Спонсор турнира Джон Германолд выпустил пресс-релиз, в котором подробно объяснил свое намерение отменить турнир. Сегодня он также сделал заявление, что гроссмейстер Фиске «долгое время страдал от наркотической зависимости», и назвал полиции ряд средств, которые и могли привести к столь печальному исходу.

В целях оказания помощи при расследовании организаторы турнира снабдили полицию именами и адресами шестидесяти трех человек, включая судей и игроков, которые присутствовали на закрытом воскресном заседании клуба «Метрополитен».

Читайте в следующем номере «Сандейс таймс» подробный очерк «Жизнь гроссмейстера Энтони Фиске»».

Итак, шила в мешке утаить не удалось, и нью-йоркский отдел по расследованию убийств взял след. Я пришла в ужас оттого, что в списке присутствовавших на роковом матче полиция обнаружит и мое имя, но потом успокоилась: они все равно не смогут до меня добраться. Не станут же следователи требовать моей экстрадиции из Северной Африки. Интересно, удалось ли Лили избежать допросов? Соларину, без сомнения, не удалось. Для того чтобы побольше узнать о его незавидном положении, я вернулась к странице шесть.

К своему удивлению, там я обнаружила два столбца «эксклюзивного интервью» под провокационным заголовком «Советы отрицают причастность к смерти британского гроссмейстера» . Я быстро пробежала глазами напыщенную редакторскую вставку, в которой Соларин описывался как человек «харизматический» и «таинственный», там же вкратце излагались основные вехи его карьеры и история с неожиданным отъездом из Испании. Само же интервью дало мне куда больше полезной информации, чем я ожидала.

Во-первых, Соларин вовсе не отрицал свою причастность к произошедшему. Только теперь я осознала, что он находился наедине с Фиске всего за несколько секунд до гибели британца, В отличие от меня Советы это знали с самого начала и кричали о его дипломатической неприкосновенности, стуча по столу пресловутым ботинком.

Соларин от дипломатической неприкосновенности отказался (без сомнения, он был прекрасно знаком с этой процедурой) и подчеркнул свое желание помочь властям. Когда его спросили о возможной зависимости убитого от наркотиков, его комментарий вызвал у меня улыбку: «Возможно, Джон (Германолд) обладает какой-то своей информацией? Вскрытие не установило наличия в организме каких-либо химических препаратов». Отсюда следовало, что Германолд либо лжец, либо сам приторговывает наркотиками.

Однако когда я дочитала до того места, где Соларин рассказывал об обстоятельствах убийства, то пришла в ужас. Русский шахматист сам заявил, что ни у кого, кроме него, не было возможности проникнуть в туалетную комнату в те минуты, когда был убит Фиске. Получалось, что убийцей был Соларин. Злоумышленник не мог скрыться незаметно, поскольку единственный выход из здания вел во двор, где Соларин встретил судей. Теперь я жалела, что не выяснила подробностей устройства клуба до отъезда из Нью-Йорка. Правда, оставалась возможность связаться с Нимом. Он мог бы наведаться в клуб «Метрополитен» и узнать это для меня.

Я заметила, что клюю носом. Мои внутренние часы говорили мне, что в Нью-Йорке уже четыре часа пополудни и что я не спала сутки. Забрав с подноса конверт и ключ от номера, я спустилась в сад.

У ближайшей стены я обнаружила благоухающий луноцвет с темно-зеленой листвой. Его продолговатые цветы были опущены вниз, словно перевернутые лилии. При свете луны они распустились и испускали густой чувственный аромат.

Я обошла дерево и отперла дверь. Свет в номере был включен. Комната показалась мне большой. Пол был выложен керамической плиткой, стены украшены лепниной, большие французские окна выходили в сторону моря, которого не было видно за развесистым луноцветом. Постель была застелена покрывалом из овечьей шерсти. У кровати лежал такой же коврик. Мебели в комнате было совсем немного.

В ванной я обнаружила унитаз, биде, раковину и большую ванну. Душ отсутствовал. Я повернула кран, и в ванну потекла ржавая струйка воды. Я подождала несколько минут, но ни цвет, ни температура воды так и не изменились. Великолепно! Будет очень забавно мыться в ледяной ржавчине!

Оставив воду литься, я вернулась в спальню и открыла двери гардероба. Все мои вещи были распакованы и висели на вешалках, сумки стояли внизу. Похоже, местным жителям нравится рыться в чужих вещах, подумала я. Но у меня в багаже не было ничего такого, что могло их заинтересовать. Память о том, что произошло с моим портфелем, была еще свежа.

Взяв телефон, я соединилась с коммутатором отеля и дала оператору номер компьютера Нима в Нью-Йорке. Оператор предупредил меня, что перезвонит, как только свяжется с абонентом. Я разделась и вернулась в ванную. Ржавой воды в ванне набралось всего несколько дюймов. Вздохнув, я ступила в отвратительную жижу и попыталась по возможности спокойно принять лежачее положение.

Телефон зазвонил, когда я смывала с тела мыльную пену. Обернувшись полотенцем, я помчалась в комнату и схватила трубку.

— Мне очень жаль, мадам, — сказал мне оператор, — но этот номер не отвечает.

— Как он может не отвечать? — возмутилась я. — В Нью-Йорке сейчас середина дня. Вы звонили по рабочему телефону.

Кроме всего прочего, Ним предупредил, что его компьютер включен постоянно.

— Но, мадам, это город не отвечает.

— Что, город? Город Нью-Йорк не отвечает?

Не могло же Большое Яблоко за сутки исчезнуть с лица земли?

— Вы издеваетесь? — спросила я. — В Нью-Йорке живут десять миллионов!

— Может, телефонистка ушла вздремнуть, мадам, — ничуть не смутившись, предположил мой собеседник. — Или, если еще рано, может, она отправилась пообедать,

Bienvenue en Algerie, подумала я. Поблагодарив оператора за потраченное время, я поставила телефон на место и отправилась гасить свет, а погасив, подошла к французскому окну и открыла его. Комнату наполнил запах ночных цветов.

Я стояла и смотрела на звездное небо над морем. Звезды напоминали холодные камни на темно-синем покрывале. Я остро ощутила свое одиночество, оказавшись так далеко от людей и вещей, которые были мне дороги. Каким-то таинственным образом, сама того не заметив, я пересекла невидимую грань и попала в совершенно иной мир.

В конце концов я вернулась в номер, залезла в постель и накрылась льняной простыней. Задремывая, я смотрела на африканские звезды.

Когда какой-то звук заставил меня открыть глаза, я сначала решила, что еще сплю. Стрелки на светящемся в темноте циферблате часов, которые стояли рядом с моей кроватью, показывали двадцать минут первого. Но ведь в моей нью-йоркской квартире нет часов! Очень медленно я осознала наконец, где нахожусь, и повернулась на другой бок, собираясь снова заснуть. И тут звук раздался вновь.

Прямо под моим окном медленно пощелкивала велосипедная цепь.

Идиотка, зачем я оставила окно открытым на ночь? Там, на улице, в тени дерева маячил силуэт человека. Одной рукой ночной гость придерживал за руль велосипед. Так значит, вечером мне не померещилось!

Сердце в груди забилось медленными тяжелыми толчками. Я сползла с кровати и, пригнувшись, стала на полусогнутых подбираться к окну, чтобы закрыть его. Тут мне пришлось столкнуться с двумя трудностями. Во-первых, я не знала, где располагаются оконные шпингалеты (если они вообще здесь есть). Во-вторых, на мне ничего не было надето. Проклятие! Однако было уже поздно метаться по номеру в поисках пижамы. Я добралась до стены, прижалась к ней и попыталась нащупать шпингалеты, чтобы закрыть это чертово окно.

И тут в саду раздался хруст гравия. Темная фигура приблизилась к окну и прислонила к стене велосипед.

— Я и не знал, что ты спишь раздетой, — прошептал человек.

В его голосе безошибочно угадывался славянский акцент. Соларин! Я почувствовала, как от смущения заливаюсь краской с головы до ног. В темноте он, конечно же, не мог этого видеть, но мне казалось, будто все мое тело излучает жар стыда. Ублюдок.

Он перекинул ногу через подоконник. Господи боже! Он собирался залезть внутрь! Еле удержавшись от крика, я метнулась к кровати, стащила с нее простыню и быстро обмотала вокруг себя.

— Какого черта ты здесь делаешь? — прошипела я, когда Соларин перелез через подоконник, закрыл за собой окно и запер его на задвижку.

— Разве ты не получила мое послание?

Он закрыл жалюзи и в темноте двинулся в мою сторону.

— Ты хоть представляешь, который сейчас час? — пробормотала я, когда он подошел ближе. — Как ты попал сюда? Вчера ты был в Нью-Йорке…

— Ты тоже, — сказал Соларин, включая свет.

Он окинул меня оценивающим взглядом с ног до головы и усмехнулся. Затем по-хозяйски расселся на моей кровати и заметил:

— Итак, теперь мы оба здесь. Одни. На чудесном побережье. Весьма романтично, ты не находишь?

Его зеленые глаза блеснули при свете лампы.

— Романтично! — фыркнула я, поправляя на себе простыню. — Я не желаю, чтобы ты околачивался вокруг меня! Каждый раз, когда я тебя встречаю, кого-нибудь пускают в расход…

— Будь осторожна, — сказал он. — Стены имеют уши. Накинь на себя что-нибудь. Я отведу тебя туда, где можно поговорить,

— Ты рехнулся, — ответила я. — Да я шагу отсюда не сделаю, а уж с тобой — тем более! И еще…

Соларин встал, шагнул ко мне и ухватился за край простыни, будто собирался ее сдернуть. При этом он смотрел мне в глаза и на его лице блуждала недобрая усмешка.

— Одевайся, или я сам тебя одену, — сказал он.

Кровь прихлынула к моему лицу, я вырвалась и пошла к гардеробу, пытаясь сохранить хотя бы остатки достоинства. Достав какую-то одежду, я шмыгнула в ванную. Меня била дрожь. Этот ублюдок считает, что может появляться, когда захочет, будить меня и вгонять в… Если бы только он не был таким чертовски красивым!

Но что ему нужно от меня? Почему он ходит за мной по пятам, почему прилетел сюда, на другой конец света? И при чем здесь велосипед?

Я надела джинсы и красный кашемировый свитер, обула свои видавшие виды спортивные тапки. Когда я вернулась в комнату, Соларин сидел на моей кровати среди скомканных простыней и играл в шахматы. Это были шахматы Лили. Разумеется, он нашел их, порывшись в моих вещах. Соларин поднял голову, взглянул на меня и улыбнулся.

— Кто выигрывает? — спросила я.

— Я, — серьезно ответил он. — Я всегда выигрываю.

Он встал, но не удержался и снова бросил взгляд на шахматную доску. Отвернувшись от нее наконец, он открыл гардероб, достал оттуда жакет и набросил его мне на плечи.

— Тебе идет эта одежда, — заметил он. — Конечно, при своем первом появлении ты была еще красивее, но зато твой нынешний наряд больше подходит для полуночных прогулок по пляжу.

— Ты сумасшедший, если думаешь, что я отправлюсь с тобой на прогулку по пляжу.

— Это недалеко, — сказал он, не обратив внимания на мои слова. — Мы пройдем по берегу до кабаре. У них там подают мятный чай и исполняют танец живота. Тебе понравится, дорогая. В Алжире женщины ходят в паранджах, но танец живота исполняют мужчины!

Я покачала головой и поплелась следом за ним к двери. Соларин сам запер за нами номер — он отобрал у меня ключ и положил его в карман.

В ярком свете луны волосы Соларина отливали серебром, в глазах появился какой-то таинственный блеск. Мы брели по узкой полоске пляжа. Берег плавно изгибался, и нам были видны огни Алжира вдалеке. Волны тихо набегали на темный песок.

— Ты прочитала газету, которую я прислал тебе? — спросил Соларин.

— Ее прислал ты? Но почему?

— Мне хотелось, чтобы ты знала: то, что Фиске был убит, стало известно полиции. Как я тебе и обещал.

— Его смерть меня не касается, — заметила я и остановилась, чтобы вытряхнуть из тапок песок.

— Касается, я же говорил тебе. Ты что, думаешь, я пролетел шесть тысяч миль, чтобы залезть в окно твоей спальни? — Он начал проявлять нетерпение. — Я же предупреждал тебя об опасности. Мой английский, конечно, небезупречен, но, кажется, я говорю на твоем родном языке лучше, чем ты его понимаешь.

— Единственный человек, которого мне следует опасаться, — это ты, — фыркнула я. — Откуда мне знать, что это не ты убил Фиске? В последний раз, когда я тебя видела, если помнишь, ты украл мой портфель и оставил меня с телом шофера моих друзей. Может, ты и Сола тоже убил, а потом оставил меня, прихватив мой портфель?

— Ну да, я и убил его, — спокойно признался Соларин. Я застыла на месте, а он с любопытством смотрел мне в лицо. — Кто еще мог это сделать?

Мне казалось, я не могу произнести ни звука. Мои ноги увязли в песке, кровь в жилах застыла. Я прогуливалась по пустынному пляжу с убийцей!

— Могла бы сказать мне «спасибо», — заявил Соларин. — За то, что я унес твой портфель. Из-за него тебя могли заподозрить в убийстве. Черт, мне было ужасно трудно вернуть его.

От такой наглости я рассвирепела окончательно. Перед глазами у меня стояло белое лицо Сола, лежащего на каменной плите. Теперь я знала, что это Соларин положил его туда.

— Угу, спасибо тебе огромное! — зашипела я в ярости. — Какого черта, неужто ты в самом деле убил его? Ты притащил меня сюда и говоришь, что убил невинного человека?

— Потише, пожалуйста. — Соларин сердито схватил меня за руку и посмотрел мне в глаза. — По-твоему, было бы лучше, если б он убил меня?

— Сол?! — фыркнула я.

Я вырвала свою руку и повернулась, чтобы уйти, но Соларин снова схватил меня и повернул к себе лицом.

— Заниматься твоей безопасностью, как говорите вы, американцы, все равно что иметь занозу в заднице, — заявил он.

— Мне не нужна никакая защита, благодарю, — прошипела я. — И в последнюю очередь мне надо, чтобы меня защищал убийца. Словом, ступай и передай тому, кто тебя послал…

— Послушай!..

Соларин явно вышел из себя. Он положил руки мне на плечи и стиснул зубы, затем посмотрел на луну и сделал глубокий вдох. Без сомнения, досчитал до десяти.

— Послушай, — произнес он уже спокойней. — Что, если я скажу тебе, что это Сол убил Фиске? И что я единственный, кто знал об этом? Поэтому он и пытался прикончить меня. Когда ты начнешь меня слушать?

Его зеленые глаза изучающе уставились на меня, но я ни о чем не могла думать. Мой ум пребывал в смятении. Сол — убийца? Я закрыла глаза и попыталась сосредоточиться, однако в голову ничего не приходило.

— Ладно, выкладывай, — сказала я.

Соларин усмехнулся, глядя на меня. Даже при свете луны его улыбка казалась ослепительной.

— Пошли. — Его рука лежала у меня на плечах, и он снова развернул меня в обратную сторону. — Я не могу ни думать, ни говорить, ни играть в шахматы, когда у меня нет возможности двигаться.

Некоторое время мы шли молча, пока он собирался с мыслями.

— Наверное, будет лучше, если я начну с самого начала, — наконец сказал Соларин.

Я кивнула, чтобы он продолжал.

— Во-первых, я хочу, чтобы ты знала: меня совершенно не интересовало участие в турнире, на котором ты меня видела. Существовала договоренность с моим правительством, своего рода прикрытие для того, чтобы я смог спокойно приехать в Нью-Йорк, где у меня было неотложное дело.

— Какое такое дело? — спросила я.

— Погоди, дойдем и до этого.

Мы шли у самой воды, волны едва не доставали до наших ног. Вдруг Соларин нагнулся и подобрал маленькую темную раковину, которая была почти полностью засыпана песком. При свете луны ее изнанка блестела перламутром.

— Жизнь существует везде, — пробормотал он и отдал мне ракушку. — Даже на дне моря. И везде ее пытается уничтожить человеческая глупость.

— Этот моллюск умер не оттого, что ему свернули шею, — заметила я. — Ты что, профессиональный убийца? Как ты мог, пробыв с человеком в комнате пять минут, убить его?

Я зашвырнула ракушку подальше в море. Соларин вздохнул, и мы снова побрели по пляжу.

— Когда я увидел, что Фиске жульничает, — произнес он, и в голосе его послышалось напряжение, — мне захотелось узнать, кто его направляет и зачем это понадобилось.

«Итак, Лили была права насчет этого», — подумала я, но ничего не сказала.

— Я прервал игру и пошел следом за ним. Фиске признался во всем. Более того, он даже сказал мне, кто стоит за всем. И почему.

— Кто же это?

— Фиске не назвал имени. Он и сам не знал. Но он сказал, что тот, кто ему угрожал, знал, что я буду участвовать в турнире. Существовал только один человек, которому это было известно, ведь именно с ним правительство договаривалось о моем участии. Спонсор турнира…

— Германолд! — воскликнула я. Соларин кивнул и продолжал:

— Фиске также сказал мне, что Германолд, вернее, те, кто работал на него, искали секретную формулу, про которую я в шутку упомянул в Испании. Я сказал тогда, что если меня кто-нибудь обыграет, то я отдам ему секретную формулу. Эти дураки решили, что мое предложение остается в силе, и выставили Фиске против меня. При этом они подстраховались, чтобы он не проиграл. Думаю, Германолд условился с Фиске в случае возникновения непредвиденных сложностей встретиться в туалете канадского клуба, где их никто не мог бы увидеть.

— Но Германолд вовсе не собирался встречаться с ним лично, — догадалась я. Все кусочки мозаики сложились воедино, но я еще не могла разглядеть всю картину. — По твоим словам выходит, что вместо Германолда с Фиске должен был встретиться кто-то другой. Кто-то, кого на турнире не хватятся…

— Точно, — согласился Соларин. — Однако они не ожидали, что я сяду англичанину на хвост. Я шел за ним по пятам, когда Фиске зашел в туалет. Его убийца, должно быть, притаился в коридоре и слышал все, о чем мы говорили. После того как Фиске все мне выложил, запугивать его уже не имело смысла. Игра перешла в другую стадию. Его надо было убрать немедленно.

— Беспощадная ликвидация, — произнесла я, глядя на море и обдумывая то, что только что узнала.

Картина складывалась вполне правдоподобная, по крайней мере с точки зрения тактики. И у меня было в запасе несколько фигур, о которых Соларин знать не мог. Например, Германолд не ожидал увидеть Лили на матче, так как она их никогда не посещает. Но, встретив нас в клубе, Германолд всеми силами старался уговорить ее остаться и очень забеспокоился, когда она пригрозила, что уедет (вместе с машиной и шофером). Его действия можно толковать по-разному. Не исключено, что Германолд поручил Солу сделать для него кое-что. Но почему Солу? Может быть, шофер Гарри знал о шахматах гораздо больше, чем я думала. Возможно, именно он сидел в лимузине и диктовал Фиске ходы. И если уж не то пошло, насколько хорошо на самом деле я знала Сола?

Соларин рассказал мне все по порядку: как он впервые обратил внимание на кольцо Фиске, как отправился за ним следом в туалет, как узнал о том, что англичанина шантажировали и с какой целью. Как выбежал из туалета, испугавшись взрыва, когда Фиске снял с пальца кольцо. Хотя Соларин точно знал, что за приездом Фиске стоял Германолд, спонсор турнира не мог убить англичанина и забрать кольцо. Германолд не покидал «Метрополитен», я была тому свидетелем.

— Сола не было в лимузине, когда мы с Лили вышли на улицу, — неохотно призналась я. — У него была возможность, но не могу представить, какой у него был мотив. Если все было так, как ты говоришь, он не мог выйти из канадского клуба и вернуться к машине, поскольку ты с судьями блокировал единственный выход. Это объясняет, почему мы с Лили обнаружили лимузин пустым.

Это может объяснить и еще кое-что, подумала я. Выстрелы по машине!

Если Соларин прав и спонсор турнира нанял Сола, чтобы устранить Фиске, Германолд не мог допустить, чтобы мы с Лили вернулись в клуб, разыскивая шофера! Когда он поднялся на второй этаж и увидел, что мы топчемся рядом с машиной, ему пришлось припугнуть нас, чтобы мы убрались вон.

— Значит, это Германолд поднялся в комнату для игры, когда там никого не было, достал пистолет и выстрелил по нашей машине! — воскликнула я, хватая Соларина за руку.

Он уставился на меня в изумлении, не понимая, каким образом я пришла к такому заключению.

— Это также объясняет, зачем Германолд заявил прессе, что Фиске был наркоманом, — добавила я. — Он добился того, что журналисты и полиция переключили свое внимание с него на поиски какого-то безымянного дилера!

Соларин рассмеялся.

— Я знаю одного парня по имени Бродский, которому ты бы понравилась, — сказал он. — Ты прирожденная шпионка. Теперь, когда ты знаешь столько же, сколько и я, пойдем выпьем.

Вдали, там, где берег делал изгиб, виднелся большой шатер, раскинутый прямо на песке. Его форму повторяли многочисленные огни, привязанные к веревкам.

— Не так быстро, — сказала я, не отпустив руку Соларина. — Хорошо, допустим, что Фиске действительно убил Сол. Но несколько вопросов пока остаются без ответа. Что это за формула, про которую ты упомянул в Испании и за которой теперь все носятся? По какому делу ты приехал в Нью-Йорк? И каким образом Сол испарился из здания ООН?

Шатер в красно-белую полоску был огромным, в центральной части его высота доходила до тридцати футов. У входа стояли две огромные пальмы в латунных кадках и была расстелена длинная ковровая дорожка, тянувшаяся к воде. Над дорожкой хлопал на ветру легкий тент, синий с золотом.

— В здании ООН у меня была назначена встреча с моим агентом, — сказал Соларин. — Я не знал, что Сол следит за мной, пока мне на хвост не села еще и ты.

— Так это ты был тем велосипедистом! — воскликнула я. — Но ты был одет…

— Я встретился со своим агентом, — перебил меня Соларин, — и она заметила, что ты идешь за мной, а тебе на пятки наступает Сол…

Значит, эта старуха, которая кормила птиц, была его агентом.

— Мы вспугнули птиц, чтобы отвлечь ваше внимание, — продолжил Соларин. — Я спрятался под лестницей за зданием ООН и подождал, пока ты не прошла мимо. Вскоре я заметил Сола. Я видел, как он вошел в здание, но не знал, куда он направился, оказавшись внутри. Я зашел в лифт и переоделся, пока кабина спускалась на цокольный этаж: под спортивным костюмом на мне была обычная одежда. Когда я поднялся обратно в фойе, то увидел, как ты зашла в комнату для медитаций. Однако я не знал, что Сол опередил тебя. Он прятался там и слышал каждое наше слово.

— В комнате для медитаций? — воскликнула я.

До шатра нам оставалось пройти несколько ярдов. На нас обоих были основательно засаленные джинсы и свитера, но мы гордо шагали к кабаре, словно только что вылезли из лимузина.

— Моя дорогая, — сказал Соларин, поглаживая мои волосы, как иногда это делал Ним. — Ты такая наивная. Хотя ты и не вняла моим предупреждениям, Сол, без сомнения, к ним прислушался. Когда ты ушла, он появился из-за этой каменной плиты и набросился на меня. Я знал, что он слышал достаточно, чтобы твоя жизнь оказалась под угрозой. Я забрал твой портфель, чтобы его соучастники не узнали, что ты была там. Позже, в гостинице, мой агент передала мне записку, в которой говорилось, как лучше вернуть его тебе.

— Но откуда она знала…— начала я.

Он засмеялся и снова погладил меня по волосам. К нам подошел метрдотель. Соларин протянул ему банкноту в сто динаров. Мы с метрдотелем вытаращили глаза. В стране, где пять центов были прекрасными чаевыми, за такие деньги можно было получить самый лучший столик.

— В душе я капиталист, — прошептал Соларин мне на ухо, когда мы последовали за метрдотелем в огромный шатер.

Пол внутри был устлан матами, набитыми соломой, которые лежали прямо на песке. Маты были покрыты большими и яркими персидскими коврами, по ним было разбросано множество подушек, расшитых бисером и стразами. Между столиками, чтобы посетители чувствовали себя уютнее, располагались оазисы — небольшие скопления пальм в кадках. В те же кадки были воткнуты павлиньи и страусовые перья, переливающиеся всеми цветами радуги. На столбах, поддерживающих шатер, висели фонари, свет лился сквозь отверстия, пробитые в их латунных корпусах, и играл причудливыми бликами на мишуре подушек. Я словно оказалась внутри детского калейдоскопа.

В центре располагалась большая круглая сцена, освещенная театральными прожекторами. Оркестр играл какую-то варварскую музыку, непохожую ни на что, что мне доводилось слышать. Среди инструментов я заметила продолговатые овальные барабаны, окованные медью, большие волынки, сделанные из меха животных, флейты, кларнеты и трубы всех форм и размеров.

Мы с Солариным устроились на груде подушек у медного столика перед самой сценой. Музыка звучала так громко, что продолжать разговор было почти невозможно. Соларин остановил официанта и на ухо прокричал ему заказ, а я молча размышляла над вопросами, на которые так и не услышала ответов.

Что за формулу так хотел заполучить Германолд? Кто была женщина, кормившая птиц, и откуда она знала, где Соларин мог найти меня, чтобы вернуть портфель? Какие дела были у Соларина в Нью-Йорке? Как Сол, которого я в последний раз видела лежащим на каменной плите, оказался в Ист-Ривер? И наконец, какое отношение все это имеет ко мне?

Когда музыканты решили сделать небольшой перерыв, нам принесли напитки: два больших бокала амаретто, подогретого, это обычно делают с бренди, и чайник с длинным носиком.

Официант, держа на весу крошечное блюдечко с невысоким стаканом, поднял чайник повыше и наклонил его. Струя душистого напитка устремилась прямо в подставленный сосуд, мимо не пролилось ни капли. То же повторилось и со вторым стаканом. Когда официант отошел от столика, Соларин торжественно поднял свой стакан с мятным чаем.

— За игру, — провозгласил он с таинственной улыбкой. Кровь застыла у меня в жилах.

— Понятия не имею, о чем ты,—солгала я.

Что там говорил Ним насчет того, чтобы извлекать преимущество из каждой атаки? Что было ему известно об этой проклятой игре?

— Конечно имеешь, моя дорогая, — мягким голосом произнес Соларин. Он поднял второй стакан и поднес его к моим губам. — Если бы ты не имела понятия, я бы не сидел сейчас перед тобой.

Янтарная жидкость полилась мне в рот, немного чая попало на подбородок. Соларин улыбнулся, вытер капли пальцем и поставил мой стакан на поднос. Он не смотрел на меня, но так близко наклонился, что я могла слышать каждое слово, которое он шептал мне.

— Это самая опасная игра, какую можно себе представить, — тихо пробормотал он, чтобы никто не смог нас услышать. — И каждый из нас избран играть в ней свою роль…

— Что значит «избран»? — спросила я, но прежде, чем он ответил, раздался грохот цимбал: музыканты снова вернулись на сцену.

За ними следовали танцоры, на них были надеты бархатные голубые рубахи и свободные штаны, заправленные в высокие сапоги. Танцоры двигались по сцене в медленном экзотическом ритме, и кисточки их поясов, свисающих до бедер, раскачивались в такт. Музыка становилась громче, к мелодии присоединились звуки кларнетов и труб. Мелодия была похожа на ту, под которую из корзины индийского факира поднимается и принимает стойку кобра.

— Тебе нравится?

Я кивнула, не в силах отвести глаз от сцены.

— Это музыка кабилов, — сказал он под мелодию, которая продолжала плести вокруг нас свои узоры. — Кабилы живут в горах Высокого Атласа, который находится на границе между Алжиром и Марокко. Видишь танцора, что стоит в центре? Обрати внимание, у него светлые волосы и глаза, а его нос напоминает клюв хищной птицы. Такой профиль, как у него, встречается на старинных римских монетах. Это отличительные черты кабилов, они совсем не похожи на бедуинов…

Вдруг пожилая женщина, сидевшая за столиком, вышла на сцену и стала танцевать — к всеобщему удивлению собравшихся. Зрители принялись улюлюкать, их отношение к происходящему можно было понять без перевода. Несмотря на возраст, длинное серое одеяние и льняную вуаль, женщина, в отличие от танцоров, двигалась легко и чувственно. Мужчины плясали вокруг нее, так сильно вращая бедрами, что кисточки их поясов игриво касались ее.

Публика пришла в экстаз, особенно когда женщина в танце приблизилась к ведущему танцору, достала откуда-то из складок одежды звенящие колокольчики и привязала к его поясу таким образом, что они касались его паха. Кабил, к пущему восторгу зрителей, закатил глаза к потолку и широко ухмыльнулся.

Люди вскочили на ноги и принялись хлопать в такт музыке, которая становилась все быстрее, так же как и шаги женщины по сцене. Отбивая поднятыми над головой ладонями ритм прощального фламенко, она приблизилась к самому краю сцены и повернулась в нашу сторону… и я обмерла.

Я бросила быстрый взгляд на Соларина, который внимательно наблюдал за мной, и вскочила на ноги как раз в тот момент, когда эта женщина — темный силуэт на фоне огней — спрыгнула со сцены и растворилась в толпе.

Пальцы Соларина сомкнулись на моем запястье, словно наручники. Он стоял рядом со мной, прижимаясь ко мне всем телом.

— Пусти меня, — прошипела я сквозь стиснутые зубы, потому что несколько человек, стоявших неподалеку, стали бросать на нас любопытные взгляды. — Я сказала, пусти меня! Ты знаешь, кто это был?

— А ты? — прошептал он в ответ мне на ухо. — Перестань привлекать внимание! — Когда он увидел, что я продолжаю сопротивляться, он обхватил меня руками и сжал. — Ты подвергаешь нас опасности! — громко прошипел Соларин и придвинулся ко мне так близко, что я почувствовала мятный аромат его дыхания. — Так же ты поступила, когда отправилась на шахматный турнир и когда преследовала меня до здания ООН. Ты не представляешь, как она рисковала, чтобы прийти сюда и увидеться с тобой. Ты не знаешь, как бездумно играешь человеческими жизнями.

— Нет, я не делаю этого!

Я почти что кричала, его объятия причиняли мне боль. Танцоры на сцене продолжали отплясывать свой дикий танец, до нас докатывались волны его ритма.

— Это была предсказательница, и я собираюсь найти ее!

— Предсказательница?

Соларин вроде бы удивился, однако хватки не ослабил. Его глаза были цвета морских глубин. Те, кто видел нас со стороны, наверное, решили, что мы любовники.

— Я не знаю, предсказывает ли она будущее, — произнес Соларин, — но она точно знает его. Это она велела мне приехать в Нью-Йорк. И она послала меня за тобой в Алжир. Именно она выбрала тебя…