Защита

Аббатство Монглан, Франция, весна 1790 года

Вереница монахинь двигалась по дороге, их хрустящие апостольники хлопали на ветру, словно крылья огромных чаек. Когда Христовы невесты величаво проплыли под большими каменными воротами города, гуси и цыплята прыснули у них из-под ног в разные стороны, шлепая по грязным лужам. Молчаливыми парами шагали монахини сквозь пелену утреннего тумана, окутавшего долину, влекомые глубоким звоном колокола, который разносился с холмов.

Нынешнюю весну называли le Printemps sanglant— «кровавая весна». Вишни в тот год зацвели рано, задолго до того, как на высоких горных пиках растаял снег. Хрупкие ветви деревьев гнулись до самой земли под тяжестью влажных красных бутонов. Говорили, что это добрый знак, что раннее цветение вишни знаменует возрождение после долгой жестокой зимы. Но затем начались холодные дожди и погребли долину под толстым слоем красных цветов, побитых коричневыми пятнами мороза. Будто раны со следами засохшей крови. Теперь говорили, что это знамение другого рода.

Словно огромный утес, возвышалось на гребне горы над Долиной аббатство Монглан. Без малого тысячу лет стояла здесь твердыня монастыря, и за все эти годы внешний мир не оставил на ней следов. Толстые стены ее состояли из шести или семи слоев камня. Когда старые стены, простояв века, становились ненадежными, с внешней стороны от них при помощи временных опор возводили новые. В результате Монглан превратился в пеструю мешанину архитектурных стилей, которая сама по себе способствовала появлению слухов об этом месте. Аббатство было старейшим церковным сооружением Франции и таило древнее проклятие, которое должно было вновь пробудиться в скором времени.

Звук, вылетавший из темного зева колокола, разносился над долиной, напоминая монахиням, что пришла пора оторваться от трудов, отложить в сторону тяпки и грабли, пройти между ровными рядами вишневых деревьев и подняться по дороге, ведущей к аббатству.

В конце длинной процессии, топча дорогу грязными ботинками, плелись рука об руку две молодые послушницы, Валентина и Мирей. Они выделялись из строгого строя монахинь. Высокая рыжеволосая Мирей с длинными ногами и широкими плечами была больше похожа на здоровую крестьянскую девушку, чем на монахиню. Поверх одежды послушницы на ней был надет плотный глухой фартук, а рыжие кудри выбивались из-под апостольника. Рядом с ней Валентина выглядела хрупкой, хотя ростом почти не уступала Мирей. Бледная кожа ее казалась полупрозрачной, эта белизна подчеркивалась каскадом белокурых волос, откинутых назад. Она засунула свой апостольник в карман одежды и непринужденно шагала по грязи рядом с Мирей.

Молодые женщины, самые юные послушницы в аббатстве, приходились друг дружке кузинами по материнской линии и

обе осиротели в раннем возрасте из-за чумы, которая опустошила Францию. Престарелый граф де Реми, дедушка Валентины, желая быть уверенным в их благополучии, вверил обеих попечению церкви, до того как смерть смогла помешать его планам.

Условия воспитания обеих девушек, искрящихся необузданным весельем юности, создали между Валентиной и Мирей нерушимые узы. Аббатиса часто слышала, как монахини постарше жаловались, что подобное поведение не подобает послушницам, но она понимала, что будет лучше, если она обуздает юные души, а не попытается сломить их.

К тому же аббатиса питала некоторое сочувствие к осиротевшим кузинам, что вообще-то было совершенно не в ее характере да и не пристало при ее положении. Старшие монахини были бы удивлены, узнав, что в раннем детстве у аббатисы тоже была близкая подруга, но девочек разлучили много лет назад, и ныне их разделяли тысячи километров.

Стоя на крутом склоне, Мирей заправила непокорные пряди волос под апостольник и дернула свою кузину за руку, пытаясь вразумить ее: опоздание к молитве — тяжкий грех.

— Если ты будешь продолжать отлынивать, мать-настоятельница снова наложит на нас епитимью, — сказала Мирей.

Валентина вырвалась на свободу и закружилась.

— Земля утопает в цвету, — закричала она, размахивая руками, и чуть не упала с обрыва.

Мирей оттащила ее подальше от предательского склона.

— Почему мы должны прозябать в этом затхлом аббатстве, когда вокруг все наполнено жизнью? — посетовала Валентина.

— Потому что мы монахини. — Мирей поджала губы, подошла к подруге и сильно сжала ей руку. — Наш долг — молиться за весь род человеческий.

В это время поднимающийся со дна долины теплый туман принес с собой такой сладкий аромат, что все вокруг сразу пропиталось запахом цветущей вишни. Мирей постаралась не обращать внимания на сладостный трепет, который пробудил запах весны в ее собственном сердце.

— Хвала Господу, мы еще не монахини, — отозвалась Валентина. — Мы всего лишь послушницы, до того времени, пока не дадим обетов. Еще не поздно избежать этой доли. Я слышала, как старшие монахини шепчутся о том, что по всей Франции бродят солдаты, грабят монастыри, хватают священников и препровождают их в Париж. Может быть, кто-нибудь из солдат доберется сюда и препроводит в Париж и меня. Он будет каждую ночь водить меня в оперу и пить шампанское из моей туфельки!

— Солдаты не всегда так очаровательны, как ты, похоже, считаешь, — сказала Мирей. — Кроме того, их дело — убивать людей, а не водить их в оперу.

— Но это же не все, что они делают, — сказала Валентина, понизив голос до таинственного шепота.

Девушки добрались до вершины холма, здесь дорога выравнивалась и становилась значительно шире. Вымощенная плоским булыжником, она была похожа на мостовые в больших городах. По обеим ее сторонам были посажены огромные кипарисы. Возвышаясь над морем вишневых садов, они выглядели такими же чопорными, запретными и чуждыми этому месту, как аббатство.

— Я слышала, — прошептала Валентина на ухо своей кузине, — что солдаты проделывают с монахинями ужасные вещи! Стоит солдату наткнуться на монахиню, к примеру, в лесу, как он достает из штанов нечто, засовывает в монахиню и двигает этим. После того как он закончит, у монахини появляется ребенок!

— Какое богохульство! — вскричала Мирей, таща за собой кузину, хотя губы ее против воли изогнулись в легкой улыбке. — По-моему, ты слишком дерзкая для монахини.

— Точно, об этом я и твержу все время, — согласилась Валентина. — Я бы скорее согласилась стать невестой солдата, чем Христовой.

Когда наконец кузины достигли аббатства, их встретили четыре двойных ряда кипарисов, посаженных перед каждыми воротами монастыря таким образом, чтобы аллеи образовывали распятие. Девушки торопливо вышли из плотной пелены тумана, и деревья грозно нависли над ними. Мирей и Валентина миновали ворота аббатства, пересекли большой двор и приблизились к высоким деревянным дверям главного анклава. Колокол продолжал звонить. Звон его, проникая сквозь густую завесу тумана, напоминал погребальный.

Девушки чуть замешкались перед дверьми, чтобы очистить с ботинок грязь, быстро перекрестились и ступили в высокий портал. Они даже не взглянули на надпись на каменной арке над порталом, высеченную грубыми франкскими буквами, но каждая знала, о чем там говорится, как если бы буквы были выжжены в их сердцах:

Проклят будь тот, кто сровняет стены с землей

Короля сдержит рука одного Господа

Под надписью большими квадратными буквами было выбито имя «Carolus Magnus». Это был тот, кто построил здание и наложил проклятие на всякого, кто посмеет уничтожить его. Вся Франция знала Карла Великого, прославленного правителя Франкской империи, что жил тысячу лет назад.

Внутри стены аббатства были темными, холодными и замшелыми. Из внутреннего святилища можно было услышать монахинь, шепчущих слова молитвы, и мягкое щелканье их четок, подсчитывающих «Ave», «Gloria» и «Pater noster». Валентина и Мирей поспешили в часовню, они были последними, кто преклонил колени и последовал за шепотом, раздававшимся из-за маленькой двери за алтарем, где размещался кабинет матери-настоятельницы. Старая монахиня торопливо загоняла последних отставших внутрь. Валентина и Мирей переглянулись и вошли.

Было странно, что их позвали в кабинет аббатисы в подобной манере. Прежде здесь побывало всего несколько монахинь, да и тех приводили исключительно по поводу нарушения дисциплины. Валентина, которая всегда была «дисциплинированна», приходила в кабинет довольно часто. Однако колокол аббатства служил для того, чтобы собирать всю паству. Ведь не может же быть такого, чтобы в кабинет настоятельницы пригласили сразу всех?

Войдя в большую комнату с низкими потолками, Валентина и Мирей увидели, что там действительно собрались все монахини, более пятидесяти женщин. Они сидели на тяжелых деревянных скамьях, поставленных рядами, лицом к письменному столу аббатисы и перешептывались между собой. Ясно было, что происходит нечто необычное, и лица, обращенные к двум молодым кузинам, казались испуганными. Девушки заняли свои места на скамье в последнем ряду. Валентина сжала руку Мирей.

— Что это значит? — прошептала она.

— Что-то плохое, я думаю, — тоже шепотом ответила Мирей. — Мать-настоятельница выглядит суровой, и здесь две женщины, которых я никогда прежде не видела.

В конце длинной комнаты, за массивным полированным столом из вишневого дерева, стояла аббатиса, морщинистая и высохшая, как старый пергамент, но все еще обладавшая властью над своей многочисленной паствой. Было в ее манере держаться нечто неподвластное времени, предполагавшее, что она давным-давно заключила мир со своей душой. Однако сегодня она выглядела такой серьезной, какой монахини не видели ее никогда прежде.

Обе незнакомки, ширококостные молодые женщины с большими руками, возвышались по обе стороны от аббатисы, словно ангелы мщения. У одной из них была бледная кожа, темные волосы и горящие глаза, тогда как другая походила на Мирей кремовым цветом лица и каштановыми волосами, чуть темнее выгоревших локонов девушки. Женщины держались как монахини, но почему-то были одеты в серые дорожные платья непонятного фасона.

Аббатиса подождала, пока закроется дверь и монахини рассядутся по местам. Когда в комнате наконец наступила тишина, она заговорила голосом, который всегда напоминал Валентине шуршание сухого листа.

— Дочери мои, — сказала настоятельница, сложив руки на груди, — почти тысячу лет назад правитель Монглана стоял на этой скале, призывая нас отдать долг человечеству и послужить Господу. Хотя мы оторваны от мира, до нас донеслись обрывочные сведения о волнениях в стране. Сюда, в этот заброшенный уголок, доносятся печальные известия, способные в корне изменить нашу безмятежную жизнь, которой мы наслаждались столь долго. Женщины, которых вы видите, принесли нам эти тяжкие вести. Я хочу представить вам сестер Александрин де Форбин, — она показала на темноволосую женщину, — и Марию Шарлотту де Корде, которые вместе управляют аббатством в Кане в северных провинциях. Они, переодевшись, прошли через всю Францию, преисполненные рвения предупредить нас об опасности. Я прошу вас прислушаться к тому, что они скажут. Это очень важно для всех нас.

Аббатиса заняла свое место. Женщина, которую представили как Александрин де Форбин, прочистила горло и принялась говорить тихим голосом, так что монахини вынуждены были напрягаться, чтобы услышать ее.

— Мои сестры во Христе, — начала она, — история, которую мы поведаем вам, не для малодушных. Среди нас есть такие, кто обратился к Богу в надежде спасти человечество. Те, кто надеялся скрыться от мирской суеты. Однако есть и те, кто оказался здесь против воли.

При этом она устремила взор темных блестящих глаз прямо на Валентину, которая покраснела до самых корней своих белокурых волос.

— Независимо от того, какую цель вы преследовали, придя в эти стены, сегодня все изменится. Во время путешествия мы с сестрой Шарлоттой пересекли всю Францию, побывали в Париже и в деревнях. Мы видели не просто голод, а настоящую смерть от истощения. На улицах разгораются людские волнения из-за хлеба. Там идет бойня. По улицам женщины носят на пиках отрезанные головы. Дочерей Евы насилуют, а то и хуже. Маленьких детей убивают, людей пытают на площадях, рвут на куски озлобленные толпы…

Монахини больше не могли сохранять спокойствие: слушая кровавый перечень, они встревоженно загомонили. Мирей показалось странным, что служительница Бога может столь прямо говорить о таких ужасах. Кроме того, у рассказчицы

ни разу не изменился тихий, спокойный тон голоса. Мирей взглянула на Валентину, чьи глаза стали большими и круглыми. Александрин де Форбин подождала, пока в комнате все немного успокоятся, и продолжила:

— Сейчас у нас апрель. В прошлом октябре разъяренная толпа похитила короля с королевой прямо из Версаля и заставила вернуться в Париж, в Тюильри, где они были взяты под стражу. Короля принудили подписать документ, называемый «Декларация прав человека и гражданина», в котором говорилось о равенстве прав между всеми людьми. В результате Национальное собрание теперь контролирует правительство, король бессилен вмешаться, наша страна стоит накануне революции. Мы оказались в состоянии анархии. Хуже того, Национальное собрание обнаружило, что в королевской казне нет золота, король разорил государство. В Париже поговаривают, что он не доживет до конца года.

Волна ужаса прокатилась по рядам сидящих монахинь, по всей комнате слышался тревожный шепот. Мирей нежно сжала руку Валентины, обе они пристально разглядывали рассказчицу. Женщины, находившиеся в этой комнате, никогда раньше не слышали, чтобы о таких вещах говорили вслух, и не могли представить себе подобное в реальности. Пытки, анархия, убийство короля… Возможно ли это?

Аббатиса положила ладонь на стол, призывая к порядку, и монахини замолчали. Сестра Александрин заняла свое место, а сестра Шарлотта осталась стоять за столом. Ее голос был полон силы.

— В Национальном собрании есть человек, несущий великое зло. Он жаден до власти, хотя и утверждает, что служит Богу. Этот человек — епископ Отенский. Римская церковь полагает его воплощением дьявола. Говорят, он родился с раздвоенным копытом — знаком дьявола. Говорят, что он пьет кровь маленьких детей, чтобы оставаться молодым, и справляет черную мессу. В октябре этот епископ внес на заседании Национального собрания предложение о конфискации государством церковной собственности. В ноябре второй его декрет о конфискации был выдвинут известным политиком Мирабо и принят. Тринадцатого февраля началась конфискация. Те священники, которые противились, были арестованы и брошены в тюрьму. Шестнадцатого февраля епископ был избран председателем Собрания. Теперь его ничто не остановит.

Монахинь охватило сильнейшее волнение, они загомонили громче, раздавались испуганные возгласы и протесты, но голос Шарлотты перекрывал весь этот шум:

— Задолго до декрета о конфискации епископ справлялся о местонахождении церковного имущества во Франции. Хотя в декрете были перечислены священники и монахини, от которых собирались избавиться, мы знали, что епископ положил глаз на аббатство Монглан. Именно о нем были все расспросы. Это и есть та новость, которую мы поспешили сообщить вам. Сокровище Монглана не должно попасть в руки этого человека.

Аббатиса встала и положила руку на сильное плечо Шарлотты Корде. Она оглядела ряды монахинь в черных одеяниях — их накрахмаленные апостольники колыхались, словно чайки на волнах, — и улыбнулась. Это была ее паства, которую она так долго вела по пути истинному и которой она, возможно, больше не увидит, когда откроет то, что должна рассказать.

— Теперь вы знаете столько же, сколько и я, — сказала аббатиса. — Хотя я уже в течение нескольких последних месяцев знала о нашем незавидном положении, мне не хотелось вас тревожить до тех пор, пока я не найду выхода. Откликнувшись на мой зов, наши сестры из Кана предприняли опасное путешествие и подтвердили мои худшие опасения.

Монахини погрузились в молчание, напоминавшее кладбищенскую тишину. Кроме голоса аббатисы, не было слышно ни единого звука.

— Я старая женщина и могу быть призвана Богом раньше, чем полагала. Обеты, которые я дала, придя в этот монастырь, были связаны не только с Христом. Около сорока лет назад, перед моим назначением аббатисой в Монглан, я поклялась хранить один секрет, если потребуется — ценой собственной жизни. Настало время выполнить клятву. Поступая так, я должна поделиться своей тайной с каждой монахиней и, в свою очередь, взять с вас клятву молчать. Моя история длинная, и вы должны набраться терпения на случай, если рассказ покажется вам затянутым. Когда я закончу, вы поймете, почему должны сделать то, что должны.

Аббатиса прервала свою речь и сделала глоток воды из серебряного потира, стоящего перед ней на столе.

— Сегодня у нас четвертое апреля тысяча семьсот девяностого года от Рождества Христова. Моя история началась задолго до этого дня, и тоже четвертого апреля. Она была рассказана мне моей предшественницей — так поступала каждая аббатиса накануне вступления в должность ее преемницы на протяжении всех лет, пока стоит это аббатство. Теперь я расскажу ее вам.

История аббатисы

4 апреля 782 года в Восточном дворце Ахена готовили дивное празднество в честь сорокалетия короля Карла Великого. Король созвал на него знать со всех концов своей империи. Крытый центральный двор с мозаичным куполом, рядами винтовых лестниц и балконами был полон привезенных пальм и Цветочных гирлянд. В огромных залах среди золотых и серебряных светильников играли на лютнях и арфах музыканты. Придворные в пурпурных и темно-красных нарядах, шитых золотом, расхаживали между жонглерами, шутами и кукольниками. Здесь были дикие медведи, львы, жирафы и клетки с голубями. В предвкушении празднования дня рождения короля веселье уже несколько недель царило во дворце.

Кульминацией празднества стал сам день рождения. Утром король прибыл во дворец в окружении своих восемнадцати детей, королевы и приближенных дворян. Карл был очень высокого роста, двигался он с изящной грацией, присущей великолепному наезднику и пловцу. Его кожа была покрыта загаром, волосы и усы выгорели на солнце до белого цвета. Воин до мозга костей, он стал правителем величайшей в мире империи. Одетый в простую шерстяную тунику и плащ, подбитый куницей, со своим неразлучным мечом, король вошел внутрь, приветствуя каждого и призывая всех сесть за столы, расставленные по залу, и подкрепиться яствами.

На этот день Карл приготовил специальное развлечение. Мастер военной стратегии, он имел особое пристрастие к одной игре. То были шахматы — тогда их называли игрой в войну или игрой королей. Теперь, в свой сороковой день рождения, Карл предполагал сыграть против лучшего игрока в королевстве, солдата по имени Гарен Франк.

Гарен вошел во двор под звуки труб. Перед ним мелькали акробаты, молодые женщины усыпали ему дорогу пальмовыми ветвями и лепестками роз. Солдат западной армии, Гарен был стройным молодым мужчиной, на его бледном лице с серыми глазами постоянно сохранялось серьезное выражение. Когда король поднялся, Гарен преклонил колени, чтобы приветствовать его.

Восемь чернокожих слуг, одетых в ливреи мавров, на плечах внесли в большой зал шахматы. Слуги и шахматы были даром королю от мусульманского правителя Барселоны Ибн аль-Араби в благодарность за военную помощь против басков четырьмя годами ранее. Во время возвращения с той славной битвы любимец короля Хруотланд, герой «Песни о Роланде», был убит в Ронсевальском ущелье. После его злополучной гибели король больше не играл в эту игру.

Придворные издали вздох восхищения, когда шахматы установили на одном из столов во дворе. Хотя они были сделаны арабским мастером, фигуры имели черты, указывающие на их индийское и персидское происхождение. Считалось, что эта игра возникла в Индии за четыре столетия до Рождества Христова и попала в Аравию через Персию во время завоевания арабами этой страны в 640 году нашей эры.

Сторона шахматной доски, выкованной из золота и серебра, была более метра длиной. Фигуры филигранной работы, сделанные из драгоценных металлов, были украшены рубинами, сапфирами, бриллиантами и изумрудами, не ограненными, но отшлифованными; некоторые камни были величиной с перепелиное яйцо. В сиянии светильников казалось, будто фигуры светятся внутренним завораживающим светом.

Фигура под названием шах, или король, была пятнадцати сантиметров в высоту и изображала человека в короне, сидевшего на спине слона. Королева, или ферзь, сидела в кресле в паланкине, украшенном драгоценностями. Епископы были слонами с седлами, инкрустированными редкими драгоценными камнями, рыцари — дикими арабскими скакунами. Ладьи, или замки, назывались «рухх», что по-арабски означает «колесница» ; это были большие верблюды с похожими на башни сиденьями на спинах. Пешки были покорными солдатами-пехотинцами семи сантиметров высотой, в глазах и навершиях их мечей сверкали миниатюрные самоцветы.

Карл и Гарен приблизились к шахматной доске с разных сторон. Вдруг король поднял руку и произнес слова, от которых остолбенели те, кто его хорошо знал.

— Предлагаю ставку, — сказал он странным голосом. Карл не был любителем биться об заклад. Придворные недоуменно переглянулись.

— В случае, если воин Гарен выиграет, я отдам ему в награду часть королевства от Ахена до Баскских Пиренеев и выдам за него замуж старшую дочь. Если он проиграет, то на рассвете ему отрубят голову.

Придворные пришли в смятение. Всем было известно, что король так любил дочерей, что даже просил их не выходить замуж, пока он жив.

Лучший друг короля, герцог Бургундский, схватил Карла за руку и отвел его в сторону.

— Что за пари? — прошептал он. — Вы предложили пари, которое достойно лишь тупого варвара.

Карл сел за стол. Казалось, он пребывал в трансе. Герцог был озадачен. Гарен тоже растерялся. Он посмотрел герцогу в глаза, а затем молча занял свое место за столом, принимая пари. Фигуры были разыграны, и Гарену повезло: он выбрал белые, что давало ему преимущество первого хода. Игра началась.

Возможно, виной тому было волнение, но по ходу игры было заметно, что оба игрока переставляют фигуры с усилием, как если бы чужая невидимая рука парила над доской. Временами казалось, что фигуры делают ходы по своему собственному усмотрению. Сами же игроки были бледны и молчаливы, а придворные нависали над ними подобно привидениям.

Примерно после часа игры герцог Бургундский заметил, что король ведет себя странно. Он хмурил брови и казался невнимательным и рассеянным. Гареном тоже овладело необычное беспокойство, его движения стали быстрыми и нервными, на лбу выступили капли пота. Взгляды обоих игроков были устремлены на доску, словно прикованные к ней.

Вдруг Карл с криком вскочил на ноги, опрокинул доску и разбросал по полу шахматные фигуры. Придворные отшатнулись, разрывая сомкнутый круг. Король упал и забился в ужасном припадке ярости, он рвал на себе волосы и бил себя в грудь кулаками, словно дикий зверь. Гарен и герцог Бургундский ринулись к нему, но он оттолкнул их. Потребовалось шесть человек, чтобы привести монарха в чувство. Когда Карл наконец успокоился, он огляделся вокруг в замешательстве, словно человек, очнувшийся от долгого сна.

— Мой господин, — мягко сказал Гарен, поднимая одну из шахматных фигур с пола и вручая ее королю, — возможно, нам стоит прекратить игру. Все фигуры в беспорядке, и я не могу припомнить ни одного хода, который был сделан. Сир, я боюсь этих мавританских шахмат, боюсь, что это их злая воля заставила вас поставить на кон мою жизнь.

Карл отдыхал, сидя в кресле. Когда воин умолк, король устало закрыл лицо рукой и ничего не ответил.

— Гарен, — вежливо сказал герцог Бургундский, — разве вы не знаете, что король не верит в предрассудки такого рода, считая их языческими и варварскими? Он запретил занятия черной магией и гадание при дворе…

Карл прервал герцога — голос короля был слаб, словно от сильнейшего изнеможения:

— Как могу я нести христианство в Европу, когда солдаты моей собственной армии верят в колдовство?

— Магия практиковалась в Аравии и по всему Востоку с незапамятных времен, — ответил Гарен. — Я не верю в нее, равно как и ничего в ней не понимаю, однако…— воин склонился над королем и посмотрел ему в глаза, — вы ведь тоже почувствовали.

— Я был охвачен пламенем ярости, — согласился Карл, — и не властен над собой. Я чувствовал то, что обычно чувствую перед битвой, когда войска готовятся к схватке. Я не могу объяснить этого.

— Все на земле и под небесами имеет свое объяснение, — произнес голос из-за плеча Гарена.

Воин обернулся — позади него стоял чернокожий мавр, один из тех восьми, что внесли в комнату шахматы. Король сделал знак, чтобы мавр продолжал.

— Из земли Ватар, нашей далекой родины, пришли древние люди, которые называли себя бодави, «жители пустыни». Среди них делать кровавую ставку считалось проявлением величайшей чести. Говорят, что только так можно извлечь хабб, черную каплю в человеческом сердце, которую архангел Гавриил достал из груди Мухаммеда. Ваше величество поставили на кон человеческую жизнь, это есть высшая форма справедливости. Мухаммед говорит: «Царство переживет неверного Кафра, но не сохранится при Зулме, который есть несправедливость».

— Ставить на кон жизнь — играть со злом, — сказал Карл. Гарен и герцог Бургундский посмотрели на короля с изумлением. Не сам ли он предложил такую ставку час назад?

— Нет! — упрямо повторил мавр. — Через кровавую ставку можно достигнуть Гхатаха, земного оазиса, который является раем. Если кто-либо делает такую ставку за доской чатранга, сама игра исполняет сар!

— Чатранг — название, которое мавры дали игре в шахматы, мой лорд, — сказал Гарен.

— Что такое «сар»? — спросил Карл, медленно поднимаясь н& ноги. Он возвышался над всеми окружающими.

— Возмездие, — бесстрастно ответил мавр, поклонился и отошел.

— Мы сыграем снова, — объявил король. — На этот раз ставок не будет. Мы сыграем просто из любви к игре. Хватит этих глупых предрассудков, придуманных варварами и детьми.

Придворные принялись снова расставлять фигуры. По залу прокатился вздох облегчения. Карл повернулся к герцогу Бургундскому и взял его за руку.

— Неужели я действительно сделал такую ставку? — тихо спросил он.

Герцог посмотрел на него с удивлением и ответил:

— Да, мой господин. Вы не помните этого?

— Нет, — печально ответил король.

Карл и Гарен снова сели играть. После настоящего сражения Гарен одержал победу. Король подарил ему в собственность Монглан в Баскских Пиренеях и удостоил титулом Гарен де Монглан1. Карл был так доволен тем, как мастерски Гарен командует шахматными фигурами, что поручил ему построить крепость, чтобы защитить завоеванные земли. Спустя много лет Карл послал Гарену особый подарок — великолепные шахматы, которыми они сыграли ту знаменитую партию. С тех пор они называются «шахматы Монглана».

— Это и есть история аббатства Монглан, — сказала аббатиса, завершая свое повествование. Она оглядела притихших монахинь. — Через много лет, когда Гарен де Монглан лежал больной на смертном одре, он завещал Святой Церкви земли и крепость Монглана, которая стала нашим аббатством, а также набор шахматных фигур, известный как шахматы Монглана.

Аббатиса немного помолчала, словно не была уверена, стоит ли продолжать. Наконец она заговорила снова:

— Гарен до конца жизни верил, что существует ужасное проклятие, связанное с шахматами Монглана. Задолго до того, как они попали в его руки, Гарен слышал о зле, исходящем от них. Говорили, что Шарло, родной племянник Карла Великого, был убит во время игры за этой самой доской. Ходили странные истории о крови и насилии и даже войнах, в которых были замешаны эти шахматы. Восемь чернокожих мавров, доставивших их из Барселоны в дар Карлу Великому, попросились сопровождать шахматы и в Монглан. Король разрешил. Вскоре Гарен узнал, что в крепости происходят тайные ночные церемонии. Он чувствовал, что в этом замешаны мавры. Гарен начал бояться подарка, как если бы тот был орудием дьявола. Он спрятал шахматы в крепости и попросил Карла поместить заклятие на ту стену, чтобы никто не мог извлечь их оттуда. Король отнесся к этому как к шутке, но на свой лад выполнил просьбу Гарена. Сегодня мы можем видеть эту надпись над нашими дверьми.

Аббатиса остановилась и нащупала рукой кресло, стоявшее за ее спиной. Вид у нее был бледный. Александрин помогла аббатисе усесться.

— Что же сталось с шахматами Монглана, преподобная мать? — спросила одна из монахинь постарше, которая сидела в первом ряду.

Аббатиса улыбнулась.

— Я уже говорила вам, что наши жизни окажутся в большой опасности, если мы останемся в аббатстве. Я говорила, что французские солдаты рыщут повсюду в надежде отобрать сокровища церкви и, по сути, уже находятся на пути сюда. Далее я говорила, что сокровище огромной ценности и, возможно, столь же огромного зла однажды было спрятано в стенах аббатства. И теперь для вас вряд ли будет сюрпризом, если я скажу, что секрет, который я поклялась хранить в сердце, когда впервые пришла сюда, — это тайна шахмат Монглана. Они до сих пор захоронены в стенах и полу этой комнаты, и только я одна знаю точное местонахождение каждой фигуры. Наша миссия, дочери мои, — унести отсюда это орудие зла и рассеять его как можно дальше, чтобы его нельзя было собрать в руках человека, ищущего власти, ибо сила, таящаяся в нем, выходит за пределы законов природы и понимания человека. Но даже если бы у нас было время, чтобы уничтожить эти фигуры или изуродовать их до неузнаваемости, я бы не выбрала этот путь. То, что обладает такой огромной властью, можно использовать и как орудие добра. Вот почему я поклялась не только хранить спрятанные шахматы Монглана, но и защищать их. Возможно, однажды, когда позволят обстоятельства, мы соберем все фигуры и узнаем их мрачную тайну.