- Точно! Ну, сковырнуть его можно будет быстро. Запсиховал фриц... Думает о своей погибели, а не о победе... Это уже вояка никудышный...
      - Сумеем первыми на высоту прорваться?
      - Надо, товарищ командир роты. Я припас... Вот... Солдат извлек из-за пазухи алый кусок материи развернул.
      - Мечтаю первым достичь.
      - Это по-гвардейски...
      Позже, побывав у бронебойщиков, минометчиков, Петро видел такие красные флажки у многих. Солдаты оживленно переговаривались, шутили, и Петро понял, что, пожалуй, в этом спокойствии бойцов, которым предстояло штурмовать сильно укрепленную гору, таилось для противника самое страшное.
      Люди не только страстно хотели поскорее выбить противника из последнего, севастопольского, укрепленного района. Они знали, что сумеют сделать это так же мастерски, как сделали уже, ворвавшись в Крым.
      Едва с рассветом началась артиллерийская обработка высоты, Петро быстро добрался к своему командному пункту. И здесь, приглядываясь к солдатам, которые должны были находиться во время боя при нем, Петра увидел, что и они так же оживлены, как их товарищи, ожидающие в укрытиях сигнала к атаке.
      Артиллерийская канонада все усиливалась, сливаясь в общий несмолкаемый гул.
      - Такого еще не было, - громко и восхищенно сказал пожилой солдат, наблюдавший из-за бруствера окопчика за происходящим.
      Противник открыл ответный огонь. Снаряды и мины ложились позади и впереди командного пункта Петра. В безветренном, по-летнему жарком воздухе дым и пыль становились все гуще. Из-за гребня горы поднялось солнце; темный диск его проглядывал будто сквозь закопченное стекло.
      За грохотом Петро не слышал, как над его головой низко пронеслись штурмовики. Он увидел их, когда рев моторов заполонил все бездонное небо. А к вершине горы, еще дрожавшей от ударов "илов", уже плыли бомбардировщики...
      Во вражеские траншеи штурмующие группы ворвались через несколько минут после того, как над исходными позициями со свистом взвилась яркокрасная ракета. Первая высотка была захвачена.
      Петро перенес вперед командный пункт. Но еще до того, как он расположился со своими связными в глубокой воронке, которую чья-то бомба, словно нарочно, разворотила на удобном для энпе взгорке, гитлеровцы перешли в контратаку. Враг был тотчас же отброшен.
      Лишенные растительности и почти отвесные скаты горы, густо покрытые железобетонными дотами, проволочными заграждениями, дымились, вздрагивая от разрывов.
      В боевые порядки штурмующих групп и стрелковых подразделений артиллеристы выдвинули свои пушки, и штурм горы возобновился. Это была третья атака за день.
      Медленно, шаг за шагом вгрызаясь в оборону врага, стрелки через час заняли первую линию траншей противника и с неимоверными усилиями продолжали пробиваться вперед.
      Меняя командный пункт, Петро попал под пулеметный огонь, пополз, вскочил в развороченную снарядом траншею.
      Она вся была завалена трупами вражеских солдат. Два пулеметчика из роты Петра, в мокрых, приставших к телу гимнастерках, пытались установить на бруствере "максим".
      - Черт!.. Поставить негде... Придется выкидать мертвяков.
      Петро выкарабкался и поспешил за связистами, тянувшими кабель.
      К полудню в руках у противника оставался только гребень высоты, но держался он за него упорно, и продвижение стрелков снова застопорилось.
      Особенно досаждал наступающим пулеметный огонь из амбразур большого бетонного дота. Его долго и сосредоточенно обстреливали тяжелые орудия, бомбили штурмовые самолеты. Но гарнизон дота оставался невредимым. Как только поднималась пехота, из амбразур снова хлестал огонь крупнокалиберных пулеметов и прижимал атакующих к земле.
      Рота Петра несла потери, орудия сопровождения отстали, и, пока артиллеристы тянули их на лямках в гору, командиры взводов пытались прорваться вперед под прикрытием огня бронебойщиков и минометов.
      - Что же вы, гвардейцы!? - хрипло кричал впереди младший лейтенант. - Или сил не хватает?.. Не дадим им удрать из Севастополя... За мной, орлы!..
      Он встал во весь рост и тут же упал, срезанный пулеметной очередью.
      Петро понял, что теперь никакая сила не оторвет людей от земли, а это-то и было губительным: гитлеровцы вели по ним, прицельный огонь.
      Надо было во что бы то ни стало блокировать прокляты и дот, ослепить, взорвать его!.. Петро глядел на бетонную грибообразную глыбу с узкими амбразурами, и у него перехватывало горло от ярости. К доту не было никаких скрытых подходов, которыми могли бы пробраться подрывники.
      А Тимковский, нервничая, поминутно требовал по рации:
      - Поднимай людей! Что залегли? До утра будете тянуть?!
      Петро с большим усилием сдерживал желание лично броситься в атаку. Может быть, ему удалось бы увлечь людей, оторвать их от земли... Но рассудок подсказывал другое: так можно поступить лишь в отчаянии. В лоб здесь не возьмешь.
      - Принимаю меры к блокированию дота, - доложил он Тимковскому. - Прошу прибавить огонька...
      Петро вызвал Евстигнеева, поручил возглавить группу и вместе с ней обезвредить дот...
      - Без этого не продвинемся, - сказал Евстигнеев, измеряя прищуренным глазом расстояние до противника. И вдруг радостно воскликнул:
      - Флажок!..
      Из окопов тоже заметили красный лоскут материи на гребне; по цепи понеслись восторженные крики:
      - Флажок! Флажок!.. Товарищ комроты, глядите!
      Петро видел, что фашисты еще бьют из дота, но огонь их уже ослабевал. Красный флажок, поднятый каким-то смельчаком в тылу у противника, создал в настроении бойцов тот перелом, который должен был обеспечить успех атаки.
      Петро смаху вскочил на бруствер, поднял над головой автомат:
      - Вперед, гвардейцы! Высота наша!
      Он взбирался вверх, не пригибаясь, хрипло дыша. Только один раз оглянулся... Гвардейцы поднимались за ним цепью, стреляя на ходу, скользя по крутому подъему. Сзади, не отставая от пехоты, волокли орудия артиллеристы. На плечи людей, на развороченную землю оседала белая горьковатая пыль.
      Уже на самом гребне Петро смахнул пот, заливавший глаза, огляделся.
      Из траншей, испуганно вскинув руки, вылезали один за другим вражеские солдаты. Офицер, в мятом, испачканном известняком и глиной кителе, без головного убора, признав в Петре командира, шагнул к нему. Не опуская рук, услужливо доложил:
      - Цейн зольдатен... Ейн официр... Плен...
      Из окопов, укрытий, щелей карабкались все новые и новые группы солдат. Петро, приказав одному из лейтенантов разоружать их и направлять на пункт сбора пленных, прошел с Евстигнеевым вдоль линии вражеской обороны.
      В некоторых траншеях еще сидели растерянные, оглохшие от обстрела и бомбежки немецкие солдаты. Они робко и подобострастно следили за каждым движением Петра и Евстигнеева, заискивающе улыбались.
      - Вылезай, хриц, вылезай! - покрикивал Евстигнеев.
      Тучный лысый ефрейтор, уцепившись грязными руками за кромку щели, пытался выкарабкаться и никак не мог. Из-под скрюченных, с крупными заусеницами, пальцев его сыпалась рыхлая каменистая порода. Не спуская с Петра округленных от страха глаз, он с силой уперся тяжелым ботинком в грудь раненого, лежащего на дне щели, и наконец выбрался. Раненый застонал, но толстяк даже не обернулся.
      - Эх, пес, а не человек! - выругался Евстигнеев.
      - Не задерживаться! - донеслась до слуха Петра команда. - Вперед, на Севастополь!..
      Петро узнал голос Тимковского. Прижав рукой сумку, чтобы не болталась, он побежал к нему.
      Комбат, возбужденный и сердитый, отдавал какие-то приказания начальнику своего штаба и одновременно переругивался с артиллерийским капитаном. На груди у него болтался вынутый из чехла бинокль: Тимковский брался за него, подносил к глазам, но его то и дело отвлекали.
      - Что разгуливаете? - накинулся он на Петра. - Сейчас получите задачу...
      К Петру подошел Сандунян.
      - Ругается, значит доволен, - сказал он, показывая на комбата одними бровями. - Когда сердит, вежлив как... японский дипломат...
      Пётро засмеялся. Они закурили. Пыхнув папироской и уже спокойнее поглядев по сторонам, Петро только сейчас увидел внизу, в легкой дымке, зеленое море, бледнозолотые облака над ним, серые квадраты города... Он схватил Сандуняна за рукав гимнастерки:
      - Севастополь! Арсен, да посмотри же!..
      Перед ними лежал город, о котором они за годы войны слышали столько легендарного. Он казался совершенно вымершим, безлюдным, Даже издали было видно, что строения разрушены, закопчены пожарами. И сейчас, справа, в районе пристани, клубился угольно-черный дым.
      - Это возле Графской пристани горит, - сказал кто-то. К городу спускались с горы разрозненные группы бойцов, орудия. Сзади подтягивались танки, тягачи, пехота... Штурмовики и тяжелые бомбардировщики обрушивали свои удары уже где-то дальше, за городом.
      Предстояло овладеть третьим рубежом обороны противника, и впереди уже велась разведка боем...
      Потеряв ключевую высоту перед Севастополем, враг не мог оказать серьезного сопротивления. Днем рота Петра вела бой у самых окраин города...
      Гитлеровцы, теснимые частями 4-го Украинского фронта и Отдельной Приморской армии, отходили на последний свой рубеж в Крыму - к Херсонесу...
      На рассвете Тимковский разыскал Петра в полуподвальной комнате трехэтажного жилого дома. В здании были выбиты все окна, пол усеян стеклом и штукатуркой. Лежа в самых разнообразных позах, спали бойцы, Петро, уронив на руки голову со сбившейся на затылок фуражкой, сладко похрапывал в углу, около низенького детского столика.
      Тимковский постоял над ним, тихонько потряс за плечо.
      Петро вскочил, красными, воспаленными глазами посмотрел на майора. По сонному лицу его с глубокими отпечатками складок рукава еще бродили неясные тени.
      - Царствие небесное так проспишь, - сказал Тимковский. - Поднимай роту, пойдем фашистов добивать...
      Он показал на двухверстке, куда нужно Петру вести своих людей.
      Петро поднял бойцов, забрал каску и автомат.
      В полутемном коридорчике, очевидно, служившем прежним жильцам квартиры прихожей, он мимоходом взглянул в расколотое снизу доверху зеркало и так и застыл с протянутой к двери рукой. На него удивленно смотрел какой-то чумазый детина с впавшими небритыми щеками и вымазанным известкой носом.
      Петро задержался у зеркала, немного привел себя в порядок и, вскинув автомат по-охотничьи, на плечо, вышел на улицу.
      По изрытой взрывами брусчатке шли саперы с миноискателями, моряки, тянули провод связисты.
      Пехотный майор в перетянутой ремнями шинели помогал растащить сбившиеся в узком проезде повозки.
      - Ну, куда вас черти несут? - беззлобно кричал он на ездовых. - Противник еще в городе...
      Повозочные, флегматично помахивая кнутами, упрямо пробивались куда-то вперед, к центру.
      Над израненным, превращенным в камни и щебень городом поднималось утро... В легкой дымке вырисовывалась перед Петром гавань, Корабельная сторона. У памятника Погибшим кораблям, то совершенно скрывая его, то четко выделяя его белую высокую колонну, вздымались к прозрачному синему небу исполинские клубы черного, жирного дыма. Петре вспомнил, что у берега еще с вечера было подожжено нефтеналивное судно.
      С возвышения, на котором стоял дом, приютивший Петра и его роту, были видны контуры здания Севастопольской панорамы. Они были знакомы Петру по фотографиям.
      Откуда-то с горы, затянутой свинцовым маревом, протягивались в сторону Херсонеса бесшумные огненные пунктиры: били гвардейские минометы. Гитлеровцы беспорядочно и как-то вяло стреляли по городу из орудий. Снаряды рвались то на голых холмах, за окраиной, то в бухте.
      На них никто не обращал внимания. Более неприятным было частое повизгивание пуль: трудно было определить, откуда стреляют.
      Проходивший мимо Петра пожилой связист с катушкой провода беспокойно говорил своему спутнику, тащившему вслед за ним два телефонных аппарата:
      - Шаловливых пуль сколько...
      - Пули - дуры, - откликнулся боец. - Вот мину как бы не достать из-под земли ногой...
      Связисты посторонились, уступая дорогу трем бойцам, катившим навстречу по плитняку тротуара внушительный бочонок.
      Бочонок был массивный, "репкой работы, в нем тяжело плескалась какая-то жидкость, и бойцы, заметно взбудораженные, хлопотали около него с хозяйской рачительностью и усердием. Один из них, в мешковатой гимнастерке и рыжих обмотках, деловито покрикивал встречным:
      - Поберегитесь, ребята...
      В нескольких шагах от Петра они остановились передохнуть. О чем-то таинственно переговариваясь, оживленно жестикулировали.
      Потом Петро слышал, как боец в обмотках дружелюбно объяснял нивесть откуда вынырнувшим двум морякам-патрульным:
      - Масла подсолнечного разжились... Верно говорю, масло...
      - Ну, и жадные вы... Зачем вам столько масла? - укоризненно говорил мрачный на вид моряк, принюхиваясь к бочонку.
      - Так это... На общее, сказать, питание... Всей хозкоманде, - отстаивал боец в обмотках, ревниво придерживая бочонок рукой.
      - Нет, дядя, ты пушку не заливай, - строго сказал моряк. - Никакое это не масло, а чистый спирт... Понял? А спирт хозкоманде ни к чему...
      Беззвучно смеясь, Петро наблюдал, как бочонок, подталкиваемый расторопными морячками, покатился дальше, глухо погромыхивая по камням, подпрыгивая на выбоинах.
      - Приходите... Полведерка отпустим, - пообещал второй моряк, оглядываясь на заметно приунывших бойцов и широко улыбаясь. - Пожертвуем за труды...
      Петро подождал, пока его рота разобрала свое оружие, построилась. и повел ее запруженными улицами и переулками к Камышевой балке.
      У одного из перекрестков, над рядами колючей проволоки, стоял на шесте плакат:
      Стой! Кто пройдет дальше, будет расстрелян!
      Мимо плаката прошли посмеиваясь, и только кто-то из задних рядов ударом ноги вывернул его из земли, отшвырнул далеко в сторону, к куче щебня, золы и ржавого железа.
      * * *
      После изгнания немецко-фашистских захватчиков из Севастополя они удерживали в Крыму лишь Херсоносский мыс с Казачьей бухтой, в которой на скорую руку было сооружено несколько временных причалов.
      Сюда хлынули толпы вражеских солдат. Командир 111-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Грюнер, представлявший в эти последние часы боев за Крым гитлеровское командование, приказал срочно строить вторую линию обороны. Он рассчитывал, задержав натиск советских войск, эвакуировать остатки крымской группировки в румынские порты на кораблях, обещанных Гитлером.
      Однако солдаты и большая часть офицеров, объятые паническим ужасом, деморализованные, бросая имущество, устремились к морю в надежде попасть на суда. На них уже не действовали никакие увещевания и даже угрозы оружием фанатиков офицеров и генералов, которые, вопреки здравому смыслу, решили продолжать сопротивление.
      Начальник штаба 111-й пехотной дивизии подполковник Франц посоветовал Грюнеру отправить к русским парламентера для переговоров о сдаче. Он даже предложил для выполнения этой миссии свои услуги, но Грюнер резко и категорически отклонил его совет.
      Огонь советских войск по Херсонесу все усиливался. Над клочком земли, в который вцепились гитлеровцы, беспрерывными волнами появлялись штурмовики.
      Прорвавшись в бухту сквозь плотный заградительный огонь советских батарей, четыре вражеских судна смогли принять на борт лишь незначительную часть солдат и офицеров из тридцати тысяч, скопившихся на Херсонесе. Два корабля тут же были потоплены авиацией.
      Паника и хаос усилились еще больше, когда распространился слух, что генералы Бемэ и Грюнер, переодетые в летные комбинезоны, собрались бежать на самолете, который круглые сутки держали наготове.
      У маленьких суденышек, около причалов, началась неописуемая давка. Сталкивая друг друга в море, ругаясь и схватываясь в кулачной потасовке, незадачливые "покорители Крыма" старались как можно быстрее покинуть землю, которая жгла им пятки.
      Двенадцатого мая советские войска мощным ударом танков и пехоты взломали оборону противника и, подавляя разрозненные группки сопротивляющихся фашистов, начали распространяться по Херсонесскому полуострову...
      ...Петро из своего неглубокого укрытия в расщелине меж камней, которое даже не хотелось ему "обживать", видел, как цепь вражеских солдат, с которой рота уже несколько часов вела довольно вялую перестрелку, внезапно дрогнула. Часть гитлеровцев побежала, некоторые продолжали отстреливаться.
      Петро поднял бойцов, и они рванулись вперед с такой яростью, что даже самые упорные из фашистов побросали оружие и торопливо подняли руки.
      Проходя мимо пленных, Петро обратил внимание на то, что большинству из них давно перевалило за третий десяток и что, судя по регалиям, болтавшимся на их грязных мундирах и кителях, его роте довелось вести последний бой в Крыму с матерыми вояками.
      - Капут! - кратко подытожил Арсен Сандунян, догоняя Петра, шагавшего вместе с Евстигнеевым к морю.
      - Сработано чисто, - весело улыбаясь и усталым жестом вытирая пыль со лба, откликнулся Петро.
      - Сколько же их тут! - удивлялся Евстигнеев осматриваясь. Подозрительно разглядывая злые, грязные лица фашистов, он на всякий случай держал свой автомат наготове.
      Небольшое пространство древнего Херсонесского полуострова было заполнено толпами гитлеровцев. На развороченной, пахнущей дымом и гарью земле валялись вперемежку с трупами людей и лошадей опрокинутые автомашины, орудия, остовы разбитых самолетов. Чем ближе к бухте, тем гуще была усеяна земля брошенными чемоданами с награбленным добром, ящиками с продуктами, бутылками, консервными банками, медикаментами, рулонами бумаги, деньгами, порнографическими открытками и сентиментальными семейными фотографиями, коробками с шоколадом и древесным спиртом, пачками сигарет.
      Пленные, окликая друг друга гортанными резкими голосами, понукаемые своими офицерами и ефрейторами, собирались в кучу, строились.
      - Эти уже отвоевались, - с удовольствием сказал Сандунян Петру.
      - Разрешите, товарищи офицеры? - окликнул их низенький шустрый лейтенант с "лейкой" в руках и с какими-то футлярами, сумочками, чехольчиками на боку. Херсонес очищали? Минуточку...
      Петро и Арсен машинально поправили головные уборы, одернули гимнастерки.
      - Так... А вы, папаша... Извиняюсь, гвардии старшина, в срединку, командовал фотокорреспондент. - Фриц, фриц, стань там... Хир!.. Дорт!.. Отлично!..
      Щелкнув, он справился:
      - Не устали? Тогда еще разочек... Великолепно... Папаша, подбородочек повыше... Ус не надо крутить... Превосходно... Минуточку... Фамилии...
      Он исчез так же стремительно, как и возник.
      - Бойкий! - похвалил Евстигнеев.
      - Корреспонденту иначе нельзя, - сказал Петро. Они дошли до крутого, кремнистого обрыва над морем, заглянули вниз.
      Море отделялось от обрыва узенькой кромкой песка, загроможденного крупными валунами и усеянного отполированной волнами галькой. Гитлеровцы кишели на этой узенькой прибрежной полосе. Офицеры бросали в плещущие волны оружие, документы... Лица их были зелеными, как морская вода.
      К морю вели высеченные в ракушечнике лестницы. Сандунян принялся подсчитывать поднимающихся на берег пленных:
      - Сто... Двести...
      - Их без нас потом сосчитают, - махнув рукой, сказал Петро. Он беззлобно смотрел на давно небритые, растерянные и злые лица врагов. Вдруг его внимание привлек шум, одиночные выстрелы.
      - Старшина, узнайте, что такое? - поручил он Евстигнееву.
      Выстрелы стали чаще, и Петро, торопливо вынув из кобуры пистолет, поспешил вслед за старшиной.
      Не добежав еще двух-трех десятков шагов, он увидел небольшую, плотно сгрудившуюся кучку гитлеровцев. Они отстреливались от наседающих бойцов. Высокий старый офицер, яростно размахивая парабеллумом, что-то кричал. Потом, не целясь, он выстрелил.
      - Генерал ихний, - крикнул бежавший рядом с Петром лейтенант и, опустившись на колено, вскинул автомат.
      - Не бей! - Петро ударил кулаком по стволу автомата, но лейтенант все же успел дать короткую очередь. Генерал ухватился рукой за плечо и выронил револьвер.
      Петро метнулся к нему и вдруг согнулся, взялся обеими руками за живот. Сделав несколько шагов, он со стоном начал валиться на бок.
      Сандунян подбежал позже. Он видел, что в Петра выстрелил стоявший за спиной генерала рослый немецкий офицер с широкой колодкой орденских ленточек на кителе.
      Арсен, зажав в кулаке рукоять пистолета, бросился на него. Заметив сверкающие глаза Сандуняна, оскаленные зубы на смуглом, искаженном гневом лице, офицер попятился, рывком поднес к своему виску пистолет и застрелился...
      Сандунян склонился над Петром. Он лежал ничком, подвернув под себя руку. На зеленых бриджах его густо проступала кровь. Рубанюк тихо, в забытьи, стонал, и Сандунян бережно перевернул его на спину.
      ...Очнулся Петро спустя несколько минут. Рана в верхней части живота нестерпимо горела.
      Над ним вполголоса разговаривали. Петро с усилием открыл глаза и увидел командира полка Стрельникова и Олешкезича. Не разжимая зубов, он тихонько, без слез, всхлипнул.
      - Ну, ничего, ничего, - сказал Стрельников. - Живой... Заштопают, все будет в порядке...
      - Пуля в животе осталась, - произнес женский голос. - И кровотечение, смотрите... Надо срочно в госпиталь... Помогите, товарищ, лейтенант. Чуть-чуть приподнимите.
      От резкой боли в животе Петро снова лишился сознания...
      Очнулся он в санитарном автобусе. Машина катилась медленно и плавно, мягко шурша по асфальту шоссе.
      Покачиваясь на висячих носилках, Петро медленно размежил веки... В автобусе было душно, сильно пахло иодом, эфиром... Один ив раненых непрерывно стонал, потом хриплый голос его перешел в рыдание. Рядом с ним сидела девушка, держа в своих руках его желтую, безжизненную руку.
      - Куда мы? - слабо шевеля губами, спросил Петро. - Слышите, сестра?
      - В госпиталь, в госпиталь... Скоро уже...
      Вдоль шоссе шли нескончаемые колонны пленных. Петро безразлично смотрел на них. Заросшие щетиной, позвякивая котелками, они шли медленно, без конвоя, потом вдруг начинали почему-то бежать, сбиваясь в кучу, наталкиваясь друг на друга...
      Автобус, гудя, обогнал голову колонны, и Петро неожиданно заметил сквозь нагретое солнцем стекло знакомого матроса Сергея Чепурного. Моряк ехал рысью впереди колонны пленных, понукая каблуками и хворостиной свою неказистую, явно трофейного происхождения, кобыленку. Ноги его в широких матросских брюках были раскорячены, бескозырка лихо сдвинута на затылок.
      Увидев, что автобус обогнал колонну, Чепурной махнул прутиком, сжал каблуками вспученные бока кобыленки.
      - Шнеллер!.. - донесся до Петра его зычный голос.
      Разгром немецких войск в Крыму
      Итоги Крымской кампании
      Сегодня, 12 мая, в Крыму закончилась операция по очищению района мыса Херсонес от остатков немецко-фашистских войск, разбитых при овладении нашими войсками городом Севастополь.
      В ходе боёв по разгрому Севастопольского плацдарма противника ч очищению мыса Херсонес нашими войсками за период с 7 по 12 мая уничтожено: танков и самоходных орудий - 49, самолётов - 87, орудий разных - 308, миномётов - 331, пулемётов - 620, автомашин - 564, складов разных - 24.
      Противник потерял только убитыми более 20.000 солдат и офицеров.
      Захвачено нашими войсками: танков и самоходных орудий - 48, самолётов 49, орудий разных - 1.228, миномётов - 721, пулемётов - 4.859, винтовок и автоматов - 46.041, автомашин - 4.173, лошадей - 710, складов разных - 123, паровозов - 25, эшелонов с военной техникой - 14 и отдельно вагонов с разным военным имуществом - 540.
      Взято в плен 24.361 солдат и офицеров, в том числе командир 5 армейского корпуса генерал-лейтенант Бемэ, командир 111 пехотной дивизии генерал-лейтенант Грюнер и несколько полковников.
      ВСЕГО за период Крымской кампании с 8 апреля по 12 мая нашими войсками уничтожено: танков и самоходных орудий - 188, самолётов - 529, орудий разных 775, миномётов - 946, пулемётов - 1.882, автомашин - 2.227, складов разных 39.
      Противник потерял убитыми более 50.000 солдат и офицеров.
      Захвачено: танков и самоходных орудий - 111, самолётов - 49, орудий разных - 2.304, миномётов-1.449, пулемётов - 7.008, винтовок и автоматов - 84.524, автомашин - 4.809, лошадей - 11.684, складов разных - 188, паровозов - 44, эшелонов с военной техникой - 14 и отдельно вагонов с разным военным имуществом - 2.865.
      Взято в плен 61.587 солдат и офицеров, из них часть раненых.
      Таким образом, за всю Крымскую кампанию с 8 апреля по 12 мая противник потерял по главным видам боевой техники и людского состава: пленными и убитыми - 111.587 человек, танков и самоходных орудий - 299, самолётов - 578, орудий разных калибров - 3.079, автомашин - 7.036 и много другой техники.
      Кроме того, нашей авиацией и кораблями Черноморского флота с 8 апреля по 12 мая потоплено с войсками и военными грузами противника: транспортов - 69, быстроходных десантных барж - 56, сторожевых кораблей - 2, канонерских лодок 2, тральщиков - 3, сторожевых катеров - 27 и других судов - 32. Всего потоплено за это время 191 судно разного тоннажа.
      СОВИНФОРМБЮРО
      Валентина Потемкина
      Севастополь
      Мой светлый город, ты изранен,
      Но ведь остался белый камень,
      Еще горячий от огня.
      Прибоя вечное движенье,
      Как сердца милого биенье,
      Вновь будет радовать меня.
      Пусть моего не стало дома,
      Пусть тополь мой у дома сломан,
      Он силу жизни сохранит.
      И город славы - он бессмертен,
      Могучим корнем врос в столетья,
      А кроной в будущем шумит.
      Войска приветствует столица,
      И вся страна тобой гордится
      Урал, и Волга, и Кавказ.
      А тот, кто в первых был сраженьях,
      Кто знает горечь отступленья
      И кто поклялся в грозный час
      Вернуться к городу в заливе,
      Сегодня нет его счастливей,
      И нет милее ничего,
      Чем опаленный этот тополь,
      И нет отрадней для него
      Родного слова - Севастополь.
      Петр Сажин
      Освобожденный город
      Есть в нашей стране такие города, улицы которых похожи на раскрытые страницы чудесной книги: идешь по таким улицам и как будто читаешь волнующие душу слова, и сердце твое наполняется каким-то торжеством и гордостью.
      Таков Севастополь...
      Ни о каком другом городе не сложено столько легенд и песен. В мире эпитетов, пожалуй, не скоро найдешь слово, чтобы достойно выразить величие Севастополя...
      С трудом лавируя среди повозок и орудий, наш автомобиль спешит в город. Пройдена последняя петля горной дороги. Створки гор закрыли море, мы приближаемся к холмам Сапун-горы. Здесь сходится несколько дорог. Сотни машин торопятся в Севастополь. Пыль тянется за ними, как дым пожара в степи.
      Перед глазами мелькает застывшее в дикой судороге железо, вылизанная огнем земля, трупы, опаленные кусты и изрытые снарядами и бомбами холмы. Надо это видеть, чтобы понять, какой силы смерч пронесся над этим, если говорить сухо по-военному, "рубежом".
      Картину боя можно представить себе, измерив на глазок расстояние от воронки до воронки. Оно не больше метра - двух. Этим объясняется, почему вражеских трупов здесь сравнительно мало - их просто разнесло на куски.
      У Малахова кургана пробка. Над головой со свистом проносятся снаряды. Выбитые из Севастополя оккупанты еще держатся у Херсонеса. Они уцепились за бухты: Стрелецкую, Омега, Камышевую, Казачью, Мыс Херсонес и Круглую бухту.
      Небо над Херсонесом в зенитных разрывах, там действуют наши штурмовики и бесстрашные "У-2". По Херсонесскому полуострову бьют и наши пушки.
      На вражеские снаряды никто не обращал внимания, хотя обстрел ведется с хорошей пристрелкой: гитлеровцы бьют по дорогам, по Петровой слободе, по вокзалу, по Зеленой горке.
      И наконец он открылся.
      Чудо-город! Слава нашей Отчизны.
      Над холмами его стелется черный дым. и сквозь дым, как через разрывы облаков, сияет гладкое, голубое, как небо, зеркало Южной бухты. Люди на машинах встают.
      Все, кого судьба столкнула здесь у Малахова кургана, с изумлением смотрят на город. Как не похож он на тот сказочный Севастополь, образ которого в боях они несли сюда. Развалины, пепел да крик чаек над Северной бухтой.
      И все же, поруганный оккупантами, обожженный огнем, он прекрасен. Город, где прогремели на весь мир подвиги советских людей - матроса Ивана Голубца, Ноя Адамия, Фильченкова, комсомольцев одиннадцатого дзота, артиллеристов батареи Пьянзина... Город матроса Петра Кошки и Даши Севастопольской, адмиралов Нахимова и Корнилова...
      Дорога поворачивает на вокзальное кольцо. На воде бухты плавают бочки, бревна, ящики. Сквозь клубы дыма вырисовывается ферма плавучего крана с флагом на вершине.
      Мы спешим вперед. На улицах города - трупы врагов. Особенно много их у вокзала. Они лежат прямо на дороге.
      Машина выносит нас по длинному и так знакомому подъему на Ленинскую. С болью озираемся по сторонам. Камни, щебень, дым, битое стекло, трупы. Не сговариваясь, снимаем фуражки и склоняем головы.
      Губы шепчут: "Здравствуй, Севастополь, здравствуй, город-герой".
      Медленно ползут машины к Графской пристани. Над водной станцией вьется советский флаг, над портиком Графской пристани на флагштоке тельняшка и бескозырка, поднятые вместо флага моряками из отряда морской пехоты.
      Под стеной одного из уцелевших домов стоит, как разгоряченный конь, танк с большой и броской надписью, звучащей, как символ - "Мститель". Он пришел сюда со своим экипажем от Сталинграда. Этот танк первым вылез на неприступный гребень Сапун-горы и первым ворвался в город. Он славно выполнил свою миссию.
      По улицам города шагают отряды саперов, связисты, мчатся машины, гарцуют всадники. Твердо печатают шаг морские патрули. На стенах зданий, на каменных оградах появляются надписи: "Мин нет", "Разминировано".
      На площади Коммуны останавливается радиофургон, и над городом взвивается песня. Далекая и прекрасная песня из Москвы. А со стороны Карантинной бухты, с Херсонесского мыса доносится гул артиллерии, взрывы бомб. Над юго-восточной окраиной города в высоком небе то и дело повисают черные хлопья разрывов - в шести километрах от Севастополя еще идут бои. Последние бои, и люди прислушиваются не к залпам, а к песне, звучащей, как победный марш, как призыв к труду, который должен дать жизнь городу немеркнущей славы...