Красный террор в годы гражданской войны

      Плохо, жрать нечего, абсолютно нечего. У кого есть кое-что, проживает, отдает за крошки хлеба. Так, например, мы за зиму прожили два подворья, а за зиму ни разу не были сыты, а у кого ничего нет, тот обречен на голодную смерть. Охота на сусликов, собак -- явление обыкновенное. Недавно приехала из Н-ой станицы...178 и рассказала, что две женщины (она называла их, но я забыл) убили отца и у них при обыске нашли человечье мясо, засоленное в кадушке, а жена Н. ела мясо своего умершего ребенка. Вообще на почве голода столько можно собрать материалов, что и бумаги не хватит. Ты пишешь, что тебя тянет на родину, а В., вернувшийся от вас и служит на хорошем месте, говорит, что если бы он попал опять за границу, то никогда и ни за что не тосковал бы по родине и даже бы не вспомнил про нее ни разу. То же говорят все казаки, которые приехали от вас и вкусили голода. Я с своей стороны не советую тебе ехать сюда. Здесь делать нечего совершенно, а об учении и думать нечего.
      Получил письмо... и ваш адрес, что вы на чужбине далекой работаете, живете, слава Богу, хорошо, и... тоскуете по родине... И я, и многие другие, как я, живем в "изгнании", живем плохо и также тоскуем по родным местам. Общее у нас с вами -- тоска по родине, а не общее -- у вас жизнь хороша, а у нас не красна. Да откуда ей быть красной, когда уже во многих местах начинается людоедство.
      Дорогие, тоскуйте, но мудро тоскуйте по родине... Сидите пока, где сидите, работайте... У нас -- м ка, а у вас мук есть -- а это лучше. Что лучше мук или м ка? Хотелось бы вам многое шепнуть и рассказать вам да... Видал я решетки, сидел в лагерях, кормил вшей, голодал, доходило до потемнения в глазах, головокружения, ходил, как пень... А самое нужное, не знаешь, когда же пустят к своим местам. Многие из нас по воле Бога и по воле людей приказали долго жить... Бывайте здоровы, дорогие, да хранит вас Бог. Будьте мудры до конца, наберитесь еще терпения. Мне и многим хуже вашего -помните это. Не одни вы тоскуете, а сотни тысяч... (Письмо казака из концентрационного лагеря.)
      Письмо я получил от вас, за которое очень благодарю. А затем я вам сообщу за те семьи, кто выехал за границу. Совершенно ничего, будьте спокойны. Не о чем журиться. Все хорошо. А вы пишите, что домой можно ехать или нельзя. Это зависит от вас. Можно еще пока пожить там, хотя и поприезжали такие, как вы. Но мой совет вам, друзья, живите еще пока. Я могу писать почаще вам письмо, и когда станет жизнь нормальна, то я сообщу вам. Нас здесь годуют. Понаедались до нельзя, аж, темно. С дорогой душой бы к вам бы полетел, но теперь уже поздно. Уже мне томно... (Стараминская, 8 марта 1922 г.)
      Жизнь наша не улучшается, а все хуже. По приезде в Астрахань жили ничего, т[о] е[сть] было на что жить, а теперь почти все прожили. Хотя мельничешка еще есть, но молоть нечего. Хлеба здесь не сеют. Да, к сожалению, у нас-то и сеять нечем и нечего. Сами хлеба почти не видим. Питаемся лишь только одной рыбой. Как дальше будем жить, не знаем. Ты писал, что желаешь помочь папе. Папа сказал так: если возможно что-нибудь помочь, то пришли посылку, что-нибудь съестное и только... (Астрахань, 27 марта 1922 г.)
      Скоро ли вы приедете домой. В нашем доме живут квартиранты. Приезжайте домой, а то наш дом разорят. Нам жить трудно. Нам не то что одеваться и также обуваться... Для всех нет хлеба, много голодных. Новостей очень много, но писать пока не будем. (Отрядная, 10 марта 1922 г.)
      В Крыму после эвакуации русской армии
      Лицо, выехавшее из Крыма в начале декабря 1921 года, сообщает. После эвакуации Крыма войсками ген. Врангеля Крым был занят частями 4-й Красной армии. В частности в Феодосию вошли части 3-й, в Симферополь -- 51-й, а в Севастополь -- 46-й дивизий.
      Немедленно особый отдел 40-й армии приступил к регистрации всех военных чинов, оставшихся в Крыму.
      Первая регистрация
      Приказ о регистрации, изданный Фрунзе179, был составлен в таком тоне, что большинство военнослужащих истолковало его как амнистию и решило, что регистрация не представляет никакой опасности для явившихся на нее добровольно. Поэтому почти все оставшиеся в Крыму военнослужащие зарегистрировались и действительно первые дни, за исключением единичных случаев самочинных расправ со стороны красноармейцев, никаких репрессий не было.
      Красные части
      Некоторые части, как например, войска 30-й дивизии, составленной из бывших "колпаковцев"180, поражали своей дисциплинированностью, выправкой и вежливым обращением с населением. Эти войска напоминали скорее части дореволюционного периода. Красноармейцы из армии Буденного181 (дошедшие до Симферополя), наоборот, отличались хулиганским поведением и терроризировали население грабежами и убийствами.
      Однако вскоре 30-я дивизия, в которую успело поступить небольшое количество офицеров, находящихся в районе Феодосии, была выведена из Крыма, и ее место заняла 9-я дивизия, обладавшая всеми отрицательными свойствами, присущими Красной армии.
      Вторая регистрация и расстрелы
      Вскоре по всему Крыму была объявлена новая регистрация военнослужащих. Все, явившиеся на эту регистрацию, были арестованы. Арестованные были разделены на две категории. В первую попали офицеры и чиновники безразлично, служившие или не служившие в белых армиях, и солдаты корниловской, марковской182 и дроздовской183 дивизий; во вторую категорию -- солдаты других частей. Попавшие в первую категорию начали поголовно расстреливаться. Расстрел производился сразу большими партиями по несколько десятков человек. Осужденные выводились к месту казни раздетые и привязанные друг к другу и становились спиной к выкопанной ими же самими общей могиле, а затем расстреливались из пулемета. Убитые и раненые (часто недобитые) сваливались в эту могилу и засыпались землей. Были единичные случаи, когда уцелевшим от расстрела или легко раненым удавалось бежать. Этот массовый террор происходил одновременно во всех городах Крыма под руководством Особого отдела 4-й армии. Количество расстрелянных за эти дни по официальным советским данным:
      Симферополь около 20000
      Севастополь около 12 000
      Феодосия около 8 000
      Керчь около 8 000
      Ялта около 4 000 -- 5000
      Кроме офицеров и чиновников, расстреливались и гражданские лица, заподозренные в причастности к белой армии, в особенности прибывшие в Крым во время гражданской войны.
      Врачей ожидала та же участь, что и офицеров, но прибытие в Крым наркомздрава Семашко184 с распоряжениями из центра спасло их от поголовного расстрела. Полоса террора продолжалась до 1 мая 1921 года, постепенно идя на убыль еще с середины января. Кроме того, было расстреляно много гражданского населения в Северной Таврии. Горе так велико, что хочется поделиться... Приехал грек, которого мы уполномочивали привезти мать или кого-либо другого. Слушайте печальную новость: в живых нет никого, кроме А. Г., сестры расстрелянной матери, и Д.; последние спасены своим отсутствием. Мать, дедушка с бабушкой убиты в доме, и дом был сожжен после десанта. Трупы их хоронились с соседями после четырех дней. Мать, перед тем как убить, жгли три часа свечами, допрашивая, где сыновья и муж. Она, очевидно, говорила им правду, а они думали, конечно, что мы в горах. За что же убили? Эх, безумцы, изверги. Мстить, мстить и мстить. Только в бое спасение. Отец страшно убит горем. Сказал, что едет в армию при первом зове.
      Грек говорит, что жизнь ужасная, что-то невероятное. Люди бродят, как тени, и в глаза говорят большевикам, что они мерзавцы. Народ готов сменить Советы хоть на самого черта и подчиниться ему, дабы был порядок и хлеб. (Афины, 30 апреля 1922 г.)
      Милый Дядя. К Таниным безотрадным словам я еще хотела бы добавить много безотрадного, но "боюсь как бы гусей не раздразнить", да и вас не разочаровать, ведь вы такой оптимист, верите в то, что достаточно быть здоровым и живым, а в остальном всяк человек кузнец своего счастья.
      Ой, как мы раньше в это верили, а теперь ни-ни. Ты хочешь так, а кто-то заставляет делать иначе. Тебе грустно, а велят радоваться и т. д. Но это еще пустое. А самое главное, у нас голод, люди мрут, как мухи; хоронят их не единицами, а возами, в 50-60-70 человек сразу в одну яму. Где были ямы, шлинища, лесопильные овраги -- там новые могилы, зарытые на две четверти. Собаки разрывают и на этой почве бесятся. На этой неделе бешеные собаки искусали 13 человек. Лечить нечем. Ужас, ужас, ужас... На вашем месте я, да и многие не рвались бы так домой, даже очень многие хотели бы уехать отсюда, лишь бы не жить в своем отечестве. Великое чувство любовь к Родине, но у нас сейчас его нет. Нам непонятна неприкосновенность личности. Каждый гражданин "свободной" России не гарантирован за свою жизнь. Прожил день, ночь, слава Богу. Ну еще что вам напороть. Мы живы и здоровы, верим в будущее хорошее. Мы ожидали, что вы приедете со щитом, а называется вы хотите придти на щите. Жаль. Даже жить не хочется. Да простит вас Бог. Простите за небрежность письма. Темно, керосина нет. Ваша Нина. (Баталпашинский отдел. 18 мая 1922 г.)
      Милый мой друг... Ты пишешь, что тебе очень хочется вернуться домой. Ты потому так говоришь, что, верно, не знаешь нашей жизни. Ведь это сплошной ужас, сплошное страдание. Мы медленно погибаем. Все, кто не принадлежит к партии коммунистов, разуты, раздеты, голодают, живут в разрушенных домах и с тупою покорностью ждут своего конца. Коммунисты едят, пьют, веселятся, швыряют направо и налево деньгами, и всякому, кто неосторожно выскажется против них, грозит тюремное заключение и смерть. У нас ограбили в городе все церкви и говорили, что деньги, вырученные от продажи церковных предметов, пойдут на покупку продовольствия для города, но все это ложь, ибо после ограбления пьянство и разгул усилились и коммунистические содержанки появились в бриллиантах, снятых с икон. Монастырь у нас упразднили и на монастырском соборе сняли крест и заменили его красной звездой. Молиться нам негде: из шести церквей в городе служба происходит только в одной, а другие запечатаны, а священники арестованы за то, что не хотели выдать святые предметы: чаши, лжицы, копия и пр. Все люди в городе, за исключением коммунистов, ходят, как тени, от голода и нравственных мучений. Одежда вся износилась, а новой делать нельзя, так как нет материалов, а если можно их найти, то простая ситцевая рубаха стоит миллион рублей. Ходим так: зимой на себя наворачиваем все тряпки, что есть в доме, а летом, т[о] е[сть] теперь, надеваем прямо на голое тело рубаху из мешков. Обуви нет, носим туфли из кусков сукна, а летом босиком. Мыла нигде нельзя достать, поэтому мыться нечем. Нет иголок, ниток, почему все ходим в дырках, как прежде ходили нищие. Город наш имеет странный вид: все деревянные заборы снесены на топливо, так что по всему городу можно ходить не по улицам, а насквозь. Деревянные дома тоже почти все разобраны. Каменные дома переполнены, потому что все жители собраны туда. Поэтому грязь, теснота страшная. Мы, например, живем 8 человек в одной комнате. Уборных нет, а все ходят за своей нуждой прямо на улицу, почему по городу местами нельзя пройти. Если и есть в городе хорошие дома, то они заняты коммунистами и их семьями. Там есть и электричество, а мы сидим в темноте, так как ни свечей, ни керосина ни за какие деньги не достанешь. Вот наша горькая жизнь, а ты хочешь приезжать. Зачем. Ведь ты нам все равно не поможешь. Тебя сейчас же угонят в концентрационный лагерь на испытание, а оттуда два выхода: или на тот свет, если ты не сочувствуешь коммунизму, или на фронт, т[о] е[сть] в Красную армию. Дома из приезжающих никого не оставляют. Сиди лучше и жди, Бог даст, кончится же скоро такая мука.
      Очень мне жалко детей. Они, бедные, растут, не видя радости, а только видят преступления, смерть и кровь. Школы есть, но только по названию. На самом деле там ничему не учат, ибо нет учебников, нет учителей. Старых учителей советская власть забраковала, а новые сами еще должны учиться. Сидят бедные дети разутые, раздетые, голодные. Что из них выйдет, Бог один знает.
      Газет нам не дают читать никаких, кроме советских, а там все хвалят советскую власть. Кому хвалят? Нам! Да мы сами все на своем горбу несем. Господи! Да неужели же никто не видит, что Россия погибает. Пишут в советских газетах, что вы, беженцы, все не ладите между собой; что вы не поделили? Помните, что все то, что испытали вы, все это капля того, что переживаем мы, и вам надо помнить это крепко. Надо быть заодно, мы ведь от вас ждем спасения. Сами мы уже не люди, а призраки. Вот ты и смотри сам -надо тебе ехать или нет. По-моему, жди, надейся на Бога и терпи. Придешь тогда, когда можно будет жить и работать, а теперь не стоит.
      Ты хочешь прислать нам денег. Не делай этого, потому что все равно мы или ничего не получим, или получим половину, а то и меньше. Месяц тому назад нам жена моего брата прислала 2 000 000 рублей, но на почте нам выдали только миллион, а другой без объяснения причин удержали. Почему, за что, об этом спрашивать не приходится у наших властей. Ответ все равно не получишь, а если будешь настаивать, то можешь угодить в тюрьму. Посылок тоже не присылай. Они исправно доходят только в Москву, а затем за ними надо ехать туда. Съездить же в Москву все равно, что на Северный полюс. Раньше езды было 5--б часов, а теперь -- 8--10 дней, да перед посадкой на поезд надо на станции ждать дня 3--4. Кто едет теперь куда-нибудь, тот возвращается совершенно больной, ибо в поездах так тесно, что приходится стоять. А попробуй постоять 5--6 дней. Затем ты можешь получить посылку, а по дороге у тебя ее отберут. Жаловаться же некому. Одним словом, мы все рабы, каторжники, что хочешь, но только не люди. Опять говорю -- сиди там, пока можно, а то приедешь, только больше причинишь и себе, и нам муки и горя. Мы пока знаем, что хоть ты живешь по человечески, а то и ты зверем сделаешься. (Калужская губерния, 1 мая 1922 г.)
      Дорогой Гриша! Меня страшно беспокоит то, что написали в прошлых письмах, т[о] е[сть] ехать тебе домой сейчас, по-моему, незачем. Вчера всех, приехавших оттуда, арестовали и услали в город, дальнейшая их судьба неизвестна. Пока не выясню и не напишу тебе, ты не выезжай.
      На днях решится моя судьба, т[о] е[сть] будет судить ревтрибунал. Если только судьба спасет, то я сейчас же еду в Уманскую, оттуда тебе напишу все-все, и тогда ты будешь знать, что делать. А пока наши страшно не советуют тебе ехать.
      Уже совершенно смирилась с тем, что может постигнуть меня. Смерть является радостью. Если и жалею где-то в глубине души, так только о том, что может быть не увижу тебя. А как хотелось бы встретиться и только сказать тебе все. Все равно, если даже не станет меня, то тебе все расскажут, ты поймешь и не осудишь. А ведь так может быть, что меня не станет... А впрочем, пусть будет, что будет, все равно жизнь уже потеряла для меня свою прелесть.
      Миша на таком же положении, как и я. Мама заболела, полагаю от переживаний. Всегда твоя Д. (Екатериновская, 1 августа 1922г.)
      Письмо
      Здравствуйте, дорогие спасители родины, нашего Тихого Дона. По просьбе выборных казаков станиц: Чернышевской, Усть-Медведицкой, Усть-Хоперской, Распопинской, Клецкой, Перекопской, Острожской, Иловлинской, Качалинской, Малодельской, Островской, Голубинской, Нижне-Чирской, Есауловской, Великокняжеской, Денисовской, Гундоровской, Милютинской, Морозовской, Усть-Калитенской, Каменской, Раздорской, Мелиховской, Ольгинской, Хомутовской, Егарлыцкой, Мечетенской, Платовской -- сговорились как один и заклинаем себя ради спасения родного Дона поднять восстание и перерезать всех коммунистов за своих братьев, которых они задушили и порасстреляли, когда возвернулись из-за границы, чтобы взяться за мирный труд, а они их повесили, лишь мы случайно убегли из Ростова, а теперь организовались и к нам присоединяются все казаки. Теперь мы просим, как-нибудь сделайте десант, а мы туда будем гнать и соединяться. Езжайте только с оружием в руках, не думайте, что раньше было, теперь вас со слезами и радостью примут и женщины и дети, ждут вас, чтобы присоединиться и бить проклятых коммунистов. Я был в губернии, разговаривал с рабочими и отрядами Антонова185, все как один сказали и говорят, чтобы Врангель шел, или еще кто, или казаки, то мы все как один порежем и разобьем коммунистов и поставим Царя и будем жить лучше по-старому. Довольно покушали свободы, чертовы мы дураки, поверили мы, чертом смутили темный народ. Все, кто приезжает из-за границы, если не уйдет как-нибудь, не убежит, когда его поведут в ЧК, то вешают или душат теперь тайно веревкой, но вместо расстрелов теперь душат тайно, чтобы народ не знал, а ночью на автомобилях увозят в степь, бензином или серной кислотой поливают и сжигают. Голод сильный, кушать нечего, мы в лесу живем, нас сейчас человек [... ]186. С нами Миронов Филипп Кузьмич187, мы его посекли, и он поклялся быть казаком и душить комиссаров: 4 января сделал налет на Фролов, 27 коммунистов побили, 4 комиссара повесили, взяли 64 миллиона денег, сала, галет американских, спирту, табаку, папирос, население очень благодарило, и мы и они нас очень уважают и помогают, кто чем может. Недавно, 9 февраля, на станции Липки свалили под откос поезд с продуктами коммунистов, сахар, крупа, сардины, консервы, винтовки, патроны. Все, что надо, выбрали, а остальное казаки забрали. Идите скорее, просите снарядов и вооружение, и главное -- продуктов с собой. Весь народ русский ждет как избавителей. Впереди должны быть полковые иконы, знамена, и если можно, то больше знамен, потому уже сделали оповещение и тайное предупреждение в каждый почти хутор области Донской и еще агитация идет на Кубани. Теперь Кубанские тоже покушали ще хай ли черт со свободой коммунистами и большевиками як наши казаки прийдут, то мы их пыдем бити188 и начнем освобождать народ от ига. Идите к нам на помощь. Красная армия тоже накануне развала, идите, не бойтесь, что нас мало, нам нужно только спаянные закаленные полки, простите, что на такой бумаге пишем, потому что не было и нету. Я казак [...]. Я организовал с осени отряд и вот уже 115 коммунистов истребил и 64 комиссара, а нас [...] человек, то теперь стали побаиваться говорить вступать комиссарам, хутора все без власти сейчас.
      Пишем письмо, не знаем дойдет ли оно или нет, а может быть Бог даст и поможет дойти. Недавно прибыл из-за границы казак [...] станицы [...]. Он сказал, что в Болгарии Донские части Гундоровский, Калединский, Назаровский, Военное училище, Корниловский, сообщают войска около 15 000. Так что же вы сидите, идите, мы зовем Вас.
      25 июля 1922 г.
      [Подписи выборных ]
      Копия с подлинным верна, что подписью с приложением печати удостоверяю. Товарищ председателя Донского войскового круга станичный атаман Белградской станицы и председатель сбора станичных и хуторских атаманов.
      Белград, 15 сентября 1922 г.
      Г. Янов
      От президиума съезда станичных и хуторских казачьих атаманов в Югославии
      В "Лигу Наций" доктором Нансеном вносится проект репатриации русских беженцев, в частности казаков, в советскую Россию. Известно также, что посредником между Советом народных комиссаров и доктором Нансеном по вопросу о казаках является некий граф де Шайля.
      По уполномочию представителей казачьих станиц и хуторов в Югославии, президиум съезда названных представителей самым энергичным образом протестует как против проекта доктора Нансена, так и против участия лиц, подобных графу де Шайля, ничего общего с казачеством не имеющих.
      Русские казачьи войска, обладающие громадными землями на территории русского государства, существующие в течение многих столетий и в настоящем известные Европе своей трехлетней вооруженной борьбой с интернациональной коммунистической властью, ее никогда не признают. Власть группы лиц, именующих себя народными комиссарами России, рассматривалась и рассматривается казачеством как власть насильническая, разрушившая русское государство и народное хозяйство, как власть, которая управляла и управляет страной при помощи террора, обмана и хитрости, наконец, как власть, вошедшая в пределы России в период мировой войны с золотом германского генерального штаба -- достойная презрения и беспощадной кары. Никаким обещаниям такой власти казачество поверить не может. Кроме того, в распоряжении президиума съезда имеются многочисленные и вполне достоверные доказательства расправ коммунистов с возвращающимися в Россию казаками: они или расстреливаются, или заключаются в концентрационные лагеря, в коих умирают от голода и эпидемий, или насильственно мобилизуются в Красную армию, предназначенную внести ужас смерти и разрушения в Европу при первой к тому возможности.
      Потерпев неудачу в борьбе с Советом народных комиссаров, казачьи войска Дона, Кубани, Терека, Астрахани и Урала покинули свои родные земли со своими войсковыми кругами и Радой (парламентами) и войсковыми атаманами, свободно избранными всем казачьим населением казачьих областей.
      Только эти учреждения и лица и объединенная казачья общественность в виде Общеказачьего съезда представителей станиц и хуторов -- могут говорить от имени русского казачества, находящегося за границей.
      Граф де Шайля -- не казак, авантюрист, изгнанный казачеством из своих рядов, возможно, имеющий полномочия, но от большевистских казачьих организаций, прикрывающихся теми или другими названиями -- не является тем, кто представляет широкую казачью массу за границей. Всякие сношения с ним и договоры через него нами признаются недействительными для казачьих войск. Что касается гарантий, которые могут быть представлены Советом народных комиссаров по репатриации, то разве забыть опыт международных конференций в Генуе189 и Гааге190.
      Разве "Лига Наций" располагает властью над красной Москвой, творящей свое ужасное дело?
      Между тем, принятие высоким учреждением проекта доктора Нансена возможно, бросит измученных тоской по Родине и тяжелым беженским положением казаков на неизбежную гибель и смерть, и в их мучениях и крови будут повинны могущественные и культурные государства, представленные в "Лиге Наций".
      Не заявить об этом мы, представители казаков, не можем, так как к тому нас обязывает честь и совесть.
      Председатель генерал-майор Г. Янов
      Тов[арищ] председателя казак Персианов
      Секретарь полковник М. Сменов
      15 сентября 1922 года. Белград. Югославия.
      Копия
      Господину Лодыженскому
      Просим Вас от имени донских, кубанских и терских казачьих станиц в Югославии заявить энергичный протест против проекта д[окто]ра Нансена о репатриации. Возвращающиеся в советскую Россию казаки подвергаются ужасным репрессиям: расстрелу и ссылке в концентрационные лагери, в коих гибнут массами. Гарантии большевиков -- ложь. "Лигой наций" проекта Нансена равно убийству тысяч людей, самоотверженно боровшихся во имя культуры и права на свободную жизнь в своих землях.
      Президиум сбора станичных и хуторских казачьих атаманов в Югославии.
      Председатель генерал-майор Г. Янов
      Тов. председателя казак Персианов
      Секретарь полковник М. Сменов
      12 сентября 1922г. г. Белград. Югославия.
      Копия191
      После отсылки наших предположении о плане эвакуации я не получил из Парижа ни одобрения, ни возражения на свои представления. Из ряда телеграмм вижу, однако, что Вами вполне понята серьезность, если не трагичность, положения и сделаны возможные шаги к облегчению нам осуществления намеченных нами мер. Пока никаких следов воздействия в этой области интервенции в Париже не видно. Но, может быть, причина этого в медленности отношений.
      Спешу сообщить о Нансене, которому поручено нам помочь, и о Международном Кресте192 и здешних представителях Лиги Наций, так как о Полумесяце я уже доносил подробно, а относительно французского командования еще ничего неизвестно.
      Надеяться на покровительство здесь Международного Красного Креста совершенно бесполезно, пока представителем его является Бюрнье, отношения которого точно уже определены и известны. Нельзя и говорить не только о желательности подчинения его управлению "наших организаций" , но не следует вовсе ни о чем его просить, и никакого даже "protection"193 (как было сказано в первой телеграмме), не будет. Он окружен враждебными беженству элементами и никакой идеи, кроме репатриации, у него нет, причем нет и никаких средств, по крайней мере на что-либо доброе для русских беженцев. Вот почему я и телеграфировал, что до перемены состава -- при настоящем делегате -- обращение под его эгиду нежелательно. К сожалению, по сведениям Земского союза и городов, их главари сделали уже те шаги, по поводу которых Красный Крест только запрашивал еще меня, и мы здесь опасаемся, не вышло бы разногласия.
      Лига Наций, может быть, и не будет, говорят, уже здесь в руках Бюрнье. Называют его заместителем Чайльза (или Кречь), помощник Нансена. О них хорошее у нас мнение, но пока, до приезда Нансена, от Лиги Наций добра мы не видели вовсе... И ждали "самого" с нетерпением, хотя и без радужных надежд.
      Ему составлен и подан меморандум от русского комитета, в котором более или менее выразились единомышленные пожелания беженства нашего, причем, за публичным отказом Нансена, после инцидента с Адором194 от насильственной репатриации, этот больной вопрос мы решили было оставить в стороне.
      Сегодня состоялась наша беседа с Нансеном... И как ни подготовлены мы все были к неблагоприятному впечатлению этой встречи, действительность превзошла все наши самые пессимистические представления. Главное же, что вопрос о репатриации всплывает теперь вновь, косвенно, но с исключительной твердостью, хотя Нансен и повторил нам о его решении не думать о насильственной отправке русских в совдепию. Каким же образом получается такое положение?
      Начну с того, что еще вчера в Совете проктора195 Нансен уже заявил, что, как передал ему Хамид Бей, президент Croissant Rouge196 и представитель здесь Кемаль-Паши197, русским, всем без изъятия, как и грекам, будет предложено оставить Турцию во что бы то ни стало. Дальше, вчера же в совершенно частной беседе с одним лицом Нансен "будто бы" выразил удивление, почему русским не ехать в Россию:
      "Теперь там правит свободный народ, бывший столь угнетенным ранее... растет народное благосостояние, невозможны те бедствия от недородов, которые при царском режиме приводили к вымиранию миллионов, крестьянство счастливо. Все это светлые явления -- преддверие светлого будущего".
      Прибавляю "будто бы" он говорил так, потому, что, несмотря на видимую достоверность свидетеля, отказываюсь верить такому факту. В отчетах Нансена факты людоедства ведь запротоколированы, смерти, Чека, расстрелы, высылка интеллигенции, преследование Церкви и веры -- все это не выдумки и ему известно... Остается думать, если это было говорено, уже и вправду не с рамоликом198 ли мы имеем дело, как это думают люди, близко видевшие Нансена, и как, пожалуй, можно думать по его внешнему виду и речам.
      Но вот, наконец, сегодня мы и сами услышали эту речь и что же? Нансен заявил официально, что 1) требования кемалистов категорические и касаются выезда отсюда всего русского; 2) что все усилия Лиги Наций достигнуть согласия какой-либо страны на прием русских пока безуспешны и даже безнадежны; 3) что средств у Лиги Наций на помощь беженцам где-нибудь или здесь "пока" не имеется; 4) что сложность вопроса превышает все его силы и разумения, и он будет иметь беседу об этом с господами комиссарами, т[ак] к[ак] выселение должно объять всех греков и армян и вообще христиан; 5) что он о насильственной репатриации не думает, но хотел бы организовать безопасное возвращение в Россию для тех масс, которые теперь двинутся туда по доброй воле (из Греции ЗООО?) и намерены туда переехать; 6) что он рад и счастлив служить делу помощи беженцам (?) -- чем может.
      Наш преосвященный председатель за это поблагодарил его и спросил, не знает ли он чего о судьбе патриарха. Но сей осведомленный в русских делах и аккредитованный Европой знаток положения в стране чистосердечно признался, что ничего об этом не знает и не может сказать, жив ли представитель всей нашей русской Православной церкви.
      Совершенно обескураженные этими сообщениями, смысл которых если я сгустил, может быть, краски слов Нансена, передававшихся нам не очень-то точно и подробно переводчиком, однако, общий смысл которых сводится к тому, что, вопреки прежним заявлениям Хамид-Бея, турки не желают терпеть нас здесь, а никуда нас никто не принимает и никуда не могут вывезти, кроме России, -- мы все собрались немедленно на совещание при участии и Нератова199, и всех представителей всех организаций и несколько часов "проговорили". Но пришли только к выводу, что надо ждать событий и того, что скажут "союзники".
      Можно ли поверить, что теперь, когда считается достигнутым мир, и "будто бы" достойный Великой Англии -- как широко вещает об этом английское правительство, европейский христианский мир допустил бы -- не насильное, а договорное установление такого порядка, при котором ни один христианин никакой нации не мог бы жить в Турции?! К чему же тогда и свобода проливов, и все эти военные приготовления. Большего ведь не мог бы потребовать и новый Омар Завоеватель, разбив вдребезги всю пригнанную сюда армаду. И, конечно, дело вовсе не в этаком требовании турок, которое возбудило бы, пожалуй, вновь только что улаженный вопрос в войне, и даже российские Советы не могли бы, в качестве друзей и союзников Кемаля, идти на такой отказ от всех прав русских даже жить в Турции, прав веками завоеванных?! Да и может ли мыслиться в XX веке, на европейском материке, такой закрытый для всей Европы, как бы китайской стеной изолированный, угол, в котором и сами турки без европейских денег, торговли, науки и пр[и] пр[очем] сварились бы в собственном соку.
      Очевидно, я в этом глубоко убежден, дело идет только об изгнании беженцев русских -- без российско-советских паспортов, по требованию не Турции, а друзей, управляющих турками из России. И такое требование будет принято, войны не вызовет и только для нас окажется и применимым, и целесообразным, и гибельным?
      И вот, нынешний, последней минуты, фазис беженского вопроса. Эвакуация -- без средств, без прав куда-нибудь направиться не только массой, но даже единицами! Таковы грустные мысли, охватывающие всех нас при общем здесь шуме и торжестве мира или перемирия.