Телнарианская история (№3) - Король

— Я смогу носить цепи, — гордо ответила она, — утешая себя тем, что их тяжесть потом мне в тысячу раз воздастся золотом!

— Можете встать, — объявил он.

Она поднялась и заспешила к одежде, кучей сваленной на мраморном полу.

Неумело поднимая и разбирая одежду, она повернулась к собеседнику.

— Вы позволите мне позвать горничную? — спросила она.

— Нет, — усмехнулся третейский судья.

— Но как же я справлюсь со всем этим? — изумленно поинтересовалась женщина.

— Рабыня, маску которой вам придется надеть, редко нуждается в помощи — обычно ее одежда бывает чрезвычайно простой, если ей вообще позволяют одеться.

— А мои волосы? — напомнила она.

— Ухаживать за ними тоже будет весьма просто, — объяснил Иаак. — Их придется только как следует мыть, сушить и расчесывать, чтобы они выглядели естественными, пышными, живыми, блестящими и длинными.

— Я хотела бы взять с собой горничную, — заметила она.

— Нет.

— Я хочу еще каны, — раздраженно потребовала она.

— Нет, — вновь покачал головой Иаак. — Не одевайтесь здесь. Я занят.

Она застыла на месте, прижимая к себе одежду.

— На вашем месте я бы на время забыл, что значит пить кану из люкситовых бокалов. Вам придется привыкать лакать воду из миски, стоя на четвереньках.

— Конечно, это я буду делать только некоторое время, — уточнила женщина.

— Несомненно, — подтвердил он.

Она метнула в него яростный взгляд. Женщину провели во дворец тайным путем и точно так же должны были выпроводить обратно. Иаак предпочитал, чтобы как можно меньше зевак видели приходы и уходы таинственной компании, слышали шаги в темноте, приезд и отъезд закрытых автомобилей, в которых находилась сама знатная дама и ее эскорт.

— Можете идти, — коротко сказал он.

— Я не привыкла к такому обращению, — возразила она. — Я — дама из сословия сенаторов.

— Теперь вы мой тайный агент и должны привыкнуть к приказам, — объяснил он.

Она смутилась и еще крепче прижала к себе одежду.

— Потом вы сможете стать знатной дамой со своим вновь обретенным богатством и положением, — продолжал он. — Теперь же вы не более, чем тщеславная, обедневшая аристократка сомнительной репутации, отвергнутая собственной семьей.

— Негодяй! — пробормотала она.

Иаак поднял голову, и она отшатнулась.

— Надо бы ударить вас, — сухо заметил он.

Она затаила дыхание.

— Вероятно, вы можете себе представить, что почувствуете, если вас схватят и подвергнут насилию?

Она съежилась и оборонительным жестом завернулась в одежду.

— Я шучу, — пояснил он.

— Конечно, господин! — рассмеялась она. — Господин…

— Что?

— Вы говорили о своих осведомителях — о служащих бань и так далее…

— И что же? — удивился он.

— Моя личная горничная тоже была среди них? — с раздражением поинтересовалась женщина.

— Возможно.

— Я побью ее, — пообещала женщина, — так, как еще никогда не наказывала!

— Ваша машина ждет, — перебил Иаак, третейский судья. — Завтра с вами свяжутся вновь, чтобы передать необходимые указания. Оденьтесь за дверью.

— Да, господин, — кивнула она и попятилась к выходу.

За дверью ею овладели чувства, подобные плещущему вокруг морю, с хаотичными приливами, непостижимым волнением, штормами смущения, радости, тщеславия, ярости, унижения и любопытства. Ее ждало блестящее будущее — возврат удачи, предвкушение новых титулов, богатства и власти, так, что она может занять место среди самых знатных дам Империи, вероятно, ее даже пригласят ко двору! И все это можно купить так запросто, за такую незначительную плату — всего лишь улучить минуту и сделать крошечную царапину! Она с легкостью могла проделать это, а потом вернуться в Империю, уничтожить свою семью, расправиться со всеми врагами и всеми другими, с кем только пожелает, кто выскажет неодобрение хотя бы одним словом — да что там, она готова разделаться даже с теми, кто смел бы лишь неодобрительно взглянуть на нее! И вдруг она затряслась от унижения и ярости. Там, в комнате, мужчина смотрел на нее, патрицианку, заставив раздеться, будто рабыню! Конечно, у него не было выбора. Женщина уверяла себя, что он должен был убедиться в том, что она полностью пригодна для выполнения его планов, удостовериться в ее соответствии той роли, для которой он предназначал ее. Да, да, и по-видимому, он счел ее подходящей! Она изумительно красива! Она знала это. Она блестяще справится со своей задачей, лучше, чем любая другая женщина! Она чрезмерно гордилась своей красотой, сознавала ее власть. И все же ее тревожили чувства, которые она испытала под взглядом мужчины, когда он заставил ее повернуться, приказал опуститься перед ним на колени и точно выполнять все его приказы. На мгновение она с ошеломляющей силой и испугом ощутила себя всего лишь женщиной и ничем иным, почувствовала себя существом, которым овладели древние, мощные психосексуальные порывы, существом, у которого нет выбора, нет прав, кроме совершенной, беспомощной женственности. Она была существом, женственным до мозга костей, таким, что эта женственность вызывала в нем благодатную, сияющую, глубокую и порочную страсть. На мгновение она почувствовала суть всепоглощающей любви, послушания и служения, глубокую чувственность существа, которое всего-навсего принадлежит и обязано под угрозой ужасного наказания быть усердным, возбужденным, преданным и самоотверженным. С трудом пытаясь сопротивляться самой себе, она чувствовала себя просто женщиной — настоящей, истинной женщиной до последней клетки, до самых своих основ.

Как поспешно она изгнала подобные мысли из своей головы! Как внезапно возненавидела мужчин! До чего же отвратителен был ей таинственный, всесильный Иаак в черной одежде, третейский судья! А еще больше она ненавидела рабынь, планету, всю Империю, все на свете!

Она родилась в благородной семье, принадлежала к высочайшему роду, к аристократии!

Вдруг она вспомнила о своей горничной: чертова девчонка! С каким удовольствием она избила бы свою горничную!

В эту минуту она увидела неподалеку девушку, которую выслали из комнаты вскоре после того, как туда вошла она, патрицианка, и третейский судья начал обсуждать с ней чрезвычайно деликатное и требующее осторожности дело.

Девушка в белом шерстяном платье без рукавов свернулась комочком на циновке у стены, подальше от дверей комнаты, которые, на всякий случай, были довольно толстыми, с мощными косяками, и, разумеется, не пропускали ни единого звука.

Когда патрицианка вышла из двери, девушка в белом встревожилась, но затем поспешно опустилась на циновку, прижала голову и растопыренные ладони к полу.

— Эй, ты! — небрежно позвала патрицианка.

Девушка бросилась вперед и опустилась перед ней на колени, опять прижав голову и ладони к полу.

— Госпожа? — настороженно и вопросительно пробормотала девушка.

— Ты умеешь выполнять работу горничной? — сердито спросила патрицианка.

— Нет, госпожа! — испуганно ответила девушка. Патрицианка издала раздраженное и нетерпеливое восклицание:

— Мне надо одеться. Ты в состоянии помочь мне?

— Я постараюсь, госпожа, — пролепетала девушка.

Через несколько минут с помощью девушки, которая оказалась весьма искусной помощницей, патрицианка была полностью одета.

С прической они ничего не могли поделать — на нее требовалось затратить несколько часов, но вместе им удалось спрятать волосы под мудреный головной убор из золотой проволоки и расшитой драгоценностями кожи. В темноте вряд ли можно было заметить, что волосы патрицианки не прибраны.

— Ты, конечно, никогда прежде не была горничной у дамы? — спросила патрицианка, разглядывая себя в одно из зеркал.

— Нет, госпожа, — ответила девушка, вновь опускаясь на колени.

— Платье, которое на тебе — это ведь вся твоя одежда, верно?

— Да, госпожа. Простите, госпожа, — прошептала девушка.

— А ты хорошенькая, — снисходительно произнесла патрицианка.

Хотя платье девушки было свободным и доходило до самых щиколоток, под ним ясно различались грациозные округлые формы, к тому же вырез у ворота, который был сделан ниже, чем требовалось, недвусмысленно обнажал прелестную, упругую грудь.

— Спасибо, госпожа.

— Ты не служила горничной и тем не менее, похоже, знакома с ухищрениями и особенностями дамского туалета, — заметила патрицианка.

— Простите, госпожа, — повторила девушка.

— Как интересно, — протянула патрицианка. Девушка в страхе прижалась лицом к полу.

— Посмотри на меня, — приказала патрицианка.

Девушка робко подняла голову, но не осмелилась поднять глаза над вышитым воротником платья женщины, стоящей перед ней.

— Посмотри мне в глаза, милочка, — ласково попросила патрицианка.

С робкой благодарностью девушка выполнила просьбу.

И тут патрицианка изо всей силы отвесила ей яростную пощечину. Слезы хлынули из глаз девушки. Она непонимающе взглянула на патрицианку.

— Разве ты не знаешь, — насмешливо проговорила патрицианка, — что ты не смеешь смотреть в глаза таким, как я, пока не получишь позволение?

— Простите, госпожа, — с дрожью проговорила девушка, прижимая лицо к полу, как делала прежде.

— Ложись на живот, — приказала патрицианка. — Целуй мне ноги!

Девушка немедленно повиновалась.

Патрицианка отшвырнула ее в сторону ногой. Девушка упала на бок, корчась от боли, но не осмелилась поднять глаза на ту, что только что ударила ее.

— Рабыни — отвратительные твари, — сказала свободная женщина.

— Да, госпожа! — подтвердила девушка, не поднимая головы.

Шурша платьем, свободная патрицианка обошла ее и покинула комнату.

«Как унизили меня, — не переставала думать она. — Как я изобью сегодня свою горничную, эту болтливую тварь!»

Конечно, ее горничной теперь была рабыня — таковы оказались последствия ее неудач, истощения средств и расточительного образа жизни.

Машина ждала патрицианку у дворца.

Вскоре после ее отъезда в прихожей зазвенел колокольчик, и рабыня, которую звали Елена, поспешила в комнату, где опустилась на колени перед третейским судьей, выражая покорность.

— Ты плачешь, — заметил он.

— Простите, господин.

— Наша гостья ушла?

— Да, господин.

— Ступай в спальню, — приказал он. — Подготовь все для удовольствия, а затем садись на цепи, обнаженной, у края кровати.

— Да, господин! — воскликнула она, и не спрашивая позволения, подползла и благодарно поцеловала ему ноги.

Вскоре она выбежала из комнаты.

Из окна его спальни она увидела, как темная закрытая машина покидает двор.

Рабыня перевела взгляд на браслеты и ошейник — все они были открыты. Она оглядела комнату, чтобы убедиться, что все готово. Еще чуть-чуть и было бы слишком поздно исправлять какие-либо упущения.

Все было в порядке.

Рабыня отложила в сторону платье. Она со страхом и дрожью смотрела на цепи: какой беспомощной и беззащитной она будет чувствовать себя через минуту!

Рабыне нравилась тяжесть цепей, их звон, то, как они скользили по кольцу в полу.

Все это недвусмысленно напоминало ей о том, кто она такая и какой должна быть.

Конечно, ключи от наручников хранились у хозяина.

Рабыня начала с левой щиколотки, как и полагалось. Первое, чему учили рабыню — как правильно надевать цепи. Тотчас же ее прекрасное тело оказалось во власти стали — прочной, крепкой и основательной.

Она едва сдерживала себя.

Она могла бы расслабиться, но должна была поступать так, как будет угодно хозяину. Она взглянула на стену.

Там висела плеть.

Рабыня не думала, что ее побьют — она собиралась сделать все возможное, чтобы угодить.

Она свернулась клубком, как привязанный котенок, у края кровати, как будто и вправду была животным.

Она дрожала от желания. Рабыня не завидовала свободной женщине.

Свободная женщина, злая и смущенная, переполненная надеждами на будущее и одновременно испуганная этим будущем, ехала в одиночестве в закрытой машине с затемненными окнами; ее сопровождающий сидел во внешней кабине.

По пути во дворец она позволила сопровождающему сесть рядом.

Несомненно, это доставило ему радость. Должно быть, он предвкушал, что на обратном пути ему представится возможность вновь оказаться рядом с такой, как она. В этом женщина не сомневалась.

Но она приказала ему сесть в кабину. Как она забавлялась при этом!

Бедняге было трудно скрыть разочарование. В какой-то момент она почувствовала ужас, взглянув в его глаза, но потом это ощущение прошло.

Она взяла себя в руки, подумав, что все мужчины слабы, и улыбнулась. Она взглянула на пол машины. Рабынь, этих ничтожных тварей, перевозят в машинах обнаженными, ставят на колени на пол, накрывая одеялом или плащом. Рабынь обычно перевозят в закрытых машинах. К ним относятся пренебрежительно.

Так им и надо, подумала женщина. Как она была рада, что сама не находится на положении рабыни, не является такой, как они!

Колеса глухо стучали по твердой мостовой. В своем дворце Иаак, третейский судья, собрал свои бумаги, сунул их в папку, а папку аккуратно положил в нишу, из которой прежде вынул длинный кожаный футляр.

После этого он направился в спальню.

Глава 3

— Посмотрим, есть ли здесь мужчины! — воскликнул Аброгастес. — Есть мужчины или нет?

— Есть, есть! — отозвались пирующие, поднимая рога.

Сильные руки хватали куски жареного мяса, по которому текли жир и кровь, с тяжелых, широких деревянных блюд. Блюда с испугом подносили бывшие гражданки Империи, ныне закованные в цепи. Позади них, там и тут стояли юноши-надсмотрщики в разноцветных одеждах и ярких плащах, с хлыстами, обязанностью которых было следить, справляются ли с работой прислужницы.

Оглядевшись, Аброгастес грузно опустился на скамью между двумя колоннами.

Он был неспокоен и зол.

Он выпил слишком много.

Справа от него лежал огромный пес — зверь, которого держали из-за преданности и подозрительности, свирепости и храбрости — боевой охотничий пес, который будет защищать своего хозяина до последней капли крови, который по одному слову хозяина бросится даже на медведя-арна или викота, не говоря уж о дюжине вооруженных воинов, и наведет ужас на самых храбрых.

Слева, у его ног, в ошейнике и на цепи лежало еще одно животное, предназначенное для других целей.

Аброгастес наклонился и положил руку на массивный лоб пса. Пес заворчал от удовольствия.

— Славный парень, — хрипло проговорил Аброгастес и потрепал громадного пса по голове.

Если бы на его месте оказалась рука другого человека, она в один момент оказалась бы отодранной свирепым движением огромных челюстей.

Аброгастес выпрямился и оглядел слуг, длинные столы у стен и пирующих. Затем злобно и недовольно склонился влево, к другому животному на цепи. Пес в испуге склонил голову. Ему было непонятно, зачем его привели на пир. Это животное, самка, не осмелилось даже робко и умоляюще прижаться губами к сапогам Аброгастеса.

Внезапно с одного из столов донеслась ругань. Двое мужчин вскочили, отшвыривая стулья.

— Прекратите! — крикнули им.

В руках спорщиков блеснули мечи.

Одна из бывших гражданок Империи завизжала.

Двое мужчин вскочили на стол, распихивая блюда и фляги, и спрыгнули на пол в центре зала. Их глаза налились кровью. Звучно лязгала сталь.

И вдруг земляной пол между соперниками взметнул фонтан грязи, по нему пролегла узкая дымящаяся полоса.

Все повернулись к Аброгастесу, который стоял у скамьи с револьвером в руках.

— Кто из вас враг? — грозно спросил он. Соперники застыли с мечами в руках.

— Это не он, — указал Аброгастес на одного из них, — и не он! — Тут он повернулся к другому.

Тонко зазвенели цепи — бывшие гражданки Империи стремились забиться подальше, в углы зала.

— Настоящие враги — в Империи! — провозгласил Аброгастес.

Прислужницы с блюдами и флягами в руках задрожали. Колокольчики на цепях звенели, когда рабыни переступали босыми ногами по земляному, устланному тростником полу. Женщины старались стоять спокойно, но то и дело слышался этот отчаянный, тихий звон.

Надсмотрщики стояли тут же с хлыстами. Они пересмеивались. Действительно, колокольчики, подвешенные к цепям, издавали звуки от малейшего движения.

— И вот это — враг, — заявил Аброгастес, указывая на еще дымящийся револьвер. Он оглядел удивленных гостей. — Это револьвер из Империи, — объяснил он, — такой, какие носят офицеры имперских войск. И это, — Аброгастес взвесил револьвер на руке, — настоящий враг, единственный истинный враг — тот, к которому надо относиться с уважением и осторожностью. Это касается всего оружия, кораблей, машин, другой имперской техники.

Он вновь огляделся.

— Что, если и у нас появятся такие вещи? — задумчиво спросил он.

Мужчины переглянулись.

— Подумайте об этом.

— Но это невозможно, — возразил один из гостей.

Аброгастес усмехнулся и сел на место.

— Мы уже обнажили оружие! — напомнил о себе один из соперников.

— Тогда пролейте кровь, — ответил Аброгастес.

— Как нам пролить ее? — непонимающе переспросил другой.

— Как кровь одних из нас, — пояснил Аброгастес, — как кровь братьев.

Оба мужчины полоснули себя по предплечьям, некоторое время смотрели, как по их рукам струится кровь, переглянулись и спрятали в ножны мечи, которые не следовало обнажать, если не проливалась кровь. У алеманнов и других народов оружие обнажали не просто так. Раздался шорох мечей, вползающих в ножны. Бывшие соперники сблизились, соединили раненые руки, прижали их. Кровь смешалась на руках. Мужчины радостно обнялись, пачкаясь кровью. За столами поднялся восторженный рев. Бывшие соперники заняли свои места.

Послышались резкие удары плетей, и прекрасные прислужницы — бывшие гражданки Империи, патрицианки, оставленные в живых за свою красоту — закричали от боли и отчаяния, подгоняемые нетерпеливыми надсмотрщиками. Колокольчики на их ногах зазвенели громче, когда прислужницы принялись ревностно выполнять свои обязанности.

— Господин, — склонился к Аброгастесу писец, низкорослый мужчина в темных одеждах, со свитком бумаг в руке. За ним стоял его слуга с плошкой чернил и связкой отточенных перьев. — Пора изложить цели сегодняшнего собрания.

Аброгастес поднял голову.

— Все гости в самом веселом настроении, — добавил писец. — Они примут любое ваше предложение.

— Еще не время, — возразил Аброгастес. — Тебе надо многому научиться, особенно обычаям алеманнов и, в частности, дризриаков.

Как уже не раз упоминалось, народ алеманнов состоял из одиннадцати племен. Их представители сейчас присутствовали в зале, помимо гостей из других племен и народов. Дризриаки были самым большим и свирепым племенем алеманнов. Аброгастес правил дризриаками. Алеманны, бесспорно, были самым могущественным из варварских народов, особенно с тех пор, как вмешательство Империи уничтожило их врагов, народ вандалов. Таким образом, Аброгастес, как король дризриаков, обладал исключительной властью.

— Да, господин, — потупился писец.

— Для чего нас пригласили на этот пир? — спросил знатный воин, сидящий неподалеку от Аброгастеса.

Аброгастес не подал и виду, что слышал этот вопрос.

— Вероятно, отпраздновать победу дризриаков над ортунгами, — ответил кто-то воину.

Сын Аброгастеса, по имени Ортог, порвал с дризриаками, и в обществе своих верных вассалов, тех, кто получил от него кольца, бежал, чтобы основать собственное племя ортунгов, или государство Ортунген. Корабли ортунгов подвергались непрестанному преследованию, и наконец флот Аброгастеса настиг их близ планеты, которая известна только по номеру, присвоенному в имперских записях — 738, а потом остатки ортунгов были уничтожены на планете, которую алеманны звали Тенгутаксихай — вероятно, это название означало «лагерь или логово Тенгуты». Имя «Тенгута» было распространенным у нескольких варварских народов, в том числе и у алеманнов. Справедливый, по мнению Аброгастеса, суд, свершился как раз на этой планете.

«У меня много сыновей», — сказал тогда Аброгастес, а потом вытер окровавленный нож о бедро и сунул его в ножны. Его дочь-предательницу, Геруну, которая бежала от дризриаков вместе с мятежником Ортогом, унизили, лишили всех прав и обратили в рабство. Аброгастес позволил любому предъявить права на бывшую принцессу и в конце концов отдал ее во власть грязному свинопасу.

Он оглядел столы. Да, у него и впрямь много сыновей. Вон двое из них, Ингельд и Гротгар.

«Интересно, преданы ли мне эти», — размышлял Аброгастес.

Его любимцем был Ортог.

«Гротгар — открытая душа, все его помыслы только о выпивке, лошадях и охотничьих соколах, — думал Аброгастес, — мне он не страшен. А вот Ингельд молчалив, себе на уме. У него беспокойно бегают глаза. Я никогда еще не видел Ингельда пьяным, — внезапно вспомнил Аброгастес, — но не похоже, чтобы он стал раздавать кольца преданным людям — его не понимают. К нему в шатер редко кто приходит. Ортог был совсем другим — прирожденным вождем, основателем рода, смешливым, беззаботным принцем, таким, за которого воины были готовы умереть».

— Да, — подтвердил воин, — вероятно, мы празднуем поражение мятежников.

— Нет, — возразил кто-то, — это случилось уже давно.

— Тогда зачем мы собрались сюда? — недоумевал воин.

— Я не знаю, — ответил человек, к которому он повернулся.

— Должно быть, причина очень важная, — покрутил головой воин. — Смотри, сколько здесь собралось гостей издалека!

— Да, — согласился другой.

«У меня много сыновей», — равнодушно отметил про себя Аброгастес.

Затем он вытер нож. Этот нож сейчас висел на его боку.

«Трудно знать заранее, когда он понадобится вновь», — думал Аброгастес.

— Господин? — вопросительно произнес воин Аброгастеса Фар-Граспера.

— Пируй, — нетерпеливо ответил Аброгастес, который слышал весь разговор.

— Да, господин, — ответил воин.

— Эй, несите брор! — крикнул его сосед.

Одна из бывших гражданок Империи заторопилась к нему, смиренно опустив голову, так что волосы свесились вперед, к фляге, и наполнила рог зовущего.

Протиснувшись между сидящими, женщина не осмелилась протестовать, когда почувствовала чужую руку на своем бедре.

Аброгастес следил за бывшими гражданками Империи, прислуживающими на пиру.

В том, что этих женщин пригнали сюда, не было никакой ошибки или недоразумения, а тем более случайности.

Аброгастес хотел, чтобы его гости видели бывших жительниц Империи в таком виде, прислуживающими на пиру.

Теперь они не отличались от других женщин. Они даже выглядели весьма соблазнительно. Присутствие здесь этих женщин входило в план Аброгастеса.

Он почувствовал слева, у сапога, прикосновение шелковистой щеки. На этот раз Аброгастес не стал сердито отшвыривать животное.

Он услышал тонкий, благодарный стон.

Последовали нежные поцелуи — к ногам Аброгастеса прикасались через мех сапог.

Животное у ног Аброгастеса и не знало, зачем его привели на пир. Оно боялось и дрожало.

Конечно, на это были свои причины.

Аброгастес не подал виду, что почувствовал страстные, нежные прикосновения губ к своим сапогам.

Иногда бывает лучше делать вид, что такие знаки внимания остались незамеченными. Так животное лучше поймет, где его место.

Помедлив, Аброгастес отодвинул ногу вправо, подальше от маленькой, нежной зверюшки, которая прижалась головой к его сапогу.

Как уже упоминалось, зверюшка присутствовала на пиру не случайно. Это также входило в план Аброгастеса.

Глава 4

— Мне придется задержаться с вылетом, — с огорчением сказал Юлиан Аврелий вождю вольфангов, Отто.

— Я отправлюсь вперед, — предложил Отто.

Они стояли у погрузочного дока, одного из дюжины в Пойнт-Порте, на девять миль севернее Лисля, на планете Инез-IV. Даже при таком удалении рев отправляющихся кораблей, подобный грому, слышался в городе по нескольку раз в день.

Рядом пробегали грузчики — некоторые с ручной кладью, некоторые с тележками; за ними присматривали офицеры, которые также размещали груз в трюмах корабля.

— Неожиданное дело при дворе, — объяснил Юлиан. — Но я последую за тобой, как только справлюсь с ним. Не начинай работу без меня. Дождись меня в Вениции.

Отто не собирался ждать.

Катера были уже погружены.

— Дорогу, дорогу! — закричал грузчик, расталкивая толпу. Приближалась грузовая машина, волоча за собой прицеп.

Тем не менее следует знать, что несмотря на задержку, Юлиан не собирался лететь прямо в Веницию, провинциальную столицу Тангары. В его намерения входило посещение деревни близ фестанга на Тангаре, у восточного края долины Баррионуэво, у подножия гор Баррионуэво — деревни, расположенной неподалеку от затерянного в горах фестанга, или монастыря Сим-Гьядини. Это было старое массивное строение, но из долины оно казалось крохотным, почти неразличимым среди темных, мрачных вершин Баррионуэво, покрытых снеговыми шапками и постоянно окруженных тучами.

— Я постараюсь вылететь как можно быстрее, — пообещал Юлиан.

Отто кивнул.

Мимо них, в сторону погрузочной зоны, проезжали машины с прицепами.

В другой, нижней зоне, видной с верхней платформы через решетку, на которой стояли собеседники, шла погрузка гигантских резервуаров с топливом.

Они стояли на втором погрузочном уровне.

Экипаж и пассажиры поднимались еще выше и через небольшой люк попадали на борт судна.

— Берегись! — крикнул кто-то.

Послышалось фырканье, стук копыт и шум судорожных движений — к погрузочному люку вели до смерти перепуганных лошадей.

— Поосторожнее с ними! — предупреждающе крикнул Юлиан.

Отто сорвал холщовый чехол с одной из стоящих неподалеку повозок и набросил его на голову первой лошади. Та оступилась на решетке и пошатнулась, замотав головой на длинной, долгогривой шее. Вскоре лошадь перестала вырываться, просто переступала по решетке, принюхиваясь и фыркая.

— Хо, приятель, — ободряюще произнес Отто, похлопывая животное по шерстистому боку.

Высвободив поводья, Отто обмотал их вокруг головы животного и передал свободный конец конюху.

— Теперь можно уводить его, — сказал Юлиан.

Конюх крепко взялся за повод, там, где прежде его сжимала рука Отто, и повел животное, совершенно переставшее упираться, на корабль.

Остальные лошади, видя спокойствие вожака, постепенно утихомирились и почти без принуждения последовали за ним.

— Как следует присмотри за ним на корабле, — крикнул вслед Юлиан.

— Да, господин, — ответил конюх.

Обычно стойла для таких животных обивали мягким материалом, поскольку нервные, сильные животные могли повредить себя, особенно в возбужденном состоянии, когда чуяли запах самок.

— Откуда ты узнал, что надо закрыть ему глаза? — спросил Юлиан.

— В школе Палендия, — объяснил Отто. — Так обычно успокаивают женщин-пленниц, правда, чаще пользуются одеялами, а не мешковиной.

— Понятно, — кивнул Юлиан.

— Еще их можно охватить веревками за пояс, вместе с руками.

— Да, — ответил Юлиан.

Повязки на глаза тоже могли оказаться полезными — они смущали пленницу, поскольку в этом случае женщина не помнила, где она находится, куда может идти, какие опасности ее окружают, или, скажем, не знала, ударят ее вновь или нет, ударится ли она сама обо что-нибудь, если вздумает пошевелиться, или упадет. Ей вовсе не хотелось наступить на острый шип или попасть связанной в бассейн с плотоядными муренами. Но если от пленницы требовалось молчание, для этого существовал ряд приспособлений.

— Пленницы? — вдруг переспросил Юлиан. — В школе Палендия?

— Да, иногда их приводили туда — обычно ими были девушки из гумилиори, если только не происходило ошибки.

— Об этом я не слышал, — удивился Юлиан.

— Разумеется, о таких делах предпочитали молчать.

— Вполне понятно, — заметил Юлиан.

— Потом этих женщин отпускали и даже давали денег.

— Прекрасно.

— Не думай о них, — посоветовал Отто. — Они были всего лишь из гумилиори, жительницы Империи.

— Понятно, — усмехнулся Юлиан.

— Мы почти закончили погрузку провизии, — подошел с докладом один из офицеров.

— Хорошо, — кивнул Юлиан. — Я считал, — продолжал он, обращаясь к Отто, — что в таких школах, как у Палендия, держат рабынь для удовольствия бойцов.

— Конечно, — подтвердил Отто. — Эти рабыни просто свирепели, когда их сажали в клетки, заменяя другими. Но это было на пользу рабыням — они становились еще усерднее, чувственнее, и мужчины после робких, смущенных, неумелых деревенских девчонок были рады ощутить великолепное прикосновение настоящей женщины — стонущей, вскрикивающей, умоляющей, беспомощной возбужденной рабыни.

— Топливо на борту, — доложил еще один офицер.

— Хорошо, — отозвался Юлиан.

— Капитан скоро будет готов к вылету, — объявил помощник капитана.

Мимо прошли двое мужчин, загоняющих на корабль стадо коров.

Прошло четверо человек, неся шесты, как коромысла. На концах каждого шеста были подвешены клетки, наполненные шумливой домашней птицей. Они предназначались для маленьких ферм Вениции, крошечных участков за укрепленной оградой города. В Вениции яйца считались роскошью. За городской стеной часто появлялись герулы — верхом на своих косматых конях, одетые в меха, с копьями, нацеленными в небо.

Они основательно разоряли фермы. Свежее коровье молоко, как и яйца, на Вениции тоже было немыслимой роскошью.

Позади грузчиков с птицей шли другие — попарно, неся длинные шесты. С них свешивались вниз головой более крупные птицы, связанные по две за лапы.

На повозках провезли темно-коричневые пласты солонины, уложенные стопами.

Коренастые грузчики несли на плечах обработанные туши.

Многое уже было погружено — резервуары с водой; коробки с яйцами, переложенными соломой; упаковки печенья и хлеба; круги сыра с печатями изготовителей; бутыли оливкового масла; связки копченой рыбы и потрошенных уток; специи, миндаль, финики, сахар, конфеты и приправы, корзины с овощами, банки с фруктами, мехи с дешевыми винами и амфоры с дорогими; мешки с солью и мукой.