На лице старшего лейтенанта была видна та предбоевая тревога, которая присуща всем, готовящимся к первому большому испытанию. Ни он, ни его подчиненные еще не бывали в бою, не встречались с врагом лицом к лицу.
      На следующий день утром авангард полка, стойко бившийся с врагом и потерявший значительную часть своего состава, отходил на запасные позиции между батальоном Кагарлицкого и соседним.
      - Ну, как там? - спрашивали матросы своих однополчан, только что бывших в бою и до последней возможности сдерживавших натиск врага.
      - Ничего, не робейте, друзья. Не так страшен черт... Мы сколько атак отбили, а всего-то нас было... На каждого, считай, по десять фашистов приходилось.
      К полудню гитлеровцы подошли совсем близко и начали 'накапливаться на рубеже, до которого от траншей батальона Кагарлицкого было не более четырехсот метров. Матросы видели, как серо-зеленые мундиры фашистов мелькают за низкими кустами дубняка и скрываются там.
      В роту пришел командир батальона. Осмотрев позиции вместе с Бабушезым и Фильченковым, он сказал им:
      - Смотрите, товарищи, вы - на главном направлении. Немцы безусловно постараются захватить вот эту высоту, - майор показал рукой на высокую сопку, которая была справа от расположения роты, - чтобы выйти к дороге, а потом на Симферопольское шоссе. На дорогу их пустить нельзя
      - Не пустим, товарищ майор, - ответил Бабушев.
      Воздух потрясли залпы немецкой артиллерии. Снаряды рвались далеко позади окопов, где были матросы Кагарлицкого, и справа, в расположении соседнего батальона. Но вот разрывы стали приближаться. Тяжелые горячие осколки свистели в воздухе, визжали над самыми окопами, над головами бойцов. Около Фильченкова лежал за пулеметом Василий Цибулько. Он заметно нервничал, часто пригибал голову к земле.
      И вот началась первая для матросов атака врага. Немцы шли густой массой под прикрытием огня своей артиллерии. Шли в рост, как на параде. Они надеялись с хода прорвать оборону первого эшелона полка и двинуться дальше в Бельбекскую долину.
      - Приготовиться! - пронеслось по траншее.
      Десятки глаз смотрели на мушки винтовок, наводя их на цели.
      - Огонь! - раздалась команда, когда гитлеровцы подошли к окопам на близкое расстояние.
      Траншея огласилась стрекотом пулеметов и хлопками винтовочных выстрелов. Меткий огонь косил врагов, но фашисты все лезли вперед. Цибулько и Щербаков едва успевали менять ленты своих пулеметов.
      На левом фланге взвода в самом углу скопа занимал позицию Иван Красносельский, Он долго и тщательно целился, чтобы не промахнуться, и испытал чувство глубокого удовлетворения, когда фашист, в которого он выстрелил, взмахнул руками, перевернулся и ткнулся в землю. "Один есть", - сказал матрос и навел мушку на следующего.
      Огонь моряков внес замешательство в ряды фашистов.
      - В атаку! - раздалось справа от Красносельского.
      - Коммунисты - вперед!
      "Это нас зовет политрук, - мелькнуло в голове у Красносельского. - Я коммунист и должен подняться первым..." Мгновенье, и он выскочил из окопа на бруствер, легко, словно стряхнувши тяжелый груз, побежал вперед, выставив блестевший на солнце штык. Красносельский не видел, как вслед за ним ринулись в атаку все бойцы, а слева и справа поднялись навстречу врагу другие роты.
      Батальон закрепился на новом рубеже. Как дорога была матросам эта узкая полоска земли, отвоеванная ими у врага! Рота Бабушева понесла большие потери. Смертельно ранен был сам командир. Фильченков принял командование ротой.
      ...Вступив в бой, батальон четыре дня отражал яростный натиск врага. Рота Фильченкова, в которой осталось столько людей, сколько полагалось иметь во взводе, удерживала гребень высоты, контролирующий дорогу в Бельбекскую долину. Четверо суток непрерывных боев вымотали матросов, многие были ранены, но никто не просился в тыл, в госпиталь. Перевязки раненым делались тут же в окопах, и бойцы настойчиво протестовали, когда им предлагали отправиться в санбат. Боевое вдохновение охватило моряков. Они были полны решимости выстоять, победить.
      К исходу четвертого дня гитлеровцы усилили натиск. По позициям подразделений Кагарлицкого били два дивизиона артиллерии, налетала авиация, сбрасывая тяжелые фугаски. Фашисты шли в атаку за атакой. Им удалось несколько продвинуться вперед. На участке батальона они выбили моряков с высоты, что прикрывала выход на Симферопольское шоссе...
      В блиндаж командира батальона пришел Фильченков. Комиссар Мельник сидел на краю койки. Он знаком предупредил: тише. На походной койке лежал тяжело раненый Кагарлицкий.
      Комиссар посмотрел в воспаленные глаза политрука и спросил:
      - Устал, Коля?
      - Нет, не устал, только сон начинает одолевать. Да пустяки, пройдет. А вот вам бы отдохнуть не мешало, товарищ старший политрук.
      - Некогда. Сейчас, полагаю, немцы начнут новую атаку, а людей у нас мало осталось. Придется, видимо, батальон свести в одну роту, да и та неполная будет.
      Комиссар дал указания на предстоящий бой. Он знал, что гитлеровцы попытаются вырваться на шоссе, к Дуванкою и устремиться на Севастополь. Единственным проходом к шоссе была узкая дорога, огражденная слева и справа высокими крутыми скалами. Она была в руках врага, занявшего высоту. Впереди батальона не было наших войск, а слева и справа сражались небольшие подразделения приморцев, которые не могли оказать батальону существенной поддержки. Им самим приходилось с трудом сдерживать натиск врага.
      - И все-таки высоту надо вернуть, - решил комиссар. Свои соображения он высказал раненому командиру,
      - Я думаю поручить эту операцию политруку Фильченкову. У него там и людей побольше и фланг справа лучше прикрыт соседом.
      - Добро, - согласился комбат.
      В два часа ночи бойцы Фильченкова начали наступление. Была непроглядная темнота. Моряки бесшумно пробирались к переднему краю врага. Их бушлаты сливались с темнотой.
      - Фильченков забыл о валившей с ног усталости, ступал легко и уверенно, как будто вое видел в этой кромешной тьме. Он подходил к бойцам и шепотом подбадривал их. Поднялись по склону высоты и перед гребнем ее залегли. Политрук выслал разведку. Разведчики доложили: немцы не ожидают атаки и все, за исключением часовых, спят. Бойцы Фильченкова напряглись, приготовились. Предстоял последний победный прыжок.
      ...Огонь и грохот разорвали тишину и мрак. Во вражеские окопы полетели гранаты. Фашисты переполошились. В черное небо с шипеньем взвились ракеты, затрещали пулеметы, зло и противно завыли мины. Из-за гребня высоты глухо ударило орудие.
      Моряки рвались вперед. В свете ракет Фильченков видел, как бежали с ручными пулеметами Цибулько и Щербаков, как швырял гранаты Красносельский, широко взмахивая своей могучей рукой. Вот Цибулько остановился, прилег у пулемета. Огненная струя хлестнула по вспышкам вражеских выстрелов.
      Фильченков первым влетел в окоп врага. Увидев ощеренное, полное злобы лицо фашиста, он с размаху ударил его прикладом, а гитлеровца, наскочившего слева, прикончил штыком.
      Следуя примеру своего политрука, моряки дрались храбро, ломая сопротивление врага. Для них наступили те минуты боя, когда нет ничего невозможного, когда опасность смерти уже не может погасить того душевного порыва, который выше и сильнее смерти.
      Николай направлял свою группу в обход высоты, чтобы отрезать гитлеровцам путь к отступлению. Но у него оставалось уже не больше десятка бойцов. Двое из них были ранены, но скрывали это.
      - Вперед, друзья! - подбадривал бойцов политрук.
      Немцы не выдержали. Они побежали с высоты, бросая оружие. Краснофлотцы закрепились в только что отвоеванных окопах.
      Стрельба затихла. Бойцы деловито осматривали захваченные позиции, проверяли и заряжали оружие, перевязывали раны, сожалели об убитых друзьях и товарищах.
      Светало.
      Замаскировавшись ветками дубняка, Николай внимательно осмотрел местность. Перед ним внизу расстилалось широкое полынное поле. Кое-где росли кусты вереска. Многие ветки были срезаны пулями и висели на тонких волокнах. Левее высоты Фильченков видел большую насыпь. Она тянулась вдоль той самой дороги, что шла между скалистых круч к Симферопольскому шоссе. Около насыпи он разглядел полуразрушенный блиндаж и пустые окопы. Там еще недавно сражались бойцы боевого охранения полка и по приказу оставили этот рубеж.
      "Если пойдут фашистские танки, то обязательно по этой дороге, мимо насыпи, - размышлял Фильченков. - Вот бы засесть там с запасом гранат и бутылок с горючей смесью... Пусть бы попробовали сунуться фашистские танки в узкий проход!"
      ...В окоп, где сидели политрук и его бойцы, зашел войсковой почтальон. Он раздал письма и вручил Николаю пачку газет.
      - Московские! - обрадовался Цибулько, увидев в руках политрука "Правду" и "Красную Звезду". - Как-то там наша столица?
      - А ведь сегодня - 6 ноября, в Москве будет торжественное заседание, душевно проговорил Одинцов.
      - Жаль, что мы не послушаем доклад, - заметил Красносельский. - Я всегда просиживал у репродуктора этот вечер.
      - Завтра доклад отпечатают и привезут нам.
      - Да, завтра праздник, - задумчиво произнес Паршин.
      - Будет праздник, - уверенно сказал Фильченков. - Суровый праздник, в бою, в труде, ведь враг под Москвой, но будет. Бойцы замолчали, охваченные воспоминаниями. Наблюдавший за противником Паршин вдруг сказал:
      - Товарищ политрук, что-то вижу.
      - Что?
      - Не могу разобрать.
      Фильченков и бойцы выглянули из-за бруствера. Они увидели нечто странное: два черных ручья ползли с высоты в долину.
      - Овцы это, овцы, товарищ политрук! - крикнул Одинцов.
      - Это что еще за трюк? - недоумевающе глядя на командира, спросил Цибулько.
      - Все ясно, - ответил Фильченков, - гитлеровцы гонят впереди себя овец, хотят атаковать нас, прикрываясь ими.
      - В плен брать надо только овец, отправим в Севастополь, - улыбаясь, заметил Паршин.
      Стадо приближалось. Овцы заполнили все пространство впереди. Одна часть их шла прямо на рубеж Фильченкова и его бойцов. - Цибулько, пулемет!
      - Есть пулемет, товарищ политрук!
      - Изготовиться к стрельбе, приготовить гранаты!
      Николай различил за черной массой овечьих тел серо-зеленые мундиры. Гитлеровцы, низко пригибаясь, бежали, едва поспевая за тонконогими перепуганными овцами.
      - Цибулько! - крикнул политрук. - Огонь!
      Пулемет хлестнул меткой уничтожающей струей. Овцы шарахнулись в стороны, обнажив прятавшихся за ними фашистов. Те бросились вперед, к позициям моряков.
      - Бить гранатами! - скомандовал политрук и первым бросил гранату. Но морякам помешали овцы Обезумевшие от грохота боя, они повернули на высоту и, прыгая через окопчик моряков, устремились на противоположные скаты. Цибулько стал стрелять по овцам, чтобы разогнать их и дать возможность товарищам бросать гранаты во врагов. Овцы в страхе шарахнулись назад, сбивая гитлеровцев с ног. Фильченков заметил замешательство противника, выскочил из окопа, метнул в фашистов одну за другой несколько гранат. За Фильченковым на бруствер окопа выскочили остальные, стали забрасывать врагов гранатами.
      Атака была отбита. Моряки, удовлетворенные победой, вернулись в окоп. Хозяйственный Красносельский начал перетаскивать убитых овец на свою сторону.
      - Не пропадать же добру, - приговаривал он.
      Паршин и Одинцов смеялись, глядя, как бойцы соседней роты, чьи позиции были неподалеку, гонялись за овцами, забежавшими в тыл, собирая их в кучу. К морякам на высоту поднялся комиссар Мельник. Фильченков доложил ему, как прошел бой.
      - Это была первая попытка врага, - сказал Мельник. - Скоро, наверное, фашисты пойдут опять - и большими силами. Разведка донесла, что из Бахчисарая движутся колонны танков. Прорыв они, вероятно, попытаются совершить правее нас, на участке Камышлы, но возможно, что попытаются проникнуть на шоссе и по этой дороге. Надо закрыть эту щель. Вам пора перебираться вон туда, к насыпи, быть готовыми встретить танки. - Старший политрук отвел Фильченкова в сторону и оказал ему тихо: - Помни, Коля, резервы могут и не подойти, а у нас людей почти нет. Я думаю, тебе хватит четырех человек. Остальных с пулеметом оставлю на высоте: это для поддержки вас с фланга, а то будет трудно. Танки все-таки надо задержать.
      - Задержим, - уверенно сказал Фильченков и спросил: - Как комбат?
      - Ослаб совсем, крови много вышло. А в госпиталь идти отказался. Ну, Коля, будь готов... - Комиссар тепло, по-братски обнял Николая. Знал Мельник, "а какое трудное дело отправляет своего лучшего политработника. Он верил в него и сказал ему: - Учить тебя нечего, сам знаешь, когда и как поступить. Помни одно: танки не должны выйти на шоссе. Поручаю эту трудную задачу тебе.
      - Вы знаете меня, Василий Иванович, и верьте мне, я оправдаю это доверие. Танки не пройдут.
      Матросы роты Фильченкова - их здесь было всего десять человек - стояли перед своим политруком. Он знал, что любой пойдет на самое опасное дело. Кого же из них взять с собой? Было трудно назвать лучших: все были лучшие. Подумав, он сказал:
      - Те, кого назову, пойдут со мной. Красносельский Иван!
      - Есть!
      - Паршин Юрий! - Есть!
      - Одинцов Даниил!
      - Есть!
      - Цибулько Василий!
      - Есть!
      Оставшиеся надеялись, что политрук вызовет еще кого-нибудь. Но Фильченков больше не назвал никого. Он приказал четверым:
      - Сейчас пойдем к дороге. Запасите больше, как можно больше гранат, бутылок с зажигательной смесью, патронов!
      Четыре бойца собрались быстро.
      Крепко пожали им руки пятеро остававшихся на прежнем рубеже товарищей.
      - Пора, Николай Дмитриевич, - сказал Мельник. Это "пора" прозвучало обычно и вместе с тем торжественно строго. Минута - и пять моряков пошли на свой рубеж, за высокую насыпь, прикрывавшую путь к шоссе.
      * * *
      Маленький полуразрушенный блиндаж чуть возвышался над насыпью. Матросы быстро оборудовали позицию: натаскали земли на перекрытие блиндажа, подправили бруствер окопа, уложили в погребок: боеприпасы. Цибулько пристрелял пулемет по наиболее приметным ориентирам.
      Наступал вечер. По шоссе и по высотам, находившимся позади, методически била артиллерия врага. Пушки настойчиво долбили по выбранным квадратам, прощупывая советскую оборону. Когда зашло солнце, налетела авиация врага. Бомбы вздымали уже перепаханную снарядами землю.
      Матросы сидели под тонким накатом блиндажа. Они отдыхали, готовясь к большому делу. Фильченков то и дело выходил, всматривался и вслушивался в ночную темноту - неспокойную, обманчивую. Впереди' позиции пятерых было тихо. Но тишина эта была тревожна.
      Почти всю ночь политрук не смыкал глаз, напряженно прислушивался к каждому шороху. Может быть, фашисты попытаются и ночью пойти в атаку.
      Много передумал Николай за эту фронтовую ночь, оставшись наедине с собой, со своей совестью.
      Ему сказал комиссар: "Ты перед партией отвечаешь за свой участок. Фашистские танки здесь не должны пройти на Севастополь, чего бы это тебе ни стоило".
      "Танки не пройдут". - Это была клятва Фильченкова, клятва всех матросов. Николай знал их - они сражались геройски. Знал их и раньше - они были лучшими в учебе.
      Но завтра бой с танками. Как встретят матросы стальные чудовища, не растеряются ли?
      "Как же я их как политрук воспитал, все ли сделал для того, чтобы они с честью выдержали суровое испытание?"
      Скоро бой, страшный и неумолимый бой с врагом.
      Медленно тянулось время. Нетороплива осенняя ночь
      Перед мысленным взором Николая развертывались страницы его собственной жизни. Детство в семье большевика-революционера, сормовского рабочего, работа на этом заводе, комсомольская юность, первая любовь, женитьба... Перед глазами встал образ жены - Ольги Изановны, дочерей - Розы, Майи и Лидии. О, как он желал хотя бы на мгновенье увидеть их, прижать к сердцу!..
      Вспомнилась служба на Амуре на пограничном катере. Бой с японской канонерской лодкой, нарушившей нашу границу, ранение, госпиталь... В памяти вырисовалась госпитальная палата. У койки - большой, сильный человек, старый моряк, коммунист - начальник политотдела. Вот он достает алую книжечку и вручает ее Николаю - партийный билет: "Будьте достойны великой чести быть в рядах партии".
      "Оправдал ли я звание коммуниста? - думал Николай, - Не отступил ли когда от железных законов партии? Не покривил ли душой перед ее великой правдой? Не поставил ли когда-нибудь свои личные интересы выше интересов партии? Все ли делал так, как диктовала многомиллионная воля ее?"
      Забрезжила заря. Фильченков вошел в блиндаж, чтобы поднять бойцов, поздравить с праздником, подготовить к бою.
      - Все спокойно, товарищ политрук? - спросил вставая Одинцов.
      - Пока спокойно...
      - Нет ничего хуже, чем тишина на войне. Когда видишь врага, то, по крайней мере, знаешь, что делать, а тут - неведение какое-то.
      - Это правда, - согласился политрук.
      Матросы проснулись. Они вышли из блиндажа, собрались вокруг политрука.
      Из-за гряды дальних горных вершин поднималось солнце. Под его теплыми лучами, не по-осеннему ласковыми, спадала утренняя прохлада. Легкий ветерок шелестел высохшей, поблекшей травой, неопавшей листвой дубняка. Где-то вдали прозвучал одиночный выстрел. Это, наверное, наш снайпер занес на свой лицевой счет еще одного врага, и снова стало тихо.
      Фильченков посмотрел на боевых товарищей и сказал:
      - С праздником вас, дорогие друзья!
      - Вас также, товарищ политрук, - ответил за всех Одинцов.
      - В семнадцатом году в этот день мой отец в Петрограде был, за Советскую власть дрался. Матрос он, балтиец... - душевно произнес Иван Красносельский.
      - Отец - балтиец, а ты - черноморец. Выходит, ты, Иван, потомственный моряк, - отозвался Юра Паршин.
      - Да, отцы наши в гражданскую войну громили империалистов, сейчас пришел наш черед бить захватчиков, защищать Советскую власть, - ответил Красносельский.
      - Любил я в этот день на демонстрацию ходить, - мечтательно сказал Василий Цибулько. - Встану, бывало, чуть свет, гляну на улицу, а она - вся алая от флагов. На каждом доме флаг. Позавтракаю и к школе, а там - музыка, песни...
      - Вопрос есть, товарищ политрук, - обратился Красносельский к Фильченкову. - Как вы думаете, будет ли сегодня парад в Москве? Ведь все-таки фашисты под самой столицей.
      В словах Красносельского политрук чувствовал тревогу за родную столицу. И Фильченков подумал: "На всем фронте, в каждом окопе и в землянке, на каждом корабле советские люди, думают о Москве". И, отвечая Красносельскому, самому себе и всем, кто был возле него, политрук произнес:
      - Я думаю, будет парад.
      - Праздничный бы завтрак устроить, а, товарищ политрук? - спросил Паршин.
      - Это можно, - согласился Фильченков.
      Одинцов и Паршин вмиг сервировали стол на раскинутой плащ-палатке. Велико было удивление моряков, когда Красносельский, незаметно юркнувший в блиндаж, вынес оттуда бутылку шампанского, увенчанную серебряным колпаком обертки.
      - Три дня берег, -торжественно произнес он. - Шофер, что привозил боеприпасы, подарил мне. Думаю, кстати будет.
      - За нашу победу, товарищи! - Фильченков поднял кружку с искристой влагой. Все чокнулись и выпили.
      Завтракали шумно, с разговорами, шутками.
      Вдруг Николай вскочил. Обостренный слух его различил в утренней тишине какой-то шум, подобный далекому гуденью телефонных проводов. В наступившем безмолвии матросы тоже услышали этот шум, далекий, неясный. Сначала показалось, что где-то на огромной высоте идут на бомбежку эскадрильи самолетов.
      - Обыкновенное дело, налет на город, - сказал Цибулько.
      Но Фильченков стоял у бруствера и смотрел не вверх, а вдоль долины, в направлении дороги, которая шла от Бахчисарая на Севастополь. Ему казалось, что далекий, пока еще неясный шум идет именно оттуда. И Фильченков был уверен, что это не самолеты, а вражеские автомашины или танки.
      Прошла еще минута, и земля, воздух вздрогнули от грохота. Немецкая артиллерия, расположенная где-то далеко, открыла огонь по переднему краю нашей обороны, проходившему за долиной, в стороне от позиции Фильченкова.
      - Началось, - сказал кто-то.
      Фильченков приказал всем стать на свои места, а сам вышел к откосу насыпи, взял у Цибулько бинокль и стал смотреть.
      Гул моторов нарастал. Фильченков разглядел танки. Они ползли по дороге длинной серой вереницей, но были еще далеко и даже в окулярах бинокля казались маленькими насекомыми. Приближаясь, машины с каждой минутой увеличивались в объеме. Скоро их можно было различить невооруженным глазом. Фильченков уже слышал, как дальнозоркий Паршин считал:
      - Раз, два... пять... десять... тринадцать... семнадцать...
      "Неужели все сюда?" - с тревогой подумал Николай.
      Танки дошли до перекрестка дорог. Скоро все увидели, что одна большая колонна пошла правее, на Камышлы, а меньшая из семи машин ринулась по узкой дороге прямо на группу Фильченкова. Политрук оторвал глаза от бинокля и глянул на своих матросов. Они готовились к схватке с таким врагом, с каким встречаться еще не доводилось, с врагом, закованным в броню, - с танками.
      Фильченков понимал, какой неравный бой придется выдержать ему и его товарищам. Он подошел к матросам и сказал:
      - Товарищи! Наше командование знает замыслы врага. Видимо, немцы попытаются взять сегодня город штурмом. Так приказал им Гитлер. Но мы не отдадим врагу Севастополь. Нас мало, но с нами вся наша страна, весь народ. Будем сражаться за Родину так, как учит партия, как призывает Сталин. Поклянемся же стоять до последнего, но не пропустить врага.
      Строгая торжественность была на лицах бойцов. К Фильченкову подошел Красносельский, стал, как в строю, и, приложив руку к бескозырке, четко, стараясь подавить волнение, произнес:
      - Кандидат Всесоюзной Коммунистической партии краснофлотец Иван Красносельский - клянусь не пропустить врага к Севастополю!
      Чаще забилось сердце комсомольца Даниила Одинцова. Исполненное решимости лицо его дрогнуло, и он, сделав шаг вперед, стал перед политруком:
      - Комсомолец Даниил Одинцов - клянусь стоять насмерть! Мгновение - и место Одинцова занял Паршин:
      - Член Ленинского комсомола, черноморский моряк Юрий Паршин - клянусь не уходить с рубежа и биться с врагом до последней капли крови!
      Василий Цибулько лежал за пулеметом. Повернувшись лицом к политруку, он произнес только одно слово:
      - Клянусь!..
      В его глазах можно было прочесть все, что он не договорил.
      Зло, надрывно гудели моторы вражеских танков.
      - По местам, товарищи! - скомандовал политрук. Он скова поднес бинокль к глазам.
      - Семь машин, за танками - пехота. Цибулько! - крикнул Фильченков. - Бить по смотровым щелям! Красносельский, Паршин - приготовить бутылки и гранаты! Одинцов - ко мне! Будем отсекать огнем пехоту.
      Танки шли, лязгая широкими траками гусениц. Головная машина вышла из-за поворота. Цибулько навел пулемет в ее смотровую щель и дал длинную очередь. Пули скользнули по броне и, рикошетя, разлетелись в стороны. Фашистский танкист прибавил скорость, чтобы быстрее выскочить на насыпь.
      - Спокойнее, Вася! - крикнул политрук пулеметчику.
      Танк был близко. Еще секунда, и он раздавит своей огромной тяжестью Цибулько и его пулемет. Но моряк опередил фашиста. Он всадил струю пуль прямо в смотровую щель вражеской машины, и она, рванувшись в сторону, застыла на месте. Водитель был убит. Возле танка мгновенно очутился Красносельский. Забежав сбоку, он одну за другой метнул две бутылки с горючей жидкостью на моторный люк. Черный дым, а потом и огонь поползли по броне
      Танк запылал огромным костром. Из него выскочил танкист в черном кожаном шлеме, за ним другой, и побежали. Одинцов и Фильченков выстрелили одновременно Фашисты свалились.
      Бой разгорался. Вражеская пехота, оторвавшись от своих танков, стала обтекать насыпь. Гитлеровцы думали, что там, за насыпью, они не встретят сопротивления. Но как только они приблизились, в них полетели гранаты. Фильченков и Одинцов били точно, наверняка. Укрывшись за высоким бруствером, правее остальных матросов, они подпускали гитлеровцев на близкое расстояние и разили их гранатами. Но силы были неравны. На двух моряков лезло до полусотни солдат.
      Одинцов, взяв в руки по гранате, хотел было броситься навстречу врагам. Лицо его, разгоряченное боем, было исполнено такой решимости и отваги, что Николай подумал: "Кинется вперед и руками душить фашистов станет".
      - Спокойней, Даня, не торопись, - сказал политрук.
      Немцы подошли к насыпи почти вплотную. Некоторые из них карабкались по ее песчаному скату наверх. Фильченков видел, что сейчас одними гранатами не отобьешься: нужна поддержка пулемета. Взглянув налево, где дрались три его бойца, он оставил мысль о пулемете. К насыпи подходили новые танки, и пулемет Цибулько, бивший по смотровым щелям вражеских машин и по гитлеровцам, бежавшим вслед за танками, вел свою горячую работу.
      У Фильченкова и Одинцова оставалось не более двух десятков гранат. Надолго ли хватит их, чтобы сдержать ораву врагов?
      Вдруг Фильченков услышал стрельбу справа. Сердце дрогнуло и на минуту замерло: "Неужели нас обошли?" Но, присмотревшись, улыбнулся обрадованно. Справа поддерживали их огнем матросы, оставленные Мельником на высоте. Когда гитлеровцы были почти на вершине насыпи,, по ним ударил пулемет. Первая же очередь прижала врагов к земле. А. пулемет все строчил и строчил. Фильченков и Одинцов, уже взявшиеся за последние гранаты, увидели, как фашисты поползли с насыпи назад.
      - Ура! - невольно вырвалось у политрука. Это "ура" Одинцов принял за сигнал к атаке и рванулся было вперед, но Фидьченков удержал его.
      - Отбили ведь, а, товарищ политрук! - возбужденно говорил Одинцов, переводя дыхание.
      - Отбили, Даня, отбили. - Фильченков приподнялся, чтобы посмотреть, что делается на левом фланге, там, где были Цибулько, Паршин и Красносельский. Николай увидел: уже над четырьмя танками клубится черный дым. Но на позицию Цибулько и его товарищей лезут еще три. Красносельский, высокий и сильный, черный от копоти и пыли, выбежал из-за насыпи на дорогу, куда уже почти вышла фашистская машина. Вот он размахнулся и сильным богатырским рывком бросил связку гранат под самые гусеницы тяжело ползущего танка. Раздался глухой взрыв, и машина, дрогнув, закрутилась на одной гусенице.
      Политрук мгновенно оценил обстановку. Он понял, что пехота врага больше не решится идти в обход и подставлять себя под огонь пулемета, бьющего с высоты. И Фильченков, прыгнув вниз с насыпи, скомандовал Одинцову:
      - За мной!
      Они подоспели в ту минуту, когда два оставшихся фашистских танка подошли уже почти вплотную к насыпи. Паршин и Красносельский бросали в них все новые связки гранат. Цибулько, слившийся со своим пулеметом, посылал очередь за очередью в смотровые щели вражеских машин. Он не давал возможности водителям и башенным стрелкам смотреть в щели, и потому танки шли вслепую, огонь их был неприцельным. Фашистские танкисты не выдержали и круто повернули машины. Солдаты, наступавшие вместе с танками, тоже побежали назад. Вслед им ударил пулемет Цибулько. Бегущие гитлеровцы, спасаясь от пулеметного огня, залегли
      - Так держать, Вася! - прокричал Фильченков и с гранатами в руках выскочил на бруствер. За ним последовал Одинцов, а слева от дороги - Паршин и Красносельский. На бегу они метнули гранаты в фашистов, прижатых к земле огнем пулемета Цибулько.
      Гитлеровцы, которым удалось уцелеть, вскочили и с воплями побежали прочь. Вслед им прострочила длинная очередь пулемета.
      Над полем установилась тишина. Слышно было только, как где-то вдали, за поворотом дороги, урчали моторы уходящих танков да на флангах раздавалась пулеметная дробь. Там еще шел бой.
      Фильченков, Одинцов, Паршин и Красносельский возвратились на свою позицию у дорожной насыпи. В их усталых глазах светилось счастье одержанной победы над врагом. И только сейчас, в минуту затишья, взглянув на почерневшие лица своих боевых товарищей, политрук заметил, как они устали.
      "Неужели бой длился долго? - подумал он. - Ведь, кажется, прошло всего несколько минут, как увидели вражеские танки". Николай достал часы, посмотрел я сказал:
      - Бились около часа, товарищи!
      - Ну? А я думал, минут пятнадцать всего, - удивился Цибулько и удовлетворенно добавил: - Не пропустили ни одного к дороге... - В этих словах было столько гордости и торжества, что, казалось, Цибулько только и жил все свои двадцать два года для того, чтобы бить фашистские танки.
      - И не пропустим! - заявил Красносельский.
      Фильченков посмотрел на Красносельского: лицо матроса - бледное, осунувшееся, губы кривятся от боли.
      - Ты ранен, Ваня? - встревоженно .спросил политрук.
      - Немного царапнуло. Пустяки, пройдет...
      Фильченков знал, что от пустяковой раны богатырь Красносельский не был бы так бледен и не кусал бы высохшие губы.
      - Куда ранен?
      - В ногу, выше колена.
      - А ну, покажи!
      Красносельский, сдерживая стон, присел и обнажил ногу. Политрук и матросы увидели большую рваную рану.
      - Кость цела, - торопливо проговорил Красносельский. - Через полчаса буду здоров, как прежде. - Он боялся, что его могут отправить в тыл.
      Паршин перевязал товарища. Моряки уселись на дно окопа, чтобы отдохнуть после трудного боя.
      - Может еще кого "царапнуло"? - спросил Фильченков.
      - Все целы, вроде, - ответил Паршин и ощупал себя, как бы убеждаясь, действительно ли он цел?
      Фильченков поставил Одинцова наблюдать за врагом, а остальным приказал отдохнуть. Бойцы улеглись на откосе насыпи погреться на неласковом осеннем солнце. Николай присел рядом с ними. Он хотел поговорить с товарищами перед новым, может быть, еще более яростным боем, но, видя, что веки матросов слипаются от усталости и кое-кто уже засыпал, решил отложить разговор. Он тоже устал, но не давал усталости одолеть себя. В глубокой задумчивости смотрел Николай на лица своих товарищей, спокойные, исполненные мужества и какой-то особенной красоты.