Измученные голодом и жаждой, пленные бросились к воде. Фашисты открыли стрельбу. Возникла свалка. Этого было достаточно, чтобы Ревякин нырнул в калитку одного из домов и исчез. Пиванов побежал за Ревякиным, но был пойман конвоирами и до полусмерти избит.
      Очутившись в незнакомом дворе, Ревякин забрался в огород и залег между грядок, прикрывшись картофельной ботвой. Некоторое время слышались крики, стрельба, хлопанье калиток. Потом все стихло.
      Ревякин пролежал в огороде до вечера, обдумывая, как выйти из тяжелого положения. "Куда пойти и где укрыться?" - мучил вопрос.
      Перебирая в памяти немногих севастопольцев, с которыми встречался во время обороны, он вспомнил о домашней хозяйке, жене рабочего Анастасии Павловне Лопачук - "тете Нате", как ее называли соседи. Она жила в своем домике на улице, где сейчас скрывался Ревякин.
      С Анастасией Павловной его познакомил Иван Пиванов и очень хвалил ее за доброту и отзывчивость. Она, как и другие севастопольские женщины, деятельно помогала защитникам города. Стирала и чинила им белье, готовила для них обеды, а ее сын пионер Толя приносил на передовую воду и подарки, собранные им среди населения для бойцов.
      Иногда вечерами Ревякин вместе с Пивановым приходил к Анастасии Павловне послушать веселые пластинки, потанцевать с девушками - соседками хозяйки. У нее же он познакомился с Лидой Нефедовой, ученицей десятого класса средней школы.
      В дни обороны, выполняя поручения райкома ВЛКСМ, Лида Нефедова много работала в пошивочной мастерской, ухаживала в госпитале за ранеными.
      Стемнело. Ревякин сбросил с себя солдатскую гимнастерку. Обросшее, исхудалое лицо, воспаленные от бессонных ночей глаза, всклокоченные волосы сильно изменили его внешность. Смело шагая по улице, он благополучно добрался до дома No 50, похожего на украинскую хату. Заглянув в окно, он увидел Анастасию Павловну и вошел в дом.
      Хозяйка сразу же узнала Ревякина и, не отрывая глаз от его измученного, постаревшего лица, с тревогой спросила, откуда он.
      - Бежал из плена. Дайте попить, - ответил он коротко. - У вас как будто никого нет, можно говорить откровенно?
      - Толя в другой комнате, - ответила тихо Анастасия Павловна, имея в виду сына. - Устал и крепко спит. Целые дни бегает по знакомым, продукты собирает для пленных.
      Ревякин присел на скамью и рассказал все, что с ним произошло.
      Анастасия Павловна слушала его с таким глубоким вниманием, что он понял: она не только не выдаст, но непременно поможет ему, и был рад, что не ошибся в этой женщине.
      - Поможете укрыться? - спросил он прямо. Она задумалась.
      - Пожить у меня сможете, но, думаю, будет рискованно.
      - Да, верно, это опасно не только для меня... А что с Лидой Нефедовой? вдруг спросил Ревякин. - Удалось ей выехать? Анастасия Павловна безнадежно махнула рукой.
      - Где там было выехать из такого ада! Ведь у нее бабушка, дедушка, мать... Застряла она. Их дом разбомбило. У родственников теперь живут, недалеко от меня.
      - Можно позвать Лиду?
      - Утречком позову. Сейчас нам на улицу выходить нельзя, патруль подстрелит. Только Лиду вы теперь, пожалуй, не узнаете, - рассказывала Анастасия Павловна. - И куда ее веселый смех девался?.. Из дому никуда не выходит и плачет, и плачет. Ни о каких немецких приказах и слушать не хочет. Свой паспорт на прописку, говорит, в полицию не дам. Не хочу, говорит, чтобы эти сволочи мой паспорт марали.
      Ревякин, не прерывая, слушал Анастасию Павловну. Рассказ радовал и успокаивал его.
      Он переночевал у Анастасии Павловны в сарае. Рано утром она разбудила его и передала узелок с одеждой.
      - Лида прислала. Оденьтесь и идите к ней. Она ждет вас на улице. Так обрадовалась, будто наши вернулись.
      Ревякин заторопился. Быстро оделся в поношенный костюм, побрился, причесался и вышел из дому.
      Немцев на улице почти не было. Лишь изредка громыхали грузовые машины да лениво шагал посреди дороги румынский патруль. Лида ждала на перекрестке, прислонившись к акации. Ревякин радостно пожал ей руку.
      - Пойдемте через эту гору, - сказала Лида. - Там безлюдно.
      - Куда мы?
      - На Корабельную. В нашем доме сохранилась комнатка. Из-за развалин ее с улицы не видно, там я вас и устрою.
      Тихо беседуя, они поднялись на гору и скрылись в развалинах дома No 4 на Комсомольской улице.
      Обстановка в городе была крайне тяжелой. Немцы уже проводили регистрацию всего населения. По домам шныряли жандармы, полицаи и шпионы, вылавливали советский актив и не успевших эвакуироваться военных, за укрытие которых населению грозил расстрел. Несмотря на это, Лида ни за что не хотела оставлять Ревякина одного и осталась жить вместе с ним. Полутемная, узкая, длинная комната с разбитым окном и поломанной дверью, скрытая в развалинах, казалась Лиде самым безопасным убежищем.
      А Ревякин, как назло, в это время тяжело заболел желтухой и брюшным тифом, лежал в бреду и рвался на улицу. Не будь при нем Лиды, он бы, конечно, тогда же погиб.
      * * *
      Благодаря заботливости Лиды Ревякин начал постепенно поправляться. Положение его попрежнему оставалось рискованным. Он подвергал не только себя, но и девушку и ее семью смертельной опасности. Он и Лида ломали голову, где найти документ, по которому он мог бы пожить до ухода к партизанам.
      - Знаешь что, Лида, - сказал Ревякин, - есть такая поговорка: "Чем больше прячешься, тем скорее поймаешься". Я решил сам пойти в полицию за паспортом.
      - Ты с ума сошел! - только и могла сказать Лида.
      - Не волнуйся, - успокоил ее Ревякин. - Я все обдумал. Подам заявление в полицию, что я Ревякин Александр Дмитриевич, - видишь, я меняю только свое имя, - житель города Севастополя, по профессии преподаватель химии. Все мои документы сгорели вместе с квартирой, и я прошу выдать новый паспорт. Дом укажу такой, чтобы немцы не могли проверить мое заявление.
      - А если они тебя арестуют?
      - За что же меня арестовывать? - спокойно улыбнулся Ревякин. - Ведь я сам к ним иду. Но, конечно, придется указать свое сегодняшнее местожительство.
      - Если ты так решил, укажи наш дом. Скажи, что недавно женился и живешь в доме жены, - идя навстречу ревякинскому замыслу и включая самое себя в опасный ход его, сказала Лида. Это было ее объяснением в любви, и Ревякин понял, что отныне у него с Лидой одна жизнь и одна судьба. - Я сама схожу в полицию и все разузнаю, - предложила Лида.
      Полицейский участок находился недалеко от дома Нефедовых. От людей, толпившихся в полиции, она узнала, что для получения нового паспорта требуется поручение трех местных жителей, подтверждающих личность утерявшего документы.
      В тот же день Лида подыскала нужных поручителей. В числе их была и Анастасия Павловна.
      В заявлении Ревякин указал: "Учитель, находился на броне, в армии не служил, болен туберкулезом и ревматизмом"... Он получил временный вид на жительство, прописался по всем полицейским правилам в домовой книге, зарегистрировался на бирже труда как преподаватель химии и получил на руки биржевую карточку.
      С этого времени Ревякин стал легальным жителем Севастополя - Александром Дмитриевичем, а для близких - Сашей.
      * * *
      В сентябре 1942 года Ревякин решил выйти за город, ознакомиться с дорогой в лес и узнать что-нибудь о партизанах. Он получил пропуск в немецкой комендатуре на выезд в деревню за продуктами, достал тележку, положил на нее кое-какие вещи "для обмена" и вместе с Толей отправился в путь...
      Партизаны, действительно, были в этом районе. Но оккупанты бросили против них войска, карательные отряды, вели крупный прочес леса.
      Ревякин вернулся домой угнетенным.
      В тот же день он начал вести дневник, тщательно укрывая его в надежных местах.
      "Гитлеровские мерзавцы решили стереть с лица земли город-герой. Куда ни глянешь - везде одна и та же жуткая картина: искалеченные коробки домов без крыш, с зияющими пробоинами вместо окон. Из развалин несет тяжелым трупным запахом. Полностью уничтожены школы, техникумы, библиотеки, клубы, театры. Разрушен Дом Военно-Морского Флота и музей... Владимирский собор - место погребения адмиралов Лазарева, Корнилова, Нахимова, Истомина - полуразрушен и загажен.
      Яростью наполняется сердце, когда смотришь на уничтоженный памятник любимому Ильичу, на разрушенное здание знаменитой Панорамы...
      С особой, звериной жестокостью фашистские варвары уничтожают севастопольцев. Они тысячами истребляют наших людей в лагере военнопленных. 12 июля они согнали на стадион "Динамо" несколько тысяч мирных жителей и потом расстреляли их вместе с детьми в четырех километрах от города.
      На бирже труда отбирают паспорта у молодых и здоровых людей и гонят их насильственно в Германию. Вчера со станции Севастополь было отправлено еще два эшелона по шестьдесят вагонов в каждом и по пятьдесят пять человек в вагоне. Окна вагонов закрыты и переплетены колючей проволокой. Двери также закрыты на запоры. Охрана никого не подпускала близко. Слышны были душераздирающие крики узников. Люди травятся, калечатся, чтобы спастись от фашистской каторги. Для устрашения севастопольцев варвары XX века поставили на площади Пушкина виселицу. Повешены трое юношей, среди которых Толя узнал своего соседа Колю Лялина. Так выглядит Севастополь. Город окутан мраком фашистского террора..."
      Ревякин не заметил, как Лида, заглядывая через его плечо, прочла что он написал. Она читала и плакала.
      - Что же будет, Саша? - почти с отчаянием спросила она. - Что делать?
      - Что-то делать нужно, что - не знаю еще, но бездействовать нельзя.
      - Что же мы можем?
      - Я уверен, - сказал Ревякин, впервые вслух высказывая то, что уже давно таилось в душе, - севастопольцы не примирились с оккупантами. Но люди замкнулись в себе, они разобщены и подавлены несчастьем. Ненависть у каждого в сердце, как у нас с тобой. Нужно поднять гордый дух севастопольцев... Нужно выпустить воззвание к населению, - добавил он, уже ясно чувствуя, что нашел что-то верное.
      - Какое воззвание? - спросила она недоумевая.
      - Увидишь!
      Он просидел, не разгибаясь, целую ночь. Хотелось написать коротко, просто, на бумаге же выходило растянуто, туманно. Он писал страницу за страницей, уничтожал написанное, вновь писал и снова рвал.
      Лида, молча наблюдая за мужем, волновалась страшно и сжигала в печке черновики. Настало утро, а он все еще сидел за столом.
      - Кончил! - Ревякин разогнул спину и обеими руками потер уставшее лицо. Прочту тебе, хотя, должен признаться, и это меня не удовлетворяет.
      - Читай!
      - Сверху лозунг. Только наш, местный: "Трудящиеся Севастополя, объединяйтесь на борьбу с гитлеризмом!" Под лозунгом будет заголовок: "Воззвание к трудящимся города Севастополя"
      Он начал читать, волнуясь:
      "Дорогие братья, сестры, отцы, матери, трудящиеся города Севастополя!
      К вам обращаемся мы, ваши товарищи по классу и оружию, по совместной борьбе с нашими поработителями.
      Мы с вами оказались под лапой фашистских извергов. Мы на собственном опыте испытали всю тяжесть этих "освободителей". Мы ясно видим, чего хотят немецкие оккупанты. Они хотят рабства и унижения других народов и в первую голову нас с вами, советских людей. Но этому никогда не бывать! Не верьте немецким хвастунам, что будто бы Красная Армия разбита и будто бы немцы захватили Москву и Ленинград. Брешут они. В мире нет такой силы, которая могла бы победить советский народ.
      Севастопольцы! Мы полны ненависти к нашим палачам, но мы здесь, в городе, пока не можем выступать против них открыто с оружием в руках. Тем не менее мы можем сделать врагу немало неприятностей. Помните указания Сталина, всеми мерами срывайте работу на вражескую армию.
      Не давайте угонять себя на фашистскую каторгу.
      Наше дело правое, и мы победим!
      Севастопольцы! Поднимайтесь на борьбу за нашу советскую родину, за наш родной истерзанный город!
      Помогайте Красной Армии громить врага. Всеми силами ускоряйте час, когда красное знамя снова будет развеваться над нашим городом русской славы Севастополем!
      Да здравствует Красная Армия!
      Смерть немецким оккупантам!"
      - Как, по-твоему? Вышло что-нибудь?
      - Хорошо! - сквозь слезы прошептала Лида.
      - Ничего, сойдет на первый раз. А главное, по-моему, дело сейчас не в словах, а в самом факте появления в городе нашей листовки. Под воззванием Ревякин написал крупно "КПОВТН".
      - Это что значит?
      - Это значит "Коммунистическая подпольная организация в тылу немцев".
      В течение всего дня Ревякин возился во дворе по хозяйству, а Лида размножала воззвание. Писать листовки от руки печатными буквами было трудно. Работа подвигалась медленно. За день она приготовила всего двадцать пять экземпляров.
      На следующую ночь Ревякин, Лида и Анастасия Павловна распространили листовку по городу, а утром Толя отнес несколько воззваний в лагерь военнопленных и передал их с продуктами своим друзьям.
      * * *
      Начиная подпольную деятельность, Ревякин не знал, существуют ли подпольные организации в других городах Крыма. Но он твердо был уверен, что советские патриоты не сложили оружия. Он верил, что всюду идет борьба. Действительно, в то самое время, как Ревякин приступил к выпуску воззвания, в Симферополе, Керчи, Феодосии, Ялте, в степных районах Крыма уже действовали подпольные патриотические группы и организации. Они имели радиоприемники, выпускали листовки, совершали диверсии.
      Воззвание Ревякина прозвучало для севастопольцев призывом набата. Вначале трудно было даже поверить, с какой быстротой оно облетело город и стало известно сотням и тысячам людей. Из разных мест До Ревякина стали доходить вести о людях, ищущих возможности связаться с "КПОВТН".
      Вскоре после выпуска воззвания Лида неожиданно встретила свою знакомую Прасковью Степановну Короткову. Лида не узнала бы эту женщину, если бы та сама не окликнула ее. Оглянувшись, она сразу вспомнила инструктора райкома партии, умную, энергичную, всеми уважаемую работницу-выдвиженку.
      - Здравствуй, моя милая, - Прасковья Степановна внимательно, как бы изучающе, заглянула в глаза Лиды. - Что это ты какая-то отсутствующая, грустная?
      - Радоваться теперь нечему, Прасковья Степановна, - откровенно ответила Лида. - На своей земле, как на чужбине, живем.
      - Значит, не забыла, что ты комсомолка?
      - Конечно, не забыла.
      - Очень хорошо, моя девочка, что помнишь. Что же ты делаешь?
      - Я помогаю пленным, - просто ответила Лида, чувствуя, что с Коротковой можно говорить без опасения.
      - Похвально. Помогать им нужно. Но ведь этого мало...
      - А что же я еще могу делать?
      Вместо ответа Прасковья Степановна пригласила Лиду к себе, в полутемный подвал большого разрушенного дома. Достала из продранного матраца листовку и протянула ее Лиде:
      - Почитай. Тут сказано, что нужно делать.
      Каково же было удивление Лиды, когда она увидела воззвание Ревякина, уже аккуратно перепечатанное на пишущей машинке.
      - Прасковья Степановна! - обрадованно воскликнула Лида. - Эту листовку я знаю... читала.
      - Как, уже читала? - Прасковья Степановна искренне удивилась. - Где ты ее взяла? Лида замялась.
      - Мне дал ее один человек.
      - Что за человек? - стала допытываться Прасковья Степановна. - Не бойся, будь откровенна. Достаточно ли только знаешь того человека, с которым связана?
      Прасковья Степановна долго расспрашивала ее о Саше. На ее же пытливые вопросы о подпольной организации "КПОВТН" и кто написал листовку Лида попрежнему отвечала уклончиво. Она не знала, как муж отнесется к Прасковье Степановне, и его подпольную деятельность сохранила в тайне.
      - Ты хорошая девочка, - Прасковья Степановна ласково обняла ее. - Приходи с мужем ко мне в гости. Угощать вас мне, к сожалению, нечем, но поговорим по душам.
      В ближайший свободный день Лида привела мужа в подвал к Коротковой, познакомила их и, сославшись на неотложные дела, ушла.
      Знакомство началось с настороженного изучения друг друга. Задавая вопросы, Ревякин внимательно следил за живым, выразительным лицом Прасковьи Степановны, за ее простой, грубоватой речью. Она сразу заметила его настороженность, но это не обидело ее, а, наоборот, вызвало чувство доверия. Сама она тоже о многом расспрашивала, внимательно слушала и все более убеждалась в искренности собеседника.
      - Я осталась здесь по заданию горкома партии для подпольной работы и ищу связи с нашими людьми, - сказала, наконец, Прасковья Степановна. - Вместе со мной горком партии оставил нескольких коммунистов, но они все погибли в последние дни обороны. На конспиративной квартире сгорели типография и рация, полученные нами для подполья. Увидев воззвание за подписью "КПОВТН", я страшно обрадовалась и подумала: очевидно, в городе оставлены еще кто-то из коммунистов, о которых я не знаю. Ищу их и не нахожу. Может быть, вы поможете мне установить связь с этими товарищами?
      - А сами как устроились? - спросил Ревякин, еще не признаваясь, что он автор воззвания.
      - Как видите! - Прасковья Степановна обвела рукой пустой, разрушенный подвал. - Пережила я большое личное горе. У меня оставалась здесь в городе старушка-мать. Она умерла с голоду, я ничем не могла ей помочь. Боясь себя расконспирировать, я даже не могла навестить ее.
      Она замолчала. Ревякин видел, что ей тяжело говорить. Все, что он услышал от Коротковой, убедило его, что он нашел представителя партийного комитета, с которым нужно говорить правдиво и помогать ему.
      - Никакой подпольной организации, Прасковья Степановна, я не знаю, откровенно признался он. - Воззвание писал я сам, по собственной инициативе. Лида - свидетельница. Подписал "КПОВТН", что означает "Коммунистическая подпольная организация в тылу немцев". За самозванство прошу прощения. Надеюсь, партия меня за это не осудит.
      Прасковья Степановна дружески протянула ему руку.
      - Замечательно сделали! За это вас можно только похвалить. Лида говорила, что вы здесь от Красной Армии?
      - Воевал тут и застрял на Херсонесском, - пояснил Ревякин. - Согласно приказу командования я должен уйти в лес к партизанам.
      - Не спешите. Давайте сначала наладим партийное подполье. Начнем с объединения патриотов в "КПОВТН", как вы удачно назвали нашу организацию. А что мы должны делать, об этом очень ясно сказал товарищ Сталин. Для начала люди у нас имеются.
      Она рассказала ему, что ей удалось установить связь с советскими патриотами и организовать три патриотические группы. Одну из них возглавляла коммунистка Галина Васильевна Прокопенко. В 1918 году она вместе с мужем участвовала в борьбе против немецких оккупантов на Украине. В эту группу входят преимущественно женщины. Они установили связь с лагерями военнопленных, помогают пленным продуктами, бельем и укрывают тех, кому удалось бежать. Вторая группа создана в лагере военнопленных на Корабельной стороне. Организатор и руководитель этой группы - бывший работник горкома партии Николай Терещенко, захваченный немцами в плен. Подпольщики достали ему паспорт на имя Михайлова, под этим именем он и значится в лагере, где организует побеги пленных.
      - В третьей группе у меня девушки-комсомолки. Они работают среди молодежи. Комсомолку Нину Николаенко мы устроили на работу в рыбконторе. Она достает нам оттуда бланки, на которых мы пишем разные справки для бежавших из лагерей военнопленных. Нина стащила из своей конторы поломанную пишущую машинку. Мы ее отремонтировали и печатаем все, что нам нужно. На этой же машинке перепечатали и ваше воззвание.
      Прасковья Степановна подготовляла устройство подпольной типографии.
      Среди подпольщиц была комсомолка Женя Захарова, до оккупации работавшая наборщицей в типографии газеты "Красный черноморец". Трудиться на оккупантов она ни за что не хотела. Ее пытались отправить в Германию, но так и не могли взять, потому что она пила какую-то отраву и все время лежала больной. Когда же Прасковья Степановна сказала ей, что для подпольной организации нужна типография и наборщица, Женя загорелась. По совету Прасковьи Степановны она прекратила "болеть" и устроилась на работу в немецкую типографию.
      Установление связи Ревякина с Прасковьей Степановной Коротковой положило начало созданию севастопольской партийной подпольной организации.
      В школе, которая ютилась в маленьком, кое-как отремонтированном самими учителями помещении разрушенного дома, Ревякин познакомился с бывшим студентом судостроительного техникума Георгием Гузовым. Коренастый юноша с высоким лбом и мужественным открытым лицом понравился Ревякину. Укрываясь от угона в Германию, Гузов устроился в школу преподавателем русской литературы, скрыв от гитлеровцев, что он комсомолец.
      Беседуя с Гузовым, Ревякин обратил внимание на его осведомленность о положении на фронтах и вскоре убедился, что тот, безусловно, знает сводки Советского Информбюро. От Гузова он узнал и о докладе И. В. Сталина 6 ноября 1942 года на торжественном заседании Московского Совета, и о стратегическом контрнаступлении Красной Армии в районе Сталинграда, об окружении там фашистских дивизий, и о наступлении войск Центрального фронта в районе Ржева и Великих Лук. Он пригласил Гузова к себе в гости и, показывая ему свое хозяйство, начал откровенный разговор:
      - Я давно догадался, что ты слушаешь Москву. Как бы это нам сделать вместе?
      - Приемника у меня нет, - признался Гузов, - но я знаю человека, у которого он есть.
      Ревякин попросил познакомить его с этим человеком.
      - Скажи ему прямо: приемник нужен подпольной организации.
      - Для "КПОВТН"? - спросил Гузов.
      - Откуда ты знаешь о ней?
      - Читал воззвание.
      - Да, приемник нужен для "КПОВТН".
      - Неужели правда, что я нашел в вас того товарища, которого мы так ищем с Павлом Даниловичем?
      - Кто такой Павел Данилович?
      - Это тот самый человек, у которого радиоприемник.
      И Гузов с полной откровенностью рассказал Ревякину все, что знал об инженере-коммунисте Павле Даниловиче Сильникове, организатора подпольной патриотической группы, в которую входил и сам Гузов.
      Отрыв от Большой земли не только морально угнетал организаторов подполья, он являлся вместе с тем серьезной помехой в их подпольной пропагандистской работе. После первого воззвания Ревякин и Прасковья Степановна написали и распространили среди населения и военнопленных еще три листовки, но ни в одной из них не смогли дать картину положения на фронтах. Теперь же, владея приемником, можно будет принимать сводки Совинформбюро и широко осведомлять о них население.
      В день разговора с Гузовым Ревякин был весел необычайно, смеялся, шутил, подхватив на руки Лиду, кружился с ней по комнате. Та никак не могла понять, в чем дело.
      - У нас, наконец, будет радиоприемник, - объяснил он. - Женя Захарова уже готовит шрифт, значит будет и типография.
      * * *
      Жестокий террор, голод и страдания не сломили севастопольцев. Новый, 1943 год они встречали бодро и уверенно. Они знали о разгроме гитлеровских полчищ под Сталинградом и о том, что Красная Армия перешла в наступление по всему фронту. Каждый день подпольщики принимали по радио радостные вести из родной Москвы и распространяли их среди населения.
      Захватчики уже не в силах были дальше скрывать свои поражения. Объявленный Гитлером трехдневный траур по армиям, погибшим под Сталинградом, севастопольцы вместе со всем советским народом встретили ликованием...
      Подпольная организация к этому времени выросла, окрепла Она объединила 17 патриотических групп, в которых было свыше ста членов. У каждого члена организации был свой актив - 5 - 10 патриотов из родственников и знакомых, которые помогали в подпольной работе: переписывали листовки и распространяли их по городу, укрывали бежавших из лагерей, собирали разведывательные материалы.
      С помощью комсомолки Людмилы Осиповой Прасковья Степановна организовала патриотическую группу на железнодорожной станции. В эту группу входили: комсомолец Виктор Кочегаров и его отец, кладовщик станции Владимир Яковлевич, комсомолец-электрик Михаил Шанько, бежавшие из лагеря военнопленных лейтенант Черноморского флота Николай Акимушкин и матрос Константин Куликов. Осипова, работая табельщицей на станции, доставала чистые бланки удостоверений, выдаваемых железнодорожникам, подделывала подпись начальника узла-немца Вайсмана и таким образом помогала подпольной организации устраивать своих людей на железной дороге.
      Подпольная организация не ограничивалась теперь только организационной и пропагандистской работой. На станции Севастополь спасшийся от смерти и плена Василий Горлов, Акимушкин и Куликов при активной помощи рабочих-железнодорожников развернули диверсионную работу на транспорте. Они всячески тормозили формирование поездов. Вагоны с важным грузом загоняли в тупик, мешали с порожняком и тем самым задерживали отправку составов. В паровозном депо они выводили из строя топки в паровозах, и бывали такие дни, когда почти весь паровозный парк стоял в ремонте. Массовая порча продовольственных грузов стала обычной.
      Активизировали свою работу и группы Сильникова. В Северной бухте сожгли большой катер, в Южной бухте с двух катеров сняли выбросили в море моторы. В Стрелецкой бухте в ремонтной мастерской группа Матвеева саботировала ремонт мелких моторных баркасов, сняла несколько моторов с судов и спрятала в бухте.
      Кроме листовок "Вести с Родины", были выпущены еще три воззвания: "Победа на стороне Красной Армии", "Обращение к военнопленным города Севастополя" и "К солдатам немецкой армии". Эти воззвания "КПОВТН" страшно взбесили оккупационные власти.
      Весь сыскной аппарат был поставлен на ноги. СД, полевая жандармерия, тайная румынская полиция, полиция городской управы - все устремились на розыски подпольщиков. Особое внимание уделялось, листовкам за подписью "КПОВТН". Переодетые сыщики устраивали засады на местах расклейки подпольных листовок. Пускали в ход собак-ищеек.
      Председатель городской управы предатель Супрягин вызвал к себе всех старост и потребовал от них обнюхать каждый дом, каждый подвал, каждую щель...
      Однажды жандарм с человеком в гражданской одежде зашел и к Ревякиным.
      - Нужно скорее в землю уходить, - сказал озабоченный Ревякин, как только узнал о визите гестаповского агента. - Павел Данилович просил радиоприемник тоже устроить в другом месте.
      И Ревякин, не откладывая, приступил к исполнению давно задуманного плана устройства под своим домом подземелья, где можно было бы хранить все подпольное хозяйство - типографию, приемник и оружие. Это было очень опасно для руководителя подполья, но он не раздумывал. С помощью Гузова и Толи Лопачука он энергично принялся за дело.
      Яму копали по ночам, но для ускорения иной раз работали и днем, под охраной Лиды и Анастасии Павловны. Землю ведрами выносили в огород.
      Спустя неделю подземелье было готово. Люк и узкий трехметровый подземный проход вели в маленькую комнату (полтора метра в длину, ширину и высоту), обшитую досками. Люк закрывался крышкой немножко ниже уровня поверхности двора и маскировался землей и собачьей будкой, сделанной из старых досок. Тут был запасный выход из подземелья во двор.
      Основной вход в подземелье был устроен из задней комнаты дома. Небольшое отверстие в стене у самого пола закрывалось куском фанеры, закрашенной под цвет стены и закрытой кухонным столом. Подполье получилось хорошо замаскированным. Гузов и Женя Захарова были в восторге.
      С того времени "Вести с Родины" стали выходить регулярно - один раз в десять дней, в количестве 300 - 400 экземпляров.
      Радиоприемник из квартиры Максюка тоже был помещен в подземелье.
      Фашисты расклеивали по городу объявления, в которых обещали награду в 50 тысяч рублей и продовольствие тому, кто раскроет подпольную типографию. Но никто не польстился на это. Агенты и шпики напрасно рыскали по городу.
      * * *
      После утверждения устава "КПОВТН" и оформления каждого члена организации принятием клятвы Ревякин стал энергично готовиться к уходу к партизанам. Делал он это теперь не только ради выполнения приказа командования, но одновременно осуществляя задание подпольной организации установить связь с лесом. Нужно было передать фронту собранные подпольщиками важные разведывательные данные, получить взрывчатку для диверсионной работы и наладить переброску в лес бежавших из лагерей военнопленных, в числе которых были Иван Пиванов, моряки комсомольцы Кузьма Анзин, Михаил Балашов и красноармеец коммунист Максим Пахомов.
      Чтобы замаскировать свое исчезновение из города, Ревякин получил в школе двухнедельный отпуск для "поездки за продуктами".
      Прасковья Степановна через свою подпольщицу, проникшую в немецкую жандармерию, достала Ревякину удостоверение тайного агента СД.
      Спутники же Ревякина имели на руках справки биржи труда о том, что они работают по сбору металлолома при штабе майора Шу. Такие справки для подпольной организации Ревякин получал от подпольщицы Маши, устроившейся на немецкую биржу труда.
      Двадцать восьмого апреля ночью Анзин, Пиванов, Пахомов и Балашов перенесли на Максимову дачу оружие, продукты и сами остались там. Ревякин уходил из дома последним, внимательно осмотрев комнаты, двор и подземелье.
      - Ну, дорогая, - прощаясь с Лидой, говорил он. - Будь мужественна и береги себя. Кто будет спрашивать, говори: уехал на Украину за хлебом. Ждешь, волнуешься, ну, словом, сама знаешь, кому что надо сказать...
      Но Ревякину не удалось связаться с партизанами.
      Отряд, оперировавший вблизи Севастополя и состоявший главным образом из севастопольцев, почти целиком погиб в боях, а оставшиеся в живых ушли сначала в район Крымского заповедника, а затем присоединились к отрядам, действовавшим в Зуйских лесах.
      Ничего не зная об этом, Ревякин пришел к выводу, что партизан в лесу нет и что нужно возвращаться в Севастополь и устанавливать связь с Большой землей иными путями.
      Ревякин поделился с товарищами своими печальными соображениями. Никому не хотелось возвращаться в оккупированный город, но другого выхода не было.
      Рано утром в воскресенье, 16 мая, в день окончания своего двухнедельного отпуска, Ревякин пришел в Севастополь смертельно усталый и голодный. Лида сидела у окна, что-то шила. Она узнала мужа еще издали. Постаревшее лицо с новыми морщинами около глаз говорило о её тяжелых страданиях. Увидев мужа, она просветлела и бросилась открывать дверь.