Кин оторвал взгляд от контракта и увидел стоявшего перед его столом Ахиро.
      Он не мог себе представить, каким образом этот ниндзя ухитрился проскользнуть мимо Марсины и войти в его кабинет, но спрашивать было неудобно. Что-то в этом японце его пугало — какая-то жестокость, которую Ахиро тщательно таил за повседневностью своих обязанностей в деловом мире «Синсаунд», но ее тень тем не менее неотступно следовала за ним по пятам.
      Кин сомневался, что Ахиро мог просто пройти мимо стола Марсины, потому что она не позволила бы ему войти, по крайней мере обязательно предупредила бы Кина звонком по внутренней связи, что кто-то направляется в его кабинет; вероятнее всего, она никогда не видела его в своей приемной, не замечала, как он проскальзывал мимо.
      — Что вам нужно? — Голос Кина прозвучал резче, чем ему хотелось, во всяком случае настолько недружелюбно, что он сразу же пожалел об этом, но если этот сравнительно молодой японец и обратил внимание на резкость его тона, то вида не подал.
      Не в первый раз Кину бросился в глаза шрам, проходивший через правый глаз японца, — возможно, он и делает его облик таким зловещим. Одно время он задавался вопросом, не сам ли ниндзя нанес себе эту рану, чтобы изменить внешность. Не такое уж это немыслимое дело для людей такого сорта.
      — Мистер Эддингтон требует более подходящее животное для стравливания с чужим, — сказал Ахиро.
      Только одно восхищало Кина в этом человеке, вернее сказать, в любомчеловеке — умение брать быка за рога. Он надел колпачок на свою ручку, осторожно положил ее на стол и откинулся на спинку кресла.
      — Мы уже доставили ему дикого быка и… пантеру, не так ли? — Ахиро кивнул, и Кин задумался, машинально постукивая пальцами по кромке стола. — Что мы можем предложить ему на этот раз? Лев, пожалуй, посильнее пантеры. Или лучше полярный медведь? Мне говорили, что белые медведи — единственные животные на земле, для которых охота на людей — естественное занятие. Если придется зайти так далеко, можно попытаться заполучить и аляскинского бурого медведя. Он окажется достойным противником.
      — У меня есть предложение.
      — Прекрасно. Я с удовольствием его выслушаю.
      «Что теперь? — недоумевал Кин. — Еще одна экскурсия в зоопарк в Бронксе?» Этому больше не бывать: после исчезновения пантеры дирекция зоопарка втрое усилила защиту, особенно когда этим идиотам подкинули доказательства, убедившие их, что кошка все еще бродит по территории парка. Лучше его идеи с медведем ничего не придумать; если возникнут слишком серьезные трудности с получением полярного или аляскинского, можно будет обойтись парой гризли. За этим не придется мотаться так далеко на север.
      Но когда Ахиро изложил свой план, Кину пришлось признать, что подобное ему даже не приходило в голову.
      Спустя пять минут он отослал Ахиро, не дав никакого ответа, и приказал Марсине связать его с Йорику. Они не говорили об Эддингтоне и его программе с тех пор, как был составлен план похищения яйца, но Кин не допускал небрежности в отчетности. Он держал своего руководителя в курсе событий, дважды в неделю передавая ему служебные записки с приложением оригиналов отчетов, регулярно составлявшихся двумя биоинженерами, откомандированными для выполнения программы. Кин не знал, как Йорику планировал воспользоваться этой информацией, но у него не было сомнения, что какая-то стратегия на будущее у этого человека уже готова.
      Йорику не был единственным, кто старался тончайшим образом корректировать ситуацию вокруг программы Эддингтона; идея выбрать Кена Петрилло в качестве религиозного фанатика целиком принадлежала Кину. Каждый раз, когда он вспоминал о том злосчастном пузырьке с желе, у него возникало ощущение, что только он и определял калибр людей, с которыми приходилось иметь дело. Со стороны композитора было достаточно глупо попасться на удочку «случайного» появления его давным-давно потерянного партнера, но как Деймон Эддингтон мог искренно поверить, что Ахиро действительно не заметил и не доложил по инстанции, что он подобрал выпавшую из кармана Петрилло склянку? Ахиро видел всеи обо всем известил Кина. Однако наверняка лишь после того, как рассказал об этом Йорику.
      — Правда, Кин все еще всерьез сомневался, что в кармане этого фанатика действительно мог быть нераспечатанный пузырек. Небу ведомо, что этот человек был наркоманом, хотя слишком долгое воздержание от очередной дозы могло свести пристрастившегося к желе с ума, одна из самых интересных химических особенностей королевского желе заключалась в том, что потребители могли принимать его в каких угодно количествах. Во всяком случае, не было зарегистрировано ни одного случая смерти от передозировки. А известен ли за всю историю человечества случай, когда пристрастившийся к любому наркотику обладал бы способностью самоконтроля? Просто смешно предполагать, что Кен держал это вещество при себе и просто ждал удобного момента, чтобы его проглотить. Как бы ни уверял Ахиро, что Кен положил в карман порцию желе, полученную в Церкви Королевы-Матки до того, как японец привлек к себе его внимание, невозможно поверить. Он наверняка выпил содержимое пузырька еще в храме.
      Так много вопросов… а теперь еще и эта последняя, самая новая фаза операции, предложенная Ахиро. Гораздо более рискованная, несомненно требующая предварительного одобрения Йорику, а к нему Кин имеет право обращаться лишь в случае крайней необходимости. В этом плане определенно есть риск, и головы полетят непременно, если их шайка попадется, поэтому Кин не должен остаться в одиночестве.
      Когда на видеофоне замигал индикатор включения связи, Кин быстро вытащил малюсенький магнитофон — одно из тех крохотных устройств, которые так ненавидел Деймон Эддингтон, — и положил его прямо на аппарат слева от динамика, где абонент не может его видеть. Щелчком пальца он включил запись и только тогда ответил на вызов.
      — Здесь Кин, — сказал он как можно более вкрадчивым голосом.
      — Что вам нужно? — Экран заполнило лицо Йорику, искаженное только обычными статическими помехами линии связи.
      — Речь о Деймоне Эддингтоне, сэр, — ответил Кин. Что-то в лице Йорику показалось ему… не таким. Изгиб уголка рта вниз, который Кину не понравился, тень чего-то отвратительного в глазах. Это направлено против него лично? Или у него всегда такие глаза? Кин уже начинал жалеть, что напросился на звонок, несмотря на то что иначе ему не удалось бы прикрыть тыл. Одобрить предложение Ахиро он мог и сам, если бы набрался смелости. Хотя теперь об этом поздно думать.
      — И?
      Кин моргнул. Он не мог припомнить, чтобы Йорику хоть раз изменил своей манере исключительно вежливого японского бизнесмена. Подобного не было, даже когда он сообщал самые неприятные новости вроде назначения своего вице-президента на роль сопровождающего лица заштатной персоны.
      — И, ах… — заговорил Кин, стараясь справиться с неведомо откуда взявшимся заиканием, одержал над ним победу и продолжил наконец как мог более ровным голосом: — Деймон Эддингтон желает получить более подходящее животное для стравливания с чужим и сделать необходимые ему записи. У меня только что был Ахиро. Он предложил…
      — Вы попусту тратите мое время, — раздраженно перебил его Йорику. — Я уже говорил с Ахиро.
      Кин буквально увидел, как рука его собеседника протянулась к видеофону и ударила по кнопке прекращения связи. Миллисекунду спустя он таращился с открытым ртом на темный экран, с которого на него уставилось зеленоватое изображение ошалевшего идиота, черты лица которого смутно напоминали его собственные.
      — Вляпался, — грубо отчитал он свое отражение и остановил бесполезно крутившийся магнитофон.
      Слух резанул звук зуммера вызова. Он резко надавил кнопку отключения аппарата и продолжал сидеть, позабыв убрать с нее палец, а разум никак не мог справиться с удивлением дурными манерами Йорику, которые так для него нехарактерны. Помимо этого были и другие вопросы — вроде заявления от высшего руководства, что он уже все обсудил с Ахиро, а следовательно, и одобрил. Ведь именно это он имелв виду… или нет?
      Если так, значит, Ахиро было вменено в обязанность согласовывать с Йорику все, что велел ему делать Кин; таким образом, вопрос Кина был повторением пройденного, именно тем, что Йорику с негодованием называл самой пустой тратой времени. Это, в свою очередь, может служить оправданием его невыдержанности в разговоре по видеофону. Но если они поняли друг друга неправильно, Кину останется принять на себя всю полноту ответственности за охоту, на которую этот отвратительный японец, вероятнее всего, уже отправился.
      Кин встал и ослабил ставший вдруг тугим галстук. В этом уравнении с дурацкой «Симфонией ненависти» был элемент риска, который он недооценил. Хотя пока он еще в безопасности: с Эддингтоном его ничто не связывает, кроме того телефонного звонка с извещением о яйце. Он сделал его с таксофона в испанском квартале Гарлема, оставив на страже шофера с электрошоковым пистолетом. С той самой ночи он ни разу не разговаривал с Эддингтоном, не был музыкант и у него в кабинете с прошлого года. Кина чертовски терзало неуважение к нему Ахиро, который не считал необходимым действовать по его приказам без предварительного одобрения этим ублюдком Йорику, но его по крайней мере не покидало ощущение разумной изолированности и от самой программы, и от ее потенциальных последствий.
      Может, Йорику до чего-то докопался, возможно, ему стало известно о кончившемся провалом собеседовании Кина в компании «Медтех»? Возможно… но может быть, и нет. И все же, если кто-то оттуда проболтался, это могло бы объяснить, почему Йорику настолько вышел из формы, разговаривая с ним. С другой стороны, Йорику мог быть и крайне недоволен Эддингтоном. Узнав, что прирученный компанией «творец искусства» покатился по дорожке наркомании, Йорику придется заняться культивированием другого музыканта для этой небольшой, но прибыльной и расширяющейся ниши потребителей продукции «Синсаунд», о существовании которой Деймон Эддингтон даже не догадывался, хотя для нее работал.
      Кин усмехнулся. От такого удара Йорику в любом случае скоро не оправится. Ходили слухи, причем сплетня определенно родилась в самом сердце «Синсаунд», что Йорику нравиласьмузыка Эддингтона настолько, что она звучала в его фешенебельных квартирах на крышах небоскребов и в личных кабинетах.
      Эта мысль бросила Кина в дрожь: как можно слушать то, чего нет? Ранние произведения Деймона Эддингтона в духе ренессанса классической музыки могли бы быть приятными для слуха, не будь они такими пустыми, но его более поздние сочинения настолько ухудшились по сравнению с ранними, что звучат, по мнению Кина, словно духи-предвестники смерти, которых кому-то вздумалось пытать. Любой дурак, которому взбредет в голову слушать этот хлам по доброй воле, заслуживает только насмешки.
      Кин смеялся от души каждый раз, когда поступал ежемесячный платежный чек и одна двенадцатая зарплаты, выражавшейся шестизначным числом, превращалась в надежные активы фонда процветающего всемирного рынка. Как это все же мерзко — класть в карман такие большие деньги «Синсаунд», когда менее двух лет назад он страстно желал вздохнуть стерильным воздухом «Медтех», самого заклятого врага «Синсаунд». Теперь же он ненавидел обе компании: «Синсаунд» за то, что сидит в ловушке, заминированной неустойчивостью нрава Йорику, капризы которого меняются непрестанно, а делиться хотя бы толикой власти он категорически отказывается; «Медтех» за отказ, после унизительных собеседований, в должности вице-президента по маркетингу и развитию.
      «Мы очень сожалеем, мистер Кин. Мы понимаем, что собеседования были пространными и заняли много времени. В долгосрочной перспективе, однако, этот процесс дал всем нам возможность получить конкретные данные для обоснования решения, как это, к несчастью, имело место быть в вашем случае, что такой кандидат, как вы, не подходит для руководящей должности, которая в настоящее время вакантная.
      Царственное мы, царственное нас. По-видимому, Кину не нашлось места ни в том, ни в другом, поскольку его мнение о собственной ценности для «Медтех» было проигнорировано, причем практически без промедления. Миновало двадцать три месяца с тех пор, когда он в последний раз вышел за порог их штаб-квартиры, но бессилие и злоба все еще так же свежи, как в то мгновение, когда эти слова впервые оглушили его.
      И вот Кин сидит в своем заурядно-маскарадно под плюш отделанном кабинете в Башне, насмехаясь и над «Медтех». Он долго покатывался со смеху каждый раз, когда вспоминал, как заставил этих самообслуживающихся и самонадеянных сукиных детей поерзать своими оснащенными по последнему слову техники задницами и поискать концы корпоративного грабежа, который никому из этой компании не мог присниться даже в кошмарном сне. Очень жаль, что ему не привелось насладиться выражениями лиц этих чванливых зазнаек голубых кровей в то утро, когда они появились на работе и обнаружили, что их самая засекреченная программа разоблачена, сторожевые чужие мертвы, не говоря об охранниках-людях, а одно из их бесценных яиц чужого исчезло.
      Но игра еще не окончена. Реванш будет именно таким: пешка здесь, ладья там, время от времени пренебрегая правилами, чтобы турнир продолжался бесконечно. Но всегда будет исчезать…
      Только одна фигура.

      Майкл с неохотой признал, что в отношении Деймона Эддингтона Дарси была права. Он, конечно, пытался защитить композитора и убедить ее, что нет ничего страшного в употреблении им желе, но и сам не верил в способность человека такого тонкого ума добровольно встать на путь сумасшедшей зависимости от химии. Музыкант что-то принимал, и, вероятнее всего, именно желе. Майкл был склонен приписывать взлеты и обвалы настроения музыканта тому, насколько хорошо продвигалось сочинение его «Симфонии ненависти», но коренные изменения его личных качеств были слишком очевидны, чтобы их можно было объяснить только этим.
      Теперь Эддингтон почти не разговаривал с биоинженерами, и Майкла это глубоко огорчало. Поначалу Эддингтон был очень откровенен с ним, — возможно, ему немного льстило, что биоинженер хорошо знаком с его творчеством. Дарси не скрывала, что не знает произведений Эддингтона, однако это не стало помехой его нормальному общению и с ней. Майклу хотелось, чтобы Эддингтон вовлекал его в процесс композиторского творчества как можно глубже, делился с ним мыслями, давал послушать один-два фрагмента готового материала, предлагал высказать свое мнение. Но у него не хватало мужества самому заговорить о чем-то подобном. В конце концов, он только ученый, который — как бы он ни любил слушать музыку и какая бы масса идей о том, как она должна звучать, ни витала в его голове — не обладал знанием реалий мира комбинации нот, не имел представления о роли каждого инструмента в оркестре или о том, как может звучать смесь музыки с чем-то еще. В сущности, Майклу Брэнгуину не могло быть места в «Симфонии ненависти» Эддингтона.
      Был Эддингтон желе-наркоманом или нет, но наблюдение изо дня в день за его работой каким-то образом рассеивало дурные предчувствия Майкла. Ухудшение нрава композитора начинало казаться незначительным, когда перед ним, непросвещенным, разворачивалась восхитительная картина творческого процесса. Отдаваясь этому процессу без остатка, Эддингтон работал с музыкой так, будто она была чем-то материальным, во что он мог погрузиться, утонуть в тончайших вибрациях звуков, вливавшихся в него через барабанные перепонки из наушников.
      В иные моменты Майклу казалось, что звучавшую из динамиков музыку делали тонкие пальцы изящных рук композитора, превращали ее, словно руки скульптора, во что-то такое, что можно не только слышать, но и видеть. Эддингтон методично работал над всеми шестью лентами записей звуков чужого, используя абсолютно все, даже ту крохотную запись очень недолгого эпизода из жизни кошки и собаки в клетке чужого, заканчивавшуюся более одухотворенным, чем обычно, шипением Моцарта после того, как он покончил с ними.
      По неведомой причине этот последний звук засел в памяти Майкла крепче всех остальных. Он не сомневался, что Эддингтон ничуть не ошибался, воображая, будто слышит в нем выражение полного презрения Моцарта ко всем им. Эддингтон находил в своем сочинении место любому звучанию голоса Моцарта, и Майклу оставалось лишь пожимать плечами, когда он пытался представить себе, каким образом будет звучать этот изолированный голос, напоминавший шипение вырывающегося из котла пара, на фоне неизвестного фрагмента какого-нибудь произведения классической музыки.
      Деймон почти не отходил от стойки звукозаписи, а Дарси все больше привязывалась к Моцарту. Майкл был доволен тем, что на его долю выпали напряженная работа и импорт данных, которые Дарси непрестанно фиксировала в блокноте и передавала ему.
      Эта молодая женщина работала, как машина, и ему приходилось составлять десятки отчетных материалов для передачи в информационную сеть компании. Лазерные принтеры работали почти безостановочно, в их спокойное жужжание иногда вклинивался более резкий, металлический лязг матричных, когда на них копировались простенькие биологические показания для распространения пневмопочтой по мириадам каналов «Синсаунд».
      Преданность Дарси Моцарту очаровывала Майкла Почти так же, как полная отдача себя музыке Деймона. Очевидно, она была всерьез увлечена своей теорией возможности возникновения привязанности, о которой они говорили, пока эмбрион рос в теле Кена Петрилло. Теперь, когда на них легла ответственность за обеспечение животного нормальной пищей, она настояла на том, что будет кормить чужого сама, и пихала в наклонный лоток кормушки все, что им доставляли, — от размороженных клоповых индеек до громадных кусков заменителя мяса.
      Ее проворные пальцы день-деньской вычерчивали обзорные графики десятков аналитических наблюдений, которые, как она себе представляла, были свидетельствами реакций Моцарта на ее присутствие в помещении, на ее тихий голос, бубнивший в клетке из динамика, который она включала каждый раз, когда близко подходила к стеклянной стене, на улыбки, которыми она не переставала одаривать безглазую морду чужого.
      Майклу было необъяснимо страшно видеть, как эта форма жизни с Хоумуолда разматывалась из своей любимой позы — отдыхать, свернувшись клубком, — и направлялась к стеклянной стене, едва Дарси оказывалась не дальше полуметра от клетки, независимо от того, пришел час кормления или нет, включила она динамик или забыла нажать кнопку. Все, что им было известно об этих созданиях, убеждало в отсутствии у них зрения, по крайней мере в человеческом понимании оптического распознавания окружающего. По мнению многих, чужие не размышляли. Они ели, размножались и убивали — обладали сугубо животными инстинктами в чуждой человеческим представлениям форме. Почему же, если чужие не видят или не чувствуют дружеского к себе отношения, Моцарт всегдазнал, что именно Дарси приблизилась к стеклянной стене?
      Брэнгуин второй раз за последние десять минут бросил взгляд на настенный календарь. Прошло почти трое суток с того момента, когда Ахиро пообещал Эддингтону новое животное для стравливания с Моцартом. Кого он притащит на этот раз? Дарси, которая обладала кое-какими талантами компьютерного хакера, говорила о найденной ею в файлах никем не подписанной служебной записке, где содержался намек, будто следующим животным должен быть полярный медведь или что-то в этом роде. Идея полярного медведя насторожила Майкла: это громадное животное весит больше полутонны, он почти в три раза тяжелее Моцарта. Скорее всего Моцарт убьет его, ну а если он ухитрится сломать чужому хребет? С гризли может оказаться еще хуже: всем известно, что раненый гризли — одно из наиболее опасных животных на Земле. Очень сомнительно, что Моцарт сможет покончить с ним одним ударом, а изувеченный медведь гризли способен дойти до такого бешенства, что растерзает чужого на куски, не обращая внимания на его кровь-кислоту. А бурый медведь с Аляски, не крупнее ли он, чем белый полярный мишка? Майкл просто не мог себе представить, какое животное, кроме любого из этих видов медведей, мог Ахиро иметь в виду, когда говорил, что знает равного по силе Моцарту.
      Он почувствовал чуть ли не облегчение, когда послышался шум открывавшейся двери в улей. Эддингтон молнией выскочил из своего кресла за стойкой звукозаписи и крупным шагом направился навстречу Ахиро, затем остановился и на шаг попятился. Сгорая от любопытства, Майкл и Дарси присоединились к нему и увидели, почему Эддингтон заколебался. Ахиро был послан доставить животное, которое могло бы противостоять Моцарту, но вместо одной вдоль наружной стены коридора выстроилось пять крепких деревянных клетей, закрытых брезентом так же, как предыдущая клетка с пантерой, но меньших размеров. Возле каждой молча ждал один из людей Ахиро, готовый закатить тележку в улей.
      — Что там внутри? — горя нетерпением, спросил Эддингтон. — Можем мы посмотреть?
      Вместо ответа Ахиро стал открывать боковину ближайшей к нему клети. Щит отошел легко, он не был ни прибит гвоздями, ни закрыт задвижками. Неторопливым движением он поднял его и прислонил к стене.
      Внутри лежал мужчина, без сознания и почти нагишом.
      — Это только первый из пяти, — безо всякой преамбулы заявил Ахиро. — Все они так же спокойны, как этот, и каждый обеспечен приборчиком, который автоматически подает необходимую дозу транквилизатора. Лекарство не позволит им проснуться, пока они не понадобятся.
      Лицо Эддингтона стало превращаться в белое полотно, начиная от «мыса вдовца» на его высоком лбу, еще больше подчеркнув черноту волос и темный цвет глаз, наполнившихся страхом отчаяния.
      — Вам захотелось пошутить! — воскликнул он. — Вы видели, на что способен Моцарт, так можно ли надеяться, что человек останется в живых хотя бы какое-то время, сражаясь с существом, которое в течение нескольких минут расправляется с диким быком и пантерой?
      — Ему поможет вот это, — ответил Ахиро бесстрастным тоном и сунул руку в пространство между двумя передними клетями.
      Майкл едва не задохнулся, увидев то, что достал японец. Он узнал оружие, знакомое по телевизионным новостям. Национальная гвардия регулярно использовала электрошоковые ружья против грабителей и предпочитала именно их для подавления беспорядков. Он хотел запротестовать, но его опередила Дарси, хотя явно по иным соображениям.