Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Марш Турецкого - Семейное дело

ModernLib.Net / Детективы / Незнанский Фридрих Евсеевич / Семейное дело - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 3)
Автор: Незнанский Фридрих Евсеевич
Жанр: Детективы
Серия: Марш Турецкого

 

 


Значит, потребуется помощь, и Турецкий даже знает, какого молодого сотрудника (точнее, сотрудницу) необходимо привлечь… А следователю Сумарокову, уверенному, что убийство связано с криминалом, которого полно в Московском метрополитене, поручил разработку этого направления. В помощниках у него решил оставить Ивана Козлова, который производил впечатление парня неглупого и энергичного. Возможно, в процессе проверки всплывут какие-либо факты, связанные с местью к генералу со стороны каких-либо преступных группировок, которым он сильно в последнее время противодействовал, что называется, наступил на хвост?
      Для этого в первую очередь надлежало допросить штаб УВД, то есть офицеров, близких по службе к генералу Бирюкову. Этим и занялись, не откладывая в долгий ящик. Допрашивали врозь и всех вместе. Через час допроса в комнате стало синё от сигаретного дыма, а к середине дня воздух приобрел такую плотность, что глаза невольно искали тот самый инструмент, который в поговорке употребляется для проверки плотности атмосферы — топор. Иван Козлов принципиально не курил: увиденная на вскрытии картина легких курильщика, затянутых черной сеткой, навсегда отвратила его от этого пагубного занятия. Сумароков не имел привычки курить и благодарил только насморк, который не успел кончиться и хоть как-то хранил его нос от покушений никотина. Зато другая привычка оставалась при Сумарокове в любых обстоятельствах, и, выслушивая офицеров-транспортников, он успел исстрочить своим мелким почерком скрупулезного бюрократа не один лист формата А4 — и с одной, и с другой стороны.
      «Тоже мне Лев Толстой», — с оттенком неприязни подумал Иван. Почерка Толстого он никогда не видел, но пребывал в полной уверенности, что граф, до которого мужика-то в русской литературе и не было, писал мелко: проживая в Ясной Поляне, вдали от петербургских магазинов канцпринадлежностей, следовало экономить бумагу, чтобы ее хватило на всю эпопею «Война и мир»! Вопреки неприязни в Иване нарастало желание посмотреть, чего там Сумароков все пишет и пишет. Что до Ивана, недостатки его памяти подстраховывал диктофон.
      Сумароков чувствовал себя в своей стихии: кропотливая, нудная работа его, в отличие от некоторых горячих и не в меру романтических личностей, не раздражала. Уж кому, как не ему, было ведомо, что схватки, погони, перестрелки — все это лишь внешняя сторона вот такой повседневной работы… Точнее, даже не так: все это — следствие недоработки, издержки производства. Где-то кто-то недодумал, недотянул — другим служакам пришлось палить из «макарова» или ТТ. А чтобы все тщательно продумать, надо все тщательно отразить на бумаге. Виталий Ильич свято верил в то, что сложные движения правой руки проясняют мозг. Можно печатать, не думая (профессиональная болезнь машинисток, не утруждающих себя умственными процессами), но писать, не думая, нельзя. И в этом великая дисциплинирующая сила каллиграфии.
      Во всяком случае, мозг Сумарокова прояснился более, чем можно было ожидать от мозга страдающего насморком человека в прокуренной атмосфере. Дела, которые незадолго до убийства причиняли генерал-майору Бирюкову головную боль, можно было разбить на две группы.
      Первая — все факты, относящиеся к разбирательству с мафией нищих. До Бирюкова милицейскому начальству метрополитена оставалось лишь, разводя руками, вздыхать, глядя на безногих в защитной форме и на женщин, пытающихся разжалобить пассажиров младенцами, которые всегда подозрительно безгласны и подозрительно много спят. Борис Валентинович решил положить этому безобразию предел. Папочка, в которой содержалось его досье на асов вымогательства, росла и росла. И когда она достигла весьма солидных размеров, произошел эпизод, который долго не забудут в штабе УВД.
      В то достопамятное утро здесь буквально соткалась из воздуха девушка, тихо, но настойчиво твердя, что ей нужно срочно встретиться с генерал-майором Бирюковым по срочному делу… Свидетели, видевшие ее, сказали «девушка» — и как иначе прикажете назвать человека в длиннополом пальто, из-под которого торчит юбка, и с белым платком на голове? Однако те, кто бдительно заглянул под платок, напоминающий медицинскую повязку, были ошеломлены тем, что над верхней губой существа, по всем прочим признакам, женского пола вились жидкие, но несомненные усики. Такого же характера черная поросль покрывала нездорово-бледную кожу подбородка. Потом указывали, что эту усатую очаровательницу замечали на станции метро «Преображенская площадь», где она стояла с раскрытой холщовой сумкой и с табличкой на груди: «Подайте на гормональную операцию».
      О чем они беседовали, никто не слышал: жертва гормональных неполадок потребовала, судя по всему, конфиденциальности. Однако лейтенант Митяев совершенно отчетливо услыхал, как нищенка в дверях бирюковского кабинета обернулась и напомнила:
      — Так вы, пожалуйста, не забывайте: две недели осталось.
      Случилось это в точности за пятнадцать дней до того, как штаб УВД был потрясен известием о смерти генерал-майора Бирюкова…
      Вторую группу — несравненно более страшную — составлял терроризм, который в последнее время выбрал метрополитен одной из своих самых удобных мишеней. Удачнее не придумаешь: скопление народа, особенно в часы пик, теснота, взвинченность вследствие спешки делают теракт особенно изощренно-гнусным. Прибавьте к этому нервный страх, который часть наших сограждан испытывает по отношению к метро… Этот страх доказал, что он не напрасен, что бегущий под землей электропоезд способен превратиться в железное пекло, набитое месивом окровавленных тел. Генерал-майор Бирюков решительно претворил в жизнь ужесточение контроля в метро, вопреки мнению некоторых представителей прессы, считавших такие меры слишком крутыми и нарушающими права человека. Теракты прекратились… Надолго ли?
      Какую версию предпочесть? Такого вопроса не стояло. Надо работать с обеими.
      — Ну как, Иванушка? Что берешь: нищих или терроризм? — Жесткие губы Сумарокова растянулись в обаятельной улыбке. Точь-в-точь ведущий телевикторины: «Деньги или приз?»
      — Нищих, — выбрал Козлов.
      — Правильно, — одобрил Сумароков. — Терроризм никто бы тебе все равно не доверил. Зелен еще.

Глава 7 Нинель Петровна идеализирует прошлое

      — Я сразу узнала вас, Александр Борисович, вы были на поминках. Вы меня, позвольте считать, спасли, когда Илья и Роланд затеяли скандал… Нет-нет, не отпирайтесь, так и было! Спасибо! Какая любезность со стороны работника прокуратуры. Коля был бы польщен… То есть что я несу, если бы Коля был жив, в вашем визите отпала бы надобность… Но жаль, что вы не познакомились. Мне кажется, вы понравились бы друг другу. Вы чем-то похожи: мужественные и деловые.
      Александру Борисовичу Турецкому давненько не доводилось встречать таких полных… нет, таких элегантных… нет, таких полных и элегантных одновременно женщин, как вдова художника Скворцова. Нинель Петровна как-то сразу освоилась в его кабинете: немедленно разместив пышные бедра на стуле, почти вызывающе задрапировалась в складки своего зелено-фиолетового просторного одеяния и попросила разрешения курить. В ответ на удивленный взгляд старшего помощника генпрокурора мать четверых детей с ослепительной улыбкой призналась, что дома ей, среди всей этой ребятни, редко выдается возможность покурить, но сейчас, когда ее начнут расспрашивать о подробностях преступления, не обойтись без сигареты. Александр Борисович имеет право спрашивать о чем угодно, но лично она попросила бы оказать ей любезность и не расспрашивать, какое впечатление на нее произвело тело мужа, когда она забирала его из морга…
      Турецкий не перебивал ее, просто смотрел, отмечая и отсутствие нескольких зубов, которое выдала улыбка, и нервозное подрагивание сжимающих сигарету пальцев с квадратными ногтями.
      — Нинель Петровна, а те двое друзей вашего покойного мужа, которые затеяли скандал на похоронах, — они часто ссорятся? — задал он совершенно не тот вопрос, который она имела основание ожидать.
      — Н-ну, как вам сказать… да, часто. В последнее время — всегда, при каждой встрече. Я думала, хотя бы смерть Коли их образумит.
      — Насколько я понимаю, они дружили с вашим мужем по отдельности и не ладили между собой?
      — А вот здесь вы ошиблись, Александр Борисович. Я понимаю, ошибиться легко — тому, кто не знал нас раньше. В 1985 году, когда мы познакомились…
      Социологи в недоумении разводят руками, сталкиваясь с необъяснимым феноменом: во времена перестройки кривая смертности граждан СССР резко пошла вниз! Некоторые заядлые трезвенники приписывают это достижение горбачевской антиалкогольной кампании; однако, если учесть, сколько людей умерло от употребления антифриза и некачественного спирта, общее увеличение популяции не находит даже такого примитивного объяснения.
      Что касается Нинель Петровны, она убеждена: в это замечательное время — самое замечательное в ее жизни — наполненный надеждами воздух был настолько пьянящим, что не давал умереть. Он рождал жажду необыкновенного, он приносил чудесные ароматы экзотических цветов, он внушал уверенность, что стоит прожить еще чуть-чуть. Вот-вот на земле должно было появиться нечто светлое и хорошее, поэтому никак нельзя было ложиться в могилу, не посмотрев на это хотя бы одним глазком… Идеальное мировосприятие носилось в воздухе эпохи.
      Или так представляются Неле те годы из-за того, что это было время ее молодости?
      Нинель — имя вполне идеологически выдержанное: «Ленин», прочитанное наоборот. Но родители, когда награждали им новорожденную девочку, о Ленине не думали: просто дали дочери красивое, с намеком на заграничность, имя. Нинелью ее, если разобраться, никто и не звал. Не звали даже Ниной: все только Нелей, Нелечкой. Из трех сестер родители ее больше всех любили и баловали. Потом, правда, отец сокрушался о том, что «избаловали, ох, Нельку!», а мать запоздало грозила надрать уши за то, что любимое дитя школьной программе предпочитает самостоятельное чтение, а учителей и родителей авторитетами не признает. Надирание ушей не состоялось, а рано созревшая семнадцатилетняя красотка сбежала из Москвы вслед за людьми, которые были для нее по-настоящему авторитетны, на фестиваль брейк-данса в Калининграде.
      В те годы фестивали — и не только брейк-данса — вспыхивали и перемещались по всей стране, и стоило лишь подождать, когда очередное мероприятие развернется в Москве. Но, во-первых, молодость не умеет ждать, а во-вторых, молодость жаждет приключений. А невиданный доселе Калининград, бывший Кенигсберг, был настоящим приключением. Готические шпили. Средневековые мостовые. Зеленые лужайки и живые изгороди. Кафе, где к кофе подают марципаны. А главное — безбрежная молодежная свобода, о которой приходилось только мечтать в чопорной, азиатской, связанной по рукам и ногам Москве. Неля днем бродила без устали по городу в компании таких же приезжих, как она, завязывала ни к чему не обязывающие, но радующие душу знакомства, а по вечерам отправлялась на фестиваль.
      Фестиваль даже на фоне свободного и свободолюбивого Кенигсберга виделся государством в государстве — отдельной страной, хрупкой, яркой и недолговечной, как бродячий цирк. Ломаные, насекомьи, искусственные движения танцоров казались Неле любопытными, но не привлекали всерьез, хотя она отдавала себе отчет, что за каждым из этих изощренных движений стоят многочасовые тренировки. Она не бредила танцорами, как другие девушки из групп поддержки, приехавшие, как и она, из других городов — вслед за кумирами. Нелю привлекали декорации. Они-то и придавали фестивалю брейкеров вид обособленного неземного зрелища, обиталища избранных. Эти необычно яркие краски… эти буквы, которые нарисованы такими выпуклыми, что едва не падали с холста… Неля немного рисовала, так что могла оценить то, как это было сделано. Если большинство ее ровесниц преклонялись перед теми, кто выступал на сцене, она, не по годам проницательная, отдала сердце тем, кто эту сцену создал.
      Первым, кто с ней познакомился, был Роланд Белоусов: из этой неразлучной троицы («тройни» — шутили на их счет) он всегда был и остался самым контактным, легко сходящимся с людьми — правда, легко и рвущим связи… Все участники фестиваля (позднее — все райтеры Москвы и Питера) знали его как Колобка: дело было не в телесной полноте — самым полненьким из них был скорее Илья, — а в той гладкости и округлости, которая предполагается у сказочного персонажа, который и от бабушки ушел, и от дедушки ушел, и в дальнейшем с фольклорной простотой завязывал отношения с разнообразнейшими животными, хищными и прекрасными, катясь сквозь дебри житейского леса. Красавец Коля Скворцов — можете не верить, Александр Борисович, но в молодости покойный муж был по-настоящему красив — носил прозвище Птах, в котором объединились птичья фамилия Николая и имя древнеегипетского бога — создателя миров. Илья, коренастый, застенчивый и угрюмый, с упрямой круглой головой, был известен под именем Фантомас; почему — она не знает: раньше принимала это как само собой разумеющееся, а теперь уже как-то неловко спросить о причине давнего прозвища седого, строгого Илью Михайловича…
      Все они были старше Нели: Коле, самому старшему, исполнилось двадцать пять. И путь к граффити у них был разный. Николай был профессиональным художником, искателем новых форм, Илья и Роланд, которого ей до сих пор привычней звать Ролкой, начали познавать мир искусства непосредственно с райтерского мастерства. Они, собственно, и были зачинателями граффити в России — не они одни, но и они тоже. Как и другие, жадно рассматривали фотографии поездов нью-йоркской подземки, преображенных райтерами, договаривались с матросами дальнего плавания, с уезжающими за границу знакомыми, чтобы получить клочки информации о своем увлечении. Худо ли, бедно, но вопреки всем препятствиям дело набирало обороты, и первые граффити разукрасили стены Калининграда, Риги, Ленинграда — смел ли тогда кто-нибудь подумать, что его вновь назовут Санкт-Петербургом? Эти культурные столицы, отдаленные от политизированной Москвы, были восприимчивы ко всему новому. Первым райтерам помогал Латвбытхим, первым в СССР освоивший выпуск краски в аэрозоли. Илья вспоминает, что когда он приехал в Ригу и увидел первый пис, то немедленно побежал в ближайший магазин, накупил баллончиков с аэрозольной эмалью и накинулся на взывающую к пересотворению стену, одержимый одним желанием: рисовать, рисовать, рисовать!
      Все они были хороши. Всех их признавали, по молодости лет, одинаково талантливыми (правда, Птах все же шел впереди). Но не только в таланте было дело, когда Неля из всех троих выбрала и полюбила именно Колю…
      Он был одинок. Звучит смешно, прямо как основная черта романтического героя, неуместная в наше время, но одиночество было ему свойственно, как хромому — костыль, как беременной — огромный живот, как любителю шахмат — портативная шестидесятичетырехклеточная доска, на которой он, улучив свободную минуту, разыгрывает сложные, умозрительные, непонятные для других комбинации. Эта сложность внутреннего мира являлась всем остальным только в те мгновения, когда она прорывалась на холст или чистую стену в виде умопомрачительных гигантских букв в технике «3D», анилиновых джунглей, сотканных из красок персонажей, полных красоты и ужаса.
      То были действительно шедевры, сейчас Нинель Петровна не стыдится этого затертого слова, взамен которого, однако, ничего лучшего не придумали. Но и тогда семнадцатилетняя Неля взирала и на них, и на их создателя снизу вверх — преимущественно издалека. Птах был недоступен; с Белоусовым-Колобком она чувствовала себя проще. Он и рассказал ей, якобы по секрету (на самом деле этот секрет рано или поздно узнавали все), что Птах давно уже один — совершенно один. Обитает в большой трехкомнатной, правда запущенной, квартире в центре Ленинграда. Сам себе готовит, сам себе стирает, даже научился, в условиях дефицита, перешивать себе предлагаемые убогой послебрежневской легкой промышленностью вещи во что-то пристойное. Эта наука была свойственна ему с детства: мать, красивая и легкомысленная, сыном интересовалась мало и кочевала от мужика к мужику, надолго бросая мальчика, которому приходилось оставаться на хозяйстве. Если классифицировать женщин по системе «мать — любовница», то Клавдия — стопроцентная любовница, в ней не было ни грамма от матери! Привыкла жить на чужой счет, привыкла клянчить деньги… Колин отец, надломленный моральным обликом этой особы, к сыну привязанности не испытывал, тем более что у него появилась другая, благополучная семья. Женщины в трехкомнатной квартире не задерживались: Птах питал пристрастие к богемному образу существования, чего ни одна из них долго вытерпеть не могла.
      «Я вытерплю!» — поставила себе программу-максимум Неля и принялась воплощать ее в жизнь с решимостью и упорством своих семнадцати лет. Разумеется, пространственно-временных рамок фестиваля в Калининграде для достижения поставленной цели оказалось маловато. Предстояли ей еще и поездки в Ленинград (который, впрочем, коренные жители так и не прекращали называть Питером), и как бы случайные появления то в одной знакомой Птаху компании, то в другой, и негодование родителей по поводу того, что дочка последний стыд потеряла, и тихое примирение с родителями…
      А главное, предстояло научиться граффити! Пусть не в таком объеме, как Птах, ну да ведь она и не стремилась стать самым выдающимся райтером всех времен и народов. Илья-Фантомас по фамилии Вайнштейн, который, как обнаружилось, проживал в маленьком подмосковном городке, в отдельном доме, с больной матерью после смерти крепко пившего отца, охотно согласился давать ей уроки. Илья всегда был талантлив, но совершенно лишен честолюбия, а потому ни с кем не конкурировал и ни перед кем не заносился. Сколько Нинель Петровна его помнит, его волновали исключительно мировые проблемы, заковыристые вопросы наподобие «Ради чего стоит жить?». В религию он тогда еще не ударился: это случилось позже, причем до православия Илья увлекался иудаизмом и пытался штудировать каббалу… Но их совместные уроки — это было еще даже до иудаизма. В подмосковных, пахнущих прелой осенью окрестностях железнодорожных путей, избрав в качестве холста километры бетонных заборов, они тренировались в искусстве настенной росписи и смывались от агрессивно настроенных личностей, которые не считали их настенные росписи искусством. Илья учил ее самому простому: как создавать эскиз, на который потом лягут краски, как держать баллончик, чтобы не испачкаться, как выйти из положения, если стена мокрая… Неля внимала всему, что бы ни говорил Илья, лелея мечту, что совсем скоро благодаря этим урокам она сможет быть ближе к Николаю.
      А оказалось, Николаю это все было совершенно не нужно. Нелю приблизили к нему не райтерские навыки, а ее наивные круглые глаза на круглой мордашке в сочетании с типично Нелиными острыми локотками и тончайшей талией — ох, самой трудно в это поверить! Оказалось, что Николай считает достоинством не ее райтерские поползновения — таких мастериц вокруг него было пруд пруди, — а ее тягу к созданию прочной семьи. Для Коли семья — это святое; возможно, потому, что он-то, бедняга, нормальной семьи не знал… Как дети, играющие в «дочки-матери», они планировали семейный бюджет — было бы из чего планировать! — обсуждали количество детей, придумывали им самые замечательные имена. И когда Неля, навестив хмурую врачиху в районной женской консультации, получила подтверждение, что она действительно беременна, ее чувства были далеки от стандартных эмоций залетевшей без мужа соплюшки. Неля испытывала острый прилив счастья. Потому что Коля Скворцов был одним из немногих мужчин — может быть, единственным, но тем ценнее, — которых можно удержать с помощью ребенка. Неля щедро подарила ему то, о чем он всегда мечтал: у них действительно получилась идеальная семья!
      Близнецы оказались зачаты в конце восемьдесят пятого…
      — Нинель Петровна… — Голос старшего помощника генпрокурора вывел ее из прошлого, в которое она погрузилась, точно в теплую ванну, вообразив на секунду, что все молоды и жизнь по-прежнему впереди; она вздрогнула, словно проснувшись. — Нинель Петровна, кто из этих двоих — Белоусов или Вайнштейн — в последнее время теснее общался с вашим мужем?
      — Так сразу и не ответишь… С Ильей Коля чаще соприкасался по работе: они вдвоем занимались дизайном. А Ролка главным образом забегал к нам домой, иногда случалось ему попадать в то время, когда Коля еще не вернулся из дизайнерского агентства. Тогда он сидел у нас, болтал с детьми, я угощала его чаем… В общем, Коля общался и с тем, и с другим.
      — А из-за чего эти двое все-таки невзлюбили друг друга?
      — Если бы они были мужем и женой, можно было бы сказать: «Не сошлись характерами». Но поскольку они друзья, то вернее будет: «Разошлись характерами». Знаете, как если люди идут вначале по одной дороге, а потом она разделяется надвое, и так же расходятся их пути… Видите ли, Александр Борисович, они и в молодости были совершенно разными, но тогда их объединяло общее увлечение, общая бедность, общая идеология, которая заключалась в том, что все старье надо оттащить на помойку. Сейчас все по-другому, да, все по-другому…
      — У Белоусова и Вайнштейна были конфликты с Николаем Викторовичем?
      — Конфликты? Так сразу в голову не приходит… — Кажется, Нинель Петровна сегодня разыгрывала нарочитую медлительность, но отвечала по существу. — Ролка вечно подтрунивал над тем, что Коля забросил граффити ради дизайна, гребет деньжищи лопатой, совсем обуржуазился. Ролка ведь по-прежнему верен увлечению молодости: постоянно ездит на фестивали граффити. Намекал на то, что Колю все уже забыли, что в международном движении граффити он, Ролка, занял его место… Ну Николай к этому относился спокойно: он считал, что честолюбие хорошо в молодости, а в зрелые годы надо задаваться более серьезными вопросами, чем популярность. А вот шуточки о деньгах его смущали: когда Ролка их заводил, все старался перевести разговор на другую тему.
      — С Белоусовым понятно… А Вайнштейн?
      — Илья? Ну Коля над ним подсмеивался за то, что он примкнул к какой-то вроде бы секте, которая считает святыми Ивана Грозного и Распутина. Над Илюшкой все подсмеиваются, в глаза и за глаза, но он на это не обижается. В крайнем случае, отвечает чем-то наподобие «Блаженны, егда поносят вас…». Ну так ведь это пустяки.
      — А кроме этого? У людей, которые вместе трудятся над одним, скажем, дизайнерским проектом, неизбежны трения…
      — Нет. Это — нет. Никаких трений у моего мужа с Ильей Вайнштейном не возникало и быть не могло. Они идеально сработались.
      — Идеально, — задумчиво повторил Турецкий. — Нинель Петровна, сегодня вы часто повторяете слово «идеал», «идеальный» применительно к событиям прошлого. Вас можно понять: когда человека настигает горе, прошлое рисуется ему в радужном свете. Но чтобы помочь нам найти убийц мужа, вы не должны умалчивать о темных пятнах… о том, что кажется вам подозрительным…
      — Подозрительным? — Квадратный ноготь Нинель Петровны придавил окурок в пепельнице, точно фашистскую гидру. — Ничего подозрительного! Вам в это трудно поверить, потому что вы постоянно общаетесь с преступниками, но у нас с Колей на самом деле была замечательная семья. И замечательные друзья, и замечательный круг знакомых… Если вы собрались подозревать кого-нибудь из них, вы на неправильном пути. Я вам ответственно заявляю: здесь искать нечего!

Глава 8 Галя Романова наводит чистоту

      Отжимая тряпку, Галя низко наклонилась над ведром, отдувая волосы, которые лезли в рот и падали на глаза. Ведро было пластмассовое, голубое, зарубежной хитрой формы, а тряпка — клетчатая, гигроскопическая, прямиком из целлофановой упаковки. Ведро служило напоминанием о соседке Ире, которая купила его незадолго до того, как уехала в свой провинциальный городок, не выдержав столичной борьбы за жизнь. «Всего тебе наилучшего, подруга! — попрощалась Ира. — Спасибо за борщ и пирожки. Желаю тебе тоже поскорее свалить из этих тухлых апартаментов, только не в свой Ростов-на-Дону, а в новую шикарную московскую квартиру». Саму Ирку трудновато было назвать везучей, но пожелание ее сбылось: Галя — спасибо Вячеславу Ивановичу! — после общежитийской маеты наконец-то обзавелась столичными квадратными метрами. Голубое ведро переехало с Галей в новую однокомнатную квартиру, а что касается тряпки, пришлось разориться на двести семьдесят рублей. Конечно, человек со стороны изрек бы с умным видом, что на тряпку можно было пустить какую-нибудь ненужную ветошь, вроде рваного халата или старой ночной рубашки, но, как выражался дядя Федор в любимом Галином мультфильме: «Чтобы продать что-нибудь ненужное, надо сначала купить что-нибудь ненужное, а у нас денег нет».
      С деньгами у Галочки было негусто, поэтому она следила за одеждой и не допускала ее превращения в ветошь. Каждый халат (2 штуки) и каждая ночная рубашка (1 штука) были у нее на счету…
      Разогнувшись в пояснице («Ой, мамочка моя родная!»), Галя отерла мокрые руки о бедра, чтобы наконец собрать непослушные волосы под заколку. Расставив полные ноги, она стояла, размыто отражаясь в луже на мокром линолеуме, выстилавшем коридор. Только теперь она сообразила, что сначала надо было вымыть кухню, грязь из которой неизбежно перенесется в коридор. Но в коридоре, по весеннему времени, было так натоптано, что она решила начать с него… Ой, мамочка родная!
      Первое время Галя пребывала на седьмом небе оттого, что у нее есть отдельная квартира, куда никого не могут подселить, вся в Галином распоряжении — поди плохо! Пусть на окраине Москвы, далеко от Петровки, а все-таки отдельная, своя, не общежитие: живи — не хочу! Первые дни после новоселья Галя праздновала. То и дело бегала на кухню, а приходя вечером с работы, по часу сидела в ванне. Но прошло некоторое время, и Галя встретилась лицом к лицу с реальностью: квартира, если смотреть на нее трезвым взглядом, выглядела не слишком хорошо. То есть чтобы жить в одиночестве, она достаточно хороша, а вот гостей позвать уже стыдно. Черный вспученный паркет и пузыристый линолеум, перекореженный протечкой сверху потолок, лишенные обоев стены, ворчащая и плюющаяся сантехника… Безусловно, с этим надо было что-то делать. Старший лейтенант Романова приглашала не одну бригаду мастеров-ремонтников, но все они, составив предварительную смету, приходили к выводу, что меньше, чем тремя тысячами долларов, здесь не обойтись. При зарплате в сто долларов необходимость затрат на одежду и еду отодвигала ремонт в неоглядные дали. Значительно выручала Галю мама, из Ростова-на-Дону привозящая любимой доченьке сумищи с консервированными овощами и фруктами, чтоб дитя не голодало, но, к сожалению, среди продуктов повседневного спроса есть множество таких, что не законсервируешь. Лично ей, Гале, консервы без хлеба есть противно… Мама смотрела на быт любимой доченьки скорбными глазами и постепенно начинала всхлипывать и уговаривать Галю вернуться домой, где нет таких страшенных морозов, где у нее будет все, что пожелает, где мама ее как следует откормит, а то она уж стала такая худющая, что жуть взглянуть. Доводы, что доченька любит свою работу и хотя бы поэтому счастлива, что в ее годы быть старшим лейтенантом и иметь квартиру в Москве — крупное достижение, на маму не действовали. От этих причитаний Галино хорошее настроение сразу становилось плохим, а если настроение и до этого было плохим, то становилось просто омерзительным. Поэтому, несмотря на консервы, Галя не слишком любила, когда к ней приезжала мама.
      Вот и вчера, когда мама позвонила, чтобы предупредить о своем очередном визите недельки через две, дело кончилось рыданиями и настроение Гали упало до отрицательных величин. «А может, и вправду? — пришла тогда невеселая мысль. — Может, мое настоящее место в Ростове-на-Дону, а то, что меня так ценит милицейское начальство в Москве, ничего не значит? Где родился, гласит пословица, там и сгодился. Ира, соседка, вот тоже какая амбициозная была: хотела покорить столицу, выскочить замуж за сына богатеньких родителей, но и она сдалась. Может, и мне предстоит то же самое? Тогда уж лучше не тратить силы и возвращаться поскорей. По крайней мере, мама успокоится. Ей нельзя волноваться: в последние годы она все жалуется на сердце…»
      Галя знала, что несправедлива, что в Москве ее любят, ценят и продвигают по служебной линии, что Вячеслав Иванович Грязнов — чуткий человек, не раз помогавший старшему лейтенанту Романовой, но после разговора с мамой не в состоянии была сладить со своими горькими мыслями. Разум подсказывал, что незачем горевать и злиться. Это бесперспективно. У нее просто весенняя депрессия. Авитаминоз и все такое. Настанет, в конце концов, лето, и все пройдет. А пока не мешало бы отвлечься, подумать о чем-нибудь хорошем… Но каким образом она может отвлечься, Галя представления не имела. Уже два месяца, как она купила цветной телевизор, расположив его в точности напротив дивана, но смотреть телик после работы не было сил. Особенно раздражали боевики и фильмы про бандитов, расплодившиеся по всем каналам в запредельных количествах. Так, разве если изредка старый хороший фильм покажут по «Культуре», без рекламы… В кино, в театр сходить? Билеты дорогие, да и одной идти не хочется, а друзьями, кроме сослуживцев, Галя в Москве не обзавелась. Ирка вот вечно болтала по телефону… У Гали телефон всегда был свободен, потому что болтать ей не с кем. И ей никто не звонил.
      После маминого звонка пропитанная книжными ассоциациями Галя отметила, что в своем нынешнем состоянии больше всего напоминает себе д’Артаньяна. Не того, каким он был в «Трех мушкетерах» — юного, оптимистичного, счастливого тем, что у него есть друзья, есть дело, позволяющее найти для себя уйму приключений, — а того, каким он предстает в романе «Двадцать лет спустя»: разочарованного и усталого. То, что недавно казалось приключениями, превратилось в рутину, работа плохо оплачивается, с личной жизнью полный швах, да тут и не до личной жизни, когда все время отнимает служба. Галя и д’Артаньян даже состоят в одном звании… Правда, звание старшего лейтенанта в войсках королевских мушкетеров, кажется, отсутствовало, но должность оперуполномоченного 1-го отдела Департамента уголовного розыска, который занимается раскрытием особо опасных и тяжких, так называемых громких, убийств тоже кое-что значит. Может, она в свои двадцать пять забралась все-таки повыше, чем д’Артаньян в свои сорок? Слабенькое утешение: он первого повышения по службе тоже быстро достиг, а потом на долгие годы в лейтенантах застрял…

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4