Глава 10

— Не смейте! — воскликнула блондинка.

Ее руки со скрещенными запястьями были связаны высоко над головой. Короткой веревкой они были привязаны к кольцу свисающей с потолка цепи. Веревку на запястьях можно было удлинить или сделать покороче, в зависимости от роста рабыни. Рост блондинки был средним. Ее привязали так, что она поднялась на носки. С нее стащили белое платье, привязали лицом к металлической стене. Она повернула голову. Позади стоял строгий офицер, которого звали Ронисий.

— Не смейте! — в отчаянии повторила она. Рабыни в общей комнате весело рассмеялись.

— Ты была недостаточно почтительна, — объяснил Ронисий.

Рабыня вздрогнула.

— Ты была неловкой.

Он говорил правду. По крайней мере дважды она отвечала без должного почтения, даже пропуская обращение «господин». Кроме того, она замешкалась, неся на стол супник с хирисом, и не сразу опустилась на колени у стола, как обычно делали рабыни, ожидая, пока их позовут. Она стояла там, где ее мог увидеть варвар, если бы он поднял голову. Другие рабыни не решались на подобную выходку: несмотря на то, что грубая мужская сила и свирепый вид варвара волновал их, они боялись привлекать к себе его внимание. Ронисий окликнул блондинку, и она опустилась на колени вместе с другими, подобрав платье, чтобы не становиться голыми коленями на пол, подобно прочим рабыням. Вероятно, замечание Ронисия и раздражение блондинки из-за того, что к ней обращались, как к рабыне, придало ей неуверенность — наполняя вином бокал Ронисия, она опрокинула его на скатерть.

Во всяком случае, она действительно плохо прислуживала за ужином у капитана, который был устроен для самого капитана, варвара и нескольких старших офицеров. Пятерых рабынь назначали прислуживать каждый вечер. Полет продолжался уже четыре дня. Сегодня блондинке впервые было позволено прислуживать за ужином у капитана.

— Вы не смеете! — еще раз повторила она.

— Наверное, ты просто дура, — сказал офицер.

— Я не дура! — выкрикнула она.

Одновременно с криком в воздухе просвистела плеть.

Он не стал щадить ее, как мог бы пощадить недавно обращенную в рабство женщину, должницу с Майрона-VII, у которой еще даже не было клейма.

Но она пролила вино, наполняя именно его бокал.

— Теперь поблагодари меня за наказание, — наставительно заметил он.

Блондинка оглянулась на него через плечо полными слез глазами.

Он ударил ее еще два раза — быстро и резко.

— Спасибо! Спасибо! — поспешно крикнула она.

Последовали еще два хлестких удара, и рабыня заплакала, извиваясь всем телом.

— Спасибо, господин! — наконец поняла она свою ошибку.

— Тебя отпустят позже, — равнодушно сказал он.

— Да, господин! — ответила она, пораженная поспешностью своего искреннего восклицания, кажущегося необходимым при той пугающей реальности, от которой пыталась избавиться рабыня. — Спасибо, господин!

Ее оставили почти висеть на вытянутых руках. Спина немилосердно горела.

Вокруг нее весело болтали рабыни, сидя на коленях лицом друг к другу. Они развлекались, смеясь и играя.

Как я ненавижу их, думала блондинка.

Постепенно в ней нарастала злоба.

Как могли бить ее, доверенное лицо самого Иаака, как будто она была всего лишь неуклюжей рабыней?

Белобрысый офицер, Корелий, казалось, был в ужасе, заметив, что Ронисий приказал ей прислуживать на ужине у капитана.

Должно быть, Корелий и был агентом Иаака, но он не возражал, хотя видел, что ей грозит наказание плетью, как простой рабыне.

Конечно, он не вмешивался, чтобы не выдать себя.

Но агентом мог быть и Ронисий — именно поэтому он так безжалостно бил ее, чтобы не выдать их отношений. Наверняка у него хранился тонкий кинжал.

Казалось, Лисис, старший офицер, почти не обращает на нее внимания, но именно он привез ее на корабль.

Странно, что за столом оказался и тот скотник со свиным лицом, — тот самый, который подверг ее такому унижению в клетке.

Значит, агентом мог быть и он, иначе как бы он оказался за ужином у самого капитана?

Как противно ей было прислуживать этому простолюдину, явному гумилиори!

Конечно, простолюдин из сословия гумилиори не мог быть агентом — таким, от которого зависела судьба представительницы сословия хонестори, аристократки и патрицианки!

За столом сидел и Фидий, капитан «Нарконы».

Неужели это он, внезапно подумалось женщине.

«Наркона» — всего лишь грузовой корабль, однако он принадлежит Империи. Вероятно, занять должность капитана корабля мог лишь преданный Империи человек. Кроме того, разве может пасть подозрение на самого капитана?

И кто на корабле обладает большей властью, кто способен устроить все дело, как следует, и проследить за его выполнением?

Она совсем запуталась, не знала, от человека какого звания и положения можно было ждать помощи.

Нет, вероятно, все произойдет в строжайшей тайне, так, что об этом не будет даже подозревать ни один из членов экипажа.

Должно быть, капитан даже не догадывается, чему предстоит свершиться на его корабле.

Но тут же ей подумалось, что Иаак не стал бы рисковать, пользуясь услугами обычного капитана грузового судна, полагаться на него, доверять ему такое серьезное дело.

Значит, это вряд ли может быть капитан. И все-таки это вполне возможно.

Она задергалась на веревке.

— Давай, освободись, белобрысая! — засмеялась одна из рабынь.

Накануне старший офицер дал им имена, поставив всех на колени в общей комнате.

«Ты Филена, — сказал он блондинке. — Так кто ты?»

«Я Филена, господин», — ответила она, следуя примеру других рабынь.

Теперь офицер вошел в общую комнату и освободил ее.

— Давайте одежду, — приказал он.

Здесь были пять платьев, которые рабыни были обязаны надевать, прислуживая за столом капитана. Подхватив платья, офицер выключил верхний свет в общей комнате, вышел и прикрыл за собой дверь.

Включенным остался только маленький красноватый ночник на стене, под самым потолком.

— Нас даже не приковали цепями к стене, — удивилась одна из рабынь.

— Но мы же никуда не собираемся бежать, — со смехом ответила другая, указывая на плотно закрытую дверь комнаты. Щель между прикрытой дверью и стеной казалась совершенно неразличимой.

— Интересно, почему на нас не надели цепи? — повторила рабыня.

— Мы — особые рабыни, — важно произнесла третья.

Блондинка улыбнулась самой себе в тусклом красноватом свете ночника.

— Давайте спать, — предложила одна из девушек.

— Дай мне одеяло, — обратилась блондинка к хрупкой черноволосой девушке, самой миниатюрной из всех.

— У тебя есть свое одеяло, — возразила изящно сложенная брюнетка.

— Дай! — настаивала блондинка.

— Не дам! Отстань!

— Дай немедленно, рабыня! — жестким голосом повторила блондинка и потянула к себе одеяло, в которое судорожно вцепилась брюнетка.

— Белобрысая, прекрати! — строго прикрикнула другая рабыня, которую офицер назначил старшей в комнате рабынь.

— Отдай! — кричала блондинка.

— Держите ее, — деловито приказала остальным старшая рабыня.

Не успев опомниться, блондинка обнаружила, что ее повалили ничком на стальной пол, держа за руки и за ноги.

— Принесите плеть, — сказала старшая рабыня.

— Нет! — ужаснулась блондинка. — Не бейте меня! Прошу вас, госпожа! Не надо бить меня, госпожа!

Она слышала, как плеть снова повесили на стену. Ее отпустили.

— Сегодня ночью ты останешься без одеяла, белобрысая, — заявила старшая рабыня.

— Да, госпожа, — откликнулась блондинка. Все остальные рабыни были обязаны обращаться к старшей «госпожа». Это блондинка запомнила хорошо.

Позднее, лежа на голом полу и пытаясь согреться, блондинка постепенно наполнялась яростью.

Когда я буду богатой и знатной, думала она, я отомщу всем им. Я куплю их и продам в провинциальные городишки, на рудники и фермы, увезу их на дальние планеты рептилий. Тогда они узнают, кто они такие!

Она задвигалась. Каким жестким казался ей стальной пол, как неудобно было лежать на нем!

Корабль быстро привезет меня на Тангару, думала она. Затем мой тайный, ненавистный союзник, который бросил меня и даже не попытался защитить, передаст мне кинжал, чтобы я могла закончить свое дело. А потом наступит время моей удачи, и все вы очень пожалеете о том, что когда-то пренебрегали мною!

Она вспомнила, как намеренно встала там, где ее мог видеть варвар. Она слегка натянула платье, и прелестные округлые груди отчетливо выступили под тканью. Но варвар взглянул на нее как раз тогда, когда офицер прикрикнул, и смущенная женщина была вынуждена вернуться на место. Тем не менее она была уверена, что варвару хватило и одного взгляда. Возвращаясь на место вместе с другими рабынями, она высоко подняла голову, откинула плечи, втянула живот, чтобы варвар мог полюбоваться совершенством ее фигуры, ибо платье прислужницы, длинное, белое и с большим вырезом, не скрывало ее очертаний. Своей соблазнительной походкой и позами ей доводилось дразнить многих мужчин и забавляться этим. Натянув платье на колени и опустившись на пол, женщина подняла голову и обнаружила, что варвар наблюдает за ней. Почему-то коленопреклоненная поза лишала ее уверенности, выставляла ее совсем в другом свете. Она смущенно прикрыла рукой грудь, но когда вновь подняла глаза, варвар уже занялся едой.

Теперь она лежала на стальном полу.

Она никак не могла поверить тому, что во время наказания слово «господин» так легко и естественно вырвалось у нее. Женщину это тревожило.

Она представила, что значит оказаться в руках такого человека, как этот варвар, оставаясь при этом рабыней.

Глава 11

Один из гостей громко вскрикнул и вскочил на ноги. Другой навалился на стол, его глаза налились кровью.

Сначала напевы Бейиры-II казались почему-то неуместными в зале с высокими потолками и отверстиями для выхода дыма, с грязным, усыпанным тростником полом, но вскоре все это забылось, и помещение казалось не менее подходящим, в качестве белого шатра, затерянного среди дюн, чем сотни других, — таверна на Иллирисе, свободной торговой планете, куда съезжались работорговцы и пираты, где можно было сделать неплохие покупки; публичный дом на опаленном солнцем Торусе, где нельзя было выйти на улицу, не надев защитные очки; отдаленная темница, где жены и дочери разжалованной знати в ожидании рабства проходили выучку; дом для рабынь на захолустном Гранике, где некоторые девочки-рабыни еще не знали о существовании мужчин, не понимали, что могут возбуждать их; или, предположим, величественный зал с колоннами и мраморным полом где-нибудь в глубине огромного дворца с башнями, принадлежащего суровому повелителю знойной страны, возвышающегося над тысячей лачуг, караван-сараев, окруженных со всех сторон гибельной безводной пустыней. Таким же подходящим стал казаться грубый зал алеманнов, прибежище дризриаков на планете, ныне укрытой от каменного ливня, от которого на небе играли сполохи и длинные светящиеся полосы, подобно следам от звериных когтей. Этот зал ничем не отличался от любого помещения, в котором находились рабыни и мужчины.

— Нет, нет! — сердито закричал мужчина. — Убить ее! Убить!

— Подожди, посмотрим! — убеждал его другой.

— Будь мужчиной! — кричал третий. Аброгастес со своей скамьи с острым любопытством наблюдал за происходящим.

Бывшие гражданки Империи дрожали и вскрикивали, удивленные тем, какой может оказаться женщина.

— Бедра жжет! — плакала одна.

— Я рабыня, рабыня! — почти кричала другая. На их крики оборачивались, но ненадолго, почти не обращая внимания.

Руки женщин скользили по обнаженной груди. Они тяжело дышали, чувствуя, как колотятся сердца. Кое-кто громко постанывал.

Надсмотрщики время от времени касались плетями плеч самых шумных рабынь, призывая их к молчанию, но даже не глядя в их сторону — они не могли отвести глаз от зрелища в центре зала.

Один из надсмотрщиков отсутствующим жестом опустил плеть, даже, видимо, не сознавая, что делает.

Это был совсем мальчишка, он никогда еще не видел ничего подобного.

Женщина быстро повернулась, как будто не в силах справиться с собой, и принялась целовать и лизать орудие наказания, повисшее рядом с ее плечом.

Но юноша ничего не замечал.

Не отрываясь, он смотрел в центр зала.

— Смотри, как она извивается! — воскликнули с другой стороны зала.

Внимание всех присутствующих, в том числе человекоподобных и рептилий, было приковано к полу. В то время как многие из них воспринимали только вибрацию воздуха, сам ритм и грация движений оказали на них некоторое влияние, как и на мужчин этой планеты, способных слышать и видеть, мужчин планеты, на которой чередовались ритмы и циклы, времена года, дни и ночи, приливы и отливы, дожди и зной, снега и ветры.

Теперь рабыня стояла на коленях рядом с массивным копьем, копьем клятвы, которое держали двое воинов. Женщина обняла копье, прижимаясь к нему всем телом, лаская своими маленькими ладонями, влажными губами и языком.

Будь на месте копья мужчина, он бы не сдержал крика, обезумев от наслаждения.

Затем женщина отодвинулась от копья, распростерлась на грязном полу и начала извиваться и принимать соблазнительные позы, напрягалась и вновь расслаблялась, поворачивалась на бок, стискивала свое тело руками, разбрасывала их в непереносимом экстазе, протягивала молящими и зовущими жестами.

— Позволь убить ее сейчас, великий Аброгастес! — кричал мужчина. — Позволь перерезать ей глотку!

— Это всегда успеется, — проворчал другой. Рабыня, должно быть, услышала их слова, ибо в ее стоне послышался ужас.

— Убей ее! — крикнул другой мужчина, тот, кто уже кинул дробинку на чашу смерти.

— Молчи! — перебил его сосед.

Рабыня благодарно взглянула на него, но мужчина фыркнул так презрительно, но она вновь сжалась в отчаянии и ужасе.

— Танцуй, танцуй, тварь! — вопили мужчины.

Она встала на колени перед копьем, в ярде от него, и медленно начала выгибаться назад, пока ее голова не коснулась грязного пола волосы разметались по нему. В этой позе она могла видеть Аброгастеса, сидящего сзади, на скамье между двумя колоннами. Застыв и выждав момент, рабыня под музыку выпрямилась, грациозно повернулась на коленях лицом к Аброгастесу и нагнулась вперед, вытянув руки по полу. Мужчины закричали от удовольствия, ибо это была обычная поза покорности. Опустившись на живот, рабыня извернулась так, что оказалась лицом к копью, и, как будто ей позволили поцеловать ноги хозяина, прижалась губами к полу перед копьем, а потом покрыла древко нежными поцелуями.

— Слава алеманнам! — закричали гости. — Слава алеманнам!

Рабыням часто приходилось исполнять подобные ритуалы, они считались весьма значительными.

Как уже упоминалось, до копья не позволяли дотрагиваться свободным женщинам, но покорность рабынь часто выражалась в обрядах с ним.

— Пусть вновь встанет на ноги! — потребовали гости.

Рабыня начала танцевать перед столами, перед каждым гостем, сначала с трогательной робостью, добиваясь их внимания и благосклонности. Но вскоре она заметила, что по каком-то причинам — либо под влиянием напевной, чувственной нездешней мелодии, которая могла бы захватить даже самых холодных и решительных из мужчин и побудила бы их разорвать одежду даже самых холодных свободных женщин, или же под впечатлением ее собственной красоты, драгоценной и чудесной, которую только теперь начала сознавать даже сама рабыня, или под воздействием танца, а может быть, всего вместе, — в глазах мужчин появилось жгучее любопытство, цвет и форму губ можно изменить, скажем, с помощью помады, — и тогда следует говорить об изменении женского естества, что в новом виде представляет собой более подчеркнутый стимул, который не встречается в природе, или, по крайней мере, в природе, лишенной свидетельств ухищрений. Это и есть «визуальное акцентирование». Косметика, украшения, одежда — все это в общем выполняет функции «визуального акцента».

Теперь рассмотрим более тонкие вопросы — искушения и обладания. Несомненно, даже примитивные предки людей претендовали на обладание своими самками с помощью грубых орудий и собственной силы, хотя вряд ли в то время существовали законы о собственности. В этом смысле, в смысле доминирования мужчин и подчинения женщин, обладания самками своего вида и пленницами других видов, рабство являлось естественным. Женщины, которые попытались бы уклониться от подобных отношений, не смогли бы рассчитывать на продолжение рода; таким образом, происходил естественный отбор доминирующих мужчин и подчиняющихся женщин как покорных, желанных служительниц. По мере развития общества эти отношения становились все более утонченными и сложными, к примеру, естественное рабство в некоторых его аспектах стало реализовываться только по праву купли-продажи. Таким образом, поскольку косметика, драгоценности и все прочее помогали женщинам обратить на себя внимание, служили визуальным акцентом их, делая более желанными и привлекательными, что также реализовывало их рабскую сущность в обстоятельствах сложной культуры, эмоциональном и познавательном смысле, постольку эмоциональные акценты позволяли считать женщин более желанными и привлекательными. Несомненно, в этом и состоит причина того, что рабыни были гораздо сексуальнее свободных женщин — само их рабство служило невероятно мощным стимулом. Прибавьте к этому знания рабыни, ее роль в обществе, то, что ей было положено иметь клеймо или опознавательный браслет и ошейник, то, 1 как ей следовало одеваться и вести себя. Учитывая, что все это в совокупности представляло собой стимулы, можно предположить, в чем состояла тайна сексуальной притягательности рабыни, почему она была такой желанной, почему ее привлекательность обладала сверхъестественной силой. Разумеется, стимулы имели воздействие не только на мужчин, но и на самих женщин. Женщина, которая чувствует в мужчинах своих хозяев, считает их сексуально притягательными, в тысячу раз более притягательными, чем они могут показаться свободной женщине. Рабство не только вызывает у рабынь живой интерес к противоположному полу, но и способствует их готовности услужить. Ошейник делает женщину не только рабыней своего хозяина, но и ее собственной страсти. Она жаждет оказаться на коленях и выражать преданность тысячами способов. Она жаждет любить, служить и отдаваться — она рабыня.

— Три кольца! — пронзительно кричал воин из племени алеманнов, называющегося дангарами.

— Пять! — подхватывал его сосед из племени терагар-борконов, «живущих у Длинной реки».

— Нет, нет! — сердито протестовал кто-то. — Смотрите на весы! Стрелка указывает на череп, на смерть!

— Ей уже ни к чему кольца! — добавлял его приятель.

— Будь у меня серое, свинцовое кольцо, я бы бросил его на чашу смерти! — воскликнул еще один из гостей.

Гута поспешила к этому гостю и упала на колени в нескольких футах перед его столом, а затем плавно, под музыку, подняла руки и стала делать движения телом, не вставая с коленей, умоляюще глядя на гостя. Тот не смог сдержать возглас. Гость попытался отвернуться, но тут же вновь уставился на рабыню свирепыми глазами. По его лицу струились слезы.

Гута подхватила свои черные роскошные волосы, рассыпала их по плечам и склонилась так, что волосы окутали ее. Потом робко, как будто повинуясь приказу, она раздвинула завесу волос и испуганно взглянула на гостя.

Тот вновь вскрикнул.

Увлекаемая мелодией, Гута обмотала пряди волос вокруг запястий и положила связанные руки на затылок. Проделав это не спеша, она взглянула на гостя испуганно и подавленно, сделала несколько беспомощных движений, как бы пытаясь освободиться от уз, но убеждаясь в бесполезности этих попыток.

— Интересно, сможешь ли ты теперь бросить дробинку? — спросил у гостя его сосед.

Гость глухо зарыдал и хватил по столу кулаками. Гута поднялась и принялась танцевать перед следующим гостем.

— За нее я готов наполнить рог изумрудами! — крикнул рослый воин из племени арамаров, союзников алеманнов.

— Даю тысячу рубинов! — вторил ему другой гость. Это был вессит, представитель «медного народа».

— Меняю ее на алмаз с Колхиса-III, — предлагал воин-бурон с Малой Сафы.

— Танцуй, танцуй, рабыня! — кричали гости.

— Да, господин! — успевала отвечать каждому Гута.

Гута не могла не сознавать воздействие своего танца на пирующих, и действительно, танец заворожил даже представителей совершенно далеких от людей видов существ. Как уже говорилось, некоторые представители этих видов содержали женщин-рабынь, используя их для различных целей.

Подозревая о своем влиянии, Гута постепенно стала ощущать надежду на то, что в своем молящем, бесстыдном танце она обретет шанс на спасение, что выбор между жизнью и смертью решится в пользу жизни, однако пока эта надежда была смутной и неясной, подвешенной на тончайшем волоске.

— Танцуй! — нетерпеливо выкрикнул очередной гость.

— Да, господин! — поспешно ответила она.

«Я могу остаться в живых, — билась в ее голове единственная мысль, — я буду жить!»

Она соблазнительно изогнулась перед гостем, видя, каким острым желанием загораются его глаза.

«У меня есть власть, — думала Гута, — настоящая власть рабыни!»

— Смотри-ка, она загордилась! — заметил кто-то. Это ужаснуло Гуту: ей слишком ясно напомнили о ее рабстве.

Она бросилась на грязный, усыпанный засохшим тростником пол, и принялась извиваться по нему, умоляюще поглядывая на гостей.

Каждым своим движением она уверяла, что ничуть не загордилась, что она слаба и беспомощна, и молит о милости.

Лежа ничком в грязи, она не смогла сдержать пронзительный крик. Ее бедра задрожали и невольно поднялись. Гута ерзала на полу, пытаясь приподняться на руках и пятках. Дрожь усилилась, и это изумило даже саму рабыню. Она перестала слушать музыку. На мгновение ужаснувшись своим чувствам, она повернулась на бок и поджала ноги к груди, пытаясь укрыться.

За столами засмеялись.

Бывшие гражданки Империи застонали, беспрерывно переминаясь на коленях. Многие из них покраснели и обхватили себя руками.

— Заканчивай танец! — приказал воин.

Но Гута не поднялась. Еле передвигаясь, ползком на животе, она подобралась к подножию помоста.

— Решим ее судьбу!

— Бросайте дробинки! — кричали гости.

— Пощадите, господин! — отчаянно зарыдала Гута, широко открыв глаза и проводя руками по бедрам.

Ее восклицание вызвало новый взрыв смеха.

— Смотрите на эту страстную рабыню! — громко сказал кто-то.

Гута беспомощно и умоляюще взглянула в ту сторону, откуда послышался голос.

— Господа, господа! — плакала одна из бывших гражданок Империи. — Мы ваши, сжальтесь над нами!

— Заткнись! — приказал надсмотрщик, яростно хлестнув женщину по плечам своей новой, крепкой плетью. Бывшая гражданка Империи съежилась, плача и стискивая ноги.

Остальные рабыни громко стонали, оглядываясь, в страхе ища мужчин, которые могли бы по одному слову Аброгастеса стать их хозяевами.

Несмотря на все усилия Гуты бедра мелко тряслись.

— Простите меня, господин! Пощадите, господин! — кричала она.

— Слушай музыку, рабыня, — сердито приказал ей один из музыкантов.

Аброгастес прищуренными глазами разглядывал Гуту, отлично зная, до чего может довести такую рабыню простое прикосновение.

— Слушай музыку! — повторил музыкант.

Несомненно, танцовщица в таверне или публичном доме могла быть жестоко наказана за такую оплошность.

Плеть была всегда под рукой, чтобы держать таких женщин в повиновении. Ее присутствие заставляло их сдерживаться до конца танца.

Потом женщин могли отослать к тем, для кого они предназначались.

Все знали, что женщины пустынного народа иногда падали в полутьме обитых шелком, освещенных лампами шатров, они падали с плачем, срывая покрывала, прикасаясь к своим ошейникам, извиваясь и умоляя хозяев о пощаде.

Это позволялось рабыням, если в шатрах не было гостей.

Но иногда даже в тавернах и публичных домах самые перепуганные и скованные женщины не могли сдержать себя. В конце концов, они были рабынями, их естественные наклонности усиливались. Опытные хозяева рекомендовали в таких случаях проявлять снисходительность и даже оказывать рабыням внимание.

В конечном итоге все зависело от самого хозяина.

— Танцуй! — строго приказал старший из музыкантов.

В непреодолимой агонии Гута подползла вплотную к помосту Аброгастеса и встала перед ним на колени, точно так, как делала перед копьем.

— Хорошо, — одобрительно произнес старший музыкант.

Гута медленно прогнулась назад, пока ее черные волосы не легли на пол, а затем медленно и грациозно начала подниматься. Ее тело и руки двигались под музыку, послушные ее ритму, беспомощно отвечающие на звуки, связанные с ними единой нитью, гибкие и плывущие в протяжных созвучьях, как шелк по ветру. Казалось, что тело рабыни порождено музыкой и живо только в ней, чувственной и напевной, протяжной и бессловесной, выражающей поток чувств и желаний, подобных отблеску пламени на медном сосуде, шороху шелка, перезвону колокольчиков на ножных браслетах.

— Хорошо, — вновь похвалил старший музыкант.

Гута склонилась вперед, как перед копьем, и трепеща легла головой в грязь, с протянутыми руками, выражая покорность Аброгастесу, а потом вытянулась на животе и поползла на помост.

— Лежать, — приказал Аброгастес взъерошенному, напрягшемуся псу у своей ноги.

Зверь покорился, однако его уши по-прежнему стояли торчком, а густая шерсть на загривке вздыбилась там, где под кожей узлом сходились мускулы.

Гута вползла на помост, склонила голову и принялась целовать и лизать сапоги Аброгастеса — точно так же, как лизала копье, которое двое воинов по-прежнему держали в центре зала.

Музыка внезапно оборвалась. Гута застыла, обхватив тонкими руками левый сапог Аброгастеса. Ее губы были отчаянно и покорно прижаты к сапогу.

Гута дрожала всем телом.

Меховой сапог Аброгастеса стал влажным от ее слез, мех на нем примялся от быстрых, усердных движений ее мягкого языка и губ.

Аброгастес поднялся и ногой сбросил Гуту с помоста.

Она упала боком на грязный пол и съежилась, подтянув ноги и прикрывая ими нежные округлости груди.

Ее дрожащее бедро касалось грязи.

Она рыдала. Больше она была не в силах сдерживаться.

— Смотрите на эту страстную рабыню! — вновь засмеялись мужчины.

Она слышала это, но в своей безудержной агонии ничего не могла поделать.

— Гордая Гута сбросила одежду свободы, — выкрикнул кто-то.

— И вместе с ней всю остальную одежду, — засмеялся другой гость.

— А теперь она лишилась гордости! Гута сжалась.

Она поняла, что женщина, которая смогла так танцевать перед мужчинами, уже не будет никем, кроме рабыни.

Она по-прежнему лежала в грязи, пытаясь прийти в себя.

— Осталось только лишить ее девственности, — добавил еще один гость.

— Да!

— Аброгастес! — кричали гости. — Решай, Аброгастес!

Но Аброгастес спустился с помоста, обойдя дрожащее тело рабыни, которая уже сыграла свою роль в его замысле.

— Вы хорошо пировали, вас достаточно развлекали? — обратился он к гостям.

— Да! — закричали и люди, и другие существа.

Послышался стук кубков о тяжелые доски столов.

— Разве могут что-нибудь значить немного еды, вина и какой-то танец ничтожной рабыни?

Мужчины переглянулись.

— Неужели вы думаете, что я позвал вас сюда ради пустых развлечений?

— Говори, Аброгастес! — крикнул воин.

— Смотрите на копье клятвы! — призвал Аброгастес, указывая на огромное копье в руках двух воинов.

В зале воцарилась тишина.

Аброгастес оглядел бывших гражданок Империи, стоящих на коленях перед столами, перепуганных и дрожащих.

Они отшатнулись, ибо после танца Гуты с новой силой осознали свое положение.

Первая из трех белокурых рабынь для показа, стоя на коленях, подняла руки с бедер, повернула их ладонями вверх и с мольбой протянула к Аброгастесу.

Другая, та, которую ударил надсмотрщик, когда она просила пощады у хозяев, умоляюще взглянула на него, но не осмелилась пошевелиться. Она слишком боялась плети своего нетерпеливого, горячего надсмотрщика. За нее говорили глаза.

Остальные женщины плотно стискивали колени и беспокойно ерзали.

— К копью, рабыни! — приказал Аброгастес хриплым голосом и взмахнул рукой.

Наученные примером Гуты женщины поспешно направились к огромному копью и с отчаянием, вызванным боязнью за собственную жизнь, а также возбужденные танцем, присутствием хозяев, своей уязвимостью, своим положением рабынь, принялись ласкать его, обнимать, прижиматься к нему телами и с умоляющими глазами целовать и лизать его.

Они толпились вокруг копья, стараясь дотянуться до него, становясь на колени и бросаясь на пол, отталкивая друг друга, чтобы коснуться копья, лизнуть и поцеловать его лишний раз, и каждая из женщин старалась сделать это как можно усерднее, нежнее и покорнее, чем другие.

— Смотрите, это женщины Империи! — провозгласил Аброгастес, указывая на толпу рабынь, борющихся за возможность выразить свою покорность копью.

Гости за столами одобрительно наблюдали за этой сценой.

— Разве они не пытаются ласкать его со всей нежностью? — спросил Аброгастес.

— Да, — отозвались сразу несколько гостей.

— Разве не стараются хорошо лизать и целовать копье?

— Да, — вновь сказали гости.

— Все они недурные самки, верно?

— Да! — послышался в ответ целый хор голосов.

— И вы согласны, что их можно как следует обучить? — допытывался Аброгастес.

Гости ответили ему согласным ревом.

— Довольно! — приказал Аброгастес, и надсмотрщики, которые выглядели встревоженными еще задолго до этого момента, отогнали женщин от копья и ударами плетей заставили их лечь на пол неподалеку от него.