Главный редактор поручил Генрику поехать в Краков, где проходил театральный фестиваль. Поэт Марек, отвечавший за отдел культуры, заболел, и его заменил Генрик.
      Он пробыл в Кракове четыре дня. Четыре беззаботных и веселых дня. Тросточки он с собой не брал, и ничто не напоминало ему о трагических происшествиях в Лодзи.
      Вернувшись домой, Генрик засел за статью о фестивале. В редакции был ремонт, и Генрик работал в своей квартире. Днем к нему неожиданно пришла Юлия.
      – Тебя нет ни в редакции, ни в клубе, ни в кафе. Неужели я тебе стала безразлична после того, как три года подряд ты признавался мне в любви? Я пришла выяснить, в чем же дело.
      – Ты мне нравилась и нравишься до сих пор. Все дело в этих размолвках: ты никогда не давала мне возможности объясниться с тобой. Одна размолвка повлекла за собой остальные: мне кажется, былого уже не вернешь. Помнишь тот вечер, когда мы встретились с тобой в кафе и ты собиралась прийти ко мне? Ты не поверила, что я действительно был у Рикерта и разговаривал с ним.
      – Снова за свое, – вздохнула Юлия.
      – Дай же сказать. Так вот, Юлия, я разговаривал с человеком, выдававшим себя за Рикерта и хозяйничавшим в его квартире. Загадочно, не правда ли? Эта загадка и навела меня па след двойного убийства.
      – А та женщина?
      – Она убита. Ты же читала сообщение в газете. Я тот самый журналист, которого пани Бутылло пригласила к себе, чтобы помочь выяснить обстоятельства, при которых погиб ее муж. Когда я на минуту вышел из дома, ее убили ударом ножа и труп спрятали в шкафу.
      – Какой ужас! – воскликнула Юлия, закрыв лицо руками.
      – Что же касается той девчонки… – начал Генрик.
      – Не хочу даже слышать о ней! Она не в счет. Не поверю, что тебя может заинтересовать такая особа. Я уверена, что это было мимолетное увлечение. С мужчинами такое иногда случается… Было и быльем поросло, – жестко и несколько вызывающе произнесла Юлия.
      Генрик смешался.
      – Наверное, так оно и есть, Юлия. Хотя ничего плохого о Розанне я сказать не могу. Она помогла мне во всех моих поисках.
      – Можешь выразить ей признательность. Отныне я буду тебе помогать.
      – Ты, Юлия? – удивился Генрик.
      – Да, я. Чтобы не быть голословной, я приведу тебе первое доказательство моей дружбы. Помнишь, ты рассказывал мне историю о Зазе и Бромберге. Тебя интересовало, жив ли еще Бромберг. Я позвонила знакомому в паспортный стол, и оказалось, что Бромберг до сих пор живет в Лодзи на Францисканской улице.
      – Юлия, ты просто чудо! – воскликнул Генрик, целуя ей руки.
      В этот момент раздался звонок, и в дверях появилась Розанна. Она небрежно кивнула Юлии и демонстративно чмокнула Генрика в щеку, несмотря на слабый его протест.
      – Ну, как тебе спалось? – весело спросила она. И с невинным видом добавила – Жаль, что вчера я не могла остаться у тебя. Но у меня была спешная работа.
      Юлия невероятным усилием сдержала себя и сделала вид, будто не поняла, о чем говорит Розанна.
      Генрик готов был сквозь землю провалиться. Он беспомощно шарил в карманах: ему мучительно хотелось курить, а портсигар как назло был пуст. Генрик пришел в отчаяние. Ему казалось, имей он в руках сигарету, он не чувствовал бы себя таким беспомощным. Ничего не найдя, Генрик отошел к окну и попытался овладеть собой.
      – Может быть, вы познакомитесь? – предложил Генрик.
      Он ждал, что Юлия оскорбится и уйдет. К его недоумению, Юлия произнесла:
      – Я часто вижу вас в кафе на улице Монюшко в обществе молодых девушек и пожилых мужчин.
      – Можно ли тебя назвать пожилым мужчиной, Генрик? – спросила Розанна.
      Генрик в полном отчаянии глядел в окно, точно вид Старого кладбища мог принести ему утешение. Судьба смилостивилась над ним.
      – Идите сюда! Взгляните-ка на кладбище. Вон там, на аллее, пожилой мужчина с тростью. Уж не Бромберг ли это?
      Однако ему не удалось отделаться от Юлии и Розанны и отправиться на кладбище одному, они решили сопровождать его. У кладбищенских ворот Генрик сказал:
      – Будем ждать его здесь! Когда он выйдет, двинемся за ним.
      – Это убийца? – шепотом спросила Юлия.
      – Очень может быть.
      – Почему ты не позвонишь в милицию?
      – Успеется. Сначала я должен быть уверен, что он действительно убийца.
      – А если он и нас?.. Розанна пожала плечами:
      – Генрик нас защитит. Вы не представляете, какой он смелый. Она явно издевалась над ним. Но Генрик не успел ответить, потому что в это время на главной аллее появился пожилой мужчина с тростью.
      Они встали так, чтобы стена скрывала их. Генрик спрятал свою тросточку за спину. Он попросил Юлию и Розанну сделать вид, будто они беззаботно щебечут, что далось им с трудом. Мужчина прошел мимо, даже не взглянув на них. Генрик был уверен, что это Бромберг. То же выразительное лицо с орлиным носом, что он видел на фотографии в иллюстрированном приложении. Они пошли следом за Бромбергом в сторону трамвайной остановки. Бромберг сел в первый вагон. Трамвай был с двумя прицепами. Генрик решил воспользоваться этим и избавиться на время от своих спутниц. Он велел Розанне сесть в тот же вагон, что и Бромберг, сам сел во второй, а Юлия – в третий. Бромберг сошел на Францисканской улице и нырнул в подъезд трехэтажного дома. Генрик бросился за ним, за Генриком – Юлия и Розанна. Он оставил девушек у двери, а сам взбежал наверх по деревянной лестнице.
      Бромберг манипулировал ключами у покосившихся дверей, казалось, что они ведут прямо на чердак. Генрик решил сразу взять быка за рога.
      – Если я не ошибаюсь, пап Бромберг? Старик кивнул.
      – У меня к вам несколько слов.
      – Я к вашим услугам, – Бромберг открыл двери.
      Они очутились в убогой мансарде с грязным окном под потолком. У стены со следами сырости стояла незаправленная кровать. Напротив – газовая плита.
      – Слушаю вас, – проговорил Бромберг, сняв пальто и бросив на стол черный котелок.
      – Узнаете? – Генрик вынул из-за спины трость. Ему показалось, будто Бромберг побледнел. Однако голос его прозвучал совершенно спокойно.
      – Нет, не узнаю. А в чем дело? Генрик сел на колченогий табурет.
      – Я пришел, чтобы расспросить вас об одной истории из далекого прошлого.
      Бромберг язвительно улыбнулся.
      – Извините, но я действительно не понимаю, о чем идет речь.
      – Вы Эрнст Бромберг. Тот самый Бромберг, который в тысяча девятьсот двадцать девятом году выступал свидетелем по делу об убийстве знаменитой Зазы.
      – И что же из этого следует?
      – Вы были последним, кто видел Зазу живой.
      – Ну-ну!
      – Она была вашей любовницей.
      – Все это так, но…
      – За убийство Зазы ее муж был осужден на пожизненное заключение. Но настоящим убийцей были вы, пан Бромберг!
      – Вы с ума сошли! И вообще кто вы такой? Что вам от меня нужно?
      – Дело вот в чем, пан Бромберг. Чисто случайно мне удалось решить загадку, перед которой в двадцать девятом году остановились самые способные следователи. Вы были зятем адвоката Кохера…
      – Ничего подобного.
      – Не отпирайтесь, это бессмысленно. Со дня убийства прошло много лет. Вы уже старик, и ничто вам не грозит, даже если вы признаетесь в убийстве. Дело прекращено за давностью.
      – Все, что вы пытаетесь мне втолковать, весьма забавно…
      – Я журналист. Однажды я купил старинную трость. Вот эту. Да вы ее помните. Я решил узнать ее историю, и она привела меня к вам. Мне хочется написать цикл сенсационных статей, и вы были бы героем одной из них – истории об убийстве наездницы Зазы.
      Старик задумался. Очевидно, слова Генрика все-таки возымели свое действие.
      – Вам нечего бояться. Ваше признание не повлечет за собой никаких последствий. Я не занимаюсь шантажом.
      – Шантаж мне не страшен. Когда-то я был очень богат, а теперь, как сами видите, живу в нужде. В страшной нужде.
      – Послушайте меня, пан Бромберг. Вы убили Зазу. Я это знаю точно. Вы пришли к ней с тросточкой, внутри которой спрятан стилет. – Генрик вырвал штык из ножен. – Трость вы получили в наследство от своего тестя, адвоката Кохера. Вы были женаты на его дочери, Изе Кохер, умершей через два года после свадьбы. В один прекрасный день вы решили убить Зазу. Почему, я не знаю, это уж вы сами мне объясните. Вы всегда ходили с тростью, с темной тростью, набалдашник которой был сделан в виде фигуры женщины.
      – Да. Я всегда ходил с такой тростью. Это была очень элегантная тросточка.
      – В ту роковую ночь вы явились к Зазе с другой тростью, скрывающей штык. Вы убили Зазу, спокойно вышли из фургона, а палисандровую трость спрятали в укромном месте.
      – Ну и что с того?
      – Я хочу написать статью. Сенсационную статью «Разгадка через десятилетия». Если вы расскажете мне все подробности преступления, я поделюсь с вами гонораром.
      – Сколько вы дадите? – Пятьсот злотых.
      – Мало.
      – Восемьсот.
      – Мало.
      – Тысячу злотых, и вы разрешите нашей газете вас сфотографировать.
      Старик задумался.
      – Ладно, – сказал он, – но пятьсот злотых вы даете сразу.
      – Идет… – согласился Генрик и достал бумажник. – Но с условием, что фотографий будет несколько.
      – Хоть миллион, – старик спрятал деньги в карман. – Вы не возражаете, если я сначала приготовлю себе поесть, а уж потом расскажу?.. В мои годы приходится заботиться о своем здоровье. Последнее время я себя неважно чувствую и плохо сплю. А снотворное действует на сердце…
      Он зажег газ и поставил сковородку на огонь. Нарезая ветчину, Бромберг произнес:
      – Я уверен, попадись эта трость полиции двадцать лет назад, не миновать мне виселицы. – Внезапно он поднял голову: – А откуда у вас эта трость? Каким образом она привела вас ко мне?
      – Один субъект в 1903 году подарил ее адвокату Кохеру, ставшему впоследствии вашим тестем. А поскольку вы прихрамываете…
      – Это у меня еще с малолетства, я перенес детский паралич. – …я догадался, что Кохер подарил ее вам.
      – Собственно, не совсем так. Моя жена была единственной наследницей адвоката, все его вещи перешли ко мне. На трость я обратил внимание сразу, как только увидел ее. Довольно быстро догадался о существовании штыка. Тросточка долго лежала на чердаке, я ею не пользовался: она чересчур элегантна, такую вещь можно носить для фасона, не больше. Я вспомнил о ее существовании только после знакомства с Зазой.
      – Зачем вы убили Порембскую?
      – Вы спрашиваете, зачем я ее убил? Одну минуточку, ветчина уже поджарилась, сейчас сделаю яичницу. Надеюсь, яйцо не тухлое. В магазине всегда всучат черт знает что. Вот о таких безобразиях газеты почему-то не пишут.
      – Зачем вы убили ее?
      Генрик чувствовал, как в нем закипает злость.
      – Что вы так жалеете эту Зазу? Бессердечная, дрянная баба. Я познакомился с ней в 1927 году, во время ее первых гастролей в Лодзи. Она мне понравилась, я написал ей записку, мы встретились. Я был тогда богат, очень богат. Она пришла ко мне домой. Только один-единственный раз: больше не захотела видеть меня. А я совсем потерял голову. Как я унижался перед ней, умолял, уговаривал! Обещал жениться на ней. Она смеялась надо мной. Я думал, что с ума сойду от горя.
      Яичница была готова. Бромберг снял сковородку с огня и стал терпеливо ждать, пока еда немного остынет.
      – Я страдал невыносимо. Однако стоило ей уехать из Лодзи, как боль постепенно улеглась. Через два года Заза вновь появилась здесь, сама позвонила и навестила меня в моей квартире. Я был счастлив. Но, увы, уже на следующий день ад начался снова. Это была злая, очень злая женщина.
      Он достал ложку, вытер ее грязным полотенцем и принялся за еду.
      – Я был готов на все, даже на убийство. Сначала хотел убить себя, потом и себя и ее. Наконец мне пришла в голову мысль: ведь это она одна во всем виновата. Она пусть и гибнет! Вспомнил о трости. Вначале я хотел убить Зазу, а сам пойти в полицию и признаться во всем. Но все обернулось иначе. В ящике Арно, ее мужа, нашли четырехгранный стилет. Стилет принадлежал ему, хотя он и отрицал это. Арно не хотел идти на виселицу из-за нелепой случайности. Другая случайность спасла его от петли. Дело в том, что никто в цирке никогда не видел у него этого стилета: Арно на сцене им не пользовался. Полиция сделала отсюда вывод, что нож был кем-то подброшен.
      Старательно вытерев хлебом сковородку, Бромберг продолжал:
      – Вечером я дождался момента, когда Арно отправился на прогулку, и вошел в фургон. Заза набросилась на меня с оскорблениями, издевалась, унижала, поливала грязью. Я выхватил штык и убил ее.
      – А невинного человека приговорили к пожизненному заключению, – заметил Генрик.
      – О, вы не знаете, как обстояло дело! Подозрения в одинаковой степени падали на нас обоих. Но у него не было алиби, вот он и очутился на скамье подсудимых. Не мог же я предвидеть, что у него не будет алиби, да и стилет в ящике тоже был для меня неожиданностью. В конце концов адвоката для него нанял я, а не кто-нибудь. Вдобавок полиция вскоре разыскала ту девицу, с которой Арно провел роковой вечер. Дело пересмотрели, и он вышел на свободу. Трость я спрятал. Во время оккупации она пропала, уж и не помню, где и когда.
      – И обо всем этом вы можете говорить так спокойно, жуя яичницу с ветчиной?
      Старик усмехнулся:
      – А что вы прикажете делать? Стонать? Заливаться слезами? Должен сознаться, упреки совести меня не мучили никогда. И на могилу к ней я хожу совсем не поэтому. Мне просто некуда больше пойти. Магазин у меня отняли. Все знакомые немцы или уехали, или поумирали. Получаю пенсию. Живу бедно, но все-таки живу. Лучше так, чем никак, – хохотнул он.
      – А что с Арно?
      – Не знаю. Поступил в венгерскую цирковую труппу и уехал из Польши. С тех пор о нем ни слуху ни духу.
      Генрик встал с колченого табурета.
      – Вот теперь мне все ясно.
      – Вы не могли бы оставить трость мне? – спросил Бромберг. Генрик заколебался.
      – Вы знаете, она мне сейчас очень нужна. Ведь я хочу разузнать, в чьих руках она побывала после войны.
      – Заходите ко мне в гости, – сказал старик. – Я так одинок. Беседа с вами была для меня удовольствием. Может, я вспомню еще кое-какие подробности. Ведь вы еще зайдете, правда?
      – О да. Зайду, – пообещал Генрик и с облегчением вздохнул, выйдя на лестницу.
      Во дворе сто ждала Розанна.
      – Юлия ушла. В конце концов мне удалось ее оскорбить, – торжественно объявила она.
 
       12 июня, утро
      Через два дня к Генрику явился поручик Пакула. Он уселся на тахте, положил на колени широкополую шляпу.
      – Кобылинский настрочил весь этот бред по вашему наущению? – В голосе его слышалась враждебность.
      – Я уже неделю не читал «Эха». Поэтому не могу ничего вам сказать.
      – Боже, что он насочинял об убийстве Бутылло! Тут тебе и мафия, и вендетта, и Икс, и Игрек. Бред! Да, черт возьми, – обозлился он, – милиция существует для того, чтобы искать преступников, а журналисты – чтобы это описывать. Зачем браться не за свое дело?
      Генрик почувствовал себя обязанным вступиться за Кобылинского, хоть и не читал его статьи.
      – Парнишка хотел выяснить мотивы преступления. Вам ведь тоже неизвестна причина гибели Бутылло.
      – Все в свое время. Мы не сидим сложа руки. Ясно одно: Кобылинский слово в слово повторил вашу версию. Снова история о трости, о лже-Рикерте и так далее. Уж не думаете ли вы, что милиции это все неизвестно? Мы и с Гневковским беседовали, и записи Рикерта штудировали. Вы знаете, как называется поступок Кобылинского? Разглашение подробностей ведущегося следствия. За это под суд отдают.
      – Кобылинский опубликовал результаты своих поисков, а не вашего следствия. В конце концов, почему вы мне предъявляете претензии? Я не сотрудничаю в «Эхе» и моя фамилия не Кобылинский.
      – Я уже два раза заходил к нему и не застал, – буркнул Пакула. – Как в воду канул. Однако вы ошибаетесь. Мы знаем больше, чем Кобылинский. Для вас важнейшим звеном в обоих убийствах является трость. Так или не так?
      – Так, – не особенно уверенно подтвердил Генрик. – Ведь звонил мне кто-то, выдавая себя за реквизитора. Предлагал мне за трость три тысячи злотых. Другими словами, кому-то трость очень нужна.
      – Не спорю. Может, кто-то и звонил, может, ваша трость и в самом деле играет какую-то роль. Но если бы она очень понадобилась убийце, то погибли бы не только супруги Бутылло, но и вы.
      – Согласен. Временами я сам сомневаюсь, играет ли она какую-либо роль. Но ведь до сего времени никто не предложил мало-мальски правдоподобной версии.
      – Послушайте, – серьезно сказал Пакула, – история с вендеттой хороша для «Эха». Но мы-то с вами знаем, что такая версия – собачья чушь. Уверяю вас, все возможное нами делается. Проверили все имеющиеся данные о прошлом четы Бутылло, об их родных и знакомых. Это не было обычным убийством с целью ограбления. У любовника пани Бутылло безупречное алиби, так что он ни при чем. Кому-то понадобилось устранить Бутылло и его жену. Но прежде чем сказать «кто», милиция должна узнать «зачем».
      – А вы знаете, «зачем»?
      – Кажется, знаем.
      – Мне вы, конечно, этого не скажете?
      – Такие вещи раньше времени не разглашают. Когда следствие закончится, я, конечно, отвечу на все ваши вопросы.
      Генрик замолчал: он хотел дать понять, что не имеет желания продолжать разговор. Если Пакула хорошо воспитан, он должен встать, попрощаться и уйти. Но он продолжал сидеть на тахте. Наконец Генрик не выдержал и вежливо спросил:
      – Вы, кажется, хотели что-то сказать?
      – Ах да, верно, – спохватился тот. – Я хотел узнать, не знаете ли вы, что с Кобылинским?
      – Понятия не имею. Я четыре дня был в Кракове. Накануне моего отъезда он звонил мне по телефону.
      – В редакции не знают, где он пропадает. Исчез, испарился и дома не ночует. Уезжать он не собирался.
      Генрик пожал плечами: откуда ему знать, где пропадает Кобылинский?
      – Пан поручик, может быть, вы все-таки скажете мне, кого вы подозреваете в убийстве. Я спрашиваю но из-за обычного любопытства журналиста. Считаю, что мой совет мог бы вам пригодиться.
      Следователь тяжело вздохнул.
      – Бутылло был человеком довольно состоятельным. Кроме дома с садом и прекрасной квартиры у него было припрятано немало драгоценностей и валюты. Ведь это все кому-то сейчас достанется. Кто-то получит все его вещи…
      – Жена, которая лежит в госпитале.
      – И его сын, двадцатилетний оболтус. Пьяница, бабник, дважды сидевший в тюрьме за ограбление магазинов.
      – Вы его арестовали?
      – Нет. Дело в том, что этот многообещающий юноша уже довольно давно находится в тюрьме. Его посадили еще до убийства Бутылло. Он тоже отпадает. Как он мог их убить, находясь в строгой изоляции? Вы понимаете меня? Так что мы пока занимаемся "его знакомыми. Как знать, не поручил ли наш юный герой это дельце своим дружкам, а сам на три месяца отправился в тюрьму?
      Генрик покачал головой.
      – Боже мой! Каким банальным может оказаться решение этой загадки! Я только сейчас начал понимать, что за чепуху я городил. Все равно что правой рукой доставать левое ухо. Пан поручик, мне стыдно за самого себя. Должен признаться, детектив из меня никудышный.
      Генрик ожидал увидеть на лице Пакулы торжествующую улыбку. Но тот словно не слышал самобичевания Генрика. Помолчав немного, он заметил:
      – А если вы правы?
      – Я???
      – А если ключом ко всей истории является ваша трость?
      Пакула усмехнулся:
      – Не принимайте мои слова всерьез. Я тоже иногда достаю правой рукой левое ухо.
      Зазвонил телефон.
      – Просят вас, пан поручик, – сказал Генрик, отдавая трубку.
      – Слушаю, – сказал Пакула и надолго умолк, точно слушая чье-то донесение. Наконец произнес: – Пришлите милицейскую машину. – Он нервно прошелся по комнате.
      – Что-нибудь случилось?
      – Да. Нашли машину убийцы.
      Он вынул из кармана какой-то бланк, взглянул и сказал:
      – Наши люди обошли все авторемонтные мастерские в Лодзи и в окрестностях, спрашивая, не давал ли кто-нибудь в окраску темно-зеленую «сирену».
      – И что?
      – Красили в желтый цвет после какой-то аварии. Подновляли лак на «сирене» ярко-красного цвета. И, наконец, перекрашивали желтую «сирену» в темно-зеленый цвет. Но все это теперь не имеет значения. Машина в наших руках.
      – А ее хозяин?
      Пакула не ответил. Он задумчиво смотрел в окно. После недолгого молчания задал Генрику вопрос:
      – Хотел бы я знать, о чем вы в последний раз разговаривали с Кобылинским. Расскажите мне о вашей беседе как можно подробнее.
      – Кобылинский позвонил мне четвертого июня вечером. Сказал, что был у сестры Рикерта и у Гневковского. Ничего нового, кроме вздорной истории о вендетте, он не узнал и решил сконцентрировать свое внимание на личности Икса. Я поддержал его решение. Он хотел снова пойти к сестре Рикерта, выписать имена и адреса людей, которые приобрели предметы, купленные Рикертом у Икса. Кобылинский решил обойти всех этих людей и посмотреть, что за вещи они покупали. Он предполагал, что ему удастся выяснить личность Икса.
      Пакула вдруг задал Генрику довольно бессмысленный вопрос:
      – Вы знакомы с Кобылинским?
      – Ну, постольку-поскольку…
      – Вы часто встречались?
      – Частенько. В клубе журналистов. Но разговаривали мы довольно редко.
      Пакула повернулся к Генрику.
      – За мной приехали. Вы не хотели бы совершить небольшую прогулку на нашей машине?
      – Если это нужно…
      – Думаю, что да. – Пакула взял с тахты свою большую шляпу. Генрик накинул плащ. В дверях Пакула взглянул на него и остановился:
      – Почему вы не берете свою трость? Генрик слабо улыбнулся.
      – Майор Бучек не советовал мне носить ее.
      – С сегодняшнего дня я настоятельно прошу вас никуда без нее не ходить. В общем, – он махнул рукой, – потом я вам все объясню.
      Они уселись в машину. Машина резко взяла с места и с воем сирены помчалась по городу. Вскоре они выехали на Варшавское шоссе.
      – История принимает все более мрачный оборот. Я прошу вас быть очень осторожным.
      – В чем дело? Говорите яснее.
      – Буду откровенен. Боюсь, как бы следующей жертвой убийцы не стали вы. О нем известно только то, что он чрезвычайно опасный субъект. Старайтесь ни с кем не оставаться один на один.
      – Что случилось?
      Машину занесло на повороте. По обеим сторонам дороги расстилались поля. Еще один поворот, и машина остановилась на крутом обрыве. Тут уже стояло несколько милицейских машин и грузовик с большой лебедкой.
      Они выскочили из машины. Громко стучал мотор лебедки, медленно вытягивая из мутной реки темно-зеленый автомобиль. Несколько милиционеров безуспешно пытались сдержать толпу жителей соседних деревень, собравшихся поглазеть на необычное зрелище.
      Майор Бучек о чем-то расспрашивал милиционера с обветренным лицом. Рядом с милиционером стоял деревенский мальчуган, гордо поглядывая на своих сверстников. Милиционер докладывал Бучеку:
      – Сами видите, товарищ майор, трава на берегу особенно хороша. Этот малец, – он положил руку на плечо паренька, – пригнал сюда сегодня корову. Видит: на берегу следы шин. Откос высокий, метров пять будет. Похоже, кто-то свалился в реку. Парнишка ко мне, я сюда. Вижу, так и есть. Чья-то машина в воду ухнула. Разделся я, нырнул и наткнулся на машину. Нырнул еще раз, обнаружил в машине человека. Случилось это не иначе как в ночь с шестого на седьмое. Тогда дождь шел, оттого-то следы на глине такие глубокие. С тех пор дождя не было, а случись это до шестого, так дождь бы все следы размыл.
      Пакула тронул Генрика за рукав.
      – Пойдемте взглянем, – предложил он.
      Машина уже стояла на берегу. Когда открыли дверцу, из машины вывалился раздувшийся труп. Генрику достаточно было одного взгляда.
      – Это Кобылинский, – проговорил он сдавленным голосом.
      Медицинский эксперт произвел предварительный осмотр трупа. Кобылинский был убит точно так же, как Бутылло и его жена, – ударом ножа в спину. Все три убийства были, без сомнения, совершены одним и тем же человеком.
      Автомобиль убийцы втащили на грузовик и увезли в милицию.
      Майор Бучек и Пакула беседовали в сторонке. Бучек разложил карту и что-то чертил на ней. Пакула взглянул в сторону Генрика, Бучек кивнул. Поручик подошел к журналисту и сказал:
      – Вы поедете со мной. Пока что я предпочитаю не терять вас из виду.
      Уже сидя в машине, он попросил Генрика:
      – Припомните поточнее, что именно вам говорил Кобылинский. Он погиб, потому что напал на след убийцы. Мы должны идти той же дорогой.
      – Он собирался навестить сестру Рикерта и взять у нее адреса людей, которым Рикерт продал предметы, купленные у Икса…
      Пакула помахал своим блокнотом.
      – Они у меня все здесь. Поехали, – бросил он водителю. – Сначала к гражданину… – он заглянул в блокнот, – Сконечному.
      Рядом с водителем сел офицер милиции. Генрих понял, почему они начинают именно со Сконечного. Он жил в трех километрах от того места, где была найдена машина с трупом Кобылинского.
      На стене двухэтажного дома висела табличка: «Зубной врач Юзеф Сконечный». Оставив Генрика в машине, Пакула и офицер скрылись в подъезде. Прошел час, пока Пакула показался вновь и махнул Генрику рукой.
      – Взгляните на золотое блюдо Икса, которое Сконечный купил у Рикерта, – предупредил Пакула. – Блюдо как блюдо, только и славы, что золотое. Может быть, вам придет в голову какая-нибудь гениальная мысль!
      По деревянной лестнице они поднялись на второй этаж, вошли в небольшую, скромно обставленную комнату. Сквозь приоткрытую дверь увидели зубоврачебный кабинет.
      В комнате сидел лысеющий мужчина в белом халате. Рядом с ним офицер милиции делал какие-то заметки в блокноте. Сконечный, как видно, был смертельно испуган.
      – Вот взгляните-ка, – указал Пакула на золотое блюдо. Сконечный принял журналиста за важную персону и торопливо заговорил:
      – Я не коллекционирую такие вещи. Но в прошлом году удалось скопить немного денег, и мне посоветовали купить какую-нибудь редкостную ценную вещь.
      – Вы собираетесь выехать за границу? – спросил офицер.
      – Да, по туристской путевке в Италию.
      – Значит, вы купили золотое блюдо, – вмешался Пакула. – Кто вам посоветовал? Кто направил вас к Рикерту?
      – Кто-то из знакомых. Если я не ошибаюсь, адвокат Станецкий.
      – Он посоветовал вам обратиться к магистру Рикерту…
      – В январе я навестил пана Рикерта и купил это золотое блюдо. Больше я магистра не видел.
      – Когда вы продали вашу машину?
      – Я вам уже говорил. Свой «микрус» я продал две недели назад, потому что подходит моя очередь на «вартбург». Не ехать же в Италию на «микрусе»?!
      – Вы ничего не знаете о происхождении вашего блюда?
      – Пан Рикерт рассказал мне, что оно принадлежало старинному графскому роду. Там есть герб с буквой «Р». Блюдо принадлежало графу Роникеру или кому-то еще, не помню точно… Мне важно было поместить деньги.
      – Что вы делали в ночь с шестого на седьмое июня?
      – Я же вам говорил, у меня были гости. Наш ксендз, доктор Вишневский с женой и дочерью, заместитель председателя горисполкома, директор школы с женой. Гости сидели до полуночи, а потом разошлись. Мы с женой легли спать. Ходить нам особенно некуда, единственное развлечение – съездить на машине в Лодзь. Но с тех пор, как я продал машину, я сижу дома.
      Генрик осмотрел блюдо. Золото было высокой пробы. На дне тарелки виднелась богато орнаментированная буква «Р».
      Пакула и офицер попрощались со Сконечным, извинившись за причиненное беспокойство и расспросы.
      Генрик заметил, что они так и не сказали Сконечному, чем вызвано их вторжение. Сконечный подумал, будто милиция разыскивает нелегальных торговцев золотом.
      В городе они сделали остановку. Офицер вышел.
      – Отправился выяснить, правду ли сказал Сконечный, – объяснил Пакула.
      – Интересно, Кобылинский к нему заходил?
      – Да. Пятого июня в двенадцать дня. Заморочил Сконечному голову, наплел что-то об исторической ценности блюда. Сконечный блюдо показал. Кобылинский тоже попытался разузнать о происхождении блюда, но добился не больше нашего. В половине первого он ушел. Конечно, все это нужно проверить. Может быть, кто-нибудь видел, как Кобылинский садился в автобус или шел на вокзал. Каждая подробность имеет значение.
      Они – выехали на шоссе, ведущее в Лодзь. Пакула обратился к водителю:
      – Подвезите нас к дому Бутылло. Дорогу знаете? Генрик закурил сигарету.
      – Что вы думаете об этом блюде?
      – Я вспомнил, что мне рассказал Гневковский. Именно из-за этого блюда Бутылло имел неприятности с магазином.
      – Я расспрашивал в магазине. Дело было так. Бутылло сдал блюдо на комиссию. Там его выставили в витрине. В один прекрасный день к ним пришел некий врач и заявил, что блюдо принадлежит ему. Врач практиковал в гетто и в сорок третьем году получил это блюдо за одно чрезвычайно ценное по тем временам лекарство. Его подарил врачу один голландец, родственник всемирно известных Ротшильдов. Отсюда это «Р». В сорок четвертом году врач попал в Освенцим, откуда его освободили русские. И вот через пять лет после войны он видит свое блюдо в витрине комиссионки. Ему устроили встречу с Бутылло, но тот уверял, будто купил блюдо у какого-то спекулянта в сорок шестом году.
      – Кстати, то же самое он говорил мне о происхождении трости, – вставил Генрик.
      – Врач, однако, не смог доказать, что блюдо принадлежало ему. В войну ему приходилось скрывать блюдо, ибо немцы строго наказывали всех не сдавших золото. Во всяком случае, магазин вернул блюдо Бутылло. Тем более что он и прежде сдавал на комиссию вещи подозрительного происхождения.
      – Если верить заметкам Рикерта, блюдо принадлежало Иксу. Неужели Бутылло и был Иксом?
      – В записках Рикерта фамилия Бутылло упоминалась более двадцати раз. А Икс – только трижды. Игрек – один раз. Так что это разные лица. Скорее Бутылло играл роль посредника Икса и отдал по его приказу блюдо на комиссию, а когда дело приняло неприятный оборот, попросту вернул блюдо владельцу, а Икс, в свою очередь, обратился к Рикерту.