!
      Я пошевелил мускулами. Соломон понял меня и горько усмехнулся.
      - Ты плохо знаешь жизнь, хмацвило! ('Юноша'). Особенно нашу жизнь, кавказскую!
      Мудрый Соломон был на сто процентов прав. Кое-что я узнал 'за жизнь' на улице, а про кавказскую жизнь мне ещё предстояло узнать. Я решил не лезть на рожон и снять ещё не разбитые 'остановы'. У меня была задумка предложить их на табачные фабрики Москвы, где мастера должны быть честнее тбилисских.
      Когда я в цеху снимал 'остановы', мастера участливо помогали мне. Завернули штук пять 'остановов' в газету, а один из мастеров даже помог вынести их за проходную. Провожали меня с таким почётом, как какого-нибудь инструктора райкома партии. Уже на улице мастер пожал мне руку и виновато сказал:
      - Извини дорогой, что так получилось, но кушать все хотят: и мы - мастера, и рабочие, и Соломон, и даже этот 'зверь' в проходной! А директору лишь бы отчитаться за снижение брака, что он в жизни понимает!
      Больше я на табачную фабрику ? 2 , что на улице Поцхерашвили, не ходил.
      А второе изобретение я сделал прямо на лекции по землеройным машинам. Есть такая землеройная машина - скрепер. В Америке такими выполняют почти половину всех земляных работ (у нас больше предпочитают экскаватор). Наш лектор Картвелишвили (у него фамилия грузинская, но всю жизнь он прожил в России) чётко и недвусмысленно рассказывал, что когда скрепер набирает в свой громадный ковш грунт, ему не хватает силы своего 'родного' тягача. Тогда зовут на помощь особые трактора-'толкачи', которые и подталкивают скрепер сзади, чтобы тот набрал полный ковш. Эти толкачи работают меньше минуты, а вынуждены стоять и ждать своей очереди по полчаса. Невыгодно.
      - Это не от хорошей жизни! - подытожил Картвелишивили, - но другого пока никто не придумал.
      На первой же перемене я подошёл к лектору и спросил:
      - Юрий Лаврентьевич, а если на заднюю ось скрепера поставить маховик и разогнать его во время холостого пробега, то во время копания - а это меньше минуты - он даст на задние колёса такую тягу, что вполне заменит толкачи!
      Картвелишвили мигом 'схватил' идею и тут же предложил:
      - После лекции зайди, я помогу составить заявку на изобретение!
      Подобный опыт у меня уже был с 'остановом' и заявку мы составили быстро.
      Пару слов о Юрии Лаврентьевиче Картвелишвили. Это сын знаменитого Лаврентьева - Лаврентия Картвелишвили - советского 'хозяина' Дальнего Востока 20-х годов, конечно же, репрессированого. Несмотря на это, Юрий Лаврентьевич уважал Сталина и ненавидел Хрущёва. Как здесь не вспомнить эпизод, когда Хрущёв спросил писателя Шолохова: 'Неужели вы не признаёте, что был культ личности?' На что великий писатель ответил: 'Была Личность, был и её культ!' - Хрущёв понял, что он сам совсем 'не личность' и обиделся.
      Но, несмотря на помощь сына такого великого человека и талантливого учёного, на заявку пришёл отказ - дескать, головной институт 'ВНИИСтройдормаш' не считает предложение полезным.
      Иногда надо людям отказывать! Я сейчас не представляю себе свою жизнь, если бы не этот отказ. Он помог мне приобрести друзей на всю жизнь. В том же 'ВНИИСтройдормаше', других институтах, общежитиях. Он помог мне поступить в аспирантуру, он дал мне ярости бороться с противниками. Даже любимых женщин на долгие годы, помог мне найти этот отказ. И то, что я сейчас живу и работаю в Москве - этим тоже я обязан этому отказу!
      Люди, не бойтесь получать отказ! Если, конечно, это не отказ в помиловании от смертной казни!
 
      Знакомство с Москвой
 
      Я впервые побывал в Москве в 1952 году. Мама меня привезла по своему бесплатному железнодорожному билету. Нам повезло - мой дядя Георгий был дома, и 'приютил' нас на несколько дней. Москва поразила меня своими большими домами, вечно спешащими людьми, магазинами, в которых всегда всё было.
      Мама повела меня и в Мавзолей. Я не представлял себе, что увижу внутри этого загадочного здания, но что зрелище будет столь неприятным, я не мог себе вообразить. Под стеклянным колпаком лежало в неестественной, бессильной позе жалкое мёртвое тело. И это - Ленин? Великий, вечно живой, гениальный? Нет, лучше бы я не ходил в Мавзолей, неприятный осадок остался на всю жизнь.
      Хотел я позже посмотреть и на Сталина, когда он тоже был в Мавзолее, но что-то удержало меня. И сейчас в моём представлении Ленин - это то, что я увидел в Мавзолее, а Сталин - хоть и немного неуклюжий, но живой, такой, каким я видел его рядом с собой на вокзале, а потом в саду дворца Наместника в Тбилиси.
      Дядя подарил мне купленный в магазине 'Юный техник' электрический трансформатор, чему я был безумно счастлив. В Тбилиси такого не продавали, и я провёл много интересных опытов по электричеству, благодаря моей поездке в Москву.
      Вторая поездка в Москву была менее удачной. Мама ни с кем не согласовала свой выезд, и летом 1954 года никого из родственников в Москве не оказалось. К тому же, на мою беду ещё в самом начале пути в Сурамском тоннеле, разделяющем Восточную и Западную Грузию, мне в глаза попала угольная пыль или сажа с паровоза. Я, конечно же, в тоннеле открыл окно вагона и решил посмотреть, что впереди. А впереди были дым, копоть и сажа. Попытки промыть глаза водой из-под крана в туалете поезда привели к сильному воспалению, и при подъезде к Москве веки у меня слиплись, и я практически ослеп. Мама купила в аптеке раствор сулемы (сильнейшего яда, между прочим!) и промывала мне глаза.
      Гостиницы Москвы летом были переполнены, да и денег у мамы - кот наплакал, так что переночевали мы на вокзале на скамейках. Хуже всего было утром, когда надо было бежать в туалет, а я ничего не видел. В женский зайти вместе с мамой уже возраст не позволял. Как вышел я из этого положения сейчас не помню, наверное, так же как в детском саду или начальной школе. Мама со слепым ребёнком нашла адрес общежития МИИТа - железнодорожного ВУЗа, и нас туда пристроили, благо студенты были на каникулах.
      Мы не очень умели пользоваться раствором сулемы, но пробовали, немного оторвав веки, заливать раствор в глаза. Боль была ещё та, но позже врач-окулист сказал, что хорошо хоть то, что меня не заставили эту сулему пить. Тогда глаза можно было бы и не лечить.
      Для меня оказалось очень полезным то, что я, во-первых, узнал, что в МИИТе есть большое общежитие, а во-вторых, то, что туда можно устроиться. И вот, когда я вместо сборов с тренировками в курортных Боржоми и Бакуриани летом 1959 года самостоятельно приехал в Москву, эти знания мне пригодились. Правда, не в первый день.
      Приехал я налегке. В портфеле - материалы заявки, пять экземпляров 'останова' для табачных машин. А также - бритва, мыло, зубная щётка и разные мелочи, в том числе, пара бутылочек чачи. Ещё в Тбилиси, предчувствуя трудности, я купил, модные в то время, нейлоновые трусы, майку, носки и рубашку. Их, если постирать, то можно встряхнуть, как следует, и надевать. Ни сушить, ни гладить их не надо было.
      Сразу же после прибытия поезда, я, узнав в справочном бюро адрес ВНИИСтройдормаша, направился туда. Можно только себе представить все мытарства с пропусками, переговорами в канцеляриях и т. д., прежде, чем я нашёл эксперта, давшего отрицательный отзыв по моей заявке - Якова Иосифовича Немировского. Мужчина пенсионного возраста в очках для глухих (а был он действительно совершенно глухим человеком!), усадил меня за стол и сел рядом.
      Первые же его вопросы и мои ответы поставили бедного Якова Иосифовича в тупик. Он доверительно наклонился к моему уху, как будто глухим был я, а не он, и виновато улыбнувшись, сказал:
      - Видите ли, если мы дадим положительный отзыв, то министерство обяжет нас разрабатывать вашу машину. А это нам надо?
      - Почему же не надо? - удивился я, - ведь эта машина не потребует толкачей, она же будет производительней, да и разработка грунта станет дешевле!
      Яков Иосифович изобразил в ответ на мои слова такую сложную гримасу на лице, что я тогда не понял её смысла. Сейчас я уже понимаю смысл этой гримасы, и означала она в устах Якова Иосифовича примерно вот что:
      - Молодой человек, с какого острова вы прибыли, кому нужна ваша производительность и стоимость разработки? Всё это - халоимес ('мечты', 'сны' - на идиш). А есть жизнь, план работ нашего института, фонд зарплаты, отчётность руководства и т.д., и т.п. Шли бы вы :, или ехали бы себе домой на Кавказ есть фрукты и пить вино, и не морочили бы головы простым русским людям, таким, как Яков Иосифович, например :
      Вот какие сложные мысли изобразил Яков Иосифович своей мимикой, но расшифровывать её он мне не стал, чувствуя, что я могу пойти жаловаться, как угодно высоко. Он только переменил свою мимику, на благожелательную и, опять же, наклонившись к моему уху, прошептал:
      - Приходите завтра (о, как я ожидал услышать эти слова!), и я вас познакомлю с очень умным специалистом, кандидатом наук (и Немировский, уважительно поднял вверх палец!) Вайнштейном Борисом Михайловичем, он-то уж разберётся в вашем изобретении. А что мы - простые инженеры, - и Яков Иосифович изобразил выражение лица 'бедного еврейчика'.
      Я вышел из ВНИИСтройдормаша часов в шесть вечера, купил в магазине бутылку кефира, плавленый сырок и булочку, называемую тогда 'калорийкой'. Дёшево пообедав, я помыл и сдал бутылку в магазин, а потом решил, что искать общежитие уже поздно и первый день можно переночевать и на вокзале. Я пешком дошёл до Крымского моста, перешёл его и заглянул в Парк Горького. Там было шумно и весело. Дойдя до летнего кинотеатра, я устроился так, что мне был виден весь экран и бесплатно просмотрел какое-то кино.
      Потом уже, когда людей стали выпроваживать на выход из парка, вышел к Калужской площади, сел на станцию метро 'Калужская' (теперь 'Октябрьская') и доехал по кольцу до 'Курской'. Но там было такое столпотворение, что найти свободную скамейку не представлялось возможным. Расспросив людей, я установил, что самые малолюдные вокзалы Москвы - Рижский, Савёловский и Павелецкий. До Савёловского вокзала, добраться тогда на метро было нельзя. До Рижского вокзала нужно делать пересадку, а до Павелецкого - всего две остановки по кольцу.
      Действительно, Павелецкий вокзал оказался малолюдным, но совсем свободных скамеек не было. На каких-то скамейках спали по двое, а на других - по-одному. Я критически осмотрел скамейки и решил прикорнуть на той, где уже спала полная женщина непонятных лет - лицо она закрыла косынкой. Женщина была невысокой и занимала немного места в длину.
      Я сперва присел, потом прилёг, подложив портфель под голову. Железные 'остановы' больно 'кусались' даже через портфель. Сильно мешал свет в зале ожидания. Но постепенно усталость взяла своё, и я заснул. Проснулся я часов в шесть, вставать было ещё рано, и я вожделенно взглянул на полные ноги моей соседки, решив хоть на часок прилечь на что-нибудь мягкое. Пододвинувшись к полной даме, я осторожно положил голову ей на голень вытянутой в мою сторону ноги. Но голова моя упёрлась во что-то твёрдое. Не поверив первому впечатлению, я несколько раз ткнулся головой о голень женщины, но она, о ужас, была твёрдой, как бревно. Сон прошёл мгновенно, я присел и костяшками пальцев постучал по дамской ножке. Звук был такой, словно я стучу по деревянной трубе. Я в страхе поднял глаза на голову женщины и увидел, что она, проснулась, и, откинув косынку, с любопытством наблюдает за моими действиями.
      - Что, хотел поспать на мягком, милок? - добродушно спросила женщина лет пятидесяти, - протез там у меня, нету левой ноги, понимаешь! Если хочешь, я повернусь, можешь прилечь на правую, она настоящая, мягкая!
      Я вскочил на ноги и стал благодарить, отказываясь и извиняясь. Женщина поняла, что я здорово испугался, вздохнула, и снова накрыла лицо косынкой. Я пошёл в туалет стирать и трусить своё нейлоновое бельё. Потом побрился, стоя в трусах, которые за время бритья высохли. Оделся, даже надел нейлоновый плетёный галстук на резинке, взял портфель и вышел.
 
      Новые знакомства
 
      Первым делом я заехал на площадь Маяковского, на табачную фабрику 'Дукат'. По телефону в бюро пропусков связался с отделом Главного механика и рассказал о своём деле. Оказывается, там уже читали мою статью в 'Табаке', и меня с радостью приняли. Молодой человек - то ли главный механик, то ли его заместитель, взял у меня 'остановы' и вызвал по телефону человека в синем халате. Он передал этому человеку мои 'остановы', я пояснил - куда надо крепить, и какое масло заливать в маленькие ёмкости 'остановов'. Оказывается, у них на 'Дукате' те же проблемы со станками системы 'Элинсон', что и на Тбилисской фабрике.
      Я осмотрел цех - он был гораздо чище, чем тбилисский, мастера не спали на табуретках, как в Тбилиси, а деловито ходили между станками. Сами станки работали тише, но так же мяли папиросы и забивались табаком.
      Молодой человек оставил свой телефон и попросил позвонить через недельку, чтобы узнать результат. Фамилии его я уже не помню. А я тем временем, окрылённый ласковым приёмом на 'Дукате', понёсся во ВНИИСтройдормаш. Прошёл я внутрь гораздо быстрее, чем вчера - Яков Иосифович заранее заказал мне пропуск. Встретив, Немировский повёл меня в какой то кабинет, который оказался пустым. Усадив меня на стул, он вышел искать, видимо, хозяина кабинета. Минут через пять он вошёл вместе с человеком лет тридцати пяти с густыми волнистыми чёрными волосами и очками с толстыми вогнутыми стёклами. У хозяина очков, видимо, была сильная близорукость, но он предпочитал смотреть поверх очков.
      - Кто сочинил эту ахинею? - с места в карьер громким голосом заговорил незнакомец, - придумывают всякую ерунду, а потом разбирайся, чёрт знает с чем!
      - Вайнштейн Борис Михайлович! - наконец, протянув руку, представился он, - да вы, оказывается ещё и студент - добавил он, заглядывая в мою заявку, - что могут понимать студенты в скреперах? Да вы хоть скрепер живой видели когда-нибудь?
      Я приготовился к решительной схватке. Вайнштейн сел за стол, пригласил сесть и меня. Немировский трусцой выбежал из кабинета.
      - Яков Иосифович уже рассказывал мне о вашем предложении, - продолжал Вайнштейн - это же ахинея, чушь собачья :
      - Борис Михайлович, - спокойно, но без тени надежды начал я, - может, вы и меня послушаете, хотя бы как автора.
      Он положил перед собой чертежи к заявке, а я начал рассказывать суть дела. Вайнштейн напряжённо вслушивался в мои слова.
      - Ну, тогда совсем другое дело, - вдруг протянул Вайнштейн, а то этот Немировский такое наплёл, что волосы встали дыбом. Редчайшей бестолковости мужик! - добавил он, видимо не опасаясь, что я могу передать его слова. - Мне всё понятно, - продолжал Вайнштейн, - параметры, конечно, не подобраны, но это детали. Интересная идея, но в нашем институте у вас всё равно ничего не получится. Вот, у нас есть Борисов - начальник отдела - ту же идею с маховиком применил на экскаваторе, результат прекрасный, и что - внедрили? Институт у нас - дерьмо, хотя, впрочем, вообще всё - дерьмо, кроме, разумеется, мочи! - добавил Вайнштейн.
      Я с ужасом слушал крамольные речи Вайнштейна, хотя последняя фраза мне понравилась. Как оказалось, это была его любимая присказка. А, забегая вперёд, скажу, что через несколько лет Вайнштейн станет моим лучшим другом, можно даже сказать родственником, крайне много сделает для меня хорошего, и дружили мы до самой его смерти. Что же касается Борисова, которого он упомянул в разговоре, то и этот человек впоследствии сделает для меня много хорошего, я стану его преемником по заведыванию кафедрой, и мы будем дружить, опять же, до самой его смерти. Вот с какими людьми столкнула меня судьба, только благодаря отказу по заявке на изобретение! 'Благодарите отказывающих вам', подделываясь под библейский стиль, советую я!
      Но это ещё далеко не всё, что принёс мне этот отказ! Вайнштейн задумался, а потом медленно произнёс:
      - А пошёл бы ты знаешь куда: - он помолчал, а я с огорчением спросил:
      - Неужели, всё туда же?
      - Ха, ха, ха, - да нет, я не то имел в виду, пошёл бы ты в ЦНИИС, они реальными делами занимаются, им нужны земляные работы и хорошие машины для этого. Он перешёл со мной на 'ты', и это было хорошим знаком.
      - Позвони мне на днях, я разузнаю к кому лучше обратиться, - и Вайнштейн написал на бумажке свой телефон. Визитные карточки были тогда, пожалуй, только у партийных деятелей и академиков. Вайнштейн академиком не был, а деятелем был скорее антипартийным. Во всяком случае, как выяснилось потом, коммунистов мы ним любили почти одинаково.
      Остаток дня я посвятил своему устройству в общежитие. В справочном бюро я нашёл адрес общежития МИИТа: 2-й Вышеславцев переулок, дом 17, в районе станции метро 'Новослободская'. Это где такие красивые витражи, которые мне удалось разглядеть ещё в 1954 году, когда меня, полуслепого, мама отводила и приводила в общежитие через станцию 'Новослободская'.
      Найдя общежитие, я подрасспросил ребят, входящих и выходящих в заветные двери - как 'устроиться' сюда. И все в один голос сказали - иди к Немцову. Я смело вошёл в двери общежития, и когда вахтёрша схватила меня за ворот, удивлённо сказал: 'Я же к Немцову!'. Вахтёрша указала на дверь - вот здесь сидит начальник!