Восемь

Повернувшись спиной к Шарло, он пошел к своей лошади, вскочил на нее и скомандовал одному из офицеров, чтобы мальчика и Шахина сопроводили во дворец в Каире на обед. Затем он в одиночестве поскакал по пустыне, а остальные офицеры смотрели ему вслед.

Шахин сказал солдатам, чтобы не ждали их, поскольку мальчик еще не налюбовался на пирамиды. Когда офицеры неохотно удалились, Шарло взял Шахина за руку, и они тихонько побрели по равнине.

— Шахин, почему генерал Бонапарт рассердился на то, что я сказал ему? — недоуменно спросил Шарло. — Ведь это правда.

Шахин немного помолчал.

— Представь себе, что ты живешь в темном лесу, где ничего не видно, — произнес он наконец. — Твой единственный спутник — филин, который в темноте видет гораздо лучше, чем ты. Такого рода зрение и у тебя: ты, как филин, хорошо видишь, что ждет нас впереди, тогда как другие движутся во тьме. Если бы ты был на их месте, разве бы ты не испугался?

— Может быть, — признался Шарло. — Но я не стал бы сердиться на филина, если бы он предупредил меня о яме, в которую я могу упасть.

Шахин посмотрел на ребенка, и на его губах зазмеилась непривычная улыбка. Наконец он сказал:

— Владеть чем-либо, чего нет у других, всегда трудно, а часто и опасно. Иногда лучше оставить их в темноте.

— Как шахматы Монглана, — сказал Шарло. — Моя мама говорила, что они пролежали в земле тысячу лет.

— Да, — согласился Шахин. — Как шахматы Монглана. Они обогнули Великую пирамиду и увидели человека. Он

сидел на расстеленном на песке шерстяном одеянии, а перед ним лежало множество свитков папируса. Внимание человека было поглощено зрелищем Великой пирамиды, возвышавшейся над ним, но, услышав шаги Шарло и Шахина, он обернулся. Лицо его осветилось, когда он узнал их.

— Маленький пророк!

Он встал, отряхнул со своих бриджей песок и подошел к ним, чтобы поприветствовать. Отвисшие щеки и похожий на бисквит квадратный подбородок сложились в улыбку, когда он отбросил со лба непокорную прядь волос.

— Я был сегодня в лагере, солдаты обсуждали странное поведение генерала Бонапарта и то, что он отказался следовать вашему совету относительно возвращения во Францию.

Он не слишком доверяет всяким предсказаниям, наш генерал. Возможно, он думает, что его девятый крестовый поход будет успешным, хотя предыдущие восемь провалились.

— Мсье Фурье! — воскликнул Шарло. Выпустив руку Шахина, мальчик побежал к знаменитому физику. — Вы разгадали тайну пирамид? Вы были здесь так долго и трудились так упорно…

— Боюсь, что нет, — улыбнулся Фурье и потрепал Шарло по голове. — Только числа в этих папирусах арабские, все остальное — сплошная тарабарщина, которую мы не можем прочесть. Рисунки и тому подобное. Говорят, нашли какой-то Розеттский камень, на котором на нескольких языках что-то написано. Возможно, это поможет нам разобраться в древних текстах. Его собираются отправить во Францию. Однако к тому времени, когда надписи на нем расшифруют, я, возможно, уже умру!

Он рассмеялся и пожал руку Шахина.

— Если твой маленький спутник действительно пророк, как ты заявляешь, он разгадает эти рисунки и избавит нас от кучи работы.

— Шахин понимает некоторые из них, — с гордостью сказал Шарло, прохаживаясь вдоль пирамиды и рассматривая странные рисунки, нарисованные на ней. — Этот человек с головой птицы — великий бог Тот. Он был лекарем и мог вылечить любую болезнь. А еще он изобрел письменность. Это было его работой — записывать имена умерших в Книгу Мертвых. Шахин говорит, что каждому человеку при рождении дается тайное имя, записанное на камне. Когда человек умирает, ему отдают его истинное имя. А у каждого бога вместо тайного имени есть число…

— Число! — воскликнул Фурье, бросив на Шахина быстрый взгляд. — Вы можете прочесть эти картинки?

Шахин покачал головой.

— Я знаю только древние истории, — произнес он на ломаном французском. — Мой народ поклоняется числам, считает, что они наделены божественными свойствами. Мы верим, что Вселенная состоит из чисел, нужно только найти верное их созвучие, и станешь подобным Богу.

— Но это как раз то, во что верю и я! — воскликнул математик. — Я изучаю физику колебаний, пишу книгу, которую назвал «Гармоническая теория», поскольку мои рассуждения равно справедливы для света и для тепла! Вы, арабы, открыли те изначальные математические истины, на которых строятся все наши теории…

— Шахин не араб, — вмешался Шарло. — Он синий человек из туарегов.

Фурье смутился, посмотрел на ребенка, а потом снова повернулся к Шахину.

— Однако вам знакомо то, что я разыскиваю: работы аль-Хорезми, принесенные в Европу великим математиком Леонардо Фибоначчи, арабские цифры и алгебра, которые совершили революцию в нашей науке? Разве все это родилось не в Египте?

— Нет, — сказал Шахин, глядя на рисунки на стене. — Все эти знания пришли из района Месопотамии—Индии, а туда они попали с гор Туркестана. Единственным, кто знал их тайну и записал ее, был аль-Джабир-аль-Хаян, придворный химик Гаруна аль-Рашида в Месопотамии — халифа из «Тысячи и одной ночи». Этот аль-Джабир был суфийским мистиком, одним из хашашинов. Он записал эту тайну, за что был проклят навеки. Он спрятал ее в шахматах Монглана.

Конец игры

В темном и мрачном углу игроки

Переставляют устало фигуры.

Доска их продержит в плену до рассвета,

Решетка квадратов, противостояние цвета.

Горят сквозь фигуры их магии правила:

Кони проворны, и туры как башни,

Королева опасна, и робок король,

Слоны хитроумны, и рвутся в бой пешки.

И когда игроки удалятся,

И когда поглотит их время,

Обряд этот будет длиться и длиться.

На востоке война эта вспыхнет пламенем,

Весь мир сидит в ложах, глазея на зрелище.

И та, и другая игра бесконечна.

Бессильный король, ферзь кровожадный,

Слоны, скользящие наискось,

Прямолинейные туры и ловкие пешки —

Все они ищут пути и сшибаются в битве.

Фигурам неведомо, что их судьбы вершатся

Гроссмейстера твердой рукой над столом,

Неведомо им, что непреклонной силе Подвластны дни и воля их.

Игрок и сам в плену (так говорил Омар)

Другой доски, и тоже черно-белой:

Из белых дней и черноты ночей. Бог направляет игрока, рука которого зависла

над фигурой.

Но кто тот бог, что за спиной у Господа плетет

Тугой узор из праха, времени, и грез, и мук?..

Хорхе Луис Борхес. Шахматы

Нью-Йорк, сентябрь 1973 года

Мы приближались к очередному острову посреди рубиновых морских вод. Эта полоска суши протяженностью в сто двадцать миль неподалеку от Атлантического побережья известна как Лонг-Айленд. На карте остров похож на гигантского карпа, который нацелился проглотить остров Статен раскрытым ртом бухты Джемейка, а направленный в сторону Нью-Хейвена хвост бил по воде, разбросав брызги мелких островов.

Но когда наш кеч заскользил к его берегам и легкий бриз наполнил паруса, длинная белая полоса песчаного пляжа с маленькими бухточками показалась мне раем. Даже названия, которые пришли мне на память, были экзотическими: Акуэбог, Патчог, Пеконик, Массапикуа… Джерико, Бабилон, Кисмет. Вдоль извилистого берега тянулась серебристая лента Файр-Айленда. Где-то за поворотом, пока еще невидимая, возвышалась над Нью-йоркским заливом статуя Свободы, держа свой медный факел на высоте трех тысяч футов и маня путешественников вроде нас поскорее зайти в золотые ворота капитализма и организованной торговли.

Мы с Лили стояли на палубе и со слезами на глазах обнимали друг друга. Интересно, подумалось мне, что чувствует Соларин, глядя на эту солнечную землю благополучия и свободы, так непохожую на его Россию, окутанную тьмой и страхом. Чуть больше месяца потребовалось нам, чтобы пересечь Атлантику, целыми днями мы читали дневник Мирей и пытались расшифровать формулу, загадка которой терзала наши сердца и души и с наступлением ночи. Но Соларин ни разу не упомянул о возвращении в Россию или о своих планах на будущее. Каждый миг, проведенный с ним, казался мне золотой каплей, застывшей во времени. Подобно драгоценностям на темном покрове, эти мгновения были живыми и бесценными, а тьма вокруг них казалась непроницаемой.

Соларин вел наше судно к острову, а я все ломала голову, что с нами произойдет, когда Игра все-таки закончится. Конечно, Минни уверяла, что Игра не имеет конца. Однако в глубине души я знала, что она близится к завершению, по крайней мере для нас, и это произойдет очень скоро.

Вокруг нас, куда ни посмотри, будто яркие игрушки, подпрыгивали на легкой волне небольшие суда и лодки. Чем ближе мы подходили к берегу, тем более оживленным становилось движение: разноцветные флаги, наполненные ветром паруса, скользящие по барашкам волн, блеск полированных боков яхт и маленькие моторные лодки, снующие по воде во все стороны. Везде виднелись брызги, которые поднимали катера береговой охраны и большие морские суда, стоявшие на якоре неподалеку от берега. Кораблей было удивительно много, и мне оставалось только гадать, что же происходит. Лили ответила на мой вопрос.

— Не знаю, повезло нам или нет, — сказала она, когда Соларин вернулся и взял штурвал, — но этот комитет по встрече собрался не в нашу честь. Вы знаете, какой сегодня день? День труда!

Она была права. И если я не ошибалась, День труда также означал закрытие сезона яхтенного сезона, что и объясняло сумасшедший ажиотаж вокруг.

Когда мы добрались до пролива Шайнкок, лодок вокруг стало так много, что даже нашему кечу было тесно маневрировать. Судов сорок стояли в ряд, ожидая своей очереди зайти через узкий проход в бухту. Так что мы отправились дальше, к проливу Моришес. Там береговая охрана была очень занята, буксируя лодки и вылавливая из воды подвыпивших людей. Мы решили, что в такой суете они вряд ли обратят внимание на то, как утлое суденышко вроде нашего, с нелегальными иммигрантами и контрабандой на борту, прошмыгнет у них под самым носом во Внутренний водный путь.

Здесь очередь, похоже, двигалась быстрей, мы с Лили убрали паруса, а Соларин запустил мотор, чтобы провести лодку

и ни с кем не столкнуться. Один корабль прошел встречными курсом почти вплотную к нашему борту. Какой-то человек в костюме яхтсмена, стоявший на его палубе, наклонился и вручил Лили пластмассовый бокал с шампанским, к ножке которого было привязано приглашение. В нем говорилось, что к шести часам вечера нас приглашают в яхт-клуб Саутгемптона.

Очередь двигалась медленно, нам казалось, что прошло несколько часов. С каждой минутой напряжение вытягивало из нас силы, а гуляки вокруг веселились вовсю. Я подумала, что на войне часто последнее сражение, финальная битва решает все. И не менее порой солдата, у которого в кармане уже лежит приказ о демобилизации, снимает снайпер, когда он садится на самолет, чтобы лететь домой, И хотя нам ничего не грозило, если не считать таких пустяков, как штраф в пятьдесят тысяч долларов и двадцать лет тюрьмы за нелегальный ввоз русского шпиона, я старалась не забывать, что Игра еще не окончена.

Наконец подошла наша очередь, и мы направили свою лодку к Уэстгемптон-Бич. Причалов поблизости не было, так что Соларин помог мне и Лили с Кариокой спрыгнуть на берег, швырнул нам сумку с фигурами и наши скудные пожитки, после чего бросил якорь в битком забитой бухте и одолел несколько ярдов до берега вплавь. Первым делом мы заглянули в ближайший паб, чтобы Соларин мог переодеться в сухую одежду. Кроме того, нам надо было обсудить наши дальнейшие действия. Мы все были как в дурмане, опьяненные успехом. Лили отправилась искать телефонную будку, чтобы позвонить Мордехаю.

— Не могу дозвониться, — сказала она, вернувшись к столу.

Передо мной уже стояли три «кровавые Мэри», украшенные листиком сельдерея. Нам необходимо было отнести фигуры Мордехаю. Но не сидеть же здесь, пока он отыщется…

— У моего приятеля Нима есть дом неподалеку от мыса Монток, это примерно в часе езды отсюда, — сказала я. — Мы можем сесть на поезд и добраться туда, там есть станция. Думаю, надо отправить ему сообщение о том, что мы едем, и — в путь. Ехать сразу на Манхэттен слишком опасно.

В центре города, в лабиринте улиц с односторонним движением так легко попасть в западню. После всех испытаний, которые выпали на нашу долю, оказаться запертыми подобно пешкам было бы преступлением.

— У меня есть идея, — сказала Лили. — Почему бы мне одной не отправиться к Мордехаю? Он никогда не отходит далеко от ювелирного квартала, а это неподалеку отсюда. Он наверняка торчит в книжной лавке, где ты с ним когда-то встретилась, или в одном из ближайших ресторанчиков. Я могу поймать машину и привезти его на остров. Мы возьмем с собой фигуры, которые хранятся у него, а я позвоню вам на мыс Монток, чтобы сообщить, когда мы приедем.

— У Нима нет телефона, — сказала я ей. — С ним можно связаться, только оставив сообщение. Надеюсь, он их читает, иначе мы только зря съездим.

— Тогда давай договоримся о времени встречи, — предложила Лили. — Как вам девять часов вечера? У меня будет время отыскать Мордехая, рассказать ему о наших выходках и моих новых успехах в шахматах… И вообще, все-таки он мой дед. Я не видела его много месяцев.

Согласившись с этим вроде бы приемлемым планом, я позвонила Ниму на компьютер и сообщила, что прибываю на поезде через час. Мы бросили наши бокалы недопитыми и пешком отправились на станцию: Лили — чтобы отправиться на Манхэттен искать Мордехая, а мы с Солариным — в другую сторону.

Поезд Лили подошел раньше, около двух часов. Она села на него, зажав Кариоку под мышкой, и сказала:

— Если что-то произойдет до девяти часов, я оставлю сообщение на компьютере, номер которого ты мне дала.

Нам с Солариным ничего не оставалось, как изучать расписание. Железная дорога Лонг-Айленда традиционно развешивала их повсюду. Я села на зеленую скамью, наблюдая, как толпы пассажиров снуют по платформе. Соларин поставил сумки и сел рядом со мной.

Он разочарованно вздохнул, глядя на пустой путь.

— Прямо Сибирь. Я думал, люди на Западе пунктуальны и поезда всегда приходят вовремя.

Он вскочил на ноги и принялся метаться по платформе, как зверь по клетке. Я не могла смотреть на него, схватила сумку с фигурами, повесила ее на плечо и тоже встала. Как раз в этот момент объявили наш поезд.

Хотя от Кугу до Монтока было всего сорок пять миль, поездка заняла у нас больше часа. Прошло около двух часов с тех пор, как мы добрались до станции. Столько же прошло с того времени, как я отправила Ниму сообщение из бара. И все же я не ожидала, что увижу его. Насколько я его знала, он вполне мог читать сообщения не чаще раза в месяц.

Поэтому я была удивлена, когда, сойдя с поезда, увидела долговязую фигуру Нима, который шел по шпалам нам навстречу. Его медно-рыжие волосы развевались на ветру, длинный шарф колыхался при каждом шаге. Увидев меня, он заулыбался как сумасшедший, замахал руками и перешел на бег, расталкивая пассажиров, которые в страхе расступались перед ним, чтобы избежать столкновения. Когда он подбежал, то сразу заключил меня в объятия и спрятал лицо у меня в волосах. Он так сильно прижимал меня к себе, что я чуть не задохнулась. Ним поднял меня и закружил, затем поставил и отошел немного в сторону, чтобы как следует рассмотреть.

— Господи боже мой! — шептал он срывающимся голосом и тряс головой. — Я был уверен, что вы погибли. Я не спал

ни минуты с тех пор, как узнал, что ты бежала из Алжира. После шторма мы потеряли ваш след! — Ним не мог оторвать от меня глаз. — Я думал, что убил тебя, отправив…

— Да уж, иметь тебя в наставниках не очень-то полезно для здоровья, — согласилась я.

По-прежнему сияя улыбкой, Ним хотел было снова обнять меня, но вдруг окаменел. Он медленно отпустил меня, и я взглянула в его лицо. Он смотрел куда-то за мое плечо с выражением недоверия и изумления на лице. А может быть, это был страх…

Быстро оглянувшись, я увидела, что Соларин, нагруженный нашими сумками, спускается на платформу. Он посмотрел в нашу сторону, и его лицо превратилось в ледяную маску, которую я помнила с нашей первой встречи в шахматном клубе. Он уставился на Нима, его бездонные зеленые глаза заблестели в лучах низкого солнца. Я быстро обернулась к Ниму, чтобы все объяснить, но его губы шевелились, и он не сводил глаз с Соларина, как будто тот был призраком или чудовищем.

— Саша? — хрипло прошептал Ним. — Саша…

Я снова повернулась к Соларину. Он замер на ступенях, пассажиры за его спиной нетерпеливо напирали. Его глаза были полны слез — они катились по щекам, лицо его искривилось.

— Слава! — закричал он срывающимся голосом.

Бросив сумки на землю и раскинув руки для объятий, Соларин бросился навстречу Ниму так порывисто, что чуть не уронил его. Я поспешно кинулась подбирать сумку с фигурами, которую он бросил на землю. Когда я вернулся, они все еще плакали от счастья, Ним сжимал в ладонях голову Соларина. Ним то отстранялся от него, чтобы как следует рассмотреть, то снова обнимал. Я не могла прийти в себя от изумления. Пассажиры обтекали нас, равнодушно не обращая на трогательную сцену никакого внимания, как могут только ньюйоркцы.

— Саша, — бормотал Ним, снова и снова обнимая Соларина. Тот спрятал лицо на плече Нима, глаза его были закрыты,

слезы струились по щекам. Одной рукой он сжимал плечо Нима, словно боялся, что не устоит на ногах. Я не могла поверить своим глазам.

Ушли последние пассажиры, и я отправилась за нашими сумками, которые валялись на земле.

— Давай я возьму их, — произнес Ним, шмыгая носом.

Когда я оглянулась, он шел ко мне, одой рукой крепко обнимая Соларина за плечи, словно боялся, что тот исчезнет. Глаза его были красны.

— Похоже, вы двое раньше уже встречались, — обиженно сказала я, удивляясь, что никто из них ни разу не упомянул об этом.

— Двадцать лет назад, — ответил Ним, все еще улыбаясь Соларину, когда они наклонились, чтобы взять сумки. Затем он посмотрел на меня своими странными разноцветными глазами. — Милая, я до сих пор не верю счастью, которое ты мне подарила. Саша — мой брат.

«Морган» Нима был слишком тесен даже для нас троих, не говоря уже о багаже. Соларин сел на сумку с фигурами, я устроилась у него на коленях, остальной багаж мы распихали куда попало. Пока мы ехали от станции до дома, Ним все не мог отвести от Соларина глаз.

Странно было видеть, как эти двое, обычно такие хладнокровные и уверенные в себе, вдруг так расчувствовались. Сила переполнявших их эмоций была так велика, что мне казалось, будто сам воздух вокруг них звенит от напряжения. Похоже, чувства братьев были такими же загадочными и глубокими, как русская душа, и принадлежали только им одним. Машина ехала по дороге, и под деревянной обшивкой пола свистел ветер. Долгое время мы все молчали. Потом Ним наклонился и потрепал меня по коленке, которой я едва не задевала рычаг переключения передач.

— Полагаю, я должен все объяснить, — произнес Ним.

— Было бы неплохо, — согласилась я. Он улыбнулся мне.

— Я ничего не говорил для твоей же безопасности, и нашей тоже. Иначе я бы сделал это раньше, — объяснил он. — Мы с Александром не видели друг друга с самого детства. Ему было шесть, а мне десять лет, когда нас разлучили…

Слезы все еще стояли у него в глазах, он снова наклонился, чтобы взъерошить волосы Соларина.

— Позволь мне рассказать об этом, — попросил Соларин, улыбаясь сквозь слезы.

— Мы расскажем об этом вместе, — сказал Ним. Когда мы свернули и покатили в сторону его экзотического поместья на берегу моря, они принялись рассказывать мне историю о том, как они пришли в Игру и чего это им стоило.

История двух физиков

Мы родились в Крыму, на берегу Черного моря, о котором писал еще Гомер. Россия стремилась заполучить эти земли со времен Петра Великого.

Наш отец был греческим моряком, который влюбился в русскую девушку и женился на ней. Это была наша мать. Он стал преуспевающим торговцем, имел маленькую флотилию небольших судов.

После войны дела пошли хуже. Все перепуталось в мире, особенно на Черном море, окруженном странами, которые все еще считали себя находящимися в состоянии войны.

Однако там, где мы жили, жизнь была прекрасна. Средиземноморский климат на южном берегу, оливковые рощи, лавр и кипарисы. Горы заслоняют эти места от снега и сильных

ветров. Татарские деревни и руины древних крепостей тонут в зелени вишневых садов. Это был рай, расположенный вдали от сталинских репрессий и самого Сталина, который все еще управлял страной железной рукой.

Тысячи раз наш отец обдумывал план отъезда. Хотя у него были связи с моряками на Дунае и Босфоре, которые уверяли его, что безопасно проведут нас через границу, он никак не мог решиться. «Куда ехать?» — спрашивал он. Конечно, не в его родную Грецию или Европу, все еще переживавшую послевоенный передел. И тогда случилось то, что перевернуло наши жизни.

Это произошло в конце декабря 1953 года, дело шло к полуночи, с моря приближался шторм. Вся наша семья уже отходила ко сну, ставни на окнах дома были закрыты, огонь в печке догорал. Мы, мальчики, спали в комнате на нижнем этаже, поэтому мы первыми услышали стук в окно. Это не было постукивание веток дерева о ставни, что порой случалось при сильном ветре. Стучал человек. Мы открыли окно. На улице стояла женщина с серебристыми волосами, одетая в длинный темный плащ. Она улыбнулась нам и приблизилась к окну, чтобы забраться в комнату. Через некоторое время она уже стояла перед нами на коленях. Она была очень красива.

— Я — Минерва, ваша бабушка, — сказала женщина. — Вы должны звать меня Минни. Я проделала долгий путь и очень устала, но времени отдыхать нет. Я в большой опасности. Разбудите маму и скажите ей, что я здесь.

После этих слов она нежно обняла нас, и мы помчались наверх будить родителей.

— Она все-таки пришла, твоя бабка, — буркнул отец нашей маме, его глаза слипались со сна, и он тер их рукой.

Мы с братом удивились: Минни ведь сказала, что она — наша бабушка, как же она могла приходиться бабушкой нашей маме? Отец обнял жену, которую очень любил, а та стояла в темноте босая и дрожала. Он поцеловал ее медно-рыжие волосы, затем глаза.

— Мы так давно ждали этого и боялись, — пробормотал он. — Наконец это произошло. Давай одеваться. Я пойду вниз, встречу ее.

Подхватив нас, он спустился вниз, туда, где его ждала Минни, стоя рядом с уже почти погасшим камином. Она подняла на него свои большие глаза и шагнула, чтобы обнять.

— Йозеф Павлович, — сказала она на чистом русском. — Меня преследуют. У нас мало времени. Мы должны бежать, все. У вас есть корабль где-нибудь в Ялте или в Севастополе, на котором мы можем отплыть сегодня ночью?

— Я не готовился к этому, — начал он, положив руки нам на плечи, — Я не могу в такую погоду выйти в море с семьей. Вы должны были меня предупредить. Нельзя требовать от меня выходить в море в глухую ночь…

— Говорю вам, мы должны уходить! — закричала она, хватая его за руки и выталкивая нас с братом на улицу. — Вы пятнадцать лет знали, что наступит такой день, — теперь он наступил. Почему же вы говорите, что вас не предупредили? Я проделала такой путь от Ленинграда…

— Значит, вы нашли это? — спросил отец дрожащим от возбуждения голосом.

— О доске ничего не известно. Но это я сохраню любой ценой.

Откинув плащ, она подошла к столу и при тусклом свете лампы поставила на него не одну, а целых три шахматные фигуры, которые светились золотом и серебром.

— Они были спрятаны в российской глубинке, — сказала она.

Наш отец стоял, и его глаза не могли оторваться от фигур. Мы шагнули к столу, чтобы коснуться их. Золотая пешка и серебряный слон, инкрустированные драгоценными камнями, и конь, украшенный серебряной филигранью, — он стоял на задних ногах, ноздри его раздувались.

— Вы должны пойти в порт и арендовать судно, — прошептала Минни. — Я присоединюсь к вам с моими детьми, как только они оденутся и упакуют вещи. Но, во имя Господа, поторопитесь и возьмите это с собой.

Она показала на фигуры.

— Это мои дети и моя жена, — запротестовал он. — Я отвечаю за их безопасность.

Минни приблизилась к нам, ее глаза сияли огнем более ярким, чем фигуры.

— Если эти фигуры попадут в чужие руки, вы не сможете защитить никого! — прошипела она.

Отец посмотрел ей в глаза и, похоже, решился. Он медленно кивнул.

— У меня есть рыбацкая шхуна в Севастополе, — сказал он. — Слава знает, как ее найти. Самое большее через два часа я буду готов выйти в море. Будьте там, и да поможет нам Бог.

Минни сжала ему руку, и он в два прыжка взлетел по лестнице на второй этаж.

Наша новообретенная бабушка велела нам немедленно одеваться. Родители спустились вниз, отец обнял маму и спрятал лицо у нее в волосах, словно хотел запомнить ее запах. Потом он в последний раз поцеловал ее в лоб и повернулся к Минни, которая тут же вручила ему фигуры. Он кивнул нам на прощание и исчез в ночи.

Мама быстро причесала волосы, осмотрелась затуманенными глазами вокруг и велела нам с братом отправляться наверх и помочь ей собрать вещи. Когда мы бежали по лестнице, мы услышали, как она тихонько говорит Минни:

— Итак, ты пришла. Бог тебе судья за то, что ты снова начала эту проклятую Игру. Я думала, что все окончено.

— Не я начала ее, — ответила Минни. — Радуйся, что у вас было пятнадцать лет покоя, пятнадцать лет счастливой жизни с любимым мужем и детьми. Пятнадцать лет никто не дышал тебе в спину. Это гораздо больше, чем было у меня. Это ведь я держала тебя в стороне от Игры…

Больше мы ничего не услышали, потому что женщины перешли на шепот. И тут на улице раздались чьи-то шаги, потом громкий стук в дверь. Мы переглянулись в тусклом свете лампы и хотели уже выбежать из комнаты, но в дверях появилась Минни, ее лицо светилось неземным светом. Мы услышали Шаги матери, поднимавшейся по лестнице, звук ломающейся двери и голоса, которые перекрикивали раскаты грома.

— В окно! — велела Мини.

Она помогла нам выбраться на ветку дерева, росшего у южной стены дома, на которое мы часто забирались забавы ради.

Мы уже были на полпути вниз и висели на ветках, как обезьянки, когда услышали материнский крик.

— Бегите! — кричала она. — Спасайтесь!

Больше мы ничего не услышали, только стук дождевых капель. Через мгновение мы спрыгнули во тьму сада.

Большие железные ворота особняка Нима распахнулись. Кроны деревьев, сплетающиеся над длинной подъездной дорогой, были пронизаны последними лучами заходящего солнца. Фонтан, который я видела зимой замерзшим, теперь был окружен цветущими георгинами и цинниями, струи воды звенели, когда с моря налетали порывы ветра.

Ним подъехал к зданию и повернулся, чтобы посмотреть на меня. Сидя у Соларина на коленях, я чувствовала, как он напряжен.

— Тогда мы видели нашу мать в последний раз, — произнес Ним. — Минни спрыгнула со второго этажа на мягкую землю под окнами, схватила нас за руки и потащила в сад прямо по лужам. Даже сквозь шум дождя мы слышали крики матери и тяжелые мужские шаги внутри дома. «Ищите в лесу!» — кричал кто-то, когда Минни волокла нас к скалам.

Ним остановился и посмотрел на меня.

— Господи! — пробормотала я, вся дрожа. — Они схватили вашу мать… Как вам удалось убежать?

— За садом были скалы, которые обрывались прямо в море, — продолжил Ним. — Когда мы добрались до них, Минни спустилась вниз и спрятала нас под каменным карнизом. Потом в руках у нее появилась маленькая книжка в кожаном переплете. Бабушка достала нож, вырезала из книжки несколько страниц, быстро сложила их и засунула в карман моей рубашки. Затем она велела мне идти вперед, бежать к кораблю так быстро, как только я могу, и сказать отцу, чтобы он дождался ее с Сашей. Однако нам было велено ждать только один час. Если они не придут к этому времени, мы с отцом должны бежать, сказала она, чтобы спасти фигуры. Сначала я отказывался уходить без брата.

Ним мрачно посмотрел на Соларина.

— Но мне было только шесть лет, — сказал тот. — Я не смог бы пробраться через скалы так быстро, как Ладислав, который был на четыре года старше меня и мчался как ветер. Минни боялась, что нас всех схватят, если я задержу их. Поскольку Слава уходил, он подошел ко мне, поцеловал и велел быть храбрым…

Я снова посмотрела на Соларина и увидела слезы в его глазах, когда он вспоминал свое детство.

— Нам с Минни понадобилась целая вечность, чтобы спуститься со скал в такую грозу, — продолжал он. — И когда мы добрались до причала в Севастополе, корабль отца уже отплыл.

Ним с каменным лицом вышел из машины, обошел ее, открыл мне дверь и подал руку.

— Сам я раз десять упал, пока бежал, — сказал он, — поскальзывался на грязи и камнях. Когда отец увидел, что я один, он забеспокоился. Я рассказал ему, что произошло, что сказала Минни о фигурах. Отец заплакал. Он обхватил голову руками и зарыдал как ребенок. «Что произойдет, если мы вернемся и попытаемся их спасти? — спросил я. — Что случится, если эти фигуры попадут к ним в руки?» Он посмотрел на меня. Дождь смыл слезы с его лица. «Я поклялся твоей матери, что не допущу такого, — сказал он. — Даже если это будет стоить нам жизни».

— И вы уплыли, не дождавшись Минни и Александра? — спросила я.

Соларин вылез из машины следом за мной и захватил мешок с фигурами.

— Не совсем так, — грустно сказал Ним. — Мы прождали гораздо дольше, чем нам разрешила Минни. Отец метался по палубе под дождем. Я залезал на мачту несколько раз, чтобы посмотреть, не увижу ли какого-нибудь сигнала. В конце концов мы поняли, что они не появятся. Их схватили, решили мы. Отец начал готовиться к выходу в море. Я умолял его еще немного подождать. И только тогда он рассказал мне свой план: мы не просто уходили в море, мы собирались плыть в Америку. С того дня, когда он женился на матери, а возможно, и раньше, отец знал об Игре. Он знал, что такой день может наступить, что однажды появится Минни и его семье придется принести жертву. Этот день пришел, и за несколько часов половина его семьи перестала существовать. Однако он сдержал первую и последнюю клятву, которую принес матери: он спас фигуры.