Я - Даго (Dagome Iudex - 1)

      Как-то днем ватага разбойников обогнула топкие берега крупного озера и наткнулась на разбитый тележными колесами тракт. По нему медленно тащились запряженные волами громадные повозки с деревянными, пронзительно скрипящими осями. Эти повозки - чаще всего их было несколько, грузы были накрыты льняными полотнищами - сопровождали вооруженные всадники. Случалось, что за возами шагали коротко обстриженные, одетые в рванье рабы. Время от времени воины в звериных шкурах, с коровьими черепами на головах вели группки худых и оборванных людей - мужчин и женщин, взятых в плен далеко от этих мест. Группа, которую вел Гурда, ничем не отличалась от них; никто из воинов или всадников, проезжавших по тракту, не обращал на них внимания. Но никого не интересовал и сын Бозы, идущий в одиночестве в некотором отдалении от банды Гурды. Город - как легко можно было догадаться - жил торговлей рабами, кожами и воском, а также добычи от грабежей. Туда тянулись не только разбойники и поставщики рабов, но и различного пошиба бродяги, готовые наняться для охраны купеческих караванов. Уже позднее узнал сын Бозы, что в городе находится порт и десятки судов. Каждой весной люди, называемые ярлами, владеющие боевыми кораблями, объявляли набор добровольцев в свои дружины. Каждый свободнорожденный, имеющий меч со щитом, мог, присягнув ярлу, отправиться за приключениями и добычей. И не важно было, что выглядел такой искатель оборванцем - с рваной шубой, дырявыми сапогами и настолько драными штанами, что из прорех светило голое тело. Главное - чтобы был он оружным и умел драться. Город жил не только торговлей, но и добычей, которую привозили на своих кораблях эти голодранцы и продавали за серебряные гривны или куфические монеты Аббасидов, а потом пьянствовали до потери сознания в специально для такой цели построенных хибарах и шалашах, да забавлялись с продажными женщинами. Город был непохож на иной мир, руководствуясь своими собственными законами, имея собственного выборного правителя и собственные воинские дружины для своей защиты.
      Когда же сын Бозы наконец-то увидал Город, он страшно разочаровался. Зелы повторяла то, о чем спалы рассказывали после своих походов на юг. Они видели громадные стены из камня, прохаживавшихся по этим стенам воинов в блестящих панцирях. В Город вели ворота с высокими арками. За воротами тянулись мощеные камнем улицы, и один рядом с другим высились каменные дома, покрытые деревянными дощечками или же пластинами из обожженной глины. На улицах клубились толпы людей, одетых в одежды из золота, пахло благовониями и хорошей едой. В хоромах, настолько огромных, что в них могли поместиться тысячи человек, с каждой стены на людей глядела краса - так называли это спалы. И потому, даже возвращаясь домой с добычей, тосковали по походам и вновь отправлялись к Большим Стенам.
      В этом же городе никаких стен не было. На берегу реки, вытекающей из поросшего тростником озера, на размякшей от весенней грязи земле располагались сотни шалашей из камыша или жердей, покрытые соломой. Между шалашами то здесь, то там виднелись длинные сараи, выстроенные из ивовой плетенки, скрепленной глиной - видимо, склады для товаров, так как рядом с ними были обширные площадки, где под голым небом велась торговля. Из шалашей курился дым, и если заглянуть в какой-то из них, можно было увидать людей, тачающих сапоги, работающих у ткацких станков, или же оттуда доносился стук кузнечных молотов; меж шалашами шатались ватаги самым различным образом одетых людей, говорящих на различных языках и наречиях. Воздух был пропитан запахами дыма, вонью гниющего мяса, смрадом людских и животных испражнений; то тут, то там в загонах из жердей ждали забоя волы, бараны, телята и свиньи. Везде можно было завязнуть в грязи или промочить ноги в стекающих прямо в реку помоях. Лишь где-то вдалеке, за крышами сотен шалашей и сараев, можно было увидать земляной вал и несколько сложенных из бревен ворот. Из-за валов торчали остроконечные крыши домов, похожих на те, что были на дворище спалов. Дома были разной величины и высоты, но чаще всего к улице стояли фасадом. Дома, стоящие поближе к реке - точно так же, как и на спальском дворище - высились на бревнах-подпорках; те, что подальше от реки - имели малюсенькие садики с оградой их плетеных прутьев. Улицы были узкими, на них с трудом могли разминуться две повозки. И таких домов, сбитых в некий, определяемый улицами порядок, были сотни.
      На правом берегу реки располагался порт, сейчас закованный льдом деревянные помосты заходили в реку, а возле них можно было видеть вытянутые на берег суда, формой своей напоминающие большие лодки. Некоторые из них были узкие и очень длинные, другие покороче, но и шире. На каждом корабле была высокая мачта, поэтому издалека порт напоминал лес оголенных от веток деревьев.
      Реку перегораживал деревянный палисад с большими воротами посредине. Благодаря палисаду, когда река была свободна ото льда, и вход в порт был открыт, никто не мог заплыть или выплыть из него без разрешения воинов, державших стражу на двух башнях, стоящих по обе стороны от портовых ворот. Впрочем, тут же неподалеку высилась насыпь с палисадом из наклоненных наружу и заостренных на концах бревен, высоко вверх поднимались четыре деревянные башни, откуда был прекрасный вид на реку и всю округу. Именно здесь жил правивший городом князь, именно здесь могли спрятаться на случай неожиданного нападения самые значительные горожане. Позднее, когда сыну Бозы довелось жить тут, он открыл для себя порядок города, а в воинах, маршировавших по его улицам или проезжавших верхом, научился отличать тех, кто следили за порядком и за некоторые провинности свободного человека могли сделать рабом. Узнал он кварталы, где проживали купцы: евреи и хазарины, юты, норманны, франки и аскоманны, аббасиды и омайяды, эсты и десятки иных различных племен и народов. Узнал он и закоулки, где ожидали развратников продажные женщины; места, где пились вино, сытный мед и пиво, где продавались жареные бараньи седла, каплуны, пахучие коренья и плоды удивительного вкуса. А еще были улицы, где можно было купить оружие, настолько красивое и легкое, как будто сделано оно было не из железа, но хорошо высушенного дерева, позолоченные кольчуги и шлемы, украшения для поясов великолепной чеканки, чудеснейшие броши и диадемы, рулоны сукна, настолько тонкого да нежного, будто соткали его не человечьи руки на ткацких станках, но сделал это за них огромный паук...
      Одно сразу же бросилось в глаза сыну Бозы и научило его внимательности: если кто ходил без оружия, того сопровождали один-два оружных; даже женщины носили ножи у пояса. Парень не понимал слов, которые говорили обитатели города, так как разговаривали они на разных языках, зато язык тел выдавал их чувства: каждый думал только лишь о богатстве, каждого переполняла жадность.
      Гурда город знал и уверенно вел свое сборище воинов и пленных среди шалашей. Сыну Бозы пришлось чуть ли не приклеиться к ним. Ни Гурда, ни кто-либо из рабов не смог бы в этом оборванце узнать человека, идущего за ними от самого края спалов, воровавшего у них пищу, подглядывавшего за ними по ночам, а иногда и убивавшего. Язык тела Гурды говорил сыну Бозы, что его хозяин измучен зимним походом и желает как можно быстрее сплавить добычу, чтобы обрести богатство.
      Они остановились возле длинного сарая, сразу же возле первого земляного вала. С севера дул холодный ветер, неся с собою неизвестный доселе для парня соленый запах. Из сарая вышел мужчина с широкой черной бородой и в белой, до самой земли, одежде. На его голове была надета странная белая шапка с поблескивающим над самым лбом самоцветом. Его сопровождали двое, в блестящих панцирях и закутанные в плащи, сотканные из небольших оческов шерсти. Сопровождающие носили высокие сапоги из мягкой кожи и шерстяные обтягивающие штаны. На их поясах висели длинные мечи в разукрашенных ножнах.
      Гурда что-то говорил этим воинам на языке эстов, а те переводили его слова человеку в белом. Тот неспешно кивал головой, а затем, видимо, позволил Гурде занести в сарай много дров и развести костер. Ему не хотелось, чтобы рабы от холодного ветра простудились и заболели. Потом из сарая вышли какие-то женщины, по-видимому тоже невольницы, и стали раздавать среди рабов Гурды еду. Сын Бозы не ел со вчерашнего дня, так что голод мучил его будто проглоченная колючка. Но он спрятался за угол сарая и начал следить за тем, как происходит продажа невольников.
      На какое-то время один из воинов исчез и вернулся в сопровождении женщины в пушистом темно-зеленом плаще с капюшоном. Под плащом у нее было длинное платье, перетянутое в талии узорчатым поясом с ножнами, из которых торчал нож. На ее платье можно было видеть целых три большие броши, по одной на каждой груди, а третья - посредине, хотя и несколько ниже. Поза этой женщины, ее походка и одежда создавали впечатление, что это непростая особа.
      Видимо, она знала много языков. Человек в белом заговорил с нею на каком-то неведомом сыну Бозы наречии, вручив кусок металла в качестве платы, а потом она подходила поочередно к каждому из приведенных Гурдой рабов и, если это был эст, расспрашивала его на языке эстов, а если склавин - то по-склавински. Сколько лет? Знает ли какое-нибудь ремесло? Если это была женщина - познала ли та уже мужчину и рожала ли детей? Сколько раз рожала?
      Когда женщина закончила расспросы, она поклонилась человеку в белом и пошла в сторону города. Тогда сын Бозы направился за ней и, ускорив шаг, нагнал у большого дома на высоком речном берегу.
      - Остановись, госпожа, - с мольбою в голосе произнес он на языке спалов. - Я здесь чужой, а ты, как я сам слышал, владеешь языком склавинов.
      Женщина положила руку на рукоять ножа, но, поглядев на его юношеское лицо и развевающиеся по ветру чуть ли не белые волосы, ответила:
      - Чего ты хочешь, парень?
      - Я прибыл из края спалов, ибо гонит меня Жажда Деяний. Скажи мне, где я оказался? Что это за город?
      Она рассмеялась:
      - Ты даже не знаешь, куда пришел? Этот город зовется Друзо.
      Сын Бозы заметил, что ее лицо как будто присыпано пеплом, из-за чего женщина выглядела пожилой. Только глаза ее не могли его обмануть - она была молода.
      - Посоветуй мне, госпожа, что должен я делать здесь, раз даже не знаю иного, кроме спальского, языка?
      - Через неделю - две, когда сойдет лед, ярлы объявят набор на свои корабли. Они будут искать дренгов, у которых имеется оружие и которые умеют драться. На кораблях ярлов всегда есть место тем, кто гоним жаждой подвигов. Да и купцам нужны воины, чтобы защищали они товары от морских разбойников. Не знаю, правда, согласятся ли они взять тебя, ведь им нужны опытные воины, а ты более похож на мальчишку.
      - Благодарю тебя, госпожа, за совет. Но где мне жить, и кто даст мне еду на время клича ярлов или купцов?
      Та пожала плечами.
      - Здесь нужно иметь деньги, парень. Разве тебе не говорили об этом, прежде чем ты отправился в Друзо? Здесь даже свободный человек, если у него нет денег, отдается в неволю к другому.
      Она повнимательней присмотрелась к своему собеседнику. У того был паршивенький щит и меч в ножнах из липовых дощечек. Единственной замеченной ею ценной вещью была мастерски сделанная кольчуга. В меховой накидке было множество дыр. Такими же дырявыми были сапоги и штаны. На лицо парень был красив. Но она не хотела заниматься любовью.
      - Продай свою кольчугу и меч, - посоветовала она. - Только вот никакой ярл не возьмет тебя в дружину, никакой купец не наймет.
      - А тебе, госпожа, воин не нужен?
      - Нет. Я бедна почти так же, как и ты. Еще перед осенью было у меня четыре раба, три рабыни и муж, занимавшийся торговлей шкурками куниц и выдр. Ты не слыхал, как осенью на город напали аскоманнские разбойники? Вот тогда-то мой муж и погиб, и я стала вдовой. Рабов пришлось продать. У меня остался только дом. Зарабатываю я тем, что знаю языки склавинов и эстов, могу излечивать раны, а еще я занимаюсь сейдром, то есть - искусством чар.
      - Я тоже владею искусством чар, - похвастался сын Бозы.
      - Так может твои чары смогут достать из воздуха мешок куфических монет Аббасидов, - пожала она плечами. - Если ты сможешь сделать такое, приходи в мой дом и постучи в дверь три раза. Меня зовут Астрид. А тебя?
      - У меня нет имени, - серьезно отвечал сын Бозы.
      - В таком случае, я ошиблась, приняв тебя за мальчишку. Ты вообще еще дитя. Уходи из Друзо еще сегодня же, потому что завтра, может случиться, я встречу тебя в сарае, где держат рабов.
      Сказав это, она ушла. Сын Бозы увидал, как она открыла дверь ключом и исчезла в темноте сеней. Тогда он чуть ли не бегом направился в сторону сарая на площади, в котором Гурда продавал рабов. Сын Бозы сожалел, что так много времени потратил на разговоры с чужой женщиной. Разве не учила его Зелы, как вести себя в городе, какие правят в нем законы, какие ловушки расставляются здесь на прибывающих из далеких лесов людей? Опять спрятался он за углом сарая, довольный тем, что торг меж Гурдой и человеком в белом до сих пор не закончился. Пара воинов, сопровождающих купца, до сих пор еще осматривали отдельных невольников, выясняли силу мужчин, заглядывали им в рот и пробовали пальцами зубы. У женщин обнажали грудь и живот, чтобы проверить, рожали ли те уже, всовывали пальцы меж ног, чтобы удостовериться, был ли у них мужчина. Сын Бозы не понимал языка, которым пользовался купец в разговоре с Гурдой, но язык тела покупающего был для него понятен полностью. Гурда поступил глупо, пригнав рабов, худых и уставших от тяжкой дороги. Он сам и его люди забавлялись с невольницами, забывая о том, что за девственниц дают самую высокую цену, а они не оставили чести ни у одной хотя бы девицы. Ведь разве многого стоит поношенная куртка или выщербленный меч? Человек в белом потрясал маленьким мешочком и показывал Гурде на его рабов с презрением. Всего лишь маленький кошелек должен был получить Гурда за недели трудов, за множество опасностей и десятки погибших. В один миг понял сын Бозы самую суть торговли: вначале Гурда должен был рабов выкупать, подкормить и только после этого вести переговоры с купцами. Разве в этом большом городе существовал только один человек в белом? Только Гурде было спешно по каким-то своим делам. Спешка же в торговле приносила только вред. Если сын Бозы захочет разбогатеть, охотясь за рабами и торгуя ими, он будет делать это не так как Гурда.
      В конце концов, когда стало уже почти темно, человек в белом вытащил из кармана, скрытого в складках одежды, второй кошелек. После этого Гурда приказал своим людям сложить свое оружие в углу. Откуда ни возьмись появились вооруженные воины в блестящих панцирях и стали вязать людей Гурды. Сын Бозы внезапно понял, что Гурда продал в рабство и собственных людей, тех, с кем он совершил разбойничий налет. Вот как, значит, выглядит предательство. Теперь стали ясны ему и предупреждения Астрид о том, что здесь любой легко может превратиться в раба. Границы между свободным и несвободным человеком не определялись никакими законами, ими не были даже короткие или длинные волосы, лишь только оружие в руках да полный кошель.
      Уже на закате рабов загнали в сарай, а Гурда с двумя кошельками у пояса пошел меж шалашами. Над городом вздымался дым от печей, разожженных во многих домах, от горящих между палатками и шалашами костров. Гурда шел меж хижинами, откуда долетал запах жареного мяса, откуда выглядывали обнаженные до пояса женщины и зазывали разбойника к себе. В шалашах и палатках торговали пивом, едой, а также собственным телом ради чьего-то удовольствия. "Город - это такое место, в котором все можно купить и все можно продать", - так говорила Зелы, хотя никогда в городах и не была, а только слыхала о них от других спалов.
      Вид полуобнаженных, с распущенными волосами женщин, что манили не только Гурду, но и сына Бозы - будил в последнем телесное желание. Никогда у него не было иной, кроме Зелы, женщины, так как та не позволяла ему сблизиться ни с кем из женщин на дворище спалов. Эти же тут - даже в свете костров - казались красавицами, а выпуклости их грудей и круглые плечи вызывали в парне странную боль. Но он был ужасно голодным, оборванным и грязным, от запаха еды он был чуть ли не в обморочном состоянии. Но гораздо сильнее боли вожделения и голодных мук был страх перед тем, что увидал он на невольничьем рынке. Если он до сих пор оставался свободным человеком, то лишь потому, что никто не знал о его существовании. Никто и не предполагал, что где-то среди шалашей и хижин бродит оборванный, не знающий городских обычаев, без кошеля у пояса, только лишь с мечом и щитом человек.
      Гурда остановился у какой-то палатки и дал блестящую монету мужчине, подкладывающему дрова в костер. Через некоторое время ему вынесли жбан пива, и Гурда долго и жадно пил. Затем он пошел прямо, наверное, к какому-то известному лишь ему сараю, где он бывал уже много раз, и сын Бозы подумал тогда, что если он позволит разбойнику дойти туда, то потеряет его. Поэтому, когда Гурда на короткое время зашел в такое место, куда не проникал свет от какого-либо костра, он догнал его бесшумно, вынул Тирфинг и одним ударом снес голову эсту; потом склонился над дергающимся в агонии телом и срезал оба кошеля с пояса.
      Никто и не заметил случившегося, хотя буквально в нескольких шагах пылал костер, вокруг которого сидели несколько оружных эстов и пели какую-то песню. Сын Бозы отвернул от костра и направился к дому Астрид, обходя все костры, шалаши и сараи. Он перелез через защитный вал, который совершенно не охранялся. Воины сторожили лишь ворота крепости, где жил городской правитель.
      Как и сказала ему женщина, он трижды громко ударил кулаком в двери. Та сразу же открыла, и сын Бозы заметил в ее глазах изумление. Еще он увидал большую, мрачную комнату, слабо освещенную огнем горящего камина и каменной, наполненной маслом лампы, стоящей на деревянном столе.
      Астрид была в длинной до щиколоток льняной рубахе, волосы у нее были распущены, отмытое от золы лицо - молодое и приятное на вид.
      - Чего ты хочешь? - спросила она на языке склавинов.
      - Я наколдовал эти монеты своими чарами, - ответил сын Бозы. - За них я хочу здесь жить, научиться языку здешних народов и городским обычаям. А еще я голоден.
      Женщина молча подошла к камину и сняла подвешенный над огнем небольшой котелок, наполненный кашей с жиром. После этого она наложила каши в каменную миску и подала деревянную ложку.
      Сын Бозы осмотрел комнату. Ничто не говорило о том, чтобы здесь жил какой-то мужчина. Но из комнаты наверх вела лестница. Может быть кто-нибудь спрятался там? Он не верил, чтобы Астрид жила сама. Город не казался ему подходящим для одиноких женщин.
      - Где твой мужчина? - спросил он.
      - Я живу сама. Я же говорила тебе, что я вдова. Вот я специально и пачкаю себе лицо. чтобы считали, будто я уже старая и гадкая.
      - В этом и заключаются твои чары, - поддел ее сын Бозы.
      Он заглянул в миску, набрал ложку с верхом и подал ее Астрид.
      - Съешь ты, пока я не начал. Я никогда не беру никакой еды из женских рук, прежде чем хозяйка не попробует.
      - Я не голодна.
      - Делай, что я сказал. Я из рода спалов, и у нас такой обычай.
      - Не хочу.
      - Ешь, иначе я ударю тебя. - Сын Бозы был голоден, и в нем нарастала злость.
      Женщина пожала плечами и съела ложку каши.
      - Никогда не слыхала про спалов, - сообщила она. - Ты похож на ребенка и, будто ребенок, не имеешь имени. И в то же время, ты осторожен и недоверчив, будто бы тебе уже сто лет.
      Астрид молча глядела, как ест ее гость. Она не присела на лавку рядом, но продолжала недвижно стоять у пылающего огня и о чем-то сосредоточенно думала.
      - Возьми, - сын Бозы отодвинул пустую миску и ложкой указал ей на кучку куфических монет. - Это тебе.
      Женщина собрала монеты и положила их в два кошелька.
      - Один из них мне известен, - сказала она. - Он был у купца, который покупал рабов у Гурды. Ты убил Гурду.
      - Да, - кивнул он. - Это мое колдовство.
      - Если я сообщу об этом стражникам князя Акума, ты тоже потеряешь жизнь.
      - Ну а эти куфические монеты? - спросил сын Бозы. - Ведь я же не требую от тебя многого. Предоставь мне жилье, научи языку и обычаям. Ты рассказывала мне, что после смерти мужа живешь в бедности, что тебе пришлось продать рабов и уволить служанок. Теперь ты станешь богатой.
      Женщина коснулась рукой груди, рисующейся под льняной рубахой.
      - Чего ты еще потребуешь?
      Он отрицательно качнул головой.
      - В этом городе много женщин. Я видел их обнаженными до пояса. Они заманивали меня своим телом. Если мне захочется женщину, за одну из этих монет приведешь мне одну из них.
      - И ты больше ничего не хочешь, кроме еды, жилья, обучения языку и обычаям?
      - Ничего. И если правда то, что ты живешь без мужчины, мой меч даст тебе защиту. Я убиваю быстро и бесшумно. Только это я и умею.
      - Ладно, - кивнула она.
      Тогда сын Бозы попросил, чтобы она села на лавке по другую сторону стола, подсунул лампу под самое ее лицо и потребовал, чтобы она поглядела ему прямо в глаза.
      - Ты приказываешь мне, будто я ребенок, - оскорбилась Астрид. - А ведь я могла бы быть твоей матерью. Зачем ты хочешь смотреть мне в глаза?
      - Тебе мало лет, чтобы быть моей матерью. У тебя красивые зеленые глаза, а кожа на щеках нежна будто лепестки у цветов.
      - Не говори со мной так красиво, а не то я подумаю, будто ты меня хочешь.
      Еда наполнила сына Бозы сытостью. Но, вместе с тем, он почувствовал и страшную усталость.
      - Разве ты не видишь, как я оборвался? - спросил он. - Я хочу отдохнуть. Дай мне чистую рубаху и укажи место, где бы я мог заснуть.
      - Это дом аскоманна, - ответила женщина. - Аскоманны спят голыми. Ложись на лавке возле камина. Там есть баранья шкура, под ней тебе будет тепло. А завтра я устрою для тебя баню и дам одежду, оставшуюся от мужа. Ты долго шел сюда?
      - Я не считал дней и ночей, но их было много.
      Астрид подкинула дров в огонь и неспешно поднялась по лестнице. Может она спала там, или же ей хотелось там спать сегодня. Сын Бозы чуть ли не на ощупь нашел лавку и разложенные на ней шкуры. С огромным облегченьем сбросил он с себя вонючие лохмотья - ведь он не мылся и не снимал одежду уже много дней и ночей. Кожа на его теле буквально лущилась от грязи.
      Свою кольчугу и щит он уложил на утоптанном глиняном полу, лохмотья положил на лавке. Голый, держа в руках лишь Тирфинг и нож и набросив на себя баранью шкуру, сын Бозы укрылся в самом темном углу комнаты. Он сел там и прикрыл веки. Рукоять ножа он опер на колени, направив лезвие вверх. Если бы он заснул, и голова упала, кончик ножа обязательно уколол бы его подбородок. Парень боялся заснуть, так как показалось ему, что в глазах у Астрид увидал он фальшь. Он сознавал, что обладает нечеловеческой силой, так как в нем течет кровь великанов. Но, как предостерегала его Зелы, и как учил собственный опыт, Лесной Человек был сильнее, и жизнь ему спас лишь Тирфинг. Но даже и меч оказывался бессильным, если держащий его поддавался человеческой слабости - потребности во сне. Ибо ведь у спящего победителя украл Одоакр чудесный меч Тирфинг - этому учила песнь Зелы.
      А ведь он был всего лишь юношей, измученным долгой дорогой и бессонницей; тепло очага и спокойствие темного дома отбирали остатки сил и отдавали тело на милость сну. И все же, что заставляло его быть чутким и защищало перед слабостью. Какая-то странная горячка, начавшая травить его во время погони за воинами Гурды - Жажда Деяний, ничем не успокоенное желание действовать. Юноша чувствовал в себе эту горячку, и это она время от времени будто судорогой сотрясала все его тело, отгоняя сон и слабость.
      Трижды кончик ножа больно кололо его в подбородок. В третий раз он поднял отяжелевшие веки и увидал спускающуюся по лестнице Астрид. Она была совершенно голая, с распущенными волосами; в руке она держала длинный нож. Отблески огня в очаге и масляная лампа слабо освещали комнату, но белизна женского тела резко выделялась в темноте, а по лезвию ножа несколько раз алой искрой пробегало отражение каминного жара. Сын Бозы глядел, как она бесшумно приближается к тому месту, где должен был он спать. Так же бесшумно поднялся сын Бозы из своего угла и встал за спиной Астрид.
      - Почему ты хочешь меня убить? - спросил он. - Ведь я же не сделал тебе ничего плохого?
      Она вздрогнула, перепуганная его голосом, и повернулась, а он, без всяческих усилий, вынул из ее руки нож с длинным лезвием.
      Женщина не сказала ни слова, в темноте ему не было видно выражения ее глаз. Они стояли, друг против друга, совершенно обнаженные - она, белокожая, с маленькими девичьими грудями, со стройными ногами и округлыми плечами, по которым разметались волосы. Стиснутые губы говорили о ненависти и страхе. Лишь на короткое мгновение захотелось ему ее убить, снести голову женщины Тирфингом. Ее лицо показалось ему слишком красивым, чтобы его исказила гримаса смерти. Никогда еще по-настоящему не обладал он женщиной, а ведь на стольких насмотрелся сегодня. Страх Астрид усилил его желание. Сын Бозы заметил, что женщина направила свой взгляд меж его ног. Он посмотрел туда же и обнаружил, что его член начинает подыматься и твердеть будто рукоять ножа. Тогда медленным движением Астрид повернулась к юноше спиной, нагнула спину, схватилась руками за лавку и оттопырила свой круглый зад. Сын Бозы отбросил свой меч и нож и вошел в нее так глубоко, что женщина даже вскрикнула от боли. Желудь на конце его длинного члена был велик, и он погрузился в Астрид глубже, чем когда-либо доставал ее муж, Отар. Но сразуже после мгновения боли у нее появилось чувство совершеннейшего переполнения, доставившее доселе неиспытанное ею наслаждение, потому она еще сильнее согнулась, чтобы член юноши входил в нее глубже и глубже. Ее изогнутой книзу шеи коснулись кончики его пальцев, затем губы, из-за чего наслаждение усилилось. Сын Бозы нежно покусывал Астрид за шею, его пальцы схватили ее свисающие книзу груди и сжали так сильно, что у нее даже перехватило дыхание. Но это только лишь увеличило наслаждение, равно как и страх, что, удовлетворив свое желание, юноша отрубит ей голову за то, что она хотела его зарезать. Потому с крайней тревогой воспринимала женщина каждое прикосновение и неспешные движения его мужского естества в своих укромнейших уголках тела, совершенно непохожие на те, что делал ее Отар - он брал ее грубо и резко, спешно утоляя свое желание, точно так же, как быстро утолял он голод, разрывая пальцами ячменные лепешки и куски мяса. Только страх перед смертью как-то не убивал наслаждения, наоборот - только увеличивал его, как будто последние мгновения жизни женщина хотела пережить вдвойне, втройне, параллельно... Она понятия не имела, что после подобного удара, который выдержало ее влагалище, чувство раскошного блаженства будет еще усиливаться и усиливаться, пока в какой-то миг не потеряла ощущение действительности, очутилась на краю какой-то пропасти, а затем упала в нее, погружаясь вниз, в теплую бездну... Астрид громко вскрикнула от ужаса и блаженства, а потом вскрикнула еще раз, почуяв в себе извержение его семени. Беспомощно упала она на колени и спрятала лицо в овечьих шкурах, лежавших на лавке.
      А он, успокоенный, впервые овладев женщиной, презрительно глядел на свой все еще торчащий, блестящий от выделений член. Удовлетворение вожделения смирило его, но все равно, к этой женщине он чувствовал отвращение. Ее влагалище издавало противный рыбный запах, в то время, как у Зелы всегда пахло хвоей. Ее кожа имела неприятный соленый привкус, кожа Зелы же вкусом напоминала иголочки можжевельника и ромашку. Получается, что не все женщины были такими как Зелы?
      Трясясь всем телом, Астрид заползла на лавку и легла будто мертвая, недвижными глазами глядя в темноту под потолком. Сын Бозы лег рядом и обхватил ее рукой, чтобы - если уснет сам - она не смогла уйти и вновь вернуться с ножом. Но та, видать, даже и не помышляла об этом.
      - Семь лет жила я со своим мужем, - шептала она, - но никогда не познала наслаждения. Это страх смерти и ненависть к тебе принесли мне его.
      Юноша не мог объяснить ей случившегося. Он лишь подумал, что не все женщины напоминают Зелы, наверняка среди них существуют разные, как различными бывают цветы на лугу. Но, по-видимому, все они знают лишь один способ, как вести себя с мужчиной - когда любят, и когда ненавидят, когда ощущают благодарность, и когда ужасно боятся. В любой трудной ситуации они выпячивают перед мужчиной свой голый зад.
      Зелы как-то говорила ему, что женщина может отдаться мужчине, не испытывая никакого желания. Иногда ненависть, которую носила она по отношению к мужчине, могла усилить ее наслаждение. И все это говорило о том, что женщине нельзя верить - ни тогда, когда отдается она без всякого наслаждения, ни тогда, когда, отдаваясь - это наслаждение испытывает.
      Г Л А В А С Е Д Ь М А Я
      З И Ф И К
      В течение двух дней Даго и Херим медленно и осторожно продвигались по огромному пространству трясин и болот, сотворенному рекою, которую местные жители называли Нотецью. Сама река была небольшой, но иногда разветвлялась на десятки малых речушек и ручьев; весной и осенью она заливала обширные пространства, которые даже в жаркие месяцы оставались подмокшими. Могло показаться, что вся эта местность творит одну громадную ловушку на человека - необозримые луга, поросшие высокой, по пояс человеку травой, поддавались копытам лошадей, и снизу раздавалось зловещее бульканье черной жижи. Кусты лоз вырастали на тонюсеньком слое земли, скрывающем бездны смрадного ила. То тут, то там, затянутые камышовой шубой, недвижно глядели в небо окна гигантских разливов вонючей воды с роящимися над ними тучами комаров. По ночам на болотах светились огоньки, манящие к себе смельчаков, но пугающие тех, у кого на совести лежало какое-нибудь преступление. Херим раз за разом осенял себя крестным знамением, утверждая, что это людские души горят в огне преисподней, но Даго, будучи родом из края спалов, в котором полно было трясин и болот, только иронично усмехался и спокойнехонько засыпал. Если бы не Даго, не его знание подобных этой местности земель, никогда бы они не перешли Нотець, сотню раз поглотила бы их черная пропасть, скрытая под зеленью трав и кустарника. Но Даго безошибочно направлял своего Виндоса, обходя предательские места. Какой-то чудесный инстинкт - так называл это Херим - заставлял его вести коня по твердой почве, пускай даже и похожей на болото. Ему всегда удавалось обходить разливы смердящей воды, находить сухие возвышенности и кочки, пусть даже и приходилось при этом добавлять пути, прежде чем хоть немного продвинуться вперед.