Ничто не могло успокоить его, и, когда небо за окнами порозовело, Талейран все еще не спал. Его голубые глаза стали мутными от бессонницы, золотые кудри растрепались. Один раз, проснувшись, Мирей выкрикнула:

— Я пойду в Аббатскую обитель с тобой, кузина. Я никогда не отпущу тебя одну к францисканцам.

Будто ледяная игла пронзила мозг Талейрана при этих словах. Боже, возможно ли, что Валентина умерла? Он не мог даже думать о том, что произошло в Аббатской обители. Когда Мирей отдохнет, он узнает от нее правду, пусть это и причинит страшную боль им обоим.

Внезапно он услышал звук легких шагов.

— Мирей? — прошептал он, но ответа не последовало. Вскочив, Талейран отбросил полог постели. Девушки в спальне не было.

Накинув на себя шелковый халат, он захромал к гардеробной, но, проходя мимо французских окон, разглядел сквозь тонкие занавески девичий силуэт, очерченный розовым светом зари. Талейран откинул занавески и оцепенел.

Мирей стояла к нему спиной, оглядывая фруктовые деревья в его маленьком саду. Она была обнажена, и ее белая кожа светилась подобно дорогому шелку. Морису тут же пришла на память их первая встреча, когда он увидел девушек на помосте в студии Давида. Валентину и Мирей. Боль от этих воспоминаний была столь сильна, словно его пронзили копьем. Однако кроме этой боли в глубинах его существа поднималось и другое чувство. Когда оно всплыло на поверхность, Талейран содрогнулся — чувство оказалось куда ужаснее, чем он мог себе представить. Вожделение, похоть, страсть. Ему хотелось схватить девушку прямо здесь, на террасе, в лучах восходящего солнца, погрузиться в нее своей измученной плотью, повалить ее на землю, кусать ее губы, оставлять синяки на теле, утопить свою боль в ее темных глубинах. И едва это желание окрепло в нем, Мирей почувствовала его присутствие и обернулась. Увидев Талейрана, она зарделась. Он ужасно смутился, однако попытался скрыть замешательство.

— Моя дорогая, ты простудишься, — сказал он, торопливо снимая халат и набрасывая его на плечи девушки. — В это время года роса выпадает обильно.

Самому себе Талейран представлялся дураком. Хуже того, когда его пальцы коснулись ее плеч, в него словно ударила молния. Прежде ему не приходилось ощущать ничего подобного. Он хотел найти в себе силы, чтобы уйти, но Мирей глядела на него своими бездонными зелеными глазами. Он поспешно отвел взгляд. Девушка не должна была догадаться, о чем он думал. Это было недостойно. Талейран лихорадочно пытался придумать, что смогло бы помочь ему подавить в себе это чувство, возникшее столь внезапно. И бывшее таким жестоким.

— Морис, — проговорила Мирей, поправляя тонкими пальчиками локон его непокорных кудрей. — Я хочу поговорить о Валентине сейчас. Могу я поговорить с вами о Валентине?

Ее рыжие волосы шевелились на обнаженной груди от легкого дуновения ветерка. Талейран тоже ощущал его через тонкую ткань ночной рубахи. Он стоял так близко к ней, что мог уловить тонкий аромат ее кожи. Морис закрыл глаза, сдерживая свои чувства, он боялся смотреть ей в глаза, чтобы она не заметила его состояния. Боль, которая снедала его изнутри, была невыносима. Какое же он чудовище!

Талейран заставил себя открыть глаза и посмотреть на девушку. Он попытался улыбнуться, но вместо улыбки вышел мученический оскал.

— Ты назвала меня Морисом, — сказал он, все еще силясь улыбаться. — Не дядей Морисом.

Мирей была невыразимо прекрасна в тот миг, ее чуть приоткрытые губы напоминали лепестки роз… Он прогнал эти мысли прочь. Валентина. Мирей хотела поговорить о Валентине. Нежно, но решительно он положил ей руки на плечи. Морис почувствовал тепло ее кожи сквозь тонкую шелковую ткань, разглядел тонкую голубую жилку, пульсирующую на длинной белой шее, и ниже — тень между юными грудями…

— Валентина очень сильно любила вас, — произнесла Мирей сдавленным голосом. — Я знала все ее мысли и чувства. Она мечтала, чтобы между вами произошло то, что обычно происходит между мужчиной и женщиной. Вы понимаете, что я имею в виду?

Девушка опять взглянула на него, губы ее были так близко, а тело… Он подумал, что расслышал неверно.

— Я… я не уверен… То есть, конечно, я знаю, — заикаясь произнес он. — Но я никогда не мог вообразить, что…

Он снова почувствовал себя дураком. Господи, о чем она говорит?

— Мирей, — строго произнес Талейран, пытаясь говорить с отеческой добротой. Ведь эта девочка, стоявшая перед ним, годилась ему в дочери. Ребенок, да и только. — Мирей…— повторил он, гадая, как перевести разговор в более безопасное русло.

Но она подняла руки и коснулась его лица, пробежала пальцами по волосам. И вдруг приникла к его губам своими губами. «Боже, — подумал Талейран, — я, наверное, сошел с ума. Этого не может быть».

— Мирей, — снова начал он, касаясь губами ее губ. — Я не могу… мы не можем…

Он почувствовал, как душа словно распахнулась ей навстречу, когда он приник к ее устам, в чреслах запульсировала кровь. Нет. Нельзя. Не так. Не теперь.

— Не забывайте, — прошептала Мирей, дотрагиваясь до его груди через тонкую ткань рубахи. — Я тоже любила ее.

Талейран застонал, сорвал покров с ее плеч и погрузился в теплую плоть.

Он тонул, тонул… погружаясь в пучину темной страсти. Его пальцы были подобны холодным струям воды на шелке стройных бедер девушки. Любовники лежали на смятой постели, и он чувствовал, как падает… падает… Когда их губы встретились, Талейрану почудилось, что кровь переполнила его тело и выплеснулась в тело девушки, смешалась с ее кровью. Жестокость страсти, мучившей его, была невыносимой. Он пытался вспомнить, что делает и почему нельзя этого делать, но все забыл. А Мирей отдавалась ему со страстью еще более жестокой и темной, чем его собственная. Он никогда не испытывал ничего подобного. Ему хотелось, чтобы это продолжалось вечно.

Когда Мирей смотрела на него своими темно-зелеными, похожими на бездонные озера глазами, он знал: она чувствует то же, что и он. Каждый раз, когда он касался ее, ласкал, она словно погружалась в его тело, пыталась раствориться в нем, в каждой его косточке, каждом нерве. Она как будто хотела увлечь его на дно темного озера, где они вместе утонули бы в дурмане страсти. В Лете. В беспамятстве. И когда он плыл в озерах ее зеленых глаз, он чувствовал, как страсть накрывает его подобно шторму, и слышал зов ундин из темной глубины.

Морис Талейран любил многих женщин. У него было бессчетное множество любовниц, однако когда он лежал на смятых простынях, сплетясь с Мирей в тесном объятии, то не мог вспомнить ни одной. Он знал, что это счастье ему дано будет пережить вновь. Это было высшее блаженство, которое не многим дано испытать. Однако теперь он вновь чувствовал боль. И вину.

Вину. Потому что, когда они слились в любовном блаженстве, в объятиях друг друга, страстных и более могущественных, чем все, что он знал прежде, — он выдохнул: «Валентина». Валентина. Как раз в тот момент, когда волна страсти была наивысшей. И Мирей прошептала: «Да».

Он взглянул на нее. Мирей разметалась на льняных простынях, такая прекрасная: нежно-кремовая кожа и огненные волосы. Она взглянула на него своими зелеными глазами — и улыбнулась.

— Я не знала, на что это похоже, — сказала она.

— Тебе понравилось? — спросил он, нежно поглаживая ее волосы.

— Да, понравилось, — ответила она, все еще улыбаясь. А потом заметила, что он чем-то обеспокоен.

— Прости, — мягко сказал Морис. — Я не собирался этого делать. Но ты была так прекрасна, и я так сильно желал тебя…

Он поцеловал сначала ее волосы, затем губы.

— Не надо жалеть, — сказала Мирей, садясь на постели и становясь серьезной. — Когда мы были вместе, мне на миг почудилось, будто она жива. Будто все страшное было лишь в дурном сне. Будь Валентина жива, она занялась бы с тобой любовью. Не извиняйся за то, что назвал меня ее именем.

Она словно прочла его мысли. Талейран посмотрел ей в глаза и улыбнулся в ответ.

Он снова лег в постель и мягко заставил Мирей лечь сверху. Грациозное тело девушки было прохладным и нежным. Ее аромат пьянил Мориса и разжигал утихшую было страсть. С трудом взяв себя в руки, он погасил пламя, бушевавшее в чреслах. Существовало нечто, чего он желал еще больше. В первую очередь.

— Я хочу, чтобы ты для меня кое-что сделала, — проговорил он, прижавшись губами к волосам Мирей.

Девушка подняла голову и посмотрела на него.

— Я знаю, что причиню тебе этим боль, — сказал Морис, — однако я хочу, чтобы ты рассказала о Валентине, Рассказала все. Мы должны сообщить обо всем твоему дяде. Ночью во сне ты говорила об аббатстве…

— Дяде нельзя говорить, где я, — прервала его Мирей, садясь на постели.

— В конце концов, мы должны похоронить Валентину, — возразил он.

— Я даже не знаю, — ответила Мирей глухим голосом, — сможем ли мы найти ее тело. Если ты поклянешься помочь мне, я расскажу, как она умерла. И почему.

Талейран недоуменно посмотрел на нее.

— Что значит — почему? — спросил он. — Я думал, вы попали в Аббатскую обитель по ошибке. Конечно…

— Валентина умерла из-за этого, — медленно произнесла Мирей.

Она встала с кровати, пересекла комнату и подошла к саквояжу, который Куртье оставил перед дверью в гардеробную. С усилием подняв саквояж, она вернулась обратно и поставила его на кровать. Затем открыла саквояж и показала знаком, что Талейран может заглянуть внутрь. Там, облепленные землей и жухлыми стеблями травы, лежали восемь фигур из шахмат Монглана.

Талейран протянул руку и достал из большого кожаного саквояжа одну из фигур. Держа ее обеими руками, он устроился рядом с Мирей на смятых простынях. Это был большой золотой слон, размером с его ладонь. Седло было щедро инкрустировано отшлифованными рубинами и черными сапфирами, хобот и золотые бивни подняты в боевой стойке.

— Aufin, — прошептал Морис. — Эту фигуру мы теперь называем «епископ», советник короля и королевы.

Одну за другой доставал он фигуры из сумки и расставлял их на кровати. Серебряный верблюд, золотой. Еще один золотой слон. Арабский скакун, вставший на дыбы. Три пешки, gо-разному вооруженные, каждый маленький пехотинец ростом с палец. Все украшены аметистами, цитринами, турмалинами, изумрудами и яшмой.

Талеиран медленно взял в руку фигуру коня и повертел ее. Очистив основание фигуры от грязи, он увидел символ, выгравированный в золотистом металле. Талеиран внимательно изучил его, затем показал символ Мирей. Это был круг со стрелой сбоку.

— Марс, красная планета, — сказал Талеиран. — Бог войны и разрушения. «И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч»19.

Однако Мирей, казалось, не слышала его. Она сидела, уставившись на символ на основании фигуры, которую Талеиран все еще держал в руке. Девушка молчала, словно впала в транс. Наконец он заметил, что губы ее шевелятся, и, наклонившись ближе, услышал:

— И имя мечу было Сар, — прошептала она и закрыла глаза.

Талеиран сидел молча около часа. На нем был надет халат, тогда как Мирей сидела раздетая на скомканных простынях.

Она поведала ему историю аббатисы так подробно, как могла. И о том, как монахини достали шахматы из стены аббатства. И о том, как им удалось увезти фигуры во все концы Европы, как они с Валентиной оказывали помощь тем монахиням, которые в ней нуждались. Затем девушка рассказала о сестре Клод, как Валентина бросилась ей навстречу, когда они шли по переулку рядом с тюрьмой.

Когда она дошла в своем рассказе до места, где трибунал приговорил Валентину к смерти и Давид упал на землю, Талейран прервал ее. Лицо Мирей было залито слезами, глаза покраснели, голос срывался.

— Ты хочешь сказать, что Валентина не была убита толпой? — вскричал Талеиран.

— Ее приговорил к смерти этот ужасный человек! — прорыдала Мирей. — Я никогда не забуду его лица! Этой безобразной гримасы! Как он наслаждался властью над жизнью и смертью! Чтоб он сгнил от язв, которые покрыли его…

— Что ты сказала? — Морис схватил девушку за руку и потряс ее. — Как звали этого человека? Ты должна вспомнить!

— Я спросила его имя, — сказала Мирей, глядя на него сквозь слезы, — но он не назвал мне его. Он только сказал: «Я — ярость народа!»

— Марат! — воскликнул Талеиран. — Я должен был догадаться, однако не могу поверить…

— Марат! — повторила Мирей. — Теперь я знаю имя и никогда не забуду его! Он заявил, что будет охотиться на меня, если не найдет фигуры там, где я сказала, но вместо этого я буду охотиться на него!

— Моя дорогая девочка! — сказал Талеиран. — Ты забрала фигуры из тайника, Марат перевернет землю и небеса, чтобы отыскать тебя. Как же тебе удалось сбежать из тюремного двора?

— Благодаря дяде Жаку Луи, — сказала Мирей. — Он был близко от того злого человека, когда объявили приговор, и в ярости кинулся на него. Я бросилась к Валентине, но меня оттащили прочь…— Мирей заставила себя продолжать: — Потом я услышала, как дядя выкрикивает мое имя и умоляет, чтобы я бежала. И я побежала прочь, не разбирая дороги. Не знаю, как сумела выбраться за ворота. Все было как в кошмарном сне. Затем я снова очутилась в переулке и во весь дух бросилась к дому Давида.

— Ты храбрая девочка, моя дорогая. Вряд ли на твоем месте я сохранил бы такое мужество.

— Валентина умерла из-за этих фигур, — прорыдала Мирей, безуспешно пытаясь успокоиться. — Я не могла позволить ему завладеть ими! Я успела забрать их, пока он не явился за ними из тюрьмы. Прихватила только немного одежды из моей комнаты и этот кожаный саквояж и сбежала…

— Но ты ушла из дома не позднее шести часов вечера. Где же ты была все это время, до того как пришла ко мне около полуночи?

— Только две фигуры были спрятаны в саду Давида, — ответила девушка. — Те, которые мы с Валентиной взяли с собой из Монглана: золотой слон и серебряный верблюд. Остальные шесть принесла сестра Клод, она из другого аббатства. Насколько я знаю, она прибыла в Париж накануне утром. У не не было времени как следует спрятать их, и было слишком опасно брать их на встречу с нами. Однако сестра Клод умерла и лишь Валентине успела сказать, где спрятала фигуры. |

— Но ведь они у тебя?! — Талейран показал на драгоценные фигуры, которые до сих пор были разбросаны среди простыней. Ему померещилось, что он чувствует исходящее от них тепло. — Ты сказала, в тюрьме были солдаты, члены трибунала и еще много других людей. Как ты смогла узнать от Валентины, где лежат фигуры?

— Ее последние слова были: «Вспомни привидение!» Затем она несколько раз повторила свое имя.

— Привидение? — в смятении повторил Талейран.

— Я сразу сообразила, что она имеет в виду. Это касалось твоего рассказа о привидении кардинала Ришелье.

— Ты уверена? Хотя ты, конечно, права, поскольку эти фигуры здесь. Однако я не представляю, как можно было найти их по такому скудному намеку?

— Ты рассказал нам, что был священником в Сан-Реми, затем уехал в Сорбонну, где и увидел в часовне привидение кардинала Ришелье. Как ты знаешь, фамильное имя Валентины — де Реми. Я сразу догадалась, что предок Валентины Жерико де Реми был похоронен в часовне Сорбонны, неподалеку от гробницы кардинала. Вот что она пыталась мне сказать. Фигуры были спрятаны там. Я вернулась к часовне в сумерках, там же нашла свечу, горевшую на могиле предка Валентины. При ее слабом свете я принялась обыскивать часовню. Прошло несколько часов, прежде чем мне удалось обнаружить на полу слабо держащуюся плитку, частично скрытую под могильной плитой. Подняв ее, я разрыла землю и достала оттуда фигуры, затем как можно быстрей побежала сюда, на рю де Бон.

Мирей остановилась, чтобы перевести дыхание.

— Морис, — сказала она, положив голову ему на грудь, и прижалась к нему так тесно, что он почувствовал биение ее сердца. — Думаю, была еще одна причина, по которой Валентина упомянула о призраке. Она пыталась сказать мне, чтобы я обратилась к тебе за помощью, чтобы доверилась тебе.

— Чем же я могу помочь, дорогая? — спросил Морис. — Я сам узник здесь, во Франции, пока не получу паспорт. Ты ведь понимаешь, что обладание этими фигурами грозит нам обоим большой опасностью.

— Нет, если мы узнаем тайну, которая заключена в этих шахматах. Тайну, касающуюся власти. Узнав ее, мы сможем ею воспользоваться, не так ли?

Мирей выглядела такой смелой и серьезной, что Талейран не мог не рассмеяться. Он склонился над ней и принялся целовать ее обнаженные плечи. Несмотря на все, он почувствовал, как в нем снова разгорается желание. И тут в дверь спальни тихонько постучали.

— Монсеньор, — сказал через дверь Куртье. — Мне жаль беспокоить вас, но во дворе ждет человек.

— Меня нет дома, Куртье, — сказал Талейран. — Ты же знаешь.

— Но, монсеньор, — сказал слуга, — это посланник от мсье Дантона. Он принес паспорт.

В девять вечера Куртье сидел на полу кабинета хозяина, его строгий жакет лежал на стуле, рукава рубахи были засучены. Слуга усердно заколачивал последний из ящиков с книгами, что были расставлены по всей комнате. Книги валялись везде. Мирей и Талейран сидели между стопками книг и пили бренди.

— Куртье, — сказал Талейран, — завтра ты отправишься в Лондон вместе с этими ящиками. Когда прибудешь туда, спроси нотариусов мадам де Сталь, они покажут тебе жилье и дадут ключи от него. И еще: пусть никто, кроме тебя, не прикасается к этим ящикам. Не спускай с них глаз и не распаковывай, пока не приедем мы с мадемуазель Мирей.

— Я говорила тебе, — сухо заметила Мирей, — что не смогу поехать с тобой в Англию. Я хочу лишь вывезти фигуры из Франции.

— Моя дорогая девочка, — начал Талейран, гладя ее по волосам, — мы уже все обсудили. Я настаиваю, чтобы ты воспользовалась моим паспортом. Скоро я получу еще один. Тебе нельзя больше оставаться в Париже.

— Моей главной задачей было уберечь шахматы от рук этогр ужасного человека и других, подобных ему, — возразила Мирей. — Валентина сделала бы то же самое. Другие монахини могут появиться в Париже, ища спасения. Я должна остаться и помочь.

— Ты храбрая девочка, — сказал Морис. — Тем не менее я не могу разрешить тебе остаться одной в Париже, и ты не можешь вернуться обратно к дяде. Когда приедем в Лондон, мы вместе решим, что нам делать дальше с этими фигурами.

— Ты не понимаешь, — холодно произнесла Мирей, поднимаясь со стула. — Я не говорила, что собираюсь оставаться в Париже.

Достав из саквояжа, стоявшего рядом со стулом, шахматную фигуру, она подошла с ней к Куртье и отдала ее слуге. Это был конь. Блестящий золотой жеребец, которого она разглядывала утром. Куртье осторожно взял его. Девушка почувствовала огонь, пробежавший по руке, когда она отдавала фигуру. Куртье осторожно спрятал коня под фальшивое дно и засыпал стружками.

— Мадемуазель, — серьезно сказал он со смешинкой в глазах. — Все в порядке. Ручаюсь головой, что ваши книги благополучно прибудут в Лондон.

Мирей протянула руку, и он тепло пожал ее. Девушка повернулась к Талейрану.

— Я ничего не понимаю, — раздраженно начал он. — Сначала ты отказываешься ехать в Лондон из-за того, что должна остаться в Париже. Затем заявляешь, что не намерена оставаться здесь. Пожалуйста, объясни.

— Ты поедешь в Лондон с фигурами, — сообщила Мирей, и неожиданно в ее голосе появились властные интонации. — У меня иная миссия. Я напишу аббатисе, сообщу ей о своих планах. Деньги у меня имеются. Мы с Валентиной были сиротами. Ее имущество и титул должны перейти ко мне по наследству. Пока я не завершу свои дела, я попрошу, чтобы в Париж прислали другую монахиню.

— Но куда же ты отправляешься? Что будешь делать? — спрашивал Талейран. — Ты, молодая женщина, без семьи…

— Я уже все обдумала, — сказала Мирей. — Есть одно незаконченное дело. Я в опасности, пока не раскрою тайну фигур. Способ узнать ее только один — отправиться туда, где они появились.

— Господи! — фыркнул Талейран. — Ты рассказала мне, что шахматы были вручены Карлу Великому мавританским правителем Барселоны! Все произошло почти тысячу лет назад. Полагаю, след слегка остыл за это время. Барселона едва ли является пригородом Парижа. Я не могу позволить тебе разъезжать по всей Европе в одиночестве!

— У меня нет планов относительно Европы, — улыбнулась девушка. — Мавры ведь пришли не из Европы, а из Мавритании, из сердца пустыни Сахара. Следует начать с их изначальной родины, чтобы разгадать смысл…

Она взглянула на Талейрана своими непостижимыми зелеными глазами, и он удивленно посмотрел на нее в ответ.

— Я поеду в Алжир, — сказала Мирей. — Туда, где начинается Сахара.