Гитлер. В отставку! Вас заменит генерал Альмендингер!
      Енекке поднимает голову, саркастически улыбается.
      Енекке. Альмендингер? Да поможет ему бог.
      Гитлер (вопит). Севастополь надо держать! Надо держать! Надо держать!
      Советская артиллерия.
      Артиллерист (дернув за шнур). Ну, держи!
      Артиллерийские позиции на подступах к Сапун-горе. Гремят пушки. По склонам Сапун-горы густо ложатся снаряды.
      В небе идут советские бомбардировщики, пикируют, земля будто вспенивается от бомбовых ударов. Склоны Сапун-горы в пламени и дыме.
      В подземелье так называемого "южного форта" в штабе 17-й армии сидит новый командующий 17-й немецкой армией генерал Альмендингер:
      Генерал Конрад докладывает ему.
      Конрад. Это продолжается уже пятый час. Солдаты моих частей не выдерживают.
      Альмендингер (не глядя на него). Невыдерживающих - расстреливать.
      Конрад (подходя ближе). Мне докладывали о случаях сумасшествия. Там, в центре этого ада, солдаты сходят с ума!
      Альмендингер. Сошедших с ума расстреливать.
      Далекая канонада сотрясает стены "южного форта".
      В облаках идут эскадрильи бомбардировщиков.
      На командном пункте Приморской армии маршал Василевский, генерал армии Толбухин, командующий Приморской армией генерал Мельник, начальники штабов, адъютанты. Генералы смотрят в бинокли.
      Дымятся склоны Сапун-горы. Артиллерийская подготовка продолжается...
      Задумался Чмыга. К нему подходит Файзиев.
      Фаизиев (застенчиво). Слушай, товарищ, я тут одно заявление написал. Прочти, может, ошибка есть?
      Чмыга (читает). "Если..."
      Файзиев (продолжает) "...меня убьют..."
      Чмыга. Понятно.
      Файзиев. "...считать коммунистом".
      Чмыга (возвращая Файзиеву заявление). Никаких ошибок нет. Отдавай лейтенанту.
      Файзиев. Спасибо.
      Степанюк, Аржанов, Файзиев подают лейтенанту заявления о приеме в партию. Клубятся взрывами склоны Сапун-горы.
      На этом фоне возникает надпись: "7 мая 1944 года".
      Чмыга надевает бескозырку, бросается в атаку.
      Молодой лейтенант бросается вперед.
      За ним поднимаются из траншеи солдаты.
      Лейтенант. За Родину! За Сталина! Вперед!
      Солдаты. Ура!
      Поднимается в атаку Степанюк.
      Крики "ура".
      Бойцы идут в атаку.
      Крики "ура".
      Лавина атакующей пехоты поднимается от подножья горы.
      Крики "ура".
      Командный пункт 2-й гвардейской армии. Маршал Василевский, генерал Захаров. Захаров. Как бы они морем не ушли?
      Василевский. Не уйдут. Адмирал Октябрьский плотно запер все выходы.
      Море. Идут в атаку торпедные катеры.
      В море вражеский транспортный корабль в сопровождении конвоя.
      Стремительно проносятся торпедные катеры, оставляя пенящийся след.
      Над кораблем поднимается огромный столб черного дыма.
      В воздухе советские самолеты.
      Пылает в море судно противника.
      Последняя дорога на Констанцу становится для гитлеровцев дорогой смерти.
      Солдаты взбираются на Сапун-гору, объятую дымами взрывов. Командир дивизии, штурмующей Сапун-гору, кричит в трубку полевого телефона.
      Комдив. Дайте прямой по дотам второй линии!
      Наши артиллерийские позиции. Бьет артиллерия. Солдаты поспешно заряжают орудия.
      Укрывшись в пещере, гитлеровец бросает оттуда вниз гранаты. Вниз по горе катятся гранаты. Советские пехотинцы взбираются на гору.
      Рвутся вражеские гранаты.
      Степанюк, укрывшись за убитым бойцом, бросает гранату, пригнулся. Взметнулась пыль.
      Гитлеровец из пещеры продолжает катить вниз гранаты-"лимонки".
      Земля, поднятая взрывом, оседает. За уступом скалы укрылся Чмыга. Он стряхивает с себя землю, ползет вперед.
      Командный пункт.
      Василевский. Упорное сопротивление!
      Огнеметы прочесывают склон Сапун-горы.
      Прочистив путь, взбираются на гору огнеметчики, за ними пехота.
      На командном пункте маршал Василевский, генералы Толбухин и Мельник.
      Василевский. Пока ни в одном месте фронт не прорван.
      Над обрывом стоит немец с поднятыми руками, потом падает сраженный. На гору взбегает Чмыга, карабкается по крутым уступам скал.
      Файзиев, весь изодранный, упрямо и ловко карабкается по щебню вверх.
      Вокруг ложатся пули. Файзиев припал к земле.
      Огнеметчики продолжают огнеметную атаку склонов.
      Пылают склоны горы.
      С новой силой ринулась вверх пехота, залегает и вновь бежит, осиливая метр за метром.
      Командующий 51-й армией генерал Крейзер говорит по телефону.
      Крейзер. Прошу усилить авиаподдержку! Авиаподдержку прошу усилить!
      Бомбардировщики летят по курсу.
      Командующий воздушной армией говорит в трубку радиотелефона.
      Командующий. Буря! Буря! Я - Ветер! Я - Ветер! Отставить Мекензию! Отставить Мекензию! Переключайтесь на Сапун-гору. Как поняли? Прием!
      Самолеты держат курс на Сапун-гору.
      Вниз летят бомбы.
      Советская артиллерия продолжает разносить вражескую оборону. Снизу доверху дымятся все ярусы Сапун-горы.
      В блиндаже Василевский у аппарата "бодо", диктует. Василевский. Немцы переходят в непрерывные контратаки.
      Телеграфист. Есть!
      Василевский. Прогрызаем оборону метр за метром. Телеграфист. Есть!
      По склонам Сапун-горы взбираются русские пехотинцы, срываются, падают и снова ползут. Огромный камень падает сверху и сбивает бойца с ног.
      Из амбразуры немецкого дота стреляет пушка.
      Запыленный, потный командир дивизии хриплым, сорвавшимся голосом кричит в трубку телефона.
      Комдив. Голубчики, артиллеристы, дайте прямой по левому! Не пускает!
      У орудия. Выпуская снаряд, артиллерист запекшимися губами произносит:
      Артиллерист. Даем по левому!
      Батарея открывает огонь по Сапун-горе.
      Командир дивизии облегченно вздыхает.
      Комдив. Спасибо, голубчики!
      По горе, усеянной вражескими трупами и разбитой техникой, взбираются цепи бойцов.
      На командном пункте Толбухин, Мельник, начальник штаба 4-го Украинского.
      Толбухин. Крепко держатся на второй линии.
      Начальник штаба. Там фланкирующие доты.
      Толбухин. Ох, высока ты, матушка!
      В траншее перед Сапун-горой.
      Комдив. Штурмовое знамя! (Появляется боец со знаменем). Передайте командиру Сивашского полка: я поручаю ему водрузить это знамя на Сапун-горе!
      Боец. Слушаюсь!
      Боец со знаменем бросается через бруствер траншеи вперед, на аппарат.
      Советские войска в расположении первой линии обороны противника. Молодой лейтенант в упор стреляет в фашиста из пистолета, тот падает, лейтенант бежит дальше.
      Боец несет сквозь дым штурмовое знамя, за ним бегут остальные. Он падает. Знамя берет бегущий следом. Знамя плывет мимо вражеских проволочных заграждений. Знаменосца сразила пуля. Ободранное проволокой знамя переходит в руки следующего бойца, который доносит его до второй линии немецкой обороны. Навстречу из траншеи поднимаются гитлеровцы. Рухнул боец со знаменем, но молодой лейтенант ловким ударом опрокидывает врага. Вокруг закипела рукопашная схватка. Ухватившись за крыло разбитого немецкого самолета, падает, подкошенный пулей, лейтенант, но рука его еще держит знамя. Следующий боец подхватывает боевой стяг, передает его Степанюку. Высоко несет знамя Степанюк. Вслед ему смотрят глаза умирающих бойцов. Свалился и Степанюк. Перевязывающая раненого Аржанова девушка-санитарка поднимает знамя и вместе с Аржановым несет его выше. Путь им преграждает пулеметное гнездо противника. Знамя все же реет, изодранное, простреленное. Оно в руках Файзиева. Файзиев долго несет его все выше и выше. Еще несколько шагов, но пуля подкашивает и его. Знамя вот-вот рухнет. До вершины Сапун-горы осталось совсем немного. И вот опять взметнулось знамя. Его выносит на вершину Чмыга. Он размахивает знаменем, чтобы далеко было его видно.
      Чмыга ставит знамя на землю. Взрыв гранаты. Раненый Чмыга оседает, но не выпускает знамени. Через вершину горы переваливают первые цепи пехоты.
      Бегут мимо Чмыги бойцы.
      Знамя заметил генерал Крейзер.
      Крейзер (радостно). Смотрите! Смотрите!
      В руках Чмыги полощется знамя победы.
      На командном пункте все направили свои бинокли на знамя.
      Чмыга в изнеможении прижался лицом к драгоценному древку...
      Надпись: "Херсонес". Обрыв над морем. Бегут толпы разбитой 17-й гитлеровской армии. Их догоняют русские пули.
      На мысе. Несутся машины с немецкой пехотой, бегут пешие. Они отступают к морю под активным обстрелом советской артиллерии и авиабомбежкой.
      Легковая машина. Капот открыт, шофер копается в моторе. Из машины выходит генерал Теодореску, смотрит на часы.
      Теодореску (шоферу). Скорей, скорей! Э, чорт возьми, через десять минут отходит мой самолет.
      Мимо бегут отступающие войска противника.
      Аэродром. Бежит фашистский офицер с чемоданами.
      Последний транспортный "юнкере" перед отлетом.
      Дверь кабины закрывается. Офицер стучится, его уже не пускают. Самолет стартует. Офицер в отчаянии хватается за плоскость, падает. Самолет уходит.
      Офицер поднимается и стреляет из пистолета вслед самолету.
      Херсонес. Бегут гитлеровцы. В кюветах брошены машины. Поток бегущих заслоняет застрявшую машину Теодореску. Светлая легковая машина врезается в машину Теодореску.
      Теодореску бросается навстречу выходящему из машины Мюстегиб Фагилю.
      Теодореску. Уберите немедленно вашу машину, господин адвокат!
      Мюстегиб Фагиль. Если через тридцать секунд вы не двинетесь вперед, я прикажу сбросить вашу машину в кювет, господин генерал!
      Теодореску. Я не понимаю, почему вы так торопитесь? Вы же считали Крым турецкой территорией? (Отвернулся).
      Мюстегиб Фагиль. Вы тоже считали Крым румынской территорией.
      Теодореску хватает Мюстегиб Фагиля за плечо, поворачивает к себе.
      Теодореску. Слушайте, вы! Если вы сейчас же не уберете вашу машину, я прикажу своим солдатам...
      Мюстегиб Фагиль. У меня тоже есть солдаты!
      Теодореску. Вы смеете называть ваш татарский сброд из карательных отрядов солдатами?! Они воевали только с женщинами и детьми.
      Мюстегиб Фагиль (кричит). Сейчас они вам покажут, как они умеют воевать с румынами! (Зовет). Ахмет! Сбросить его машину в канаву!
      Вбегают татары в немецкой форме. Они наваливаются на Теодореску.
      Западная оконечность Херсонесского мыса. Бегут солдаты, тянутся машины.
      На причалах Херсонеса толпы немцев, румын и татар грузятся на судно. Въезжает машина Мюстегиб Фагиля.
      Мюстегиб Фагиль торопит шофера, выбрасывающего из машины чемоданы.
      Мюстегиб Фагиль. Скорей, скорей! (Выбегает из машины),
      Судно перегружено людьми. Солдаты прыгают через борта на палубу.
      В воздухе советские бомбардировщики.
      Судно отчаливает от берега.
      Летят бомбардировщики.
      На борту немецкого судна. Мюстегиб Фагиль кричит капитану:
      - Поднимайте турецкий флаг, капитан!
      Капитан. Мы не вышли из русских территориальных вод.
      Мюстегиб Фагиль. Все равно поднимайте! Они потопят нас?
      На воду летят бомбы. Гигантский столб воды над вражеским кораблем.
      В воздухе эскадрильи советских бомбардировщиков.
      Гитлеровцы в воде ловят спасательный круг со свастикой.
      Над мачтой поднимается турецкий флаг.
      На вершине Сапун-горы реет красный стяг. Возле него часовые. Мимо флага советские войска устремляются к Черному морю.
      Северная бухта. Спускаются на воду груженные войсками катеры, боты. В воде взрывы.
      Бухта заполнена лодками, на которых переправляются войска.
      На противоположном берегу в дыму пожаров Севастополь.
      Высоко над освобожденной крымской землей реет красное знамя. Возле него советский воин. Это Чмыга.
      Чмыга смотрит на освобожденный город, уверенно говорит:
      - Ничего, мы отстроим тебя, Севастополь! Ты будешь лучше, сильнее, чем был!
      Иосиф Уткин
      Моряк в Крыму
      Моряк вступил на крымский берег,
      Легко и весело ему!
      Как рад моряк! Он ждал, он верил
      И вот дождался - он в Крыму.
      В лицо ему пахнуло мятой,
      Победой воздух напоен.
      И жадно грудью полосатой,
      Глаза зажмурив, дышит он.
      А южный ветер треплет пряди
      Волос, похожих на волну,
      И - преждевременную - гладит
      Кудрей моряцких седину!
      Как много видел он, как ведом
      Ему боев трехлетний гул!
      Но свежим воздухом победы
      Сегодня он в Крыму вздохнул.
      И автомат, как знамя, вскинув,
      Моряк бросается вперед
      Туда, где флотская святыня!
      Где бой! Где Севастополь ждет!
      Евгений Юнга
      Удары с моря
      Весенней порой 1944 года, в начале апреля, когда розовое море цветущего миндаля затопило сады черноморского побережья, в
      дни стремительного броска армий Четвертого Украинского фронта через сивашские дефиле, я переправился из Геленджика в Скадовск и оттуда в освобожденный нашими войсками Западный Крым.
      Это было незадолго до освобождения Севастополя.
      Отряд торпедных катеров шел вдоль пустынного Каркинитского залива, известного в древности под названием Некропила, то есть Мертвых Ворот. Мы держали курс на мыс Тарханкут - западную оконечность Крымского полуострова, пробираясь из Скадовска в Караджу, к району, который с незапамятных времен снискал худую славу среди мореплавателей. Исстари он носил мрачное название "кладбища кораблей". Правда, такое название соответствовало истине лишь в эпоху парусного флота, однако навигационные условия в здешних местах ничуть не изменились. У Тарханкута всегда белеют гребни зыби и чаще, чем где-либо на Черном море, дует свежий ветер, неблагоприятный для плавания небольших кораблей, особенно для торпедных катеров.
      Продолжительный переход на торпедном катере никогда не бывает легким. Он терпим в штилевую погоду, хотя уже малейшая зыбь дает знать себя резкими толчками, но донимает человека любой выносливости, если на море, как говорится, "свежо".
      Зыбь встретила нас у мыса Карабурун, крутой скалой возникшего на выходе из Каркинитского залива. Ощущение окрыленности, созданное быстротой движения и похожее на то, какое испытываешь при нарастающем беге самолета по стартовой дорожке, сменилось душевыматывающим состоянием, знакомым каждому, кто ездил в кузове грузового автомобиля по разбитому большаку. Все мы, - и стоявшие в люках боевой рубки, и радист в крошечной бортовой каюте, где невозможно выпрямиться во весь рост, и мотористы в насыщенном парами бензина отсеке, испытывали одно и то же. Будто исполинские руки непрерывно трясли катер, то и дело смаху швыряя его всем корпусом вниз, с неудержимой силой толкали навстречу волнам, и он пробивал их, точно таран стену, со скоростью, превышавшей скорость курьерского поезда.
      Тогда и попытался я представить себе недавний, закончившийся за несколько суток до начала боев на крымском плацдарме, переход группы торпедных катеров с Кавказа в эти места, о чем услышал перед отплытием.
      * * *
      Приказ, врученный в штабе Черноморского флота командиру группы, был краток: выйти из гавани засветло, в течение ночи обогнуть Крым и достичь порта назначения, расположенного там, где выжженные плато и необозримые пастбища Западной Таврии сливаются с черноземными степями Украины. Гавань, куда предстояло добраться катерам, должна была стать маневренной базой в момент, когда армии Третьего Украинского фронта займут Одессу, а войска Четвертого Украинского фронта перейдут в наступление через Сиваш, Перекоп и Турецкий вал. Освобождение Одессы означало полную изоляцию фашистских гарнизонов на территории Крыма: в их распоряжении оставалось только сообщение морем. Оборвать это сообщение, уничтожая вражеские караваны, поручалось Черноморскому флоту, в частности торпедным катерам капитана 2 ранга Проценко. Поэтому и надо было заблаговременно пройти неприметно для противника мимо захваченных им берегов, мимо его дозоров, минных полей и прочих препятствий.
      Расчеты перехода, произведенные специалистами, не укладывались в рамки обычных норм плавания торпедных катеров: ни по времени пребывания в море, ни по навигационным условиям, ни по длительности напряжения, чрезмерного даже для организма, натренированного службой на кораблях такого класса.
      На практике обстояло так.
      Мартовским днем, в штормовое ненастье, когда торпедным катерам полагалось отстаиваться у причалов базы, Виктор Трофимович Проценко, разделив группу на два отряда, повел первый из них вокруг оккупированного фашистами Крыма.
      Переход первого отряда длился свыше суток. Все это время, и днем, и ночью, люди торпедных катеров бодрствовали, не сменяясь ни на минуту. Командиры катеров не выпускали штурвалов из рук, радисты не снимали наушников, мотористы не отходили от рычагов управления механизмами, а боцманы коченели на ветру, в тумане, в дождевой слякоти возле пулеметных турелей. Многое было на пределе работоспособность моторов, которые никогда до тех пор не испытывали такого напряжения, запасы горючего, принятого на борт сверх всяких норм и, за неимением других мест, размещенного в торпедных желобах. Да, катера шли без своего главного оружия: вместо длинных, серебристо-коричневых от смазки торпед в желобах находились куцые контейнеры с бензином.
      Несчастье стряслось под вечер, когда кавказское побережье осталось далеко позади.
      Катера мчались против зыби, как перемещавшийся наперерез волнам и ветру острый продолговатый выступ гигантского рифа, рассекавший море пунктирами бурунов. Серые корпуса были неразличимы в облаках брызг и пены, однако Проценко быстрее, чем кто-либо на флагманском катере, заметил неладное.
      Эффектное зрелище согласованного движения многих кораблей мгновенно исчезло, едва из строя вырвался и вдруг завертелся, будто волчок, бурун катера лейтенанта Гиршева.
      Лицо Проценко вытянулось.
      - Подвел-таки ветеран! Чинили-чинили, а все мало... Стоп моторы! приказал он и крикнул, склонясь к распахнутой дверце радиорубки: - Запросите Гиршева! Судя по его пируэтам, рули отказали!
      Спустя минуту радист доложит ответ Гиршева. Лейтенант сообщал, что лопнул штуртрос.
      С ожесточением и досадой Проценко разглядывал злополучный катер. Задержаться, пока на нем починят штуртрос, было нельзя: корабли уже миновали траверз Феодосии и вступили в пределы самой опасной зоны, которую надо пройти за ночь. Отправить катер своим ходом обратно - все равно, что бросить его на произвол судьбы; не лучше, если оставить его на месте на время ремонта, а самим продолжать путь. Вдобавок, и то, и другое, и третье могло раскрыть врагу тайну перебазирования.
      - Передайте Гиршеву: приготовиться к затоплению. Личному составу перейти на соседние катера...
      Проценко перечислил, на какие, и, выждав, когда радист нырнет в свою конурку, вздохнул. Жестокая целесообразность принуждала затопить катер, хотя он был дорог - и как боевая единица, и как память о людях, прославивших его еще в месяцы боев за керченский плацдарм.
      Глаза выдали радость командира группы, едва радист принял просьбу Гиршева. От имени личного состава лейтенант просит разрешить экипажу отремонтировать рулевое устройство своими силами на ходу.
      - Как же они будут держаться на курсе! - воскликнул Проценко, втайне довольный таким ответом. - Мудрят друзья! Одними моторами не справиться... Ну-ка, подгребем к ним!
      Флагманский катер повернул к потерпевшему аварию, и то, что увидел Проценко, привело его в хорошее настроение.
      - Вы что придумали, Гиршев? - спросил он, догадываясь, но желая услышать подтверждение.
      - Идея принадлежит Эстрину, - отрапортовал лейтенант. - Приспосабливаем бросательные концы к обоим рулям. Пока штуртрос починят, я постою с одного борта, боцман с другого, а Хабаров будет дирижировать: управлять газом и корректировать нас.
      - Правильно решено, - одобрил Проценко. - Сейчас пересажу к вам механика для ускорения. Когда изготовитесь?
      - Как только перейдет механик, можем итти.
      Через четверть часа катера возобновили свой бег, а затем ночь скрыла заливаемые зыбью фигурки двух человек, будто припаянные к бортам аварийного катера.
      Тот не отставал. Так свидетельствовали донесения о ходе ремонта, принимаемые радистом головного катера. Ремонт штуртроса длился всю ночь. И ночь напролет два человека - лейтенант Гиршев и главный старшина Эстрин, каждую секунду рискуя быть смытыми за борт, промокшие, с багровыми от брызг щеками и воспаленными от соленой морской пыли глазами, не выпускали из окоченелых пальцев бросательные концы, которые заменяли штуртрос.
      Утром, на исходе одиннадцатого часа после аварии, круглое лицо Проценко расплылось. Он разглядел, что Гиршев и боцман перебрались с кормы в боевую рубку. Мальчишеская фигурка лейтенанта юркнула в люк, а минутой позже радист головного катера принял исчерпывавшее инцидент донесение:
      "Ремонт штуртроса закончен. Рулевое управление действует безотказно".
      Переход продолжался, благополучно был завершен, а все, кто участвовал в нем, без малого сутки отсыпались там, где сон свалил их - на палубах катеров, на дощатом причале порта назначения.
      * * *
      Вражеские дивизии у Севастополя зажаты в смертельное кольцо. Множество звеньев образовали это кольцо, два из них - моряки торпедных катеров капитана 2 ранга Проценко и морские летчики Героя Советского Союза Корзунова. С утра до вечера корзуновцы ищут вражеские корабли, находят их, уничтожают бомбовыми ударами с воздуха. Вечером летчиков сменяют моряки соединения Проценко. В штиль, в свежую погоду, с вечерних сумерек до рассвета сторожат море советские торпедные катера, неумолимо режут последнюю коммуникацию гитлеровцев, настигают возле Севастополя и вдали от берегов караваны быстроходных барж и транспортов противника, прорываются к ним сквозь охранение и меткими ударами торпед с кратчайшей дистанции отправляют удирающих из Севастополя фашистов на дно Черного моря.
      В конце дня, когда над бухтой проносятся, возвращаясь с задания, самолеты Корзунова, капитан 2 ранга Проценко шифрограммой приказывает командиру группы Местникову прибыть вместе с одним из отрядов на рейд базы. Радиограмма передана в семнадцать ноль-ноль. Спустя двадцать семь минут штабной сигнальщик докладывает, что четыре катера находятся у ворот бухты и уже идут прямым курсом к пловучей базе.
      Шагнув за угол штабного дома, Проценко направляется на край мыса к обрыву. Прохладный ветер-низовка дует в лицо, неся навстречу запах моря.
      Крутой мыс, увенчанный небольшим каменным домиком, где разместился штаб соединения, расположен невдалеке от входа в бухту. С обрыва хорошо виден рейд, беспредельное море за ним, рыбачий поселок в углу бухты, высокая белая башенка маяка против мыса. Между мысом и маяком покачивается на зыби неуклюжее, странной конструкции, судно - плоскодонное, с огромными подзорами. Это бэдэбэ - быстроходная десантная баржа, в полной исправности захваченная у противника возле причала одного из освобожденных черноморских портов.
      Став на краю обрыва, Проценко ищет взглядом катера, но не находит их ни у входа в бухту, ни на рейде. Лишь пенистый след, расплываясь, указывает курс, по которому они промчались через рейд к пловучей базе.
      - Как не узнать Местникова, - говорит, подходя к Проценко, начальник политотдела соединения. - Метеор!
      - А здорово он под Цезаря написал, - откликается капитан 2 ранга. - Это я насчет его последнего донесения: "Встретил, торпедировал, утопил". И подпись. А кого-чего, так и позабыл доложить.
      Проценко смеется, затем принимается усердно семафорить руками. Его высокая плотная фигура отчетливо выделяется на освещенной заходящим солнцем круче.
      Не спускающий с нее глаз сигнальщик пловучей базы тотчас передает на подошедшие катера приказ командира соединения: "Капитану третьего ранга Местникову, капитан-лейтенанту Константинову и старшему лейтенанту Хабарову немедленно явиться ко мне".
      Подождав, пока сигнальщик просемафорит ответ об исполнении, и разглядев отплывшую от бэдэбэ шлюпку, Проценко снимает реглан и расстилает его на траве.
      - Прошу, - приглашает он начальника политотдела и тянет его за собой на землю. - Ну, что?
      - Сделано, товарищ капитан второго ранга.
      Он достает из кармана густо исписанные листки донесения о боевых действиях торпедных катеров на подступах к Севастополю, начиная с момента перебазирования, которое Проценко называл "диким переходом", но которое справедливее считать одним из удивительных героических эпизодов, украшающих историю нашего флота. Краткой характеристикой перебазирования и открывалось политдонесение. Далее в нем без лишних слов излагались факты боевых действий соединения на морских подступах к Севастополю, могущие служить иллюстрацией к оперативным сводкам об успехах моряков Черноморского флота. Почин принадлежит Ме-стникову, который командовал набеговой операцией на порт Ак-Мечеть в ту ночь, когда войска Четвертого Украинского фронта вплотную подошли к городу и заняли дорогу из Ак-Мечети в Евпаторию. Прижатые к берегу фашисты поспешно перебрались на быстроходные десантные баржи. Две из них, битком набитые гитлеровцами, успели покинуть гавань. Враг был уверен в спасении, тем внезапнее для него оказалась встреча с катерами Местникова на пределе радиуса действия торпедных катеров. Ни судорожное маневрирование, ни бешеное огневое противодействие, ни ночная мгла не спасли удирающих фашистов. Торпеда нашла цель. Головная бэдэбэ разлетелась на сотни озаренных пламенем взрыва обломков. За время последующих походов черноморцы потопили еще пять быстроходных десантных барж и два сторожевых катера, шедших из Севастополя в Констанцу и Сулину.
      - День за днем, вроде незаметно, а все вместе кое о чем говорит, замечает командир соединения, когда начальник политотдела откладывает последний листок в сторону. - Согласен, отсылайте. Впрочем, думаю, что завтра придется приплюсовывать, - громко прибавляет он, заслышав неподалеку шаги. Когда Местников узнает о радиограмме комфлота, то к самым причалам пролезет, но разрядится по цели.
      - Точно, - раздается за спиной Проценко. - Прибыли по вашему вызову, товарищ капитан второго ранга!
      В глазах командира соединения мелькают и гаснут искорки лукавства.
      Он разом поднимается и становится лицом к лицу с тремя моряками в одинаковых, защитного цвета, непромокаемых костюмах. Только возраст отличает моряков друг от друга, в остальном они, как на подбор, подстать командиру соединения и начальнику политотдела, - круглолицые крепыши, люди атлетического сложения, завидного спокойствия, большой физической силы и выносливости, без чего немыслима служба на торпедных катерах. Старший по званию да и по обличью - командир первой группы, коренастый Местников, типичный черноморец с многолетним загаром, с проблесками седины на висках, с черными, чуть навыкате глазами, отражающими волю и неисчерпаемую жизнерадостность. Эти же качества отражены на лицах обоих моряков, пришедших вместе с Местниковым и стоящих рядом с ним навытяжку перед Проценко. И тот и другой значительно моложе, чем командир группы, но та же решимость, похожая на упрямство, характеризует обоих: невозмутимого, на вид даже флегматичного командира отряда Константинова и угловатого юношу Хабарова с неотцветшим румянцем на пухлых щеках и голубыми глазами. Не зная его, трудно по внешности даже предположить в нем героя суровых дней штурма Новороссийска и освобождения Тамани.
      - Как настроение, товарищи? - спрашивает Проценко, испытующе глянув прямо в глаза Хабарову и не сомневаясь в ответе. Мальчишеская
      смелость старшего лейтенанта хорошо известна всем катерникам. Хабаров отлично совмещает ее с трезвым, осмысленным риском.
      - Нормальное, - спокойно отвечает Хабаров.
      - Разрешите узнать? - сиплым, простуженным голосом осведомляется Местников, обращаясь к Проценко. - Вы, кажется, упоминали о какой-то радиограмме, заодно и обо мне.
      Командир соединения весело подмигивает Местникову:
      - Ушки на макушке, да? Местников усмехается:
      - Привычка, товарищ командир. Каждую ночь напролет слушать
      приходится: не чапают ли где "всемирные завоеватели"...
      - Так вот, есть радиограмма для нас с тобой, Александр Александрович, и для всего соединения, - согнав улыбку, торжественно объявляет Проценко. Комфлота обратился к нам с напоминанием: не давать фашистам покоя, усилить атаки, добиться, чтобы враг не смел высунуться из Севастополя, топить до последнего. Что скажешь?
      - Разрешите доложить из района Севастополя, оттуда виднее, - с готовностью произносит Местников.
      Константинов и Хабаров согласно кивают.
      - Встретил, торпедировал, утопил, так? - опять улыбнувшись, напоминает командир соединения. - Не возражаю, но условимся: так сообщаешь только в том случае, если утопишь одну бэдэбэ, а если больше, - жду разъяснений. Давайте сюда, товарищи, уточним...
      Он достает из планшета карту Севастопольской бухты и подходов к ней. Ветер, играя, теребит хрустящий лист, выгибает его, как парус.
      Положив карту на разостланный реглан и прижав ее углы камешками, Проценко принимается объяснять план предстоящего похода.
      Моряки внимательно слушают. Сведения, которыми располагает командир соединения, сводятся к одному: неведомо где фашисты имеют потайную лазейку и, пользуясь ею, пробираются из Севастополя в море незаметно для всех, кому поручено держать блокаду. Доказательством этого являются караваны быстроходных десантных барж и транспортов противника. Их обнаруживают на рассвете вдали от берегов наши летчики. Курс, по которому следуют караваны, неизменный: из Севастополя в Констанцу и Сулину. Правда, многие из них благодаря отличным действиям пикировщиков Корзунова идут вместо порта назначения на дно моря, но факт остается фактом: в кольце блокады явно не хватает звена.
      Обступив сидящего на корточках перед картой командира соединения, моряки размышляют, стараясь доискаться причины. Кажется, кольцо замкнуто прочно. Днем на подступах к Севастополю барражируют воздушные разведчики, ночью крейсируют корабли. Все, что находится вне видимости, тщательно прослушивается.