Кто-то найден!
      Деймон пытался не отвлекаться от разговора, сосредоточить внимание на том, что говорил Майкл Брэнгуин, — ведь тот спрашивал о его мечтах, музыке, жизни, наконец, но ему никак не удавалось сосредоточить мысли на его вопросах.
       Кто-то найден!
      Эти слова звучали в его голове песнопением под перезвон серебряных колокольчиков, повторяясь с каким-то средневековым религиозным благоговением. Как сказали ему эти мастера на все руки Брэнгуин и Вэнс, в любой момент может появиться Ахиро, который приведет того, кто станет ключом к замку двери, препятствующей дальнейшему прогрессу самого грандиозного замысла Деймона. И тем не менее он должен сбросить напряжение, сосредоточиться и заставить себя слушать. Вот заговорила и Вэнс, явно о чем-то его спрашивая, — он видел это по ее озадаченно отвисшей и без того длинной челюсти и недоуменному взгляду честных голубых глазах. В конце концов он понял ее вопрос:
      — Так этот чужой вам нужен для?..
       Она снова о том же?
      — Для музыки, мисс Вэнс. Мне необходимо услышать чистое звучаниеего голоса.
      Не заметила ли она раздражение в его тоне? Деймон надеялся, что нет. Обычно он об этом не беспокоился, потому что привык работать один, делать записи и смешивать звуки, полагаясь лишь на себя. Но эта программа так далека от нормальной сферы его деятельности, что он не решался чуждаться этих двоих, которые будут работать вместе с ним над ее воплощением. Он ничего не знал о существе, которое вскоре окажется в его распоряжении, ничего. Как о нем заботиться, кормить… да и едят ли эти твари? У Деймона не было на этот счет никаких соображений, но ему была ненавистна сама мысль о зависимости от других, особенно ливрейных лакеев «Синсаунд», по доброй ли воле они служат или по принуждению. Однако на этот раз с зависимостью приходилось мириться, как с неизбежным злом.
      — Вы считаете, что крики чужих музыкальны? — Вэнс даже не пыталась скрыть сомнение.
      В первое мгновение Деймон разозлился. Затем почувствовал, что вспышка гнева уступила место признанию ее редкой искренности. Ублюдок Джарлат Кин допустил какую-то очень серьезную недоработку в околпачивании этойженщины. В тоне ее голоса не было и намека на насмешку, он звучал только изумлением и искренним любопытством. Она просто не в состоянии по достоинству оценитьпотенциал открывающихся возможностей, но художник, в конце концов, Деймон, а не она. Стоит ли опускаться до объяснения ей — да и другим тоже — красоты своего искусства? Онодин понесет крест ответственности за донесение своих виртуозных творений до сознания остального заблуждающегося мира. И это действительно нелегкая задача.
      — Они созвучны… ненависти, — пояснил он, — ярости. Неужели вы не понимаете, что крик чужого заключает в себе то единственное в нынешнем мире, что еще роднит людей, к чему широкая публика неравнодушна? Наших современников отличает только неистовая злоба, стремление ненавидеть. Рафинированный до чистейшей, первозданной формы крик чужого — это и есть то единственное, что еще осталось в сердце человеческого существа.
      — О, это поразительно, мистер Эддингтон! — вмешался в разговор Брэнгуин. Его лицо светилось радостью понимания, а Вэнс одарила обоих скептическим взглядом, но не стала перебивать пожилого биоинженера. — Дарси, можете ли вы себе представить, что мы на пороге объединения двух разных областей деятельности? Мне кажется, это великое дело — наука служит искусству. Тем более вашемуискусству, мистер Эддингтон. В наших руках золотая жила благоприятной возможности слить эти две области во что-то совершенно оригинальное, возможно, даже открыть целое новое направление.
      Вэнс сунула руки в карманы халата и какое-то время покусывала нижнюю губу, прежде чем снова взглянуть на Деймона.
      — Но… нет ли у вас желания изучить это животное в каком-то другом ракурсе, мистер Эддингтон? Не интересно ли вам узнать, как оно мыслит или как существует в нашем мире, несмотря на его очевидное отличие от родного?
      Деймон нетерпеливо замахал руками. Ладно, по крайней мере это честно. Вэнс заранее запрограммирована; неважно, пытался он лишь убедить себя, что сможет изменить ее образ мысли, или действительно верил в такую возможность, — это было бы пустой тратой времени.
      — Я композитор, — сказал он, — а не ученый. Научная сторона этой программы — ваше дело.
      Он поднял руки на уровень глаз и стал сгибать пальцы, сперва по одному, затем все разом. Всем своим существом он ощущал переполнявшую его ярость, никогда не иссякающую злобу, которая закипала в нем, стоило лишь подумать о «Синсаунд», Кине и безмозглой, жаждущей преступлений, голодной массе этих пожирателей так называемой музыки его родной компании.
      — Композитор имеет дело с тем, что слышит и чувствует душой, а не с биологическими процессами. Музыка — единственная вещь, которая имеет для меня значение. Я хочу проклюнуть яйцо и слышать вопли… этого существа… с самого его рождения в боли и крови, — с жаром продолжал Деймон, — хочу, чтобы оно дралось, убивало, изрыгало злобу. Я хочу записать каждый звук.
      Его руки сами собой сжались в кулаки, он молотил ими воздух, отбивая ритм каждого смыслового акцента.
       Кто-то найден!
      Едва он открыл рот, чтобы продолжить пылкую речь, дверь улья скользнула вбок и с металлическим щелчком замерла, открыв вход. Все трое разом обернулись, и Деймон впервые в жизни увидел легендарную личность, носившую имя Ахиро. Высокий худой японец с зачесанными назад, словно приклеенными, черными волосами и неровным косым шрамом через правую бровь и всю щеку. Глубоко посаженные черные глаза ответили твердым, немигающим взглядом уставившемуся на него Деймону. Плавными и размеренными движениями Ахиро напоминал выслеживающую добычу кобру. Рядом с Ахиро деловито шагал — слава Богу, наконец-то! — наркоман-фанатик, который проклюнет яйцо…
      — Кен?
      Ставший внезапно писклявым собственный голос, назвавший вошедшего человека по имени, показался Деймону посторонним, каким-то странным и совершенно незнакомым, словно синтезированным звучанием сжимаемой в комок тонкой проволоки.
      Повернувшееся к нему лицо было лицом обогнавшего его на целую жизнь человека, который был известен в колледже под именем Кена Фасто Петрилло, для краткости просто Кен Фастер. Большая часть некогда пышных каштановых волос исчезла, а те, что остались, окружали виски и затылок лысого черепа сероватыми от въевшейся грязи, совершенно седыми и чрезмерно длинными прядями. Королевское желе выполнило свою работу. Деймон знал, что они одного возраста, но Кен выглядел не на один десяток лет старше. Глаза… Хотя нет, глаза остались прежними. Голубые, устремленные в далекую даль, они, как всегда, блуждали в его дневных видениях, из которых Кен черпал свои рапсодии.
      Наркотики наркотиками, но с памятью и связностью мысли у Кена все было в порядке. Увидев композитора, он растянул свои длинные сухие губы в улыбке, на которую было больно смотреть.
      — Каким образом… Привет, Деймон.
      — Вы знаетеэтого человека?
      Деймон посмотрел на Брэнгуина и увидел ужас во взгляде биоинженера; выбора не было, и он утвердительно кивнул. Выражение лица Вэнс было, как всегда, настороженным, но безразличным.
      — Он был… этолучший гитарист, какого мне когда-либо приходилось слушать. — Деймон бросил взгляд на Ахиро, но лицо японца оставалось каменным. — Я… хочу поговорить с ним, — неуверенным тоном произнес Деймон.
      Ахиро кивнул и мотнул головой в сторону стола в дальнем конце внешнего помещения улья, за которым члены команды Деймона отдыхали во время перерывов. Деймон сделал долгий глубокий вдох и подошел к Кену:
      — Пойдем туда, хорошо? Мы… так давно не виделись.
      Кен молча подчинился и сел на стул у ближнего к стеклянной клетке конца стола. Он выглядел значительно более раскованным, чем Деймон, для которого было невыносимо встретиться взглядом с человеком, некогда бывшим его другом.
      — Кен, — начал он наконец, — ты… ты знаешь, зачем тебя привели сюда?
      Рот Кена снова растянулся в широкой улыбке.
      — О, конечно, Деймон. Твой человек все объяснил по дороге. — В подтверждение своих слов он усердно кивал головой.
      Деймон попытался проглотить ком в горле, но во рту было сухо.
      — И ты добровольно… Я хочу спросить, как ты пришел к этому?
      Слишком прямолинейный вопрос, отругал себя мысленно Деймон, возможно, даже тон голоса слишком униженный, но надо найти выход. Он должен знать наверняка… Насколько было бы проще, притащи Ахиро совершенно незнакомого человека!
      Но вопрос, казалось, ничуть не обидел Кена. Во всяком случае его объяснение звучало неподдельной искренностью:
      — Я начал с желе, Деймон. Ты знаешь, я таким был еще в школе — мне хотелось попробовать все, и я пробовал. Не имело значения, что именно: «Лед», «Звездочет», «Королевское желе». Что бы ни появлялось, я должен был попробовать хотя бы раз, и я не верил в россказни о мгновенном привыкании к желе. Черт возьми, то же самое говорили и о «Льде», а я прошел через это, не сев на него, ты ведь помнишь? — Кен помолчал. — Сначала желе не показалось мне чем-то особенным по сравнению с другими наркотиками, но оно меня зацепило.
      Попробовав пару раз, я готов был продолжать. Думаю, ты даже не догадывался, что я его принимаю. Как раз тогда я… мыстроили грандиозные планы… Готовили пару выступлений, рисовали афишки, помнишь?
      Деймон неохотно кивнул:
      — Да, помню.
      Кен довольно ухмыльнулся и наклонился к нему через стол:
      — Ну а потом ты ушел. Знаешь, все в моей жизни сразу пошло кувырком, еще тогда, перед окончанием колледжа. Сперва я досадовал, но вскоре… Деймон, я стал слышать музыку.
      Деймон нахмурился:
      — Музыку? Какую музыку?
      В десятке метров за спиной Кена японец Ахиро входил в отгороженное стеклом пространство, где ждал чужой. Он набрал код на клавиатуре, провода от которой тянулись к ящику из стали и стекла — колыбели яйца. С едва слышным шипением ящик разгерметизировался, и Ахиро легко откинул крышку. Деймон знал, что обязан остановить его, пока не будет слишком поздно, но какая-то часть его существа не позволяла даже шевельнуть для этого пальцем. Возможно, Кен заметил движение Ахиро или шум за спиной, но никак не отреагировал.
      — Ох, Деймон, — продолжал он говорить грустным, задумчивым голосом, — ты не можешь ее слышать. Думаю, если бы мог, ты не пошел бы выбранной дорогой. Я принимал дозу желе и играл на гитаре, играл, как никогдапрежде.
      Улыбка Кена стала застенчивой, чуть ли не мальчишеской, будто он гордился собой и не хотел скрывать этого, но боялся быть уличенным в хвастовстве.
      — Некоторые говорили, что я стал играть хуже, — доверительно сказал он, понизив голос, — но я — то слышал, что исполнение стало лучше, и понял, что они просто не в состоянии услышать, что их слух искалечен, наполнен безобразным шумом этого города. Нет и нет, моя игра стала определенно лучше, значительнолучше. — Наркоман на мгновение погрузился в задумчивость, уставившись на свои пальцы. — Такие вот дела, — заговорил он наконец снова, — и я не только не попытался бросить, но стал принимать дозы побольше.
      — И оказался на крючке, — хриплым голосом продолжил его мысль Деймон.
      По другую сторону стены из кварцевого стекла Ахиро осторожно вынул яйцо из ящика и перенес его на стол, оборудованный четырьмя инфракрасными стимуляторами. Он поставил яйцо точно в центр между сенсорами и повернул его так, чтобы нижний край каждой выемки в верхней части яйца оказался напротив одного из сенсоров. Вот-вот должен был наступить момент, когда отменить приготовления уже будет невозможно, но Деймон по-прежнему был не в силах шелохнуться. Ноги словно налились свинцом, он больше не смог выдавить из себя ни слова.
      — Но это не было крючком, Деймон. Неужели ты не понимаешь? С течением времени гитара стала не нужна мне вовсе, и я продал ее, чтобы иметь наличные для покупки желе. Если мне хотелось поиграть, было достаточно пошевелить пальцами, и я тут же слышал музыку. Музыку, Деймон. Музыку Королевы-Матки… такую красивую. Какое мне было дело до того, что ее никто больше не слышал? Я-тослышал, и она следовала за мной повсюду, наполняла и баюкала меня. Только это и имело значение.
      Несчастный, глупый Кен был одержим галлюцинациями мистической музыки, которую, кроме него, никто не слышит. Он сидел перед Деймоном, не имея ни малейшего представления о том, что Ахиро уже осторожно снимает замок с дверцы, за которой обитатель яйца был отгорожен от всего остального мира. С этого мгновения возврата назад уже быть не могло. Зажим снят, и как только сенсоры-стимуляторы заработают на полную мощность, жертвоприношения не миновать. И Кен умрет.
      Деймон прочистил горло. Он должен был задать вопрос, который прояснит его сомнения относительно искренности веры наркомана.
      — Кен, — нерешительно заговорил он, — тебе не кажется… что этой музыки в действительности нет? Что она звучит в твоем разуме только благодаря желе?
      Кен неожиданно рассмеялся:
      — Вот как? Даже если это так, ее вложила в меня Королева-Матка, и она неустанно заботится, чтобы эта музыка становилась все более изысканной, более захватывающей. Мало-помалу она превратилась в церковную, Деймон, похожую на творения Баха, но гораздо более величественные. Это тысячеголосый хор, и он здесь.
      Его бывший друг поднял трясущиеся руки, положил ладони на лоб и повел их выше по коже черепа, словно приглаживая ту пышную шевелюру каштановых волос, что украшала его, когда Кену едва перевалило за двадцать, когда корней его волос еще не касались химические компоненты желе, в огромном количестве поглощенного им за истекшие годы.
      — Наконец, — продолжал он, — я осознал, что должен преклонить колени перед самим источником этой музыки в Церкви Королевы-Матки. Но теперь мне недостаточно и этого. Ради истинной веры я должен отдать этому источнику себя самого. Я должен стать с ним одним целым.
      Деймону показалось, что его рот наполнился песком.
      — Так ты действительно жаждешь воссоединиться с яйцом? Позволить этому?..
      — Вот именно.
      Сенсоры-стимуляторы на столе с яйцом засияли в полную силу, и в следующую секунду, как только к каждому концу крестообразного углубления в верхней части яйца от них протянулись тонкие лучи ярко-красного света, воздух всего улья стал заметно вибрировать. Деймону захотелось крикнуть Кену, чтобы тот проснулся: «Идиот, тебя собираются убить!» — но он не смог. Кен сам хотелэтого.
      — Но, Кен… умереть так… — только и хватило у него духу чуть ли не шепотом выдавить из себя.
      Кен опустил веки, словно на мгновение задремал, затем тупо уставился в потолок.
      — Не умереть, Деймон. Ты никогда там не был и просто не можешь понять. Я буду жить в моем боге, я станумузыкой.
      Деймон принялся теребить бороду, пытаясь унять дрожь пальцев. В конце концов, это выбор Кена. На все свои правильные вопросы он получил неправильные ответы, и не его, Деймона, дело говорить кому-то другу ли, врагу ли, — что тот может или должен сотворить со своей жизнью. Как с жаром подчеркивал Кен, выбор он делал сам, на свой страх и риск принял решение прибегнуть к потреблению желе. Он стал наркоманом по доброй воле… приверженцем культапо собственному желанию.
      — И у тебя нет никаких сомнений? — тихо спросил Деймон. — Или сожалений?
      Кен отрицательно замотал головой, затем заколебался. Одно плечо слегка шевельнулось, но это мало походило на пожатие плечами.
      — Я, может быть… немного боюсь, — признался он, — но разве это не естественно, как ты думаешь?
      — Конечно естественно, — согласился Деймон. — Я…
      — Пора.
      Спокойно и холодно прозвучавший голос Ахиро заставил подпрыгнуть и Деймона, и Кена. Когда Кен поднял взгляд на японца, Деймон был поражен тем, насколько помолодевшим внезапно стал выглядеть наркоман, несмотря на грязные седые волосы, изрядно поношенный пиджак и поникшие плечи. Деймон ошибался, решив, что желе превратило гитариста в старика. Скорее оно придало его внешности странную, едва ли не детскую невинность. Кен снова посмотрел на Деймона:
      — П-просто немного…
      — Сюда, пожалуйста. — Словно подозревая, что Кен готов изменить намерения, Ахиро ловко поставил прихожанина Церкви Королевы-Матки на ноги и повел прочь от Деймона, который остался сидеть за столом понурив голову.
      «Я должен это прекратить», — снова подумал он, однако чувствовал себя совершенно бессильным что-либо сделать. И дело вовсе не в самой его программе: эта ее часть не в его ведении, и у него нет никакого права говорить Кену, что тот должен делать или как умирать. Но Кен сам сказал, что боится…
      Деймон поднял взгляд как раз в тот момент, когда Ахиро вводил Кена в клетку, где ждало яйцо. Оказавшись внутри, он повернул наркомана к креслу с удлиненной спинкой, стоявшему перед оборудованным сенсорами столом. Инфракрасные стимуляторы повышали чувствительность яйца к присутствию рядом с ним человеческой плоти, и его серая бугристая поверхность, согретая излучением, мгновенно отреагировала на приближение Кена прокатившейся по ней рябью.
      — Нет… подождите, — услышал Деймон ставший скрипучим голос Кена, когда верхушка яйца с треском рвущегося пластика внезапно расщепилась на четыре лепестка. — Я…
      Наркоману и Деймону одновременно стало нечем дышать, когда Ахиро без предупреждения резко дернул Кена назад и легким ударом перебросил рычажок на спинке кресла. Металлические наплечники прижали бывшего друга Деймона к спинке, а выскочившие из подлокотников скобы Ахиро мгновенно застегнул на его запястьях. Со сверхъестественной скоростью японец метнулся к двери и запер ее за собой, оказавшись вне досягаемости готового вцепиться в любое человеческое лицо эмбриона.
      Кен не успел даже вздохнуть.
      Как и ожидалось, паразит выскочил из скорлупы и в мгновение ока устремился к хозяину. Кен открыл было рот, но метровой длины хвост эмбриона уже захлестнул его шею, почти прекратив доступ воздуха к легким. Одновременно он вцепился лапами в лицо наркомана и выстрелил мясистой имплантационной трубкой прямо в горло, закрыв выход не успевшему начаться крику. Кресло с грохотом опрокинулось, наплечники и наручники автоматически разомкнулись. Не прошло и четырех секунд, а Кен Петрилло уже лежал в коме на полу, его череп был покрыт слизью, окружавшей в яйце только что вылупившегося отпрыска инопланетной формы жизни, взявшей верх над высшей формой — земной. Карьера некогда блистательного гитариста закончилась.
      С бешено колотившимся сердцем Деймон блуждал взглядом по лицам находившихся в помещении.
      Брэнгуину было не по себе явно больше, чем остальным. Деймон не ожидал подобной реакции от человека, который упорно настаивал, что такие, как Кен, желают именно этого. Видимо, разразившаяся на его глазах драма заставила пожилого биоинженера физически ощутить свою сопричастность. Он взмок от пота, глаза едва не выпрыгивали из орбит, а руками старик зажимал рот, словно в любое мгновение его могло вырвать. Сам не зная почему, Деймон почувствовал удовлетворение, увидев мрачное выражение на лице Вэнс, которое выглядело бледнее обычного, хотя Деймон считал, что оно всегда было белее снега.
      Наконец-то, ехидно подумал он, обнаружилось что-то и за этим строго научным фасадом. Он не понимал, почему она его раздражала, если не считать непробиваемости этой женщины, которая даже крепче, чем у всей остальной гноящейся язвами бешенства человеческой массы, шумно требующей бесконечного обновления репертуара музыки злобы и ненависти. Их, по крайней мере, трогаетхотя бы какая-то музыка. Но для Вэнс музыка значила не больше, чем размахивание руками и вопли перед слепым и глухим.
      Выражение лица Ахиро он мог прочитать с такой же легкостью, как видеодиск. Не человек, а стальной стержень, облепленный бетоном, машина: он не испытывал никаких чувств к тому, кто только что был Кеном Фасто Петрилло и больше никогда им не станет. Из всех, кто находился в помещении, мечты Деймона заботили Ахиро лишь в той мере, какая определялась приказами Кина и его стремлением не допустить урезания суммы в ежемесячном чеке.
      Тьфу… Все они проигравшие, жалкие людишки, недостойные жертвы, принесенной Кеном Петрилло.
      Через несколько минут все четверо стояли внутри клетки над безжизненным телом Кена и молча смотрели на него.
      Наконец Вэнс сказала:
      — Теперь надо убрать из клетки оборудование. Очнувшись, он может пораниться о него.
      Какие бы процессы ни происходили в ее разуме, чтобы отодвинуть неприятные ощущения на задний план и принять ситуацию такой, как есть, ей удалось заставить свой голос звучать бодро и деловито. Она бросила взгляд на Брэнгуина, и тот судорожно закивал, хотя по его вискам все еще струился пот. Он подошел к бывшему гитаристу со стороны головы, наклонился, сунул руки ему под мышки и, крякнув, приподнял торс над полом. Выражение лица старика говорило об отвращении и страхе от близости к вцепившейся в лицо наркомана твари. Тем временем Вэнс силилась оторвать от пола безвольно раскинувшиеся ноги Кена.
      Ни один из них не заметил крохотный синий пузырек, который выскользнул из кармана Кена и звякнул об пол. Проследив за Ахиро, уже покинувшим клетку и направлявшимся к выходу из улья, затем проводив взглядом Брэнгуина и Вэнс, которые оттаскивали Кена от перевернутого кресла поближе к стеклянной стене, Деймон подгреб к себе ногой склянку с последней порцией желе бывшего гитариста, одним быстрым движением поднял его с пола и сунул в карман. Сквозь ткань брюк пузырек ощущался несоразмерно громадным, словно ему пришлось спрятать в карман что-то не меньше мяча для софтбола.
      Выйдя из клетки, Деймон Наблюдал за работой биоинженеров, которые заботливо укладывали Кена таким образом, чтобы сразу же заметить его пробуждение, затем вынесли кресло, стол и оборудование, использовавшееся для стимуляции яйца. Через некоторое время Деймон ощутил влажный, почти тропический ветерок из открытой в клетку двери, который принес в более холодный воздух наружного помещения улья запах затхлости и пластика. Несколько минут спустя Брэнгуин и Вэнс вышли из клетки в последний раз и плотно закрыли за собой дверь.
      — Долго ли он будет в таком состоянии? — спросил Деймон, не скрывая дурного расположения духа.
      — Это могут быть часы или дни, — отсутствующим тоном ответила Вэнс, не отрывая взгляда от компьютерного перечня контрольных данных, затем сделала пару записей электронным пером. Что-то в ее голосе заставило Деймона взглянуть на нее. Он не мог не заметить рвения в ее сияющем взгляде, когда она оторвала его от контрольных данных и бросила на неподвижно лежавшего внутри клетки человека, а затем снова быстро отвернулась к компьютеру. Слишком быстро, чтобы это можно было принять за выражение сочувствия.
      Брэнгуин долго не мог отдышаться после вытаскивания оборудования и аппаратуры проклевывания из клетки, но наконец заговорил, обращаясь к Деймону:
      — В нашем распоряжении множество приборов предупредительной сигнализации. Почему бы вам не отдохнуть?
      — Я не могу уйти, — ответил Деймон. — Слишком долго тащиться домой и обратно. Я могу не вернуться вовремя, если что-то пойдет неправильно или начнется…
      — На этот случай и приготовлены койки в соседней комнате, — вмешалась в разговор Вэнс, сделав последнюю заметку и отложив перо в сторону. — Поразительно, — неожиданно сказала она. — Он был так предан этому странному существу, совершенно чуждой ему жизненной форме, что отдал жизнь, чтобы стать отцом ее детеныша.
      — Вы выражаетесь технически некорректно, — с укором сказал Брэнгуин, но Деймон взглянул на нее с удивлением, — ведь это не процесс осеме…
      Вэнс стрельнула в старика укоризненным взглядом:
      — Я веду речь не о научной методологии, Майкл. В ней все так же очевидно, как в теории гравитации… и почти также беспросветно тупо.
      Деймон с интересом стал переводить взгляд с одного биоинженера на другого, настолько пораженный внезапным отклонением манеры поведения Вэнс от обычной, что это отвлекло его внимание от Кена.
      — Меня интересует философскаясторона вопроса. Мы с вами прибегли к использованию науки для оправдания воли человека умереть, чтобы из его останков появился на свет чужой.
      — В чем различие между этим и христианскими святыми первого тысячелетия? — спросил Брэнгуин.
      — В том, что можно видеть и что видеть не дано, — сказал Деймон, оставляя свой пост у стеклянной стены, чтобы присоединиться к разговору. — Древние святые никогда не видели своего Бога, а Кен мог его видеть.
      — Вы полагаете, что дело в этом? Сомневаюсь, что он когда-нибудь видел натурального чужого, — заметила Вэнс.
      — Зато он его слышал, — напомнил Деймон, катая пальцами пузырек с королевским желе, нагревшийся до температуры его руки. — Постоянно слышал.
      — Он думал, что слышал, — резко возразила Вэнс. — Никто другой не слышал ничего. Думаю, Майкл прав — это действительно созвучно вере. Вера может принимать бесчисленные формы. При проведении нового научного эксперимента исходят из концепции, что в этом конкретном поиске что-то пойдет по-другому, даже если никто не уверен, что результат будет получен. Это ли не вера, не просто ли внутреннее ощущение, что поступаешь правильно.
      Деймон отвернулся, чтобы скрыть готовую появиться на лице улыбку, и медленно двинулся в направлении комнаты, где его ожидала койка. Он был уверен, что говорила она о другом, но слова Дарси как нельзя лучше определяли каждый аргумент, который приводил себе Деймон, затевая эту программу. Едва ли она расслышала шепотом оброненное им на ходу слово:
      — ТОЧНО.
      Видимо, дело было не только в изнеможении. Спальня, устроенная неподалеку от улья, скорее походила на чулан, но шум возни Брэнгуина и Вэнс, готовивших лабораторию к следующему этапу, глухой стук переставляемого оборудования и их ворчливые голоса, едва слышные здесь, напомнили Деймону детство, когда он уже был в постели, а родители смотрели телевизор в гостиной. В те времена этот монотонный гул прекрасно его убаюкивал, и Деймон не сомневался, что если и не сможет уснуть по-настоящему, то хотя бы подремлет. Он с облегчением рухнул на армейскую койку, представлявшую собой всего лишь раму из металлических прутьев с натянутым на них брезентом. На ней не было ни простыней, ни одеяла, но подушка под головой оказалась достаточно удобной, чтобы удержать решившегося отдохнуть на этой койке от желания тут же отказаться от своего намерения. Мягкая подушка еще больше приглушала шум из улья, но он все равно чертовски досаждал Деймону. Стоило ему задремать, как сон нарушался обрывками воспоминаний и картинами гибели человека, который был когда-то одним из его самых близких друзей.
      Время тянулось медленно, отмеряясь не часами, а дежурствами Вэнс и Брэнгуина, которые договорились сменять друг друга через два часа. Деймону оставалось только ждать — спать, если полудрему на неудобной койке можно было назвать сном, есть или бездумно таращить глаза на бесчувственного человека, пытаясь отрешиться от потока сцен из давно забытого прошлого, в котором он почему-то видел себя вполне счастливым молодым человеком, во всяком случае его лицо не выглядело таким осунувшимся и на нем не было этой трясущейся маски горечи. Кен тоже виделся ему полнолицым, кудрявым молодым парнем, дикие глаза которого, искрившиеся чистотой океанской воды под полуденным солнцем, доводили женщин в зрительном зале до экстаза. Последний год обучения в колледже они были неразлучны. Боже, с какой легкостью талантливые пальцы Кена справлялись со сложными композициями Деймона, как покорно подчинялись им все импозантные переливы ритма и самые тонкие полунамеки мелодии любой его вещи. Наркотики, конечно, играли в этом не последнюю роль — Кен всегда принимал их, но в небольших дозах: он просто экспериментировал, желая попробовать все. Предполагая, что Деймон не догадывался о его опытах с желе, Кен имел в виду, что это никак не отражалось на их финансах. Несколько шабашных концертов, немного рекламы — и внезапно появилось больше заявок, чем они могли выполнить. Частные вечеринки и свадьбы уступили место выступлениям в ночных клубах, которые по две-три недели подряд приглашали их играть в пятницу и субботу, обозреватели радиостанций Манхэттена и Нью-Джерси стали делать прозрачные намеки о выступлениях с парой песен в прямом эфире, пришло приглашение из… «Синсаунд».
      Приглашение из «Синсаунд» было адресовано только Деймону, поэтому он ответил на него звонком, не поставив в известность Кена. В конце концов, менеджером их дуэта был он. Эддингтон договаривался о выступлениях, составлял их графики и репертуар, писал музыку и еще ухитрялся не пропускать лекции по последним четырем предметам, полный курс которых должен был дать ему степень бакалавра музыковедения. Сперва предложение «Синсаунд» его потрясло, затем оскорбило и озлобило, однако через две недели он его принял. Именно в «Синсаунд» его просветили относительно того, насколько глубоко Кен погряз в наркотиках, а эта компания не хотела иметь ничего общего с дуэтом, даже если только один его член пристрастился к вкусу химических стимуляторов.
      Деймон решил, что сможет найти Кену замену, Через три недели — после получения приглашения он переехал из арендовавшейся ими вдвоем с Кеном квартиры в испанском квартале Гарлема в голубятню, которой предстояло стать его домом на следующие полтора десятка лет. Тогда ему казалось, что он поселился в этом романтичном месте временно, заплатил, так сказать, «пошлину» за право подняться наверх. Но он так и застрял в этой жалкой квартире, самая потрясающая роскошь которой — обилие крысиных дыр.