Глава 1 Мышка и «наружка»
Если к окну не прикасаться несколько лет, а затем хорошенько вымыть, то это, оказывается, может сильно испортить настроение. Едва пропускавшее свет стекло неуловимо гармонировало с обшарпанными стенами, серым потолком, протертым до дыр линолеумом, темно-коричневым подобием мебели и сгорбленной фигурой профессора, поросшего мхами и лишайниками. И было большой ошибкой стирать грань между мирами. Теперь через окно в полуподвальный кабинет врывались зеленые деревья, весело бегающие дети, яркие пятна майского солнца, мелькали влюбленные парочки. Маша, постукивая двумя пальчиками по заедавшей древней клавиатуре, пребывала в состоянии недоумения: что она делает здесь и сейчас? Она бросала тоскливые взгляды на улицу. Там кипела жизнь. Там был другой мир, в котором все счастливы. Даже лежащий третий день у стены напротив хиппи. Она уже начала к нему привыкать. Чем он жил, непонятно. Не ел, не пил, не отлучался по нужде. Только курил. На столе перед девушкой лежала кипа исписанных от руки листов. Ей приходилось прилагать неимоверные усилия для превращения их в читабельные. Вчерашний тусняк закончился в четыре утра. Поэтому корявый почерк профессора действовал как сильнейшее снотворное. Даже пришла идея украсть пару страничек монографии для мужа. Тот постоянно пребывал в двух состояниях: либо беспробудно спал, либо страдал от приступов бессонницы. Материальное положение совсем не обязывало ее трудиться. Супруг, довольно раскрученный архитектор, без заказов не сидел и мог обеспечивать вполне безбедное существование. Но Маша, справедливо считая, что обременять себя детьми в двадцать лет рановато, начала дома откровенно скучать. А тут подружка, часто и прикольно рассказывавшая о своей работе с чокнутым профессором, ушла в декрет. Она и предложила поработать. Нескольких дней Маше вполне хватило для вывода: она просто бесилась с жиру. Каждодневное убийство времени в компании выжившего из ума исследователя становилось невыносимым. Все мысли профессора были поглощены штаммами бактерий и вирусов. Он даже улыбался, только прильнув к окулярам микроскопа. Оставалось придумать достойный повод для подачи заявления об уходе. Но потом. Сейчас не думалось совершенно ни о чем. Тишину нарушил посторонний шорох. Затем громкий хруст. — Крыса! — вскрикнула Маша, поджимая коленки к подбородку. Профессор Волобуев оторвал близорукие глаза от бумаг и прислушался. Со скрипом поднялся. Причем понять, что скрипит: стул или ученый — было невозможно. Отодвинул мусорное ведро. Возле плинтуса сидела белая мышка. Профессор со вздохом присел. Надев очки, принялся внимательно рассматривать гостя. Затем взял животное за хвостик и аккуратно положил на стол. Он любил грызунов. Может, потому, что привык иметь дело с ними чаще, чем с людьми. Для них у него всегда было с собой угощение. Вот и сейчас полез в карман и насыпал горстку семечек. Мышка, сев перед неожиданно возникшей горой счастья, принялась передними лапками брать семечки и грызть. — Ой, какая прелесть. Она ручная? — радостно воскликнула девушка, подбегая к зверьку. — Видишь, спинка беленькая. Ты ее можешь взять, покормить, погладить. Но если полоска желтая или коричневая, то это от йода. Значит, мышке привили какую-нибудь заразу. Лучше такой сторониться. Маша резко отдернула руку, потянувшуюся было к зверьку. В этот момент решение расстаться с карьерой и посвятить себя семье созрело окончательно. Ей даже захотелось ребенка или двух. — В нашем институте других мышей, кроме белых, и не водится, — продолжал профессор, — вивария своего нет. Он в филиале, на «Калужской». Зрелище, скажу, грандиозное! Это надо видеть. А к нам завозят. Естественно, во время опытов мышки сбегают. Маша, резко потеряв интерес к грызуну, развернулась. Ее взгляд вновь оказался прикован к окну. Оно словно гипнотизировало. Девушка тоскливо посмотрела на улицу и произнесла: — Семен Наумович, какая красота за окном. Вам действительно никогда не хотелось послать эти вирусы куда подальше? Поехать путешествовать, открывать для себя новые страны? Это же невозможно, из года в год вылавливать нужного микроба ЕО 764. Он, кстати, чем-то отличается от ЕО 765? — Вот посмотри. — Волобуев жестом подозвал Машу к микроскопу. Наклонился к сейфу, открыл его. Достав предметное стеклышко, посмотрел на свет. — Штамм бактерии СН 300. Маша, обрадовавшись возможности немного отвлечься, подошла и заглянула, представив на миг, что профессор — сексуальный маньяк. Сейчас воспользуется случаем и набросится сзади! Но он, если и был одержим, то только своими бациллами. — Видишь палочки? — нежно прошепелявил Семен Наумович. — Да. Все одинаковые, — ответила Маша. — Это на первый взгляд так кажется. А вот представь, прилетела ты, допустим, с Марса. И где-нибудь на высокой орбите разглядываешь людей в телескоп. Все одинаковые, бегают, суетятся. Снижаешься. Ба, да тут попадаются черненькие, и беленькие, и желтенькие. Да и среди них тоже отличия: одни низкорослые, другие голубоглазые, третьи горбоносые. А перед тобой стоит задача: найти Шварценеггера и похитить для улучшения своего марсианского генофонда. Как это сделать? Очень просто. Устраиваешь им небольшой катаклизм: наводнение, землетрясение, химическую атаку, ядерную войну, голодовку, Варфоломеевскую ночь или Бухенвальд. Выживший и будет тем Ноем, от которого пойдет новый род. А мы обзовем его СН 300. Просто потому, что среди пятисот пробирок повезло трехсотой. — Увлекательно. А насколько выгодно быть микробогом? — задала она провокационный вопрос. Семен Наумович замолк. Да, сейчас только этот вопрос интересует симпатичных безделушек. А ведь когда-то была совсем другая — нищая, голодная, но интересная жизнь. Радоваться могли не только деньгам, хотя и им, конечно. Он познал счастье первых открытий, публикаций, защиты диссертации, получения степени. Научная жизнь бурлила интригами, спорами школ, попытками протектората антинаучных идей. А в современном мире хапуг и стяжателей все ценности свелись к доллару. Большинство талантливых ученых подалось в торгаши. Институт медицинских и биологических препаратов имени Марасевича на Сивцевом Вражке сильно потерял свой вес в мировой табели о рангах. Финансирование урезали, работы свернули. Уже предпринимались попытки банкротства. Не последнее место играло его элитное месторасположение. Слишком лакомым казался кусок. Но пока держался. Волобуев не любил вспоминать, но не мог забыть один неприглядный поступок. Как-то, изучив несколько величайших открытий в области микробиологии, юный младший научный сотрудник пришел к ошеломляющему выводу. Все открытия сделаны случайно. Просто вдруг некий ученый решил посмотреть в микроскоп на какую-нибудь дрянь. Волобуев понял, что все рассмотреть невозможно. Микроскопов не хватит. Значит, простор для исследований открывается необъятный. И он, несмотря на насмешки коллег, принялся изучать все, что попадалось под руку. Однажды он узнал, что поступившее по разнорядке чудо немецкой оптики, темнопольный микроскоп «Лабовал», решено отдать лаборатории, возглавляемой его приятелем Ароном Гуком. Волобуеву этот микроскоп нужен был как воздух, как вода, как возможность мыслить. Он снился ночами в цветных снах. Волобуев им бредил наяву. Он был готов просиживать над окулярами день и ночь. Ему жизненно необходимо было проверить практикой сотни гипотез. Волобуев находился в состоянии, близком к помешательству, когда вдруг обнаружил на лестничной клетке, где разрешалось курить, партбилет Арона. Поначалу он обрадовался случаю оказать услугу и получить за нее доступ к микроскопу. А вдруг Гук окажется просто неблагодарной скотиной? Для очистки совести он пообщался с Ароном на предмет пользования прибором в нерабочее время. Однако тот только посмеялся над страстью исследователя. У Волобуева не осталось иного выхода, как унести домой документ и дрожащими руками развести в туалете огонь. Пропажа обнаружилась при очередной оплате партвзносов. Билет дается один раз в жизни. И если не сумел его сберечь, то в партии делать нечего. Гука исключили, и, как показала жизнь, правильно. Он покатился по диссидентской дорожке и вскоре эмигрировал. А микроскоп достался Волобуеву. Обладание им открывало новые, недоступные коллегам возможности. Исследователь попытался найти компромисс со своей совестью, основываясь на следующем постулате: «В основе всех великих дел лежит предательство». Как-то, рассматривая каплю крови, которая ранее считалась стерильной, он сделал неожиданное открытие. Оказалось что в плазме обитают микроорганизмы. Множество бактерий сновали в межклеточном пространстве между цепочками эритроцитов, лейкоцитами и тромбоцитами. Потом выяснилось, что это открытие было открытием для него лично. А на Западе уже были публикации. С жадностью первопроходца он набросился на флору, живущую в плазме. Синтезировав однажды супербактерию, упорно трудился. Денег на исследования катастрофически не хватало. На питательные среды ему приходилось выкраивать из сэкономленных денег, а то и покупать на кровные. И вот результат: выращен устойчивый штамм. Обладает свойствами сансибилизатора, т. е. скапливаться в районе новообразований, а если их нет — щитовидки. При облучении электромагнитными волнами сам начинает генерировать сигналы. Такого еще не достигал никто. Открывались широкие возможности использования в медицине. Теперь можно проводить диагностику без использования рентгена с точностью радиоизотопной, но без облучения. Один шаг до лечения тяжелейших недугов. Желающие получить готовенькое отыщутся. Можно будет поторговаться. Но Волобуев несколько опростоволосился, думая, что никому нет дела до его исследований. Не прошло и трех дней, как подтвердилась положительная реакция, а уже дважды выходили на контакт купцы. Но профессор, набивая цену, довольно резко всех отшивал. Наконец вчера появился покупатель. Его привезли в огромном джипе в сопровождении охраны с золотыми цепями на мощных шеях. Бизнесмен предложил за результаты сумасшедшие деньги — сорок тысяч долларов. И дал два дня подумать. У профессора, не спавшего всю ночь, кружилась голова. Его не терзали сомнения: соглашаться или нет? Проблема была в другом: на что потратить деньги. Конечно, хороший санаторий, не слишком утомительное путешествие, люминесцентный микроскоп. Но что еще, что стоит денег? Чего он хотел и не мог позволить? И вдруг его взгляд скользнул по стройным ногам Маши. Неожиданно озарило. Волобуев, оказывается, всегда любил женщин и машины. Ведь именно ради этого в расцвете сил двадцать лет назад ринулся он в погоню за научным открытием. Семен Наумович покрылся потом, осознав, что это, или подобное, молоденькое создание из категории немыслимого перешло в разряд доступного. Одновременно не имевший водительских прав Волобуев пришел к выводу, что автомобиль с личным шофером — не роскошь, а жизненная необходимость. Он поднял глаза и задумчиво спросил: — Машенька, а сколько сейчас стоит девушка? — Что? — изумилась помощница. — Я хотел узнать, почем нынче машина? — повторил, краснея, Волобуев. — Извините, послышалось. Смотря какая: импортная? Отечественная? — уточнила Маша. — Ну не знаю, — растерялся профессор, нервно потирая кончики пальцев, — скажем, из наших, но что-нибудь посовременнее. — Можете не париться. Они выпускаются уже устаревшими. Вообще, штук за шесть баксов можно подобрать, — ответила Маша. — Да? — удивленно протянул ученый. — Вы собираетесь покупать автомобиль? — Надоело, понимаешь, в метро, — ответил профессор, словно речь шла о проездном билете. Опять повисла неловкая тишина. Лишь только мышь шуршала в бумагах. Однако лицо профессора приняло такое выражение, что Маша легко представила, что эти звуки издают тяжело ворочающиеся мысли ученого. Наконец Волобуев произнес: — А сколько стоит на такси доехать до Ясенева? — Ну, рублей сто пятьдесят. Он ненадолго погрузился в вычисления. Оказалось, поездка на работу и обратно станет в десять долларов. За шесть тысяч он сможет два года ездить на работу, как человек, на такси. И не надо платить наемному шоферу, беспокоиться о возможных авариях, тратиться на бензин, ремонт, да еще экономия за метро и автобус. Маша вдруг увидела еще одну мышку, которая быстро забралась в портфель профессора. Она открыла рот, однако ничего сказать не успела. Одновременно с коротким стуком дверь распахнулась. Бесцеремонно ввалился неизвестный субъект в белоснежном костюме и зеркальных очках. Встал посреди дверного проема и замер в театральной позе, скрестив ноги и облокотившись на косяк. Незнакомец распространял заграничный аромат, от которого у Маши затрепетали ноздри. На нашего сколько ни вылей «Франции», такого запаха не добьешься. Для этого надо там жить. Пришедший медленно снял очки и, освоившись в полумраке помещения, интерес к профессору потерял. Выглядел он лет на сорок. Слегка загорелое вытянутое лицо с крупными белоснежными зубами не имело ни одной морщины. Пауза слишком затягивалась. Однако незнакомец ее первым нарушать явно не собирался. Тогда профессор не нашел лучшего, чем произнести глупую старорежимную фразу: — Чем, собственно, могу служить, сударь? — Да, за последние пару десятков лет народилось совершенно удивительное поколение. В наши годы таких не было. Правда, Козимир? Козимиром Волобуева прозвали, когда из отпуска после защиты кандидатской он вернулся с козлиной бородкой. Отрастить же ее поклялся, как Герцен и Огарев на Ленинских горах перед поступлением в университет. Это сейчас смешно, а тогда ее носили все ученые. Посмотрим лет через сорок, что будут говорить про старушек со сморщенными татуировками! — Чингачгук? — полуспросил, полуответил Волобуев. Так они окрестили Арона Семеновича Гука, когда стало известно, что тот собирается в Лос-Анджелес, упорно называя его не иначе как своей исторической родиной. Арон осмотрелся и произнес: — У тебя что, нет отдельного кабинета? Это весь твой офис? — удивленно догадался Арон. — Хочется поговорить, побередить раны. К чему мучить хорошенькую девочку воспоминаниями двух выживших из ума старых козлов? «Ну относительно двух он явно перегнул», — подумала девушка. — Машенька, на сегодня объявляется сокращенный рабочий день, — торжественно объявил начальник. Маше, конечно, было страшно интересно послушать воспоминания. Но здесь ей не рады, а дома ждет возможность рухнуть в свежайшие простыни а-ля Матисс. А вечером — стадо молодых козликов. Она шустро собрала сумочку и попрощалась. Иностранец подарил ей зажигалку «зиппо», авторучку «паркер» и свою визитку, произнеся: — Будете в Штатах, звоните. Организую незабываемую программу, причем совершенно бесплатно. Девушка выскочила за ворота. Знакомый хиппи оживленно вел разговор по сотовому телефону. Она еще раз бросила взгляд на окно. В полумраке белый костюм, жестикулируя, что-то показывал. На стекло снаружи уже успели прилепить комок жевательной резинки. И стоило целый день тратить на приведение его в божеский вид! Хиппи мотнул головой, словно получил команду. Поднявшись, подошел к серебристому «лексусу». Возле него случайно уронил пачку сигарет. Наклонился, лениво подобрал. Медленно отошел. Снизу на бампере появился незаметный нарост. Но этого Маша уже не видела. Она заворачивала за угол в арку… — Ну как дела? Чем занимаешься? — спросил профессор. — От науки далек. Впрочем, как ты помнишь, близко к ней я никогда и не подбирался, но деньги неплохие. Работаю на ЦРУ. — Как всегда шутишь? Ну да, все наши там — агенты КГБ. А здесь — ЦРУ. — Отнюдь. Вполне серьезно. Просто зачем скрывать от старого друга? Ты же не побежишь закладывать? — задал провокационный вопрос Гук, глядя прямо в прозрачные глаза, словно догадываясь о давней вине перед ним Волобуева. — Да я и не знаю куда. — А если бы знал? — продолжал допытываться американец, словно для него было важным, действительно ли существует жизнь по моральным принципам, отличным от тех, по которым он жил последние десятилетия. А может, это лишь юношеские заблуждения? — Конечно нет. — Вот видишь, в этом и вся разница. Хочешь, расскажу один случай? Приехал я с женой в гости к хорошему другу. Знаю его сто лет. Мужик просто душа-человек. Надо денег, всегда одолжит, и без нотариального оформления, просто под рукописную расписку и под мизерные проценты. А это в Америке, поверь мне, явление неординарное. Так вот, приняли нас как положено. Стол просто супер. Ну я выпил пару рюмашек. Он говорит: «Может, хватит? Тебе же в дорогу». А что для русского двести — триста граммов? «Да, ладно, — говорю. — Не суетись, Билл. Прорвемся. И не в таком состоянии выезжали». А расстояние ну километров шесть, не больше. Ехать минут пятнадцать. Короче, попрощались. Сердечно расцеловались. Ушли в состоянии эйфории. Не успели сесть в автомобиль, как Билл бросился звонить в полицию. И на подъезде к дому меня поджидала засада. За—брали права, присудили дикий штраф. Я порвал с ним всяческие отношения. Билл позвонил и поинтересовался: почему я пропал и не желаю ли чего? Я объяснил, что горю единственным желанием: набить ему морду. Он очень удивился моей реакции. Оказывается, таким образом он беспокоился за дорожную обстановку в целом по стране и за меня, в частности. Короче, он ничего не понял. А я никак не могу привыкнуть к тому, что люди делают друг другу подлости, но при этом продолжают улыбаться, даже не подозревая, как низко пали. — Чем же все закончилось? — заинтересованно спросил профессор. — Естественно, анекдотом. Он подал иск в суд на угрозу насилия. Я нанял неплохого адвоката, доказавшего, что игра слов не может считаться насилием. Однако его адвокат сумел все же доказать, что у меня не было повода рвать отношения. И меня приговорили к насильственным посещениям дома Билла. Он всегда искренне мне рад и готовит прекрасный ужин. Я махнул рукой и дважды в месяц отбываю двухчасовое наказание, пытаясь получить при этом удовольствие. — Тебя послушать, так бежать из этого рая хочется. — Бежать хочется. Но не можется. Платят хорошо. Могу позволить все, что захочу. Жаль только, с годами эти желания убавляются. — А я все там же. Копаюсь в своем микромире, — рассеянно произнес ученый. — Ну не скромничай. У нас все научные журналы выходят в переводе с опозданием в две недели. Твое имя в определенных кругах вызывает интерес. — Имя? «Что в имени тебе моем?» Это у вас имя немедленно превращается в деньги, — произнес профессор. — Давай поразмыслим как разумные существа. Почему я здесь, а не на Гавайях? Может, соскучился по старому другу? Нет. Или приступ ностальгии? Вряд ли. Просто впал в маразм? Опять неверно. Правильный ответ звучит так: калифорнийскому университету срочно понадобился твой последний штамм. — Арон пристально посмотрел на профессора. — Не делай удивленное лицо. Тебе не идет. Ты же не молоденькая девушка так раскрывать глаза? Вообще, когда мужчина удивляется, в любом возрасте это выглядит глупо. — Мне кажется, ты уклоняешься в сторону. — Ах да. О деньгах. Ты думаешь, зря я рассказывал о пользе сдерживания эмоций? Я тебя готовил. Они предлагают купить материалы за сорок тысяч плюс американское гражданство, особняк на берегу океана, номинация на Нобелевскую, лаборатория со всем необходимым оборудованием и персоналом, оклад в двести тысяч в год, естественно, американских долларов. Такое выпадает один раз в жизни и называется счастливым билетом. Волобуев в оцепенении откинулся на спинку стула. Удовлетворенный произведенным эффектом, посетитель добавил: — Вот какой толковый ученик попался. Обошлось без обмороков, рыданий, лобызаний туфель, истерических бросаний на грудь. Не люблю костюм сдавать в химчистку. Профессор покинул институт. На окружавшее пространство он смотрел уже совершенно по-другому. Он никогда еще так не шел по Арбату. Прохожие сторонились, словно чувствовали его превосходство. Спустился в метро. Волобуева вдруг стали раздражать вечные обитатели подземки. Профессор не мог отделаться от ощущения, что одни и те же люди постоянно ездят в одних и тех же вагонах. Он встал, по привычке зажав ногами, чтобы не украли, старенький потрепанный портфель. Напротив сидели пятнадцатилетние подростки и нагло смотрели в лицо пожилому человеку. Они даже не догадывались, что можно предложить ему сесть. Волобуев вдруг ясно понял, что здесь он едет в последний раз. Добрался до дома. У подъезда, сидя на спинке лавочки, скучали юные подонки. Профессор кипел. Однажды он испачкал выходные летние брюки, сев на эту скамейку. Ничего святого. Но он достаточно здраво мыслил, чтобы не конфликтовать с бандой. Вошел в загаженный подъезд. Перешагнул мерзко пахнущую лужу перед ступеньками. Что характерно, эта гадость регулярно обновляется. Клаустрофобия у кого-то перед лифтом начинается? Попалась бы хоть раз эта тварь с поличным. Утопил бы на месте. Профессор любил на досуге покидать пудовую гирьку, поэтому сомнений в своей силе не испытывал. Ну кто из этих малолетних доходяг с гнилыми легкими попробует посостязаться с шестидесятилетним? Вошел в лифт. Брезгливо оглядев, вынул серый платочек для протирки очков. Намотал на палец и нажал на кнопку «17». Подумал: «Куда мы тянемся за Западом? Только поменяли лифт, уже хуже туалета. Нет, надо срочно собирать чемоданы. Вот раньше и страна работала, и достижения были мировые, и в подъездах чистота, порядок. Упустили где-то новое поколение. Сталина на них не хватает». Когда двери начали смыкаться, быстро втиснулся лопоухий пацан. Профессор смотрел мимо него. Подросток спокойно вытащил сигарету. Зажег и закурил. Волобуев отлично помнил те времена, когда был мальчишкой в сером форменном костюме с латунной бляшкой и алым галстуком. Встречая на улице старшего, обязательно снимал фуражку и, здороваясь, наклонял бритую голову. Помнил, как отец, застав сестру с папиросой, бил по губам. — Затуши! — произнес Волобуев тоном, не терпящим возражений. Хотя обычно он вежливо об этом просил, ссылаясь на астму. — Пошел на …, козел старый, — произнес пацан, нагло выпуская дым в лицо пожилому человеку. Такого оскорбления профессор вынести не мог. Мощной жилистой рукой он вырвал изо рта сигарету. Бросил на пол и растоптал. Затем схватил пацана за ухо и слегка повернул, тот заорал как бешеный. Но вместо извинений послышались оскорбления и угрозы. Волобуев понял, что этого гаденыша надо учить. Он должен помнить, что всегда может найтись сила, способная дать отпор. Профессор не мог видеть, как пацан, корчась от боли, полез за пазуху и вытащил пистолет Макарова с кустарным глушителем. Попытался нажать на спуск. Преодолеть пружину курка не хватило сил. Тогда он передернул затвор и надавил. Раздался выстрел. Волобуев почувствовал тупой удар в левую ногу. Он не успел осознать происходящего и вложил все силы в поворот уха. Послышалось еще несколько хлопков.
Профессор удивленно опустился на колени и, получив две пули в грудь, дернулся и упал. Лифт еще поднимался. Малорослый убийца с окровавленным ухом подобрал потрепанный портфель и, выхватив бумаги, засунул их под толстовку в штаны. Перевернул, потряс. Из него высыпалось много разного хлама. Неожиданно выпала и маленькая белая мышка. Она вскарабкалась на плечо Волобуева и стала умываться, глядя умными глазками. Пацан присел, держась за окровавленное ухо. Улыбнулся сквозь боль. Взял живую игрушку и посадил в карман. Лифт остановился. Заклинив дверь ногой жертвы, киллер выскочил и понесся вниз по лестничным пролетам. На спинке у мышки была свежая желтая полоска…
Глава 2 Двойной кульбит
Александр Борисович Турецкий, несмотря на образ жизни, назвать который здоровым можно было с достаточной долей иронии, выглядел значительно моложе своих сорока пяти. Он легко взлетел на второй этаж аэропорта Шереметьево-2 и уверенно направился в торец левого крыла. Не доходя нескольких метров до цели, замедлил ход, неожиданно испытав странное чувство. Обозвать это страхом невозможно, хотя бы по той причине, что у людей его профессии оно патологически атрофировано. За двадцать лет службы он насмотрелся такого… Но странное дело, как развращает хорошее. Тот самый Турецкий, что несколько лет назад, задыхаясь, практически ослепнув от рези в глазах, с рваными ранами плыл среди крыс, использованных презервативов и фекальных отходов по канализационным лабиринтам, всего только две недели проведя в тихом городишке Гармиш-Партенкирхене, на юге инфантильной Баварии, сейчас вдруг испытал ужас, приближаясь к общественному туалету международного аэропорта. Он усмехнулся, подумав, что метод контрастов в следственной работе далеко еще не исчерпан. Он автоматически, между прочим, сканировал окружающее пространство, задерживаясь чуть дольше на красивых девушках. Как их много в Шереметьеве-2! Летят ласточки на прикормку. Но что делать? На Западе с генофондом даже не проблема — катастрофа. «А вот и наш клиент», — подумал Турецкий, надевая зеркальные очки. Здоровенный детина с фигурой бритого белого медведя остервенело терзал «однорукого бандита», поставив себе целью если не внезапное обогащение, то уж овладение рукояткой наверняка. Похоже, это были его не первые попытки получить все и сразу. Полосатая, под тельник, майка «гуляла», обнажая дракона с тремя головами. Причем головы существенно различались по авторскому стилю и яркости изображения. Особенно поражала одна, словно нарисованная неумелой рукой пятилетнего ребенка. Раньше было проще. Все тупо кололи купола. А теперь что в голову взбредет. И что с такими делать? Чудовищный результат акселерации, радиации и пьяного зачатия. Молодые, лет по восемнадцать — двадцать, а уже по несколько ходок. Турецкий улыбнулся, вспомнив вечно изумленное потное лицо огромного шумного старины Питера Реддвея. Проголодавшийся руководитель Антитеррористического центра тогда затащил его в «Макдоналдс». Вообще, его желудку было не важно, где питаться. Однако, испытывая время от времени приступы патриотизма, американец шел тратить евро в закусочные, контролируемые соотечественниками. Войдя, он радостно увидел диванчик на троих посетителей и занял собой практически весь. Затем громко по-английски подозвал гарсона. В закусочной их, естественно, не держали. — Алекс, вот ты все критикуешь нашу законодательную систему, — произнес он безо всякого повода, за—глатывая биг-мак целиком. — Какую систему? Когда американцы научатся называть вещи своими именами? Власть доллара — вот и вся ваша законодательная система. У вас на одной чаше весов Фемиды преступление, а на другой — стоимость залога и гонорар адвоката. Решетка — удел нищих и жадных. — И это очень правильно. Совершать преступления — слишком дорогое удовольствие. А законы экономики гласят: «Убыточный бизнес обречен на вымирание». Вчера ты показывал ориентировку на Зубова Ивана Ивановича, тридцать лет, пять судимостей, убийства, грабежи, изнасилования. С какого возраста в России наступает уголовная ответственность? — Вообще с шестнадцати, но по целой куче статей, со сто пятой — убийство по сто шестьдесят первую — грабеж, с четырнадцати. — А этот ваш Зубов? — вставил Реддвей между проглатыванием пятого и шестого сандвичей. — В пятнадцать взяли за убийство матери своей подруги. — Бедная девушка, — констатировал Питер, разворачивая восьмой бутерброд. — Она мамашу и заказала. За шубку ценой около двухсот долларов, — уточнил Турецкий, заранее зная, что преступлений, способных вызвать истинное негодование, сопереживание, желание отдать свою кровь и последние деньги, для собеседника просто не существует. — Тебе не кажется, что если бы он получил пожизненное за первое преступление, не имея, конечно, на счету десяти лишних миллионов долларов США, то остальные уже не совершил бы? Я начинаю понимать, почему у вас такой высокий уровень преступности. — Что делать. Издержки, извини, демократии, — произнес Александр Борисович, пытаясь переложить часть ответственности за творившийся в стране бардак на представителей державы, в большей мере ответственной за это. К детинушке подвалила девка. Боже мой! Лет пятнадцать, а уже с профессией. Уселась на колено и обняла. Начала что-то нашептывать. «Да, Нинке послезавтра тринадцать. Сколько у меня в запасе? Два года, год? Потом приведет вот такого», — невольно обожгла мысль. Из туалета вышел, заправляя рубаху в тренировочные штаны китайского производства, почти близнец игрока. Подошел к автомату. Схватил девку за шкирку и словно котенка отшвырнул метра на три. Она выдала не блещущий разнообразием набор ругательств и, прихрамывая, исчезла. Турецкий выдохнул. Уверенно направился к двери, несколько огибая по дуге братков. Этим он убивал двух зайцев: удлинял время и не менял расстояние до источника звуков. В этом случае слух способен воспринимать информацию даже на очень далеких расстояниях. — Как верзушник [1 — Человек, страдающий расстройством желудка (жарг.). ] — спросил татуированный игрок. — Контора пишет, — ответил в тон ему вышедший из туалета. — На том же месте? — В четвертой. Берем на ханок [2 — Вырвать что-либо из рук (жарг.). ] — На характер [3 — Запугать (жарг.). ] — прозвучал ответ. Турецкий вошел. Огляделся. Две кабины из семи были заняты. Он зашел в ближнюю к выходу. Решил пока постоять. Грязь, вонь, ползающие микроорганизмы. В дальней кабине раздавались утробные звуки. Кого-то сильно рвало. Неожиданно раздался участливый голос: — Что, мужик, хреново? — Ой хреново… у-эээ… бу-эээ… — Перепил? — опять уточнил голос неизвестного. — Вообще-то пью я много, но… бвэээ… — Не пьянею никогда, — зачем-то машинально добавил Турецкий, вспомнив любимую поговорку стажера Володьки Поремского. Он тогда был на пару лет старше своих однокурсников и с ходу попытался взять темп Грязнова и Турецкого со товарищи. Результат был плачевен. Дверь раскрылась. Вошли «гриндеры». «Сапоги-убийцы», окрестил он их, едва эта обувь появилась у его нежного создания — дочки Нины. Всегда ценивший удобство и практичность, следователь Турецкий полжизни пробегал в простых кедах. Теперь же оказался безнадежно отставшим только потому, что не мог понять радости добровольного заключения тонюсеньких ножек в полуторакилограммовые колодки. Сапоги остановились у двери. Кроссовки подошли к кабинке участливого мужика. Послышался резкий звон упавшего шпингалета. — Ну что, козел? Мы тебя предупреждали? — Ребята, не надо, — попытался попросить о чем-то мужчина, однако уверенности в голосе не присутствовало. Послышалась легкая возня. Затем чавкающий звук удара по челюсти. Непривычный мужской плач. Надо было начинать действовать. Неожиданно раздался другой голос: — Мужик, ты не прав. Надо вернуть. Турецкий в помощнике не нуждался. Но раз так получилось… Он резко распахнул дверцу и рассчитанным движением, схватив правой за ремень, а левой за майку, забросил стокилограммовую тушу в промежуток между стеной и унитазом. Выбор был не случаен. Кроме того, что попасть туда было гораздо легче, чем вы—браться, это был еще и самый загаженный угол туалета. Краем глаза успел отметить, что второй брателло совершает также акробатический кульбит, поэтому он не спеша сделал свое дело.
