Ему не верилось, что она так и не включит свет.
      Джарлат Кин выбрал для этого визита самое лучшее из своего гардероба. Ему хотелось выставить напоказ наиболее важные составляющие своей личности — деньги, власть, влияние. Костюм из техношелка от Паолетти, который обошелся ему в пятьдесят пять сотен кредиток, говорил именно об этом, если не большем. Его стратегия, похоже, себя не оправдала. Помещение, в которое он вошел, хотя и было погружено в темноту, создавало ощущение простора, с каким ему прежде не приходилось встречаться в частных апартаментах, особенно если учесть, что оно располагалось в столь непривлекательном здании. Его с трудом удалось найти среди множества подобных на перенаселенном Манхэттене. Кин сразу почувствовал себя маленьким и невзрачным.
      Сияния ночного неба сквозь громадные — от потолка до пола — окна особняка на крыше небоскреба было недостаточно, чтобы разглядеть подробности, но роскошь внутреннего убранства в духе декадансане мог скрыть даже этот призрачный полумрак. Все органы чувств Джарлата, кроме зрения, буквально окунулись в богатство: ковер под подошвами туфель-мокасин из тонкой итальянской подделки под натуральную кожу был таким густым, что пружинил, ноздри щекотали дорогие благовония. Кину очень не хотелось двигаться на ощупь — он наверняка почувствует себя неловко, а значит, попадет в невыгодное положение в предстоявшей сделке. Но деваться некуда, он вытянул руки и пошел. Пальцы то и дело натыкались на обивку мягкой мебели из настоящего шелка и кожи. Он щелкал попадавшимися под руки выключателями, но ни один светильник не зажегся. Многочисленных, но далеких городских огней было явно недостаточно, но глаза мало-помалу привыкли к темноте. Выбора, видимо, нет, и переговоры придется вести в полумраке.
      — Мистер Кин.
      У нее был тихий, нежный голос, почти шепот, походивший в темноте на шелест падающего шелкового шарфа. Кин сумел взять себя в руки и повернуться с максимальным достоинством, какое можно было продемонстрировать в темноте перед женщиной, выглядевшей не более чем призраком. Он откашлялся:
      — Да, мисс… э-э…
      — Мина.
      — Мисс Мина. Благодарю вас за любезное согласие принять меня. — Чувственность в ее голосе внезапно превратила прекрасно скроенный костюм в очень тесный, слишком теплый, несмотря на безупречно свежий и прохладный воздух особняка. — Я понимаю, что короткая записка…
      — Мое время дорого, мистер Кин. Что вам нужно?
      Теперь она была в трех метрах от него, на фоне ряда громадных окон. Серебристо-золотистый отсвет огней Манхэттена за стеклом обрамлял чернильно-черный силуэт женщины. Он видел только неописуемо загадочный блеск ее темных глаз. Прямые волосы, не уложенные в высокую прическу вопреки японской традиции, ниспадали до бедер, тускло мерцая. Мина слыла легендой в кругах первых людей Земли, которых судьба одарила миллиардами, знакомство с нею было пределом мечтаний любого из них. Почему она согласилась с ним встретиться?
      — У меня… есть предложение, — смог он наконец заговорить. Она ничего не ответила, по Кин легко вообразил вскинувшиеся в сомнении брови. Они рисовались ему тонко очерченными дугами над черными как смоль глазами. — Деловое, конечно. Касающееся одного… общегознакомого. — Он повертел шеей в ставшем вдруг неудобным воротнике тщательно подобранной к костюму рубашки. — Я более чем щедро компенсирую ваши усилия.
      Мина не позволила себе рассмеяться над неуклюжим многословием Кина, хотя он почувствовал, что она больше чем удивлена. Его слова повисли в воздухе между ними; ему показалось, что их смысл медленно смешивался с запахом ее духов, но явно не улучшал их букета.
      — Усилия? Какое интересное слово, мистер Кин. — Она опустилась в кресло перед окном, напомнив ему этим движением исполнение танца змеи… или настоящую кобру, сворачивающуюся кольцом. Было неестественно тихо, что говорило о полной звуконепроницаемости ее владений. Кин почему-то ожидал услышать приглушенную музыку, что-нибудь романтическое и строгое, исполняемое… вероятнее всего, на арфе.
      — Возможно, — елейным голосом заговорил Кин, — джентльмен, с которым вы связаны, не вполне соответствует вашим потребностям. Существуют более тонкие вещи, чем богатство, которыми определяются взаимоотношения мужчины и женщины. Я располагаю убедительными свидетельствами существования другого джентльмена со средствами, который жаждет вашей компании. — Неплохо, подумал он. Исполнение отрепетированного текста прошло почти без изъяна; язык подвел его только на первом слове «джентльмен» — ничего удивительного, если учесть его личные чувства к мужчине, о котором шла речь, — Я готов гарантировать реальное вознаграждение по вашему усмотрению.
      — Понимаю. — Мина отвернулась к окну, и теперь Кин мог видеть лишь очертание ее профиля: высокий лоб, небольшой прямой нос, округлые линии губ над классическим подбородком. — Так что же о мужчине, которого я должна оставить, мистер Кин? В чем вы видите проблему?
      Теперь Кин порадовался отсутствию освещения, тому, что даже лунный свет мог выдать заигравшую на его лице лисью ухмылку. В жестокой борьбе с самим собой он победил и не допустил даже намека на игривость в тоне.
      — В жизни иногда выпадают несчастливые карты, не так ли? Приходится суетиться и изворачиваться под ударами судьбы. Многие люди верят, что их судьба предначертана от рождения.
      — А вы, во что верите вы?
      О, этот голос, такой чувственный и сладкий, словно стекающий с ложки теплый темный шоколад. Он таил в себе опасность, повергал в смятение.
      — Я… Я верю, что личность в силах управлять собственной жизнью, — сказал он. — Бытие каждого уникально в своем роде, оно формируется миллиардами жизненных экспериментов, из которых и складывается личный опыт, не доступный никому другому.
      — Это действительно так.
      Мина замолчала. Она не открывала рта так долго, что Кин стал подумывать, не потеряла ли она к нему интерес, не слишком ли стремительным аллюром он приступил к делу.
      «Чем ее взять? — задавал он себе вопрос. — Наркотиком? Более солидной суммой кредиток?» За нынешний вечер он еще не выжал себя досуха, но до этого совсем недалеко.
      — Хорошо, — неожиданно изрекла она, — я это сделаю. Но абсолютно никто не должен знать о нашем разговоре. Если наша встреча станет достоянием гласности, последствия будут… ужасными для нас обоих.
      — Вы можете довериться мне полно…
      — И, — прервала она его на полуслове, — упомянутое вознаграждение вы переведете в твердую валюту. Вы будете держать ее при себе, пока я не потребую, но я предварительно сделаю необходимые приготовления. Не обманите меня, мистер Кин, иначе вам придется столкнуться совершенно не с тем, чего ожидаете. И это не доставит вам удовольствия.
      — Уверяю вас…
      — Теперь вы можете идти, мистер Кин.
      Он открыл было рот, но где-то позади распахнулась, дверь, и у него едва не выпрыгнуло из груди сердце.
      Яркий прямоугольник света лег на пол и резко замер, словно не осмеливаясь двинуться дальше одного метра от двери.
      — Мой помощник покажет вам выход. В нужное время я свяжусь с вами. Доброй ночи, мистер Кин.
      Ему хотелось протестовать, потребовать права взглянуть ей в лицо. Он поставил на кон сотни тысяч кредиток — накопления всей жизни. Почему же ему не позволили посмотреть ей в глаза, увидеть, как она на самом деле выглядит?
      Джарлату Кину удалось покинуть апартаменты Мины по крайней мере с высоко поднятой головой. Он напоминал себе побитого, но оставшегося в живых гордого дуэлянта. Такое ощущение лишь укрепило его жажду мщения, а лучшего и нельзя было ожидать. Пока Мина — едва заметная трещина в фундаменте, и пролегла она на гораздо более глубоком уровне, чем действуют капканы денег и махинаций в бизнесе. Нынче ночью он будет спать сном праведника: первый шаг сделан.
      При неослабном внимании и надлежащем терпении эта крохотная трещина превратится в пропасть.

Манхэттен, 2123 год

      Кабинет Джарлата Кина находился в Башне. Это название давно стало общепринятым для здания вице-президентских офисов «Синсаунд корпорейшен». Громадная фирма имела множество представительств во всем мире, но главная штаб-квартира на Манхэттене была ее домом, а на его содержание не скупились. Здесь размещались офисы еще тридцати четырех вице-президентов, среди которых Кин остро ощущал себя старым козлом-провокатором во главе молодого овечьего стада. Он был пятым или шестым от верха служебной лестницы, в зависимости от того, оказалась ли Уже голова кого-то из вышестоящих на плахе. Это постоянно терзало его. Его личные претензии простирались не дальше того, чтобы титул вице-президента Отдела музыкального развития означал именно то, о чем говорили причудливая бронзовая табличка на стене возле двери в кабинет и наличие личной секретарши за письменным столом в приемной. Однако любое решение, сумма затрат по которому превосходила две тысячи кредиток, он по-прежнему представлял на утверждение кому-то другому.
      Сумерки раннего вечера уплотнили и без того более густой, чем обычно, слой смога, который постепенно переходил в низкие грязноватые облака, то и дело оплевывавшие мелкой моросью несчастных прохожих глубоко внизу. Туча серой дымкой заволокла громадные, во всю стену, окна кабинета Кина, хотя над ним было еще два этажа. Тем не менее Кин хорошо видел находившийся на расстоянии пяти километров от штаб-квартиры «Синсаунд» небоскреб компании «Медтех». Вокруг этого здания периодически вспыхивали выбросы электрических разрядов и превращали смог, вторгшийся в пространство частного владения, в пар, очищавший воздух. Разряды генерировались устройством, патент на которое принадлежал самой «Медтех», для которой, видите ли, исключительно важно стерилизовать воздух, прежде чем он попадет в драгоценные легкие ее работников. Когда шесть лет назад «Медтех» впервые запустила в работу свою игрушку, создаваемые ею фоновое поле и статическое электричество за какой-то час испортили эталонные синдиски на многочисленных студиях звукозаписи, занимавших средние этажи Башни, сведя на нет всю работу «Синсаунд». Остановить стерилизатор атмосферы удалось лишь судебным постановлением о возникновении чрезвычайной ситуации. Судебные баталии оказались жаркими, затяжными и дорогостоящими, а окончательное решение компромиссным: «Медтех» получила право продолжать использование стерилизатора — в конце концов, он предназначен для охраны здоровья сотрудников компании и создания стерильных условий работы медицинского оборудования, — но должна была возместить «Синсаунд» ущерб по перезаписи поврежденных дисков, разработать и установить систему силового защитного поля, которое исключило бы выход электрических разрядов за пределы принадлежавшей ей земельной собственности. Теперь эти компании — заклятые враги, и это, по мнению Кина, просто замечательно. Он ненавидел их обе.
      Его внимание отвлек от окна осторожный стук, и он повернулся к отделанной под дуб двери.
      — Войдите. — На пороге появилась Марсина, секретарша Кина. — В чем дело?
      — Вас желает видеть Деймон Эддингтон, — ответила она бесстрастным тоном. С прошлой недели в облике этой женщины, в возрасте немного за тридцать и крепкого телосложения, произошли решительные перемены. Прическа темно-рыжих волос под пажа уступила место вызывающей стрижке с бритыми и окрашенными в черный цвет висками, над которыми наподобие короны возвышалась копна тугих, словно пружины, кудрей оранжевого цвета. Она сменила гардероб и, по-видимому, подтянула кожу на лице; на ней был приталенный зеленый костюм с короткими рукавами, который выглядел так, как и должен выглядеть костюм, перешивавшийся несколько раз, а довершал ансамбль темно-красный шарфик, повязанный вокруг короткой толстой шеи и заправленный концами за ворот жакета. Все вместе производило отвратительное впечатление.
      Он не сомневался, что Марсина старалась выглядеть, привлекательной, возможно надеясь, в конце концов привлечь к себе его внимание не только тем, что касалось работы. Кину вдруг пришла в голову мысль, что эта и без того малопривлекательная женщина выглядела теперь похожей на антикварных кукол с плоскими лицами, которые недавно снова стали пользоваться спросом и подскочили в цене. Мысль, что она именно этого сходства и добивалась, позабавила Кина: он едва не рассмеялся в голос. Всякий раз, когда он оставлял без замечаний обновление внешнего вида Марсины, ее вежливость постепенно сменялась ледяной холодностью. Что ей нужно, не ждет ли она приглашения на свидание? Вряд ли. Кин в свои пятьдесят два крепок и здоров, как тридцатилетний. Он не раз пытался заставить себя проникнуться к ней состраданием, но ничего не получалось: подружек у него более чем достаточно, и ни одной из них еще не перевалило за двадцать пять. Неужели она в самом деле думает, что могла бы соперничать с ними? Настойчивые домогательства этой женщины порядком ему досаждали.
      Пока она стоит в дверном проеме между ним и Деймоном Эддингтоном, пожалуй, самый подходящий момент лишний раз дать ей понять, кто здесь командует. Не вредно напомнить об этом и Эддингтону.
      — Я приму его, как только смогу, — холодно бросил Кин и, демонстративно повернувшись к секретарше спиной, снова уставился в окно.
      — Он… совершенно не в себе, — сказала Марсина с неизвестно откуда взявшейся неуверенностью в голосе.
      Кина подмывало усмехнуться, но он сдержался: выражение эмоций могло обернуться не в его пользу.
      — Я уже сказал: приму, как только смогу, — самым презрительным тоном повторил он.
      Мгновение нового замешательства, затем он услыхал звук закрывшейся двери и позволил себе растянуть рот в ухмылке. Пусть пообщается минут пятнадцать с Деймоном Эддингтоном. Она неглупая женщина и должна понимать, что Кин счел для себя необходимым дать ей урок. Продолжая улыбаться, он вернулся к письменному столу. Лучше убрать контракт с компанией «Дуплидроидс» и документацию на приобретении ее продукции. Деймону вовсе не следует знать, что «Синсаунд» согласилась заплатить единственному изготовителю андроидов-мутантов более миллиона кредиток за воссоздание группы под названием «Наркомания Джейн», которая должна появиться на сцене через два года, к истечению первой четверти века. Смахнув бумаги в верхний ящик стола, он еще несколько минут наводил порядок и в других ящиках, затем откинулся на спинку кресла и стал ждать. Минута шла за минутой. Кин прекрасно представлял себе, что происходит в приемной за дверью его кабинета и с трудом сдерживал хохот.

* * *

      — Почему так долго? — возмущенно бросил Деймон Эддингтон. Он наклонился над столом секретарши, и она нервно отпрянула назад. — Я полагал, что задача сидящего на этом месте — планировать время для переговоров, а Кин, черт бы его побрал, говорит, что приметменя!
      — Обязательно примет, мистер Эддингтон. — У женщины был милый, ровный, очень профессиональный голос. — Пожалуйста, немного подождите. Я уверена, он будет готов принять вас буквально через минуту.
      — Прекрасно. — Деймон повернулся и зашагал обратно к дивану, обитому какой-то подделкой под натуральную кожу, с трудом подавляя желание пнуть по пути модный журнальный столик из стекла и металла. Деймон живо представил картину разлетающихся во все стороны осколков стеклянной крышки и лежавших на нем журналов. Это осталось бы прекрасным напоминанием о раздражительном нраве не такого уж известного, но весьма вспыльчивого Деймона Эддингтона. Поборов себя, он грузно шлепнулся на диван и стал следить за секретаршей в ожидании вызова к Кину.
      Когда прошло еще десять минут, Деймон вытащил из кармана жилетки фляжку, сделал небольшой глоток сладкого ежевичного бренди и стал перекатывать шарик жидкости на языке, стараясь не думать о нанесенной обиде. Конечно, со стороны Кина это игра, но с какой целью? «Синсаунд» в лице Джарлата Кина уже достаточно поводила его за нос; насколько Деймон в состоянии понять, его вынуждают сидеть здесь, словно дурака, чтобы продемонстрировать глубокое презрение вдобавок ко всему прочему, что во власти Кина. Видимо, секретарша — он не мог вспомнить ее имя — получила указание удерживать его как можно дольше. Деймон знал, что она будет всячески успокаивать его, пока он не уйдет. От этой мысли у композитора невольно скривились губы: ну этого они не дождутся.
      Деймон сделал еще один глоток бренди, закрутил крышку пластиковой фляжки, сунул ее в карман и заставил себя расслабиться, развалившись на мягком диване. Как всегда, его голова была наполнена музыкой мрака, над сочинением которой он медленно и болезненно трудился с момента печатных откликов на его последний небольшой концерт. Он покопался в другом внутреннем кармане и вытащил портативный магнитофон. Если Кину угодно, чтобы он торчал возле двери его кабинета целый день, то Деймон постарается воспользоваться этим временем наилучшим образом. В конце концов, секретарша сыграет роль слушателя-ценителя, которому некуда деваться.
      Он пропел несколько нот, затем несколько тактов, позволив их диссонансным звукам повисеть в воздухе, пока не настроятся голосовые связки. Женщина хмуро поглядывала в его сторону, но он не обращал на нее внимания. Что может значить ее мнение, если весьостальной мир, похоже, больше всего ненавидит именно творчество? В жизни Деймона секретарше Кина не было места.
      — Хм-мм-мм-мм-мм… — распеваясь и целиком отдаваясь во власть звуков и тональностей, он то возвышал, то приглушал голос, пока его звучание не разрослось почти до концертного пения без слов, которое очень правдоподобно передавало тягучие, вибрирующие звуки первоисточника — предсмертные вопли наркоманов, записанные им в центрах детоксикации. Лицо секретарши перекосилось от возмущения, она втянула голову в плечи, словно испуганная черепаха. Дробя свой незаурядный баритон переливами следующего колена новорожденного сочинения, он увидел, как женщина коршуном налетела на коммутатор и стала неистово тыкать пальцем в кнопку внутренней связи. Он улыбнулся, но не прекратил пения, не желая слышать, что она скажет. Секретарша вышла из-за стола и направилась к дивану. Спину она держала очень прямо, лоб под кромкой обожженных химической завивкой оранжевых кудрей был покрыт бисеринками пота. Деймона порадовало впечатление, произведенное на женщину его музыкой; и вовсе не важно, что она ей не понравилась. Его радовало любое проявление эмоций.
      — Мистер Кин сейчас вас примет, — скороговоркой произнесла она, как только Деймон сделал паузу и поднял на нее вопросительный взгляд. — Дорогу вы знаете.
      Последнее замечание заставило Деймона широко улыбнуться. Дорогу?О да, прекрасно знает. Дорогу Кина, дорогу корпорации «Синсаунд»… дорогу, усыпанную музыкальным хламом, но возражать бесполезно, особенно этой ничего не представляющей собой маленькой женщине. Он просто кивнул и встал, спрятав в карман магнитофон и никак не отреагировав на громкий вздох облегчения. Она не стала провожать его до дверей кабинета Кина, но Деймон и не рассчитывал на подобную любезность.
      Просторные владения вице-президента были обставлены с не меньшим вкусом, чем одет он сам. Деймон не особенно следил за модой, но костюм Кина от Рикчи не заметить было невозможно, а подобранные ему в тон туфли явно не уступали в цене костюму; блестящие, со стальным отливом, седые волосы были безупречно причесаны, изысканный галстук ручной работы выглядел оскорблением вполне приличному, но умеренно дорогому жилету на подкладке от Дамфорта, который был на Деймоне. Этот человек явно купался в кредитках, — видимо, «Синсаунд» делала столько денег, что не знала, куда их девать. Почему же тогда они так рьяно сражаются за каждую кредитку в его контрактах и с таким трудом снисходят до того, чтобы удовлетворить простую просьбу о приеме?
      Кин сидел за громадным письменным столом темного цвета, на котором почти ничего не было, в отличие от стен, пестревших множеством золотых и платиновых дисков звукозаписи, создававших впечатление, что У хозяина кабинета слишком много свободного времени. Они висели рядами, каждый диск был вставлен в дорогую тиковую рамку; одну стену этот вернисаж покрывал почти полностью. А сам Кин — самодовольный, какой-то прилизанный и слишком уж терпеливый — выглядел человеком, который приговорил себя к скучной поденной работе и на всю оставшуюся жизнь обречен пребывать в этой позе стоического ожидания. Даже модуляции его голоса были так тщательно выверены, что в нем не было ни малейшего намека на интонацию.
      — Что на этот раз, Деймон?
      Старина Деймон Эддингтон, которого этот человек взял в тиски своей фирмы много лет назад, повернулся бы и ушел… посоветовав Кину вертеться под этим прессом в одиночестве. Нет, тот Деймон Эддингтон ушел бы из приемной еще три четверти часа назад.
      Нынешний Деймон Эддингтон вошел с опущенной головой, словно погруженный в собственные мысли. Он глубоко засунул руки в карманы свободно сидевших на нем синих джинсов, которые давно стали его повседневной одеждой, и внимательно следил за каждым шагом собственных ног, ступавших по безупречно чистому ковру, будто важнее этого зрелища для него не было ничего на свете. Он молча сел на стул перед столом Кина, а когда поднял наконец взгляд, его темные глаза светились нежностью и смотрели на что-то очень далекое, что мог видеть только он один.
      — Мне нужен… чужой.
      Тот двойник Деймона не вернется никогда. Кин знал это лучше самого Деймона, поэтому даже не моргнул глазом. Руки облеченного властью человека остались спокойно лежать на прекрасно отполированной поверхности стола, их отражение делало его похожим на четырехрукого андроида — недавно изобретенного инструмента для исполнения дьявольского рока.
      — Вы хотите чужого, — повторил Кин.
      Деймон нетерпеливо шевельнулся, словно напоминая Кину, что это не прием у психоаналитика, где доктор повторяет все сказанное пациентом, дабы быть уверенным, что правильно его понял.
      — Давайте подумаем, — продолжил вице-президент, — вы не занимаетесь оружием, значит, эта причина отпадает. Вы не занимаетесь ни медициной, ни лекарствами. Так что же такоевы намерены свершить, чтобы у вас могла возникнуть нужда в чужом, Деймон?
      Деймон молитвенно протянул вперед руки, безмолвно взывая к Кину, словно перед ним сидело божество, выражая этим неосознанным жестом надежду на понимание, пристально глядя на него, словно пытаясь разглядеть хотя бы малейший след сопереживания.
      — Для звука.
      Последнее слово он произнес шепотом, который проник, казалось, в каждый уголок наполненного фильтрованным воздухом просторного кабинета. Его шепот продолжал метаться, отражаясь от стен, и дразнить обоих, со свистом рассекая пространство. Наконец где-то очень глубоко внутри Кина с неохотой возникла некая трещина, и он позволил себе загореться мечтой Деймона. Ему почти слышались вырывающиеся из стальной глотки эксцентричного творца-художника голоса чужих, почти виделось срывающееся с его языка ядовитое пламя.
      Деймон и Кин сидели, уставившись друг на друга, а метавшийся по кабинету шепот композитора постепенно таял. Горькие воспоминания вспышками танцевали в голове Деймона, пока он ждал вердикта Кина. Он вспоминал, как вопли ярости чужих впервые достигли его ушей. Дело было возле витрины магазина с видеоэкраном: в новостях 86-го канала сообщалось об инвазии в тюрьме-колонии на острове Лонг-Айленд. Обыкновенная сенсационная чепуха, кое-как сляпанная, лишь бы вырваться на экран. Но на Деймона она произвела впечатление, правда такого свойства, на которое дельцы от средств массовой информации вряд ли могли рассчитывать. Видеозапись демонстрировала подвальное помещение главной тюрьмы-колонии, где чужие, соединившись гроздью, оборонялись от воинского отряда, бойцы которого были облачены в костюмы из какого-то нового материала, способного противостоять кислотной среде и выдерживать даже температуру горящего желеобразного напалма. Вопли тварей звучали для Деймона единой мелодией первозданной, ничем не запятнанной ненависти.
      А Деймон знал, что такое ненавидеть, ненавидеть так сильно, так непередаваемо сильно…
      Мало ли обозревателей резко критиковали его работу, называя ее «усталой», «невразумительной» или, что хуже всего, «скучной»? Он не находил понимания у музыкальных критиков, публика игнорировала его, «Синсаунд» над ним насмехалась. Он много и упорно сражался, пытаясь всерьез достучаться до публики, которая, похоже, желала только адского или кровавого рока, причем обязательно — Бог ей судья — в исполнении певцов-андроидов или отвратительных андроидов-мутантов с четырьмя руками, множеством голов и ртами, которые вылезали один из другого в жутких судорогах жалкой пародии на чужих. Перещеголяла всех компания «Джон Кью паблик», которая дошла до воссоздания нежнейших мелодий прошлого опять-таки в исполнении андроидов. Андроид-двойник Элвиса Пресли обещал стать настолько интересным, что построенному для его концертов залу дали имя певца, но интереса к славному имени хватило не надолго, и этот двойник стал совершенно неотличимым от всего прочего. Даже сфабрикованный дубликат Карузо, каждый вечер вопивший его голосом в «Нью-Мет Опера Хауз» для публики из высших слоев общества, скатился к тому же уровню. Постоянный приток кредиток от эксплуатации музыкальной культуры прошлых поколений поддерживал проекты «Синсаунд» вроде «Истоков песен святых братьев III» и тысяч других перезаписей, много веков назад почивших в бозе мастеров. Андроиды дублировали Джима Моррисона, Джими Хендрикса, Дженис Джоплин, Курта Кобейна, Чарли Паркера, Клифорда Брауна, Ричи Волендса, Дуэйна Оллмана, Джона Леннона, Пэтси Клайн и — многих других. Публике регулярно подбрасываются все новые и новые старые хиты.
      И над всем этим возвышалась «Синсаунд» — владычица практически каждого клочка музыки и всех музыкантов мира, включая Деймона, а у ее руля — люди вроде Джарлата Кина, человека, совершенно не обладавшего воображением, лишенного элементарного видения. Насколько Деймон себе представлял, сценические площадки Концертного зала Пресли — это манхэттенское пристанище ада на Земле, наполненное вселяющими ужас андроидами-мутантами, которых достижения инженерной мысли позволили сделать наполовину андроидами, наполовину инструментами. Эти творения последнего слова науки и техники собирали вокруг себя стада отстоев рода человеческого, готовых с разинутыми ртами слушать их вопли вечно.
      Всего несколько человек с пониманием отнеслись к заботе Деймона об оживлении записей серьезной музыки, к его стремлению создавать более мрачные композиции из удивительных классических творений таких композиторов, как Бетховен, Паганини, Моцарт, Вивальди, Бах. Ему удалось записать много красивой музыки, исполненной на ставших редкостью инструментах двадцатого века — скрипках, арфах, цимбалах. Старинные инструменты были очень дороги, добывались они в борьбе и муках. И даже в этом деле «Синсаунд», снизойдя до представленных им аргументов, снова использовалаего как пешку, лишь бы показать миру, какой она отзывчивый спонсор и как трогательно поддерживала то, что осталось от «искусства», давала ему выжить, вернее сказать, немного преуспетьв качестве несуразной забавы на фоне терзавшего слух мусора, — забавы, звучание которой неизменно вызывало громкие вопли неудовольствия толп почитателей музыки нынешнего столетия. Он ненавидел «Синсаунд» почти так же сильно, как завсегдатаев концертов, которые понимали только звуки страдания и ужаса, с восторгом принимали только гротескных, отталкивающе безобразных андроидов, радовались механическому задору этих машин, наслаждались их воплями. Если они в состоянии желать чего-то по-настоящему, то это может быть только жажда ненависти и боли, все большей ненависти и все более мучительной боли. Деймон решил, что должен дать им именно то, чего они хотят.
      — Созванная им пресс-конференция стала лишь первым шагом. Телестудия «Ньюс Вид» должна была разнести по всей стране весть о том, как сильно он ненавидели «Джон Кью паблик», и «Синсаунд», и все остальное. Он продолжал свою тираду против «Синсаунд» и потребителей ее продукции, пока не перепугался, что дельцы от средств массовой информации просто отвернутся от него, изнемогая от скуки.
      — Для вас всех, для «Синсаунд», — прокричал он напоследок в их микрофоны, — я напишу композицию, какой не бывало прежде… Я сочиню вам «Симфонию ненависти»!
      Его работодатель изобразил на своем корпоративном лице благосклонную улыбку и одобрительно кивнул, явно довольный вниманием, которое снискал его домашний творец искусства. Вспышка злобы на Деймона действительно угасла быстро, уступив место коммерческому подходу к его бунту. В конце концов, Деймон — художник, а художникам положено быть темпераментными, злобными и раздражительными. Только это и определяет их творческуюнатуру.
      Работая над замыслом, Деймон метался как одержимый. Никакое место не казалось ему достаточно мрачным или достаточно опасным: он побывал в домах для умалишенных, в тюрьмах строгого режима, даже в камерах казни, где внимательно наблюдал, как с громкими воплями дикой злобы убийцы оставляют этот бренный мир. Ему особенно полюбился правительственный центр детоксикации в нижнем городе, где персонал был вынужден носить защитные наушники, потому что вопли наркоманов, докатившихся до состояния желеобразных, но еще живых существ, в буквальном смысле слова оставляли синяки на барабанных перепонках.
      Поразившая его новость из тюрьмы заставила Деймона порыться в библиотеке звукозаписей, где он откопал десятилетней давности видеодиски с полей войны за планету Хоумуолд. Низкое качество сделанных военными записей ничуть ему не мешало: вопли сражавшихся чужих, заглушаемые время от времени взрывами, проносились по чувствам Деймона, подобно, электрическому току, они жгли разум, заставляли замирать дыхание. Ничто в мире не звучало так, как чужие, ничто. Именно вопли этих тварей, громкие, проникнутые жаждой зла, пропитанные стремлением причинить как можно больше вреда кому угодно, должны стать лейтмотивом «Симфонии ненависти» Деймона Эддингтона.
      Поэтому-то Деймон и сидел здесь, в который уже раз ожидая, снизойдет ли «Синсаунд» до милостивого удовлетворения его творческого порыва, который, несомненно, считала не более чем прихотью.

* * *

      — Почему бы вам не использовать уже записанные звуки? Ведь это очевидное решение.
      Кин откинулся на спинку кресла и стал сверлить Деймона Эддингтона взглядом. Он высок ростом, среднего телосложения, худобы нет, вряд ли можно утверждать, что он недоедает. Внешность Деймона во всех отношениях олицетворяла представление «Синсаунд» о том, как должен выглядеть неортодоксальный музыкант из собственных конюшен компании. Его длинные, черные как смоль волосы были зачесаны с высокого лба к затылку и собраны в тонкий «хвост пони». Темные брови резко очерченными дугами приподнялись над почти черными глазами, удлиненное лицо заканчивалось козлиной бородкой. Кину был известен ответ музыканта, однако он старался сохранить на лице выражение заботливого участия.
      — Потому что это хлам, — с отвращением ответил Деймон. — Неужели вы не имеете представления, какой аппаратурой пользуются в армейских батальонах! Я говорю о ручных магнитофонах, бог знает для каких целей поставляемых в армию правительством. Устарелая аппаратура, микрофоны с пластиковыми щитками, которые защищают электронику от пыли и гари в боевых условиях, все записи изгажены шумом орудийного и ружейного огня, грохотом разрывов. Я не могу переписывать такой мусор, мне нужны чистые, хрустящие свежестью звуки. Необходим эффект присутствия, Джарлат, такое звучание, как если бы чужой сам вопил прямо в микрофон.
      Кин потер щеку и попытался придать лицу задумчивое выражение. Деймон — такая простенькая игрушка, его достаточно легко дергать то вверх, то вниз, подобно древним чертикам на веревочке, которыми играли дети двадцатого века.
      — Что ж, мы синтезируем для вас все необходимое. Как он и ожидал, лицо Деймона исказило выражение неподдельного ужаса. То вверх, то вниз.
      — Вы, видимо, смеетесь надо мной! — Деймон сжал кулак и поднял его вверх. — Вам прекрасно известно, что я не выношу синтезированных звуков. Мой звук должен быть живым. Я не желаю вставлять в свою музыку электронный трам-та-ра-рам! — Он бросил взгляд на собственный кулак и разжал пальцы, словно только теперь понял, что стоит с занесенной для удара рукой. Кин видел, что композитор пытается унять волнение. — Послушайте, Джарлат, я замыслил творение, которое станет итогом всего, чем я когда-либо занимался. Оно должно быть целиком моим, даже крики чужих я хочу записать сам. Для этого мне и нужна одна из этих тварей — живой, настоящийчужой.
      — Я… понимаю. — Кин позволил Деймону какое-то мгновение питать надежду, а затем взглянул на него, прищурив глаза: — О чем вы говорите, Деймон! Вы настаиваете, чтобы «Синсаунд» потратила громадную сумму денег на незаконную добычу для вас чужого, чтобы вы использовали эту тварь для создания музыкального произведения, которое покажет всему миру, как сильно вы нас ненавидите.
      Деймон выслушал его не моргнув глазом.
      — Именно так. Но ведь компания это сделает, не так ли? — Он сложил руки и откинулся на спинку стула. — Вы не можете не признать, что я постоянный источник рекламы, даже если ни вы, ни ваша компания по достоинству не цените мой нелегкий труд.
      Ах, какая содержательная речь из уст человека, высокомерие которого мешает ему понять, что он всегда был всего лишь ребенком на дисциплинарном поводке компании «Синсаунд». Кин выпрямился в кресле и нетерпеливо отмахнулся:
      — Источник, ради которого стоит идти на громадные затраты? Вряд ли. К слову сказать, у нас есть отдел рекламы с соответствующим бюджетом и корпоративным мандатом, надеюсь, помните? Простите, что обращаю на это ваше внимание, но они умеют добиваться расположения публики и доставлять ей удовольствие лучше вас. Уж коль на то пошло, боюсь, вы — составляющая довольно низкого приоритета. Я ограничен в средствах, которые могу потратить на удовлетворение ваших изобретательных прихотей, когда вы заходите так далеко… Поверьте, вы действительно способны заходить слишком далеко. Методы, какими мы пользуемся, приручая наших маленьких одомашненных сотрудников — таких, как вы, — а тем более способы их снабжения собственнымидомашними любимцами очень сурово урезаются по бюджетным соображениям.
      Он был вознагражден за свою отповедь хмурой маской неудовольствия, расползшейся по лицу музыканта.
      — Финансирование экспедиции на Хоумуолд отпадает без вопросов, — продолжал Кин, игнорируя обиду Деймона, — подкуп военных всегда возможен, но это опять-таки слишком большие расходы: очень уж многим придется позволить заграбастать кусок финансового пирога компании. И все же, — он говорил все медленнее, по мере того как облик высокого здания в пяти километрах отсюда, окруженного красивым ореолом ярких электрических разрядов, заполнял его сознание, — возможно, есть один способ. — Впервые с момента появления Деймона в кабинете лицо Кина озарилось улыбкой. — Посмотрим, что можно сделать.
      Понимая, что прием окончен, Деймон встал и развел руками:
      — Иначе просто ничего не получится. Он мне необходим, Джарлат. Симфония станет большим хитом. Вот увидите.
      — До свидания, Деймон.
      Кин снова сложил руки на крышке стола, что было явным знаком предела его терпения. Какую-то секунду ему казалось, что Деймон начнет протестовать. Станет ли он на этот раз клянчитьпо-настоящему? Нет, музыкант доведен до нужной кондиции. В конце концов он повернулся спиной и направился к двери, злобно протестуя только глухими шагами по ковровому покрытию пола.
      Как только дверь кабинета закрылась за Деймоном, Кин придвинул к себе видеофон. Он подождал секунд тридцать — вполне достаточно, чтобы дать Деймону время миновать приемную и повернуть в коридор, ведущий к лифтам, — затем вызвал Марсину.
      — Да?
      В ее голосе звучало беспокойство, взволнованной она выглядела и на экране монитора, словно ждала, что Кин даст ей команду догнать Деймона и вернуть его. Ему нравилось слышать нотки тревоги в голосе секретарши. Они свидетельствовали о ее уважительном к нему отношении.
      — Соедините меня с Йорику, — сказал он спокойным тоном и разорвал связь, не дожидаясь ответа.
      Двенадцать минут. Кин постукиванием пальцев по столу отсчитывал каждый всплеск индикатора часов. Удивительно. Как он мог позабыть тот свой промах, когда не отвечал в течение получаса на сигнал вызова помощницы Йорику? У него были в самом разгаре деликатные переговоры по контракту с одной из самых жарких звезд страны, и он полагал неразумным давать этой женщине и ее агенту время на размышление. Все, что он тогда делал, было подчинено благу «Синсаунд», каждый рабочий час разумнейшим образом тратился на улучшение дел компании, упрочение своего положения в ней и увеличение корпоративных доходов. Как же его изумила незамедлительно последовавшая командировка в крохотный городишко под названием Блэк-Лейк в канадской провинции Саскачеван. Прибыв туда, он получил приказ лично проследить за переселением какого-то канадского сочинителя песен в Нью-Йорк, на Манхэттен. Кина, так называемого вице-президента верхнего звена управления компанией, Йорику использовал в качестве заурядного сопровождающего!
      Наконец на видеофоне вспыхнул огонек личного переговорного устройства.
      — В чем дело, Кин?
      Лицо Йорику, заполнившее экран, подрагивало от статических помех. Несмотря на силовое поле компании «Медтех», от случая к случаю это происходило на всех аппаратах, когда снова заработал стерилизатор атмосферы. Кину был известен секрет этого явления, и он получал несколько нездоровое удовольствие от лицезрения подрагивающей физиономии главного управляющего.
      — Речь о Деймоне Эддингтоне, сэр. — Уголок рта экранного изображения Йорику слегка приподнялся.
      — Это удивительный человек.
      Видимое проявление эмоций исчезло так же быстро, как возникло, и широкое лицо японца снова стало непроницаемым. Кин заставил себя улыбнуться в ответ.
      — Да, сэр. Он забавный, очень забавный. Полагаю, после нашего разговора вы найдете его забавнее прежнего. Кажется, Эддингтон предложил… необычную идею, которая касается того, над чем он сейчас работает. Не сомневаюсь, вы помните о его «Симфонии ненависти». Он недавно был у меня с просьбой. Она совершенно необычна, не думаю, что кто-нибудь другой мог попросить о подобном. — И он пересказал свою беседу с Деймоном, приукрашивая то, что считал необходимым для привлечения максимального внимания Йорику.
      Когда Кин закончил, Йорику отрицательно покачал головой. Его голос звучал из динамика видеофона подобно скрежету проволочной щетки, которой соскребали ржавчину со стальной балки. Он уже не один Десяток лет живет в Соединенных Штатах, но все еще говорит с сильным японским акцентом. Дать Эддингтону чужого невозможно, я не желаю тратить на него так много.
      Кин позволил себе широко усмехнуться. Он был уверен в плане, который придумал практически сразу же после разговора с Деймоном. Немного найдется людей, у которых голова варит так быстро.
      — Это не обязательно, сэр. Я уверен, что решение есть. Рискованное, но… — Йорику снова отрицательно замотал головой, но Кин рискнул продолжить, не сомневаясь, что следующие слова мигом сведут на нет любое неудовольствие его бестактностью: — Правда, придется вовлечь в это дело… э-э… «Медтех».
      Йорику на мгновение замер:
      — Каким образом? — И без того не очень приятный голос сделался низким, а узкие глаза превратились в едва различимые щели,
      Кин стал излагать свой план во всех его изумительных и коварных деталях, не забыв упомянуть о точном расчете времени, перечислив все мельчайшие составляющие необходимого снаряжения, подробно обрисовав и все прочее, в том числе упомянув всех, с кем предстояло встретиться.
      — Вот в основном и все, — заключил он. — Что вы скажете, сэр? Можем ли мы позволить себе… унизить«Медтех»?
      О том, что ответ может быть только положительным, было нетрудно судить по растянувшей рот Йорику улыбке, которая напомнила Кину зубастую ухмылку гиены. Слухи до Кина доходили, но он не осмелился привлекать к себе внимание расспросами об их правдивости. Физиономия, мрачно улыбавшаяся Кину с экрана, самим своим видом подтверждала их все. Один из наиболее могущественных людей в Мире лишился драгоценнейшей из своих безделушек… он потерял прелестную, легендарную любовницу. Истекло так много времени, и Кин уже был почти уверен, что женщина солгала ему. Но в конце концовшепотом стали передаваться сплетни о том, что теперь Мина удостаивает чести разделять свою постель любовника помоложе — одного из высокопоставленных руководителей компании «Медтех».
      — Мы можем себе это позволить, Кин. — Йорику неожиданно приблизил лицо к экрану. Кину даже показалось, что он прижался к нему носом. Он отчетливо увидел поры на коже японца, и это зрелище показалось ему отталкивающим. — И я хочу, чтобы они узнали, что это дело рук «Синсаунд», не сразу, но со временем. Вам ясно?
      — Они узнают, сэр. — Кин старался говорить как можно более ровным голосом. — Когда появится «Симфония ненависти» Эддингтона, никакому сомнению в первоисточнике звуков не будет места.
      Йорику с довольным видом отодвинул лицо от экрана. Японец откинулся на спинку кресла и положил руки на подлокотники. Сомнения, что оно обито настоящейкожей, просто не могло быть, но сидевший в нем мужчина снова напомнил Кину гиену, только теперь с битком набитым брюхом.
      — Мне потребуется помощник, — с некоторым лукавством намекнул Кин, — кто-то…
      — Можете послать за Ахиро. Я дам ему инструкции, он будет в вашем полном подчинении.
      — Превос… — Но Йорику уже оборвал связь, оста вив Кина глазеть на покрывшийся статическим фоном экран. Он скрипнул зубами, а затем снова вызвал Марсину. То вверх, то вниз, подумал он, мы все играем в эту игру. Проблема в том, что ему просто ненавистно быть чертиком на веревочке Йорику.
      — Да, мистер Кин?
      — Найдите Ахиро и пошлите его ко мне. — Он не дал ей шанса ответить, по примеру Йорику оборвав связь. Ему не хотелось слушать ее нытье. Возможно, она слишком долго с ним работает, слишком долго служит «Синсаунд». Она умеет только жаловаться. Ей, видите ли, приходится делать то, к чему не лежит душа, или заниматься тем, что она не считает своими обязанностями. Не думает ли эта женщина, что он должен нанять ей помощницу? И совершенно напрасно!
      — Кину не нравилось работать с Ахиро. Он предпочел бы кого-то другого, однако не мог не признать, что не встречал никого, кто бы так чертовски непосредственно воспринимал слова приказа. Ахиро будет относиться к словам Кина так, будто они исходят от самого Господа Бога. Ну… не в полном смысле. высшую командную высоту будет по-прежнему занимать Йорику. Связь между Йорику и Ахиро была для Кина тайной за семью печатями. Все его попытки провести дознание оказались тщетными. Расспросы сами по себе были опасны, поэтому приходилось предпринимать неимоверно много усилий, чтобы они выглядели не более чем здоровым любопытством к человеку, который возглавлял компанию, нет, скорее владел компанией, в которой Кин работал. Все усилия оказались бесполезными, время — потраченным впустую. Незаметный японец с непроницаемым выражением лица шастал по корпоративной штаб-квартире, едва ли обмениваясь словом с кем бы то ни было, но свободно проникал куда угодно. Что-то, несомненно, связывало его с Йорику, но посвящать в смысл этой связи Кина или любого другого сотрудника его сорта в намерения Ахиро не входило.
      Кин встал и направился к окну, задумчиво разминая суставы пальцев. Секреты… всюду секреты. Они сделали его нервным, любопытным, помешавшимсяна стремлении знать их все. Придется попотеть над этой загадкой связи Йорику с Ахиро, но позднее… Возможно, следующим летом, когда утихнет рябь первого круга расспросов, а в офисах Йорику рассядется новый штат. Перемены в компании такого размера — дело постоянное, особенно после новых назначений и снятия с должностей, которые проводятся каждой весной. Есть во внутренних кабинетах Йорику и неподкупные вроде личной секретарши и заведующего его архивом, которые неизменно остаются при нем что-то около пятнадцати лет. Однако, в отличие от Марсины, у той женщины есть помощница, на деле даже не одна. Когда Кин доведет приток накоплений до прежней интенсивности, он поработает над той и другим, как уже потрудился над Миной.
      Когда спустя три минуты Кин в очередной раз отвернулся от окна, он с удивлением обнаружил, что загадочный японец со шрамом от резаного удара, пересекающим правую щеку и бровь, стоит перед его письменным столом…

Манхэттен, канун Рождества

      Хуже нынешних теплых и жалких предпраздничных дней на Манхэттене Ахиро не мог припомнить за все время пребывания в этой адской дыре.
      В его родной стране на вершинах гор лежит чистый; искрящийся снег, возможно, он есть и на улицах, тротуары которых заполняют такие же толпы людей, как и здесь, но и улицы, и дома там гораздо чище. Ахиро не был в Японии много лет, но все еще помнит приятные запахи готовящейся по вечерам пищи. Они плывут из забранных бумагой окон жилых домов, которые вырастали, словно грибы, по соседству с домом его детства. Запахи саке и зеленого чая, вареного риса и жареных овощей. Чистота, уют, доброжелательность. Не то что здесь. Смрад выхлопных газов аэроциклов и отбросов, гниющих на нагретых тротуарах, преобладает над всеми запахами, его не останавливают ни классовые, ни имущественные преграды, он подчиняется лишь току воздуха.
      Нынче вечером витрины магазинов были расцвечены множеством мерцающих огней, сотни миниатюрных андроидов в праздничных костюмах послушно исполняли команды своих циклических программ танцевальных и просто забавных представлений. В окне манхэттенского отделения «Мэйси» полутораметровый Санта-Клаус сопровождал выкриком «Хо-хо-хо!» каждое имя в списке, который непрерывно изрыгал компьютер, якобы связанный с его офисом на Северном полюсе. Напротив через улицу, в витрине конгломерата «Монтгомери энд Сире», конкурирующего с «Мэйси», перед снующей по магазинам толпой целая труппа полуметрового роста балерин и ярко разряженных солдатиков исполняла сюиту «Щелкунчик». Полностью синтезированную версию оригинальной музыкальной темы громко озвучивали самые совершенные громкоговорители.
      Никого, казалось, не волновало, что стрелки часов перевалили за десять вечера, что это последний день предпраздничного хождения по магазинам, что на дворе отвратительная погода. На залитых ярким светом улицах было множество людей, которые с удовольствием слушали грохотавшую взрывами музыку. Большинство пряталось под зонтиками или куталось в дождевики» прижимая к себе завернутые в пластик пакеты с подарками, но почти не обращая внимания на потоки грязного дождя. Подгоняемые беззаботностью жизни, дарованной подъемом экономики страны, толпы были необыкновенно многолюдными. От толчеи миллионов людей, автомашин и аэроциклов в районе каждого торгового центра было буквально нечем дышать. Эта скученность быстро породила наихудший смоговый шторм, какие обрушивались на Манхэттен не чаще, чем раз в пять лет. К этому часу на улицах оставались только самые последние осколки орд, завершавшие массовый набег на магазины. Воздух был пропитан влажной пылью и всеми видами загрязнений, но Ахиро и его люди продолжали терпеливо ждать, пока самые упорные владельцы торговых точек распродадут наконец свое барахло и бросятся по домам, словно тараканы-мутанты, удирающие в свои навозные щели.
      Всего за четверть часа до полуночи они выскользнули из вонючего подъезда черного хода ветхого здания на углу 103-й улицы и Манхэттен-авеню и двинулись к сердцу Центрального парка. Это последнее прибежище травы и голубей на всем острове оставалось открытым для публики только благодаря политике связей с общественностью компании «Медтех». Корпорация вытащила город Нью-Йорк из очередного банкротства в 2075 году, арендовав Центральный парк до середины следующего тысячелетия. В светлое время суток публике позволялось слоняться по патрулируемым дорожкам парка, но ночные изнасилования, хулиганские нападения и убийства прекратились здесь раз и навсегда с 1 января 2076 года, когда ровно в 00.01 Элитные Силы Безопасности компании «Медтех» взяли под свой контроль огороженную беспроволочным забором территорию парка и выпустили на нее несколько тысяч роботов-охранников собственной конструкции. Внешне похожие на доберманов-пинчеров и ротвейлеров, эти собаки-роботы имели встроенные солнечные таймеры для слежения в светлое время суток в любое время года. Их практически невозможно было уничтожить, и они набрасывались на каждого, кто перемещался на двух ногах и весил более двенадцати килограммов. Если, конечно, у него не было с собой идентификатора компании «Медтех», сигналы которого воспринимались специальной программой собак-охранников. Но передатчик должен был подавать текущийсигнал. Служба безопасности меняла его регулярно, и работники «Медтех» давно привыкли к приказам сдавать передатчики на перепрограммирование через заранее не оговариваемые промежутки времени.
      Ахиро и его команду мигом окружила дюжина собак-охранников, привлеченных их движением. Красные кристаллы глаз злобно поблескивали, металлические челюсти широко разевались… но они наконец убежали прочь неторопливой рысцой. Присев в темноте на корточки, люди молча наблюдали за их удалением, и только самый молодой выдавал нервозность, постукивая пальцем по передатчику, который Ахиро выдал ему совсем недавно. Через несколько минут они продолжили путь, скользя, словно тени в ночном тумане, пока не достигли гордости компании «Медтех» — здания его штаб-квартиры, построенной в самом центре парка. Небоскреб из хромированной стали и стекла сверкал даже в полуночном смоге, вонзаясь своими ста двадцатью тремя этажами в небо, где самые верхние исследовательские лаборатории окружал ореол электрических разрядов.
      Ахиро не нуждался в словах для руководства своими ниндзя. Этим людям, подобранным и обученным им лично, было достаточно малейшего кивка головы, чтобы понять и мгновенно исполнить поручение. Для этой команды, способной выйти сухой из воды, войти в здание труда не составило. Бесполезными оказались и заботливо расставленные телекамеры системы безопасности. Ахиро знал и местоположение каждой, и отрезок, который она отслеживает в каждый момент времени. Знал он и как лучше всего пригибаться, и как долго оставаться в согбенном положении. Все это легко… но не так уж просто. У Ахиро было чутье на подобные вещи, и нынче ночью каждый его инстинкт торопил: «Вперед!» В отличие от полного безразличия правления «Синсаунд», «Медтех» была ревностным работодателем и охраняла своих наемных работников не хуже львицы, стерегущей детенышей. Кому-то всегда достается несчастливая доля нести службу в праздничные дни, но знай «Медтех» все наперед, она не стала бы нынче ночью подставлять двух ночных сторожей под острые мечи Ахиро и Йосако. Эта корпорация предпочла бы заменить их батальоном до зубов вооруженных солдат, приказав стрелять на поражение без предупреждения.
      Спуск под землю оказался недлинным и быстрым. Чистые коридоры со стойким запахом дезинфекции были от пола до потолка покрыты легко моющейся нержавеющей сталью. Ахиро находил эту обстановку приятной и определенно более симпатичной, чем в сильно затоптанных и загаженных коридорах «Синсаунд». Не было сомнения, что здесь ходит ограниченное число сотрудников, тогда как в «Синсаунд» повсюду сновали тысячи людей, приносившие огромное количество грязи, — исполнители, рабочие сцен, работники маркетинга, торговцы. Будь другие обстоятельства, Ахиро предпочел бы служить именно в таких условиях, как здесь. Но жизнь есть жизнь, а желать невозможного — пустая трата времени.
      Они продолжали продвигаться к цели, без усилий избегая камер, но появились потолочные увлажнители, которыми проход был оборудован с методичной регулярностью. Следом за ними стали попадаться огнеметы, зловеще торчавшие из стен на высоте, выбранной по принципу случайности начиная от уровня пола. Через каждые четыре метра по обеим сторонам прохода были смонтированы огнеупорные камеры безопасности, защищенные прочными стальными дверями с запорными механизмами, которые автоматически открывали и закрывали их, но только один раз. После этого оказавшегося запертым можно было освободить только с помощью специальной программы компьютера «Медтех».
      На пятом подземном уровне Ахиро и его команда остановились перед последней дверью. Этот массивный кусок металла был втрое шире любого аварийного лаза и весил по меньшей мере тонну, а устройство для чтения карт-ключей, вмонтированное в стену возле двери, было настроено на узнавание личных карт всего лишь полудюжины работников. Одной из этих шести карт они и воспользуются этой ночью, а утром ее владелец обнаружит в своем кармане бесполезную пластиковую подмену.
      Не задумываясь, Ахиро вытащил карту-ключ из широкого пояса на черном костюме и сунул ее в прорезь. Затаив дыхание, они ждали вспышки красной лампочки и сигнала тревоги, но послышалось жужжание, и на панели устройства замерцал зеленый огонек. Они услышали глухой щелчок внутренних массивных засовов, которые убрались в стену, освобождая дверь. Ахиро задумчиво и неторопливо убрал карту-ключ в карман брюк. Подобно дверям камер, что тянулись вдоль коридора, эта тоже закрывалась автоматически. Войдя без ключа, они оказались бы в ловушке. Одно мгновение он подумывал, что стоит преднамеренно потерять карту-ключ на обратном пути, но затем отказался от этой мысли. Портить автоматику не было смысла… пока еще не было.
      Когда дверь полностью отъехала в сторону, все семеро, с мечами наготове, без единого звука проскользнули в дверной проем. Отсчитав пять секунд, лазерные датчики переключили механизм двери на закрытие. В мгновение ока они оказались отрезанными от остальной части штаб-квартиры компании «Медтех». Отрезанными от всего мира.
      Пружинящей походкой, подняв оружие, они осторожно пошли дальше. Вскоре отряд Ахиро вошел в другой коридор, более широкий, чем внешний, с проложенными вдоль стен громадными трубопроводами, стыки которых напоминали соединения подземной магистральной канализации города. Поверхность стен и пола оказалась на удивление скользкой, а покрытие было не стальным, как во внешнем проходе, а пластиковым, невзрачного светло-серого тона. Сводчатый потолок был выше, по нему шла запутанная система трубопроводов: воды, охлаждающей жидкости, возможно, горючего газа и защищенных стальной броней электрических кабелей. За трубами едва виднелись глубокие зарешеченные проемы окон вентиляции, каждое размером не больше квадратика керамической плитки.
      Когда этот коридор снова расширился, превратившись в подобие громадной прихожей с такими же странными камерами-нишами, как и во внешнем коридоре, Ахиро насчитал три прохода, ответвлявшихся от главного, затем увидел четвертый. Все они были огорожены титановыми решетками. Кормушки, догадался он, детские рожки. Все проходы оказались пустыми: вероятно, животных помещают в них только на время кормежки. В глубине ниш… ничего. Ни роботов-сторожей, ни андроидов, никакой охраны.
      Это неправильно, думал Ахиро, быстрым шагом направляясь к двери в дальнем конце этого расширенного коридора. Здесь обязательно нужны охранники, люди с оружием…
      Отставший от него метра на три Хигучи неожиданно издал странный вопль, и Ахиро услышал стук меча, выпавшего из рук на пластиковый пол. Он резко обернулся — и у него перехватило дыхание. Потеряв равновесие, Хигучи скользил в луже чего-то грязного и густого. Он всегда был самым медлительным в команде Ахиро, а теперь вовсе съежился и замер под нависшим над ним чем-то громадным, состоявшим из множества панцирных сегментов.
      Охрану этой лаборатории несло нечто, к чему Ахиро не был готов.
      Черная тень чужого резко выделялась на фоне луж слизи цвета полупрозрачной зеленой листвы: он был более двух метров высотой и невообразимо проворен, гораздо проворнее Хигучи. Короткое мгновение промедления стоило ниндзя жизни. Глаза и уши сознания Ахиро продолжали видеть и слышать то, с чем столкнулся этот уже мертвый человек…
       Челюсть твари, полная похожих на белые клинки зубов, и внутренняя челюсть, тоже усаженная зубами, щелкают с влажным чавканьем и непрерывным потоком выбрасывают густую слюну, которая клубится в воздухе. Производимые животным звуки заглушают все, кроме скрежета его зубов, жадно погружающихся в череп Хигучи, словно не в кость, а в масло. Нет, это не клинки, а пики, длинные и смертоносные, обагренные кровью, обильно стекающей с них под музыку и боевые кличи чудовищных беспощадных богов, исполняющих симфонию дикой злобы.
      В помещении оказалось три чужих и теперь только шестеро мужчин. Твари выскочили из ниш, где прятались, обернувшись вокруг прочных водопроводных труб подобно гигантским змеям. Ахиро никогда прежде не сражался с чужими, но он быстро учился, а в проворстве владения мечом уступал только Йоши, второму в своей команде, который первым вступил в сражение. Ахиро наблюдал за боем словно со стороны, стремясь запечатлеть в сознании его картину на будущее, и очень удивился, что лучший ученик оказался не настолько ловким, чтобы его клинок выглядел продолжением руки воина. Йоши тоже действовал слишком медленно. Покрытые черными панцирными чешуйками когти чужого скользнули по груди бойца, вырвав вместе с черной как ночь одеждой громадный кусок плоти, затем жуткие блестящие зубы быстро закончили начатую когтями работу.
      Теперь у Ахиро осталось четверо людей. Он ощущал себя окруженным непомерно громадными богомолами.
      Это ощущение усилилось, когда в борьбу вступил Мацуо и нанес удар одной из тварей. Древний меч, который считался неизменно приносящим удачу и передавался в его семье из поколения в поколение, одним смертельным ударом рассек врага от шеи до начала одной из нижних конечностей. Мацуо пришлось рассчитаться жизнью за чрезмерную силу своего удара, когда чужой, издав предсмертный крик, окатил его лицо потоком кислотной крови из громадной зияющей раны. Черная маска мгновенно исчезла… вместе с губами, кожей лица и шеи, даже хрящом носа. Возможно, он закричал, но из его горла не вырвался даже хрип: наполнившая рот кровь чужого выжгла и язык, и голосовые связки.
      Четверо против двух чужих, но оставшиеся ниндзя получили ценный урок. Мечи сверкнули одновременно, однако они изменили тактику и наносили удары по суставам верхних и нижних конечностей, калеча врагов, рассекая гребенчатую черную роговицу, защищавшую локти и колени этих тварей. Жертвами безжалостных клинков становились и хвосты, хлеставшие воздух. Беспомощно дергавшимися обрубками вскоре был усыпан весь пол. Сражение было недолгим. Некоторое время они молча постояли над изувеченными тушами чужих и отсеченными когтистыми лапами, в агонии скребущими пол. Для Ахиро это были не более чем насекомые-переростки, не стоившие затраченного на них времени. Единственным, что имело значение, было…
       Гнездо.
      Оно за аркой в дальнем конце прохода. Миновав его, Ахиро и его люди оказались в помещении, какого им не приходилось видеть на этой земле. Потолок был высоким с проложенными по нему, как и по стенам, трубами и кабелями из внешнего помещения. Но здесь к ним было бы не подобраться из-за множества наслоений мрачно поблескивавшей слизи. Перекрученные смоляные пряди застывшей слизи тянулись с потолка и стен, переплетаясь сотнями узлов, которые напоминали позвонки. Километры этого материала многократно оплетали все помещение, образуя небольшие холмики, через нерегулярные интервалы разбросанные по полу. На вершине каждого холмика покоились не проклюнувшиеся яйца чужих, напоминая отвратительно разбухшие, бугристые нарывы на теле гигантского монстра.
      Ахиро двинулся вперед с максимальной скоростью, на какую решился. Его люди остались позади, их широко расставленные жестокие глаза то всматривались в тени за входом, то обращались на него и полдюжины живых источников смерти. Он не винил их за нервозную настороженность: одного запаха человека, оказавшегося в полутора метрах от яйца чужого, было достаточно, чтобы крестообразное углубление в его верхней части раскрылось, а затем сложилось подобно цветку ядовитого растения. Он выбрал своей целью ближайшее, на бегу снял с пояса замок, сконструированный специально для этого случая, и раскрыл его. Оказавшись возле яйца, Ахиро поставил свое устройство над выемкой и нажал белую кнопку. Четыре шипа выстрелили в скорлупу и вцепились в нее мертвой хваткой. Даже если зародыш готов проклюнуться, этого не произойдет, пока на миниатюрной клавиатуре замка не будет набран правильный код.
      Ахиро кивнул своим людям, затем обхватил руками покрытое слизью яйцо и, скрипя зубами, стал выкорчевывать его из смолы. Раздался хруст, напоминающий звук рвущегося пластика. Несколько яиц поблизости начали подрагивать — присутствие людей пробудило их инстинкты. Было необходимо немедленнопокинуть помещение, иначе им не уйти от стремительных восьминогих тварей, смутно напоминающих пауков, которые, выскочив из яиц, способны вцепиться в лицо человека быстрее, чем тот успеет крикнуть.
      Пять секунд спустя они были уже далеко от гнезда, торопливо перешагивая через отрубленные конечности среди туш еще живых и шипящих чужих и окровавленных тел своих товарищей. Половина людей Ахиро никогда не покинет этот коридор, но он даже не остановился: трофей был достоин уплаченной за него Цены. Кин дал ему задание добыть яйцо, разрисовал стратегию действий и снабдил необходимыми планами. Кину было позволено отдавать команды, потому что такова была воля Йорику. «Синсаунд» потребовалось яйцо чужого, и шеф хотел, чтобы дело сделал Ахиро.
      Погибшие нынешним утром люди умерли ради великой цели. Ахиро будет чтить их память и простит им тупость, которая стала причиной их бессмысленной кончины, но лишь потому, что они умерли за «Синсаунд», а значит, и за Йорику.
      А для Йорику Ахиро готов сделать все, что угодно.

Рождество

      — Чертовски неприятное рождественское утро, Фил.
      Филипп Раис, глава Элитных Сил Безопасности компании «Медтех», прислонился к запертой двери Лаборатории ресурсов чужих и ждал, пока подойдут его люди.
      — Если вы, ребята, прибавите шагу, — возразил он, — мы быстро разберемся, в чем дело, и вернемся к собственным заботам.
      Эдди Мак-Гаррити, заговоривший первым, окинул его мрачным взглядом, но не стал возражать.
      — Открывай, — сказал Раис.
      — У тебя нет своей карты-ключа? — спросил Мак-Гаррити.
      — Я оставил ее в кабинете, — ответил Раис. — Твоя у тебя с тобой, не так ли?
      — Я захватил свою, — вмешался в разговор Рикардо Мориц и начал рыться во внутренних карманах тяжелого защитного костюма.
      — Не копайся, — проворчал Мак-Гаррити, — моя снаружи.
      Он вытащил из нагрудного кармана кусок белого пластика и дважды ловко пропустил его между пальцами, словно это была игральная карта. Одним молниеносным движением он вонзил ее в щель читающего устройства, установленного на стене.
      В ответ быстро замерцала красная лампочка, а следом за ней откуда-то сверху послышался пронзительный сигнал тревоги. Мак-Гаррити подпрыгнул от неожиданности и выдернул карту.
      — Что за дьявольщина! — воскликнул он.
      Раис уставился на него:
      — Что с ней?
      Мак-Гаррити пристально посмотрел на карту-ключ:
      — Непостижимо. Возможно, что-то случилось наверху…
      — Иногда они размагничиваются, если лежат рядом с кредитными картами, — высказал предположение Мориц. — С моей однажды такое произошло.
      — Да, может быть, но этаточно не лежала в бумажнике, если вы понимаете, что я имею в виду. — Мак-Гаррити нахмурился и во второй раз сунул ключ-карту в читающее устройство. Снова замерцал красный свет, но на этот раз импульсы сигнала тревоги были долгими и значительно более зловещими.
      Глаза Раиса потемнели.
      — Больше не повторяй, после третьей попытки сигнал тревоги не смолкнет. Эта штуковина считает, что ты не имеешь права проникнуть в лабораторию. Теперь мы воспользуемся картой Рики. — Он протянул пуку: — Дай-ка взглянуть.
      Мак-Гаррити отдал ему карту, а Рики тем временем нашел свою и вставил ее в щель. Обработка информации заняла полсекунды, и на читающем устройстве вспыхнул зеленый сигнал. Послышалось жужжание электроники и гидравлики, засовы убрались, и дверь скользнула вбок, открывая проем.
      Из него пахнуло отвратительным смрадом… невыносимоотвратительным. Запах крови, разложившихся человеческих останков и кислотный запах мертвых чужих. Раиса даже порадовала непредвиденная задержка из-за неисправной карты. Преднамеренно отворачивая взгляд, он потянулся рукой к небольшой клавиатуре на внутренней стороне стены и ввел код отключения таймера автоматического закрытия двери через пять секунд после входа людей в помещение.
      Затем снова принялся внимательно изучать карту Мак-Гаррити.
      — Взгляни-ка еще разочек, Эдди, — сказал он спустя мгновение и поднял прямоугольник белого пластика вверх. Тон его голоса стал резким. — Это не карта-ключ, это вообще ничто.
      — Что ты такое, черт побери, говоришь? — возмущенно переспросил Мак-Гаррити.
      — То, что слышишь. Это не карта-ключ. — Раис окинул подчиненного стальным взглядом: — Так где же она?
      Мак-Гаррити несколько раз открывал, но тут же закрывал рот. Наконец он заговорил:
      — Я… думаю, не знаю, босс. Последний раз я видел ее…
      — Так когда?
      — Ну, мне кажется, когда получал из чистки униформу. Возможно… я не посмотрел внимательно, — признался он. — Просто переложил содержимое карманов грязной одежды в карманы чистой и каждую вещь отдельно не разглядывал.
      — Хорошенькое дело, — кисло процедил Раис. — Пойдем взглянем на результат.
      — Черт побери, подожди-ка минутку, — запротестовал Мак-Гаррити. — Твоей карты я тоже не видел.
      — Я знаю, где она.
      — Да? — Лицо Мак-Гаррити стало почти таким же, как его красновато-рыжие волосы. Мориц хотел что-то сказать, но быстро сообразил, что мудрее помолчать.
      — Между нами проблема, мистер Мак-Гаррити? — спросил Раис низким и спокойным голосом, но его тон был неуловимо зловещим. — Если так, решим ее прямо сейчас. Мы втроем поднимемся наверх, и я возьму ее. На обратном пути мы сделаем остановку в раздевалке и наведем порядок в вашем шкафчике. Если там пропажа не обнаружится, мы обратимся в Главное управление безопасности и попросим пройтись по следу вашейбеззаботно утраченной карты-ключа высшей категории доступа.
      Злобное выражение словно испарилась с лица ирландца.
      — Н-н… Я виноват, Фил, — промямлил он с несчастным видом. — Полагаю, кто-то подставил меня, другого объяснения нет.
      — Оставим это, — сказал Раис, повернулся и шагнул в дверь. — Пора заглянуть внутрь.
      Не поднимая взгляда, Раис вытащил из кармана скальпель и стал подрезать ногти. Остальные двое продолжали работать среди крошева состоявшегося здесь побоища, изредка бросая быстрые взгляды на дверь в дальнем конце. Раис понимал, что им не по себе, но хотел, чтобы дело было доведено до конца: они здесь и так уже почти три часа. Когда Раис утром отключил автоматику закрытия двери, впервые бросил быстрый взгляд внутрь и убедился, что в лаборатории не валяются трупы с масками на лицах и нет пустых скорлупок яиц, он позаботился, чтобы вход в гнездо был закрыт и надежно заперт. Теперь эту дверь можно будет открыть, только зная личный пароль главы Биологического отдела. Затем он отдал приказ уничтожить все карты-ключи для входа в Лабораторию ресурсов чужих и изготовить новые.
      — Три дохлых сторожевых пса и столько же мертвых грязных оборванцев, — проворчал Мак-Гаррити.
      Они находились на пятом подземном этаже, где температуре воздуха положено быть низкой, но здесь он был прогрет выше тридцати градусов Цельсия и увлажнялся встроенной в потолок оросительной системой, потому что яйцам более всего подходил тропический климат. Жара и насыщенный влажной дымкой воздух сотворили поразительные вещи с разбросанными кругом трупами. От Раиса не ускользнуло звучание в нос голоса Эдди, который старался дышать ртом. Второй подчиненный скорчил гримасу и отвернулся от окостенелых клубков конечностей чужих, когда попытался приподнять их в надежде найти какой-нибудь ключ к разгадке на полу под ними.
      Раис оторвал взгляд от своих ногтей. Он был крупным, мускулистым афро-американцем. Волосы нижней половины головы были выбелены по последнему крику моды. Большинство подчиненных старались не раздражать его, и на то имелись веские причины. Сейчас его лицо было спокойным, но глаза полузакрыты и почти так же темны, как угольно-черные волосы на макушке. Ни тот ни другой из его подчиненных не догадывались, что обуревавшее босса бешенство судорожно сжимало напоминавшие стиральную доску мышцы его живота под тканью защитного костюма.
      — Едва ли все это похоже на честную торговую сделку, — процедил он сквозь зубы.
      — Да уж, дерьмо хуже некуда. — Рики перевернул очередной листок своего блокнота-планшета, затем снял с пояса портативный компьютер связи с центральной системой и стал быстро нажимать кнопки. — Особенно если учесть, что они добрались до яйца.
      — Не напоминай мне об этом, — недовольно буркнул Раис. Он спрятал скальпель и вытащил из оставленной ими у двери сумки пару резиновых перчаток. Натянув толстую резину на руки, он наклонился и схватил громадными руками за плечи ближайший к нему труп, единственный, у которого осталось подобие лица. Раис легко поднял его и держал перед собой, хмуря брови и пристально вглядываясь в то, что осталось от поникшей головы мертвеца. Тоже вышколенный японский ниндзя, кем бы он ни был, по законам этих людей его не должны были здесь оставлять.
      — Кто ты, ублюдок? — прошипел Раис в почти полностью разложившееся лицо трупа. — И где, черт побери, яйцо?
      Не имея возможности получить ответ на мучивший его вопрос и продолжая злобствовать, он еще раз встряхнул тело, затем отвернулся и швырнул его на самый верх кучи бесформенных останков двух других в центре помещения.
      — Милая попытка, шеф, — изумленно воскликнул Эдди, и Раису очень захотелось его треснуть. Странное чувство юмора этого парня не давало ему угомониться. — Шепнул он тебе на ушко секрет?
      — Возможно, шепнет тебе, Мак-Гаррити. Так или иначе, мы найдем этих сукиных детей. А когда найдем, они поймут, что сражение с этими чужими было пикником по сравнению с тем, что я намерен им устроить.
      Раис еще раз окинул взглядом помещение и заметил, что Рики оторвал наконец взгляд от компьютера, открыл было рот, но тут же склонился над аппаратом, выключил его и прицепил к поясу. Раис знал, каким будет ответ, но все же обратился с вопросом к Рики:
      — Твоя проверка дала хоть что-нибудь? Мориц отрицательно мотнул головой:
      — Ни единой зацепки. На трупах нет, конечно, никакой идентификации, но это мы знали и так. Выжигание лазером подушечек пальцев свидетельствует о серьезном намерении затаиться, но я был уверен, что мы что-нибудь подцепим в компьютерах городской сети — какие-то данные школьных лет, хоть что-нибудь. Насколько мне известно, проверками ДНК можно заставить заговорить камни в пустыне. По сведениям информационной системы «Медтех», этих парней просто нет. — Мориц с интересом взглянул на трупы: — Думаешь, мы что-нибудь упустили?
      — Нет, и вряд ли остальные тесты позволят что-то найти. Полагаю, эти парни будут идентифицированы как привидения. — Раис махнул рукой в сторону кучи останков ниндзя, затем осторожно толкнул ногой одну из туш чужих. — Для смеха мы прокрутим следствие по полной программе; сканирование радужной оболочки глаз, поиски в мировой сети информации по ДНК, отпечатки ладоней — все, что удастся. Но здесь поработали профессионалы. Мы не найдем ничего.
      Мориц посмотрел на него с недоверием:
      — Не думаю, шеф. Как только исследовательский отдел войдет в главную вашингтонскую сеть, затем двинется в мировую…
      Раис оборвал его пожатием плеч:
      — Уймись, Рики, и взгляни на них. Могу поспорить на следующую зарплату, что все трое — незаконный импорт. И даже, черт побери, что ни один из них не говорил по-английски.
      — Почему ты так уверен? Мак-Гаррити поднял с пола нижнюю челюсть, очистил ее от ошметков разъеденной кислотой плоти и крови, — Сняв записи с этих зубов, вряд ли точно определишь, на каком языке говорил труп. — Он одарил напарников мрачной ухмылкой, затем для большей убедительности еще раз взглянул на Морица: — Можешь пропустить это через сканер?
      Мориц прикоснулся пальцем к компьютеру:
      — Без проблем.
      — Эти ниндзя почти всегда определяются как появившиеся из-за рубежа, — сказал Раис. — Совершенно невозможно проследить, откуда именно. Обычно ниточка обрывается на правительстве или какой-нибудь корпорации. Хотя в данном случае не имеет смысла грешить на правительство. Мы были бы рады подарить ему яйцо, чтобы лишний раз продемонстрировать неиссякаемость потока наших официальных пожертвований. Яйцо похищено корпорацией. Но какой?
      — Здесь предстоит еще поработать не меньше, чем я уже сделал, — объявил Мак-Гаррити. — В конце концов, я не проклятая Небом домохозяйка. Служба санитарной обработки может подобрать остатки этого мусора. Им, правда, придется притащить сюда небольшой бульдозер. — Он швырнул последний обрубок конечности чужого на край кучи мертвой плоти, затем со стоном выпрямился и с отвращением окинул взглядом результаты своего труда: — Я закончил, шеф. Ты уверен, что это не наркоманы?
      Раис направился к выходу, и его люди, облегченно вздохнув, двинулись следом, стянув на ходу грязные перчатки и швырнув их на кучу влажного мусора возле входа в лабораторию.
      — Сомневаюсь. Для любителей этой наркоты привлекательна только матка, возле которой можно добыть стоящее желе, но непрофессионалу там делать нечего. Ни слюна, ни слизь, даже яйцо, если оно не оплодотворено, хорошего желе не дадут. Значит, похитителям нужен хотя бы один солдат. Вряд ли сыщется любитель держать подобный экземпляр в собственном подвале. Само же яйцо — неминуемая смерть. — Раис помолчал, на мгновение задумавшись: — Но не ее ли эти парни искали?
      Они прошли мимо двоих работников в костюмах санитарной службы, и Раис кивком головы позволил им приступить к окончательной уборке и дезинфекции помещения.
      — Что ты имеешь в виду? — спросил Мориц. — Кто-то очень хочет совершить самоубийство! Черт побери, почему просто не броситься на монорельс? В конце концов, так было бы быстрее. — Он скорчил гримасу: — Не могу даже вообразить, что в моих внутренностях растет эта тварь, а затем прогрызает себе дорогу наружу. Если мне суждено подобное, то хотел бы уснуть и не просыпаться.
      — Трус, — насмешливо процедил Мак-Гаррити. Мориц сверкнул на него удивленным взглядом, и широкоплечий ирландец рассмеялся: — Дуралей, я просто пошутил.
      — Кто может знать, почему эти религиозные фанатики делают то, что делают? — заговорил Раис. — Но помешанные на матке — почти всегда наркоманы, таким проделанная здесь работа не по плечу. У этих людей ничего нет, потому что все уходит на добывание желе, которое они проглатывают, едва до него добравшись. Здесь должны былиработать профессионалы. Как они смогли попасть в исследовательскую лабораторию чужих, а?
      — Думаю, мы нащупали версию, — сказал Мак-Гаррити.
      Раис ударил кулаком по ладони:
      — Точно, эти ублюдки дотянулись лапами до наших карт-ключей. Здесь дело нечисто. Почему у всех биологов железное алиби и с секретными ключами все в порядке, а потерялась именно наша карта?
      — Какая-то подлость выше среднего, — согласился Мак-Гаррити, последним выходя из подземного коридора. — Не знаю, что сказать в свое оправдание, шеф.
      Карта была при мне, когда я менял костюм, но не могу объяснить, куда ока подевалась.
      Налево от них были лифты, направо — лестница. Не сговариваясь, все трое молча направились к лифтам. Никому не захотелось карабкаться по ступеням после обильно пролитого пота в тропиках лаборатории, где они провели почти три часа. Помолчав пару минут, Мак-Гаррити заговорил снова, но непринужденности в тоне его голоса больше не было:
      — Фил, ты… думаешь, меня следует за это уволить? Я пойму, ведь ответственность в конечном счете на тебе.
      Раис медлил с ответом, и Мак-Гаррити судорожно сглотнул.
      — Нет, я так не думаю, Эдди, — сказал наконец Раис, когда они уже входили в лифт. Все трое были крупными мужчинами, и под их общей тяжестью площадка лифта ощутимо спружинила. — Ты смог восстановить историю с картой-ключом, а это означает, что могли украсть карту любого из нас. Это дело не выходит за рамки моей компетенции, и я не передам его выше, пока меня не припрут к стене. Если это произойдет, я постараюсь дать тебе самую положительную характеристику, какую смогу. Но я сделаю нечто лучшее, чтобы вытащить тебя, и думаю, что, если все пойдет как надо, мы восстановим справедливость.
      Какое-то мгновение лицо этого крупного рыжеволосого мужчины выглядело таким же восторженным, как лицо потерявшегося маленького мальчика, который снова попал в объятия родителей.
      — Спасибо, Фил. Я тебе действительно очень признателен.
      — Рики, не оставляй поиски через «Медлинк», — сказал Раис, когда кабина лифта начала подниматься. — Помоги следственному отделу покопаться как можно глубже, поройся в папках Городского суда, если необходимо. Наведи страх Божий на кого угодно, но всерьез не наступай на мозоли. Можешь кого-нибудь даже слегка прижать, лишь бы достатьэтих ублюдков.
      Они молчали, упиваясь холодным фильтрованным воздухом лифта, который нес их на семидесятый этаж, в Центр службы безопасности. После остановки Раис заговорил снова. Напряжение его голоса не оставляло сомнений, что возражений шеф не потерпит.
      — Если я не получу необходимых сведений из системы данных, — мрачно заключил он, — мы пустим по их следу ищейку.
      — Чужого? — удивленно спросил Мориц.
      Они вышли в окрашенный только в черное и белое вестибюль Центра, и темные кристаллы глаз Раиса сверкнули вспышкой отраженного света, но его голос прозвучал очень тихо:
      — Мою ищейку.

      Деймону Эддингтону подумалось, что в мире нет страшнее места и времени, чем Манхэттен на рассвете после Рождества.
      Эта мысль напомнила ему о давно умершей бабушке. Сперва это даже удивило его, ведь он уже так много лет не думал ни о ней, ни о родителях. События, миновавшие десятилетия назад, выплыли на поверхность сознания, и он вспомнил, что родители в течение нескольких лет сплавляли его к бабушке на праздники, до самой ее смерти. Впервые увидев бесплатную сиделку и квартирку из четырех комнат в Бронксе, он решил, что возненавидит эту сухонькую старушку. Но после первых же каникул ему захотелосьбывать у нее каждый год. Рождество всегда разочаровывало Деймона. Этот яркий праздничный день не означал ничего религиозного ни для него, ни для его семьи; вся его праздничность определялась только детской жаждой подарков. У бабушки было слишком мало денег, чтобы покупать своему странноватому внуку игрушки или диски звукозаписи, а мать с отцом редко обременяли себя чем-то более существенным, чем покупка самых необходимых предметов одежды. Обычно это были две пары носков и какое-нибудь нижнее белье, однажды еще и праздничное приглашение в Круглый магазин «Синсаунд», где у него от изумления то и дело открывался рот. Это поистине самая памятная вещь в списке рождественских подарков детских лет Деймона Эддингтона.
      Но к бабушке Шеридан он относился… хорошо. Не то чтобы Деймон проникся к ней душой — нет, этого быть не могло, — но с ней не было проблем из-за того, что он не такой, как все. Она не пыталась прятать его от друзей или своих бывших сослуживцев и ни с кем его не сравнивала. Может быть, ей и нравился внук кого-то из соседей по дому или ребенок партнера по игре в карты, однако она никогда никого не ставила ему в пример. Ему пришлось немало потрудиться, занимаясь достаточно отвратительной работой, чтобы купить недорогой диск-проигрыватель и приличные наушники. Только их приобретение и позволило добиться более или менее терпеливого отношения родителей к его музыке. Но бабушка Шеридан брезгливо махнула рукой в сторону наушников и сказала Деймону, что музыку приятно слушать, когда она звучит вокруг тебя, а не бежит по проводам пучком невидимых электрических импульсов прямо в уши.
      — Деймон, мой мальчик, — сказала она дрожащим старческим голосом, — я ведь наполовину глухая, и, если ты не станешь поднимать громкость так, чтобы по стенам пошли трещины, вероятнее всего, я даже не все услышу.
      Рождественское утро… Вот что вызвало эти воспоминания. Стоя у окна в своей голубятне на шестом этаже, он разглядывал крыши менее высоких зданий, разбросанных по кварталу, которые выглядели крошащимися грибами-недоростками, безжалостно подавляемыми более высокими соседними. Утро того Рождества выглядело очень уж похожим на нынешнее. Оно было таким же серым, влажным, иногда с кучами грязного снега вдоль обочин. Единственным отличием впечатлений детства от того, к чему уже привык взрослый Деймон, видимо, были все еще памятная приподнятость настроения тогда и отсутствие машин сейчас, потому что в его бедном квартале больше никто не ездил на этих старых грохоталках. Люди стремились приобрести аэроцикл или пользовались скоростным монорельсом.
      Закрыв глаза и сосредоточившись, Деймон воскресил в памяти звуки и запахи тех давних лет. Каждый год 26 декабря, едва забрезжит рассвет, бабушка Шеридан вставала с постели, готовила для себя чашку крепкого кофе и вытаскивала из холодильника приготовленную накануне тушку небольшой индейки. В фартуке длиной до полу она садилась за стол и терпеливо отделяла мясо индейки от костей. Закончив эту работу, бабушка делила разделанную птицу на небольшие равные кучки, заворачивала мясо в пакетики и надписывала их своим нетвердым почерком, а затем убирала в морозилку. Один пакетик она всегда откладывала, чтобы попробовать на нем рецепт настоящего тетразини для приготовленной по-домашнему индейки к вечерней праздничной трапезе. Много ли раз довелось Деймону провести этот день, слушая свою любимую музыку прямо с проигрывателя в ожидании этого удивительного обеда, не говоря уже о сладком шоколадном пироге с кремом, который неизменно подавался к чаю?
      Только три. В детстве Деймону не так уж часто хотелось улыбаться, но он запомнил утро своего двенадцатилетия и улыбку бабушки Шеридан, когда родители приехали за ним. Он еще и сейчас ощущална губах свою ответную улыбку, когда махал ей на прощание рукой. Тогда его губы растягивались как-то по-особенному, — видимо, та улыбка была странной и скорбной.
      — Через год увидимся! — крикнул он ей тогда и снова улыбнулся.
      Она тоже ответила улыбкой, но ее обвислое, морщинистое лицо вытянулось, когда она закивала головой. Стоя сейчас у окна более трех десятилетий спустя, Деймон задавался вопросом, не было ли у старушки подозрения, что следующего года у нее не будет. Знала ли она, что в одну дождливую мартовскую ночь ее легкие просто устанут работать? Деймон вглядывался в воскрешенное памятью лицо бабушки, но не находил на нем ответа.
      Она была единственным человеком, которого он любил и потерял навсегда.
      Деймон отвернулся от окна.
      Он жил в многоквартирке — доме, перестроенном из складского помещения на 38-й Западной. Артисты и музыканты Нижней Гринвич-Виллидж настойчиво называли его квартиру голубятней. Здесь было по-настоящему холодно; всюду, кроме его нотных листов, ползали крохотные молодые тараканы. На потолке четыре громадных пятна протечек, вода попадает в квартиру даже сквозь ветхие кирпичные стены. Он до сих пор так и не решил, что хуже — щиплющий зимний холод или сырость весной, когда приходится расставлять по всей комнате ведра и тазы, чтобы собирать капающую с потолка воду. Каждую весну он впустую тратил массу времени, пытаясь угадать, где будет капать и не появились ли новые протечки, но больше всего его мучил главный вопрос: не сгнил ли потолок окончательно и не рухнет ли он, когда пойдут дожди? Попытки добиться прибавки тепла зимой от помешанного на экономии домовладельца постоянно превращались в баталии, не прекращавшиеся даже в летние месяцы, потому что… одним словом, Деймону приходилось готовить. Он с отвращением относился к мысли причислять себя к «бедствующим музыкантам», но изголодался по пище получше, чем овощи из Центральной теплицы пяти районов и соевые бургеры, вкус которых, по клятвенным заверениям изготовителей, в точности напоминал вкус мяса. По его мнению, у них был вкус толченых бобов, приправленных какими-то стойкими эфирами с запахом говядины. Ему хотелось питаться настоящими овощами, которые еще выращивались в плодоносных заповедниках Южной Америки, и попробовать новые сорта фруктов, которые поступали из орошаемой части пустыни Мохаве. Почему-то он сомневался, что Джарлат Кин ест эти соевые бургеры и мясо клонов тунца так же, как он сам, по четыре раза в неделю, — слишком уж упитанным для подобной диеты выглядел этот ответственный руководитель.
      Деймон замерз и отошел от окна, не дав своему богатому воображению пуститься в прожектерство.
      «Что есть, то есть, — с горечью размышлял он, бредя к никогда не сворачивавшемуся матрасу, который служил ему диваном днем и постелью ночью. — Это моя жизнь».
      Он опустил на матрас трясущееся тело, поджал под себя ноги, натянул на плечи одеяло и стал тупо вглядываться в пар своего дыхания. Домовладелец живет в более просторной квартире двумя этажами ниже. Если не случится ничего из ряда вон выходящего, то сегодня все будет так же, как в любой праздничный уик-энд. Через пару часов этот жадный ублюдок поднимется с постели и начнет бродить по дому. Тогда Деймону перепадет какое-то количество тепла, еслистарик не отправился в город навестить родственников. От случая к случаю он таскается к ним, и тогда никто не может сыскать его по несколько дней. По законам физики тепло обычно поднимается вверх, и квартира Деймона в этом свинарнике, называемом домом, должна бы быть самой теплой. Деймон подозревал, что у него всегда холодно, потому что домовладелец жжет электричество в нагревателях своей квартиры, подключаясь к общему счетчику. Деймон подумывал приобрести собственный электрообогреватель, но так и не смог себе этого позволить: такой расход электроэнергии был ему не по карману.
      Звуковые колонки и оборудование звукозаписи — экспериментальная база для создания новой музыки и дьявольской критики старой — приносили катастрофически громадные счета за электричество. В путанице проводов у стены, возле его матраца, громоздились друг на друге пластиковые корпуса, помеченные и непомеченные диски и старые кассетные магнитофоны. Ничто из собранного им электронного оборудования не годилось, конечно, для создания качественных записей, но на нем можно было вполне успешно работать над начальными замыслами. Он даже делал вполне сносные демонстрационные записи, которые можно было предлагать «Синсаунд». Кроме этого, он работал и в лаборатории «Синсаунд», оборудованной по последнему слову технического искусства — самым современным смесителем, цифровым записывающим устройством и процессором для цифровой обработки сигналов. Предоставляя постоянный доступ в лабораторию, корпорация кичливо важничалаперед ним каждой своей возможностью.
      «Наступит день, когда я смогу…»
      — Дать им всем пинка. — вслух сказал Деймон.
      За все это утро еще ничто не нарушало тишины, и его голос прозвучал в холодной голубятне потрясающе громко. Он ненавиделэтот мир. Придет день. «Придет день, и я сделаю это, придет день, я сделаю то». Мальчишкой он всегда мыслил именно так, облекая желаемое в не очень четко определявшиеся условия, которые будут к какому-то времени выполнены, словно все поразительные составляющие его желаний действительно находились очень близко и надо было лишь ухитриться до них дотянуться. Кроме «Синсаунд», предложить свои творения было некому. Эта компания проглотила своих конкурентов задолго до рождения Деймона. Новые музыкальные компании, конечно, появлялись, но стратегия бизнеса «Синсаунд» безупречно срабатывала на жадности: стоило вылупиться самому крохотному новому конкуренту, как эта корпорация покупала его, предлагая слишком большие деньги, чтобы кто-то осмелился отказаться. Велась, несомненно, и какая-то закулисная работа, чтобы обойти федеральные законы о монополии.
      Наступит день. Всегда одно и то же.
       «Наступит день, и я сделаю так, что родители станут мною гордиться».
      Этот генеральный курс полутора десятков лет превратился в «Наступит день, и я сделаю так, что они меня заметят». Но не произошло ни того, ни другого. И дело вовсе не в том, что его музыка становилась все более гнетущей, мрачной или странной. Деймон оставался для своих родителей таким же, каким был от рождения: постоянно действовавшим на нервы неудачником, за которым, согласно правительственным законам, они были вынуждены приглядывать до восемнадцати лет, постоянно борясь с его невыносимыми странностями. Вероятно, больше всего они ненавидели его за непредсказуемость. Его поведение не было поведением «нормального» подростка: он не ввязывался ни в какие дела с синтетическими наркотиками, которые в то время можно было легко достать, не было у него и обычных для подростков затруднений с девочками, бандами и музыкой кровавого рока. Он был тенью, омрачавшейжизнь отца и матери.
      Деймон начал трудиться и стремился к такой работе, где бы он был занят как можно дольше. Безработица была проклятием, но существовало множество поганых работ, если не гнушаться мыть тарелки, убирать столы и таскать мусор в любом из множества грязных и обычно незаконных ресторанчиков, втиснувшихся между зданиями неподалеку от дома. Еще подростком он чистил мусорные баки, потрошил рыбу и соскребал слои жира с тысяч сковородок и противней, чтобы платить за гитары. И в школе, и на работе ему приходилось встречать подобных себе изгоев — любителей музыки, среди которых было и несколько певцов. Как далек от него тот прыщавый, долговязый и неуклюжий ребенок с темными волосами, очень светлой кожей и гитарой, которая казалась приросшей к его рукам.
      И кто же он теперь? Деймон Эддингтон определенно возмужал, стал заметной фигурой в мире музыки, публика знает его как композитора, который умел возрождать классические формы и выдавать их ей на потребу с помощью промышленно изготовлявшихся диссонансоров, андроидов-мутантов и истошно вопящих синтезаторов. В те времена у него даже был партнер и друг, но их взаимоотношения умерли, когда Деймон пошел своим путем. Что за дурнем он был! Следовавшие одна за другой неудачи обернулись крайней депрессией, а этов свою очередь стало уводить его в сторону все более мрачных тональностей. За долгие годы жизни в окружении унылой и задумчивой музыки, соответствовавшей настрою его чувств, он постепенно проникся лютой, ничем не запятнанной преданностью этим темным эмоциям, позволяя им кровоточить неизбывной мрачностью во всем, что он делал. Теперь эта музыка, эта его работа заключила в себе его самого, только она оставалась двигателем его жизни — она поработилаего.
      У него не стало друзей — ни мужчин, ни женщин. Когда Деймону перевалило за двадцать, в его жизни появилась женщина. Целых шесть месяцев он пытался — правда, безуспешно, как оказалось, — посвящать свое время и помыслы тому, что не имело отношения к сочинению музыки. К стыду своему, теперь он не мог припомнить ее имени. Он любил эту женщину и говорил ей об этом, но его чувства были бесстрастными и вялыми, не окрашенными жадным стремлением к близости. Деймон не проявлял ничего хотя бы похожего на желание обладать ею, чтобы поддерживать ее интерес к себе. У нее были рыжие волосы и карие глаза… или светлые волосы и зеленые глаза? Еще одно бессмысленное раскаяние и укор самому себе.
      Так что же осталось в его нынешней жизни?
      Наваждение. Дикая злоба.
      И ненависть, конечно. Деймон ненавидел публику, ненавидел «Синсаунд», ненавидел Кина… но больше всего он ненавидел себяза непреодолимую любовь к непопулярному направлению в музыке, — любовь, которая исключила из его жизни здравомыслие и все более или менее нормальное. Так много впустую пропавших часов на самоистязание за неудовлетворенность, на перемалывание в сознании самых предательских вопросов…
      Ну почему он не смог полюбить что-то более подходящее для… рынка!

      Ахиро проверял яйцо каждые четверть часа.
      Он знал, что люди, строившие это подобие улья, считали его маньяком, но ему не было до этого дела. Улей Йорику должен стать чем-то совершенно непохожим на Лабораторию ресурсов чужих в «Медтех», из которой он украл яйцо чужого, и Ахиро заботили только качество работ и те необходимые детали, которые позволят строящемуся сооружению полностью соответствовать своему назначению. Все, что не имело отношения к конечным целям, ничего не значило, хотя несколько первостепенных факторов были общими и для лаборатории «Медтех», и для строящегося комплекса. Главные из них — условия содержания, а затем безопасность. Или наоборот: в зависимости от точки зрения, приоритеты можно менять местами.
      Все оборудование лаборатории «Медтех» было сделано из стали, покрытой кислотостойким пластиком, биологи наблюдали за чужими с помощью видеокамер. Здесь, в Зале Пресли, предпочтение было отдано визуальному наблюдению, для чего устанавливались двойные рамы с кварцевым стеклом. По всей длине на половине высоты рам и через каждые два метра по вертикали стекло подкреплялось стальными двутавровыми балками. За стеклянной стеной сооружалась громадная клетка из титановых прутьев, покрытых таким же пластиком, как в лаборатории «Медтех». Эта клетка простиралась на добрый десяток метров в глубину пустого склада на третьем подземном этаже. Единственный вход предполагался в средней секции стеклянной стены — через дверь с автоматическим приводом. Вскоре в этом загоне за громадным стеклом появится чужой, животное, неподвластное контролю людей. О чем оно будет там размышлять? В его голове, несомненно, будут бродить мысли о свободе, во многом похожие на мечты, которым Ахиро не осмеливался давать волю.
      Пока внутри большой клетки размещалось непроклюнувшееся яйцо, заключенное в стеклянный футляр размером чуть больше его самого. Оно по-прежнему находилось под замком-компьютером и было отдано на попечение двум биологам «Синсаунд», которые вели за ним непрерывное наблюдение. Запечатанное яйцо было в полной безопасности, наружная температура контролировалась, процесс инкубациипродолжался, о своем крохотном мирке, лелеемое в тихой дреме за двумя слоями звукоизоляционного стекла, в изолированном помещении, куда нагнетался тщательно фильтруемый воздух, оно будет ждать. Предвкушая.
      Работы по сооружению улья велись с четкой размеренностью, в точном соответствии с графиком, который Кин в подробностях расписал во время последнего часового селекторного совещания с Ахиро и Йорику. Ахиро исполнял обязанности прораба, хотя вряд ли смог бы отличить метрический болт от куска паяльной проволоки, спроси его об этом кто-нибудь из рабочих. Его присутствие было здесь жизненно необходимо по более существенной причине: неизвестно, было ли ведомо тем, кто стучал молотками, закручивал болты и выполнял сварочные работы, что только инстинкт Ахиро руководил его мнением, которое имело первостепенную важность, когда заканчивалось сооружение очередной секции. Он один определял, будет ли она пригодна для безопасного содержания взрослого чужого. Если конструкция ему не нравилась, он легким покачиванием головы останавливал работы, и сомнительный участок приходилось перестраивать.
      Сооружение улья закончилось 31 декабря. Всего один человек в мире знал, что это день рождения Ахиро, но ничем, кроме телефонного звонка, не отметил его. Такое положение дел вполне удовлетворяло Ахиро, а завершение работ он считал прекрасным подарком. Йорику сможет теперь использовать эту тварь из другого мира и эксцентричного музыканта по имени Деймон Эддингтон. Самого Ахиро не заботили ни тварь, ни композитор. Подарком было то, что именно ему, Ахиро, было позволено сделать все это дляЙорику, услужить человеку, который спас жизнь не только ему, но и его сестре два десятка лет назад и с тех пор заботился о них.
      Почти все думали, что легендарный Йакузо просто перестал существовать в Японии где-то в самом конце XXI столетия, когда шестнадцать крупнейших финансовых и производственных компаний страны слились в одну корпорацию. Существенным результатом этого слияния была не прекращавшаяся келейная война корпорации с японским правительством за право самоуправления, в которой военной конфронтации избегали, но деликатно задушили почти весь нелегальный импорт и экспорт, включая операции с наркотиками, причем под флагом чести страны и веры в добродетель ее граждан. Отец Ахиро, занимавший высокое положение в структуре власти корпорации, а также причастный к транспортировке кокаина, опиума и редких синтетических составов, был пойман с поличным. На глазах десятилетнего Ахиро, который держал на руках одиннадцатимесячную сестру, отец был разрезан автоматной очередью почти пополам. Когда стрелявший направил оружие на Ахиро, лицо которого уже было рассечено осколком стекла, мальчик крепко прижал к себе сестру и уставился в глаза наемному убийце в маске, не желая отводить взгляда.
      Спас их Йорику. В памяти Ахиро не осталось ничего ни о роли этого человеке в убийстве отца, ни о его действиях, но одного негромкого слова «нет» оказалось достаточно, чтобы убийца опустил автомат и отступил в сторону. Двадцать лет назад Йорику был стройным и крепким мужчиной с густой седеющей шевелюрой, от которой теперь остались редкие, белые как снег волосы. Ахиро до сих пор слышит его голос и помнит слова, навсегда изменившие жизнь его самого и сестры:
      — Вы оба слишком молоды, чтобы умирать.
      Ахиро никогда больше не видел сестру, но часто говорил с ней по телефону и знал, что у нее все замечательно. Иногда он задавался вопросом, как она выглядит. Сама она эту тему не поднимала, не делилась с ним и подробностями своей жизни, но и ему вопросов не задавала. Ахиро было неудобно спрашивать: так же как он, она всецело принадлежала Йорику. Их отец был преступником и дельцом наркобизнеса, но он строго соблюдал традиции, и, как принято в японских семьях с древними корнями, на первом месте у него были понятия чести. Йорику предложил Ахиро дать клятву в преданности до гробовой доски в обмен на их жизнь, в десятилетнем возрасте мальчик вполне осознавал значение такой клятвы. Ни он, ни сестра больше не видели матери; оба полагали, что она была убита. Это был еще один щекотливый вопрос, которой Ахиро не смел поднимать: спросить означало бы замарать свою клятву, не сдержать слова. А это просто немыслимо.
      Вскоре после смерди отца Ахиро был доставлен в Америку, где Йорику нанял для него частных учителей. Мальчик овладел знаниями, которые Йорику считал наиболее полезными для себя. Его научили, конечно, читать и писать по-английски, познакомили с основами математики. После начальной школьной программы Ахиро приступил к изучению более земных предметов. Йорику не собирался делать из него корпоративного руководителя — таких было в достатке. Ему хотелось иметь под рукой человека, который умеет делать все, что требуется в повседневной жизни, наполненной ревнивыми и опасными конкурентами. Он должен был научиться работать собственными руками, охранять своего патрона, а также доставать для него такие вещи, которые другому не по силам. Ахиро умел обращаться с деревом, металлом и множеством мягких материалов, познакомился он и с наукой контроля за работой тех, кто умел конструировать сложные системы вроде электрических и механических, с сооружением которых сам он не смог бы справиться. Но на первом месте было изучение заповедей и искусства беззаветно преданного господину японского воина-ниндзя.
      За годы, истекшие после обучения, Ахиро не задал ни одного вопроса о тех заданиях, что поручал ему спаситель. Он просто выполнял их. Ничто не имело значения, кроме желаний Йорику. Совершенно неважно, законны они или незаконны, приятно их выполнять или неприятно. К подобным понятиям он относился каждый раз так, как предпочитал трактовать их Йорику. Все долгие годы обучения память о кончине отца только подкрепляла его уверенность в правильности подобного взгляда на вещи. Он станет личным солдатом Йорику, и ничто не должно отвращать его от выполнения своих обязанностей. Одна из заповедей ортодоксального обучения, как уверял его инструктор по военным искусствам, гласила, что единственную опасность для подрастающего воина представляют женщины и они навсегда должны остаться за пределами его досягаемости; в возрасте двенадцати лет, сразу же после завершения ломки голоса, соблазн тяги Ахиро к женщинам был ликвидирован раз и навсегда.
      Когда Ахиро стал взрослым, у него не было ни друзей, ни семьи, только Йорику. Он жил в дорогой, кое-как обставленной квартире в Ист-Виллидже, над школой боевых искусств, которой владел Йорику, хотя никакое следствие не смогло бы определить истинного владельца. Он проводил там основную часть времени, постоянно тренировался и всегда был готов отправиться куда угодно. Чем бы Ахиро ни занимался у себя в квартире, он мог одеться и спуститься по черной лестнице в школу менее чем за три минуты.
      Школе боевых искусств Ахиро уделял самое пристальное внимание и уже много лет назад добился для нее репутации одной из лучших в городе и самой избирательной. В нее принимались ученики только из числа незаконных иммигрантов — молодых людей, воспитанных в Японии в потерпевших неудачу, но хороших семьях. Из них отбирались те, кто обладал определенными достоинствами и выглядел пригодным для повторного старта в Америке. У этих ребят были податливые умы, они сами стремились пройти обучение и подчиняться жесткой дисциплине, предпочитая трудному для их понимания американскому стилю жизни более близкий тому, с которым расстались в Японии. Ахиро брал в школу только тех, кто не владел английским. Большинство людей полагали, что таких немного, но они заблуждались. Английский преподавался во всех городских школах Японии, но в стране все еще было достаточно бедных сельских районов, где школе отводилось второстепенное место по сравнению с крестьянским трудом. Уроженцы таких мест и составляли большинство учеников Ахиро.
      Теперь Ахиро командовал собственными небольшими, лично обученными ударными силами. Недавно его команда лишилась троих, но им на смену уже заканчивали специальную подготовку новые ученики. Как он сам был воспитан для службы Йорику, так и эти ребята подрастали, чтобы служить ему… Таким образом, они будут существовать только для Йорику.
      Никакой приказ или просто высказанная вслух мысль Йорику не были для Ахиро причудой или капризом — он всегда воспринимал его слова как необходимость. Назначение наблюдать за сооружением улья, непроклюнувшимся яйцом и тем, чтобы этот странный музыкант имел все, что ему нужно, означало для Ахиро лишь осуществление программы, конечная цель которой — унижение компании «Медтех». Он старался не для прихоти Деймона Эддингтона, создававшего «Симфонию ненависти», а выполнял желание своего спасителя. Каждым вздохом, каждым ощущением вкуса на кончике языка, каждой искоркой света, попадавшего в глаза, каждой самой незначительной мыслью своего разума Ахиро был обязан Йорику. Он сделает все, что угодно, лишь бы получить результат, которого ждет господин.
      Для самого же Ахиро Йорику олицетворял собой весь белый свет.

Первый день 2124 года.

      Во сне Деймон был больше чем исполнителем, композитором или дирижером. Он соединял в себе все проявления музыкального таланта. Он был даже кем-то более значительным — он был… Творцом. Богом, высшим существом, маэстро всего, что есть в музыке. Он стоял не на возвышении для дирижера, а на красивом греческом пьедестале, сооруженном из величественного черного мрамора и украшенном резными царственными лицами и крыльями. Его лицо светилось гордостью и страстью, а руки простирались над многотысячным оркестром. Сотня пюпитров скрипачей, развернутые веером, рядами уходили так далеко влево от него, насколько он мог видеть: каждая скрипка — изысканное творение рук сказочного Страдивари (хотя всем было известно, что последний инструмент этого итальянского мастера исчез еще в 2064 году). Виолончели, альты, контрабасы и английские рожки вторили скрипкам в исполнении «Ночи на Лысой горе» Мусоргского в смелой и оригинальной аранжировке самого Деймона. Кроме того, в оркестре было две дюжины концертных роялей и вдвое больше арф, а далеко позади них расположился ряд колоколов и ксилофонов, которые изящными акцентами украшали этот величественный океан звуков, каскадом рвавшихся к нему, водопадом омывавших его, украшенных мелодичным и все более настойчивым звоном…
      — Что такое!
      Деймон сел в постели, тыльной стороной ладоней протирая не желавшие открываться глаза. Боже, мелькнула у него смутная мысль, какой адский сон! Он по-прежнему слышал звон колоколов…
       Звон.
      — О Иисусе, — недовольным голосом пробормотал он вслух. Это звуки не из сна: звонил чертов видеофон. Деймон стал шарить рукой по столику возле постели, пытаясь нащупать аппарат среди прочего хлама. Когда он нашел его и нажал кнопку отзыва, экран остался по-прежнему черным, слышался только голос. Не в первый раз ему захотелось схватить эту звенящую штуковину и швырнуть ее в стену. Что может быть хуже звонков среди ночи? У него нет ни семьи, ни друзей, которые могли бы побеспокоить его в такое время, но быть разбуженным звонком кого-то постороннего и настолько неучтивого, что он не считает необходимым показать лицо, — это уж слишком.
      — В чем дело? — рявкнул Деймон самым твердым голосом, на какой был способен. — Кто это, черт возьми?
      — Поздравляю с Рождеством, Деймон. Извините, что с недельным, если не больше, опозданием.
      — Это вы, Кин? — Деймон сражался с постельным бельем, опутавшим его ноги, чтобы утвердить негнущееся тело в сидячем положении.
      «Христос, — подумал он, — должно быть, этот разговор мне снится».
      — Иисус Христос, — повторил он вслух, — прошлую ночь я не сомкнул глаз, Кин. Который час? Боже, я спал меньше часа. Какого черта вам приспичило звонить так поздно?
      — Просто решил сделать вам маленький подарок, но…
      Деймон сел наконец прямо и уже начал просыпаться по-настоящему. Помимо его воли пальцы вцепились в простыню и сжались в кулак.
      — Подарок? Какой подарок? Вы имеете в виду…
      — … Если вы не хотите…
      — Продолжайте, Джарлат, — перебил он. Надо заставить себя говорить спокойно; одно неверное слово, и этот ублюдок с превеликим удовольствием прервет связь. — Прекратите, пожалуйста, ваш розыгрыш. Вы меня разбудили и чертовски напугали. Надеюсь, достаточно, чтобы на этом остановиться.
      — Честно сказать, — продолжал невидимый Кин, словно не услышав, — я не могу назвать это рождественским подарком, или, по-вашему, могу? Это скорее… пасхальное яйцо… которое ждет не дождется своего папочку. — Внезапно он рассмеялся, но динамик дешевого видеофона Деймона превратил его смех в отвратительное кваканье, будто возле трубки на другом конце провода сидела раздувшаяся от натуги лягушка.
      Ноги Деймона соскользнули с матраса, и он стал шарить по холодному полу босыми ногами в поисках тапочек.
      — Яйцо? В самом деле? О мой Бог, Кин! Где вы его достали?
      Хихиканье Кина стало более спокойным.
      — Не задавайте глупых вопросов, Деймон. Ответа на них вы все равно не получите. Просто в пределах часа извольте быть в Зале Пресли, чтобы встретиться там с напарниками-священниками, которые будут помогать вам в отправлении предстоящей службы.
      — Конечно буду, нет проблем. — Отыскав наконец шлепанцы, Деймон зажал трубку между щекой и плечом и уже натягивал брюки. — Вы сказали, Зал Пресли?
      — Точно так. И еще одно.
      Тон голоса Джарлата Кина стал совершенно иным, и Деймон молча нахмурился, автоматически бросив взгляд на экран аппарата. Он был по-прежнему черным, а ему хотелось бы видеть глаза Кина, но у того, видимо, аппарат с блокировкой видеоканала.
      — Да, так что еще?
      — Вы не найдете меня вблизи Зала Пресли, пока ваш замысел не увенчается успехом, мой друг. Меня нет в этом круге с настоящего момента и до конца. Что бы ни случилось, я ни при чем. Вам ясно?
      Деймон церемонно кивнул, но вспомнил, что Кин его не видит.
      — Да, ясно, — поспешно подтвердил он. — Я прекрасно понимаю, в каком вы положении. Но что если…
      — До свидания, Деймон.
      Деймон попытался продолжить начатую фразу, но наградой ему за это был зуммер отключения связи. Проклятие! Что если возникнет потребность в дополнительном снабжении? Будут нужны новые помощники? Кин что-тосказал о «напарниках-священниках», которые ждут его в Зале Пресли. Надо взглянуть на них и убедиться, что эти люди знают, кто он, лично заинтересованы и достаточно стимулированы, чтобы помогать ему в свершении задуманного. Если «Синсаунд», чтоб ей было пусто, подбросила ему пару своих биологов самой низкой категории, надеяться придется только на помощь Господа Бога. Нет в этом круге? Видимо, вопль разбуженного Деймона прозвучал в теплой спальне квартиры Кина в шикарном Ист-Сайде подобно грохоту пронесшейся за окном ракеты.

* * *

      Даже в шесть тридцать утра первого дня нового года на улицах было много отбросов рода человеческого. Деймон миновал двенадцать кварталов до Зала Пресли в холодной темноте. Мысли перескакивали с того, что ждало его в здании концертного зала, на праздные размышления о том, что представлял собой этот город две, нет, три сотни лет назад. Наверняка здесь было чище и безопаснее, окружающее, должно быть, радовало глаз. Толстым резиновым подошвам его ботинок был нипочем любой мусор, покрывавший улицы в этот первый день 2124 года. Бумага, брошенные остатки пищи — пожива крыс, изнуренных болезнями бездомных мужчин и женщин, помешанных на желе наркоманов, которым с одинаковым успехом можно было дать на вид как двадцать, так и шестьдесят лет. Подогреваемые тротуары были установлены в городе более ста лет назад, и с той поры исчезла угроза обмораживания бездомных и наркоманов. Видимо, по этой причине их племя разрасталось с не меньшей скоростью, чем полчища тараканов: размером с кулак, они шмыгали по тротуарам и принимали угрожающую стойку, прежде чем прохожие отшвыривали их пинком.
      Когда Деймон добрался до Зала Пресли и стал подниматься по невысоким ступеням к служебному входу, ему пришлось пройти мимо какой-то бесполой, облаченной в серое фигуры, которая сгорбилась над блестящей рыжеватой тварью, извивавшейся и попискивавшей в ее ладонях. Деймон вздрогнул, отвернулся и ускорил шаг, но оказался не настолько проворным, чтобы не услышать отвратительный хруст ломавшегося панциря насекомого. До него доходили слухи о бродягах, которые охотятся на гигантских тараканов, но нынче ночью он впервые убедился, что это не враки.
      Торопливо наложив открытую ладонь на пластинку сканера, он поспешил укрыться за открывшейся дверью. Металлическая дверь, бесшумно скользнув, закрылась за ним, и Деймону показалось, что в здании совершенно пусто. В отличие от постоянного персонала, он никогда не бывал здесь в такое раннее время, и его охватило жуткое ощущение. Он вошел в небольшое боковое фойе, но и оно оставляло впечатление громадной пустоты, а малейший шум, даже едва слышный шорох подошв по плиткам пола, сопровождало многократное, тихое и очень неприятное эхо. В этом пустом здании, предназначенном для десятков тысяч людей, было что-то такое, что вселяло чувство жуткого одиночества, ощущение изолированности и неопределенной пустотыв себе самом…
      — Мистер Эддингтон?
      Деймон вздрогнул от неожиданности и обернулся:
      — Что?
      Стоявший возле него седовласый мужчина выглядел не менее испуганным, чем Деймон.
      — Извините меня, — заговорил он скороговоркой, — у меня не было намерения подкрадываться. Меня зовут Майкл Брэнгуин, я биоинженер третьей ступени. — Его седые усы подрагивали над растягивавшимся в нервозной улыбке ртом, а пухлая рука метнулась вперед, направляясь в живот музыканту, которому не осталось ничего другого, как поймать ее и пожать. — Нам было ведено встретить вас здесь, и я решил, что вы нас ждете. Это Дарси Вэнс, первая ступень.
      Молодая женщина, с удлиненным овалом лица, разобранными на пряди белокурыми волосами и голубыми глазами со стальным отливом, кивнула ему, не вынимая рук из карманов расстегнутого халата. Кожа ее лица и шеи в вырезе ворота блузки сочного красного цвета была белой, как яичная скорлупа, а выражение лица настолько же серьезным, насколько полыхало энтузиазмом лицо Брэнгуина.
      — Приятно познакомиться, — сказала она. Голос показался Деймону более милым, чем сама женщина: чистый и ровный, он напоминал звучание кларнета. — Вам не сказали, что мы будем вас встречать?
      Деймон прочистил горло, борясь с остатками испуга, вихрившимися где-то в области желудка.
      — Мне, хм, сообщили, что я должен познакомиться со своими людьми в Зале Пресли, но конкретного места не назвали.
      Брэнгуин засеменил в глубь фойе, и Деймон, не задумываясь, двинулся следом. У этого пожилого человека был поразительно мелкий шаг. Деймон бывал здесь тысячи раз, но Дарси, вероятно, все видела впервые. Наблюдая за ней, он словно заново переживал свои давние первые впечатления от Зала Пресли. На нее явно производили впечатление пол из плит под мрамор и покрытые тем же материалом колонны, которые имели добрых два метра в обхвате и создавали иллюзию установленных у главного входа опор высокого куполообразного потолка. Почти все во входных помещениях здания было белым — пол, колонны, стены, даже ребристый металлический потолок, — что еще больше способствовало впечатлению отделки чистым камнем и создавало иллюзию громадного пространства в стиле романской архитектуры. Деймон полагал, что, на ее взгляд, это слишком ярко и красочно, но и сам считал переход к угольной черноте отделки собственно концертного зала слишком резким. Для него не было загадкой, почему на тех, кто никогда прежде не бывал здесь, это производило впечатление. Зал былпоистине совершенством инженерной мысли.
      — Для меня большая честь помогать вам в осуществлении задуманного, мистер Эддингтон, — восторженно выпалил Майкл Брэнгуин, когда они свернули в первую анфиладу дугообразных коридоров, о существовании которых Деймон даже не подозревал. Половину времени Брэнгуин тратил на то, что убегал вперед и возвращался, чтобы излить очередной поток слов, заглядывая в глаза Деймону. — Я люблюваши творения. Вы знаете, у меня обширная коллекция музыкальных записей, ваши работы есть все, даже самая первая запись.
      Брэнгуин бросил подозрительный взгляд на Дарси, и она захлопала ресницами, будто внезапно осознала, что наступил ее черед поддержать беседу.
      — Боюсь, вам придется проявить ко мне снисхождение, мистер Эддингтон. — Ее лицо, выглядевшее подчеркнуто бледным под копной волнистых прядей, завязанных на затылке узлом и болтавшихся за спиной хвостом-шваброй, покрылось едва заметным румянцем. Одинокий крохотный локон беспокойно метался по собравшемуся в складки широкому лбу. — Так же как вы, я очень увлечена своей работой. Я не бываю в кино и мало слушаю музыку, поэтому не знакома с вашим творчеством. Я… Вы должны извинить меня, — тон ее голоса стал более оживленным, — но я восторгаюсь перспективой работать с чужим, поэтому, можете не сомневаться, приложу максимум усилий в нашей совместной работе. Вы не сыщете биоинженера, который был бы способен увлечься этой программой больше, чем я.
      Ну, мысленно подводил Деймон итог знакомству, несмотря на всего лишь первую ступень квалификации Вэнс, оба его помощника по крайней мере биоинженеры, а не едва оперившиеся биологи, которых Служба человеческих ресурсов могла бы нанять для него со стороны. Эти двое, похоже, горят желанием вцепиться зубами в реализацию программы, хотя их собственная служба не считает его работу важной. Кроме того, Майкл Брэнгуин знаком с музыкой Деймона и восторгается ею. Пусть творения Эддингтона не принимаются критикой и публикой, один из его помощников признает его записи хитами, а это пятьдесят процентов — не так уж плохо. В конце концов, для его будущей «Симфонии ненависти» прошлые достижения обоих вряд ли имеют какое-то значение. Вполне достаточно того, что они учтивы в обхождении.
      — Покажите мне яйцо, — попросил он.
      — О да… конечно! — восторженно всплеснул руками Брэнгуин. Они повернули в последний коридор и остановились около двери, напоминавшей вход в грузовой лифт. Пожилой мужчина нетерпеливо нажимал кнопки, словно хотел усилием воли заставить лифт подойти быстрее. — Гарантирую, вы будете поражены. Оно не похоже ни на что существующее вокруг нас. Лишь несколько человек видели яйцо чужого собственными глазами, совсем немногим удалось прикоснуться к нему и остаться в живых, чтобы рассказать об этом.
      Двери открылись, и все трое вошли в кабину лифта. Старший биоинженер говорил не умолкая. Когда лифт остановился, Деймон проследовал за своими помощниками еще по множеству коридоров, ощущая отупение от постоянной болтовни Брэнгуина, изумляясь обилию поворотов и изгибов коридоров. К тому времени, когда они покинули кабину третьего лифта и спустились по последнему пролету лестницы, от ощущения направления, в котором они шли, не осталось и следа. Страшной казалась сама мысль о необходимости запомнить этот маршрут.
      — Какая фантастическаяидея — использовать голос чужого в вашей симфонии, мистер Эддингтон! — продолжал болтать Брэнгуин. — Он прозвучал бы грандиознои в вашей четвертой симфонии — «Маэстро из Сантаны»…
      Они миновали какую-то оранжевую дверь, затем Дарси Вэнс посторонилась, позволив Деймону войти первым, как только Брэнгуин открыл картой-ключом следующую, эта дверь была стальной и убиралась в стену. Помещение, в котором они оказались, напоминало громадный улей. Более чем на три метра влево от Деймона тянулась стена из небьющегося стекла, заключенного в раму с множеством переплетов из стальных балок. Помещение простиралось еще и на добрых четыре метра вправо, где весь угол занимала стойка смесителя звуков. Следом за ней тянулись другие стойки с множеством органов управления и экранов, назначение которых Деймону было неведомо. Видимо, решил он, оборудование для наблюдения за созреванием яйца, появлением на свет его обитателя и для постоянного контроля условий существования новорожденного чужого.
      — … Знаете, в третьей части, когда гремят взрывы? — Брэнгуин замолчал, вероятно ожидая ответа.
      Деймон слушал вполуха. Перед ним, отделенное от мира людей всего несколькими сантиметрами толстого двойного стекла, спокойно лежало яйцо чужого. Оно было ужасно красивым: продолговатая, серая, покрытая влагой, напоминавшая вздувшуюся шишку живая оболочка, заключавшая в себе ключ к творению всей его жизни… Этот ключ так близко! Деймон прижал пальцы к стеклу загона и улыбнулся, горя страстным желанием прорваться сквозь преграды и разбить скорлупу. Он ощутил головокружение, ему стало трудно дышать, как было единственный раз в жизни — в день его первого публичного выступления.
      — Когда мы сможем его выпустить?
      — О, в любое время. — Голос Брэнгуина прозвучал прямо над его левым плечом, и Деймон неохотно отвел взгляд от невзрачного стеклянного ящика, заключавшего в себе яйцо. — Все на месте и готово к использованию. Условия содержания в норме, медицинское оборудование для постоянного наблюдения работает безупречно, готово все, что необходимо для звукозаписи. Вы, наконец, тоже здесь.
      — Поразительно! — только и смог сказать Деймон, с трудом заставляя себя не потирать руки от удовольствия. Он обвел помещение внимательным взглядом, но не обнаружил того, что хотел увидеть. Где-то внутри появился легкий холодок беспокойства. Других человеческих существ, кроме него самого и этих двух помощников, здесь не было. Деймон с трудом сглотнул. — Тогда где же… клон-донор?
      Вэнс и Брэнгуин многозначительно переглянулись, и чувство озабоченности Деймона мгновенно превратилось в настоящий страх. Он готов был взорваться от возмущения.
      — В чем проблема? — рявкнул он. — Почему вы оба так смотрите на меня?
      Брэнгуин предпочел не раскрывать рта, и Вэнс взяла инициативу в свои руки:
      — Мы не в состоянии получить его.
      — Что?
      Молодая женщина беспомощно развела руками, а лицо Брэнгуина стало напоминать морду терзаемого переживаниями щенка, который только что испачкал ковер. Пока Вэнс давала объяснения, он не переставал быстро кивать головой в знак полного согласия.
      — Дело в том, что сооруженные «Синсаунд» системы поддержания жизнедеятельности яйца и этого дома для чужого потребовали астрономических затрат, не говоря уже… хм… о расходах на снаряжение экспедиции для добычи яйца. Я хочу сказать, взглянитесами. — Она обвела рукой стойки оборудования Для звукозаписи и мониторного наблюдения, укрепленную балками стеклянную стену и простиравшийся за ней в темноту загон. — Два месяца назад это был всего лишь неиспользуемый подвальный склад. Ничего этого здесь не было. Зона содержания чужого, стена из кварцевого стекла и все прочее сооружено для реализации вашего замысла, для вас добыли яйцо, нас с Майклом откомандировали работать на вас. При уже понесенных расходах дополнительные затраты на клона оказались неподъемными. Нас уведомили, что один клон стоит больше, чем все это, вместе взятое, и что таких денег просто нет.
      У Деймона было ощущение, что его колотят молотком по груди и убеждают, что это для его же блага.
      — Нет денег! Соорудив все это, они говорят, что больше нет денег? Да ведь они говорят так всегда, неужели вы не знаете? Но как, черт побери, прикажете это понимать? — С каждым новым вопросом он повышал голос и готов был вот-вот сорваться на крик.
      — Поверьте, мистер Эддингтон, дело вовсе не в нас, — торопливо продолжала объяснять Вэнс, — ни одного из решений по этой программе с нами не согласовывали. Мы не вновь нанятые, нас просто перевели на эту работу. Наши заработки нельзя даже сравнить с нормативными ставками рынка труда. Этих денег хватает, только чтобы держаться на плаву, потому что им известно… они знают, что нам хочется с вами работать.
      Брэнгуин сочувственно положил руку на плечо Деймона:
      — Она права, мистер Эддингтон. Решения по бюджету принимают мистер Кин и мистер Йорику, думаю, главным образом Кин. То, что сказала Дарси, мы слышали именно от него: сооружение клетки, установка оборудования и особенно добыча яйца обошлись так дорого, что на клона денег действительно не осталось. — Выражение его лица стало очень серьезным. — Ну подумайтесами. Клоны — это создаваемые инженерными методами медицины жизненные формы, рыночная цена которых значительно превышает миллион долларов за экземпляр. Их производство не только педантично регулируется Управлением инженерной жизни, но и находится под пристальным наблюдением по крайней мере полудюжины национально известных организаций, которые ведут постоянный учет количества изготовленных клонов и того, каким образом эти жизненные формы используются. Информаторы есть повсюду, а получить клон легально нам никогда не позволят. Не забывайте и о религиозных группах, которые разражаются проклятиями по поводу дурного, по их мнению, обращения с клонами и будоражат общественность. У всех этих групп есть одна общая черта: по громогласности они соперничают со средствами массовой информации и готовы на все, чтобы привлечь к себе внимание. Эти ужасные препятствия непреодолимы. При такой сильной негативной гласности у «Синсаунд» никогда не будет шанса, а если компания пойдет напролом, федеральное правительство тут же закрутит все гайки. Если оно обнаружит, что «Синсаунд» незаконно получила клон и использовала его в фатальном эксперименте с использованием чужого… — У Брэнгуина почти пропал голос. — Боже, я не могу даже вообразитьвсех последствий.
      Какое-то мгновение Деймону казалось, что ноги отказываются ему служить и колени вот-вот подогнутся. Возле него было кресло на колесиках, и он вцепился в его спинку, чтобы сохранить равновесие.
      — Так что же нам делать? — хрипло спросил композитор. Он подкатил к себе кресло и буквально рухнул в него. — У нас есть прекрасная студия звукозаписи, в этом громадном подвале с клеткой собрано, вероятно, больше аппаратуры, чем любой из нас видел в одном помещении, но на кой черт нам это яйцо, если его невозможно проклюнуть. Так что же нам делать?
      Деймон остановил блуждавший взгляд на лице Брэнгуина, и тот опустил глаза, но Дарси одарила Эддингтона спокойным и ясным взглядом.
      — Придется использовать живой субъект, — ответила она.
      — Вы хотите сказать, кого-то убить! — рявкнул Деймон.
      Она сложила руки на груди, но не ответила. Он закрыл лицо ладонями и судорожно затрясся. Внезапно ему показалось, что к лицу прикасаются вовсе не его собственные руки, и он тяжело уронил их на колени. Бушевавшие в нем мгновение назад ярость и досада исчезли, уступив место глубокому, безотчетному страху.
      — Нет, о Боже, нет. Я не хочу этого, — едва слышно прошептал Деймон.
      Брэнгуин прочистил горло и снова осторожно коснулся его плеча. Он заговорил, с каждым словом все глубже втягивая голову в плечи:
      — Ну, это не совсем убийство, вы же знаете. Кто обвинит вас в убийстве того, кто жаждалумереть? Есть религиозные фанатики, которые действительно страстно желают проклюнуть яйцо чужого. Эти люди посвящают жизнь удовлетворению своего стремления найти дорогу к яйцу, чтобы стать донором зародыша.
      Деймон стал растирать затылок, отчаянно пытаясь взять себя в руки и разобраться в ситуации. Все очень просто. Надо пойти к Кину и выяснить, в чем дело. Да и так все ясно: Кин по-прежнему уверен, что может заставить Деймона клянчить. Многие люди считают, что вымолить удовлетворение своей нужды — это некая форма искусства либо редкий дар мастерства игры словами. Если он правильно понял Брэнгуина, старик уверяет, будто найдется человек, который желаетподобной смерти, с радостью подойдет к яйцу и позволит твари, ожидающей внутри, — восьминогому ночному кошмару, который, как ему представляется, смутно напоминает помесь осы и скорпиона размером с человеческую голову, — вцепиться в свое лицо, затем проникнуть…
      Воображение рисовало настолько ужасную картину дальнейшего, что думать об этом стало невыносимо.
      Он снова с усилием сглотнул.
      — И где же мы найдем такого… человека? — На этот раз Деймону пришлось потрудиться, чтобы заставить голос звучать раздраженно. — Этого… фанатика?
      Внезапно он почувствовал себя совершенно измотанным, по горло сытым этим своим замыслом, полностью опустошенным действиями, которые он повлек за собой. Сама мысль, что «Синсаунд» готова уничтожить человека, вместо того чтобы заплатить за клон, не укладывалась в голове.
      Дарси Вэнс сделала шаг вперед. Ее руки по-прежнему были сложены на груди, а выражение лица оставалось спокойным и холодным — просто биоинженер-исследователь, которому не терпится заняться любимым делом. Если эту женщину и мутило от приступов тошноты в связи с предстоявшей работой, то она прекрасно это скрывала. Ему тоже не стоит показывать, что он почти готов пойти на это. У нее, похоже, заготовлены ответы на все его вопросы, и она в прекрасном расположении духа.
      «Как учтиво будет с моей стороны согласиться на сотрудничество с этой дамой», — с горечью подумал Деймон.
      — Я уже спрашивала об этом мистера Кина, — оживленно заговорила она. — Он сказал, что, если вы согласитесь с идеей использования живого субъекта, нам достаточно обратиться к Ахиро, который обо всем позаботится.
      Деймон вскинул голову:
      — Ахиро?
      — Он работает на Кина, — сказал Брэнгуин. Старик выглядел оживленным, но и очень нервничал: он то и дело стрелял взглядом по пустой клетке, будто визуальное наблюдение за чужим уже началось. — Едва вы дадите команду, он станет делать для нас все, что угодно… Когда бы мы ни пожелали.

      Следом за Деймоном Эддингтоном ушла наконец домой и Дарси. Улей и лаборатория звукозаписи остались в полном распоряжении Майкла Брэнгуина, и он намеревался в полной мере воспользоваться представившейся возможностью. Он дожидался этого весь день и теперь, покопавшись в мятом бумажном мешке с ужином — двумя крохотными банками суррогатной тушенки, прогретой в микроволновой печи, и пакетиком хрустящего картофеля, — вытащил свое сокровище. Едва Майкл поднес синдиск к свету стойки звукозаписи и взглянул на мелко напечатанное на его этикетке содержание, его, как всегда, охватил ошеломляющий восторг перед совершенством технологии, которая делала возможным заключение такого множества удивительных мелодий в этой крохотной вещице. Его сфера деятельности — инженерная биология, сложная, громадная, охватывающая все, что носит название жизнь. Но эти люди, умевшие превращать мертвые материалы вроде металла, пластика и керамики в музыку… онидля Майкла — творцы возвышенного.
      Инженеры-биологи? Тьфу! Они работают с материалом, который был живыми до их вмешательства, изменяют его, копируют, иногда подлечивают. Вся их наука не более чем высокочувствительная копировальная машина, которая способна менять количественные характеристики, размеры, цвет и кое-что еще. Возможно, генетики действительно близки к раскрытию секрета вдыхания жизни в мертвую плоть, но «Синсаунд»… Эта компания изо дня в день снабжает дыханием музыки неодушевленные предметы, неорганические материалы.
      Придется многому научиться, многое запомнить, подбадривал себя Майкл, направляясь с вновь приобретенным синдиском к стойке звукозаписи. Ему известен лишь минимум, необходимый просто для воспроизведения записей. Все остальное, чего можно добиться от этой аппаратуры, — сфера деятельности Деймона. Вскоре он начнет ее настройку на свой вкус, и тогда Майкл не рискнет развлекаться со стойкой слишком часто. Он мог бы послушать записи и дома. У него действительно прекрасная установка и не слишком сложная, но для такой музыки здесь самое подходящее место. Синдиск был сильно подержанным, но даже такой — большая редкость. Майкл мог бы поклясться, что продавец-подросток, с растрепанными стрижеными волосами и без устали трудившимися над жевательной резинкой челюстями, вряд ли легко справлялся с молнией на брюках, где уж ему было заменить лазерную этикетку для потерявшейся наклейки футляра. Поэтому его возмущению не было предела, когда в ответ на его вопрос этот наглец пожал плечами и беззаботным тоном изрек: «Пять кредиток».
      Майкл благоговейно повернул пластиковый футляр обратной стороной и стал читать список названий. Это была перезапись компакт-диска 1989 года под общим названием «Леденящая повесть» в исполнении Эрика Канцеля и поп-оркестра Цинциннати. Отдельные вещи, словно специально подобранные для его подготовки к работе с Деймоном Эддингтоном, были ему знакомы: «Марш по строительным лесам» из «Симфонической фантастики», «Обитель демонов» из «Осуждения Фауста», увертюра к «Призраку оперы». Другие, например «Три избранные из «Психопата»» и «Свет «Полтергейста»», прошли мимо внимания Майкла, несмотря на его никогда не угасавший интерес к музыке и обширную коллекцию синдисков. Изучение списка заняло всего несколько мгновений. Он вынул его из футляра и поставил на проигрыватель. После появления спокойного, ровного жужжания для начала компьютерной обработки звуковых команд было достаточно нажатия клавиши ПУСК.
      Буклет, обычно прилагаемый к синдискам, был, конечно, потерян, но Майкл не нуждался в предупреждении о сорокавосьмисекундной задержке на «открытие последовательности записей». Высота ворвавшихся в помещение звуков отозвалась мелкой дробью в зубах, а в ответ на давно знакомый перезвон колоколов в исполнении грозовых туч сердце застучало так, словно он снова стал молодым. Потрясенный, восторженно улыбающийся, он нашел дрожащей рукой рычажок громкости и убавил силу звука до более разумного, пока не прибежал охранник или какой-нибудь Другой блюститель тишины. Здорово, подумал он, вот теперь этомузыка, могучее звучание, проникающее в каждую клетку его помолодевшего тела. Не переставая улыбаться, он погрузился в одно из кресел, откинулся на спинку, заложил руки за голову и стал покачиваться в ритме музыки.

* * *

      «Леденящая повесть» проигрывалась почти час. По теперешним стандартам долговато, но для удовлетворения Майкла этого было почти достаточно. Он молча снял синдиск и осторожно положил его обратно в футляр, затем привел в порядок свое рабочее место и окинул улей последним взглядом. Пора уходить: если в течение ближайших нескольких минут он не сунет личную карточку в щель отметки времени ухода с работы, кто-нибудь из Службы человеческих ресурсов, взглянув на итог регистрации за неделю, поднимет вопль о несанкционированной переработке. Само собой разумеется, что у него нет намерений включать в число часов переработки то время, что он использует оборудование компании для прослушивания любимой музыки, да и, честно говоря, Майкла не заботило, заплатят ли ему за любую переработку на этой программе. Ему подняло настроение уже одно то, что его уход с работы отсрочен еще на несколько недель, возможно на месяц или даже больше. А потом…
      Майкл достал из шкафа пальто, набросил его на плечи и внезапно почувствовал себя очень старым. Так ли далек тот момент, когда он найдет в конверте с последней зарплатой пронизанную бодростью записку: «Мы счастливы уведомить вас, что пришло время вашего выхода на пенсию!» Он и так на шесть месяцев отсрочил свой уход в отставку с корпоративной службы, возраст которой был определен Конгрессом в 2113 году, и оказался единственным, кому было предложено поработать с этим несносным Деймоном Эддингтоном и чужим, потому что никто другой на это дело не рвался. Широко о нем в компании наверняка не распространялись, но дали знать достаточному числу работников вроде Майкла… таким, которые вряд ли посмели бы отказаться. Время подпирает, пора отстать от стада. Ему все труднее не сбиваться с ритма.
      Майкл громко вздохнул и пустился в долгий путь к выходу из здания. Унылый звук собственных шагов то навевал ему мысли об одиночестве, то заставлял злиться на самого себя. К чему жалеть себя? Но не лучше и люди, которые постоянно злы, одержимы чем-то очень существенным и ненавидят все и вся вокруг себя, — Эддингтон лучший тому пример. Разговаривая, Деймон и Майкл наблюдали за Дарси, которая окидывала восторженным взглядом красоты громадного концертного зала. Эддингтон наверняка не разделял ее благоговения) но Майкл прекрасно понимал чувства молодой женщины: временами это сооружение все еще изумляло его самого. Он просто лучше скрывал свои чувства, боясь глупо выглядеть в чьих-то глазах, на старости лет позволяя себе разевать рот, словно ребенок, от лицезрения архитектурного совершенства здания.
      В повседневной жизни происходит так много изменений, не многим меньше их и в области инженерной биологии. Христос Всемогущий, иногда информация, казалось, обновлялась чуть ли не каждый час, словно вирусы-гипермутанты, с которыми, по слухам, не перестают играть в компании «Медтех». Для Майкла все стало двигаться слишком быстро — новые вирусы-мутанты, прорывы генетической инженерии в новые сферы, исследования в космосе, а теперь еще и эксперименты с чужими. Новая информация выскакивает со всех сторон, и ее надо запоминать. Прожорливая человеческая раса никогда не удовлетворит своего аппетита к знаниям. Молодым человеком он считал этот аппетит хорошим качеством. Сейчас он в этом не настолько уверен.
      Получалось, что к концу карьеры Майкл оказался без какой-либо конкретной специальности — биоинженеров и без него хоть пруд пруди — или каких-то трудовых достижений, если не считать квартиры, набитой тысячами синдисков и аппаратурой для их проигрывания, которая расставлена как попало и наудачу связана путаницей старомодных плоских электрических кабелей. К этому можно добавить и порядком измызганные, достаточно дорогие учебники по биологии, которые устаревали почти с той же скоростью, что выходили в свет. Ни жены, ни подруги, ни родственников. Если он сегодня умрет, никто так и не узнает, что у него был ненасытный аппетит к музыке всякого рода — адскому року, классической, альтернативной, даже гнусавым, медленно вымирающим кантри. Опять он позволил ненавистной жалости к себе взять над ним верх… Иисусе!Иногда он ничего не мог с этим поделать.
      Завтра новый день работы над замыслом Эддингтона. Ощущение восторга и чего-то другого… ужасного. Предстоявшее вскармливание и выращивание проклюнувшегося чужого дьявольски пугало Майкла, но был ли у него выбор? Он не мог отказаться от назначения, потому что «Синсаунд» тут же отправила бы его в отставку. Компания, вернее, Кипне терпит работающих по найму, которые смеют артачиться. Будущее без работы ужасало его больше, чем замысел Эддингтона, который сопряжен не только с тем, что повлечет за собой кража яйца и его незаконное проклевывание. Но отставка будет означать полное крушение его нынешней жизни. Придется оставить тесную квартирку и переехать в один из крохотных комплексов для пенсионеров в Вест-Сайде, где полно тараканов, шума и едва переставляющих ноги соседей, которые умеют лишь вмешиваться в чужие дела. А что они скажут, когда он захочет послушать что-нибудь из «Видений мертвеца» или «Семьи манекенов Вебстера» в два часа ночи?
      Но с другой стороны, что такое работа над «Симфонией ненависти», если взглянуть трезво? Майкл высказался в поддержку следующего шага, но принести человека — фанатик он или нет — в жертву твари, безмозглому, непомерно громадному насекомому, которое отнимет его жизнь, чтобы жить самому… Что даст ему освобождение от чувства вины?
      Конечно, это на совести Деймона Эддингтона, к которому Майкл не мог относиться иначе как с симпатией. Сравнительно молодым и еще способным вспылить, даже когда его не охватывала жалость к себе, Майкл видел в Эддингтоне жертву грязной политики «Синсаунд», доведенного до грани безумия человека, созидательные импульсы которого компания направляла и эксплуатировала на потребу собственным интересам. Но это было только началом. Майкл слышал в музыке Деймона многое, что утрачено во всех нынешних записях, — яркие, страстные, едва ли не бешеные фрагменты, к которым давно насаждается отрицательное отношение. Нечего удивляться, что Эддингтон мрачен и подавлен душевной мукой.
      Но… что может помочь ему сорваться с привязи, если «Синсаунд» продолжает заботливо выхаживать именно мрачный творческий настрой этого прирученного ею эксцентричного художника?

      — Вот что у нас есть, Раис. Это окончательные результаты проверки улик кражи в Лаборатории ресурсов чужих.
      Фил Раис поднял взгляд на Тоби Роник, заведовавшую лабораторией экспертизы следственного отдела по особо опасным преступлениям компании «Медтех». Она опустила папку-скоросшиватель в корзину для входящей корреспонденции на углу его стола. Обложка папки была красного цвета, как принято для дел, связанных с особо тяжкими преступлениями, но ничтожно тощая. Одно это говорило о многом.
      — Это все результаты? — спросил Раис, просто чтобы задержать ее еще на минутку. Тоби — красивая женщина. У нее смуглая кожа, золотисто-карие глаза и коротко остриженные очень светлые каштановые волосы, красиво обрамлявшие лицо. Движения Тоби раскованны, но строго размеренны, словно у танцовщицы.
      Улыбка, которой она одарила его в ответ, выглядела открытой, однако рамка обрамлявших зубы ярко-красных блестящих губ явно оставалась под неослабным контролем. Какое-то мгновение больше всего на свете ему хотелось пригласить ее на обед и услышать в ответ «да». Ходили слухи, что она остроумна и умеет отшить парня прежде, чем у того разыграется аппетит, стоит ему обронить неудачное слово. С большой неохотой Фил решил сейчас не рисковать. Ему нравилась жизнь, полная опасностей, но это вовсе не означало, что он мазохист. Как-нибудь в другой раз. Она определенно мила…
      Тоби снова взяла в руки папку, раскрыла ее и пошелестела содержимым, показав ему, что подшито всего три или четыре листа бумаги.
      — А вы ждали другого?
      Раис пожал плечами и откинулся на спинку кресла.
      — Всегда есть надежда, — виноватым тоном ответил он, изобразив на лице то, что ему казалось шутливой улыбкой, и они на мгновение встретились взглядами.
      — Прелестная попытка. — Она опустила папку на стол и направилась к выходу. Он еще не дотянулся рукой до папки, когда Тоби внезапно крикнула с порога:
      — Эй, Раис!
      — Да? — откликнулся он, подняв удивленный взгляд. Она остановилась в дверном проеме, повернув к нему голову. На ее губах играла слабая улыбка.
      — Знаете, вам следовало бы обновить ваш стандартный набор. Вы говорите так, будто запаслись им на повторных показах «Игр перед свиданием 2100 года».
      Раис открыл рот, чтобы возразить, но Тоби уже вышла. Удалявшийся стук каблуков говорил, что услышать она сможет разве что его крик. Но кричать не стоило: поди знай, нет ли там еще кого-нибудь в коридоре.
      — Прекрасно, — пробормотал он. — Коли мой подход тебе не нравится, плати за свой чертов обед сама.
      Он с любопытством раскрыл папку с результатами проверок, но нескольких секунд оказалось вполне достаточно, чтобы убедиться в правоте Тоби. Подтверждалось, что кожа подушечек пальцев выжжена лазером, не обнаружено ни генетических следов, ни имплантаций, ни записей радужных оболочек глаз — ничего из имевшегося в Соединенных Штатах, что можно бы было связать с найденными трупами. Он ничего и не ждал, но вот то, чему Тоби дала определение «стандартный набор», действительно всегда оставалось единственным способом выражения чувств Раиса, и виною всему его самый главный и наиболее досадный недостаток — смехотворный, неискоренимый оптимизм. Вот и на этот раз от него не осталось камня на камне. Иногда Раис задавал себе вопрос, хорошо ли он осмысливает получаемые уроки.
      Повернувшись вместе с креслом, он уставился в окно. Раис вспомнил собеседование перед поступлением сюда на работу шесть лет назад, и на его лице заиграла вялая улыбка. Ему расхваливали кабинет с видом из окна как одну из главных привилегий. Циничный взгляд Раиса заставил нового работодателя спешно сдать назад:
      — Вы правы, какой-то особенной разницы, конечно, нет, но это позволяет терпимее относиться к мелким повседневным обязанностям. Вид из окна снимает стресс.
      Терпимее? Может быть… Иногда он думал, что было бы лучше не иметь возможности изредка бросить взгляд вниз на Центральный парк и Верхний Вест-Сайд. Себя-то не одурачить подгоняемыми под время года деревьями, травой или яркими цветами, что красуются вдоль дорожек каждой весной. Что проку в этих искусных творениях инженерной биологии, когда во всем городе едва ли где-нибудь сохранилась зелень. Листва деревьев парка — это просто иллюзия джунглей, намалеванных на оберточной бумаге, в которую Упакован этот остров, эта громадная консервная банка, битком набитая людьми. Он спрашивал себя, не проклятый ли оптимизм рисует ему признаки надежды в поведении снующих внизу людей. Дело, видимо, в звуконепроницаемости стен здания, за которыми не слышен грохот аэроциклов. Там, внизу, он вряд ли смог бы его вынести.

* * *

      Еще рано, без нескольких минут три. Утром, задолго до того как Тоби принесла ему официальные результаты проверок, он окончательно решил пустить по следу чужого. Он прекрасно знал: отыщись в этих результатах что-то похожее на ключ к разгадке, она сразу позвонила бы. Тоби, восходящая звезда в руководстве компании «Медтех», никогда не позволит информации запоздать, какие бы препятствия ни воздвигались на ее пути, потому что не меньше Раиса желает вернуть яйцо. Его похищение из-под самого носа хваленой охраны «Медтех» было потрясением для всей компании.
      Хорошо, черт побери, что никто из начальства не видел мрачную ухмылку удовлетворения, расползавшуюся по широкой физиономии Раиса.
       В конце концов, это вызов ему лично.
      Немногим более шести лет назад Раис ушел из полиции Нью-Йорка, где занимался поденной работой следователя по особым поручениям. До этого он служил в армии, командуя одним из отрядов специального назначения, и дважды возобновлял контракт, по которому занимался «очисткой» на Хоумуолд. Чужой по кличке Старина Блю — трофей его последней операции. Раис сам выманил и поймал его, а уж выяснить по компьютерным архивам, что армия продала эту тварь Службе исследований и развития компании «Медтех», для него, бывшего армейского чина, труда не составило. Ему необходимо было знать, где находился этот представитель неземной формы жизни, хотя бы для внутреннего спокойствия. Не кто иной, как Старина Блю, едва не прикончил Раиса, навсегда положив конец его службе в армии. Именно в этой последней схватке с чужим Раис лишился шансов когда-нибудь снова покинуть родную планету. Проклятие, он не мог даже пилотировать аэроплан. Нападение Старины Блю, едва не ставший смертельным удар его когтей повредил какие-то мягкие ткани, что сделало для него невозможным путешествие в герметизированном отсеке.
      Раис надеялся, что работа в полицейском управлении Нью-Йорка станет приемлемой заменой полным опасности армейским будням покорителей чужих миров. Он быстро понял, что не может отмахнуться от постоянных эмоциональных нагрузок, которые испытывал, имея дело с жертвами и наблюдая, как акулы улиц рушат жизнь людей, но некоторое время его вдохновляла сама, так сказать, погоня. По напряжению физических сил охота на преступников не шла ни в какое сравнение с тем, чего требовала борьба с букашками планеты Хоумуолд, но перенапрягать мозги приходилось все время. В течение нескольких лет Раис в самом деле был счастлив.
      Но все изменилось, когда один молодой биохимик обнаружил, что секрет покрытой трутнем матки чужих, выделяемый ею при кладке яйца, опьяняюще действует на лабораторных крыс. Предприимчивый молодой человек занялся очисткой и дистилляцией этой жидкости, чтобы ее можно было дать попробовать человеческим существам. Приступить к производству и распространению нового наркотика, названного изобретателем «Королевским желе», было всего лишь вопросом прилежных исследований. Зависимость от желе становилось неотвратимой после первой же пробы. Биохимика звали Кристиан Блумер, но обнаружить его местопребывание оказалось полиции не по зубам: в возрасте двадцати четырех лет и при богатстве, каким владел редкий человек в мире, ему не составляло труда исчезнуть без следа.
      Раис честно признался себе, что устал от этого желе. Вся его работа в полиции так или иначе была связана с этой отравой. Желе стало главной первопричиной убийств, краж и грабежей, большинства уличных драк и потасовок, даже расследование похищений почти всегда выводило на наркоманов или торговцев желе. Он ненавидел это вещество, как любой другой полицейский, но понимал, что остановить его распространение равносильно попытке ловить ветер нейлоновой сетью. Желе было повсюду. Стоило ликвидировать один источник, как освободившаяся ниша заполнялась двумя другими. А сами подозреваемые… Боже, как он ихненавидел! Покопавшись в этом навозе четыре года, он потерял терпение и перешел на работу в «Медтех».
      Здесь, по крайней мере, от случая к случаю удавалось поработать с этими инопланетными таракашками.
      Окутанная тайной Лаборатория ресурсов чужих могла обходиться и без него, но, когда ему доводилось заглянуть в нее, он неизменно получал приглашение спуститься вниз, на пятый уровень, чтобы что-то сделать для улучшения условий содержания или транспортировки этих тварей, помочь в том или другом эксперименте. Сбруя, в которую они запрягут нынче ночью Старину Блю, придумана Райсом. Он изобрел ее, основываясь на своем армейском опыте и отлаживая детали в небольшом улье чужих, порученном его заботам. «Медтех» подала заявку на патент, и теперь он владел им на паях с компанией, что дало «Медтех» обладание тузом в рукаве на одном из экзотических углов рынка, а Филиппу Раису — работу на всю оставшуюся жизнь.
      Он заставил себя отвернуться от окна и включил компьютер. До захода солнца оставалось больше часа, но толчея на улицах не прекратится и с наступлением темноты. Нечего и думать водить Старину Блю по Манхэттену при большом скоплении народа. Блю, Голубенький… Он сам дал это имя крупному старому солдату-чужому, который чуть не убил его. Около получаса Раис просматривал компьютерные данные о текущей жизни города, составляя карту возможных маршрутов по Манхэттену. Наконец ему это опротивело, и он откинулся на спинку кресла. О чем беспокоиться? Старина Блю потащит их куда захочет. А захочет он идти только на запах выделений матки родного улья. Если украденное яйцо еще в городе, эта хоумуолдская тварь найдет его.
      Глубоко задумавшись, Раис уставился на не выключенный экран компьютера и машинально поглаживал языком зубы. Он не знал, куда потащит их нынче ночью Старина Блю, но ему чертовски хорошо должно быть известно, когда можно будет вывести чужого. Щелкнув несколько раз мышью, он вошел в текущий файл одной из ведущих газет, чтобы просмотреть анонсы проводимых в городе общественных мероприятий. В их числе было сборище «Гринписа» в Тайме-сквере, которое назначено на восемь вечера, значит, загаживать окружающую среду окурками они начнут не раньше восьми тридцати, но больше часа все равно не выдержат. Концерт в Зале Пресли начнется в семь, кончится в десять. Приближаться к Таймс-скверу и Залу Пресли не следует, пока толпы обоих сборищ, особенно концерта, не рассеются, хлынув приливными волнами в ближайшие ресторанчики и дешевые магазины. Если команда Раиса с чужим направится в западном направлении, а затем на юг, придется идти мимо причалов, что хорошей идеей не назовешь: слишком велики шансы натолкнуться на потребителей желе. Это совершенно не годилось. Придется придумать, как убить время, но раньше полуночи, выходить нельзя. Лучше начать после полуночи и прямо по Пятой авеню, а дальнейший маршрут Старина Блю выберет сам.

* * *

      — Вот на Манхэттене и полночь, мальчики, — сказал Раис, широко улыбнувшись двум своим лучшим парням во всей службе безопасности. — Вы готовы?
      Из ближайших кустов послышался хруст, напоминавший потрескивание пластиковых мешков, которые кто-то решил скомкать, и Раис напрягся. Спустя несколько секунд подкрадывавшиеся к ним роботы-охранники поползли обратно сквозь безлистные заросли и убрались прочь. На его лице снова заиграла улыбка, он облегченно вздохнул.
      — Перестань надо мной насмехаться, — проворчал Эдди Мак-Гаррити. Он покрепче вцепился в задний направляющий шест, один конец которого возвышался над его головой, а другой скрывался из виду где-то в сложной металлической сбруе на спине этой формы жизни с планеты Хоумуолд. — У меня нынче вечером предполагалось свидание, и назначал я его вовсе не с тобой.
      — Счастливейший день в жизни этойженщины, — низким голосом прогудел Рики Мориц. Он кивнул головой в сторону чужого, неестественно спокойного в своей одежде из сверхпрочной металлической сетки и в наморднике из того же сплава. Было слышно только его шипящее дыхание, звучавшее отголосками непривычного для человеческого слуха очень низкого эха. — Ты уже признался своей даме, что заигрываешь с подобными букашками, большой мальчик?
      — Заткнись, я пока на стадии «создания хорошего впечатления», — запротестовал Мак-Гаррити, ухмыляясь во весь рот, — мне незачем ее пугать.
      Раис фыркнул:
      — Не бери в голову, это случится само собой. — Он дернул свой шест, укрепленный на левом плече Старины Блю, и чужой повиновался, сделав один широкий шаг в требуемом направлении, затем еще один прямо. — Смотрите в оба, парни. Может быть, этот сосунок и выглядит добротно спутанным, но он все равно сильнее нас троих.
      — И всего, что попадется на улице, — громко поддакнул Мак-Гаррити, — по крайней мере, этой ночью нам не будет досаждать грохот банд аэроциклистов.
      — Пятая авеню закрыта для их полетов, — напомнил Раис.
      — Можно подумать, что запреты имеют для этих парней значение.
      — Куда мы держим путь? — спросил Мориц, крепко сжав правый шест и толчком заставляя животное шагать прямо вперед. Их маневрирование инопланетной тварью с помощью укрепленных на сбруе шестов смутно напоминало управление тяжелогруженым каноэ, которое сильное течение поворачивает в непредсказуемых направлениях.
      — Похоже, мы направляемся…
      Старина Блю внезапно мотнул непропорционально длинной головой и резко повернул вправо, едва не свалив Раиса с ног. Мориц успел увернуться, с трудом удержав шест.
      — Куда его понесло!

* * *

      Прошло почти два часа, а они еще только миновали площадь Рокфеллера. Старина Блю то и дело рвался, желая повернуть на запад. Раис и его команда упорно противились намерениям животного, надеясь удержать на Пятой авеню, по крайней мере, пока не останется позади Брайант-парк, а еще лучше и Герольд-сквер, хотя на самом деле это вряд ли имело значение. В конце концов Раис понял, что Старина Блю способен затащить их даже в самое сердце Пенн-Стейшен. Он уже не раз спрашивал себя, как его угораздило додуматься до этой прогулки: действительно ли у него не было сомнения, что, просто отправившись заполночь, они смогут провести эту тварь с Хоумуолд по пустому городу? Вряд ли.
      Люди были всюду. Хотя большинство прохожих мудро держались от них на расстоянии, переходя на другую сторону улицы или прячась в подъездах, почти на каждом углу попадалась парочка слабоумных, которые пытались получше рассмотреть чужого. Встретился даже турист-полуночник с припасенной на всякий случай камерой, пожелавший сделать моментальный снимок со вспышкой. Раис не сомневался, что они достаточно насмотрелись на этих букашек в тысячах видеоматериалов о войне на Хоумуолд и, конечно же, в фильмах, которые Голливуд стряпал дюжинами, причем с таким качеством стереозвучания и голографического изображения, которое заставляло зрителей втягивать головы в плечи и сползать с кресел. Но что может сравниться с впечатлением от встречи с настоящим чужим?
      — Мы, кажется, направляемся к Залу Пресли, — сказал Мориц, его молодой голос сквозил беспокойством, — а это может оказаться не такой уж хорошей идеей, босс. Я слышал, там нынче вечером концерт.
      — Он закончился в десять, — возразил Раис. — Самые неторопливые зрители должны были убраться к. полуночи. Из-за концерта мы и ждали так долго, хотя Мак-Гаррити уверен, что я преднамеренно сорвал его свидание.
      — Да, — недовольно проворчал Мак-Гаррити, — ты в самом деле отложил слишком надолго. И то и другое.
      Прежде чем Раис успел возразить, чужой снова легонько дернулся в сторону. Все трое крепко вцепились в свои шесты, и Старина Блю перешел на тот странный шаг на полусогнутых, каким умели двигаться только чужие покрупнее.
      — Слишком надолго, — согласился самый молодой член их команды. Мориц взглянул на Раиса:
      — Ну а если у него действительно лопнет терпение, шеф?
      — Ничего страшного, — заверил их Раис, но тут же засомневался, сможет ли убедить в безопасности не только их, но хотя бы себя, когда эта чужая форма жизни опять дернулась и замотала головой, словно почуяв запах самки родного улья. — Сбруя так прижимает его передние лапы к бокам, что он не сможет ни схватить, ни поцарапать кого-то, а намордник не позволяет открыть даже внешнюю пасть настолько широко, чтобы укусить.
      Сделав еще несколько шагов вприпрыжку, чужой остановился.
      — Вперед, Блю, — прикрикнул Раис, резко дернув шест, чтобы заставить животное двигаться. — Хорошенько принюхайся, мой мальчик, это запах твоегоулья. Найди нам яйцо, приятель.
      Несколько новых прыжков вперед по улице, и тварь дернулась снова, на этот раз сильнее, когда парочка поднабравшихся секретарш нетвердой походкой направилась к ним с явным намерением «приласкать» опутанного сбруей чужого. Мак-Гаррити грубо рявкнул на женщин, и команда продолжила прогулку. Они миновали Западную 47-ю и улочку Алмазов и Драгоценностей, но Старина Блю, как с опозданием сообразил Раис, уже взял след.
      С тем же успехом, как выяснилось, трио этих дюжих работников службы безопасности «Медтех» могло пытаться сдержать Старину Блю с помощью сбруи из резиновой бандажной ленты. Мак-Гаррити, самый крупный в команде, первым потерял равновесие, когда чужой внезапно пригнулся так низко, что заскреб иссиня-черными пластинами грудной клетки по бетону тротуара. Припав к земле, Блю тут же выпрямился почти в полный рост и подбросил Мак-Гаррити вместе с шестом. Ирландец выпустил его из рук еще до приземления.
      — Держись, Рик! — крикнул Раис, но вынужден был умолкнуть. В мгновение ока шест вырвался из его рук, а сам он остался лежать распластанным на спине на омерзительно грязном тротуаре, тараща глаза на клочок затянутого смогом ночного неба в пространстве между далекими крышами небоскребов.
      Услыхав хрип, он повернул голову и увидел Морица на куче мусора в пяти метрах от себя. Раис перекатился на правый бок и посмотрел вслед Старине Блю, прыжками удалявшемуся по Западной 46-й. Металлические шесты торчали из его сбруи, качаясь из стороны в сторону, словно три громадных пера.
      — Вперед! — завопил Раис, вскакивая на ноги. — Мы должны поймать его!
      Грубые проклятия обоих подчиненных убедили Раиса, что ни один из них не пострадал. Они держались рядом, даже когда он увеличил скорость до спринтерского бега. В обычных обстоятельствах никакие молитвы не помогли бы им поймать чужого, но Старина Блю с трудом удерживал равновесие в перекосившейся на нем сбруе и был лишен возможности балансировать мускулистыми передними конечностями. На каждом третьем-четвертом шаге один из шестов попадал под острые когти его задних конечностей, и он спотыкался. Один раз Блю даже упал и добрых три секунды неуклюже дергался на тротуаре, прежде чем снова поднялся. И все же шаг этой твари с Хоумуолд был значительно шире, чем шаг его преследователей. Когда они оказались наконец в переулке, куда свернул Старина Блю, им оставалось лишь беспомощно наблюдать, как в его дальнем конце чужой с воплями злобы набросился на двух людей.
      У Раиса уже было наготове оружие, когда Мак-Гаррити побежал по переулку, на ходу вытаскивая лазерный пистолет. Следом за ним мчался Мориц.
      — Не стоит спешить, Эдди! — громко крикнул Раис, но его голос почти потонул в реве Старины Блю и воплях его жертв. — Слишком поздно!
      Проследив за направлением пальца Раиса, оба побледнели. В десятке метров впереди, на посыпанной щебнем дорожке, продолжавшая громко вопить и шипеть тварь деловито трамбовала похожей на кулак головой то, что… теперь малонапоминало двух атакованных ею мужчин. Кирпичная стена здания в глухом конце переулка была забрызгана сгустками слюны чужого, человеческой кровью и мозгами с прилипшими к ним осколками черепов.
      — Иисусе! — громко воскликнул Мориц. — Что за дьявольская проблема возникла у этой твари? Минуту назад он был в полном порядке!
      — Надеюсь, он на этом остановится, шеф, — неожиданно громким от потрясения голосом заговорил Мак-Гаррити, — если нет, нам, думаю, несдобровать.
      Словно поняв намек, Старина Блю отскочил от места побоища, покачиваясь на своих шарнирных ногах и хлеща по воздуху усеянным колючками хвостом. По-петушиному склонив голову, он старался высвободить передние лапы, а когда это так и не удалось, ухитрился двумя неуклюжими прыжками подскочить к кровавому месиву и попытался подцепить мордой ошметки растерзанных тел. Сочащаяся кровью плоть свисала с намордника, зеленоватая слизь непрерывной струей бежала между зубами чужого, будто ему действительно удалось отведать человечины. Видимо удовлетворенный проделанной работой, Старина Блю отклонился назад, затем поднялся на ноги и двинулся им навстречу. Он остановился на полпути между местом гибели двух неудачников и командой компании «Медтех», опустил голову на грудь и стал ждать, согнув задние ноги.
      — Ну, надо полагать, он решил, что прекрасно справился со своими заботами, — сухо прокомментировал Мориц, когда они направились к животному, держась края дорожки. — Вот и разберись после этого, что такое темперамент.
      Подойдя достаточно близко, Мак-Гаррити и Мориц со всеми предосторожностями дотянулись до шестов, но чужой и не пытался сопротивляться.
      — Повисите на нем, — приказал Раис, — а я взгляну на оставшееся от тех двоих. И внимательно следите, не собирается ли он начать снова.
      — Там уже не на что смотреть, — недовольно буркнул Мак-Гаррити.
      — Эй, шеф, на твоем месте я бы не забывал, что слишком долго нам его не удержать. — Мориц нервозно отпрянул, напуганный тем, что Старина Блю по-собачьи встряхнул твердый черный панцирь. — Вероятно, мы должны также помнить, что понятия не имеем; почемуон сделал то, что сделал.
      — Да, должны, — крикнул Раис, обернувшись через плечо. Подойдя ближе, он увидел на земле небольшой пузырек, но поднимать не стал. — Так и есть. Пустая склянка из-под желе — вот что привело его сюда. Полагаю, мертвые бедолаги были торговцем и наркоманом. — Он бегом вернулся к товарищам и взял в руки левый шест. — Пошли. Надо выбираться из этого тупика.
      Они торопливо повернули Старину Блю мордой к выходу из переулка на 46-ю улицу. Мориц бросил на Раиса вопросительный взгляд:
      — Делов желе?
      Раис утвердительно кивнул, с усилием поворачивая Старину Блю к Пятой авеню:
      — Да-да. Мы довольно быстро поняли на Хоумуолде, что нет лучше способа уничтожать этих тварей, как отловить дюжину приличного размера букашек-солдат и напустить их на чужой улей. На охоте они ориентируются по слуху и запаху, особенно четко различают запахи и строго охраняют собственную территорию. У каждого улья свой уникальный запах, и стоит любому из них унюхать чужую колонию, он мгновенно становится воинственно-агрессивным. Эта склянка в переулке имела чужой запах. — Раис тряхнул головой и еще крепче сжал кулак на направляющем шесте. — Поглядеть бы вам, как пара дюжин этих тварей бросаются в атаку друг на друга.
      — Благодарствую, босс, но я пас, — сказал Мак-Гаррити. — Эй… куда мы направляемся? — удивленно спросил он Раиса, который потянул свой шест, чтобы повернуть чужого в обратном направлении — к Центральному парку и штаб-квартире «Медтех». — Я думал, мы продолжим прогулку по городу.
      — В другой раз, — зловеще прошипел Раис. — Я не получил удовольствия от охоты, но мы сейчас же должны вернуть Блю в «Медтех», пока нас не засекли. — Он резко мотнул головой в сторону 46-й улицы, и оба его напарника тоже увидели скапливавшихся у входа в переулок людей. — О гибели этих двоих никто особенно сокрушаться не будет, но мы не можем допустить повторения случившегося. Слишком многие сидят на желе, следующий раз жертвой может оказаться тот, кого станут разыскивать. — Он нахмурился. — Мне придется немного потрудиться над улучшением конструкции сбруи. Давайте возвращаться, и попробуем не обращать на себя внимание.
      Мориц бросил на Раиса взгляд, который говорил, что он безумно рад этому, но Мак-Гаррити дружелюбно расхохотался:
      — Конечно, Фил, да и кто может нас заметить? Мы просто каждую ночь водим на прогулку нашу милую букашку, как владельцы собак. Кстати… — Он озорно улыбнулся и спросил: — Мы не забыли взять с собой игрушку-попрыгунчик, за которой он будет гоняться?
      Мориц закатил глаза, а Раис тяжело простонал:
      — Отвратительно шутишь, Мак-Гаррити.
      Мак-Гаррити открыл было рот, чтобы возразить, но Мориц не дал ему заговорить:
      — Действительно отвратительно, шеф, и это лишнее подтверждение тому, почему этот болван здесь с нами, а не на свидании с мифической леди.
      — А я говорю, никакая она не мифическая, — возразил Мак-Гаррити обиженным тоном, — у меня с ней уже все на мази.
      — Я в этоповерю, когда увижу ее собственными глазами, — сказал Раис, — Вперед, ты, ублюдок, — рявкнул он на чужого, когда тот попытался повернуть назад. — В другой раз, а сейчас даже не пытайся.
      — Слушай, что говорит наш герой-любовник. — Мак-Гаррити изо всех сил налегал на шест и наконец заставил Старину Блю идти в нужном направлении. Всю обратную дорогу животное больше не доставляло им хлопот.
      — Во всяком случае у меня есть планы на будущее, — спокойно сказал Раис.
      — Думаю, вся ваша болтовня о свиданиях и планах на будущее — просто мечты, — вмещался в их перебранку Мориц. — И я смогу заработать по сотне кредиток на каждомиз вас, скажем заключив пари, что вам не удастся назначить свидание своим дамам за обедом в моем доме.
      — Да как ты смеешь! — разбушевался от удивления Фил.
      — Ох-ох-ох, — пробормотал Мак-Гаррити.
      — Даю вам обоим шанс закрыть рты и делать ставки, — с вызовом бросил Мориц. — Мы с женой приготовим добрую кастрюлю спагетти…
      — С настоящим мясным соусом? — Глаза Мак-Гаррити внезапно засияли. Он был готов наброситься на еду прямо сейчас.
      — Для тебя, ирландец, мы устроим роскошный обед, — сказал Мориц, насмешливо хмурясь, — но ты долженявиться с дамой. Не будет свидания, не будет и спагетти. И никаких оправданий я не потерплю.
      Фил захихикал:
      — Ты в безвыходном положении, Мак-Гаррити. Давайте-ка отложим это дело на пять-шесть месяцев.
      Мак-Гаррити промолчал, но, встретившись взглядом с Райсом, Мориц понимающе сузил глаза и не удержался от замечания:
      — Ну не знаю, шеф. Я давно знаком с вами обоими, однако теряюсь в догадках, удастся ли этот магический фокус хотя бы одному из вас.
      — И как же тебя понимать?
      На этот раз рассмеялся Мак-Гаррити:
      — Видимо, он намекает, что тебеследует получше зазубрить слово абракадабра.

      Дарси Вэнс тратила массу времени впустую, сидя в лаборатории и тупо глядя на яйцо. До той поры, пока Ахиро не доставит субъекта, который станет хозяином проклюнувшегося чужого, дел было мало. Она знала, что по вечерам Майкл прослушивает на этой самой совершенной установке новые дорогие приобретения своей коллекции синдисков. Очень плохо, что у нее нет хобби, которому она могла бы посвящать свободное время. Вероятно, тогда она чувствовала бы себя менее несчастной.
      Хотя часть программы Эддингтона, связанная с наблюдением и уходом за чужим, представлялась ей… чем-то многообещающим. По крайней мере, это не бесконечные опыты с лягушками и бактериями, которые ей приходилось проводить в компании «Медтех» с целью найти более экономичный способ впрыскивания сыворотки новорожденным, которые должны быть защищены от эйч-ай-ви, эболы, многочисленных форм кори и других болезней из длинного списка появившихся в конце XXI столетия. Дарси получила работу в «Синсаунд» год назад, соблазнившись предложением должности биоинженера и повышением зарплаты на двадцать процентов. К несчастью, в компании «Медтех» ей платили по ставке биолога-стажера, поэтому прибавкой все равно было не залатать прорех, зиявших в ее бюджете наделанными в студенческие годы долгами и набранными кредитами. Ее с отцом дороги разошлись, когда Дарси впервые переступила порог колледжа, и приходилось выпутываться без поддержки семьи. Департамент образования обладал определенным законами правом отчисления сорока процентов ее заработка вплоть до полной оплаты счетов. На развлечения… или мало-мальски дорогое хобби почти ничего не оставалось. Квартирная плата и расходы на питание, как ни крути, обладали наивысшим приоритетом.
      «Синсаунд» обманула ее надежды. Переход в эту компанию действительно ознаменовался небольшим увеличением суммы платежного чека и некоторым ускорением погашения долгов, но сама работа оказалась тупой — и не просто тупой, а отупляющей. Сейчас Дарси не сомневалась, что связавшаяся с ней акула из службы найма «Синсаунд» не преследовала иной цели, как переманить работника у конкурента. Эта женщина уверяла, что она будет работать с генетиками отдела инженерной биологии над проектированием новых клонов исполнителей, изысканием способов изменения конструкции существующих, чтобы они не успевали надоесть толпам оплачивающих концерты зрителей. Стоит ли удивляться, что она выпрыгнула из лодки «Медтех»? Кто бы не выпрыгнул? Вместо этого Дарси стала чем-то вроде рабочего ремонтника. Ее крохотная лаборатория и совсем малюсенький кабинет были завалены запасными частями и заставлены растущими культурами плоти андроидов, а воздух пропитан запахом смазки для механических агрегатов этих биоинженерных музыкантов. Сбежав от поиска более дешевых вакцин для инъекций, Дарси расходовала жизнь на диагностику изношенных механических частей и билась над проблемой придания коже андроидов большей эластичности и сопротивляемости разрыву.
      Спустя несколько месяцев Дарси преодолела гордость и решила, что не так уж плохо зарабатывать немного меньше, но иметь перспективу неуклонного роста по службе при гарантированной занятости. Однако, обратившись в «Медтех», она поняла, что совершила неискупимый грех. Как назло, «Синсаунд» оказалась громадной занозой «Медтех», именно той музыкальной компанией, из-за которой пришлось сооружать силовое поле, стоившее почти миллиард долларов. Если бы она сперваработала в «Синсаунд», «Медтех» тоже была бы счастлива переманить ее. Теперь Дарси была для них работником с «дефектом», и взять ее обратно не пожелали.
      Тайные поиски работы в небольших компаниях оказались бесплодными. Ни одну из них поверхностные собеседования о ее академическом образовании и коротком послужном списке не вдохновили более чем на дежурную фразу: «Мы позвоним вам, мисс Вэнс». Покинув прежнюю компанию, она сама себе подрезала крылья и застряла в «Синсаунд» навсегда: «Медтех» отказалась дать ей характеристику, ограничившись положенной по закону справкой о том, что Дарси действительно работала в компании.
      Внезапно в ее однообразном мире засияла мечта Деймона Эддингтона, ворвавшись в него, словно красный луч лазерного света сквозь мрачный туман рабочих будней. Дарси всегда хотелось работать с инопланетными формами жизни, и большинство прослушанных ею в колледже курсов было именно из этой области. К несчастью, в ее образовании был большой пробел по части прикладных знаний. В душе мечтатель, Дарси слишком отвлекалась на размышления о радикальных опытах, которые могла бы проводить, получив степень биоинженера высокой ступени, вместо того чтобы посвятить себя изучению необходимых для этого курсов. В этом отношении мало что изменилось. Она всего лишь наблюдала за яйцом, и от нее не требовалось ничего другого, кроме поддержания абсолютной стерильности условий среды существования того, кем оно станет в один прекрасный день. Она поняла, что Эддингтона разочаровала ее музыкальная безграмотность, но она не могла, да и никогда не сможет, даже появись у нее средства, что-то изменить. Они с напарником с самого начала договорились, что с Эддингтоном будет нянчиться Майкл, потому что у Дарси не хватит терпения на подобное легкомыслие, а она возьмет на себя хронометраж жизнедеятельности чужого, который должен появиться на свет.
      Чужой… Можно ли совладать с подобным существом? Или заняться его дрессировкой? В обществе бытует мнение, что им придется иметь дело с явно недружелюбным щенком. Оценит ли он сочувствие? Возможно ли появление привязанности? Как это ни забавно, именно такими вопросами задавалась Дарси уже многие годы с тех пор, как эти твари были впервые обнаружены во время колонизаторской экспедиции на Хоумуолд. После долгих лет мечтаний у нее появился наконец шанс выяснить, так ли уж далека от реальности зревшая в ее голове теория, или в ней все-таки есть зерно истины. Многие ли ученые располагают возможностями, которые вскоре у нее окажутся? Она будет наблюдать за этой тварью, начиная с проклевывания яйца, затем от момента имплантации до рождения, а потом…
      Ну, то, что будет потом, действительно беспокоило Дарси. Она могла разыгрывать из себя беспристрастного ученого на людях, но ей было жутко от мысли, что в качестве хозяина эмбриона чужого будет использовано человеческое существо. Чтобы амбиции Эддингтона стали реальностью, кому-то придется умереть… а при ее жадном стремлении к назначению на эту работу будет ли она чувствовать себя сколько-нибудь менее виновной, чем остальные? Майкл упорно подчеркивал, что… «донором» будет кто-то, кто сам страстно желает этого: наркоман, которого обуревают ощущения, создаваемые королевским желе, принесет в жертву свое тело для продолжения рода этого вида чужих. Но у таких людей… не все в порядке с головой: они так умственно порабощены своим пагубным пристрастием к желе, что вряд ли соображают, на какой путь встали, и уж наверняка не имеют представления о ценности жизни. Так ли добропорядочно воспользоваться подобным недомыслием?
      С другой стороны, эти наркоманы в конце концов становятся неспособными работать и жить в нормальном обществе, потому что их пристрастие неисцелимо.
      И тем не менее справедливо ли считать, что донор-наркоман, используемый для проклевывания яйца чужого и всего последующего, — в полном смысле слова личность, которая добровольно идет на смерть? У Дарси просто не было ответа.

      Ахиро вышел на улицу за двадцать минут до полуночи. Несколько мест на Манхэттене к ночи становились особенно мрачными: закуток здесь, закуток там, больше всего в районе Центрального парка, не исключением была, конечно, и Третья авеню. Его целью был Мидтаун, точнее, двухстворчатая входная дверь на юго-западном углу Восточной 49-й и Третьей авеню, но Ахиро слишком осторожен и недоверчив, чтобы идти туда прямиком. Вместо этого он сделал крюк от корпоративной штаб-квартиры «Синсаунд» в Вест-Сайде через Театральный район, затем повернул обратно в лабиринт кварталов района Гармент, а пройдя его, двинулся на восток к Мюррейхиллу и только оттуда направился наконец в Мидтаун.
      В Церковь Королевы-Матки.
      Здесь не встречались ни любители ночных полетов на аэроциклах, ни полуночники в сопровождении нанятых за большие деньги механических охранников. Мидтаун был пристанищем последних отбросов общества, бездельников, от которых отвернулась удача, и то и дело попадавшихся Ахиро на пути соблазнителей дешевыми средствами для временного забвения. Временное забвение олицетворяли собой слонявшиеся по тротуарам проститутки без нижнего белья и торговцы желе, готовые исчезнуть из виду при первом признаке приближения замызганного полицейского автомобиля. Ночь была холодной и сырой, предвещавшей затяжной дождь, а не январский снег, но пристававшим к прохожим шлюхам любая погода, казалось, нипочем. На женщинах были короткие декольтированные платья и грязные туфли на высоких каблуках со стертыми металлическими набойками, которые высекали искры из мостовой, а шлюхи-мужчины щеголяли в теннисках и шортах из джинсовой ткани, туже и короче которых просто не могло быть.
      Зданию, в котором размещалась церковь, было не менее двухсот лет. В свои лучшие времена, века полтора назад, оно могло быть элегантным рестораном или причудливо украшенным антикварным магазином, но не осталось даже намека на его первоначальное назначение или на то, как здание могло выглядеть новым. Покоробленные, сплошь покрытые трещинами доски, кое-как прибитые поверх обнажившихся слоев сгнившей изоляции и лишь местами сохранившейся известковой штукатурки, свидетельствовали о предпринимаемых от случая к случаю усилиях удержать здание от стремления в буквальном смысле вывалить свои внутренности на тротуар. Из покрытых белесой губчатой плесенью стен, ограждавших углубление входа, торчали кривые, ржавые гвозди. В самом углублении — три двухстворчатые двери, две из которых крест-накрест заколочены досками, хотя подобная преграда вряд ли могла стать препятствием для нью-йоркского «элемента». Вероятно, все три были когда-то громадными, от пола до потолка, витринами.
      Ахиро до смешного легко проскользнул внутрь и остался, казалось, незамеченным, несмотря на его чистую, сухую одежду и умытое лицо. Он попал сюда впервые и подивился размерам помещения и приличному освещению. Никто не обращал на него внимания. Среда желе-наркоманов объединяла бездельников и клерков, банкиров и политиков: многие еще держались за тонкие нити, что тянули их обратно к нормальной жизни. Эти нити выдержат недолго: однажды соблазнив, королевское желе никогда и никого не отпускало. Дуралеи.
      Некоторые уверяли, что это здание и прежде было Церковью, а не рестораном или магазином, и Ахиро это казалось более вероятным. Однако и теперь, действительно став местом поклонения божеству, оно не несло на себе религиозной печати. Здесь не было ни церковных скамей, ни алтаря, ни чего-то похожего на исповедальню. Стены выглядели так, будто когда-то были отделаны панелями, но время, насекомые и влага уничтожили все, кроме смутного напоминания о несовременных методах украшения интерьеров. Помимо главного входа в помещении были и другие двери, которые вели в неиспользуемые кладовые, возможно в подвальные помещения, куда никто не осмеливался спускаться, но все, кроме одной, были заколочены как попало прибитыми досками. Исключением была массивная, выглядевшая очень старой дверь в дальнем конце помещения. Она была заперта. Ахиро пристально вгляделся в нее, и у него не осталось сомнения, что признаки древности, облупившаяся краска и все прочее не более чем надувательский камуфляж. Он мысленно ухмыльнулся: при ближайшем рассмотрении наверняка удалось бы обнаружить, что эта дверь не только заперта, но и окована сталью, скрытой под заботливо нанесенной маскировкой.
      За этой преградой находился мир, совершенно не похожий на то, что позволялось видеть желе-наркоманам. Ни один прихожанин этой мирной, задыхающейся в нищете церкви никогда бы не поверил в его существование. Не могло быть сомнения, что в реальной жизни их священник — лысый мужчина лет тридцати пяти, с лицом младенца и расчетливыми глазами — сотрудник компании «Медтех», тайна истинного места работы которого скрывается с особой тщательностью. За этой дверью есть все необходимое для комфорта, которым он может наслаждаться, когда пожелает. В его взгляде искрилась радость предвкушения приятного отдыха, пока он крохотными, тщательно отмеренными порциями раздавал желе, в которое выверенными дозами были подмешаны проходившие опытную проверку новые наркотические и другие медицинские средства. Священник был единственным человеком в церкви, не имевшим пристрастия к желе; он даже не знал вкуса желе, а своей профессии евангелиста обучался на курсах компании «Медтех» вместе с сотнями таких же, как сам, фальшивых священников.
      Старательно держась позади прихожан, Ахиро наблюдал, как священник выдавал склянки с желе, монотонным голосом сопровождая каждый жест своего благодеяния фразой на латыни: «In nomine Matri Regina», то есть «Во имя Королевы-Матки».
      Не в первый раз Ахиро задавался вопросом, как подобные люди сохраняют маску невозмутимости на лице, произнося эти смешные слова. Он, несомненно, ученый, такой же, как Дарси Вэнс и Майкл Брэнгуин. Скрываясь под свободно ниспадавшим до самого пола облачением, он видел в этих жалких развалинах, которые были когда-то человеческими существами, не более чем подопытных обезьян, собак или крыс в человеческой шкуре, но с выжженными наркотиком душами. Едва волоча ноги, бесконечной очередью текли прихожане, созерцая почти закрытыми глазами химически созданную в их сознании картину, и покорно склоняли в поклоне головы. В ответ на смешную фразу священника их худые грязные лица озаряло подобие восторженной улыбки, скорбные губы раскрывались, и они повторяли за ним:
      — In nomine Matri Regina.
      Идиоты, все до единого. Эта церковь — фарс, испытательный полигон для наиболее спорных, тайно производимых в «Медтех» наркотиков и лекарств, одна из тысяч подобных ей, разбросанных по всему миру. Якобы старинная миниатюрная статуэтка матки чужих в позе на согнутых задних лапах, возвышавшаяся на пьедестале возле священника, была поделкой особо засекреченного дочернего предприятия компании «Медтех»: безделушки производились сотнями. Эти страждущие мужчины и женщины…
      Ахиро мигом отмахнулся от блуждавших в голове мыслей, едва его не перестававший искать взгляд упал на одного из прихожан в очереди. Он сразу узнал мужчину, портрет которого видел на распечатке из графического файла Кина, на его компьютерном терминале главной информационной системы «Синсаунд». Кин пожелал, чтобы Ахиро доставил Деймону Эддингтону именно этого человека. Скоро он станет хозяином эмбриона чужого.
      Правда, пока он не знает этого.
      Ахиро не спускал с мужчины глаз, дожидаясь, пока подойдет его черед приблизиться к священнику и получить свою порцию желе. Осчастливленный наркоман сразу же направился к выходу вместе с другими, вознесшими, как и он, взгляды к небесам. Что такое рисовалось им всем, во что они так пристально вглядывались? Воздушные замки? Полеты в немыслимых измерениях? Кто из живших в нормальном мире мог знать, что происходило в умах желе-наркоманов?
      У этого наркомана были вьющиеся, слишком длинные седые волосы, которые росли лишь на затылке. Он так закатил глаза, что было невозможно определить их цвет. Поношенный красный пиджак, свободно наброшенный на плечи для защиты от непогоды, подчеркивал бледность его кожи, покрытой сеткой голубоватых вен. О том, как когда-то выглядел этот мужчина, можно было судить лишь по густым, еще очень темным бровям и меланхолической складке у рта, на что Ахиро обратил внимание, едва тот повернулся к нему в ответ на легкое похлопывание по плечу.
      — Одну минуту, брат, — вкрадчиво заговорил Ахиро, одарив наркомана самой спокойной и безмятежной улыбкой, какую только можно изобразить на японском лице. Он старательно избегал ее превращения в глумливо-насмешливую, напоминая себе, что этому человеку осталось жить считанные часы и поэтому он заслуживает уважительного обращения. — Мой друг, вы тот прихожанин, которому нынче ночью очень повезло.
      — Я? — В его голосе одновременно слышались детское удивление, безнадежность и горечь невосполнимой утраты. Уставившийся в никуда взгляд светился досадой мечтателя и доверчивостью ребенка.
      — Да, вы. — Ахиро взял мужчину под руку и обнадеживающе сжал его тощий локоть. — Нынче ночью, — продолжал он, с таинственной улыбкой поворачивая его в направлении Зала Пресли, — вы достигнете своего предназначения.

       Кто-то найден!
      Деймон пытался не отвлекаться от разговора, сосредоточить внимание на том, что говорил Майкл Брэнгуин, — ведь тот спрашивал о его мечтах, музыке, жизни, наконец, но ему никак не удавалось сосредоточить мысли на его вопросах.
       Кто-то найден!
      Эти слова звучали в его голове песнопением под перезвон серебряных колокольчиков, повторяясь с каким-то средневековым религиозным благоговением. Как сказали ему эти мастера на все руки Брэнгуин и Вэнс, в любой момент может появиться Ахиро, который приведет того, кто станет ключом к замку двери, препятствующей дальнейшему прогрессу самого грандиозного замысла Деймона. И тем не менее он должен сбросить напряжение, сосредоточиться и заставить себя слушать. Вот заговорила и Вэнс, явно о чем-то его спрашивая, — он видел это по ее озадаченно отвисшей и без того длинной челюсти и недоуменному взгляду честных голубых глазах. В конце концов он понял ее вопрос:
      — Так этот чужой вам нужен для?..
       Она снова о том же?
      — Для музыки, мисс Вэнс. Мне необходимо услышать чистое звучаниеего голоса.
      Не заметила ли она раздражение в его тоне? Деймон надеялся, что нет. Обычно он об этом не беспокоился, потому что привык работать один, делать записи и смешивать звуки, полагаясь лишь на себя. Но эта программа так далека от нормальной сферы его деятельности, что он не решался чуждаться этих двоих, которые будут работать вместе с ним над ее воплощением. Он ничего не знал о существе, которое вскоре окажется в его распоряжении, ничего. Как о нем заботиться, кормить… да и едят ли эти твари? У Деймона не было на этот счет никаких соображений, но ему была ненавистна сама мысль о зависимости от других, особенно ливрейных лакеев «Синсаунд», по доброй ли воле они служат или по принуждению. Однако на этот раз с зависимостью приходилось мириться, как с неизбежным злом.
      — Вы считаете, что крики чужих музыкальны? — Вэнс даже не пыталась скрыть сомнение.
      В первое мгновение Деймон разозлился. Затем почувствовал, что вспышка гнева уступила место признанию ее редкой искренности. Ублюдок Джарлат Кин допустил какую-то очень серьезную недоработку в околпачивании этойженщины. В тоне ее голоса не было и намека на насмешку, он звучал только изумлением и искренним любопытством. Она просто не в состоянии по достоинству оценитьпотенциал открывающихся возможностей, но художник, в конце концов, Деймон, а не она. Стоит ли опускаться до объяснения ей — да и другим тоже — красоты своего искусства? Онодин понесет крест ответственности за донесение своих виртуозных творений до сознания остального заблуждающегося мира. И это действительно нелегкая задача.
      — Они созвучны… ненависти, — пояснил он, — ярости. Неужели вы не понимаете, что крик чужого заключает в себе то единственное в нынешнем мире, что еще роднит людей, к чему широкая публика неравнодушна? Наших современников отличает только неистовая злоба, стремление ненавидеть. Рафинированный до чистейшей, первозданной формы крик чужого — это и есть то единственное, что еще осталось в сердце человеческого существа.
      — О, это поразительно, мистер Эддингтон! — вмешался в разговор Брэнгуин. Его лицо светилось радостью понимания, а Вэнс одарила обоих скептическим взглядом, но не стала перебивать пожилого биоинженера. — Дарси, можете ли вы себе представить, что мы на пороге объединения двух разных областей деятельности? Мне кажется, это великое дело — наука служит искусству. Тем более вашемуискусству, мистер Эддингтон. В наших руках золотая жила благоприятной возможности слить эти две области во что-то совершенно оригинальное, возможно, даже открыть целое новое направление.
      Вэнс сунула руки в карманы халата и какое-то время покусывала нижнюю губу, прежде чем снова взглянуть на Деймона.
      — Но… нет ли у вас желания изучить это животное в каком-то другом ракурсе, мистер Эддингтон? Не интересно ли вам узнать, как оно мыслит или как существует в нашем мире, несмотря на его очевидное отличие от родного?
      Деймон нетерпеливо замахал руками. Ладно, по крайней мере это честно. Вэнс заранее запрограммирована; неважно, пытался он лишь убедить себя, что сможет изменить ее образ мысли, или действительно верил в такую возможность, — это было бы пустой тратой времени.
      — Я композитор, — сказал он, — а не ученый. Научная сторона этой программы — ваше дело.
      Он поднял руки на уровень глаз и стал сгибать пальцы, сперва по одному, затем все разом. Всем своим существом он ощущал переполнявшую его ярость, никогда не иссякающую злобу, которая закипала в нем, стоило лишь подумать о «Синсаунд», Кине и безмозглой, жаждущей преступлений, голодной массе этих пожирателей так называемой музыки его родной компании.
      — Композитор имеет дело с тем, что слышит и чувствует душой, а не с биологическими процессами. Музыка — единственная вещь, которая имеет для меня значение. Я хочу проклюнуть яйцо и слышать вопли… этого существа… с самого его рождения в боли и крови, — с жаром продолжал Деймон, — хочу, чтобы оно дралось, убивало, изрыгало злобу. Я хочу записать каждый звук.
      Его руки сами собой сжались в кулаки, он молотил ими воздух, отбивая ритм каждого смыслового акцента.
       Кто-то найден!
      Едва он открыл рот, чтобы продолжить пылкую речь, дверь улья скользнула вбок и с металлическим щелчком замерла, открыв вход. Все трое разом обернулись, и Деймон впервые в жизни увидел легендарную личность, носившую имя Ахиро. Высокий худой японец с зачесанными назад, словно приклеенными, черными волосами и неровным косым шрамом через правую бровь и всю щеку. Глубоко посаженные черные глаза ответили твердым, немигающим взглядом уставившемуся на него Деймону. Плавными и размеренными движениями Ахиро напоминал выслеживающую добычу кобру. Рядом с Ахиро деловито шагал — слава Богу, наконец-то! — наркоман-фанатик, который проклюнет яйцо…
      — Кен?
      Ставший внезапно писклявым собственный голос, назвавший вошедшего человека по имени, показался Деймону посторонним, каким-то странным и совершенно незнакомым, словно синтезированным звучанием сжимаемой в комок тонкой проволоки.
      Повернувшееся к нему лицо было лицом обогнавшего его на целую жизнь человека, который был известен в колледже под именем Кена Фасто Петрилло, для краткости просто Кен Фастер. Большая часть некогда пышных каштановых волос исчезла, а те, что остались, окружали виски и затылок лысого черепа сероватыми от въевшейся грязи, совершенно седыми и чрезмерно длинными прядями. Королевское желе выполнило свою работу. Деймон знал, что они одного возраста, но Кен выглядел не на один десяток лет старше. Глаза… Хотя нет, глаза остались прежними. Голубые, устремленные в далекую даль, они, как всегда, блуждали в его дневных видениях, из которых Кен черпал свои рапсодии.
      Наркотики наркотиками, но с памятью и связностью мысли у Кена все было в порядке. Увидев композитора, он растянул свои длинные сухие губы в улыбке, на которую было больно смотреть.
      — Каким образом… Привет, Деймон.
      — Вы знаетеэтого человека?
      Деймон посмотрел на Брэнгуина и увидел ужас во взгляде биоинженера; выбора не было, и он утвердительно кивнул. Выражение лица Вэнс было, как всегда, настороженным, но безразличным.
      — Он был… этолучший гитарист, какого мне когда-либо приходилось слушать. — Деймон бросил взгляд на Ахиро, но лицо японца оставалось каменным. — Я… хочу поговорить с ним, — неуверенным тоном произнес Деймон.
      Ахиро кивнул и мотнул головой в сторону стола в дальнем конце внешнего помещения улья, за которым члены команды Деймона отдыхали во время перерывов. Деймон сделал долгий глубокий вдох и подошел к Кену:
      — Пойдем туда, хорошо? Мы… так давно не виделись.
      Кен молча подчинился и сел на стул у ближнего к стеклянной клетке конца стола. Он выглядел значительно более раскованным, чем Деймон, для которого было невыносимо встретиться взглядом с человеком, некогда бывшим его другом.
      — Кен, — начал он наконец, — ты… ты знаешь, зачем тебя привели сюда?
      Рот Кена снова растянулся в широкой улыбке.
      — О, конечно, Деймон. Твой человек все объяснил по дороге. — В подтверждение своих слов он усердно кивал головой.
      Деймон попытался проглотить ком в горле, но во рту было сухо.
      — И ты добровольно… Я хочу спросить, как ты пришел к этому?
      Слишком прямолинейный вопрос, отругал себя мысленно Деймон, возможно, даже тон голоса слишком униженный, но надо найти выход. Он должен знать наверняка… Насколько было бы проще, притащи Ахиро совершенно незнакомого человека!
      Но вопрос, казалось, ничуть не обидел Кена. Во всяком случае его объяснение звучало неподдельной искренностью:
      — Я начал с желе, Деймон. Ты знаешь, я таким был еще в школе — мне хотелось попробовать все, и я пробовал. Не имело значения, что именно: «Лед», «Звездочет», «Королевское желе». Что бы ни появлялось, я должен был попробовать хотя бы раз, и я не верил в россказни о мгновенном привыкании к желе. Черт возьми, то же самое говорили и о «Льде», а я прошел через это, не сев на него, ты ведь помнишь? — Кен помолчал. — Сначала желе не показалось мне чем-то особенным по сравнению с другими наркотиками, но оно меня зацепило.
      Попробовав пару раз, я готов был продолжать. Думаю, ты даже не догадывался, что я его принимаю. Как раз тогда я… мыстроили грандиозные планы… Готовили пару выступлений, рисовали афишки, помнишь?
      Деймон неохотно кивнул:
      — Да, помню.
      Кен довольно ухмыльнулся и наклонился к нему через стол:
      — Ну а потом ты ушел. Знаешь, все в моей жизни сразу пошло кувырком, еще тогда, перед окончанием колледжа. Сперва я досадовал, но вскоре… Деймон, я стал слышать музыку.
      Деймон нахмурился:
      — Музыку? Какую музыку?
      В десятке метров за спиной Кена японец Ахиро входил в отгороженное стеклом пространство, где ждал чужой. Он набрал код на клавиатуре, провода от которой тянулись к ящику из стали и стекла — колыбели яйца. С едва слышным шипением ящик разгерметизировался, и Ахиро легко откинул крышку. Деймон знал, что обязан остановить его, пока не будет слишком поздно, но какая-то часть его существа не позволяла даже шевельнуть для этого пальцем. Возможно, Кен заметил движение Ахиро или шум за спиной, но никак не отреагировал.
      — Ох, Деймон, — продолжал он говорить грустным, задумчивым голосом, — ты не можешь ее слышать. Думаю, если бы мог, ты не пошел бы выбранной дорогой. Я принимал дозу желе и играл на гитаре, играл, как никогдапрежде.
      Улыбка Кена стала застенчивой, чуть ли не мальчишеской, будто он гордился собой и не хотел скрывать этого, но боялся быть уличенным в хвастовстве.
      — Некоторые говорили, что я стал играть хуже, — доверительно сказал он, понизив голос, — но я — то слышал, что исполнение стало лучше, и понял, что они просто не в состоянии услышать, что их слух искалечен, наполнен безобразным шумом этого города. Нет и нет, моя игра стала определенно лучше, значительнолучше. — Наркоман на мгновение погрузился в задумчивость, уставившись на свои пальцы. — Такие вот дела, — заговорил он наконец снова, — и я не только не попытался бросить, но стал принимать дозы побольше.
      — И оказался на крючке, — хриплым голосом продолжил его мысль Деймон.
      По другую сторону стены из кварцевого стекла Ахиро осторожно вынул яйцо из ящика и перенес его на стол, оборудованный четырьмя инфракрасными стимуляторами. Он поставил яйцо точно в центр между сенсорами и повернул его так, чтобы нижний край каждой выемки в верхней части яйца оказался напротив одного из сенсоров. Вот-вот должен был наступить момент, когда отменить приготовления уже будет невозможно, но Деймон по-прежнему был не в силах шелохнуться. Ноги словно налились свинцом, он больше не смог выдавить из себя ни слова.
      — Но это не было крючком, Деймон. Неужели ты не понимаешь? С течением времени гитара стала не нужна мне вовсе, и я продал ее, чтобы иметь наличные для покупки желе. Если мне хотелось поиграть, было достаточно пошевелить пальцами, и я тут же слышал музыку. Музыку, Деймон. Музыку Королевы-Матки… такую красивую. Какое мне было дело до того, что ее никто больше не слышал? Я-тослышал, и она следовала за мной повсюду, наполняла и баюкала меня. Только это и имело значение.
      Несчастный, глупый Кен был одержим галлюцинациями мистической музыки, которую, кроме него, никто не слышит. Он сидел перед Деймоном, не имея ни малейшего представления о том, что Ахиро уже осторожно снимает замок с дверцы, за которой обитатель яйца был отгорожен от всего остального мира. С этого мгновения возврата назад уже быть не могло. Зажим снят, и как только сенсоры-стимуляторы заработают на полную мощность, жертвоприношения не миновать. И Кен умрет.
      Деймон прочистил горло. Он должен был задать вопрос, который прояснит его сомнения относительно искренности веры наркомана.
      — Кен, — нерешительно заговорил он, — тебе не кажется… что этой музыки в действительности нет? Что она звучит в твоем разуме только благодаря желе?
      Кен неожиданно рассмеялся:
      — Вот как? Даже если это так, ее вложила в меня Королева-Матка, и она неустанно заботится, чтобы эта музыка становилась все более изысканной, более захватывающей. Мало-помалу она превратилась в церковную, Деймон, похожую на творения Баха, но гораздо более величественные. Это тысячеголосый хор, и он здесь.
      Его бывший друг поднял трясущиеся руки, положил ладони на лоб и повел их выше по коже черепа, словно приглаживая ту пышную шевелюру каштановых волос, что украшала его, когда Кену едва перевалило за двадцать, когда корней его волос еще не касались химические компоненты желе, в огромном количестве поглощенного им за истекшие годы.
      — Наконец, — продолжал он, — я осознал, что должен преклонить колени перед самим источником этой музыки в Церкви Королевы-Матки. Но теперь мне недостаточно и этого. Ради истинной веры я должен отдать этому источнику себя самого. Я должен стать с ним одним целым.
      Деймону показалось, что его рот наполнился песком.
      — Так ты действительно жаждешь воссоединиться с яйцом? Позволить этому?..
      — Вот именно.
      Сенсоры-стимуляторы на столе с яйцом засияли в полную силу, и в следующую секунду, как только к каждому концу крестообразного углубления в верхней части яйца от них протянулись тонкие лучи ярко-красного света, воздух всего улья стал заметно вибрировать. Деймону захотелось крикнуть Кену, чтобы тот проснулся: «Идиот, тебя собираются убить!» — но он не смог. Кен сам хотелэтого.
      — Но, Кен… умереть так… — только и хватило у него духу чуть ли не шепотом выдавить из себя.
      Кен опустил веки, словно на мгновение задремал, затем тупо уставился в потолок.
      — Не умереть, Деймон. Ты никогда там не был и просто не можешь понять. Я буду жить в моем боге, я станумузыкой.
      Деймон принялся теребить бороду, пытаясь унять дрожь пальцев. В конце концов, это выбор Кена. На все свои правильные вопросы он получил неправильные ответы, и не его, Деймона, дело говорить кому-то другу ли, врагу ли, — что тот может или должен сотворить со своей жизнью. Как с жаром подчеркивал Кен, выбор он делал сам, на свой страх и риск принял решение прибегнуть к потреблению желе. Он стал наркоманом по доброй воле… приверженцем культапо собственному желанию.
      — И у тебя нет никаких сомнений? — тихо спросил Деймон. — Или сожалений?
      Кен отрицательно замотал головой, затем заколебался. Одно плечо слегка шевельнулось, но это мало походило на пожатие плечами.
      — Я, может быть… немного боюсь, — признался он, — но разве это не естественно, как ты думаешь?
      — Конечно естественно, — согласился Деймон. — Я…
      — Пора.
      Спокойно и холодно прозвучавший голос Ахиро заставил подпрыгнуть и Деймона, и Кена. Когда Кен поднял взгляд на японца, Деймон был поражен тем, насколько помолодевшим внезапно стал выглядеть наркоман, несмотря на грязные седые волосы, изрядно поношенный пиджак и поникшие плечи. Деймон ошибался, решив, что желе превратило гитариста в старика. Скорее оно придало его внешности странную, едва ли не детскую невинность. Кен снова посмотрел на Деймона:
      — П-просто немного…
      — Сюда, пожалуйста. — Словно подозревая, что Кен готов изменить намерения, Ахиро ловко поставил прихожанина Церкви Королевы-Матки на ноги и повел прочь от Деймона, который остался сидеть за столом понурив голову.
      «Я должен это прекратить», — снова подумал он, однако чувствовал себя совершенно бессильным что-либо сделать. И дело вовсе не в самой его программе: эта ее часть не в его ведении, и у него нет никакого права говорить Кену, что тот должен делать или как умирать. Но Кен сам сказал, что боится…
      Деймон поднял взгляд как раз в тот момент, когда Ахиро вводил Кена в клетку, где ждало яйцо. Оказавшись внутри, он повернул наркомана к креслу с удлиненной спинкой, стоявшему перед оборудованным сенсорами столом. Инфракрасные стимуляторы повышали чувствительность яйца к присутствию рядом с ним человеческой плоти, и его серая бугристая поверхность, согретая излучением, мгновенно отреагировала на приближение Кена прокатившейся по ней рябью.
      — Нет… подождите, — услышал Деймон ставший скрипучим голос Кена, когда верхушка яйца с треском рвущегося пластика внезапно расщепилась на четыре лепестка. — Я…
      Наркоману и Деймону одновременно стало нечем дышать, когда Ахиро без предупреждения резко дернул Кена назад и легким ударом перебросил рычажок на спинке кресла. Металлические наплечники прижали бывшего друга Деймона к спинке, а выскочившие из подлокотников скобы Ахиро мгновенно застегнул на его запястьях. Со сверхъестественной скоростью японец метнулся к двери и запер ее за собой, оказавшись вне досягаемости готового вцепиться в любое человеческое лицо эмбриона.
      Кен не успел даже вздохнуть.
      Как и ожидалось, паразит выскочил из скорлупы и в мгновение ока устремился к хозяину. Кен открыл было рот, но метровой длины хвост эмбриона уже захлестнул его шею, почти прекратив доступ воздуха к легким. Одновременно он вцепился лапами в лицо наркомана и выстрелил мясистой имплантационной трубкой прямо в горло, закрыв выход не успевшему начаться крику. Кресло с грохотом опрокинулось, наплечники и наручники автоматически разомкнулись. Не прошло и четырех секунд, а Кен Петрилло уже лежал в коме на полу, его череп был покрыт слизью, окружавшей в яйце только что вылупившегося отпрыска инопланетной формы жизни, взявшей верх над высшей формой — земной. Карьера некогда блистательного гитариста закончилась.
      С бешено колотившимся сердцем Деймон блуждал взглядом по лицам находившихся в помещении.
      Брэнгуину было не по себе явно больше, чем остальным. Деймон не ожидал подобной реакции от человека, который упорно настаивал, что такие, как Кен, желают именно этого. Видимо, разразившаяся на его глазах драма заставила пожилого биоинженера физически ощутить свою сопричастность. Он взмок от пота, глаза едва не выпрыгивали из орбит, а руками старик зажимал рот, словно в любое мгновение его могло вырвать. Сам не зная почему, Деймон почувствовал удовлетворение, увидев мрачное выражение на лице Вэнс, которое выглядело бледнее обычного, хотя Деймон считал, что оно всегда было белее снега.
      Наконец-то, ехидно подумал он, обнаружилось что-то и за этим строго научным фасадом. Он не понимал, почему она его раздражала, если не считать непробиваемости этой женщины, которая даже крепче, чем у всей остальной гноящейся язвами бешенства человеческой массы, шумно требующей бесконечного обновления репертуара музыки злобы и ненависти. Их, по крайней мере, трогаетхотя бы какая-то музыка. Но для Вэнс музыка значила не больше, чем размахивание руками и вопли перед слепым и глухим.
      Выражение лица Ахиро он мог прочитать с такой же легкостью, как видеодиск. Не человек, а стальной стержень, облепленный бетоном, машина: он не испытывал никаких чувств к тому, кто только что был Кеном Фасто Петрилло и больше никогда им не станет. Из всех, кто находился в помещении, мечты Деймона заботили Ахиро лишь в той мере, какая определялась приказами Кина и его стремлением не допустить урезания суммы в ежемесячном чеке.
      Тьфу… Все они проигравшие, жалкие людишки, недостойные жертвы, принесенной Кеном Петрилло.
      Через несколько минут все четверо стояли внутри клетки над безжизненным телом Кена и молча смотрели на него.
      Наконец Вэнс сказала:
      — Теперь надо убрать из клетки оборудование. Очнувшись, он может пораниться о него.
      Какие бы процессы ни происходили в ее разуме, чтобы отодвинуть неприятные ощущения на задний план и принять ситуацию такой, как есть, ей удалось заставить свой голос звучать бодро и деловито. Она бросила взгляд на Брэнгуина, и тот судорожно закивал, хотя по его вискам все еще струился пот. Он подошел к бывшему гитаристу со стороны головы, наклонился, сунул руки ему под мышки и, крякнув, приподнял торс над полом. Выражение лица старика говорило об отвращении и страхе от близости к вцепившейся в лицо наркомана твари. Тем временем Вэнс силилась оторвать от пола безвольно раскинувшиеся ноги Кена.
      Ни один из них не заметил крохотный синий пузырек, который выскользнул из кармана Кена и звякнул об пол. Проследив за Ахиро, уже покинувшим клетку и направлявшимся к выходу из улья, затем проводив взглядом Брэнгуина и Вэнс, которые оттаскивали Кена от перевернутого кресла поближе к стеклянной стене, Деймон подгреб к себе ногой склянку с последней порцией желе бывшего гитариста, одним быстрым движением поднял его с пола и сунул в карман. Сквозь ткань брюк пузырек ощущался несоразмерно громадным, словно ему пришлось спрятать в карман что-то не меньше мяча для софтбола.
      Выйдя из клетки, Деймон Наблюдал за работой биоинженеров, которые заботливо укладывали Кена таким образом, чтобы сразу же заметить его пробуждение, затем вынесли кресло, стол и оборудование, использовавшееся для стимуляции яйца. Через некоторое время Деймон ощутил влажный, почти тропический ветерок из открытой в клетку двери, который принес в более холодный воздух наружного помещения улья запах затхлости и пластика. Несколько минут спустя Брэнгуин и Вэнс вышли из клетки в последний раз и плотно закрыли за собой дверь.
      — Долго ли он будет в таком состоянии? — спросил Деймон, не скрывая дурного расположения духа.
      — Это могут быть часы или дни, — отсутствующим тоном ответила Вэнс, не отрывая взгляда от компьютерного перечня контрольных данных, затем сделала пару записей электронным пером. Что-то в ее голосе заставило Деймона взглянуть на нее. Он не мог не заметить рвения в ее сияющем взгляде, когда она оторвала его от контрольных данных и бросила на неподвижно лежавшего внутри клетки человека, а затем снова быстро отвернулась к компьютеру. Слишком быстро, чтобы это можно было принять за выражение сочувствия.
      Брэнгуин долго не мог отдышаться после вытаскивания оборудования и аппаратуры проклевывания из клетки, но наконец заговорил, обращаясь к Деймону:
      — В нашем распоряжении множество приборов предупредительной сигнализации. Почему бы вам не отдохнуть?
      — Я не могу уйти, — ответил Деймон. — Слишком долго тащиться домой и обратно. Я могу не вернуться вовремя, если что-то пойдет неправильно или начнется…
      — На этот случай и приготовлены койки в соседней комнате, — вмешалась в разговор Вэнс, сделав последнюю заметку и отложив перо в сторону. — Поразительно, — неожиданно сказала она. — Он был так предан этому странному существу, совершенно чуждой ему жизненной форме, что отдал жизнь, чтобы стать отцом ее детеныша.
      — Вы выражаетесь технически некорректно, — с укором сказал Брэнгуин, но Деймон взглянул на нее с удивлением, — ведь это не процесс осеме…
      Вэнс стрельнула в старика укоризненным взглядом:
      — Я веду речь не о научной методологии, Майкл. В ней все так же очевидно, как в теории гравитации… и почти также беспросветно тупо.
      Деймон с интересом стал переводить взгляд с одного биоинженера на другого, настолько пораженный внезапным отклонением манеры поведения Вэнс от обычной, что это отвлекло его внимание от Кена.
      — Меня интересует философскаясторона вопроса. Мы с вами прибегли к использованию науки для оправдания воли человека умереть, чтобы из его останков появился на свет чужой.
      — В чем различие между этим и христианскими святыми первого тысячелетия? — спросил Брэнгуин.
      — В том, что можно видеть и что видеть не дано, — сказал Деймон, оставляя свой пост у стеклянной стены, чтобы присоединиться к разговору. — Древние святые никогда не видели своего Бога, а Кен мог его видеть.
      — Вы полагаете, что дело в этом? Сомневаюсь, что он когда-нибудь видел натурального чужого, — заметила Вэнс.
      — Зато он его слышал, — напомнил Деймон, катая пальцами пузырек с королевским желе, нагревшийся до температуры его руки. — Постоянно слышал.
      — Он думал, что слышал, — резко возразила Вэнс. — Никто другой не слышал ничего. Думаю, Майкл прав — это действительно созвучно вере. Вера может принимать бесчисленные формы. При проведении нового научного эксперимента исходят из концепции, что в этом конкретном поиске что-то пойдет по-другому, даже если никто не уверен, что результат будет получен. Это ли не вера, не просто ли внутреннее ощущение, что поступаешь правильно.
      Деймон отвернулся, чтобы скрыть готовую появиться на лице улыбку, и медленно двинулся в направлении комнаты, где его ожидала койка. Он был уверен, что говорила она о другом, но слова Дарси как нельзя лучше определяли каждый аргумент, который приводил себе Деймон, затевая эту программу. Едва ли она расслышала шепотом оброненное им на ходу слово:
      — ТОЧНО.
      Видимо, дело было не только в изнеможении. Спальня, устроенная неподалеку от улья, скорее походила на чулан, но шум возни Брэнгуина и Вэнс, готовивших лабораторию к следующему этапу, глухой стук переставляемого оборудования и их ворчливые голоса, едва слышные здесь, напомнили Деймону детство, когда он уже был в постели, а родители смотрели телевизор в гостиной. В те времена этот монотонный гул прекрасно его убаюкивал, и Деймон не сомневался, что если и не сможет уснуть по-настоящему, то хотя бы подремлет. Он с облегчением рухнул на армейскую койку, представлявшую собой всего лишь раму из металлических прутьев с натянутым на них брезентом. На ней не было ни простыней, ни одеяла, но подушка под головой оказалась достаточно удобной, чтобы удержать решившегося отдохнуть на этой койке от желания тут же отказаться от своего намерения. Мягкая подушка еще больше приглушала шум из улья, но он все равно чертовски досаждал Деймону. Стоило ему задремать, как сон нарушался обрывками воспоминаний и картинами гибели человека, который был когда-то одним из его самых близких друзей.
      Время тянулось медленно, отмеряясь не часами, а дежурствами Вэнс и Брэнгуина, которые договорились сменять друг друга через два часа. Деймону оставалось только ждать — спать, если полудрему на неудобной койке можно было назвать сном, есть или бездумно таращить глаза на бесчувственного человека, пытаясь отрешиться от потока сцен из давно забытого прошлого, в котором он почему-то видел себя вполне счастливым молодым человеком, во всяком случае его лицо не выглядело таким осунувшимся и на нем не было этой трясущейся маски горечи. Кен тоже виделся ему полнолицым, кудрявым молодым парнем, дикие глаза которого, искрившиеся чистотой океанской воды под полуденным солнцем, доводили женщин в зрительном зале до экстаза. Последний год обучения в колледже они были неразлучны. Боже, с какой легкостью талантливые пальцы Кена справлялись со сложными композициями Деймона, как покорно подчинялись им все импозантные переливы ритма и самые тонкие полунамеки мелодии любой его вещи. Наркотики, конечно, играли в этом не последнюю роль — Кен всегда принимал их, но в небольших дозах: он просто экспериментировал, желая попробовать все. Предполагая, что Деймон не догадывался о его опытах с желе, Кен имел в виду, что это никак не отражалось на их финансах. Несколько шабашных концертов, немного рекламы — и внезапно появилось больше заявок, чем они могли выполнить. Частные вечеринки и свадьбы уступили место выступлениям в ночных клубах, которые по две-три недели подряд приглашали их играть в пятницу и субботу, обозреватели радиостанций Манхэттена и Нью-Джерси стали делать прозрачные намеки о выступлениях с парой песен в прямом эфире, пришло приглашение из… «Синсаунд».
      Приглашение из «Синсаунд» было адресовано только Деймону, поэтому он ответил на него звонком, не поставив в известность Кена. В конце концов, менеджером их дуэта был он. Эддингтон договаривался о выступлениях, составлял их графики и репертуар, писал музыку и еще ухитрялся не пропускать лекции по последним четырем предметам, полный курс которых должен был дать ему степень бакалавра музыковедения. Сперва предложение «Синсаунд» его потрясло, затем оскорбило и озлобило, однако через две недели он его принял. Именно в «Синсаунд» его просветили относительно того, насколько глубоко Кен погряз в наркотиках, а эта компания не хотела иметь ничего общего с дуэтом, даже если только один его член пристрастился к вкусу химических стимуляторов.
      Деймон решил, что сможет найти Кену замену, Через три недели — после получения приглашения он переехал из арендовавшейся ими вдвоем с Кеном квартиры в испанском квартале Гарлема в голубятню, которой предстояло стать его домом на следующие полтора десятка лет. Тогда ему казалось, что он поселился в этом романтичном месте временно, заплатил, так сказать, «пошлину» за право подняться наверх. Но он так и застрял в этой жалкой квартире, самая потрясающая роскошь которой — обилие крысиных дыр.
      Деймон замотал головой, пытаясь отделаться от неприятных воспоминаний, потом повернулся на бок и с надеждой взглянул на светящееся табло настенных часов. Прошло всего полтора часа, а он чувствовал себя так, словно заново пережил минувшие годы. Зарыв лицо в подушку, Деймон попытался снова уснуть, но смог задремать всего на полчаса. Обрывки реальности и воспоминаний соединились в новом полусне в стремительный коллаж, отдельные картины которого были отвратительно четкими, хотя проносились в сознании с бешеной скоростью.
      Замены Кену Петрилло — Кену Фастеру — просто не могло быть. За все истекшие годы Деймон так ни разу и не встретил никого, кто обладал хотя бы долей инстинктивного чувствагитары и удивительной ловкости пальцев его старого товарища по комнате в общежитии колледжа. Изящные композиции Деймона неизменно коверкались менее талантливыми исполнителями до неузнаваемости. В отчаянии он сам взялся за гитару, месяц за месяцем упорно добиваясь нужного звучания, живя в нищете, видя, что мечты о карьере исчезают в никуда, словно вода из неисправного водопроводного крана. Потеря контакта с Кеном Петрилло означала, что глубинный потенциал его произведений никогда не будет раскрыт. Тем не менее, трудясь достаточно долго и упорно, он в конце концов добивался удовлетворения собственных жестких требований по крайней мере в отношении техники исполнения.
      И вот именно он — тот, кто мог бы восполнить Утраченное, кто умел сделать все, в чем бы ни нуждался Деймон, чего бы он ни пожелал еще миллион лет назад, — заперт в этой клетке из небьющегося стекла, лежит почти бездыханный, со зреющим внутри него семенем чужого монстра и очень скоро должен умереть.
      Деймон долго лежал с открытыми глазами, уставившись в черную пустоту потолка, и сон наконец сморил его. Ненависть обладает поразительной способностью не давать человеку отдыха. Деймон так и не смог решить, ненавидел он больше «Синсаунд» или Кена Петрилло. К нему вернулись те же страхи, те мысли и картины кошмаров, с которыми он справился — или только уверил себя, что справился, — годы назад. Его карьеру и будущее снова определил Кен, только на этот раз совершенно по-другому. Тогда он боялся, что без бывшего гитариста не сможет сотворить ничего стоящего, никогда не выберется из кокона своей пресной враждебности к общепризнанной музыке. Но он выбрался, вознесся к новым, более величественным высотам отвращения к миру и… снова попал в зависимость от Кена Петрилло.
      Когда ненависть не одолевала его во сне, уступая место грезам о собственном существовании, Деймон видел свою жизнь разложенной перед ним громадной шахматной доской. Большинство клеток были черными, о Боже, их так много! — клеток его ошибок, на которых клубилось что-то совершенно нераспознаваемое. Редкими квадратами красоты и спокойствия лежали среди этой мятежной черноты светлые пятна случайных успехов. Фантазия сна вновь и вновь возвращала его в тот черный квадрат, где осталась фигура сломленного и раздавленного Кена. В нынешнем сне ему хотелось разглядеть, в каком состоянии оставил он тогда эту фигуру, которую, как оказалось, он в состоянии снять с доски в его шахматной партии с жизнью, очень хотелось удостовериться, что уже и тогда что-то исправить действительно было невозможно…
      — Мистер Эддингтон? Просыпайтесь. Время — Кен вот-вот очнется.
      Деймон так быстро занял сидячее положение, что почувствовал головокружение, и сразу же вспомнил разговоры о странном действии желе на человеческий организм. Что могло быть такого особенного в этом наркотике, если люди, превращаясь в развалины, духовно отдаются твари, которая не знает ни сострадания, ни любви, у которой кислота вместо крови, а зубы и когти не знают пощады? Пузырек с желе, спрятанный в кармане брюк, ощущался кожей бедра удивительно теплым, словно во время сна высасывал тепло из его тела.
      А что если это действительно так?
      Едва Вэнс торопливо удалилась в улей, Деймон перебросил ноги за край койки и немного посидел, приходя в себя. Он слышал непрерывное жужжание и гул работающей аппаратуры: скрип самописцев по графленой бумаге, этих старомодных, но зато надежных приборов, завывание лазерных принтеров, перебиваемое трелями компьютерных дисководов, работа которых напоминала ему трескотню сверчков. Он собрался с мыслями и нашел в себе достаточно сил, чтобы вернуться в улей вполне твердой походкой. Какая-то часть его существа страшилась того, что предстояло там увидеть, другая с нетерпением ждала момента, когда существо, выношенное в теле бывшего гитариста, вырвется наружу и начнет одну за другой расставлять вехи на пути, по которому Деймон пойдет к созданию самого мрачного своего произведения.
      Вэнс, как всегда с блокнотом-сшивателем в руке, стояла перед медицинским компьютером и сравнивала свои записи с прокручивавшимися на одном из восемнадцати мониторов. Брэнгуин прилежно трудился на клавиатуре, вводя и сразу же сортируя целые блоки данных почти так же быстро, как они выплевывались принтером строчной печати, подключенным к другому компьютеру. Много больше данных вылезало и из двух лазерных принтеров, которые распечатывали их очень мелким шрифтом и с огромным количеством медицинских символов, недоступных для обработки старинной аппаратурой матрично-точечной печати. Деймон наклонился над одной из распечаток, но через мгновение выпрямился; он умел читать музыку, а не научные иероглифы.
      Внезапно из динамиков послышались причитания Кена, и все трое вздрогнули от неожиданности.
      — Иисус Милосердный, — удивленно воскликнул Брэнгуин. Он мгновенно впился взглядом в информационный экран своего терминала и неистово забарабанил пухлыми пальцами по клавиатуре. — Это еще не может быть началом выхода, он просто приходит в себя.
      — Тогда что же с ним? — Деймон шагнул к прозрачной стене и прижался лицом к стеклу, но Кен, казалось, не замечал его. — Ему больно? Уже? Можете вы что-нибудь ему дать — усыпляющий или обезболивающий газ?
      Причитания не прекращались.
      — Ему еще не должно быть больно, — сказала Вэнс и нахмурилась. — Как правило, жерт… субъекты утверждают, что во время инкубационного периода чувствуют себя лучше, чем обычно. Анализы неизменно показывают исключительно высокие уровни эндорфинов и адреналина в период роста и полное прекращение деятельности иммунной системы. — Она задумчиво постукала пальцем по нижней губе. — Он был в коме около четырнадцати часов, но это вполне укладывается в нормальный диапазон. Я действительно не могу объяснить его поведение. — Она искоса поглядывала на Деймона и выглядела не на шутку удивленной. — И кроме того, мистер Эддингтон, мы не можем дать ему ничего такого, что уменьшило бы боль… ну, удара, который он ощутит, когда чужой начнет рваться наружу.
      — Но ведь что-тосводит его с ума, — тихим голосом возразил Эддингтон. — Вы хотя бы уверены, что зачатие произошло? Возможно, оно не получилось.
      Вэнс и Брэнгуин обменялись взглядами.
      — Не известно ни одного примера, когда бы имплантирование эмбриона чужого хозяину-человеку оказалось неудачным, — бесстрастным голосом сообщила Вэнс. — Чужие — исключительно сильная и прекрасно приспособляющаяся форма жизни. Для ее нормального развития даже не требуется, чтобы здоровье хозяина было в отменном состоянии.
      — Ох, — только и смог сказать Деймон. Он помахал Кену рукой, но гитарист продолжал его игнорировать.
      Петрилло перестал наконец причитать и теперь нетвердой походкой шагал по клетке. Он прошел близко К стеклянной стене, и Деймон с удивлением заметил, что у Кена гораздо более здоровый вид, чем был, когда он появился здесь с Ахиро. Наконец гитарист остановился возле дальней стены и склонил голову, будто прислушиваясь. Никаких звуков, конечно, не было: в клетке достаточно микрофонов и датчиков записывающих устройств, которые улавливали даже шум тока крови по его артериям.
      Поймав любопытный взгляд Деймона, он бегом бросился к тому месту прозрачной стены, где стоял композитор.
      — Куда подевалась музыка? — истошно выкрикнул Кен. — Где моя музыка?
      — Что? — спросил оторопевший Деймон и отпрянул от стекла, по которому Кен шлепнул ладонью.
      — Верните ее! Верните музыку, пожалуйста. — заунывным голосом взмолился Кен, потом отскочил от стеклянной стены, словно на нем был резиновый костюм — последний крик моды, сразу же полюбившийся детишкам. Пошатываясь, он остановился возле сброшенного эмбрионом кожистого панциря, затем резко наклонился, поднял его на уровень глаз и стал пристально вглядываться во внутреннюю полость. — Где она?
      Все трое стояли теперь рядом, и его шепот звучал для них так, будто он был среди них, а не по ту сторону небьющегося стекла.
      — Ее больше нет в моей голове, — продолжал он жалобно бормотать, — нет ее и в моем… сердце. Может быть, она там? — Он прижал кожистый панцирь эмбриона к уху, словно это была морская раковина, и на его лице появилось выражение сосредоточенной озабоченности.
      Спустя несколько секунд Кен сокрушенно поморщился и швырнул панцирь в сторону. Это движение снова напугало Деймона, и гитарист поймал его взгляд.
      — Ты не сознался, что намерен украсть мою музыку, Деймон, — сказал он грустным голосом. Укор в глазах Кена Петрилло, осуждающее и вместе с тем снисходительное выражение его лица заставило Деймона стыдливо отвести взгляд и опустить голову. — Ты даже не заикался об этом. Где музыка? — Кен спрятал лицо в ладони и зарыдал.
      Деймон хотел было заговорить, но гитарист отвернулся, едва композитор открыл рот… и тот облегченно вздохнул. У него не было ни малейшего представления, что могло бы теперь умиротворить Кена Петрилло.
      Следующие два часа Кен держался подальше от стекла, главным образом сидя у дальней стены клетки. Прислонившись к ней спиной, он тупо таращился в пространство и бубнил себе под нос, пытаясь найти замену музыке, которая оставила его навсегда. Все эти два часа Деймон ощущал себя вором. Мысль, что гитарист считает его грабителем, отобравшим его удивительную музыку, по какой-то причине казалась Деймону гораздо более отвратительной, чем сам факт скорой смерти Петрилло. С неизменным блокнотом в руке Вэнс тщетно пыталась привлечь к себе внимание Кена, видимо отчаянно желая задать ему чисто технические вопросы. Временами он едва ли осознавал окружающее, но были моменты, когда взгляд Кена становился быстрым, острым и странно расчетливым, не упускавшим ни единого движения сновавшей по лаборатории троицы.
      В начале третьего часа, после того как Кен очнулся, пальцы Вэнс начали быстро порхать над ручками настройки и клавишами стойки медицинского оборудования.
      — Сигналы его жизнедеятельности быстро приближаются к критическим отметкам, — сказала она Деймону и Брэнгуину. — Взгляните на показания датчиков. Я никогда не видела ничего подобного.
      — Процесс рождения вот-вот долженначаться, — со знанием дела заговорил Брэнгуин, переводя взгляд с одного монитора на другой. — Вскоре его организм не выдержит нагрузки. Частота ударов сердца поднялась до ста шестидесяти в минуту, кровяное давление уже утроилось. Еще немного, и все кончится церебральным кровоизлиянием.
      — Он может умереть до того, как родится чужой? — спросил Деймон и оторвал встревоженный взгляд от индикаторов регистрации жизненных функций Кена.
      Вэнс отрицательно покачала головой:
      — Весьма сомнительно. Я знакома со всеми материалами по имплантации эмбрионов чужих и не знаю ни одного примера, когда бы плод погиб в теле хозяина или во время рождения. В переводе на человеческие понятия, не зарегистрировано ни одного случая рождения мертвого ребенка. Другими словами, на данной стадии эмбрион не может не выжить. — Выражение ее лица стало мрачным. — Должна предупредить вас, что ваш друг…
      — Он мне не друг! — резко возразил Деймон. — Просто человек, с которым я когда-то был знаком!
      — Чудесно, — согласилась Вэнс строго официальным тоном. — У вашего знакомогоочень скоро произойдет резкий выброс эндорфинов. Он будет испытывать невыносимую боль, и, как я уже говорила, мы не можем использовать никакие средства для ее облегчения.
      — Это… очень печально. — Деймон склонился над пультом управления стойкой звукозаписи, чтобы еще раз проверить настройку уровней звучания. — Но этот выбор он сделал сам.
      Вэнс окинула его бесстрастным взглядом, но Брэнгуин невольно втянул голову в плечи. Все трое разом вздрогнули, когда из динамиков вырвался звук падения тела на пол. Вэнс и Брэнгуин бросились к пульту подвешенной над головой видеокамеры, монотонно сканировавшей пространство всей клетки, и настроили ее на слежение только за той зоной, где находился Кен. Он снова поднялся на ноги и побрел, шатаясь, словно пьяный. Пот покрывал его лысину и градом катился по лицу, рот перекосился от удивления и боли.
      — Мне больно! — пронзительно закричал он. — Помогите пож…
      Внезапно его голос исказился, став нечленораздельным, грудная клетка конвульсивно задергалась и вздулась. Деймон ударил по кнопке «Запись» и громко скрипнул зубами. Но не было ли это трескомразорвавшейся грудной клетки Кена?
      Гитарист упал на колени, он задыхался, крик замер в горле. Кен попытался ползти, издал звериное рычание, один раз, потом второй. С третьим спазматическим воплем изо рта вырвалась струя темно-красной крови, образовав на полу почти черную лужу. Одна рука стала шарить по полу, словно он пытался нащупать что-то, но чувство равновесия ему быстро изменило, он перевернулся на спину и замер, вытаращив глаза в потолок; губы продолжали беззвучно шевелиться.
      — Он умер? — потребовал ответа Деймон. — Что с чужим? Что…
      — Потерпите! — огрызнулась Вэнс. — Я же вам говорила, что все будет в порядке. Он уже выходит!
      Она была права. С последней конвульсией грудь Кена разорвалась вместе с его ветхой грязной одеждой, открывая дорогу новорожденному. Ребра разошлись и стояли торчком, Кена Петрилло не стало, на полу лежала лишь его худосочная оболочка…
      Корм для младенца чужого.
      Пронзительные крики новорожденной твари были громкими и достаточно резкими, чтобы трое людей, наблюдавшие за его появлением на свет с вытаращенными от ужаса глазами, забыли об усталости и отупении. Вымазанные кровью рыжеватый панцирь и пасть младенца добавляли к мелодии рождения этой формы жизни любопытный булькающийзвук, звенящий шум, который только усилился, когда эта тварь оплела сегментами своего длинного безногого тела труп Кена и приступила к первой кормежке.
      Вэнс, не поднимая головы, бешено строчила в блокноте, а Брэнгуин с дрожью отвернулся от клетки; цвет его лица напоминал кашу-овсянку. Только Деймон был предельно сосредоточен на своей работе, целиком отдавшись первозданной красоте музыки появления на свет чужого. Он ничего не видел, но слышал все. В этой музыке было именно то, что он надеялся услышать, и даже больше. Вопли голода и жадного желания утолить его были так созвучны нереальным мечтам, таившимся в глубинах его растерзанной души.
      — Красота, — не сказал, а выдохнул Деймон, не прекращая танца пальцев на движках и головках настройки пульта звукозаписи. Слезы благодарности и сердечной признательности переполнили наконец его глаза и потекли по лицу. Это окупало жертвы — и жизнь Кена, и все остальное. — Такая милая музыка, такая уникальная. Ничто не сравнится с твоим песнопением, никому не данопревзойти тебя!
      Часы проходили без отдыха, Деймон наблюдал за ростом чужого, не отлучаясь от пульта звукозаписи и едва ли вполне осознавая, что тот кормится трупом человека, которого он некогда называл своим другом и партнером.
      — Ешь на здоровье, — умильно сюсюкал он, захлебываясь от восторга, — расти большим и сильным, мое маленькое чудо.
      От изнеможения перед глазами Деймона кружили тени, усталость отдавалась звоном в ушах, но он не решался отойти от пульта. Все было новым, каждый звук — бесценным, он не мог позволить себе пропустить даже самый крохотный нюанс. В улыбках, которыми он одаривал обитателя стеклянной клетки, были тоска и преданность.
      — Мой маленький Моцарт, — твердил он, задыхаясь от волнения, — ты еще так молод, но так талантлив… как голодный.
      Вэнс и Брэнгуин неустанно фиксировали график быстрого роста чужого, строго хронометрируя каждый штрих этой предварительной фазы жизни новорожденного. Панцирь рыжеватого тараканьего окраса постепенно потемнел до иссиня-черного, а затем раскололся, Дав выход существу третьей, взрослой стадии. Тварь, вырвавшаяся на свободу, была так же темна, как отброшенная ею в стороны скорлупа, и вооружена полным комплектом зубов, хотя еще и не достигших предельных размеров. Всего восемнадцать часов спустя у нее уже были длинные задние конечности, на которых она могла достаточно проворно двигаться, прибегая к помощи недоразвитых передних; вдоль плавно вогнутой дуги хребта появилась половина характерных панцирных крестовин, а торчавшее из верхней части тела гладкое бесформенное образование уже начало вытягиваться, отделяясь от спины и превращаясь в голову.
      Через семьдесят два часа — спустя всего три дня после рождения — Деймон увидел за стеклянной стеной вполне взрослого монстра с планеты Хоумуолд, иметь которого так долго и страстно мечтал. Он был двухметрового роста даже в своей согбенной позе. Деймон ощущал его злобу, видел ярость в каждом подергивании этой чуждой формы жизни. Они были так с ним похожи — творец и творение, связанные духовно, одинаково обреченные. И тому, и другому суждено жить не по собственной воле, быть в вечном плену, влачить рабское существование. Деймон хорошо знал, что значит бытьчужим в этом мире, непризнанным и непонятым, осужденным на существование в обществе, где тебе нет места. Отделенное от него небьющимся кварцевым стеклом, стояло физическое воплощение всего, что Деймон пережил, всего, что душило его и не давало умиротворения. Это живое воплощение его жизни дышало злобой, клокотало неизбывным гневом.
       Моцарт.
      Совершенное имя для совершенного существа, смертоносного и величественного, сочетавшего в себе мощь плоти из черного золота и голос «Поэмы экстаза» и «Прометея» Скрябина, представшего в полной своей красе перед Деймоном и миром.
      Наконец, когда эта явившаяся миру тварь окончила пиршество, не оставив почти ничего от Кена Петрилло, Деймон оставил свой пост за пультом звукозаписи, подошел к стеклянной стене и с любовью прижал ладони к ее холодной поверхности.
      — Вот чему ты отдал себя, Кен, — прошептал он. — Это ли не красота? Разве она этого не стоила? О Боже, конечно да.
      Наблюдая за неустанно расхаживавшим по клетке Моцартом, Деймон чувствовал, как в его душе затягиваются последние шрамы вины. Это жертва дружбой и жизнью бывшего друга принесена не утолению жажды пресыщенной публики или всего лишь голода эксцентричного музыканта. О нет! Это нечто гораздо большее, настолько громадное, что по воплощении в жизнь даст все, чего желал Кен. В самый кульминационный момент жизнь Кена возродилась в Моцарте, дала дыхание и шипение сыну источника музыки Кена, его божеству. Вдохновение блистательного гитариста Кена Фасто Петрилло стало частью этой формы жизни, частью его бога… нашло такой путь воссоединения, о каком никто другой не мог даже мечтать. И Деймон помог в этом своему бывшему товарищу сделать все правильно и не дрогнул.
      В какое-то мгновение Моцарт ощутил присутствие Деймона и остановился, по-петушиному вскинув массивную, безглазую голову, словно пытаясь получше запомнить это человеческое существо. Прошло десять секунд напряженной тишины, затем чужой отвернулся и крадущейся походкой убрался прочь от стекла.
      Единственным, что беспокоило Деймона с самого начала и все еще продолжало нарушать мир в его голове, был оставленный им без ответа последний бессмысленный вопрос Кена:
      — Где музыка?

      — Мистер Эддингтон? — Дарси осторожно коснулась плеча черноволосого музыканта, стараясь не напугать его. — Он уже вполне подрос.
      Деймон, сидевший за пультом звукозаписи, повернул голову. Взгляд его красных от бессонницы глаз был пустым. Он поднял руки, чтобы снять наушники, и Дарси услыхала хруст позвонков его шеи.
      — А? Что?
      — Чужой достиг максимального роста, — терпеливо повторила она. — Теперь совершенно нечего делать, пока мы не приведем все в порядок. Почему бы вам не пойти домой и не отдохнуть?
      Какое-то мгновение Дарси думала, что он откажется. У нее не укладывалось в голове, как он мог оставаться здесь одну ночь за другой и жить на жирной пище из забегаловок быстрого обслуживания, которую им приносили. Лично она тосковала по еде домашнего приготовления, какому-нибудь горячему блюду прямо из печки. Последние пять суток приходилось довольствоваться только этой отвратительной холодной и жирной гадостью. Наконец Деймон встал из-за пульта.
      — Все… все в порядке. — Ей показалось, что с ним далеко не все в порядке, но внезапно его взгляд прояснился. — Я возьму с собой диски-оригиналы. Займусь композицией.
      Музыкант провел рукой по лицу и не без удивления ощутил шершавую щетину на обычно тщательно выбритой коже возле всегда так аккуратно подстриженной козлиной бородки.
      — Вы почувствуете себя гораздо лучше после того, как выспитесь, — сказала Дарси, подавая ему пальто.
      — Да-да, — отсутствующим голосом согласился Деймон. Он взял у нее пальто и покосился на него так, словно не соображал, что это такое, затем прищурил глаза и набросил на одно плечо. Уголок его рта приподнялся, словно он наконец-то понял, насколько странным может выглядеть со стороны. — Полагаю, я здорово переутомился.
      — Увидимся завтра утром, — сказала Дарси, направляясь к выходу из улья и как бы приглашая Деймона следовать за собой.
      Он неосознанно повиновался, но остановился и обернулся, когда дверь открылась.
      — Хорошо заботьтесь о нем, — официальным тоном наказал он, смерив серьезным взглядом сперва ее, затем Майкла, — о Моцарте.
      Дарси и Майкл не менее официально кивнули в ответ, и, поколебавшись еще секунду, Деймон переступил порог и удалился.
      Некоторое время оба биоинженера без единого слова ходили от стойки к стойке по улью, снимая показания приборов, подводя итог компьютерным данным, приводя в порядок массу записей, накопившихся к этой фазе выполнения программы.
      — Ну и ну, — не выдержала наконец Дарси. После долгих часов визга чужого и непрестанной болтовни Деймона непривычная тишина оказалась для нее невыносимой. — Вы думаете, он чокнутый?
      Майкл оторвался от последней страницы данных, вводом которой занимался на одном из компьютеров.
      — Чокнутый? — Он снял кассету с дисковода, сделал на ней пометку и заботливо вложил в кассетницу. — Нет, — снова заговорил биоинженер, — я так не думаю. Он предан своей музыке, вот и все. Преданность требует отношения, не укладывающегося в обычные рамки, но… — Он пожал плечами и улыбнулся: — Деймон… тащитсяот своей музыки. Я уверен, что школьники наших дней именно так говорят о людях, одержимых любимым делом.
      Дарси засунула руки в карманы, затем подошла к стеклянной стене и несколько секунд наблюдала за животным в клетке, прежде чем ответить.
      — Мне кажется пустой тратой времени, — начала она не оборачиваясь, — подобное использование чужого. У нас есть изумительная возможность изучить его поведение, а мы делаем все, что угодно, чтобы ею не воспользоваться, и только набиваем клетку микрофонами. Меня всегда мучил вопрос, способны ли эти существа на… привязанность.
      — Привязанность? — Майкл встал и потянулся, затем встал рядом с ней и пристально посмотрел на чужого. Моцарт настороженно припал к полу, словно присутствие невидимой для него пары человеческих существ чем-то угрожало ему.
      — Да. — Дарси прикусила губу, потом потерла виски — Привязанность в ситуации один на один, как эта, при знакомстве с самого рождения. Здесь не медицинская лаборатория, набитая шимпанзе и крысами, в которой снует пара десятков ученых, работающих под руководством заведующих-генетиков, и бесчисленное множество их ассистентов. Мы трое да еще время от времени заглядывающий сюда Ахиро — единственные люди, которых будет знать этот чужой. Может быть, есть какой-то шанс, что он начнет узнавать нас, относиться к нам с благосклонностью.
      Майкл забегал пальцами по подбородку и нахмурился.
      — И что тогда? — спросил он с вызовом. — Мы займемся его дрессировкой? Даже если такое исследование окажется успешным и даст экспериментально подтвержденные результаты, что прикажете человечеству делать с подобной информацией? Мы имеем дело с жизненной формой, к пониманию функций мозга которой земная наука не приблизилась ни на йоту.
      Ваш интерес к этим животным очень высок, поэтому мне, вероятно, нет необходимости рассказывать вам, что ведомство вооруженных сил спускает миллионы на многочисленные попытки воспроизведения их кленовых бесплодных копий для военных целей. Но получают они пшик: биологическая природа чужих так витиевата, что пока мы не можем ее продублировать. Кроме того, у меня нет сомнения в существовании правительственной системы, о которой мы никогда не услышим, занимающейся слежкой за работами в этом направлении в других странах мира просто для обретения уверенности, что там, так же как у нас, ничего не выходит.
      — Мне это известно, — сказала Дарси, — я всегда в курсе последних событий обо всем, что касается исследования чужих, благодарю вас. — В тоне Дарси не было даже намека на язвительность. Она кивнула в сторону животного в клетке и продолжала: — Вы не находите очень интересным, что женщина, первой обнаружившая эти существа, заявила, будто она и ее экипаж шли по сигналу радиомаяка, который подавал покинутый корабль? Мы всегда исходим из предположения, что эти существа руководствуются инстинктами, что в их головах нет иных мыслей, кроме как убивать и воспроизводиться. Что если тот корабль действительно был? Правительство продолжает настаивать, что ее рассказ — миф и что она умерла естественной смертью на планете-тюрьме, куда была сослана за халатное отношение к воинским обязанностям. Ну а если правительство лжет, Майкл?
      Другие источники заявляют, что ее вовсе не ссылали, что она попала на планету-тюрьму, спасаясь, из-за еще однойедва не ставшей гибельной встречи с чужими на борту своего корабля во время бегства с Земли. Если ее заявления — правда, это может означать, что чужие обладают вполне достаточным интеллектом, чтобы пользоваться космическими транспортными средствами.
      Майкл отрицательно покачал головой:
      — Такое я не покупаю ни за какие деньги. Трудно даже представить, как должен был пилотироваться корабль, чтобы в него можно было запрыгнуть, когда он уже начал движение. Да и как бы там ни было, тот космический корабль — всего лишь домыслы. Правдивость ее рассказа ничем не была подтверждена.
      — Но его и не стали опровергать. Вместо этого, как официально заявляют, она была брошена в тюрьму по обвинениям, которые большинство находит сомнительными. Наверняка я не единственный ученый, кто наблюдал за этими животными и заметил, что в неволе они прогрессивно деградируют. Яйца, откладываемые в суррогатные гнезда, чаще имеют три, а не четыре лепестка выходного отверстия — это очевидное доказательство генетического регресса. Почему так происходит? Если когда-то им было по уму построить корабль для путешествия в космосе, почему мы не можем вступить с ними в контакт хотя бы на самом примитивном уровне?
      — Нет никаких доказательств, что они могут что-то построить, — не сдавался Майкл. — И даже если бы могли, с какой стати нам захотелось бывступать с ними в контакт? Вы смотрите на этих тварей необъективно. Это не цивилизованные существа, Дарси. Если бы, как там ее звали…
      — Рипли.
      — Да-да. Дарси, неужели вы сами не видите множества прорех в вашей гипотезе? Вы заявляете, будто, по словам Рипли, она вела свой корабль по маяку корабля чужих, но я прекрасно помню, что эта женщина говорила не о корабле чужих, а только о покинутом корабле. Вы подтасовываете известные факты, желая подкрепить гипотезу, но не состоятельны даже они. Никто не говорил, что чужие использовали маяк для направления ее корабля к поверхности планеты. Если такой радиомаяк и работал, то, вероятнее всего, его подавала автоматика сигнала бедствия покинутого корабля. — Он взглянул на нее и снова отрицательно покачал головой. — Вы, вероятно, исходите из предположения, что где-то есть целая планетаэтих существ помимо той, которую мы всегда считали их родиной. — Майкл махнул рукой в сторону клетки. — Иисус Праведный, Дарси! Эти твари с Хоумуолд — самые ужасные, самые опасные создания, с какими до сих пор приходилось сталкиваться жителям Земли. Неужели вы действительно думаете, что мы когда-нибудь сможем ими управлять? Неудивительно, что правительство желает пресечь даже мысль, будто где-то существует целый мир, населенный этими существами.
      Лицо Дарси озарила насмешливая улыбка.
      — Мы должны не допускать ни малейшей вероятности такой возможности только потому, что нам страшно? Исключительномудрый способ поведения в любой ситуации. — Она бросила взгляд внутрь клетки. — И разве я говорю о контроле над ними? Боже, конечно же нет, Майкл. — Дарси довольно захихикала, увидев, что чужой внезапно встал в полный рост и мотнул головой, словно услыхал ее голос сквозь звуконепроницаемую стену из кварцевого стекла. Затем животное лениво откинулось назад и уставилось вверх, несомненно исследуя крышу клетки в поисках несуществующего пути к свободе.
      Напарник, удивленный неожиданной переменой ее настроения, вскинул брови:
      — Что тут смешного?
      — Ни одно человеческое существо не останется в живых, столкнувшись без оружия лицом к лицу с чужим, иначе как внутри кокона, чтобы в будущем стать хозяином. Одним из тех, кто непременновскоре «забеременеет» от эмбриона трутня или матки. Управлять ими? Повернитесь к нему лицом, Майкл. — Тон голоса Дарси стал циничным, глаза расширились, но их пристальный взгляд был направлен мимо того, кто находился по другую сторону стеклянной стены, словно изучал какую-то очень далекую воображаемую картину. — Я искренно верю, что если кто-то сможет потратить годы, работая с одним из этих существ, то чужой и исследователь научатся узнавать друг друга. Возможно… даже возникнет какая-то связь между ученым и объектом его усилий. Мне хотелось бы найти этому подтверждение. Но они никогдане станут по-настоящему управляемыми или поддающимися дрессировке. Я думаю, сколько бы ни было отдано времени этим усилиям, самое большее, на что можно надеяться, — узнавшее вас существо мгновение помедлит, перед тем как убить.

      Деймон неохотно поставил пузырек с желе на ночной столик, затем сел на край постели и некоторое время его разглядывал. Точно так же он поступал ребенком, когда получал подарки от родителей. Они так редко дарили ему что-нибудь более стоящее, чем одну-две самые необходимые вещи к Рождеству и открытку в день рождения, что не распакованный подарок мог простоять несколько дней, прежде чем он к нему притрагивался. Он не тряс упаковку, не ощупывал ее, даже не пытался заглянуть под обертку, предпочитая гадать о содержимом до тех пор, пока его догадка не становилась едва ли не полной уверенностью. Оглядываясь назад, он понимал, что доводил этим родителей до отчаяния: «Что с тобой, Деймон? Ради Бога, разверни же, наконец!»
      Более чем вероятно, сам того не понимая, он уменьшал шансы получать от них нечто большее. Но как только упаковка разворачивалась, предвкушение неожиданности, что бы ни оказывалось внутри, уходилонавсегда — волшебное мгновение, которое он откладывал, которое должно наступить, как только он заглянет внутрь, не могло повториться, а нового придется ждать целый год, если не дольше. Он инстинктивно верил, что подобные мгновения, возникающие так редко и обладающие таким особенным вкусом, можно продлить. Сохранить как сокровище.
      Побрившись и приведя в порядок бородку, набив желудок вполне сносной пищей, Деймон впервые почувствовал себя почти нормально с того звонка Джарлата Кина среди ночи, если не считать неимоверной усталости. За восемь часов хорошего сна его тело отдохнет, голова станет ясной, и завтра он как следует поработает с Моцартом. Вздохнув, Деймон отвел взгляд от пузырька, заполз под одеяло и накрылся с головой, подоткнув его уголок под щеку. В голубятне было холодно, он слышал свист сквозняка сквозь щели в переплетах оконной рамы и отверстиях для труб в стене, но его тело и дыхание быстро согревали гнездо под одеялом. Вскоре он перестал дрожать и почувствовал себя даже уютно.
      Он высунул голову и не без усилия открыл глаза, чтобы еще раз взглянуть на пузырек с желе, прощальный подарок Кена. Слишком большое окно для такого крохотного пространства: в его квартирке никогда не бывало совсем темно. Непрестанно меняющиеся неоновые огни электронных рекламных щитов на крышах зданий противоположной стороны улицы врывались в его жилище, подобно холодной безмолвной радуге, живой змее, безостановочно обнимавшей его кольцами неверного многоцветья. Несмотря на утомление, разум Деймона анализировал последовательность изменения цветов: через каждые шесть секунд новый цикл сперва омывал пузырек с желе желтым люминесцентным сиянием, которое в сочетании с синим цветом самой склянки превращало этот хрупкий стеклянный сосуд в подобие мощного источника зеленого лазерного света. Когда Деймон впервые заметил это, красота зрелища заставила его затаить дыхание. Тогда-то он и установил последовательность перемен, чтобы заранее предвосхищать начало нового цикла. Когда сон наконец одолел его, сияние желе было последним, что запечатлела сетчатка глаз и перенесла эту яркую картину в сны.
      Однако надежда на полноценный отдых оказалась иллюзией. Сон Деймона походил на детскую составную картинку, кусочки которой категорически отказывались расставляться по местам. Каждый раз, когда сознание выдергивало его из темноты сна настолько, что он вполне соображал, кто он и где находится, взгляд неизменно наталкивался на пузырек с желе, сиявший в цветах неоновой ночи, рвавшейся в окно с улицы. Так продолжалось час за часом, пока он не пришел к убеждению, что желе как раз и есть то, чего ему до сих пор не хватало, — именно онодолжно чудесным образом собрать для него все воедино, заполнить глубокую, безобразную пропасть, которая всегда мешала ему жить. Он отводил взгляд от пузырька, потел, несмотря на ощущавшийся кожей лица холод, дрожал в тепле под тонким одеялом и вертелся, сражаясь с пижамой, которая стала вдруг неудобной и непривычно тяжелой, пока не довел себя до бешенства. Он сел в постели и уткнулся лицом в ладони.
      Из мира по другую сторону оконного стекла до слуха Деймона доносился нескончаемый грохот уличного движения Манхэттена — голоса людей, не смолкавшие в любые часы суток, шум аэроциклов, автобусов, даже далекий гул сверхскоростных поездов в тоннелях, этого нового транспортного средства, такого шумного, что продавцы газет давно привыкли предлагать покупателям еще и затычки для ушей. И за всем этим… ничего.
      — Где музыка?
      Кена Фасто Петрилло больше нет, он умер, но его слова продолжали звучать в мозгу Деймона. Что могло быть в этом пузырьке такого, ради чего человек с уникальными способностями гитариста изменил своему дару, отдав предпочтение неуловимым мелодиям, которые, кроме него, никто не слышал?
      — Музыка Королевы-Матки… такая красивая.
      — … Наполняла и баюкала меня.
      — … Эта музыка становилась все более изысканной, более захватывающей… гораздо более величественной.
      «Я смогу это сделать, — подумал Деймон. — Я много сильнее, чем Кен, гораздо лучше него владею собой и сам направляю свою судьбу. Если Кен, попробовав «Лед» и «Звездочет», смог отказаться от них, то и я смогу отказаться от желе. Я — истинный художник, мои любовь и преданность своей работе стоят этого риска, стоят испытания болью выздоровления, стоят чего угодно».
      Возможно, бессонница сделала его слишком ранимым, не дала взять верх страхам и хорошо всем известным предостережениям, человекообразные подтверждения которых всюду слонялись по улицам. Но более вероятно, что глубоко проникшее в душу желание просто отмело все опасения, заставило его взять в руки пузырек, чтобы повнимательнее рассмотреть его… затем открыть крышечку, покрутить изящную склянку в ладонях и выпить содержимое.
      Он ожидал, что не почувствует никакого вкуса, но его рот наполнился ароматом жженой сладкой ваты и, как ни странно, вкусом дорогого красного вина…
      Не чувствуя сна ни в одном глазу, Деймон увидел сон.
      Он больше не был собой, наблюдавшим за Моцартом из безопасного переднего помещения улья. Он сам былМоцартом…
       В утробе. Его первым намеком на ощущение было требование свободы, стремление вырваться из жаркого ограниченного пространства, заставить замолчать непрестанно грохочущее сердце животного-кормильца и утолить им голод…
       Рождение. Полный неистовой энергии и голодный, он в бешенстве разрывает влажную красную оболочку и едва вырвавшись, обращает всю свою ярость на труп, утоляя голод останками существа, которое послужило ему хозяином…
       Рост и возмужание. Холодная мертвая плоть едва утоляла его ненасытный аппетит, давая вырасти, чтобы расщепить первый кроваво-рыжий панцирь, затем еще больше вытянуться, высвободить задние конечности, затем передние, великолепие мускулатуры и зверская сила которых особенно хорошо заметны, когда они высоко вздымаются над его головой, в обеих пастях которой не счесть острых зубов. Это последнее превращение. Он вырос и возмужал, он громаден, неудержим…
       И наконец, СВОБОДА!Он набрасывается на жиденькие прозрачные стены, в которых его пытались удержать, ощущает, как они трещат под его ударами, разлетаясь осколками, словно древний хрусталь. Мир за ними — накрытый для него стол, и он пирует за ним, не давая пощады тем дуракам, которые пытались заставить его клянчить самое необходимое, — родители и владельцы ночных клубов, когда он был молод, Кин и его жирная ведьма-секретарша. Затем он идет дальше и выше, добирается до самого Йорику, компания которого смотрела на него свысока и глумилась над ним, прячась под личиной готового помочь спонсора; он упивается ощущением дробящейся между его массивными челюстями головы этого человека, наслаждается вкусом человеческой крови, струящейся между острыми как бритва зубами его двойной пасти.
      Но это еще не конец: он обрушивает свою злобу на этот город и его жителей, дает выход бесконтрольной ненависти, устраивая жестокую резню бессердечной, ленивой публике, убивая тысячи этих тупоголовых, которые не имеют представления, что такое чистый звук, этих идиотов, которые не в состоянии понять красоту истинной музыки. Но все это происходит…
       В тишине.
      Полной, умопомрачительной. Сколько бы раз в этом учиненном им побоище он в злобе и радости ни раскрывал свои пасти, сверкающие ряд за рядом острыми и такими красивыми кольями, из его глотки так и не вырвалось ни единого вопля.
      Ни шипения, ни крика. Ни одного красивого визга.
       Ни одной ноты музыки.
      Придя в себя, Деймон издал человеческий вопль, заметив синеватую дымку рассвета за окнами голубятни. Пот, обильным потоком бежавший с его лба, был холодным, как ледяная вода, пропитавшиеся им пряди волос покалывали кожу щек, словно это действительно были острые сосульки. Это было бы даже приятно, если бы…
       Если бы. Еще одно прекрасное заклинание, желчно подумал он, скомкав одеяло вместе с пузырьком из-под желе и швырнув его в противоположный угол комнаты, — замечательная замена привычному «наступит день».
      Неужели всегда одно и то же?

* * *

      Вэнс и Брэнгуин уже были в улье. Они вяло копошились возле приборов и датчиков, как и положено этим подобострастным рядовым работникам «Синсаунд». Деймон, проигнорировав и посвежевшие за ночь лица биоинженеров, и вспыхнувший в их взглядах испуг, прошел прямо к стеклянной стене клетки Моцарта и поднял над головой сжатые в кулаки руки.
      — Я хочу слышать его! — прорычал он. — Я хочу слышать музыку! Спой мне, черт бы тебя побрал, начинай!
      Голос Деймона поднялся до дикого вопля, и он стал изо всех сил колотить кулаками по стеклу. На бешеный натиск композитора закаленное кварцевое стекло ответило не более чем вибрацией. Моцарт моментально припал к полу и несколько раз мотнул своей темной продолговатой головой из стороны в сторону, но единственным звуком, доходившим из динамиков до слуха трех человеческих существ, было тихое низкое шипение. Еще через несколько мгновений чужой повернулся к стеклу широкими боковыми пластинами хребта и ушел в тень дальнего конца своей тюрьмы.
      Деймон резко повернулся на каблуках, и оба биоинженера вздрогнули и попятились. Кожа под его темными глазами выглядела подкрашенной тонким слоем фиолетовой туши, волосы дико взметнулись и упали на лицо. Он смахнул их вбок и раздраженно потребовал:
      — Дайте ему что-нибудь. Что-то такое, с чем он сможет драться. Что захочет убить.
      Вэнс нахмурилась:
      — Что-то похожее на что?
      — Мне безразлично, — рявкнул Деймон. — То, что сможете добыть. Просто позаботьтесь, чтобы оно попало к нему живым. Я хочу слышать вопль его радости, когда он разорвет живую тварь на части!

      — Ну, вот они, — безучастно бросил Брэнгуин, поставив две клетки на пол возле двери кормушки. Он запыхался от тяжелой ноши и был вне себя от общения с этими болванами в приюте для животных. Какая им разница, чтоон будет делать с животными, продолжал возмущенно удивляться Майкл, если городу предлагают кормить на две звериные пасти меньше?
      Дарси и Эддингтон с любопытством поглядывали, как он снимает зеленую куртку, в которой ходил в приют. Он не полный идиот: они ни за что не отдали бы ему ни кошку, ни собаку, увидев на нем лабораторный халат. Сжав зубы, он лгал, отвечая на дурацкие вопросы. Да, дома есть кому гулять с ними и кормить, нет, я не собираюсь подрезать кошке когти.
      — Что вам удалось достать? — нетерпеливо спросил Деймон.
      С каждым часом он выглядит все хуже, подумал Майкл. Куда-то подевался задумчивый, ни с чем не сравнимый взгляд, который говорил ему так много; теперь лицо Эддингтона превратилось в маску мрачного отчаяния.
      — Кошку и собаку, — выпалил Майкл, — как раз то, о чем мы втроем договорились.
      — Я это знаю, — отчеканил Эддингтон, — но какой породы?
      Дарси наклонилась и открыла защелку клетки поменьше, затем откинула крышку. Из густого меха апельсинового цвета на нее недоверчиво уставились большие желтые глаза: животное неприятно мяукнуло, когда она доставала его из клетки. Дарси почесала кошке голову.
      — Из породы полосатых, — сказала она. — Другими словами, кошка-бродяга.
      Взгляд, брошенный Деймоном на кошку, был полон разочарования.
      — А собака?
      Майкл пожал плечами:
      — Кто знает? Пес-дворняжка, может быть, немного крупнее большинства. Шрамов достаточно, значит, бывал в переделках и, вероятно, умеет драться. Взгляните сами.
      Он открыл дверцу, сунул руку внутрь и нащупал поводок, оставленный прикрепленным к ошейнику. Несколько секунд усердных усилий, и он вытащил пса на обозрение. Тот вел себя не особенно дружественно: прижал уши, обводя подозрительным взглядом помещение и находившихся в нем людей; удостоверившись, что на руках у Дарси кошка, он нисколько не встревожился, а просто замер, поджав хвост.
      — Барахло, — с отвращением прокомментировал Деймон, — вероятно, не весит и двадцати килограммов.
      — Девятнадцать, — уточнил Майкл, — но крупнее этого пса у них не бывает. Когда я сказал, что меня интересует животное покрупнее, мне ответили, что собак весом более двадцати килограммов отправляют на живодерню, если хозяева не забирают их в течение двух суток. Крупные экземпляры так редко привыкают к новым хозяевам, что их публике даже не предлагают. Деймон стал осторожно подносить руку к собаке, но пес глухо зарычал и попятился на пару шагов, натянув поводок.
      — Как видите, ласкаться к нам он не намерен, — добавил старик, внимательно наблюдавший за обоими.
      — Хотя вполне мог бы, — проворчал Эддингтон, — слишком уж он невзрачный, чтобы отказывать себе в этом.
      — Можно порыться в газетах, — предложила Дарси, — вдруг натолкнемся на объявление о продаже чего-то получше.
      Майкл возразил:
      — Думаю, в газетах предлагают только щенков. Большинству тех, кому необходимо избавиться от взрослых собак, обычно небезразлично, куда они попадут. Известный синдром: «Даром в хорошие руки».
      — Ну, что есть, то есть, так что пускайте их, и посмотрим, что получится, — прекратил пересуды Деймон. — Возможно, они покажут нам какую-нибудь хитрость.
      Он повернулся к ним спиной и направился к стойке звукозаписи, а Майкл бросил взгляд на Дарси. Она ответила на его немой вопрос пожатием плеч и коротким кивком.
       Сомневаюсь.
      — Порядок, я готов. — Впервые с того момента, когда он ввалился утром в улей и разбушевался, словно сумасшедший, Эддингтон снова стал самим собой — живой, возбужденный и сосредоточенный, он не сводил острого взгляда с блуждавшего по клетке Моцарта. — Можете впускать их в любой момент.
      — Начали, — сказал Майкл. Он кивнул Дарси, и она на прощание дружески погладила кошку по голове. Последние десять минут животное не переставало мурлыкать, и, хотя выражение лица Дарси, как всегда, было холодным и бесстрастным, Майкл не сомневался, что она чувствует себя предательницей.
      Но работа прежде всего; она наклонилась и подтолкнула эту несчастную из породы полосатых в малый лоток подачи корма Моцарту, из которого дороги назад не было.
      — Прощай навсегда, пушистый шарик.
      Не дав себе даже задуматься, Майкл точно так же обошелся с собакой, чудом избежав укуса, когда хлопнул пса по крестцу. Автоматически закрывшаяся дверца не позволила животному броситься на него.
      — Пес внутри, — доложил Майкл.
      — Пошевеливайся, Моцарт, — ласково сказала Дарси, становясь на колени возле стеклянной стены и всматриваясь в происходившее в клетке чужого, — у тебя пара гостей.
      Майкл видел, что сидевший за пультом Деймон напрягся и ткнул пальцем в кнопку «Запись», как только Моцарт заметил животных и направился к ним. Старика охватило мимолетное ощущение сочувствия композитору, и он затаил дыхание. На что будетпохож вопль чужого? Таким ли он окажется красивым, как думает Деймон? Из динамиков послышался голос чужого, но его звучание совершенно разочаровало пожилого биоинженера: Моцарт издал один из мрачных глухих звуков, которые Майкл до сих пор слышал только в записях из фильмотеки; Деймону и Дарси он, несомненно, напомнил то же самое… шипение раскаленного докрасна железа, когда его погружают в воду. Внезапно взвизгнула кошка, и тут же послышалось поразительно свирепое рычание пса, заставившее Майкла вытаращить глаза: неизвестно, чему еще научила жизнь бродячую собаку, но она оказалась докой по части демонстрации голосаболее грозного животного, чем была на самом деле.
      Но Моцарт… вряд ли он воспринял это как вызов. Неуловимое движение чего-то иссиня-черного, и все было кончено. Моцарт раздавил обоих животных, как человек раздавил бы муравьев. Так опускается длань Господня, чтобы стереть с лица земли того, кто не внял предостережению. Четыре секунды гробовой тишины, затем плечи Деймона поникли, и он нажал кнопку остановки записи.
      — Мало, — заговорил он удрученным голосом, — эти животные… они ничто. Ничто. Вы что-нибудь слышали? Боже правый, да он смеетсянад нами. Кошки, собаки — для него это лишь ничтожная забава. — Он спрятал лицо в ладони и стал скрести пальцами щеки, затем опустил трясущиеся руки и тупо уставился на них. У Майкла возникло подозрение, что Эддингтона одолевают галлюцинации. — Нам надо достать более крупное животное. Боже мой, пусть это будут овцы, коровы, быки. Если ему не подсунуть такое, что он сам найдет достойным соперником, мы не услышим от него ничего другого. Только шипение, не больше.
      Оба биоинженера промолчали, но глаза Дарси сузились, и она отвернулась от Майкла. Он вспомнил их безмолвный обмен взглядами.
       Сомневаюсь.
      С коровой все вышло так же бессмысленно, как и с овцой, но Майкл ни с кем не стал делиться тайным недовольством тем, что в улье стало пахнуть, как на скотном дворе, а записанные Деймоном звуки он мог бы получить и на бойне скота. Пожилого биоинженера очень беспокоило, что прохожие обратят внимание на деревянные клети возле грузового подъезда и станут интересоваться, с какой целью в концертный зал понадобилось привозить животных, но оказалось, что до этого никому не было дела. Оставленные порожние клети наполнили улей запахами пота и навоза животных. Несколько дней и от них троих исходили те же запахи, пока служба безопасности не нашла наконец рабочих, которые вынесли из помещения громоздкие вонючие ящики. Майкл видел, как Дарси, манеры которой всегда отличались хладнокровием и невозмутимостью, понюхала рукав своего жакета и брезгливо поморщилась, поняв, что запахом животных пропиталась вся ее одежда.
      Чужой быстро покончил с коровой, которая лишь замерла на месте и скорбно мычала, пока Моцарт не выпотрошил ее. Овца была проворнее, по крайней мере заставила Моцарта погнаться за ней, но конец оказался скорым, запечатленным в звукозаписи Деймона всего лишь жалобным блеяньем обезумевшего животного.
      Все трое с трудом выносили компанию друг друга в течение трех бесконечных дней, пока не прибыла наконец клеть с животным из Индии. Оно было значительно крупнее предыдущих и явно обладало дикой силой, не в пример всему, что они выставляли до сих пор в качестве противника этой форме жизни с Хоумуолда. Какими бы отвратительными ни выглядели бесконечные убийства животных и зрелище грязного, но методичного пиршества Моцарта после победы, атмосфера ожидания оказалась заразительной, и Майкл ничего не мог с собой поделать, нетерпеливо предвкушая предстоявшее сражение, хотя его возбуждение не шло ни в какое сравнение с тем, как был наэлектризован Эддингтон. К тому времени когда клеть затащили в помещение улья, музыкант превратился в лишенный способности двигаться куль, который едва ли воспринимал обращавшихся к нему Майкла и Дарси; пытаясь отвечать, он запинался на каждом слове, не договаривал фразы, терял нить мысли. Хорошо еще, что оба биоинженера уже достаточно поработали с Эддингтоном и сами знали последовательность предварительной подготовки к записи.
      — Приготовьтесь впускать, — пронзительным голосом крикнул Эддингтон и начал отсчет: — Раз, два, три… пошел!
      Он хлопнул ладонью по кнопке «Запись» и замер, уставившись вытаращенными глазами на клетку, прислушиваясь к малейшему шороху в словно приросших к его голове наушниках.
      Рабочие аккуратно придвинули клеть к входу в клетку Моцарта и наладили синхронизацию запорных механизмов, поэтому Дарси оставалось только нажать рычаг, чтобы одновременно поднялась вверх передняя стенка транспортной клети и скользнула вбок задвижка самого широкого входа внутрь загона чужого. Моцарт приближался к новому гостю, почти не таясь, убаюканный покорностью пускавшихся к нему прежде животных, предвкушая еще одно легкое убийство и вознаграждение за него сытной кормежкой.
      Тупоумный, но раздражительного нрава дикий гяур тряхнул головой и захрипел, затем наклонил голову и неуклюжей массой ввалился в клетку. Бык увидел чужого, его глаза налились кровью, из глотки вырвался рев. Он был громким и долгим, похожим на звучание мощного гудка в пустом помещении. Рев нарастал и падал, перемежаясь с грозными хрипами дыхания. Бык покачивался из стороны в сторону и скреб копытами по грубой фактуре пластика пола; его движения были удивительно быстрыми для животного таких размеров и веса.
      Все еще не подозревая опасности, Моцарт, немного присев, продолжал приближаться, а гяур низко, насколько позволяли плечи, опустил голову. Новый взрыв рева вырвался из динамиков, еще более мощный и на этот раз явно предупреждающий. Моцарт придвинулся еще ближе, никак не реагируя на поднятый животным шум, очевидно продолжая считать, что перед ним такой же не воинственный противник, с каким пришлось встретиться на прошлой неделе. Это было серьезным заблуждением, и чужой оказался неподготовленным к могучему броску тяжелой туши быка и удару его длинного кривого рога, который пронзил ему левый бок, угодив точно под защищенные панцирными пластинами ребра.
      Инерция атаки быка всей массой тела отбросила чужого назад, но брызнувшая из раны кровь-кислота залила морду гяура. Он бешено дернулся от боли, зашатался, внезапно передние ноги быка стали выглядеть слишком слабыми для такой огромной туши — казалось, что они вот-вот подкосятся. Его рев рвался из динамиков, усиливаясь, превращаясь в непрерывный вопль обезумевшего животного. К нему присоединились крики боли и ярости Моцарта, который принялся наносить быку сокрушительные удары когтистыми лапами. Он быстро разорвал его толстую шкуру в десятках мест.
      Майкл бросил взгляд на Дарси, затем посмотрел на Эддингтона. Музыкант был предельно сосредоточен, его пальцы порхали над головками и рычажками настройки пульта стойки звукозаписи.
      — Прислушайтесь к его пению, — ухитрился вставить слово Эддингтон. Он поднял одну руку, растопырил пальцы, затем сжал их в кулак. — Оно удивительно… это голос пойманной руками молнии!
      Из динамиков полился хрип агонии. Майкл снова повернулся к стеклянной стене клетки и увидел, что Моцарт охватил длинными острыми пальцами рога противника.
      Внезапно чужой повернулся так, что хвост оказался под прямым углом к его телу, и ударил всей длиной этого многозвенного хлыста по мускулистому боку быка. Словно завороженные, члены бригады «Синсаунд» не могли оторвать взглядов от гяура, который заревел еще громче и попытался вырваться, но хвост чужого надежно охватил его могучие плечи.
      Наконец Моцарт оторвал быку голову, и череда громоподобных всплесков рева из динамиков смолкла.
      На несколько секунд установилась полная тишина. Чужой отшвырнул свой трофей в сторону и попятился от обезглавленной туши, словно желая посмотреть, не исхитрится ли противник подняться и снова вызвать его на поединок. Дарси и Майкл уставились на забрызганную кровью стеклянную стену, вглядываясь в просветы между красными пятнами, которые странным образом напоминали… веснушки.
      Затем послышался вздох Эддингтона, сопровождавший щелчок кнопки на панели стойки звукозаписи; красное табло с надписью: «Идет запись» — мгновенно погасло.
      — Потрясающая, — провозгласил Эддингтон, — но чертовски короткая запись. — Он снова сжал руку в кулак и прижал его к груди, словно пытался таким образом унять слишком гулкие удары сердца. Мрачная ухмылка на его лице то исчезала, отражая ход размышлений о только что слышанном, то вновь вспыхивала надеждой. — Теперь мы знаем, что ему нужно, вернее, как заставить его петь по-настоящему. Необходим кто-то равный ему, способный сделать ему больно, заставить почувствовать себя жертвой, а не охотником.
      По общему согласию обязанность обращаться к Ахиро в случае необходимости лежала на Дарси, и теперь она отправилась к нему без колебаний. Она не имела представления, что и как намерен сделать Ахиро, чтобы осчастливить Деймона, но это его проблема. У нее был единственный аргумент: они с Майклом могут работать только с тем, что у них есть. Если Ахиро не справится с поставкой необходимого материала, они не могут нести ответственность за неудачные результаты.
      Подозрения Дарси относительно состояния Эддингтона буквально с каждым часом все более укреплялись, но, когда она высказала свои соображения Майклу, он отмел их все.
      — Не берите в голову, — сказал Майкл. — Вероятно, вы правы, более чем вероятно, что он давноимеет пагубную привычку к тому или другому наркотику. Ну и что? Вы знакомы со статистикой. К ним прибегает восемьдесят процентов художников и музыкантов. Они употребляют все — от желе до марихуаны, хотя растительные материалы теперь почти невозможно достать. Большинство этих людей умирают, не отпраздновав сорокалетия.
      — Я не хочу работать с наркоманом, — холодно возразила Дарси. — Не думаю, что этим людям можно Доверять. В них нет ничего основательного.
      — Между нами, Дарси, показался ли вам Деймон Эддингтон основательным хотя бы в чем-то? Сама эта программа — бред сумасшедшего. — Майкл пожал плечами. — Этические нормы имеют право на существование, Дарси, но в «Синсаунд» большинству из них вряд ли есть место. Поберегите разговоры на эту тему для обеда с близкими…
      — Я не поддерживаю контакт с семьей.
      — Речь не о том, — возразил пожилой коллега. В тоне его голоса появилась резкость, и Дарси поняла, что вывела из равновесия этого покладистого человека. — Тут не церковь. Если вы этого не знали, соглашаясь здесь работать, значит, жили в каком-то экологически чистом коконе. Черт побери, основную часть доходов этой корпорации, вероятнее всего, дают наркоманы, которые день-деньской всюду таскают с собой диск-плейеры. Наушники едва ли не имплантированы прямо в их проклятые мозги. Кроме того, как вы можете возражать против работы с принимающим наркотик, если мы все вчетвером приложили руки к смерти этого Петрилло?
      В конце концов Дарси перестала возвращаться к этому разговору, хотя ее подозрение превратилось в полную уверенность однажды ранним вечером, когда она увидела Деймона в парке Грамерси; он вышел за его ворота на Ирвинг-плейс и сразу же юркнул в переулок. Выглянув из-за угла здания, она увидела его увлеченно беседующим с безвкусно одетым огненно-рыжим парнем в темных очках, с жемчужным ожерельем на шее, настолько тугим, что бусины врезались в дряблую кожу. Ей не составило труда определить, кто он такой, а когда Деймон протянул ему пачку банкнотов и получил взамен два стеклянных пузырька, все стало предельно ясно.
      Нравилось ей это или нет, но сомневаться, что Эддингтон — наркоман, больше не приходилось. Хотя сколько-нибудь… заметно… на его работе это не отражалось. Неважно, давно ли он начал употреблять желе, неважно, сказалось на нем его действие или еще нет, обходиться без этого вещества Деймон больше не мог. С другой стороны, он никогда не путал диапазоны, работая за пультом стойки смесителя, не терял контроля над мыслительным процессом, во всяком случае настолько, чтобы принимать неправильные решения или путаться в органах управления оборудованием. Так и не найдя объяснения этим двум взаимоисключающим обстоятельствам, Дарси окончательно пришла к заключению, что лучше всего помалкивать. Музыканты — темпераментные люди, они склонны к уединению, ими движет свободный творческий порыв.
      Эддингтону наверняка не понравилась бы ее попытка поставить вопрос ребром, и Майкл прав: кто она, в конце концов, такая, чтобы указывать ему, что делать? Кроме того, всем известно, что, однажды попробовав королевское желе, люди привязываются к нему до конца дней, нравилось ей это или нет. В конечном счете ей нет дела до того, что он курит, принимает внутрь или вводит в вены, — пусть делает с собственным организмом все, что хочет. Она просто чувствовала, что на него нельзя положиться, но и желания показывать ему спину у нее не было.
      Эддингтон стал проводить в наблюдении за Моцартом столько же часов, сколько Дарси, и ей оставалось только удивляться, глядя, как он стоит возле стеклянной стены и бормочет, до побеления прижимая растопыренные пальцы к стеклу, словно желая прикоснуться к Моцарту, иногда обращаясь к нему, но чаще разговаривая с самим собой.
      — Я научился чувствовать тебя, — шептал Эддингтон, — твою злобу, твой голод. Но почему я не слышутвою музыку? Спой мне, чтобы и я мог спеть тебе. Дай мне больше, Моцарт, больше.
      Его монотонное бормотание напоминало молитву и ужасно утомляло Дарси. Поскорее бы возвращался Ахиро.
      Дарси уже уходила домой, когда прибыли наконец Ахиро и его два помощника с новым животным. Ахиро тащил спереди, а двое других подталкивали сзади тележку-платформу, на которой стояла клетка. Деймон, направлявшийся в ванную, которая находилась в заднем торце наружного помещения улья, замер при виде закрытой брезентом клетки. В выражении его лица смешались ожидание и недоверие. В своей обычной манере Ахиро не стал утруждать себя ни улыбкой, ни какими-то заранее приготовленными словами, а просто сказал:
      — У нас есть животное, которое с ним сразится.
      Не дожидаясь ответа, они втроем стащили клетку с платформы и поставили ее возле двери кормушки чужого.
      — Что… что там в клетке? — Глаза Деймона расширились, в них разгоралась безумная надежда.
      — Исключительно проворное животное, — ответил Ахиро, — с клыками и когтями, способное постоять за себя.
      Без дальнейших слов он ухватился за край толстого зеленого брезента и сбросил его с клетки. Из нее вырвалось зловещее рычание, и Дарси открыла рот от изумления, невольно обхватив горло руками. Однако любопытство заставило ее вместе с остальными подойти поближе. Внутри сидела лоснящаяся блеском меха красивая черная пантера, ее глаза искрились золотом. При виде людей пасть животного оскалилась острыми белыми зубами.
      — Должно быть, вы утащили ее из зоопарка в Бронксе! — воскликнула Дарси. — В каком другом уголке земли можно было бы найти эту красавицу?
      — Мы делаем все необходимое, чтобы доставить удовольствие мистеру Эддингтону и завершить программу, — заверил ее Ахиро, не считая необходимым отвечать на вопрос.
      Тем временем его люди с помощью шестов двигали и поворачивали клетку, пока не придвинули ее вплотную к запертому входу во владения Моцарта. Когда выдвижная передняя дверца была поднята, Ахиро кивнул двум своим помощникам, которые ответили легкими поклонами и выскользнули из улья.
      — Надеюсь, вас не засекли, — с тревогой в голосе сказал Майкл.
      — Кого заботит, откуда этот зверь появился? — возбужденно заговорил Деймон. Подходя к тыльной стороне клетки с пантерой, он хихикал, словно школьник, и дикая кошка предостерегающе зарычала. — Наконец-то у нас появилось что-то, с чем Моцарт сразится по-настоящему. Это будет удивительно, я — то знаю!
      Он еще раз удовлетворенно хихикнул, затем буквально отпрыгнул от клетки к стойке звукозаписи и весело расхохотался, когда пантера зашипела ему вслед, высунув лапу между прутьями. Радостно потирая руки, он устроился в кресле перед пультом и спустя полминуты объявил:
      — Я готов.
      Казалось, все затаили дыхание, когда Ахиро снова набросил брезент на клетку, чтобы животное не поцарапало его, затем наклонился и стал открывать последнюю преграду, отделявшую пантеру от огороженного для Моцарта пространства. Старательно не выказывая никаких эмоций, Дарси наблюдала за маниакальной улыбкой на лице Деймона, который, ударив по кнопке «Запись», привычно расположил пальцы над дюжиной органов управления аппаратурой звукозаписи. Прищурив глаза, Ахиро приковал свой внимательный, беспощадный взгляд к открывшемуся входу в клетку Моцарта. Майкл хмурился, широко раскрытые глаза выглядели на побледневшем лице вылезшими из орбит, словно он заранее знал судьбу грациозной черной кошки. Но… разве она не известна и всем остальным?
      Когда дверца начала открываться, чужой инстинктивно припал к полу и разинул пасть, обнажив второй эшелон острых зубов. Ничего таинственного и опасного в этой кошке не было, да и разделяло их достаточно большое пространство.
      Пантера прыгнула.
      Из динамиков вырвалось свирепое рычание, а Моцарт удивленно попятился, затем метнулся вбок, почувствовав, что странное животное летит на него по воздуху. Пантера обрушилась на спину чужого и вонзила когти всех четырех лап под лепестки его панциря.
      Зубы пантеры рассекли затылочную долю его пластинчатой головы, и Моцарт яростно взвыл. Этот рев прозвучал смесью рева вырвавшегося из перегретого котла пара и взбесившегося слона.
      Чужой бешено вертелся, пытаясь сбросить с себя кошку, и хлестал хвостом по воздуху, пока колючка на его конце не царапнула бок пантеры, разорвав кожу.
      К резким крикам боли Моцарта присоединились кошачьи вопли, пантера убрала когти и отпрыгнула в сторону, прежде чем Моцарт успел схватить ее; не колеблясь, она напала снова, на этот раз прокусив жесткий панцирь чужого и вырвав блестящими резцами клок черной узловатой плоти сантиметров пять длиной.
      Дарси ахнула и подскочила вплотную к стеклянной стене.
      — Пантера готова убить его! — крикнула она, стараясь перекричать включенные на полную мощность динамики, но Эддингтон даже не шелохнулся, чтобы уменьшить громкость. Более того, казалось, он ощущал себя скачущим верхом на волнах звука, покачиваясь в ритме сотрясавших улей вибраций.
      Ей ответил Ахиро, стоявший где-то позади, но она не обернулась, не в силах оторвать взгляда от сражения внутри клетки:
      — Ни единого шанса.
      Тон его голоса показался ей насмешливым, и она решила, что Ахиро относится к ней слишком высокомерно. Как ей хотелось бы отбрить его за это презрение!
      Дарси сжала зубы, заранее нахмурилась и повернула голову.
      — Но если убьет? — с вызовом спросила она. — Тогда мы…
      — Смотрите, — почти скомандовал Ахиро.
      Она резко повернулась к стеклу и съежилась от страха, внезапно почувствовав сострадание к несчастной кошке. Ахиро, конечно, был прав: пантера сильна духом, но не имела реальных шансов на победу. Отделенный стеной из небьющегося стекла, Моцарт был всего в метре от нее, и Дарси во всех деталях разглядела переднюю лапу Моцарта, которой он изловчился схватить противника. Злобно царапавшаяся и кусавшаяся кошка была уложена спиной на пол и выпотрошена, хотя продолжала сопротивляться в тисках когтистой лапы чужого до самого конца. Ее вопль предсмертной муки смешался с голосом Моцарта, звучание которого очень напоминало победный клич.
      — Это красиво, это само совершенство! — Деймон говорил очень громко, но его все равно никто не слышал сквозь визг пантеры и пронзительные крики Моцарта. — Прислушайтесь к этой гамме неистовства, оргазма, удовлетворения.
      «Я смогу соединить с этими звуками так много, — исступленно размышлял он, — Ханса Хенце, Корильяно, Шостаковича, Онегера, Ховханесса, Нанкарроу — всех этих апостолов гнева и душевной скорби двадцатого столетия». Как легко и покойно, закрыв глаза, вечно слушать Моцарта, воображая величественные композиции, к которым…
      Музыка остановилась.
      — Нет! — Деймон так быстро вскочил на ноги, что его кресло с грохотом повалилось на пол; остальные наблюдатели вздрогнули. — Куда подавалась музыка, она должна продолжаться! — Его руки с растопыренными пальцами тряслись, словно когти; в отчаянии он готов был вонзить их в собственные щеки. — Проклятие, все кончилось слишком просто! — Пальцы Деймона сжались в кулаки, он зажмурил глаза и запрокинул голову. Жгучие слезы гнева тонкими ручейками потекли по его щекам, грудь тяжело вздымалась. — Этого было недостаточно… мне надо больше.
      — Мистер Эддингтон, — спокойным голосом заговорил Ахиро, — вероятно, я смогу достать для вас Другое животное, вы хотите какое-нибудь более крупное?
      Деймон опустился на колени перед клеткой Моцарта. Чужой уже начал разделывать труп пантеры, поглощая куски ее мяса с ненасытным аппетитом, который, казалось, всегда оставался неудовлетворенным.
      — Другое животное, — прошептал Деймон. — Какое животное? Взгляните на него, Ахиро. Несколько минут назад он получил ранения, пантера разодрала его в нескольких местах, а он как ни в чем не бывало с наслаждением уплетает недавнего врага.
      Деймон сокрушенно опустил голову, прижавшись разгоряченным лбом к холодному стеклу. Возможно, это как раз и есть та цель, которую преследовали «Синсаунд» и Кин с самого начала, — унизить его, сломить его неприятие «музыки» в понимании компании, использовать его тонкое композиторское мастерство для своих выгод. Даже если у них иные цели, он еще никогда не был так близок к капитуляции.
      — Это бесполезно, мне никогда не добиться успеха в этой программе. Ни черта из этого не выйдет, Ахиро. На свете нет животного, которое оказалось бы настолько злобным, чтобы Моцарту пришлось повозиться с ним достаточно долго и дать мне то, чего я хочу, — то, что мне необходимо.
      Вэнс и Брэнгуин молча принялись за обработку данных, записанных на их оборудовании во время схватки, а Эддингтон и Ахиро продолжали наблюдать за Моцартом. Наконец японец достал из кармана пару тугих перчаток и натянул их, а затем заговорил мягким, словно издалека, голосом, прозвучавшим необыкновенно зловеще:
      — Я уверен, что одно такое животное есть, мистер Эддингтон. Дайте срок… я поймаю его.

      Кин оторвал взгляд от контракта и увидел стоявшего перед его столом Ахиро.
      Он не мог себе представить, каким образом этот ниндзя ухитрился проскользнуть мимо Марсины и войти в его кабинет, но спрашивать было неудобно. Что-то в этом японце его пугало — какая-то жестокость, которую Ахиро тщательно таил за повседневностью своих обязанностей в деловом мире «Синсаунд», но ее тень тем не менее неотступно следовала за ним по пятам.
      Кин сомневался, что Ахиро мог просто пройти мимо стола Марсины, потому что она не позволила бы ему войти, по крайней мере обязательно предупредила бы Кина звонком по внутренней связи, что кто-то направляется в его кабинет; вероятнее всего, она никогда не видела его в своей приемной, не замечала, как он проскальзывал мимо.
      — Что вам нужно? — Голос Кина прозвучал резче, чем ему хотелось, во всяком случае настолько недружелюбно, что он сразу же пожалел об этом, но если этот сравнительно молодой японец и обратил внимание на резкость его тона, то вида не подал.
      Не в первый раз Кину бросился в глаза шрам, проходивший через правый глаз японца, — возможно, он и делает его облик таким зловещим. Одно время он задавался вопросом, не сам ли ниндзя нанес себе эту рану, чтобы изменить внешность. Не такое уж это немыслимое дело для людей такого сорта.
      — Мистер Эддингтон требует более подходящее животное для стравливания с чужим, — сказал Ахиро.
      Только одно восхищало Кина в этом человеке, вернее сказать, в любомчеловеке — умение брать быка за рога. Он надел колпачок на свою ручку, осторожно положил ее на стол и откинулся на спинку кресла.
      — Мы уже доставили ему дикого быка и… пантеру, не так ли? — Ахиро кивнул, и Кин задумался, машинально постукивая пальцами по кромке стола. — Что мы можем предложить ему на этот раз? Лев, пожалуй, посильнее пантеры. Или лучше полярный медведь? Мне говорили, что белые медведи — единственные животные на земле, для которых охота на людей — естественное занятие. Если придется зайти так далеко, можно попытаться заполучить и аляскинского бурого медведя. Он окажется достойным противником.
      — У меня есть предложение.
      — Прекрасно. Я с удовольствием его выслушаю.
      «Что теперь? — недоумевал Кин. — Еще одна экскурсия в зоопарк в Бронксе?» Этому больше не бывать: после исчезновения пантеры дирекция зоопарка втрое усилила защиту, особенно когда этим идиотам подкинули доказательства, убедившие их, что кошка все еще бродит по территории парка. Лучше его идеи с медведем ничего не придумать; если возникнут слишком серьезные трудности с получением полярного или аляскинского, можно будет обойтись парой гризли. За этим не придется мотаться так далеко на север.
      Но когда Ахиро изложил свой план, Кину пришлось признать, что подобное ему даже не приходило в голову.
      Спустя пять минут он отослал Ахиро, не дав никакого ответа, и приказал Марсине связать его с Йорику. Они не говорили об Эддингтоне и его программе с тех пор, как был составлен план похищения яйца, но Кин не допускал небрежности в отчетности. Он держал своего руководителя в курсе событий, дважды в неделю передавая ему служебные записки с приложением оригиналов отчетов, регулярно составлявшихся двумя биоинженерами, откомандированными для выполнения программы. Кин не знал, как Йорику планировал воспользоваться этой информацией, но у него не было сомнения, что какая-то стратегия на будущее у этого человека уже готова.
      Йорику не был единственным, кто старался тончайшим образом корректировать ситуацию вокруг программы Эддингтона; идея выбрать Кена Петрилло в качестве религиозного фанатика целиком принадлежала Кину. Каждый раз, когда он вспоминал о том злосчастном пузырьке с желе, у него возникало ощущение, что только он и определял калибр людей, с которыми приходилось иметь дело. Со стороны композитора было достаточно глупо попасться на удочку «случайного» появления его давным-давно потерянного партнера, но как Деймон Эддингтон мог искренно поверить, что Ахиро действительно не заметил и не доложил по инстанции, что он подобрал выпавшую из кармана Петрилло склянку? Ахиро видел всеи обо всем известил Кина. Однако наверняка лишь после того, как рассказал об этом Йорику.
      — Правда, Кин все еще всерьез сомневался, что в кармане этого фанатика действительно мог быть нераспечатанный пузырек. Небу ведомо, что этот человек был наркоманом, хотя слишком долгое воздержание от очередной дозы могло свести пристрастившегося к желе с ума, одна из самых интересных химических особенностей королевского желе заключалась в том, что потребители могли принимать его в каких угодно количествах. Во всяком случае, не было зарегистрировано ни одного случая смерти от передозировки. А известен ли за всю историю человечества случай, когда пристрастившийся к любому наркотику обладал бы способностью самоконтроля? Просто смешно предполагать, что Кен держал это вещество при себе и просто ждал удобного момента, чтобы его проглотить. Как бы ни уверял Ахиро, что Кен положил в карман порцию желе, полученную в Церкви Королевы-Матки до того, как японец привлек к себе его внимание, невозможно поверить. Он наверняка выпил содержимое пузырька еще в храме.
      Так много вопросов… а теперь еще и эта последняя, самая новая фаза операции, предложенная Ахиро. Гораздо более рискованная, несомненно требующая предварительного одобрения Йорику, а к нему Кин имеет право обращаться лишь в случае крайней необходимости. В этом плане определенно есть риск, и головы полетят непременно, если их шайка попадется, поэтому Кин не должен остаться в одиночестве.
      Когда на видеофоне замигал индикатор включения связи, Кин быстро вытащил малюсенький магнитофон — одно из тех крохотных устройств, которые так ненавидел Деймон Эддингтон, — и положил его прямо на аппарат слева от динамика, где абонент не может его видеть. Щелчком пальца он включил запись и только тогда ответил на вызов.
      — Здесь Кин, — сказал он как можно более вкрадчивым голосом.
      — Что вам нужно? — Экран заполнило лицо Йорику, искаженное только обычными статическими помехами линии связи.
      — Речь о Деймоне Эддингтоне, сэр, — ответил Кин. Что-то в лице Йорику показалось ему… не таким. Изгиб уголка рта вниз, который Кину не понравился, тень чего-то отвратительного в глазах. Это направлено против него лично? Или у него всегда такие глаза? Кин уже начинал жалеть, что напросился на звонок, несмотря на то что иначе ему не удалось бы прикрыть тыл. Одобрить предложение Ахиро он мог и сам, если бы набрался смелости. Хотя теперь об этом поздно думать.
      — И?
      Кин моргнул. Он не мог припомнить, чтобы Йорику хоть раз изменил своей манере исключительно вежливого японского бизнесмена. Подобного не было, даже когда он сообщал самые неприятные новости вроде назначения своего вице-президента на роль сопровождающего лица заштатной персоны.
      — И, ах… — заговорил Кин, стараясь справиться с неведомо откуда взявшимся заиканием, одержал над ним победу и продолжил наконец как мог более ровным голосом: — Деймон Эддингтон желает получить более подходящее животное для стравливания с чужим и сделать необходимые ему записи. У меня только что был Ахиро. Он предложил…
      — Вы попусту тратите мое время, — раздраженно перебил его Йорику. — Я уже говорил с Ахиро.
      Кин буквально увидел, как рука его собеседника протянулась к видеофону и ударила по кнопке прекращения связи. Миллисекунду спустя он таращился с открытым ртом на темный экран, с которого на него уставилось зеленоватое изображение ошалевшего идиота, черты лица которого смутно напоминали его собственные.
      — Вляпался, — грубо отчитал он свое отражение и остановил бесполезно крутившийся магнитофон.
      Слух резанул звук зуммера вызова. Он резко надавил кнопку отключения аппарата и продолжал сидеть, позабыв убрать с нее палец, а разум никак не мог справиться с удивлением дурными манерами Йорику, которые так для него нехарактерны. Помимо этого были и другие вопросы — вроде заявления от высшего руководства, что он уже все обсудил с Ахиро, а следовательно, и одобрил. Ведь именно это он имелв виду… или нет?
      Если так, значит, Ахиро было вменено в обязанность согласовывать с Йорику все, что велел ему делать Кин; таким образом, вопрос Кина был повторением пройденного, именно тем, что Йорику с негодованием называл самой пустой тратой времени. Это, в свою очередь, может служить оправданием его невыдержанности в разговоре по видеофону. Но если они поняли друг друга неправильно, Кину останется принять на себя всю полноту ответственности за охоту, на которую этот отвратительный японец, вероятнее всего, уже отправился.
      Кин встал и ослабил ставший вдруг тугим галстук. В этом уравнении с дурацкой «Симфонией ненависти» был элемент риска, который он недооценил. Хотя пока он еще в безопасности: с Эддингтоном его ничто не связывает, кроме того телефонного звонка с извещением о яйце. Он сделал его с таксофона в испанском квартале Гарлема, оставив на страже шофера с электрошоковым пистолетом. С той самой ночи он ни разу не разговаривал с Эддингтоном, не был музыкант и у него в кабинете с прошлого года. Кина чертовски терзало неуважение к нему Ахиро, который не считал необходимым действовать по его приказам без предварительного одобрения этим ублюдком Йорику, но его по крайней мере не покидало ощущение разумной изолированности и от самой программы, и от ее потенциальных последствий.
      Может, Йорику до чего-то докопался, возможно, ему стало известно о кончившемся провалом собеседовании Кина в компании «Медтех»? Возможно… но может быть, и нет. И все же, если кто-то оттуда проболтался, это могло бы объяснить, почему Йорику настолько вышел из формы, разговаривая с ним. С другой стороны, Йорику мог быть и крайне недоволен Эддингтоном. Узнав, что прирученный компанией «творец искусства» покатился по дорожке наркомании, Йорику придется заняться культивированием другого музыканта для этой небольшой, но прибыльной и расширяющейся ниши потребителей продукции «Синсаунд», о существовании которой Деймон Эддингтон даже не догадывался, хотя для нее работал.
      Кин усмехнулся. От такого удара Йорику в любом случае скоро не оправится. Ходили слухи, причем сплетня определенно родилась в самом сердце «Синсаунд», что Йорику нравиласьмузыка Эддингтона настолько, что она звучала в его фешенебельных квартирах на крышах небоскребов и в личных кабинетах.
      Эта мысль бросила Кина в дрожь: как можно слушать то, чего нет? Ранние произведения Деймона Эддингтона в духе ренессанса классической музыки могли бы быть приятными для слуха, не будь они такими пустыми, но его более поздние сочинения настолько ухудшились по сравнению с ранними, что звучат, по мнению Кина, словно духи-предвестники смерти, которых кому-то вздумалось пытать. Любой дурак, которому взбредет в голову слушать этот хлам по доброй воле, заслуживает только насмешки.
      Кин смеялся от души каждый раз, когда поступал ежемесячный платежный чек и одна двенадцатая зарплаты, выражавшейся шестизначным числом, превращалась в надежные активы фонда процветающего всемирного рынка. Как это все же мерзко — класть в карман такие большие деньги «Синсаунд», когда менее двух лет назад он страстно желал вздохнуть стерильным воздухом «Медтех», самого заклятого врага «Синсаунд». Теперь же он ненавидел обе компании: «Синсаунд» за то, что сидит в ловушке, заминированной неустойчивостью нрава Йорику, капризы которого меняются непрестанно, а делиться хотя бы толикой власти он категорически отказывается; «Медтех» за отказ, после унизительных собеседований, в должности вице-президента по маркетингу и развитию.
      «Мы очень сожалеем, мистер Кин. Мы понимаем, что собеседования были пространными и заняли много времени. В долгосрочной перспективе, однако, этот процесс дал всем нам возможность получить конкретные данные для обоснования решения, как это, к несчастью, имело место быть в вашем случае, что такой кандидат, как вы, не подходит для руководящей должности, которая в настоящее время вакантная.
      Царственное мы, царственное нас. По-видимому, Кину не нашлось места ни в том, ни в другом, поскольку его мнение о собственной ценности для «Медтех» было проигнорировано, причем практически без промедления. Миновало двадцать три месяца с тех пор, когда он в последний раз вышел за порог их штаб-квартиры, но бессилие и злоба все еще так же свежи, как в то мгновение, когда эти слова впервые оглушили его.
      И вот Кин сидит в своем заурядно-маскарадно под плюш отделанном кабинете в Башне, насмехаясь и над «Медтех». Он долго покатывался со смеху каждый раз, когда вспоминал, как заставил этих самообслуживающихся и самонадеянных сукиных детей поерзать своими оснащенными по последнему слову техники задницами и поискать концы корпоративного грабежа, который никому из этой компании не мог присниться даже в кошмарном сне. Очень жаль, что ему не привелось насладиться выражениями лиц этих чванливых зазнаек голубых кровей в то утро, когда они появились на работе и обнаружили, что их самая засекреченная программа разоблачена, сторожевые чужие мертвы, не говоря об охранниках-людях, а одно из их бесценных яиц чужого исчезло.
      Но игра еще не окончена. Реванш будет именно таким: пешка здесь, ладья там, время от времени пренебрегая правилами, чтобы турнир продолжался бесконечно. Но всегда будет исчезать…
      Только одна фигура.

      Майкл с неохотой признал, что в отношении Деймона Эддингтона Дарси была права. Он, конечно, пытался защитить композитора и убедить ее, что нет ничего страшного в употреблении им желе, но и сам не верил в способность человека такого тонкого ума добровольно встать на путь сумасшедшей зависимости от химии. Музыкант что-то принимал, и, вероятнее всего, именно желе. Майкл был склонен приписывать взлеты и обвалы настроения музыканта тому, насколько хорошо продвигалось сочинение его «Симфонии ненависти», но коренные изменения его личных качеств были слишком очевидны, чтобы их можно было объяснить только этим.
      Теперь Эддингтон почти не разговаривал с биоинженерами, и Майкла это глубоко огорчало. Поначалу Эддингтон был очень откровенен с ним, — возможно, ему немного льстило, что биоинженер хорошо знаком с его творчеством. Дарси не скрывала, что не знает произведений Эддингтона, однако это не стало помехой его нормальному общению и с ней. Майклу хотелось, чтобы Эддингтон вовлекал его в процесс композиторского творчества как можно глубже, делился с ним мыслями, давал послушать один-два фрагмента готового материала, предлагал высказать свое мнение. Но у него не хватало мужества самому заговорить о чем-то подобном. В конце концов, он только ученый, который — как бы он ни любил слушать музыку и какая бы масса идей о том, как она должна звучать, ни витала в его голове — не обладал знанием реалий мира комбинации нот, не имел представления о роли каждого инструмента в оркестре или о том, как может звучать смесь музыки с чем-то еще. В сущности, Майклу Брэнгуину не могло быть места в «Симфонии ненависти» Эддингтона.
      Был Эддингтон желе-наркоманом или нет, но наблюдение изо дня в день за его работой каким-то образом рассеивало дурные предчувствия Майкла. Ухудшение нрава композитора начинало казаться незначительным, когда перед ним, непросвещенным, разворачивалась восхитительная картина творческого процесса. Отдаваясь этому процессу без остатка, Эддингтон работал с музыкой так, будто она была чем-то материальным, во что он мог погрузиться, утонуть в тончайших вибрациях звуков, вливавшихся в него через барабанные перепонки из наушников.
      В иные моменты Майклу казалось, что звучавшую из динамиков музыку делали тонкие пальцы изящных рук композитора, превращали ее, словно руки скульптора, во что-то такое, что можно не только слышать, но и видеть. Эддингтон методично работал над всеми шестью лентами записей звуков чужого, используя абсолютно все, даже ту крохотную запись очень недолгого эпизода из жизни кошки и собаки в клетке чужого, заканчивавшуюся более одухотворенным, чем обычно, шипением Моцарта после того, как он покончил с ними.
      По неведомой причине этот последний звук засел в памяти Майкла крепче всех остальных. Он не сомневался, что Эддингтон ничуть не ошибался, воображая, будто слышит в нем выражение полного презрения Моцарта ко всем им. Эддингтон находил в своем сочинении место любому звучанию голоса Моцарта, и Майклу оставалось лишь пожимать плечами, когда он пытался представить себе, каким образом будет звучать этот изолированный голос, напоминавший шипение вырывающегося из котла пара, на фоне неизвестного фрагмента какого-нибудь произведения классической музыки.
      Деймон почти не отходил от стойки звукозаписи, а Дарси все больше привязывалась к Моцарту. Майкл был доволен тем, что на его долю выпали напряженная работа и импорт данных, которые Дарси непрестанно фиксировала в блокноте и передавала ему.
      Эта молодая женщина работала, как машина, и ему приходилось составлять десятки отчетных материалов для передачи в информационную сеть компании. Лазерные принтеры работали почти безостановочно, в их спокойное жужжание иногда вклинивался более резкий, металлический лязг матричных, когда на них копировались простенькие биологические показания для распространения пневмопочтой по мириадам каналов «Синсаунд».
      Преданность Дарси Моцарту очаровывала Майкла Почти так же, как полная отдача себя музыке Деймона. Очевидно, она была всерьез увлечена своей теорией возможности возникновения привязанности, о которой они говорили, пока эмбрион рос в теле Кена Петрилло. Теперь, когда на них легла ответственность за обеспечение животного нормальной пищей, она настояла на том, что будет кормить чужого сама, и пихала в наклонный лоток кормушки все, что им доставляли, — от размороженных клоповых индеек до громадных кусков заменителя мяса.
      Ее проворные пальцы день-деньской вычерчивали обзорные графики десятков аналитических наблюдений, которые, как она себе представляла, были свидетельствами реакций Моцарта на ее присутствие в помещении, на ее тихий голос, бубнивший в клетке из динамика, который она включала каждый раз, когда близко подходила к стеклянной стене, на улыбки, которыми она не переставала одаривать безглазую морду чужого.
      Майклу было необъяснимо страшно видеть, как эта форма жизни с Хоумуолда разматывалась из своей любимой позы — отдыхать, свернувшись клубком, — и направлялась к стеклянной стене, едва Дарси оказывалась не дальше полуметра от клетки, независимо от того, пришел час кормления или нет, включила она динамик или забыла нажать кнопку. Все, что им было известно об этих созданиях, убеждало в отсутствии у них зрения, по крайней мере в человеческом понимании оптического распознавания окружающего. По мнению многих, чужие не размышляли. Они ели, размножались и убивали — обладали сугубо животными инстинктами в чуждой человеческим представлениям форме. Почему же, если чужие не видят или не чувствуют дружеского к себе отношения, Моцарт всегдазнал, что именно Дарси приблизилась к стеклянной стене?
      Брэнгуин второй раз за последние десять минут бросил взгляд на настенный календарь. Прошло почти трое суток с того момента, когда Ахиро пообещал Эддингтону новое животное для стравливания с Моцартом. Кого он притащит на этот раз? Дарси, которая обладала кое-какими талантами компьютерного хакера, говорила о найденной ею в файлах никем не подписанной служебной записке, где содержался намек, будто следующим животным должен быть полярный медведь или что-то в этом роде. Идея полярного медведя насторожила Майкла: это громадное животное весит больше полутонны, он почти в три раза тяжелее Моцарта. Скорее всего Моцарт убьет его, ну а если он ухитрится сломать чужому хребет? С гризли может оказаться еще хуже: всем известно, что раненый гризли — одно из наиболее опасных животных на Земле. Очень сомнительно, что Моцарт сможет покончить с ним одним ударом, а изувеченный медведь гризли способен дойти до такого бешенства, что растерзает чужого на куски, не обращая внимания на его кровь-кислоту. А бурый медведь с Аляски, не крупнее ли он, чем белый полярный мишка? Майкл просто не мог себе представить, какое животное, кроме любого из этих видов медведей, мог Ахиро иметь в виду, когда говорил, что знает равного по силе Моцарту.
      Он почувствовал чуть ли не облегчение, когда послышался шум открывавшейся двери в улей. Эддингтон молнией выскочил из своего кресла за стойкой звукозаписи и крупным шагом направился навстречу Ахиро, затем остановился и на шаг попятился. Сгорая от любопытства, Майкл и Дарси присоединились к нему и увидели, почему Эддингтон заколебался. Ахиро был послан доставить животное, которое могло бы противостоять Моцарту, но вместо одной вдоль наружной стены коридора выстроилось пять крепких деревянных клетей, закрытых брезентом так же, как предыдущая клетка с пантерой, но меньших размеров. Возле каждой молча ждал один из людей Ахиро, готовый закатить тележку в улей.
      — Что там внутри? — горя нетерпением, спросил Эддингтон. — Можем мы посмотреть?
      Вместо ответа Ахиро стал открывать боковину ближайшей к нему клети. Щит отошел легко, он не был ни прибит гвоздями, ни закрыт задвижками. Неторопливым движением он поднял его и прислонил к стене.
      Внутри лежал мужчина, без сознания и почти нагишом.
      — Это только первый из пяти, — безо всякой преамбулы заявил Ахиро. — Все они так же спокойны, как этот, и каждый обеспечен приборчиком, который автоматически подает необходимую дозу транквилизатора. Лекарство не позволит им проснуться, пока они не понадобятся.
      Лицо Эддингтона стало превращаться в белое полотно, начиная от «мыса вдовца» на его высоком лбу, еще больше подчеркнув черноту волос и темный цвет глаз, наполнившихся страхом отчаяния.
      — Вам захотелось пошутить! — воскликнул он. — Вы видели, на что способен Моцарт, так можно ли надеяться, что человек останется в живых хотя бы какое-то время, сражаясь с существом, которое в течение нескольких минут расправляется с диким быком и пантерой?
      — Ему поможет вот это, — ответил Ахиро бесстрастным тоном и сунул руку в пространство между двумя передними клетями.
      Майкл едва не задохнулся, увидев то, что достал японец. Он узнал оружие, знакомое по телевизионным новостям. Национальная гвардия регулярно использовала электрошоковые ружья против грабителей и предпочитала именно их для подавления беспорядков. Он хотел запротестовать, но его опередила Дарси, хотя явно по иным соображениям.
      — Это абсолютно невозможно, — горячо возразила она.
      — Силы электрического разряда этого оружия недостаточно, чтобы убить чужого или нанести ему непоправимое увечье, — заверил ее Ахиро, кладя ружье на прежнее место. — Но оно доставит ему сильную боль и очень озлобит. Оно даже уравняет их шансы… в определенном смысле.
      Майкл обрел наконец голос:
      — Подождите-ка минуту, черт бы вас побрал! Не в безопасности чужого дело… Мы говорим о людях, которых собираемся швырнуть к нему в клетку. Откуда они взялись? Вы… вы одурачили их, верно? — Старше почувствовал головокружение. Эддингтон прокашлялся и нервозно заговорил:
      — Ну взгляните на этого. Он просто мразь… сразу видно, что все они… хм, из самых дрянных во всем городе баров и сборищ наркоманов. Это определенно не образцовые граждане.
      — Нет здесь ничегоопределенного. Мы просто не имеем права обманом захватывать людей, — продолжал упорствовать Майкл, но отвратительная пульсация в висках все более учащалась. Он оглядел лабораторию, отчаянно надеясь найти поддержку Дарси. Как обычно, его надежды разбились о суровую реальность: как только Дарси уверили, что электрошоковые ружья не убьют чужого, она отошла в сторонку и на ее лице снова появилось выражение профессионального нейтралитета. Кем были для нее эти люди в клетях, как не лабораторными животными, немного крупноватыми, но вполне подходящими для использования в научных целях? На участие этой женщины можно рассчитывать лишь в том случае, если что-то угрожает Моцарту или выполнению ее программы. — Людей! Мы с вами говорим о человеческих существах.
      — По поводу доброго здравия Кена Петрилло вы что-то не очень петушились, — подчеркнуто строго напомнил Ахиро. — В вашей душе открылся драгоценный источник человеколюбия?
      — Петрилло был религиозным фанатиком, — упрямо стоял на своем Майкл. — Он хотелумереть, помните? Вы сами нашли его в Церкви Королевы-Матки. Вы заранее сообщили ему, чего мы хотим, и он пришел сюда по доброй воле. Никто не тащил его силком.
      Взгляд черных глаз Ахиро не дрогнул.
      — А эти люди — и пьяницы, и наркоманы, и преступники. — Жестом отвращения он кивнул в сторону клетей и сцепил пальцы рук. — Предоставьте их самим себе — и большинство не протянет и года. Они умрут незамеченными, их кончина будет бесцельной, никому не пойдет на пользу. И городу, и человечеству без них станет только лучше. А здесь их конец может послужить делу науки.
      — Возможно, — повторила Дарси, задумчиво переводя взгляд с электрошокового ружья на Моцарта, — но нужныли они нам на самом деле? У нас есть техника, которая может заставить чужого кричать и замолкать без посторонней помощи. Зачем нам приносить в жертву еще и человеческие жизни?
      В выражении лица Деймона появилась нерешительность, но Ахиро рассмеялся:
      — Любая тварь, которая кричит без причины, делает это без душевного волнения, мисс Вэнс, вроде избалованного ребенка, который сучит ножками и визжит, добиваясь удовлетворения каприза, или примата, который колотит себя кулаками в грудь и орет, чтобы объявить своей территорией все пространство джунглей, на котором слышен его голос. Мотивация поведения — движущая сила любого настоящего опыта. Разве это не так, мистер Эддингтон?
      Майкл снова открыл рот, но Ахиро, не дожидаясь ответа композитора, решительно отмахнулся и положил конец любым дальнейшим протестам биоинженера, заявив:
      — Но решение в конечном счете за мистером Эддингтоном. Если он чувствует, что использование доставленных мною ресурсов неразумно, неправомерно или… бесполезно, мы возвратим этих… животныхтуда, где их нашли.
      Когда Майкл стал поворачивать голову, чтобы взглянуть на Эддингтона, ему казалось, что его шейные позвонки схвачены твердеющим бетоном. Конечно же, музыкант не станет заходить так далеко, даже ради искусства. Конечно же…
      Но блеснувшие желтизной цвета охры белки темных глаз Эддингтона не оставляли сомнения: он принял решение.
      — Здесь необходимо все изменить, — объявил Эддингтон, когда первую клеть снова закрыли, внесли все пять в улей и поставили возле дальней от Моцарта стены. — Я хочу, чтобы клетка Моцарта стала больше и перестала быть просто громадной коробкой из-под обуви, в которой он носится, словно затравленная крыса. Надо соорудить какие-то ниши, куда было бы можно забираться и как-то обороняться. Ни один из них не сможет сражаться достаточно долго, если не будет иметь надежду удрать от чужого. — Он развел; руки, словно обнимая огороженное для Моцарта пространство. — Я хочу, чтобы схватки были как можно более продолжительными. Самих сражений я все равно не вижу, да мне это и ни к чему. Все, что мне необходимо, — слышать происходящее в мельчайших деталях от начала до конца.
      Почуяв собравшуюся возле стеклянной стены толпу, Моцарт беспокойно пошевелился, затем встал во весь рост, длинный хвост развернулся у него за спиной, словно пробудившаяся от сна громадная анаконда.
      — Но как мы это сделаем? — Эддингтон нахмурился. — Сомневаюсь, что Моцарт захочет спокойно посидеть, пока мы будем по-новому украшать его дом.
      — Мы можем воспользоваться нервно-паралитическим газом, — сказала Дарси.
      — Никогда не слыхал о подобном средстве.
      — Это новинка, недавно разработанная для нужд армии, — задумчиво пояснила Дарси. Эддингтон вскинул бровь:
      — Армии? Как же мы его получим? Дарси стрельнула в него взглядом непроницаемых глаз:
      — Вероятно, мистер Эддингтон, точно так же, как получили яйцо. Подробностей я не знаю, и мне не платят за ответы на вопросы о чем угодно вне пределов происходящего в этой лаборатории.
      Музыкант промолчал, и она перевела взгляд на клетку.
      — Не составит труда лишить его дееспособности в каком-нибудь надежно герметизированном пространстве» — продолжала Дарси. — После этого я просто надену ему на морду дыхательную маску, через которую мы будем подавать газ только ему. То, чем он надышится до моего визита, не даст ему прийти в себя не менее двух часов, так что я вполне успею управиться.
      Майкл сердито посмотрел на нее, но она проигнорировала взгляд коллеги; он ничего не знал о нервно-паралитическом газе — Дарен гораздо усерднее, чем он, интересовалась всем, что касалось изучения чужих, — и до последнего мгновения полагал, что каким-то невероятным образом ход работы по программе останется в прежнем русле, что схваченные люди будут освобождены и Ахиро вернет их в тот ад, где отыскал. Теперь, когда Эддингтон узнал, что есть способ лишить чужого возможности двигаться, исчезла последняя надежда пожилого биоинженера отказаться от участия в этой жесточайшей фазе продолжения работ по программе.
       Ониопередили его. Вскоре после доставки людей в клетках от руководства поступило еще одно никем не подписанное распоряжение, на этот раз адресованное всем им и предписывавшее не покидать пределов лаборатории до полного завершения программы. Отныне не могло быть и речи о том, что кто-то из участвовавших в ее выполнении будет жить вне владений компании «Синсаунд».
      Теперь даже Ахиро и его люди оставались с ними в улье чуть ли не по двадцать четыре часа в сутки. Майкл находил подозрительным не только это распоряжение, но и многое другое, в частности то обстоятельство, что Ахиро и его команда сами возились со стальными материалами и даже выполняли сварочные работы. Больше всего ему не давало покоя стремление объяснить все это ссылками на так называемый «бюджет», выделенный на создание «Симфонии ненависти» Эддингтона.
      Бухгалтерия этого бюджета выглядела по меньшей мере необычной. Деньги находились на экзотических животных и самое совершенное оборудование, на закупку огромного количества стальных конструкций и прочих строительных материалов, на оплату неограниченного числа часов переработки биоинженеров и обслуживающего персонала — хотя, возможно, в платежных ведомостях Ахиро и его команда назывались как-нибудь иначе, — но не нашлось средств на приобретение самого обыкновенного клона. Первоначальное заявление Кина о том, что миллион долларов за клон — слишком большой расход при уже понесенных к тому времени затратах на сооружение улья и добычу яйца, выглядело вполне резонным, но лишь до тех пор, пока не был доставлен дикий бык прямо из Индии и не начата эта реконструкция.
      Во всяком случае, после похищения людей подобным заявлениям совершенно нельзя было верить. А не предусмотрено ли этим бюджетом содержание всех их в тюрьме, если что-то пойдет не так, как надо? Майкл сомневался; более вероятно, что все они… исчезнут, если эта программа и все с ней связанное станет достоянием гласности. Или выплывет на свет какая-то бумага, снимающая всякую ответственность с «Синсаунд» и ее руководства, вероятно, даже с Ахиро. Его, Дарси и Эддингтона корпорация просто принесет в жертву, сделав козлами отпущения за все свои прегрешения.
      В конце концов Майкл смирился с этим, потому что другого не было дано. Иногда он ощущал себя Моцартом, попавшим в брюхо «Синсаунд» и медленно перевариваемым голодной машиной этого корпоративного монстра. Пока Моцарт спал в углу клетки, не издавая ни звука, молчаливые японцы работали с поразительной скоростью и проворством, возводя стальные стены и сваривая блестящие металлические трубы в точном соответствии с чертежами, которые сделали Майкл и Дарси, изрядно повозившись на одном из автономных компьютеров, загрузив в него соответствующую программу.
      Фундамент был продолжен далеко за первоначальные стены клетки чужого, и, по мнению Майкла, стальные стены, предусмотренные новой планировкой, были изготовлены и доставлены необычайно быстро, а с их установкой японцы справлялись с завидным мастерством. Он просто не мог поверить, что эти же люди выкрали яйцо чужого и одурачили сидевших в клетках людей.
      Вероятно, их подгоняло еще и то обстоятельство, что приходилось заниматься перестройкой помещения, в одном конце которого не всегда мирно дремал чужой: подобно собаке, которая гоняется во сне за кошкой, эта тварь периодически вздрагивала и шипела, заставляя нервно дергаться от страха и трудившихся в поте лица японцев.
      Наконец строительство новой клетки было закончено. Люди удалились, и Дарси сняла маску с морды Моцарта; спустя три четверти часа, значительно раньше, чем показывали наскоро выполненные Дарси расчеты времени его выхода из дремотного состояния, Моцарт зашевелился. Окончательно проснувшись, он принял сидячее положение и стал мотать головой, принюхиваясь и присматриваясь теми органами чувств, которые заменяли ему зрение, к новому дому.
      — В некоторых исследованиях утверждается, что чужие пользуются какой-то системой эхолокации, примерно такой же, как у крыланов, — задумчиво сказала Дарси, когда они вчетвером с любопытством наблюдали за маневрами этой формы жизни в одном из широких тоннелей.
      — Что за звери? — спросил Ахиро. Это был первый случай проявления им любопытства.
      — Летучие собаки и лисицы, вроде летучих мышей, но крупнее, — ответила Дарси.
      Она щелкнула переключателем возле кормушки, и тут же из динамиков послышался до боли знакомый всем звук — шипящее дыхание Моцарта, перемежавшееся шуршанием его тела по гладким круглым стенам коридоров, которые теперь в нескольких направлениях ответвлялись из главного помещения огороженного для него пространства.
      Майкл стал пристально вглядываться внутрь клетки, ожидая появления Моцарта из тоннеля, устье которого выглядело дверью к свободе, но в действительности он был круговым и возвращался туда, где начинался.
      — Не кажется ли вам, что он не может обойтись без этого звука? — спросил он Дарси.
      — Это было бы простейшим объяснением, почему они постоянно шипят, — подчеркнуто строго ответила Дарси. — Все время один и тот же звук, даже когда животное отдыхает. Человеческое ухо не воспринимает шипение спящего чужого, если не наклониться к самой его пасти, но наши микрофоны легко его улавливают. Вы наверняка замечали, как усиливалось шипение Моцарта, когда он с чем-то вступал в конфликт.
      — Я замечал за ним много разных вещей, — сухо согласился Майкл.
      — Да, конечно, — нетерпеливо вмешался в разговор Эддингтон, — он еще и кричит. Только этои надо принимать в расчет.
      — Как бы там ни было, это только еще одна теория, — тихим голосом возразила Дарси, скорее себе» чем кому-то другому.
      Эддингтон прижался лицом к стеклу, пытаясь получше разглядеть клетку.
      — Эти тоннели… — заговорил он. — Вы утверждаете, что в некоторые он не может пролезть?
      Майкл ответил ему, наверное, уже в десятый раз:
      — Именно так. Как вы потребовали, мы устроили их таким образом, что внутри есть несколько мест, куда можно забраться и оказаться вне досягаемости Моцарта. При росте два с четвертью метра чужой физически не в состоянии туда проникнуть. Ни одно из этих мест, конечно, не позволяет избавиться от преследования вовсе, потому что все до единого — тупики. Мало-помалу жажда, голод или уверенность, что можно найти дорогу к бегству, заставят жертву выйти. Обманутая надежда, — с горечью закончил он. — Мне представляется, что это нечто худшее, чем жестокость.
      Никто не обратил внимания на его замечание.
      — Я полагала, что Моцарт будет дезориентирован, но он, похоже, прекрасно чувствует себя в перестроенных апартаментах, — сказала Дарси, не спуская пристального взгляда с выбравшегося из тоннеля чужого. — Теперь у меня не осталось сомнений.
      — Значит, пора приготовиться, верно? — Эддингтон был сильно возбужден, казалось, что он вот-вот потеряет дар речи.
      Эддингтон повернулся, чтобы взглянуть на реакцию Ахиро, но тот уже катил к ним первую клетку, успев водрузить ее на небольшую тележку. Майкл неохотно помог Ахиро поднять накачанного лекарством мужчину, чтобы поместить в клетку-кормушку, тоже переделанную в процессе реконструкции. Сидя на ярко-красном квадрате пола возле огороженного для Моцарта пространства, на который должна опуститься стеклянная коробка, пленник наваливался на дверцу и выглядел абсурдной пародией на статиста с витрины танцевального клуба — пьяного, почти голого танцора, которому предстояло давать представление в крохотной стеклянной кабине лифта. Убедившись, что они его наконец уравновесили, Ахиро сорвал с голого плеча мужчины приборчик, дозировавший вливание транквилизатора.
      В лучшие дни их пленник был рыжеволосым детиной с на зависть пышными усами и тысячами веснушек по всему телу, хотя сейчас было трудно отличить красные припухлости, оставленные присосками дозатора, и от веснушек, и от въевшейся в кожу грязи. Он еще не опустился до состояния регулярно недоедавших, но у него наверняка были какие-то другие проблемы. Хотя его худоба явно прогрессировала, костяк и мускулатура были достаточно крепкими. Видимо, на состояние здоровья этот человек пока не жаловался.
      — Отрывая дозатор, я причинил ему боль, и это скоро приведет его в чувство, — тоном лечащего врача изрек Ахиро. Он бросил на пол окровавленный кусок пластмассы, затем отшвырнул его ногой в сторону и потянул за рычаг, который должен был накрыть еще не пришедшего в себя человека стеклянной коробкой. — Это мощный, но очень недолго действующий транквилизатор. Не пройдет и пяти минут, как он будет в полном сознании.
      Как и предсказал Ахиро, у рыжеволосого почти сразу же начали подрагивать веки и вскоре он попытался выпрямиться. Когда пленник стал выглядеть способным сосредоточить внимание, Ахиро начал инструктаж ровным и непристойно бесстрастным, по мнению Майкла, голосом:
      — Сбоку от вас лежит электрошоковое ружье. Оно эффективно действует только с расстояния одного метра от существа, с которым вы встретитесь, когда откроется дверь у вас за спиной.
      Глаза пленника расширились, и Майкл увидел, что их рыжевато-карий оттенок удивительным образом сочетается с цветом его волос. Когда-то это был привлекательный молодой человек. По мере того как до его сознания доходил ужас положения, в котором он оказался, дыхание пленника становилось все более частым, и он принялся колотить руками по передней стенке своей крохотной тюрьмы.
      — Нет… пожалуйста! — кричал он. Казалось, тщетно дергаясь в тесной стеклянной коробке, он так и не обратит внимания на электрошоковое ружье. — Выпустите меня… Я никому не скажу, клянусь Господом!
      — Чем упорнее вы будете сражаться, — вмешался Эддингтон, — тем дольше останетесь живы. Таков ваш выбор.
      Какая мерзость, размышлял Майкл, воинственно скрестив руки на груди, как легко Эддингтон вошел в новую для себя роль палача во имя Музыки. Что за поза, бесцеремонная… полная осознания безопасностипо эту сторону мира и неминуемой встречи со смертью того, кто остался по другую. Болван, в его голове нет ни единой мысли о том, что это в действительности значит. А Дарси… Майкл терялся в догадках, встряхнуть ее или как следует отшлепать, но решил, что нет шансов вернуть эту женщину к осознанию происходящего ни тем, ни другим способом. Она предана миру науки не меньше, чем Деймон Эддингтон музыке. Прекрасно понимая это, пожилой биоинженер не мог вообразить, что в целом мире могло бы убедить ее отказаться от продолжения работы с чужим.
      Эддингтон нажал кнопку, и раздавшийся следом за жалобный вой гидравлики предупредил их, что дверь кормушки вот-вот откроется. Эддингтон торопливой походкой двинулся к стойке звукозаписи, но ни один из оставшихся не шелохнулся. Рыжеволосый внутри клетки-кормушки опустился на корточки и быстро развернулся, вытаращив глаза на поднимавшуюся вверх дверцу-заслонку. Всего в полуметре по другую сторону от нее уже ждал Моцарт, склонив набок голову и, словно выдрессированный сторожевой пес, прислушиваясь к вторжению в дом кого-то постороннего.
      Из динамиков над их головами послышался голос Эддингтона, глубокий и приятного тембра, прекрасно воспроизведенный высококачественным оборудованием звукозаписи:
      — Если вы останетесь в маленькой клетке, — медленно и членораздельно вещал он, — чужой убьет вас мгновенно. Вылезайте из нее и сможете выжить.
      Ложь, со злобой отчаяния подумал Майкл. У этого несчастного нет ни единого шанса, и он умрет, сражаясь лишь за веру в свободу, путь к которой якобы открывается в одном из тоннелей. Рыжеволосый уже схватил ружье и…
      Положив палец на курок, пленник вынырнул из стеклянной коробки и оказался лицом к лицу с чужим. Моцарт поднялся на задние лапы и зашипел, напомнив Майклу взрослого богомола, которого он как-то увидел прямо здесь, в здании, в гараже для аэроциклов. Биоинженеру очень захотелось поймать его, — такое редкое насекомое, и вдруг живой экземпляр прямо в центре Манхэттена! — но ловить было нечем. Его попытка схватить насекомое пальцами привела к результату, которого вот-вот достигнет его сильно увеличенная копия, выросшая перед человеческим существом по другую сторону стеклянной стены.
      — Вперед, вперед, вперед, — подбадривал, почти не дыша, Деймон. Он сидел за стойкой смесителя. Этот мужчина должен сражаться, что-то другое просто немыслимо. Позволить чужому просто убить себя…
      С безумным ревом их пленник нажал курок, из дула ружья вырвалась молния. Сто пятьдесят тысяч вольт постоянного тока окрасили внутреннее пространство клетки — и Моцарта — в ослепительно яркий белый цвет, какой можно видеть на Земле лишь в короткие мгновения наиболее мощных грозовых разрядов.
      Моцарт зашатался и пронзительно закричал, как никогда прежде. На какой-то миг Деймон потерял способность дышать; этот звук заставил их всех замереть, словно время повернулось вспять и они снова впервые услыхали воспроизведение звуковых дорожек старых телевизионных новостей с фронтов войны на планете Хоумуолд, тех необработанных репортерских кадров, которые демонстрировались во всех общественных местах для удовлетворения ненасытного интереса публики к кровопролитию.
      Деймон услышал в этом крике чужого вопль боли и проклятия всех мужчин, когда-либо раненных обжигающим свинцом и леденящей сталью, пронзительные крики неизбывной тоски тысяч женщин, проклятых стать бездетными, потому что в военное время человечество с беззаботной легкостью применяет химическое оружие против собратьев. Он был вневременным и неописуемым, как вопли обезумевших душ миллионов, возносимые к Богу из жарких глубин ада, в существование которого эти миллионы никогда не верили.
      Пока рыжеволосый мужчина тщетно сражался за свою жизнь, Деймон снова и снова слышал истошные крики Моцарта. Подобно твердолобому псу, который отказывается усвоить урок, чужой останавливался секунд на десять-двадцать, вертясь на месте, словно разъяренный бабуин, затем снова бросался в атаку. Его жертва не отличалась ни силой, ни проворством. Движения рыжеволосого были вялыми то ли из-за транквилизатора, то ли из-за остаточного алкоголя в организме, то ли из-за наркотика, к которому он пристрастился задолго до встречи с командой Ахиро. Он палил из электрошокового ружья, не придерживаясь никакой стратегии, не пытаясь отгонять нападавшую на него тварь в каком-то определенном направлении.
      Потрясенный, измотавшись до физического изнеможения всего за несколько минут и так и не приблизившись ни к одному из тоннелей, где бы он мог скрыться или по крайней мере отдохнуть, обреченный человек ухитрился в последний раз вывести Моцарта из строя на пару секунд, прежде чем тот прыгнул на него и разорвал на части,
      В последнем крике чужого Деймон услыхал все, что хотел услышать: страдание и ярость, инстинктивный рев реванша и победы над трупом поверженного врага. Это был мрачный, злобный, совершенно новый голос, пронизавший все его существо, потрясший всех, кто находился в помещении, наполнивший их собой, давший наконец Деймону то, что он искал, что ему так необходимо…
      Но чего по-прежнему было недостаточно…
      Когда пришло время открывать третью клетку, они уже понимали, что бойца необходимо час или два подержать в клетке-кормушке, чтобы у него окончательно прояснилась голова от якобы «краткосрочно» действующего снотворного.
      Второй пленник был скорее пьянчугой, чем наркоманом. Он, казалось, дрожал и дергался весь целиком, начиная от дряблых мышц лица до трясущихся рук и даже внутренностей, которые сотрясали живот, похожий на надутый воздушный шар. Несмотря на нетерпеливое стремление продолжать записи, Деймон решил, посоветовавшись с биоинженерами, дать пленнику немного посидеть в клетке. Кроме того, судя по тому, как он шатался, натыкаясь то на одну, то на другую стенку стеклянной коробки, было видно, что снотворное подействовало на него сильнее, чем на первого мужчину, вероятнее всего, из-за алкоголя в организме. Деймон мог поклясться, что, если бы этот коренастый толстяк не отоспался, почти целую неделю провалявшись в клетке, он был бы все еще мертвецки пьян.
      Тем не менее в последний момент инстинкты самосохранения взяли верх, и пьяница сделал лучший свой выстрел — не очень мощный, отключивший чужого очень ненадолго, но нацеленный настолько удачно, что Моцарт, получивший электрический разряд прямо в морду, взвыл по-настоящему злобно. Этот крик подействовал на Деймона подобно удару молнии, заставившему его нервные окончания дрожать в дикой скачке, словно от внезапного ожога. Он закрыл глаза, отдался во власть этой сладкой истомы и наслаждался, превратившись буквально в изваяние, давно забытым подъемом настроения… пока пузатый алкоголик с жалкими остатками седых волос на голове не встретился со своей судьбой в когтях чужого.
      Пленник номер три, даже полностью освободившись от последствий долгого приема транквилизатора, оказался настоящим трусом и совершенно разочаровал Деймона. Его вопли ничем не отличались от уже сделанных записей мольбы предшественников о пощаде. Высокий и худой, с грязными темно-каштановыми вьющимися волосами, которыми заросла даже шея, и мутными карими глазами, не способными, казалось, ни на чем сосредоточиться, он умер быстрее всех. Его прерывистое дыхание и пронзительный голос рвались из микрофонов, сливаясь с музыкой голоса Моцарта. Ни дать ни взять настоящее пение йодлем, подумал Деймон, поражаясь обретению несвойственного ему чувства юмора. Эта их приготовленная на заклание жертва категорически отказывалась покидать стеклянную коробку, и единственной причиной того, что ее стенки не остались загаженными кровью и ошметками плоти, было нежелание Моцарта забираться в ее тесноту. Он просто сунул внутрь длинную когтистую лапу, напоминавшую тугой канат мышц, и выволок труса в загон.
      Деймону было очень трудно смириться с решением сделать перерыв на целые сутки до следующего убийства, чтобы Моцарт успел проголодаться и нагулять аппетит. Ожидание оказалось для него настоящей мукой, но биоинженеры настояли. Они опасались, что обилие пищи за такой короткий период ослабит организм чужого и появится опасность получения им слишком серьезной травмы от электрошока. Деймон уступил, лишь когда Дарси подчеркнула, что им ничего не известно о пленниках и их прошлом и что любой из них может оказаться бывшим военным, которому хорошо известны уязвимые места лелеемой ею твари.
      Сейчас, когда они достаточно далеко продвинулись в осуществлении программы, Деймону меньше всего хотелось, чтобы чужой получил серьезное ранение или погиб. Он с самого начала инстинктивно чувствовал, что, если Моцарт погибнет, от «Синсаунд» можно ожидать любых пакостей. Он старался использовать время между схватками пленников с чужим с максимальной продуктивностью, почти не снимая наушников и не отходя от своей аппаратуры, то вновь прослушивая голос Моцарта на стойке звукозаписи, то в поисках правильного выбора смешивая безумную гармонию звуков чужого с множеством разнообразных по тональности произведений.
      Бесславно погибший боец так разочаровал композитора, что сутки перерыва показались Деймону неделей. Однако, когда Ахиро открыл клетку, стало ясно, что это долгое ожидание окупится сторицею, — внешний вид находившегося в ней мужчины был гораздо более привлекательным, чем у всех предыдущих. Если и действовать он станет не хуже, чем выглядел, то это первый кандидат на оправдание опасений Дарси, что среди так называемых уличных хулиганов могут оказаться и профессионально подготовленные к драке люди. У этого мужчины среднего роста была великолепная мускулатура. Его руки и лицо от квадратного подбородка до недавно стриженной шапки светлых волос были в грязи. Прошло немало времени, чтобы опухоль могла опасть, но по кровоподтекам под глазами и деформированной переносице было видно, что достался он нападавшим в жестокой схватке. Сквозь запекшуюся на подбородке кровь за время сна проросла светлая бородка. Кровь, хлеставшая из сломанного носа, засохла на груди и животе, ее пятна были даже на единственном предмете одежды молодого мужчины…
      — Боксерские трусы? — Брэнгуин наклонился и пристально вгляделся в мятую бирку на поясе яркого цвета трусов, затем выпрямился и хмуро посмотрел на Ахиро. Этот взгляд не оставлял сомнений в серьезности его подозрений. — Скажите-ка мне, какой породы наркоманы носят шитое на заказ шелковое нижнее белье?
      Ахиро, уже сунувший руки под мышки бесчувственного пленника, пожал плечами.
      — Видимо, той, что умеют воровать, — ответил он, — и не брезгуют чужим исподним.
      Брэнгуин не торопился поднимать ноги мужчины.
      — Мне это не нравится, — сказал он внезапно задрожавшим голосом. — Я… я не уверен, что этот человек из той же братии, что и остальные…
      Не меняя позы, Ахиро бросил взгляд на Деймона:
      — Мистер Эддингтон?
      Деймон заколебался, но это продолжалось не более секунды. Конечно, этот мужчина наркоман, или пьяница, или преступник, как и те трое, отправившиеся в небытие до него. Он всего лишь на ранней стадии выбранной им «карьеры», только и всего. Просто пока еще нет явных признаков. Этот молодой человек мог быть членом какой-нибудь банды или торговцем наркотиками; может быть, это один из тысяч акул-ростовщиков, которые предлагают деньги оказавшимся в беде людям, а потом доводят их до полного обнищания непосильными процентами, увеличивая их с каждым днем просрочки.
      — Не глупите, Майкл, — резко сказал Деймон, — это… — Он снял наушники и положил их на полочку над пультом стойки звукозаписи. — Если вам трудно вытащить его, я сам помогу Ахиро.
      За какие-то десять секунд Ахиро и Деймон выволокли блондина из клетки и осторожно усадили на окрашенный квадрат пола. Не дожидаясь возобновления спора — за время совместной работы Деймон достаточно хорошо изучил Брэнгуина и знал, что старик способен тянуть резину своих возражений не один день, — композитор сам дернул рычаг, приводивший в движение трехстенную стеклянную коробку, как только Ахиро сорвал с плеча пленника дозатор транквилизатора. С характерным жалобным воем гидравлики коробка опустилась, и края стеклянных стенок защелкнулись в замках-канавках на полу.
      Деймон потер руки, щелкнув суставами пальцев, и пристально поглядел на неподвижное мускулистое тело внутри клетки-кормушки.
      — Осталось подождать, пока он окончательно очухается, — бросил он на ходу, направляясь к своему рабочему месту.
      — А я говорю…
      Деймон счел за лучшее игнорировать Брэнгуина — когда тот последовал за ним к стойке звукозаписи, — надев наушники и поспешно увеличив громкость, чтобы не слышать биоинженера. Он мог держать пари, что старик не в состоянии разобраться, включена аппаратура стойки или выключена, и не догадывается, что в наушниках слышно только шипение Моцарта, который уже ждал возле дверцы кормушки, куда его привлек шум включившейся гидравлики. Брэнгуин отказался наконец от попытки привлечь к себе его внимание, и Деймон с облегчением включил запись музыки Ховханесса. Прослушивание небольших пробных смесей музыки Моцарта и фрагментов из произведений старых мастеров стало для него теперь настолько привычным делом, что он легко мог не терять из виду Брэнгуина, Вэнс и Ахиро, пока пленник избавлялся от последствий сна под наркозом.

      — Он готов.
      — Что!
      Голос Ахиро спугнул дрему, в которую начал погружаться Деймон.
      Несмотря на отсрочки сражений, Деймон по-прежнему находил время лишь от случая к случаю вздремнуть за пультом, положив голову прямо на стойку.
      Надо сделать еще так много записей, смешать такую массу восхитительных шумов — он не мог пойти на риск терять на сон больше времени, чем необходимо… особенно теперь, когда он так близок к завершению основы восхитительного гобелена из криков чужого и человеческих голосов. О, она будет заткана тончайшими нитями классической драмы самой качественной пряжи.
      Взглянув на табло электронных часов, Деймон обнаружил, что просидел за пультом почти полтора часа. Запись, которую он начал слушать, давно кончилась, из наушников слышались только звуки, наполнявшие клетку Моцарта: шипящее дыхание чужого, характерный скрежет его когтей по грязному полу и хруст под его лапами останков тех, кто являлся к нему… с визитами.
      — Давно ли он пришел в себя? — спросил Деймон надтреснутым со сна голосом.
      В свое время он потребовал установить раздвижную ширму, чтобы отгородиться от отвлекавшего внимание загона Моцарта, а заодно и от постоянной суеты своих помощников. Подошел Ахиро и сдвинул ширму гармошкой к стене, дав Деймону увидеть Моцарта за крепкой стеклянной стеной и пленника, который и не догадывался о подобном соседстве.
      Японец взглядом обратил его внимание на клетку-кормушку. Мужчина пытался встать, но стеклянный колпак был слишком тесным, чтобы он мог выпрямиться во весь рост. Его усилия делали его похожим на человекообразную обезьяну. Вместо того чтобы бешено сотрясать стекло, как это делали его предшественники, он сантиметр за сантиметром исследовал все углы, словно какая-нибудь экзотическая рыба, изучающая пределы своей тюрьмы-аквариума.
      — Минут пять назад, — ответил Ахиро, — может быть, немного больше. Я попросил Брэнгуина и Вэнс покинуть помещение. Так он раскапризничается не слишком скоро.
      Деймон кивнул. Хорошая мысль, стоило додуматься до нее раньше. Чем дольше их подопытные колотили по стенам клетки, тем меньше оставалось у них сил для борьбы с Моцартом. Один даже в кровь разбил костяшки пальцев, пытаясь вырваться.
      — Скажите им, что они могут вернуться, — скомандовал Деймон. — Мне он кажется вполне проснувшимся. Физически он тоже в полном порядке.
      Ахиро согласно кивнул и отправился выполнять поручение. Спустя пять минут в лаборатории улья работа снова вошла в нормальное русло. Деймон готовил стойку звукозаписи, Брэнгуин не отрывался от наблюдений за устройствами вывода данных и мониторами компьютеров, а Вэнс в бешеном темпе строчила в своем блокноте, стараясь не пропустить ничего из того, что было, по ее мнению, событиями, достойными увековечения. Наблюдая за ее рвением, Деймон не мог сдержать улыбку: похоже, Дарси Вэнс полагает, что каждый чих, как-то касающийся Моцарта, достоин упоминания в ее бесценных летописях.
      Их подопытный продолжал всех удивлять. Вместо того чтобы бесполезно вопить, обращаясь к бессловесному стеклу, — они держали динамики выключенными, пока не наступало время давать инструктаж по использованию электрошокового ружья, — он пытался вызвать на разговор того, кто подходил достаточно близко к клетке и мог, по его мнению, услышать. Ему, как и другим, не приходило в голову, что его никто не слышит, а дверца мешала ему видеть чужого.
      Наконец они были готовы. Деймон не пожалел лишних затрат времени на этого пленника. Он не сомневался, что все записи голоса Моцарта выполнены наилучшим образом, но с каждым новым сеансом в голову приходила мысль о чем-то таком, до чего он прежде не смог додуматься. Это мог быть новый подход к комбинации крика чужого с пронзительным визгом оборвавшейся скрипичной струны или просто гулом сразу всех струн цимбал. Подготовив пульт управления стойки звукозаписи, он кивнул Ахиро, включил аппаратуру на запись и присоединился к остальным. Они тесно обступили клетку и уставились на ее обитателя, который уже потерял надежду поговорить с ними и теперь просто молча ждал, внимательно изучая их лица.
      После своего нетерпеливого вмешательства, когда в клетку Моцарта запускали первого подопытного, Деймон оставлял Ахиро нести бремя разъяснения этим субъектам того, что от них требовалось, но теперь снова решил взять бразды правления в собственные руки. Он ожидал, что этот мужчина станет биться с чужим более отважно. У него была не просто надежда, а почти уверенность, что звуки именно этого поединка позволят создать что-то совершенно особенное.
      Ахиро включил переговорное устройство клетки-кормушки, и Деймон начал инструктаж:
      — Слушайте, пожалуйста, внимательно. Позади вас металлическая дверь. Через несколько мгновений мы ее откроем. За ней, в пределах досягаемости вашей руки, лежит электрошоковое ружье. Оно заряжено, но выстрел не смертелен.
      — Подождите… пожалуйста!
      Связь с клеткой не отличалась высоким качеством, и голос пленника звучал тихо и глухо, какими-то трелями, словно он кричал из глубокого колодца. Деймон проигнорировал его крик. Он уже научился мужественно сносить мольбы пленников, а этот ничем не отличался от остальных. Возможно, получше других питался, ну а помимо этого…
      — Когда дверь полностью откроется, — продолжал композитор, — вы обнаружите перед собой чужого. Если вы не станете обороняться, он немедленно вас уничтожит. Чтобы остаться в живых, вы должны выйти из этой тесной клетки в находящееся за дверью пространство, подобрать оружие и, пользуясь им по мере необходимости, добраться до входов в тоннели на противоположной стороне загона. Чужой постарается вам помешать.
      — Подождите, — снова заговорил мужчина. Деймон посмотрел на него с удивлением: узнав о предстоящей встрече с чужим, предыдущие жертвы впадали в истерику, но этот говорил почти спокойно. — Вы не знаете, кто я. Если дело в деньгах, знайте я работник компании «Медтех». За меня дадут любой выкуп…
      — В тоннелях есть зоны, которые слишком узки для чужого, — снова перебил его Деймон, хотя его уверенность внезапно поколебалась. — В любом узком ответвлении вы сможете отдохнуть и поразмыслить о дальнейшей стратегии. Расчетное время прорыва к входам в тоннели — около пяти минут. Если вы доберетесь до них, не получив смертельного ранения, мы усыпим чужого, вытащим вас из клетки и отпустим.
      Это было, конечно, ложью, которая продолжала приводить Брэнгуина в ярость, но без стимула, веры в то, что остаться в живых все-таки можно, существовала опасность отказа подопытного от борьбы до тех пор, пока вступить в нее его не заставит чисто животный инстинкт. Моцарт не станет дожидаться и прикончит его.
      — Послушайте, пожалуйста! Не делайте этого… Для вас я ценнее живой. Я возглавляю…
      — Знаете, мне его лицо кажетсязнакомым. Думаю, я встречала этого человека прежде, — внезапно заговорила Вэнс, и ее голос заглушил окончание фразы мужчины в клетке.
      — Я же говорилвам, что он не похож на наркомана! — В голосе Брэнгуина звучала паника, его лоб покрылся испариной, по пухлым щекам бежали ручейки пота.
      И тут Ахиро сделал то, чего никогда не позволял себе прежде, и Деймон порадовался, что поставил аппаратуру на автоматическую запись. Не дожидаясь команды Деймона, он оттеснил музыканта и щелкнул переключателем открывания двери, отделявшей клетку-кормушку от загона Моцарта. Пленник резко повернулся; что он намеревался сказать, чтобы убедить их дать ему свободу, навсегда осталось неизвестным. Гидравлика начала отводить дверь в сторону, а за ней ждал Моцарт — бледно-зеленая слюна крупными каплями падала с его ужасных зубов.
      — Ох, Иисусе, — прошептал Брэнгуин, прикрывая рукой рот, — на этот раз мы действительно достукались.
      — Мистер Эддингтон, — заикаясь, начала Вэнс, — я… я не думаю…
      Пока Деймон переводил удивленный взгляд на Вэнс, Ахиро холодным тоном прекратил ее словоизлияние:
      — Теперь любые ваши сомнения совершенно неуместны.
      Вопреки собственному желанию подтверждая смысл сказанного Ахиро, мужчина в клетке испуганно вскрикнул и выпрыгнул во владения Моцарта. Он сделал отвлекающее движение вправо, и чужой неуклюже шагнул в ту же сторону, словно долговязый кузнечик, который попытался не прыгать, а идти. Резко остановившись, пленник метнулся назад. При меньшем весе и лучше сбалансированном теле он совершил этот маневр плавно, тогда как Моцарту пришлось несколько раз переставлять свои длинные нижние конечности, пока он смог повторить его и обрести равновесие. Мгновение спустя пленник уже стремглав мчался к тоннелям с ружьем в руке.
      Разинув пасть, Моцарт разочарованно зашипел. Срезая угол, он громадными шагами пересекал расширенную при реконструкции площадку и быстро приближался к своей жертве, стремясь не дать ей скрыться в круглом устье тоннеля, которое сулило, как думал пленник, спасение и обещанное освобождение из плена. Расстояние между бежавшим и раскрытой пастью длинной головы чужого стремительно сокращалось.
      Светловолосый мужчина резко повернулся и окатил Моцарта разрядом тока, выстрелив с расстояния не более полуметра.
      Моцарт никогда прежде не получал такого удара почти в упор. Разряд угодил прямо в центр раскрытой пасти, и Деймон мог поклясться, что видел, как голову животного охватило сияние. Композитор задохнулся, Услыхав вырвавшийся из глотки животного вопль невыносимой боли, его ладони заскользили по стеклу клетки-кормушки, о которую он был вынужден опереться, чтобы не упасть,
      — Вы слышали! — Он почти плакал. — Сколько страсти, какое изящество!
      Трое его сотрудников еще теснее сгрудились возле стеклянной стены, стараясь получше разглядеть картину борьбы человека со своей судьбой, но Деймон нетвердой походкой направился к стойке звукозаписи, чтобы проверить аппаратуру. Крик чужого продолжал вибрировать в его голове. За то время, пока он преодолел отделявшее его от оборудования пространство, Моцарт крикнул еще дважды, и у Деймона каждый раз замирало сердце, как бывало в детстве на качелях, только теперь его напарником на другом конце доски было истошно вопившее чудовище с планеты Хоумуолд.
      — Надеюсь, этот парень разделается с ним! — взволнованно крикнул Брэнгуин.
      — Нет, не сможет.
      Дрожащими руками Деймон поправил настройку балансировки динамиков, затем оглянулся на остальных. Вэнс оторвала взгляд от сражения в клетке и хмуро посмотрела на Ахиро.
      — Что вы хотите сказать этим «нет, не сможет»? — резким тоном спросила она. — Почему вы в этом уверены?
      — Докладываю, у меня есть приборчик для дистанционного управления установкой силы разряда его электрошокового ружья, — ответил Ахиро тоном рапорта старшему по званию.
      — Что! — воскликнул Деймон. — Черт побери, зачем? Так эта битва закончится слишком быстро!
      Его руки заметались над кнопками настройки пульта в страстном стремлении не потерять дорожку записи звуков дыхания мужчины, за которым охотился Моцарт.
      Ярость Брэнгуина достигла накала, какого Деймон и не подозревал в нем.
      — Пора усыпить их обоих газом, — крикнул он. — Мы и так зашли слишком далеко!
      Его лицо раскраснелось, руки сжались в кулаки, и он рысью помчался к медицинской стойке управления.
      Из клетки послышался новый вопль Моцарта, на этот раз менее громкий.
      К всеобщему изумлению, Ахиро преградил Брэнгуину путь к аппаратуре:
      — Доктор Брэнгуин, если вы попытаетесь включить газ, я буду вынужден предпринять все необходимое, чтобы не допустить этого.
      — Ч… что? — У меня есть приказ.
      — Он в тоннеле! — крикнула Вэнс. Прижав ладони к стеклу и почти касаясь его носом, она пыталась разглядеть, что происходило внутри клетки. — Моцарт скрылся в нем следом!
      — Деймон, что это за приказ? — требовательно возвысил голос Брэнгуин. Его лицо стало багровым. — Чей приказ? Позвольте мне пройти.
      — Прошу извинить, — сказал Ахиро с каменным выражением лица, — я не могу этого позволить.
      Брэнгуин попытался обойти японца, но Ахиро положил ему на плечо руку. Он сделал какое-то легкое движение пальцами, и пожилой биоинженер вскрикнул от боли.
      — Если будет необходимо, я убью вас.
      Деймон и Вэнс вытаращились на него, разинув рты. Деймон первым обрел голос:
      — Ахиро, о чем, будьте вы прокляты, речь?
      Ниндзя отпустил Брэнгуина, и старик попятился, в страхе потирая плечо.
      — У меня есть приказ, — повторил Ахиро. — Этот человек в клетке чужого уже выстрелил… — он наклонил голову, считая в уме, — да, я уверен, четыре раза. У него остался один выстрел, после чего оружие перестанет действовать.
      — Но почему? — спросила Вэнс. — Майкл был прав, не так ли? Этот человек не наркоман и не преступник. Он кто-то…
      Из динамиков вырвался пятый крик Моцарта, повторенный акустически чистым и глубоким эхом лабиринта тоннелей. Деймон моментально зажмурил глаза и вскинул голову, не желая упустить ни одного нюанса мелодичного многоголосья эха, наполнившего замкнутое пространство владений чужого.
      — Несчастная жертва обмана теперь совсем беззащитна, — с горечью произнес Брэнгуин. — Надеюсь, вы счастливы, вы… наемный убийца. Кем он был, а? Конкурентом, который выиграл у нашего руководства партию в гольф?
      Ахиро остался невозмутимым:
      — Я просто выполняю, что мне велят, мистер Брэнгуин, и не уполномочен отвечать на вопросы.
      — Вот как? Тогда отправляйтесь в ад, — с несвойственной ему враждебностью сказал Брэнгуин. — Что же не выполняете, вам ведь велят?
      — Помолчите, Брэнгуин, — обрезал его Деймон, не оборачиваясь, — я не хочу пропустить заключительный аккорд, а вы мешаете мне сосредоточиться.
      — Боже упасивам помешать, — пробормотал Брэнгуин и, с трудом переставляя ноги, подошел к Вэнс.
      — У него еще есть возможность спастись, — сказала она с надеждой в голосе. — Если он доберется до наших…
      Но истошный крик последней мучительной боли жертвы Моцарта не дал ей договорить.
      Хотя он этого и не знал, последний отданный на растерзание Моцарту мужчина имел ощутимое преимущество по сравнению со своими предшественниками. Ахиро с готовностью подчинился приказу Деймона и заново перепрограммировал оставшееся в тоннеле электрошоковое ружье. Таким образом, получивший новое оружие мог, добравшись до тоннеля, воспользоваться вторым ружьем. К несчастью, его умения в игре за выживание хватило лишь на то, чтобы встретить смерть, не выходя из клетки-кормушки. Схватив ружье, он дважды выстрелил в Моцарта, едва зацепив первым разрядом и вовсе не попав вторым. Промах стоил пленнику жизни, но Деймона невообразимо порадовало то, как быстро к трубному крику пораженного разрядом тока чужого приметалось стаккато предсмертного вопля растерзанного человека.
      У него было наконец все необходимое для завершения грандиозной композиции.
       За исключением…
      Деймону недоставало материала для финала.

* * *

      В истекшие после смерти последнего пленника дни Брэнгуин избегал любых разговоров с Деймоном, если они не касались его обязанностей, и совершенно игнорировал Ахиро. Деймона смешила уверенность старика, что его поведение может произвести какое-то впечатление на любого из них; неужели он действительно думает, что Ахиро и ему самому есть дело до его переживаний? У Ахиро был какой-то собственный распорядок дня, но Деймона ничуть не заботило, чем тот занимался. Его собственная задача — «Симфония, ненависти» — была так близка к завершению, что стоило ему взмахнуть воображаемой дирижерской палочкой, и это совершеннейшее оборудование для звукозаписи компании «Синсаунд», грохотавшее жуткими криками чужого, дополнялось воображаемым оркестром, который будет — мог бы — исполнять всю остальную музыку композиции.
      В этом месте сна наяву Деймона одолевали грустные мысли: очень уж маловероятно, что он сам, да и любой из них, когда-нибудь услышит исполнение симфонии живыми музыкантами. Несколько оставшихся симфонических оркестров состояли в основном из андроидов, безмозглых, тупых, не имеющих в ДНК своих клеток ни одного даже самого крохотного обрывка творческой нити. Деймона бросало в дрожь, едва он вспоминал об этом.
       Финал. Что может быть финалом? В этот поздний час в улье обычно оставались только он и Вэнс. Она наверняка бродит возле стеклянного загона, приседает на корточки и улыбается чужому, что-то шепчет ему, едва дыша и сопровождая голос жестами, которые, по ее мнению, не должны восприниматься этой тварью как угрожающие. Сам Деймон воспринимал чужого как слюнявого монстра, который с удовольствием разодрал бы Вэнс на части, что бы она ему ни нашептывала.
      И все же… что если он ошибается и теория Вэнс в чем-то верна? Любой, у кого есть хотя бы частица мозгов, не мог не заметить, что чужой узнаёт ее. До сих пор никто ничего не говорил о том, что станет с исследовательской программой, когда он закончит свое сочинение, потому что Деймону все время хотелось чего-то большего. Он создавал «Симфонию ненависти» как свою лебединую песню, но эти звуки были такими возвышенными, настолько превосходящими все его предыдущие смеси, что Деймон не мог даже представить себе, что «Синсаунд» не позволит ему оставить чужого для дальнейшего использования. Многое, конечно, будет зависеть от того, насколько успешно законченное произведение будет продаваться в магазинах и подаваться в клубах, но он пройдет по этому мосту, когда наступит время. Однако мечты мечтами, а финал еще предстояло сделать.
      Чего же не хватает? Этот вопрос так давно и неотступно преследовал Деймона, что именно бесконечные усилия Вэнс найти способ общения с чужим натолкнули его наконец на ускользавшее недостающее звено. До сих пор все издававшиеся Моцартом звуки так или иначе вызывались болью и не знающей сострадания яростью. Эта тварь была начисто лишена способности мыслить и действовала, руководствуясь только инстинктом. Отсутствующее звено — такой общеизвестный, такой элементарныймотив, он все время был на поверхности, буквально умолял композитора найти ему место в симфонии. Произведению Деймона недоставало чувства сострадания, эмоции, окрашенной жаждой близости, как раз такой, которая, по общему мнению, не дана чужому самой его природой.
       Или дана?
      Дать ответ на этот вопрос может только она, думал? Деймон, уставившись на Дарси Вэнс. Именно эта женщина, увлеченная своим дурацким, явно бесполезным изучением нрава Моцарта. Больше не сомневаясь в этом, Деймон выхватил из кармана пузырек с желе, открыл крышечку и выпил жидкость. Королевское желе квинтэссенция самого этого чудовища, должна подсказать, что надо делать. Желе давно не только подсказывало, но и показывало ему правильный путь.
      Он уже преодолел барьер активной реакции организма на это вещество и теперь редко терял сознание или связь с реальностью после приема дозы, в его сны наяву больше не вторгались ни родители, ни учителя. Не в первый раз Деймон удивлялся тому, как много странных воспоминаний таилось в уголках его сознания, осколков давно забытых слов и мелодий, которые он писал когда-то, которым могло найтись место в этой грандиозной теме. Пока он боролся за сохранение четкого восприятия окружающего, какое-то воспоминание порхало в его голове, шурша словно рассыпавшийся в пальцах сухой листочек, отдаленно напоминая едва слышный и почти забытый напев «Liebestod» из «Тристана и Изольды» Вагнера.
      Любовь и смерть. Любовь — понятие для Моцарта неведомое, чуждое ему точно так же, как чужда человеку биологическая природа этого монстра. Чувствует ли он привязанность к чему-то? Кому-то? Большинство ученых-биологов и биоинженеров смеются над самой мыслью об этом, но некоторые вроде Дарси Вэнс продолжают на это надеяться. И разве к одному человеку Моцарт не привязался — как бы сама эта тварь с планеты Хоумуолд ни определяла для себя смысл подобного эмоционального настроения — больше, чем к остальным?
      Симфонии недоставало, соображал Деймон, поглядывая сквозь щели век на Дарси Вэнс, сновавшую по улью, истинной утраты, боли расставания с каким-то бесценным сокровищем, которое не вернуть. До последнего момента его композиция была мелодией слепой ярости и инстинктивной беспощадности. Чтобы заставить глубоко презираемую им публику слушатьискренно, он должен сделать нечто такое, что позволило бы голосу Моцарта звучать душевной мукой, таким страданием, которого от этого чудовища никто и не ожидал.
      Деймон совсем закрыл глаза и вдруг увидел себя таким, как должен был представляться Вэнс: фанатичный взгляд темных глаз преследует ее по всей лаборатории, пристально следит за тем, как она наблюдает за чужим, а тот за ней. Классический треугольник существ, голодных и одержимых.
      — Мелодия Вагнера, — снова подумал Деймон. — Любовь в смерти.

      — Доброе утро.
      Фил Раис поднял удивленный взгляд на Тоби Роник, остановившуюся в дверях его кабинета. Он машинально пригладил волосы и тут же отругал себя за это. Почему в ее присутствии он чувствует себя школьником-старшеклассником?
      — Входите, — поспешно пригласил Раис, — садитесь, пожалуйста.
      Она вскинула бровь, но приняла приглашение и элегантно опустилась на мягкий стул, стоявший сбоку у его стола. Мягко захлопнувшаяся дверь отрезала кабинет от голосов и шума шагов по коридору. Белая лабораторная одежда с эмблемой «Медтех», скрадывала изящество фигуры Тоби, но, когда она садилась, скрестив под стулом ноги, Раис заметил серебристый блеск ее чулок. Он заставил свой взгляд не отрываться от красной папки-скоросшивателя в ее руках.
      — Я кое-что нашла в системе данных, — объявила Тоби, — совпадение, которое должно вас заинтересовать. Оно имеет отношение к краже яйца.
      На этот раз пришел черед Раиса вскинуть бровь:
      — О, неужели?
      Тоби положила папку на угол стола и раскрыла ее; она по-прежнему не отличалась толщиной, однако Раис видел, что количество листов в ней заметно увеличилось.
      — Вы помните кражу, случившуюся не так давно в зоопарке Бронкса? — спросила она.
      — Да, — живо ответил Раис, — бесследно исчезло крупное животное из семейства кошачьих, по-моему пантера, не так ли? Ее все еще ищут.
      — Ну, где бы она ни была, — сказала Тоби, — могу держать пари, что искать надо неподалеку от нашего яйца.
      Раис подался вперед, его глаза заблестели:
      — Что вы нашли?
      Тоби постучала длинным, ухоженным ногтем указательного пальца по распечатке данных, подшитой в папку последней.
      — Совпадение материала ткани, — ответила она, удовлетворенно улыбаясь. — Отделу вещественных доказательств Управления полиции Нью-Йорка, вероятно, это только что стало известно. Похоже, нашелся клочок ткани, оставленный ворами на заборе вольера пантеры. Они, конечно, не знают, как это можно использовать, но информацию в сеть ввели. Судя по выработке и составу нитей, речь идет о японской ткани какого-то очень уж специального назначения, которая в нашу страну через торговлю непоступает. — Внезапно она одарила его довольной девичьей улыбкой. — Я подцепила это на сплошной перепроверке. Меня нелегко заставить отступить.
      — Значит, наши ниндзя нанесли новый удар, — тихим голосом заговорил Раис, барабаня пальцами по кромке стола. — Но для чего им могла понадобиться эта черная кошка джунглей?
      — Не исключено, что они собирают своеобразную коллекцию, — заметила Тоби.
      — Может быть. В любом случае это действительно нелегкая работа, — сказал Раис. — Вы нашли и еще что-нибудь?
      Тоби отрицательно покачала головой:
      — Боюсь, что нет, шеф… — Фил.
      Она строго посмотрела на него, затем позволила губам раскрыться в слабой улыбке:
      — Хорошо, Фил. Я больше ничего не нашла, но продолжаю гонять перепроверку сообщений ежесуточно.
      Тоби закрыла папку и встала с тем же неуловимым серебристым сиянием вокруг ног. — В конце концов, держать неведомо с какой целью непроклюнутое яйцо в городе — дело весьма опасное для здоровья.
      Раис сделал вид, что не заметил легкий сарказм тона ее голоса. Почему, недоумевал он, Тоби всегда считает необходимым обидеть его?
      — Вы будете и впредь извещать меня о результатах?
      Он сунул руки в карманы, боясь, как бы они не начали дрожать, когда он сделает то, на что решился. Он все еще не остыл от ее остроты по поводу его манер в духе игр из кинофильма начала века. Если ей не нравится намек, что ж, прекрасно — он готов и к лобовой атаке. Но ее надо предпринять сейчас или никогда; есть ли лучшее место для решительного штурма, чем собственный кабинет за закрытой дверью, где никто не увидит, как он получит нокаут?
      — Конечно. — Она повернулась к двери.
      — Не согласитесь ли вы как-нибудь со мной пообедать? — выпалил он.
      Если Тоби и испугалась, то ее замешательство продолжалось одно мгновение.
      — Думаю, это было бы мило, — ответила она, но мгновенно подняла руку и взглянула на часы, а затем снова на него. Не в первый раз Раиса охватило восхищение тем, что любое ее движение грациозно, как у балерины. — Однако сейчас меня ждет работа. Позвоните, и мы выберем день.
      После ее ухода Раис рухнул в кресло и пытался сообразить, посчастливилось ли ему откопать самый большой клад в этой части Центрального парка, или он только что начисто лишился мозгов…

* * *

      — Нынче ночью.
      Раис произнес эти слова так тихо, что Гаррити не расслышал.
      — Что ты сказал, шеф?
      Они были в дальнем конце третьего подземного этажа в помещении, которое Раис объявил своей со Стариной Блю секретной лабораторией, еще когда начинал работать в «Медтех», а в шутку называл «арестантской». Оглядев Старину Блю с головы до пят, Раис широко улыбнулся. Чужой был надежно опутан сбруей, которая соединялась шестью металлическими распорными стержнями со скобами на полу. В этом импровизированном стойле Старина Блю едва мог шелохнуться.
      — Я сказал, нынче ночью. Настало время снова вывести его на охоту.
      Мак-Гаррити задумчиво потер подбородок. Без формы и каски этот крепкий двадцатипятилетний парень с голубыми глазами и подстриженными «ежиком» рыжими волосами больше походил на защитника из юношеской футбольной команды, чем на ветерана службы безопасности.
      — Не знаю, Фил. Яйцо увели несколько недель назад, держится ли еще запах? Чертовски много прошло времени.
      — О, с этим будет все в порядке. — Раис отошел от Старины Блю, прикованного возле дальней стены лаборатории, сел за свой рабочий стол и с наслаждением, до хруста в позвонках, потянулся. Слишком сильно напрягало его душевные силы это незаконченное дело; нынче ночью он даст себе разрядку. — Если даже эта проклятая штука проклюнута, черт побери, особенноесли проклюнута. Младенец должен быть где-то на Манхэттене. Я обшариваю с собаками все выходы с острова — мосты, тоннели, паромные переправы. Животные обнюхивают буквальновсе и взяли бы след, попытайся кто-то тайком увезти с острова яйцо. Результат пока нулевой, а это значит, что оно все еще на Манхэттене. Где-то на этом кишащем толпами народа куске скальной породы стоит запах улья Старины Блю, и я еще не слыхал об изобретении фильтра, который мог бы задержать все до единоймолекулы ферментов этих тварей. Слабейший запах, следродного улья — и Блю, словно кролик, помчится вперед, чтобы воссоединиться с семьей.
      — Ну а если он учует то, что ему не по вкусу, как в прошлый раз? — спросил третий член элитной команды Раиса, который только что переступил порог «арестантской» и услышал разговор. — Вы готовы к повторению содеянного?
      Задав этот риторический вопрос, Рики Мориц последовал примеру Мак-Гаррити и начал подготовку к предстоящей экскурсии с тщательной проверки оружия и боезапаса.
      Раис удовлетворенно хихикнул:
      — На этот раз нет, мальчики. Вы думаете, что я просто ждал, пока Старина Блю увидит приятный сон?
      Он встал, подошел к чужому и снял металлическую коробочку, висевшую на сетке сбруи, которая крепко прижимала передние конечности чужого к ребрам.
      — Взгляните, — сказал Раис, держа коробочку на раскрытой ладони.
      Оба напарника наклонились над приборчиком. Небольшого размера, он удобно умещался в ладони Раиса. На серой крышке была единственная красная кнопка. От прямоугольного металлического выступа на задней стороне прибора вверх к нижней челюсти Старины Блю змеилась тонкая трубка в стальной оплетке, переходившая у конца в наконечник капельницы, который терялся в пасти животного перед первым клыком.
      — И что же это? — спросил Мак-Гаррити. — Шоковая терапия?
      Раис рассмеялся, явно польщенный:
      — Угадал. И она дает чертовски больше для усмирения прыти этой твари, чем на первый взгляд можно ожидать от такой крохотной коробочки. Ха-ха-ха, в ней сургилин.
      — Я слышал об этом препарате, — сказал Мориц, застегивая кобуру на поясе. — Очень мощное средство. Кто делал этот дозатор?
      — Мое последнее изобретение, — самодовольно похвастал Раис. Он осторожно погладил большим пальцем яркую пластмассовую кнопку и окинул Старину Блю оценивающим взглядом: — Легкое прикосновение, и наш малютка захочет спать. Еще одно, и… брык. Чудо пневматической инъекции.
      — Я думал, что сургилин — анестезирующий препарат для человека, — сказал Мак-Гаррити, надев каску и застегивая ремешок на подбородке. Рыжий «ежик» исчез под белым блестящим куполом с ярко-красными буквами МТ. — Он уже прошел испытание?
      — Сперва он действительно был разработан для человека, но инженерно-медицинская служба кое-что переделала для наших целей. По моему заданию они придумали химические добавки, чтобы исключить распад анестезирующего вещества под действием кислоты крови чужого, соорудили накопительную емкость для утроения дозы заряда и ускоритель для почти мгновенного начала действия. И все это в приборчике не больше пульта дистанционного управления телевизором. Когда мы отправимся, я установлю эту штуковину на своем направляющем шесте прямо под рукояткой. — Раис поднял взгляд на безглазую голову чужого. — Биологически ты не такой, как мы, Блю, но нам все же удастся не дать тебе раскочегариться, как полагаешь? Будем надеяться, что до этого дело не дойдет. — Он аккуратно водрузил коробочку на прежнее место, и Старина Блю вздрогнул, словно почуял лекарство и понял, как оно действует. Раис усмехнулся: — Не нервничай, Старина. Мы не дадим тебе уснуть, даже если захочешь… по крайней мере до тех пор, пока на найдем ублюдков, которые сперли яйцо.
      — Я готов, — объявил Мориц. — Кстати, вы видели служебную записку об истории с Самнером?
      — Да, я читал ее, — сказал Раис.
      — Кто такой Самнер? — спросил Мак-Гаррити. — по-вашему, я должен его знать?
      Раис хихикнул, а Мориц закатил глаза:
      — Всего лишь тот, что подписывал бумаги на выдачу тебе зарплаты, невежественный ты осел. Он пропал, его никто не видел уже две недели.
      Мак-Гаррити пожал плечами:
      — Может быть, он решил взять отпуск. Пара недель ничего не значит. Я знаю парней, которые…
      — Всегда, — насмешливо перебил его Мориц, — отправляясь в отпуск, оставляют свои янтарного цвета двухместные «Лексус Эйр» у светофора перед Всемирным торговым центром с работающим двигателем и кровью на рулевом колесе, не так ли?
      — Вот даже как! Ну, возможно, он отправился не в отпуск. — Мак-Гаррити посмотрел на Раиса: — Мы и в это должны ввязаться, шеф? Черт побери, я как-то не обратил внимания, что этот Самнер — работник «Медтех». Если мы отправляемся на розыски пропавшего человека, то хотелось бы иметь побольше информации, крупное фото, данные из досье…
      Темнокожий шеф отрицательно покачал головой:
      — Это дело полиции, и, насколько я понимаю, город подключил к расследованию федералов. У парней из городской полиции и без того работы невпроворот. Черт побери, нам приходилось заниматься кем угодно, включая желе-наркоманов и торговцев этим зельем, особенно последними. Я сам пришел сюда из отдела убийств, но, если говорить честно, в большинстве случаев пропавшие люди так никогда и не обнаруживались. Если преступник сбросил тело в реку, та гадость, которая в ней течет, превращает труп в слизь в течение двадцати четырех часов. Наверное, половина дерьма в обеих реках — разложившиеся человеческие останки.
      — Нам в любом случае придется путаться у копов под ногами, — серьезно предостерег Мориц. — Поверьте, ни одному из вас не захочется даже попытаться заговоритьс федералами о любом деле. Ни один из них никогда и не слыхивал слово «взаимодействие».
      — Бог свидетель, так оно и есть, — согласился Раис. Следуя примеру своих людей, он тщательно проверил экипировку и теперь шевелил плечами, поправляя лямки огромного белого тюка, и подбрасывал его на спине, пока груз надежно и удобно не устроился на ней. — Сейчас наша работа — обнаружить похищенную собственность. Порядок, народ. Идем на охоту.

      — Итак, — сказал Брэнгуин, собираясь отправить последний кусочек в рот, — теперь у вас есть все. Что дальше?
      Деймон несколько секунд ковырялся в еде, прежде чем ответить. Биоинженер впервые ужинал с ним за одним столом после того, как Моцарт убил где-то в тоннеле четвертого мужчину, того, что заявлял, будто он работник компании «Медтех». Нынче вечером Брэнгуин был одет для выхода на люди: привычный белый халат сменили рубашка и широкие брюки цвета сочного загара. Старик ел очень аккуратно, стараясь не запачкать одежду и особенно белый кожаный галстук, который, по мнению Деймона, делал его внешность нелепой.
      — Более легкая часть работы, — ответил наконец композитор, — ввести крики чужого в общую канву, которая уже готова, правильно сочетать одно с другим, чтобы получилось нерасторжимое целое.
      Вэнс, как обычно, наскоро поела и вернулась на свое добровольное дежурство перед клеткой Моцарта. Уже стало почти нормой видеть чужого по другую сторону стеклянной стены, который неизменно переходил к тому месту, где обосновалась перед стеклом Вэнс. Деймон поглядел в ее сторону, затем машинально подобрал со стола несколько крошек.
      — Но… у меня есть еще «не все», как вы изволили выразиться.
      Ему хотелось, чтобы это было не так, хотелось покончить с программой и заняться наконец доведением «Симфонии ненависти» до совершенства. Он устал сидеть в улье, ему надоело дышать этим фильтрованным воздухом, слышать никогда не прекращавшийся гул вентиляционной системы, видеть километры закрытых стальной защитой электрических кабелей и труб гидравлического оборудования. Каждый раз, когда Деймон пытался вздремнуть, — даже смежив веки, он продолжал видеть мерцание индикаторов аппаратуры и слышать жужжание лазерных и матричных принтеров, звучавшее в мозгу навязчивой мелодией из какой-то дурацкой рекламы.
      Глаза Брэнгуина округлились от удивления, он аккуратно смахнул со стола хлебные крошки и наклонился к композитору:
      — Не все? Бы хотите сказать… Деймон развел руками:
      — Я хочу сказать, что мне нужно кое-что добавить. Еще один фрагмент.
      Брэнгуин выглядел совершенно озадаченным. Иисусе, с отвращением подумал Деймон, ждать понимания от этого человека так же бесполезно, как приличной игры на скрипке от того, кто привык орудовать отбойным молотком. Как разговаривать на подобные темы с человеком, который так долго восторгался всем подряд, лишь бы на том, что он слушал, красовалась яркая наклейка, уверявшая, что это и есть музыка?
      — Я бы сам вошел в клетку к Моцарту, будь у меня уверенность, что он издаст звук, который я ищу, — мрачно сказал Деймон.
      — Мой Бог, мистер Эддингтон, чего вы хотите от него добиться? — Брэнгуин уставился на композитора, потом посмотрел на чудовище, спокойно сидевшее на задних лапах перед Вэнс за разделявшим их стеклом. — Заставить кричать еще громче?
      Если бы даже старик ничего не говорил ему во время предыдущих бесед, этого последнего вопроса было достаточно, чтобы показать его абсолютную неспособность понять мечту музыканта. Деймон с трудом разжал зубы, чтобы ответить:
      — Дело не в громкости, Брэнгуин. Как вы этого не понимаете? Христос Всемогущий, мы можем делать громкость звучания такой, как нам нравится, с помощью рычажков настройки. Значение имеет качествозвучания, то, что делает музыку понятной слушателю.
      Не осознавая, что делает, Деймон сунул руку в карман брюк и ощутил в ладони три припасенных пузырька с желе. Как всегда, вещество впитало в себя тепло его тела и ощущалось рукой более горячим, чем бедро. Он гордился тем, что способен до поры носить пузырьки в кармане. Этои есть строгий самоконтроль, который делает его не похожим на Кена Петрилло, ставит выше бесхарактерных наркоманов, которые в два счета проглотили бы содержимое всех трех.
      — Боже Милостивый, как вы не возьмете в толк? — Он не смог сдержать разочарования в тоне голоса. — Важнее всего мысль, которая кроется за криком, понимание того, чем вызванкрик, того, что превращаеткрик в музыку. Словом, все те чувства, которые звучание музыки доносит до сознания слушателя. Боль… физическую или… — Его пальцы крепко вцепились в пузырек с желе, не желая расставаться с его теплом, и на какое-то мгновение в памяти Деймона вспыхнула картина ощущений того, что творилось у него в голове после приема первой дозы наркотика. — Или душевную, — закончил он.
      — Ну, — оживленно заговорил Брэнгуин, — не думаю, что вы намерены найти то, что ищете, именно нынче вечером.
      Он поднялся из-за стола и снова наклонился к Деймону. В этой одежде на выход усталость на его лице стала вдруг еще заметнее.
      — Послушайте, мистер Эддингтон, говорят, что, если художник или музыкант слишком глубоко погружается в работу, он теряет контакт с остальным миром и это отрицательно сказывается на его творчестве. Я слышал, что писатели читают произведения коллег по жанру, чтобы обезопасить собственный взгляд на вещи от избитых истин и привнести в свои сочинения больше творческого начала. Почему бы вам на несколько часов не выбросить из головы и Моцарта, и «Симфонию ненависти»? Я собираюсь пойти на концерт группы «Мелодии ада», который она дает нынче наверху в зале. Эта музыка так далека от того, чем вы занимаетесь, что концерт даст отдых голове и вы сможете совершенно по-новому взглянуть на собственную работу. Составьте мне компанию. Что скажете?
      На секунду у Деймона отвалилась челюсть.
      — Нет, Брэнгуин, спасибо. Я ненавижуэтот хлам. Я скорее проткну себе барабанные перепонки, чем соглашусь такое слушать, и уверяю вас, что в подобном шоу нет ничего, что могло бы каким-то образом повысить тонус моего творчества или оказать влияние на мою музыку. — Он искоса посмотрел на биоинженера: — Однако я благодарен вам за трогательное участие.
      Брэнгуин ответил смущенной улыбкой, словно понимая, что зашел слишком далеко.
      — Я тоже ее ненавижу, — доверительно сообщил он, — но считаю важным для себя знакомство со всеми направлениями современной музыки. Если ограничиваться только какими-то определенными, как можно составить представление об остальном? С чем сравнивать? — Он пожал плечами. — Если вы никогда не слушали их музыку, откуда вам знать, что ваше творчество ничего от этого не теряет? Как вы смогли догадаться, что ненавидитеее? В конце концов, как иначе узнать, что же в ней слышит критика?
      — Вы исходите из предположения, что это музыка, — с сарказмом в голосе возразил Деймон. Он понял, что Брэнгуин скорее всего солгал, — кто же станет слушать музыку, если действительно ненавидитее, — и у него дрогнули губы. — Простите меня, но я не думаю, что подобный мусор имеет право так называться.
      — Да-да, хорошо. — Брэнгуин снова пожал плечами, затем бросил взгляд на Вэнс, стоявшую на коленях перед клеткой Моцарта в дальнем конце улья.
      — Дарси, а как вы? — крикнул он. — Не сделаете ли передышку в работе, чтобы составить старику компанию? После концерта мы могли бы даже заскочить выпить.
      Деймон напрягся; казалось, Вэнс готова принять приглашение коллеги, но после затянувшегося мгновения раздумья отрицательно покачала головой:
      — Нет, Майкл, спасибо. Лучше останусь понаблюдать за Моцартом.
      Полные щеки Брэнгуина разочарованно обмякли, сгоняя с лица улыбку. Он суетливо поправил галстук и взял себя в руки.
      — Ладно, если вам этого больше всего хочется. Желаю тихо и спокойно скоротать вечер. — Он неестественно хихикнул. — Меня ждет совсем другое. После такого концерта барабанные перепонки наверняка будут вибрировать еще целую неделю. Пока.
      Бодро махнув на прощание рукой, он выскользнул из улья.
      Деймон долго смотрел вслед Брэнгуину, задаваясь вопросом, догадался ли старик, насколько сильно оскорбил его приглашением на концерт «Мелодий ада». Казалось, на пару секунд эта мысль приходила биоинженеру в голову, но он сразу отмел ее. Деймон не смог. Из всех существовавших групп именно это сборище андроидов-мутантов он находил особенно отвратительным. Деймон нахмурился и возмущенно тряхнул головой. Брэнгуин и прочие пустоголовые, коварно обманутые люди вроде него, которые платят хорошие деньги за билеты, вполне заслуживают потери слуха, которым они наделены определенно зря; да с ним и немудрено расстаться под грохот этой мерзости из динамиков концертного зала. То, что вольется им в уши нынешним вечером, не имеет никакого отношения к настоящей музыке.
      Он снова сосредоточил внимание на Дарси Вэнс и почувствовал, молча наблюдая за ней, что у него учащается пульс. Целиком поглощенная Моцартом, она словно позабыла о присутствии Деймона, и он, как обычно не таясь, с интересом наблюдал за каждым ее движением. Она медленно вела вверх прижатую к стеклу ладонь, одновременно поворачивая ее, прямо перед мордой Моцарта. Чужой наклонил голову, словно задумался над смыслом этого эксперимента, на его морде застыла гримаса, в которой не было и толики злого умысла. Следит он за ее движениями? Запоминает их? Как? Возможно, биоинженеры и ученые-биологи, даже те, которые в составе вооруженных сил участвовали в войне с ними, ошибались, заявляя, что у чужих нет зрения. Если отключена аппаратура двусторонней голосовой связи, клетка твари звуконепроницаема; предусмотрено все, чтобы предотвратить попадание внутрь загона неочищенного воздуха остальной части здания. Никакой запах, слава Богу, не выходил наружу и никакие запахи не проникали внутрь клетки за исключением тех, что поступали через дверь кормушки, когда она открывалась. Откуда же тогда Моцарт знает, всегда точно знает, по какому месту на стеклянной поверхности стены надо шлепнуть когтистой лапой, чтобы она оказалась против ладони Вэнс? Деймону казалось чем-то сверхъестественным, что стоило ей поднести кончики пальцев к стеклу, никогда даже не касаясь, его поверхности, как чужой тут же оказывался напротив по другую сторону стены.
      Стараясь не шуметь, композитор вытащил один пузырек с желе из кармана, откупорил его и проглотил содержимое. Реакция последовала почти немедленно: все его ощущения разом отключились, словно от переутомления, а разум, будто пришпоренный, отдался на растерзание этому сводившему его с ума «если бы». Если бы я мог заставить чужого вопить из-за утраты, чего-то для него ценного! Из всех существовавших во вселенной звуков этот и был как раз тем, который; необходим Деймону для окончательного завершения, «Симфонии ненависти», для наполнениясодержанием и самого композитора, и его мрачного музыкального творения.
      Вторая фаза действия желе заставила его расслабиться, наполнила уверенностью и ощущением безмятежности. В другом конце улья Вэнс сменила место, сев на индейский манер перед стеклянной стеной справа от клетки-кормушки: Моцарт тут же оказался напротив, как всегда безошибочно ощущая ее присутствие. Деймон заметил, что на панели вспыхнул красный индикатор динамика: Вэнс включила голосовую связь с клеткой, и теперь Моцарт мог ее слышать. Ее шепот достигал и ушей Деймона. С каждой секундой обострявшийся действием желе слух вскоре позволил отчетливо различать каждое слово, как если бы Дарси была не дальше четверти метра от него. Ее голос звучал нежно, немного гнусаво:
      — Извини, Моцарт. Неужели я забыла покормить тебя или все-таки кормила? Ты опять хочешь есть? Но мне больше нечего дать тебе.
      …С каким-то неуловимым привкусом эротики. И вот снова та же картина. Глаза Деймона округлились, это не переставало его удивлять… рука женщины на лапе чужого, разделенные стеклом, связь человеческой, и чужой форм жизни, которую никто не в состоянии объяснить. Что почувствовал сейчас Моцарт, шлепнув своей несущей смерть лапой по кварцевому стеклу? Могла ли эта громадная, покрытая панцирем тварь ощутить какое-то желание? Или эти его движения не, что иное, как повторение давно ставшей привычной «попытки процарапать» стекло, продолжение бесконечного поиска слабого места в стенах его тюрьмы?
      Когда накал действия желе достиг высшей точки, Деймон встал и бесшумно направился к группе музыкальных инструментов неподалеку от стойки звукозаписи. Он переставлял ноги медленно, всячески стараясь не споткнуться. Инструментов было не так уж много — несколько электрогитар, контрабас, небольшая автономная клавиатура синтезатора, — но все они были соединены кабелями с усилителем его стойки звукозаписи.
      Быстро оценив возможности, он решил, что клавиатура прекрасно послужит его цели. Гоня из сознания все постороннее, концентрируя работу мысли так, чтобы его действия были подчинены достижению конечной цели, а не сомнениям в целесообразности предпринимаемых для этого шагов, Деймон спокойно отсоединил клавиатуру и высвободил ее из паутины кабелей и разъемов.
      Пока он бесшумно нес ее через всю лабораторию, приближаясь к Вэнс, сердцебиение усилилось до сумасшедшей частоты. Когда же Моцарт неожиданно шевельнулся, словно увидел композитора, подкрадывавшегося сзади к его наставнице, но был не в силах помешать ему, Деймон ощутил такой толчок, словно сердце готово было выскочить из груди. У этой твари есть шестое чувство? Может быть, он знает, что намерен сделать Деймон? Но чужой только качнулся назад и снова затих в ставшей давно привычной позе.
      Почти задыхаясь, Деймон судорожно сжал пластмассовый корпус клавиатуры обеими руками и поднял инструмент над головой. Бесконечное число жертв принесено во имя искусства в минувшие века, но это вовсе не значит, что их лимит в двадцать втором веке уже исчерпан. По большому счету, Дарси Вэнс сама пошла по пути Кена Петрилло. Бывший блестящий гитарист отдал себя целиком, чтобы появилась на свет одна из тварей, которые сотворили наркотик его жизни, наполнивший разум Кена неслыханными мелодиями. У Вэнс тоже вскоре появится неслыханная возможность проверить свою теорию на практике и окончательно установить, действительно ли Моцарт чувствует к ней привязанность. Корпус клавиатуры был крепким, но не настолько, как надеялся Деймон, чтобы убить.
      Он не желал ее смерти.

      Бесплатное посещение некоторых концертов в Зале Пресли было одним из немногих преимуществ нынешней работы Брэнгуина. Получив приглашение принять в ней участие, он трепетал от волнения, предвкушая — ну, главным образом — личное участие в создании «Симфонии ненависти» Деймона Эддингтона. Он не вполне согласен с побудительными мотивами, композитора, но… не ему было дано принимать решения. Майкл смог примириться с той частью программы, которая касалась Кена Петрилло, потому что решение действительно принял сам Петрилло. Этого религиозного фанатика не обманывали и не принуждали. Он не был убит преднамеренно. Но пятеро других… Их смерть тяжелым грузом лежала на совести Майкла.
      Он сказал неправду, когда уверял Эддингтона, будто тоже ненавидит музыку группы «Мелодии ада», но с некоторыми людьми лучше вести себя дипломатично, чем преднамеренно раздражать, хотя он по-прежнему уверен, что жизненно важно говорить именно то, что думаешь. После всего того, в чем за последние недели Эддингтон принимал непосредственное участие, Майкл не считал себя обязанным приносить композитору извинения за что бы то ни было.
      Майкл ухватился за возможность пойти на концерт, едва увидев объявление в местном информационном листке для сотрудников. На них троих по-прежнему распространялось действие корпоративного приказа не покидать здание до завершения «Симфонии ненависти», поэтому концерт был прекрасным предлогом покинуть улей, не вызывая гнева работодателя. Он и не ожидал, что Эддингтон или Вэнс примут его приглашение.
      По правде говоря, он и сам порядком устал от Эддингтона и прослушиваемых им криков чужого, от Ахиро и его мрачных, жестоких взглядов. Даже Дарси с ее навязчивой идеей приручить Моцарта стала действовать Майклу на нервы. Они так увязли в этой программе, что Майкл стал слышать шипение и крики Моцарта во сне и просыпался в холодном поту с эхом воплей жертв чудовища в раскалывавшейся от боли голове. Нынче вечером, пусть всего на пару часов, он позволит «Мелодиям ада» умчать себя подальше от всего этого.
      Майкл был ветераном компании и поэтому перестал восхищаться красотами Зала Пресли на второй год после завершения строительства здания около десяти лет назад. Он проводил слишком много времени в его задних помещениях, подвальных лабораториях и комнатах отдыха для персонала, где целыми днями скулили о том, как трудно держать в чистоте дешевую белую отделку стен и убирать с пола бог знает какую грязь, оставленную маньяками после вчерашнего концерта.
      Он не знал, почему решил поужинать вместе с Эддингтоном, положа руку на сердце, его логика отказывалась совмещать в одном лице музыканта и убийцу, а Майкл не мог думать об Эддингтоне иначе как о хладнокровном соучастнике убийства, после того как чужой растерзал руководящего работника корпорации «Медтех». О его исчезновении сообщалось во всех газетах, но Эддингтон был слишком поглощен своим сочинением, чтобы брать в голову что-то другое, а Дарси настолько увлеклась своей частью программы, что у нее не оставалось времени на контакт с внешним миром, если происходившее в нем не имело отношения к изучению чужих.
      Майкл не дурак, да и незачем быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что Ахиро — профессиональный убийца, нанятый Кином или кем-то еще для темных делишек корпорации; несомненно, он все спланировал заранее, знал этого человека в лицо, и, конечно, именно его команда забрала парня прямо из собственной машины перед Центром Всемирной Торговли тем поздним вечером.
      И все же Майкл, вопреки собственному желанию, продолжал относиться к Деймону с состраданием; он как-то сказал Дарси, что не считает композитора сумасшедшим, но после всех этих событий стал сомневаться. Насколько далеко можно или нужнозаходить, погружаясь в мечту? Как много можно себе позволить, чтобы сделать ее реальностью?
      Брэнгуин остановился перед служебным входом и сунул контрамарку в читающее устройство. Надо выбросить из головы эти мысли, подумал он, хмуря брови. Нынче вечером ему не хотелосьдумать об Эддингтоне и его программе. В конце концов, он не на работе и сейчас не имеет никакого отношения ни к «Симфонии ненависти», ни к Эддингтону, ни к его явившемуся из преисподней чужому. Поднимаясь на второй ярус балкона — не так уж плохо для служебного бесплатного билета — Майкл решил отвлечься от навязчивых мыслей и завернул в буфет, чтобы купить банку безалкогольного напитка и пакетик леденцов.
      Когда он добрался до своего места, группа «Мелодии ада» была на сцене и уже начала исполнение первой песни. С балкона прекрасно видно — Майкл действительно предпочитал эти места партеру. Кроме того, справа от группы был пятиметровый видеоэкран, на котором зрителям крупным планом представлялись отдельные исполнители этой самой модной хит-группы «Синсаунд». Фантастическая гармония смены картинок на экране не уступала скульптурной гармонии тела солиста, который как раз заполнил собой весь экран, заставив Майкла вздрогнуть. Оказывается, не так-то просто отрешиться от Эддингтона и его проклятого чужого; Майклу никогда прежде не приходило в голову то, что он ясно увидел на экране: физиономия андроида, этой звезды первой величины группы «Мелодии ада», сочетала в себе черты человеческого лица и морды чужого с планеты Хоумуолд, вплоть до удлиненной челюсти и еще одного рта, который выскакивал из его губ прямо в микрофон, проволочная оплетка которого напоминала сжатую в кулак руку. В отличие от чужого, у андроида были глаза, но и они выскакивали из орбит в подходящие по накалу моменты исполнения номера.
      Однако музыка была… впечатляющей, ритмы сильными и точными. Вскоре Майкл буквально растворился в могучем грохоте вторивших друг другу барабанов, по которым энергично колотила четырехрукая женщина-андроид. Еще двое андроидов — один длинноволосый, тонкие серебристые пальцы которого металлическими молниями мелькали по струнам первой гитары, а другой, едва не лизавший языком струны баса, перемежая их звучание с голосом, — окрашивали льющуюся из динамиков канонаду ударных буйным многоголосием вибрирующего шума.
      Совершенно забывшись, Майкл притопывал в такт ногами и отбивал его ладонями по подлокотникам кресла, не отставая в своем порыве от окружавших его людей. Биоинженера не покидало ощущение, что в его возрасте глупо ходить на подобные концерты, но у него по крайней мере не было нужды в каких-то дополнительных средствах для получения удовольствия, как у тех идиотов в зрительном зале, которые доставали из карманов синие пузырьки и открыто лакали желе. «Мелодии ада» уже добрались до финала первой песни своего репертуара, но Майкл не разобрал почти ни одного слова. Это и не имело значения: видеоэкран давал почти точное визуальное представление того, о чем они пели…
      Насилие…
      и любовь…
      и смерть.
      Горестно улыбаясь, Майкл прихлебывал из банки содовую и топал ногой в такт музыке. Насилие? Любовь? Смерть? От этого он и бежал, стремясь хотя бы ненадолго оставить свое рабочее место.

* * *

      Деймон опустил клавиатуру на голову Дарси Вэнс с достаточной силой, чтобы треснул пластмассовый корпус инструмента и отвалились три крайние клавиши. Не издав ни звука, она повалилась ничком на пол, затем медленно перекатилась на левый бок. Из ее горла вырвался тихий стон, и какое-то мгновение Деймону казалось, что она поднимется, что для отключения сознания он ударил ее недостаточно сильно. Затем, сверкнув на него полным недоумения взглядом, она закрыла голубые глаза и затихла. Деймон продолжал стоять над ней, сжимая в руках клавиатуру, и заметил небольшую лужицу крови, потрясающе красную на фоне светло-серого пола, которая потекла откуда-то из-под ее подбородка. Капли крови были на голове и одежде Дарси; на полу вокруг неподвижного тела лежали осколки пластмассы и обломки клавиш.
      — Теперь, — тихо сказал Деймон, — я это услышу. Все это… нежность, ощущение близости, неприятие собственных чувств — все то, чего недоставало музыке предыдущих убийств Моцарта, каждый звук которых Деймон сохранил на синдисках. В этом последнем, завершающем, финальном убийстве прозвучит наконец все, чего Деймону так недоставало. Да-да, Моцарт убьет ее, он долженее убить. Это в его натуре, в этом смысл его жизни. Но последнее убийство не будет похоже ни на одно, уже совершенное этим чужим: оно не станет бесполезной схваткой, бессмысленной борьбой за выживание человеческого существа, стравленного с более крупной и сильной формой чуждой ему жизни.
      Голос Моцарта должен звучать после этого убийства иначе, чем просто злобный вопль беспощадного победителя. Время и усилия, потраченные Вэнс на привлечение к себе его внимания, не могли пропасть зря. Моцарт привык к ее тихому голосу, знает, что, кроме нее, его никто не кормил. Убийство Дарси несомненно должно причинить этой твари боль. В конце концов, она — единственное человеческое существо, которое Моцарту знакомо, от которого он зависел, к которому должен быть привязан, если он способен на что-то подобное. Это убийство уничтожит единственный лоскуток в чуждом ему мире. Эта тварь сама себе причинит боль, не сравнимую ни с какой физической… ощутит наконец всплеск эмоций, голоса которых так необходимы Деймону для финала симфонии.
      Он наклонился над Вэнс, вцепился обеими руками в ткань халата, сморщившуюся на спине, подтянул к себе и ухитрился придать безжизненному телу сидячее положение. Неуклюже пятясь спиной вперед, он постарался как можно быстрее затащить ее внутрь красного квадрата, обозначавшего площадку клетки-кормушки. Ему была хорошо видна вздувшаяся у самого основания черепа красновато-синеватая шишка, но Дарси уже дышала ровно, и Деймон не сомневался, что она вот-вот придет в себя.
      Прислонив тело спиной к двери в клетку Моцарта так, чтобы оно не помешало опуститься прозрачному колпаку, композитор быстро выпрямился, отступил в сторону и нажал кнопку включения гидравлики. Какая-то внезапная мысль об уже содеянном и том, что он намеревался сделать, на мгновение потрясла Деймона, и разум обожгли сомнение и страх.
      «Я скажу Брэнгуину, что меня здесь не было», — мелькнуло в голове безрассудное оправдание. Так уж ли трудно поверить, что она зашла в установлении «контакта» настолько далеко? В конце концов, каждое мгновение, не считая времени сна, она разговаривала с чужим, чертила графики достигнутого прогресса, записывала результаты сотен наблюдений за его поведением, строила десятки нелепых предположений о том, как он должен повести себя в той или иной гипотетической ситуации. Все легко поверят, что она пошла дальше и забралась в клетку к чужому, чтобы проверить свои теории.
      Еще проще предположить, что она, вероятно, надеялась успеть вернуться в клетку-кормушку и закрыть дверь. Значит, ему всего-навсего необходимо сочинить историю о том, как сломалась клавиатура… Он делал уборку и уронил ее… Придется, конечно, объяснить, почему дверь оказалась закрытой снаружи. Это, вероятно, будет труднее всего, но потом он что-нибудь придумает. Подобным малозначительным вещам в его мире просто не было сейчас места. Самый последний штрих почти готовой симфонии уже витал в голове Деймона, и все, что ему оставалось сделать, — это включить аппаратуру и работать на ней. О, какимкрасивым обещает стать этот финальный штрих!
      Разбитая клавиатура и запертая дверь клетки-кормушки не относились к делу. Сейчас имела значение только Дарси Вэнс… и Моцарт, конечно, который сидел, ссутулившись, по другую сторону стекла и слегка поворачивал массивную, покрытую панцирем голову, словно считал необходимым направлять свое безглазое рыло именно в ту сторону, где находился шагавший то туда, то обратно вдоль стены Деймон.
      Возможно, привлекали его вовсе и не движения Деймона. Он пристально посмотрел на животное и мрачно улыбнулся. Этой твари давно известно каждое движение Вэнс, понимает ли Моцарт, что сейчас она… не способнадвигаться?
      — Скоро, мой чернопанцирный друг, очень скоро ты встретишься со своей подругой во плоти, — пообещал Деймон, быстрым шагом подошел к стойке звукозаписи и начал настройку аппаратуры. Он подумал, не принять ли сразу обе остававшиеся у него дозы королевского желе, чтобы разом пустить вскачь все ощущения, превратить самого себя в сверхчувствительную аудиосистему, но ограничился только вторым пузырьком.
      Пульт управления стойкой звукозаписи сиял индикаторами готовности, Моцарт в своем прозрачном загоне поднялся во весь рост и принялся неуклюже шагать вдоль стеклянной стены. Он задирал голову к потолку, вытягивая шею к микрофонам, ощущая ожившие в них электронные импульсы, предвкушая скорое появление корма. Со своего места у стойки Деймон хорошо видел массивную пасть чудовища, жадно обнажившиеся острые зубы, протянувшиеся между верхней и нижней челюстями пряди густой, тускло поблескивавшей зеленоватой слюны.
      Деймону казалось, что он таращил глаза то на индикаторы, то на чужого целую вечность, но Вэнс наконец шелохнулась. Он позволил себе усмехнуться, толкнул рычажок громкости вверх и еще раз отрегулировал аппаратуру на прием любого звука — от стука падающей на пол капли крови до мелодичной тональности голоса Дарси Вэнс, недавний стон которой все еще звучал у него в голове мелодией кларнета в руках профессионального музыканта. Стойка управления дышала шорохами готовности к автоматической записи, и Деймон встал из-за пульта. Он подошел к клетке-кормушке и положил палец на кнопку переговорного устройства, чтобы включить его, как только Дарси Вэнс полностью придет в сознание.
      Через пару секунд она открыла глаза. Морщась от боли, женщина приподнялась, упираясь одной рукой в пол, а другой осторожно притрагиваясь к шишке на затылке, затем медленно поднесла ладонь к лицу и увидела кровь. Только когда Деймон нажал кнопку и нетерпеливо переступил с нога на ногу, Дарси перевела на него взгляд и поняла наконец, где находится.
      — Что случ… О Боже!
      — Настал ваш черед, Дарси, — радостно известил ее Деймон. Он жестом показал на Моцарта, вынужденного терпеливо ждать возле двери кормушки. Она, конечно, не могла видеть чужого, но прекрасно знала, где он находился в подобных случаях. — Моя симфония ждет не дождется своего грандиозного финала, и я должен услышать песню Моцарта, убивающего свою маленькую подружку.
      Рот Деймона растянулся в такой широкой улыбке, что он почувствовал, как с уголков губ потекла слюна, но ему было все равно. Его давно перестало беспокоить, что о нем думают другие, как он перед ними выглядит, насколько в своем уме им представляется, — да и зачем волноваться по поводу впечатления, производимого им на женщину, которая в ближайшие пять минут будет мертва.
      Вэнс попыталась встать, но ей удалось подняться только на колени.
      — Вы, ублюдок, — прошипела она. — Вы сумасшедший, маньяк. Я всегда знала, что вам не следует доверять! Вы не можете позволить себе такое. Это убийство, Эддингтон. Неужели вы не видите, что с вами сделала эта программа и ваше желе? Пожалуйста, задумайтесь хотя бы на секунду, что вы собираетесь сделать!
      — О, я задумывался, поверьте мне. Убийство? — Деймон склонил голову набок и рассмеялся. — Мы здесь всеубийцы, моя дорогая. Вы думаете, что лишь по той причине, что никогда сами не нажимали кнопку клетки-кормушки, чем-то отличаетесь от меня, Брэнгуина или Ахиро? Избавьте меня от ваших нравоучений.
      От возбуждения у него, как всегда, леденели руки, и он не мог не потирать их, чтобы согреть и справиться с нетерпением. Она не сводила с него глаз; кровь, запачкавшая лицо Дарси, когда она потеряла сознание, казалась Деймону миловидным румянцем на ее бледной коже.
      — Кроме того, — продолжал он, — вы можете и не умереть, неужели забыли? Второе электрошоковое ружье, что Ахиро дал последнему субъекту, все еще лежит в клетке Моцарта, прямо у самой двери кормушки. Если вы сохраните хладнокровие и будете двигаться медленно, вам удастся… вероятно… заполучить его. — Деймон снова ответил широкой ухмылкой на ее пустой, не желающий верить ему взгляд. — Нам всем известно, как Моцарт ненавидит быстрые движения, не так ли?
      — Мистер Эддингтон… Деймон… пожалуйста. Моцарт просто чужой. Он мыслит иначе, чем мы, ему безразлично, окажусь перед ним я или кто-то другой. Разве вы не понимаете этого? Я разговаривала с ним, наблюдала за его поведением все это время, но это было частью программы, экспериментом. Он просто чужой, вы и на этот раз не услышите в его голосе ничего нового.
      Деймон расхохотался:
      — Прекрасная попытка, Вэнс, но ни я, ни вы в это не верим. Довольно препираться. Думаю, пришло время проверить, насколько крепка ваша с ним дружба.
      Он сунул руку в карман и вытащил последний пузырек с желе; едва ладонь ощутила тепло склянки, рот композитора наполнился слюной вожделенного ожидания. Чем дольше Деймон принимал королевское желе, тем более менялось ощущение его аромата: каждая доза все меньше напоминала вкус сладкой ваты из далекого детства и все больше походила на дорогой портвейн, крепкий и ароматный.
      — Давайте поглядим, — процедил он сквозь зубы, перестав улыбаться и глядя ей прямо в глаза, — сильно ли он вас любит. Надеюсь, вы ему очень нравитесь.
      Он поднял пузырек, словно провозглашая тост, осушил его и захихикал, обрадовавшись тому, что заставил эту преданную науке женщину злобно шлепнуть по стеклу ладонью. Королевское желе обожгло ему губы и язык, потекло к горлу, заставляя испуганно вздрагивать каждый участок не только полости рта, где подрагивало даже твердое нёбо, но и губы, и подбородок, на который с уголков губ пролились тонкие струйки, и даже ключицы, куда упали капли. Пролившееся желе покрывало кожу в глубоком вырезе его тенниски синеватыми грязными пятнами. Деймон отшвырнул пустой пузырек в сторону.
      — Надеюсь, ему будет мучительно больновас убивать, — доверительно поведал он Дарси, — надеюсь, это ранит чудовище в самое сердце… если оно у него есть.
      Его пленница попыталась заговорить, но Деймон прекрасно знал, как быстро положить конец препирательствам, и мгновенно выключил переговорное устройство. Даже не взглянув больше на Дарси Вэнс, композитор подошел к пульту управления приводом двери, открывавшей выход из клетки-кормушки в загон Моцарта, и дернул рычаг.

* * *

      Охранявший грузовой подъезд Зала Пресли парень в синей униформе откровенно скучал. У него еще не было опыта, и вряд ли он пользовался доверием начальства. Юноша совсем недавно достиг возраста, который давал законное право на получение работы, у него были густые, по-мальчишески непослушные волосы и жидкие усики. Они скорее выдавали, чем скрывали его юность. Склонившись над конторкой привратника, Филипп Раис достаточно хорошо разглядел сыпь крохотных прыщей вдоль кромки волос. Видел он и выступившие на лбу бисеринки пота. Ему очень нравилосьзаставлять людей чувствовать себя не в своей тарелке.
      — Мы можем войти, взяв вас в качестве сопровождающего, либо без вас, — повторил он. — Я официально уведомляю, что речь идет об обыске. У нас есть подозрение, что мы обнаружим здесь вещество, распределение которого строго нормируется.
      — У вас д-должен быть ордер на обыск, — заикаясь, возразил молодой человек. Он пытался выглядеть непреклонным, но его усилия были жалкими и тщетными. — Вы н-не м-можете…
      — Можем и войдем.
      Раис еще ниже склонился над конторкой, так что его белая каска почти коснулась лба охранника. Наверное, со стороны эта поза выглядит забавной, подумал Раис, но ему было по-своему жалко юношу, не хотел бы он быть на его месте. С другой стороны, если этот парень не перестанет вести себя по-дурацки, ему придется поступить с ним как с последним дураком.
      — Послушайте… — Раис бросил взгляд на именную карточку над левым верхним карманом форменной куртки парня и подчеркнуто четко прочитал фамилию: — Хиггинс. Может быть, вы действительно незнакомы с соответствующим постановлением городских властей, но, возможно, просто прикидываетесь. Однако причина не имеет значения, потому что произойдет то, что должно произойти. Итак, я ознакомлю вас с действующим на территории Манхэттена законодательством, но второй раз повторять не стану. — Хиггинс открыл было рот, но Раис предостерегающе поднял палец. — В Постановлении номер 2021-14.85.4673 о злоупотреблении наркотическими составами на территории острова Манхэттен говорится, что — далее я цитирую, поэтому слушайте внимательно: «Когда проводится следствие по делу о веществе, обычно называемом королевским желе, его производных или материалах, используемых для производства этого вещества, следователю не требуется ордер на обыск, если в качестве ищейки он использует животное с планеты Хоумуолд. Конец цитаты.
      Старина Блю, более или менее крепко удерживаемый на месте двумя помощниками Раиса, слегка покачивался, переминаясь с ноги на ногу за спиной главы службы безопасности компании «Медтех». Он махнул рукой в сторону морды животного, и чужой инстинктивно зашипел, мотнув головой.
      — Другими словами, мистер Хиггинс, эти младенцы либо находят то, что мы ищем, либо не находят. Они не лгут и не берут взяток, потому что для них не существует различий между плохими и хорошими ребятами. А теперь позвоните своему боссу или кому-то Другому, кто имеет полномочия провести для нас эту маленькую экскурсию, иначе мы будем вынуждены совершить ее сами, оставив вас самостоятельно позаботиться о собственной заднице. Если мы наткнемся на запертую дверь, то откроем ее с помощью лазера. И можете мне поверить, что, какие бы счета «Синсаунд» ни предъявила нам за повреждения, они останутся неоплаченными. — Раис одарил молодого человека широкой сардонической ухмылкой: — Мы поняли друг друга, мистер Хиггинс?
      Хиггинс утвердительно кивнул и судорожно засуетился, став похожим на куклу-марионетку, какие Раису приходилось видеть в антикварных магазинах. Молодой человек неуклюже придвинул к себе телефонный аппарат какой-то старой модели, что было свидетельством отсутствия у охраны грузового подъезда видеофонной связи, и набрал на клавиатуре комбинацию цифр. Низкое, спокойное шипение Старины Блю не мешало Раису слышать не только хныкающий голос Хиггинса, но и более степенный того, кому он позвонил.
      — Мортон слушает.
      — Ш-шеф, это охранник Хиггинс. Тот, что на посту грузового подъезда… — Юноша нервозно вытирал пот со лба и метался взглядом с Раиса на чужого и обратно.
      — Я знаю, кто ты такой, черт бы тебя побрал, недоумок! В чем дело?
      — Не могли бы вы… ах… спуститься к грузовому подъезду? — Хиггинс сглотнул, а Раис и оба его помощника подбодрили парня улыбками; чужой, сидя на корточках, продолжал осторожно покачиваться между направляющими шестами.
      — Зачем?
      Прежде чем Хиггинс успел ответить, Раис легонько постукал костяшками пальцев по столу, чтобы привлечь к себе внимание охранника.
      — Хорошенько подумайте, что полагается говорить начальству по телефону, мистер Хиггинс, — сказал он тихим, но твердым, как сталь, голосом. — Я очень огорчусь, если заподозрю, что вы даете непонятный мне намек или какой-то условный знак, — надеюсь у вас нет этого на уме?
      Хиггинс снова судорожно сглотнул, и Раис заметил, что ворот его рубашки уже потемнел от впитавшегося пота. Это открытие заставило его широко улыбнуться: Боже, ну до чего же приятно живьем сдирать с людей кожу и щекотать их по голым нервам.
      — Хиггинс, с кем вы там разговариваете?
      — Здесь т-такая ситуация, сэр, — юноше не хватало воздуха, — вы должны спуститься.
      — Необходимо подкрепление? — В раздраженном голосе собеседника охранника появились тревожные нотки.
      Хиггинс отрицательно замотал головой, забыв, что начальник его не видит, и тут же покраснел от стыда за свою оплошность под испытующим взглядом Раиса,
      — Нет, сэр, — сдержанно ответил он, — думаю, достаточно вас одного. Поторопитесь, пожалуйста.
      В ответ прозвучала пара ворчливых проклятий, затем почти крик:
      — Хорошо, черт побери! Но если я спущусь и обнаружу, что вы должны были справиться самостоятельно, считайте себя по уши в дерьме, Хиггинс!
      Несмотря на гнев босса, Хиггинс выглядел человеком, у которого гора свалилась с плеч.
      — Спасибо, сэр, — поблагодарил юноша, с неожиданной дерзостью грохнувтрубку на место, а затем молча вытаращился на Раиса и его команду; когда он перевел взгляд на чужого, глаза округлились и наполнились страхом, хотя чудовище было в сбруе и наморднике.
      Раис поправил каску, улыбнулся и сказал, желая успокоить парня:
      — И вамспасибо.
      Спустя несколько минут (добрый знак, потому что Раис не намерен был ждать более пяти минут) из двери с табличкой: «ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА СЛУЖБЫ БЕЗОПАСНОСТИ ЗАЛА ПРЕСЛИ» — появился рыжий мужчина с сеткой для волос на голове и густой Щетинистой бородой. Его рот уже был готов к залповому огню, и голос первого залпа вполне соответствовал хмурому выражению лица.
      — Итак, Хиггинс, — рявкнул он, — какого черта вам от меня…
      Как Раис и ожидал, одного взгляда на Старину Блю оказалось достаточно, чтобы шеф Хиггинса внезапно сделал паузу и закончил фразу писклявым тоном недоуменного вопроса, а не начальственным окриком:
      — … Нужно?
      Раис опередил Хиггинса, решив избавить парня от мучительного объяснения.
      — Я хочу, чтобы вы обеспечили нам доступ даже в самое пекло этого вашего хозяйства, если онпожелает туда войти, — заявил он тоном уведомления об окончательно принятом решении.
      Шеф службы безопасности «Медтех» достаточно сильно потянул шест, чтобы заставить чужого напрячься и встрепенуться в своих путах.
      — Ваш визит слишком необычен, — начал Мор-тон, — я буду вынужден получить одобрение…
      — Нет.
      Крепко сжав рукоятку направляющего шеста, Раис шагнул на пару шагов вперед, сократив расстояние между собой и шефом службы безопасности Зала Пресли. Старина Блю, повинуясь шесту, неожиданно поднялся за спиной Раиса на задние лапы и преодолел то же расстояние за один шаг.
      — Мы оба знаем, что по закону вы не можете отказать в проведении обыска, и нам с вами так же хорошо известно, что я не стану ждать никакого одобрения или разрешения. Следовательно, ситуация такова: мы можем провести обыск вместе с вами, и вы откроете любую дверь, которую необходимо будет открыть, либо обойдемся без вас и откроем себе путь лазером, если двери окажутся запертыми. Выбор за вами, — пояснил Раис, согнав с лица маску деловой доверительности и нахмурившись, — но сделайте его быстро, мистер Мортон, потому что мне надоело попусту терять время и повторять одно и то же.
      — Я…
      Рот Мортона несколько раз открывался, но тут же беспомощно закрывался, затем он расправил плечи и попытался вновь обрести утраченное достоинство.
      — Проходите, джентльмены. Хиггинс, вы тоже идете с нами.
      Следом за Мортоном вся группа стала подниматься наверх по ступеням узкой лестничной клетки. Раис шел пригнув голову и ухмылялся, вспоминая, как быстро Хиггинс спрятал вспыхнувшее на лице мстительное выражение, когда его лишили возможности скоротать вечер в одиночестве, заставив сопровождать шефа Мортона и следственную бригаду.

* * *

       Я не должна умереть.
      Дарси никогда прежде не замечала, как громко визжит открывающаяся в клетку Моцарта дверь. Когда она стояла там, где сейчас был Эддингтон, и просто заглядывала внутрь клетки, этот звук ничего не значил, он просто говорил о выполнении очередной операции процесса кормления чужого. Теперь он был потрясающе громким, словно сам Господь Бог скрипел ногтями по грифельной доске ее сознания и очищал голову от любых мыслей о потворстве неведению уже содеянного, забвению происходившего.
      Моцарт, конечно, ждал на том же месте, где всегда, когда в кормушке для него что-то было. Он сидел на корточках прямо перед дверью в клетку, понурив иссиня-черную голову и опустив плечи. Без разделявшего их непробиваемого кварцевого стекла его зубы выглядели гораздо более крупными — белые, без единого пятнышка молодые зубы; вдоль кромки четырех задних резцов поблескивала слизь. В любую секунду эти массивные челюсти могут разделиться и открыть затянутую паутиной слюны темную, влажную полость пасти за рядами зубов. Он слегка покачивался, и это странно напоминавшее попугая движение делало его похожим на причудливую помесь насекомого и птицы, исполнявшую брачный танец.
      Какая-то часть нутра уговаривала ее бежать куда угодно, пока можно. Другая убеждала просто остаться в клетке-кормушке, съежиться, как в те дни, когда она пряталась маленькой девочкой за занавесками, — может быть, чудовище не заметит ее и уйдет, она откроет наконец глаза — и его просто не будет. Подчиниться любому из этих инстинктов значило умереть. Дарси поползла вперед отвоевывая сантиметр за сантиметром у своих естественных порывов замереть или броситься вперед очертя голову. Она старалась беззвучно дышать, уравнивая частоту дыхания с ритмом сердцебиения, боясь сорваться на глубокий вздох. Я не должна умереть.
      Две секунды, еще две, и ее окоченевшие пальцы коснулись приклада электрошокового ружья. В тепле огороженного для чужого пространства оружие нагрелось настолько, что, сжав пальцы на рифленой рукоятке, она неожиданно для себя ощутила чуть ли не мягкое тепло человеческой руки, протянутой для рукопожатия.
      Моцарт не двигался.
      Дарси медленно подняла ружье и взяла его на изготовку для стрельбы с правой руки. Он уже должен был зарычать, броситьсяна нее. Чего Моцарт ждал?
      «Может быть, он действительноузнаёт меня? Возможно, он чувствует, что перед ним именно я. Должна ли я поговорить с ним, как уже делала множество раз на протяжении стольких недель?»
      Она сильно прикусила изнутри щеку, чтобы боль изменила направление мысли и вернула ее в русло здравого смысла. Сейчас не время теоретизировать на тему о том, как работает разум чужих; не стремилась она, несмотря на страстное желание Эддингтона, стать и первой дрессировщицей чужих с планеты Хоумуолд. Указательным пальцем правой руки Дарси нащупала переключатель питания разрядника ружья и перевела его в рабочее положение. Ее усилия были вознаграждены едва заметной вибрацией приклада, возвестившей о готовности оружия к действию. Слава Богу, существовали такие вещи, как автоматическое отключение питания, а державший ружье последним не использовал и половины заряда… Он умер, как и четверо до него. Дарси не смогла одолеть дрожь кожи на голове, создавшую ощущение встававших дыбом волос, и эта дрожь покатилась волнами по всему телу до самых пяток. Моцарт все еще не делал попытки приблизиться к ней, и она невольно разглядывала его, подмечая детали, на которые прежде и не думала смотреть. Под его ногами валялись раздробленные кости и гниющие ошметки мягкой плоти мужчины, убитого Моцартом последним, — нижняя челюсть, расколотый череп.
      Одного запаха, стоявшего в душном, полутропическом воздухе клетки, было достаточно, чтобы к горлу подступила рвота. Она попыталась дышать только ртом, но ничего хорошего из этого не вышло. Загон был насыщен маслянистыми испарениями разлагавшегося мяса; все внутренние поверхности ее носоглотки уже были покрыты их смрадной пленкой; отвратительная вонь, казалось, проникла в каждую пору всех доступных воздуху полостей.
      В двух метрах от нее Моцарт слегка покачивался вперед и назад, его низкое непрерывное шипение заглушало тихое потрескивание аккумуляторной батареи электрошокового ружья. Какими неведомыми органами чувств пользовался он, чтобы точно знать, где она находится? Запах, конечно, но было ли что-то другое, какое-то физическое чувство, в существование которого человечество все еще не может поверить? Она снова подумала, что время и усилия, потраченные ею на разговоры с этим существом и заботу о нем, не были напрасными. Возможность приручения формы жизни планеты Хоумуолд совершенно исключалась, никто не мог даже вообразить что-либо подобное из-за их природного инстинкта уничтожать все живое. И тем не менее…
      У Дарси дыхание застряло в горле, когда внешняя пасть чужого стала наконец медленно раскрываться. Шипение сделалось беспокойным и более громким, затем оно стало еще громче, когда животное последний раз качнулось в низкой позе на задних лапах и согнуло в суставах утыканные острыми пиками передние. Она достаточно насмотрелась на это движение, видела его так многораз, что сомнения не могло быть: это прелюдия прыжка.
      В последний миг перед открытым противостоянием память вернула ее в первые дни работы по этой программе. Что она тогда сказала Майклу?
      — … Мгновение помедлит, перед тем как убить.
      Сколько иронии в точности ее предвидения! После стольких недель, проведенных рядом с ним, Моцарт действительнодал ей самое большое, на что можно было надеяться.
      Дарси прижалась щекой к прикладу электрошокового ружья, прицелилась и спустила курок. Из покрытого изоляцией ствола вырвалась ослепительно белая струя, ударившая Моцарта точно под нижнюю челюсть. Несмотря на сковавший ее ужас, тяжелые и частые удары собственного сердца, шипение чужого, походившее на шум вырывавшегося из котла пара и казавшееся ей не столько голосом, сколько сильной вибрациейдолго сдерживавшегося выдоха… Дарси поняла, что, получив удар током, Моцарт вскрикнул так, как не кричал никогда прежде. Этот крик затопил ее разум сумятицей всех мыслимых душевных мук. Дарси охватила паника, ей хотелось спасаться бегством; она оцепенела от нахлынувшего ощущения вины. За всем этим была еще и ненависть. Ненависть к твари, которой она так долго отдавала себя без остатка. Нет, она не могла проклинать и даже осуждать это животное за агрессивность — оно было не в силах преодолеть заложенное в нем самой природой. Но она презирала его за этот крик. Дарси точно знала, что это именно тот звук, услышать который так долго мечтал Эддингтон, ссутулившийся над своим пультом в лаборатории за стеклянной стеной.
      В коротком, пронзительном, незнакомом ей доселе крике чужого было что-то, не имеющее названия, но, несомненно, выражавшее то, что животное чувствовало сейчас, и оно выдохнуло в этом единственном звуке тайну, которую Эддингтон так страстно стремился разгадать: в этом тесном мире Моцарта она была единственным знакомым ему существом, надежным… достойным доверия. Он был ее свирепым, но невинным ребенком, и она предала его.
      Она метра на полтора сместилась влево, успев на бегу поймать взгляд обернувшегося Деймона, и приготовилась выстрелить снова. Сражаясь за свою жизнь в этой неравной схватке, Дарси никак не могла избавиться от осознания отвратительной откровенности сумасшедшего взгляда музыканта, в котором не было ничего, кроме наслаждения ее танцем смерти с Моцартом, полного и окончательного удовлетворения всех его желаний.

* * *

      — Да, — прошептал Деймон, — да, да, да!
      Моцарт визжал, плакал, музыка журчала из таких глубин нутра этой твари, до которых он и не мечтал добраться. Оставив свой пост у стеклянной стены, Деймон помчался к стойке смесителя и передвинул рычажок громкости еще на два деления вверх. Грохот звуков из динамиков заставил завибрировать аппаратуру под его пальцами, задрожать бумагу в продолжавших работать матричных принтерах. С визгом чужого смешивалось похожее на сопениебыка резкое, тяжелое дыхание Дарси.
      Пульс Деймона колотился в унисон с ритмами музыки сражения, криками чужого, бешеным дыханием Дарси, разрядами электрошокового ружья, звучавшими подобно треску коробящейся в жарком пламени громадной пластмассовой стены. Ничто из всего опыта его прежней жизни не могло сравниться с ощущением какого-то сверхъестественного оргазма, пульсировавшего в его разуме и во всем теле в абсолютном согласии с каждой изысканной нотой мрачной, абсолютно совершенной и цельной музыки Моцарта.
      И когда его рука оставила рычажки настройки звучания и легла на скромный подарок Ахиро, который тот преподнес ему после гибели последнего пленника в клетке Моцарта, Деймон знал, что лучше всего просто нажать эту единственную кнопку. Что сказал бы японец, этот наемный убийца, знай он, как Деймон решил воспользоваться его подарком? Композитор благоговейно подержал руку на коробочке, потом заспешил обратно к стеклянной стене, высоко подняв ее над головой, желая, чтобы Вэнс улучила момент и увидела, с чем он пришел к ней. Если она увидит и поймет, ее крики сомнения и нежелания верить собственным глазам станут великолепнейшим украшением грандиозного финала «Симфонии ненависти».
      Деймон всем телом приник к прозрачной преграде и прижал к стеклу подарок Ахиро на такой высоте, где Дарси было бы проще всего его заметить, но Вэнс без остатка отдавалась осуществлению выбранной ею стратегии. Прицельным выстрелом она отгоняла Моцарта вправо и короткой перебежкой сокращала расстояние до ближайшего к ней входа в тоннель. Очень тонко продуманный план, мысленно похвалил ее Деймон, но стоит ей взглянуть на него и увидеть, чтоон держит в руке, от тщетных фантазий этой ученой дамы не останется и следа.
      — Время умирать, Дарси, — громко сказал Деймон.
      Он перевел взгляд на то, что держал в руках, и заставил себя сконцентрировать внимание только на этом предмете, прекрасно понимая, что неправильный выбор может уничтожить плоды всей его работы, оставить величайшее произведение искусства неоконченным навсегда.
      Небольшая металлическая коробочка, четыре невзрачные прямоугольные кнопки под разного цвета индикаторами ВКЛЮЧЕНО, ВЫКЛЮЧЕНО, ПРОЦЕНТ ПОВЫШЕНИЯ МОЩНОСТИ, ПРОЦЕНТ ПОНИЖЕНИЯ МОЩНОСТИ. Горел зеленый индикатор над кнопкой включения питания, а небольшое цифровое табло сообщало, что мощность питания установлена на пятнадцать процентов. Прежде чем поставить большой палец на кнопку ВЫКЛЮЧЕНО, Деймон провел им по выпуклым желтым буквам, растянувшимся почти во всю длину коробочки вдоль ее верхнего края, и поднял взгляд на женщину и тварь с чужой планеты, сражавшихся уже в добрых шести метрах от стеклянной стены.
      ДИСТАНЦИОННОЕ УПРАВЛЕНИЕ ЭЛЕКТРОШОКОВЫМ РАЗРЯДОМ.

      Где-то на задворках разума Дарси все еще теплилась надежда, что ей удастся выжить в этом суровом испытании.
      Она не наркоманка и не алкоголичка, не пила даже кофе. Никакая химия не затуманивала ей разум и не подавляла рефлексы, несмотря на громадную шишку на затылке. Кроме того, чужой даровал ей преимущество, оказавшись настолько гостеприимным, что не набросился сразу, и она выбрала стратегию, которая, похоже, приносила обнадеживающий результат.
      Она была всего в метре от входа в тоннель, когда Деймон выключил питание электрошокового ружья.
      Шорох в прикладе стих. Ружье не стало заряжаться медленнее, как бывает, когда садятся батарейки. Оно просто перестало работать. Дарси не настолько тупа, чтобы в тысячную долю секунды не сообразить, что Деймон выключил его с пульта дистанционного управления. Он не хотел, чтобы она выжила, как не хотел дать последний шанс и всем предыдущим жертвам Моцарта. Она, онибыли фуражом — кормом для чужого, музыкальным топливом больного воображения Эддингтона. Когда чудовищу скармливали других, он хотел, чтобы дичь забавлялась с чужим как можно дольше, и однажды в бешенстве набросился на Ахиро, когда этот ниндзя посмел склонить чашу весов в пользу Моцарта. Однако Дарси была тем подопытным кроликом, верной смерти которого Деймон Эддингтон жаждал побыстрее, чтобы услыхать необычный вопль чужого, которого недоставало для его грандиозного финала.
      Едва ружье замерло, из динамиков над ее головой вырвался повторенный аппаратурой звукозаписи вопль Моцарта, дернув, словно когтистой лапой, каждый нерв Дарси и заставив ее непроизвольно сжать зубы. На чудовище он тоже произвел впечатление, и Моцарт заревел, в диком протесте вскинул вверх массивную голову и так изогнул дугой спину, что едва не рухнул на пол клетки. Дарси не стала ждать, пока он снова обретет равновесие: она воспользовалась благоприятной возможностью и стремительно метнулась вбок, удалившись от Деймона на целый метр вдоль стены, и едва не нырнула в круглое отверстие тоннеля, пока чужой поворачивал морду в ее направлении, дважды рявкнул и только после этого догнал одним прыжком.
      Женщина резко повернулась, увы, лишь чтобы понять, что игра окончена: тварь была готова к прыжку. Теперь, когда она совершенно беззащитна, нападение чудовища станет последним. Но Дарси не собиралась просто стоять и покорно встретить смерть. Она, черт побери, не намерена сдаваться без боя. Не дожидаясь, пока смертоносные когти покончат с ней, женщина сделала выпад, вместо привычного слуху Деймона приятного, слабого голоса из ее горла вырвался высокий, полный отчаянной храбрости пронзительный крик, и она швырнула бесполезное электрошоковое ружье в безглазую голову чужого.
      Оно плашмя ударилось о его твердый удлиненный лоб, и Моцарт от неожиданности попятился.
      Так же как павловская собака, эта чужая форма жизни ассоциировала ружье с болью от удара током. Моцарт просто не мог догадаться, что угодивший ему в голову предмет не может причинить страдание без помощи человеческой руки. Дарси по-прежнему не имела представления, каким образом он распознает окружающий его мир — по запаху или как-то иначе, — но она не собиралась ждать нового приглашения. Когда чужой отпрянул от оружия, она сделала сумасшедший рывок и скрылась в тоннеле; мгновение спустя Моцарт уже протискивался в трубу следом за ней.
      Дарси моментально поняла, что внутри тоннеля преимущество будет на стороне чужого.
      Им с Майклом даже не приходило в голову, что за время блужданий по этому несложному лабиринту с двумя входами Моцарт так тщательно облицует его внутренние поверхности густой, влажной слизью, что по изобилию этого материала их сооружение будет уступать разве что гнездам тварей на их родной планете Хоумуолд. Кто же мог подумать, что Моцарт, существуя в полном одиночестве, ухитрится найти способ крепления своих выделений на покрытой тефлоном поверхности проходов и метр за метром оплетет их смолистым буроватым веществом по всей длине?
      Дарси отважно продиралась вперед по бугристой клейкой массе, которая приставала к рукам и одежде, тянулась следом за ней долго не отрывавшимися липкими лентами. Абсурдная мысль о мухе, путешествующей по клейкой бумаге, словно импульс безумия, путала все остальные, а Моцарт был уже близко и еще больше сократил расстояние, когда она едва не задела лицом что-то свешивавшееся с потолка.
      Из груди вырвался вопль, она инстинктивно отпрянула, но заставила себя успокоиться, побороть отвращение и, обхватив обеими руками оплетенный нитями слизи гниющий труп белокурого высокопоставленного работника компании «Медтех», дернула кокон вниз и вырвала его из клейкой паутины, прикрепленной к стенам. Дарси заметила блеск второго электрошокового ружья, опутанного вместе с трупом, но освобождать его из паутины времени не было. Она едва успела пригнуться и отскочить, когда разложившийся труп шлепнулся на округлый пол бесформенной кучей. Из-за этой задержки у нее остались считанные секунды, чтобы добраться до малого бокового тоннеля, в котором не успел скрыться погибший мужчина. Вход в него светился тусклым розоватым сиянием и обещал спасение человеку, потому что был слишком узким для значительно более крупной твари с планеты Хоумуолд.
      Она юркнула в боковой тоннель, почти не пострадав.
      Лодыжка одной ноги, вернее, только частьее не успела ускользнуть от лапы Моцарта. Дарси снова благодарила Господа за спасение, за то, что когти чужого не успели сомкнуться на ее ноге, за то, что не пострадала кость.
      Причитая от боли, Дарси заползала все глубже в тоннель, подальше от шаривших в нем лап с длинными, острыми, как пики, когтями. Оказавшись вне досягаемости чудовища, она решилась наконец оглянуться и увидела его, свое драгоценное инопланетное чудо, участника своего смертельного эксперимента, бесновавшегося в бессильной ярости перед входом в ее тоннель, тщетно царапавшего титановое кольцо отверстия. Она почувствовала влагу на ноге: «Я истекаю кровью», но эта влага была приятно теплой и какой-то далекой; с каждой секундой онемение ноги поднималось от раны все выше, боль ощущалась все слабее.
      Дарси миновала поворот тоннеля и больше не могла видеть Моцарта. Пальцы нащупали люк в углублении, о существовании которого Эддингтон не знал. Ахиро о нем было известно, но он уделял мало внимания их с Майклом заботам — так они, по крайней мере, думали, — и его вряд ли насторожило, когда в последнюю минуту они настояли на включении в новую планировку этого крохотного распределительного поста системы подачи усыпляющего газа, в действенность которого окончательно поверили. Она услыхала щелчок открывавшегося замка и слабым толчком кончиками пальцев — они с Майклом специально предусмотрели такую конструкцию люка, которая позволяла открывать его только вручную и только человеческими руками, — сдвинула крышку.
      У нее хватило сил лишь затащить тело в просвет люка и свалиться в него, почти не ощутив боли от падения в яму под полом. Она знала, что должна закрыть за собой люк, но почувствовала себя такой усталой. Смутная, но более верная мысль подсказывала ей, что дело не в усталости, а в большой потере крови и что ей нужен жгут, но эта яма под полом была такой крохотной, и под рукой не было аптечки для оказания срочной медицинской помощи… да и вряд ли она смогла бы сама наложить жгут. Или все же смогла бы?
      Дарси увидела кнопку аварийной сигнализации на нижней стороне настила пола, прямо возле раскрытого люка. Она легко может дотянуться до нее… но потом, после того, как Эддингтон решит, что она умерла, и уйдет из улья. Кто-нибудь должен прийти, например рабочие «Синсаунд», чтобы увести Моцарта в другое помещение, где его спрячут или используют в новом эксперименте, который, несомненно, уже запланирован; только тогда она и нажмет кнопку, включит индикаторы аварийной сигнализации почти на каждой стойке по другую сторону стеклянной стены. И она будет спасена, ей наложат жгут на лодыжку, она сможет принять горячий душ и смоет с себя запах крови и смрадное зловоние плоти жертв Моцарта.
      А пока она закроет глаза и немного отдохнет.

      — Теперь в любую секунду. — Деймон был возбужден до предела, тяжело дышал и обливался потом. — В любой момент. Это будет красиво, так ново, так не похоже…
      Он больше не видел ни Моцарта, ни Вэнс — оба исчезли в спасительном тоннеле, и Деймон не мог отделаться от какой-то обманчивой, отеческой гордости за Дарси. Несмотря на то что она была единственной женщиной, оказавшейся лицом к лицу с Моцартом, да еще просто биоинженером без малейшей подготовки к борьбе за выживание, Дарси оказалась вторым человеческим существом, добравшимся до тоннелей, — это настоящий подвиг, если учесть, что не все ее предшественники были наркоманами и пьяницами. Отключая питание ее электрошокового ружья, Деймон не сомневался, что сражение тут же и закончится. Но она выкрутилась и удивила его не меньше, чем напугала Моцарта, когда швырнула в голову этой твари оружие.
      Но Деймона никогда и ни в малейшей степени не привлекали картины совершавшихся Моцартом убийств, они не могли ничего дать. Ему и теперь незачемвидеть, как умрет Дарси Вэнс или чем отличится сам Моцарт, совершая этот свой подвиг. Жизнь Деймона отдана звукам, музыке. Он быстро вернулся к стойке смесителя и зафиксировал рычажки настройки звука на максимальную громкость, не желая потерять даже самый незначительный шорох, который достигнет установленных в тоннелях микрофонов. Все диапазоны звучания, от самого низкого басового до самого высокого, какой еще способен воспринимать человеческий слух, все усилители — абсолютно всебыло установлено на уровень предельных возможностей звукозаписывающей аппаратуры, и Деймон, затаив дыхание, ждал крика Моцарта, громкого и величественного, такого, каким ни один чужой еще никогда…
      Послышалось едва уловимое шуршание, затем далекий металлический щелчок, какой бывает, когда происходит перегрузка и предохранители размыкают цепь питания. Все стойки медицинского оборудования, подключенные к той же системе питания, как ни в чем не бывало продолжали весело сверкать индикаторами. Погрузилась во тьму только обесточенная панель стойки звукозаписи Деймона. На долгие две секунды воцарилась гробовая тишина.
      — Нет! — взревел Деймон. — Провались все это к дьяволу в ад, но только не сейчас!
      Он ударил кулаком по панели, но аппаратура была мертва, обесточена, его чудо техники приказало долго жить. Деймон нерешительно отвернулся от стойки, судорожно сжимая и разжимая кулаки, чувствуя, что начинает сводить пальцы. Коробка автоматических предохранителей… где она? Где? Брэнгуин как-то попытался показать ему, но он нетерпеливо отмахнулся от старика, не желая забивать себе голову подобными пустяками, — сейчас ему хотелось растерзать себя за тупость.
      Лаборатория громадна, вокруг многокилометровые трассы защищенных металлическими экранами электропроводов и масса разъемных коробок, которые соединены с другими коробками и щитами. Ему ни за что не найти среди них свою. Обратиться за помощью в службу технической поддержки он тоже не может. Или все-таки должен, несмотря на то что Моцарт в любую секунду может добраться до Дарси? Что он скажет дежурному? «Ради всего святого, не могли бы вы побыстрее прийти, пока чужой не убил ее, чтобы я успел записать предсмертный вопль?» Инструмент его творчества не подавал признаков жизни, но вопли Дарси, несомненно, очень скоро огласят своды тоннелей.
      Там… на столе, рядом с пластмассовыми тарелками и подносом с остатками их ужина, лежал портативный магнитофон Брэнгуина. Он оставил его, зная, что от датчиков входа в Зал Пресли записывающее устройство не утаить и магнитофон у него наверняка отобрали бы. Аппарат очень низкого класса, устаревшей конструкции. Вряд ли он подходит для целей Деймона… но, к несчастью, ничего другого под рукой не было. Он достаточно натерпелся от необходимости пользоваться примитивными способами звукозаписи, и опыта ему не занимать… может быть, еще не все потеряно…
      Деймон помчался к столу, схватил магнитофон, быстро проверил, работает ли аппарат и на месте ли синдиск для звукозаписи. Переносной микрофон, которым Деймон пользовался для записи голоса на пробные диски, свалился со стойки и болтался на проводе. Он выдернул штекер и помчался к клетке-кормушке, на бегу подключив микрофон к портативному магнитофону, но…
      Остановился как вкопанный и похолодел.
      Мозг отсчитывал исчезавшие в небытие секунды, а он стоял возле стеклянной клетки-кормушки, уставившись на разверзшееся перед ним за рамами небьющегося стекла царство Моцарта. Проникнуть в него так легко: надо просто освободить защелки, поднять прозрачный колпак, открыть дверь, сделать всего один шаг внутрь, держа наготове магнитофон и микрофон; затем выйти, когда все будет кончено, опустить колпак, и он сам защелкнется на месте.
      — Так легко, — хрипло произнес Деймон, не осознавая, что повторяет свои мысли вслух. — Я просто шагну внутрь и подержу микрофон, чтобы записать музыку. Он будет… занятв тоннелях с Дарси, а я… я просто послушаю его крик, запишу его песню. Он не учует меня, даже не догадается, что я там.
      Боясь решиться, он раскачивался с пяток на носки и обратно, как зачастую делал это чужой в своей клетке. Входить опасно, слишком опасно, но… в конце концов, ведь он — Деймон Эддингтон. Он не таков, как все эти наркоманы и пьяницы или даже безымянный работник компании «Медтех», которого Ахиро приволок сюда по причинам, ведомым только этому японцу и тому, кто им командует. И Вэнс совсем не такая, как он. Она здесь для того, чтобы он мог ее использовать в своей программе так, как это необходимо для достижения обещанного компании «Синсаунд» результата… поэтому-то она и отдана на растерзание Моцарту, а его, Деймона, место — снаружи, у пульта управления. В этом помещении, в нынешней ситуации Деймон Эддингтон — инспектор, единовластный руководитель. Бог.
      Глубоко вздохнув, Деймон осторожно нажал кнопку гидравлического привода прозрачного колпака, зная, что хорошо смазанный механизм справится со своей работой без рывков и шума, что не будет слышно скрипа, которым всегда сопровождалось движение по полозьям металлической двери, отделявшей от загона чужого стеклянную клетку-кормушку. Жужжание включившейся гидравлики было низким, почти бесшумным. Деймон со страхом всматривался в открывшийся проход. Все было тихо — ни скрежета роговицы когтей по скользкому покрытию кривой внутренней поверхности тоннелей, который говорил бы о приближении Моцарта, ни знакомого шипения, которое биоинженеры называли ровным дыханием этой твари.
      Деймон освободил легкие от воздуха, стараясь производить как можно меньше шума. Несколько крохотных осторожных шагов — и он окунулся в атмосферу запахов гниющих объедков Моцарта. Почти тропические температура и влажность, которые более всего подходили этому чудовищу, превратили человеческие останки в невообразимо смрадные ошметки гнили. Лучше здесь не оставаться, решил Деймон. Я просто поставлю магнитофон снаружи возле двери — длины провода микрофона вполне достаточно, чтобы оставить его за порогом внутри клетки. Как только музыка кончится, я закрою дверь. Провода, конечно, оборвутся, но магнитофон с бесценным содержимым останется снаружи.
      Деймон аккуратно опустил магнитофон и уже разгибал спину, когда Моцарт, словно выпущенный из катапульты, выскочил из тоннеля. Зубы бешено лязгали; чудовище только шипело, но в этом глухом звуке было больше ярости, чем Деймон слышал прежде в его криках в полный голос.
      — Нет!
      Его сдавленный голос прозвучал с трудом выдавленным из себя согласием отказаться от затеянного. Он повернулся, чтобы бежать, но поскользнулся, потом поскользнулся еще раз, словно ноги приклеивались к полу и не могли вынести из этого ярко-красного прямоугольника вес его тела, перегруженного королевским желе.
      — Не меня… НЕТ!
      Наконец ему удалось обрести равновесие, покинуть злосчастный красный прямоугольник и ударить ребром ладони по кнопке привода прозрачного колпака клетки-кормушки. Деймону показалось, что колпак остановился, и он в панике шлепнул по кнопке еще раз, действительно переключив механизм на обратный ход. После третьего удара колпак снова двинулся вниз. Он лихорадочно искал средство ускорить его приближение к блокирующим канавкам на полу и в отчаянной попытке помочь гидравлике вцепился в край опускавшегося стеклянного ящика и повис на нем.
      Колпак уже почти достиг пола, когда все его пространство заполнила голова Моцарта, оскалившаяся всеми зубами обеих ужасных челюстей. Деймон инстинктивно разжал пальцы, отскочил в сторону и закричал от ужаса, когда темные, покрытые двойной чешуйчатой броней пальцы передних лап Моцарта высунулись из-под кромки стеклянной клетки, не дав ей войти в защелки канавок пола.
      Механизм привода, сконструированный в целях безопасности на автоматическую смену направления движения в случае препятствия, любезно удовлетворил стремление твари приподнять стеклянный колпак.
      — Подожди! — завопил Деймон. — Не меня, не МЕНЯ! Я — музыкант…
      Он вряд ли что-то еще чувствовал, когда, согнувшись, чужой выскочил из-под продолжавшего подниматься колпака и его сочащаяся густой слюной громадная пасть оказалась на уровне груди Деймона. Нараставшее шипение затопило его слух, разум, душу, вытеснив абсолютно все мысли и чувства. Сквозь это шипение слышались только громоподобные удары его собственного сердца.
      — Нет…
      Затем возникла боль, невыносимая, исторгшая из него вопль такой силы, что он не узнал собственного голоса. Зубы, для которых человеческая грудная клетка не крепче паутины, распороли его от грудины до кишок и стали вгрызаться все глубже. Он не мог поверить, что способен вопить так истошно и громко. Корчась от боли в крепких объятиях своего гениального чада, которое он вынянчил, ненавидел и любил…
      … Деймон не терял последней надежды, что старинный магнитофон еще работал и что этот дешевенький переносной микрофон смог уловить его красивый предсмертный крик.

      Прошло почти полчаса, когда Старина Блю что-то унюхал в лабиринте тускло освещенных лестничных клеток и подвальных этажей, и Раис отказывался верить, что его ищейка выводит их на какой-то бессмысленный след. Что-топривлекало внимание чужого, и это не было обычным запахом ферромонов чужих, следы которых в воздухе подобных мест обычное дело. До тех пор пока чужой достаточно далеко от источника, эти запахи, разреженные, но неустранимые полностью, обычно лишь привлекают его и немного настораживают, однако не настолько, чтобы броситься в атаку, как это произошло во время последней прогулки по улицам, когда Старина Блю вырвался и прикончил торговца желе и его покупателя. Сейчас они были внутри здания Зала Пресли, и Старина Блю явно чуял какой-то застарелый запах, свидетельством чему была тяжеловесная медлительность, с которой он менял направление.
      Наконец они остановились перед запертой дверью, выкрашенной в ярко-оранжевый цвет, рядом на стене была панель кодового замка. Ничто, кроме панели, не указывало на какое-то особое помещение за этой дверью. Если судить по табличке, которая попалась им на глаза, когда они последний раз выходили из кабины лифта, помещение, перед которым остановился Старина Блю, находилось на этаже 1А. Раис легко прочитал удивление во взглядах членов своей команды: его люди карабкались вверх и спускались вниз по такому множеству лестничных пролетов, покатались в кабинах не одного лифта и миновали столько извилистых коридоров и холлов, что поверить табличке просто не могли.
      Они были под землей гораздо глубже первого подвального этажа. Однако сейчас все выглядело так, будто это самый обычный подвал, до которого чертовски трудно добраться. Старина Блю явно нервничал, и Раис почувствовал, что у него стали потеть ладони, крепко сжимавшие направляющий шест. Наконец-то после Долгих напрасных усилий неуловимые похитители яйца окажутся у них в руках. Честно говоря, его ничуть не удивляло, что след привел в «Синсаунд»… он все время подозревал эту компанию, хотя все еще не мог взять в толк, зачем этой музыкальной братии мог понадобиться чужой или непроклюнутое яйцо.
      Хигтинс и Мортон в нерешительности переминались с ноги на ногу по обе стороны от двери, обмениваясь недоуменными взглядами. Ну-ну, самодовольно ухмыльнулся Раис, вот мы и добрались до их маленьких секретов. Вслух он сказал:
      — Вперед, ребята, давайте-ка войдем, открывайте. Теперь уже поздно давать задний ход. Кроме того, вам хорошо известно, что частные расследования корпорации «Медтех» редко заканчиваются судебным разбирательством. Мы войдем, заберем желе, и поминай, как нас звали. — Раис одарил Мортона такой лучезарной улыбкой, что на лицах его помощников тоже расплылись самодовольные улыбки. — Можете ли вы рассчитывать на еще большее наше к вам расположение?
      Мортон впервые бросил на своего подчиненного взгляд, в котором читалась мольба о поддержке, но молодой человек избегал взгляда босса, упорно разглядывая какое-то пятно на полу возле своего правого ботинка.
      — Я действительно должен доложить об этом, — попытался уйти от ответственности Мортон. — Доступ в это помещение строго ограничен. Я… я сам ни разу там не был.
      Старина Блю уже начал метаться, словно напуганная муха, и Раис очень рисковал, снимая одну руку с шеста, чтобы вынуть из кобуры лазерный пистолет.
      — Мое терпение готово лопнуть, коллега Мортон. Если вы не откроете эту поганую дверь, я сейчас же спалю ее к чертовой матери, а потом позволю вам поговорить по душам с кем пожелаете. Это ваш последний шанс — набирайте код или отойдите в сторону.
      Сдавшись, Мортон злобно ткнул пальцами сразу в четыре кнопки панели. Ярко-оранжевая дверь беззвучно откатилась в сторону, открыв короткий, но широкий коридор без верхнего освещения. Противоположный конец коридора манил к себе прямоугольником флюоресцирующего света, и как раз в его направлении Старина Блю внезапно рванулся так, будто готов был тащить упиравшихся Раиса и его команду немедленно взглянуть, что именно его так взбудоражило.
      — Вай! — воскликнул Мак-Гаррити, сражаясь с центральным шестом на сбруе чужого и увертываясь от резко дернувшегося хвоста твари. С тех пор как они прибыли к грузовому подъезду Зала Пресли, ирландец заговорил впервые. — Я же говорил, что этот задиристый сукин сын прямо-таки влюбленв наши экспедиции, шеф.
      — Я сделаю ему небольшую инъекцию, — сказал Раис.
      Он нащупал кнопку дозатора сургилина и нажал ее; четыре секунды спустя чужой перестал рваться и стоял между пятью мужчинами покорно и почти не издавая звуков, лишь забавно покачиваясь, словно громадный ручной попугай. Боже правый, подумал Раис, до чего же могучее средство.
      И полезное. Когда они переступили порог ярко освещенного проема, глазам предстала картина, не оставлявшая сомнений, что какое-то время помещение совсем недавно занимала родная Старине Блю тварь.
      — Ну, парни, думаю, трудно не догадаться, что украденное яйцо было вскрыто, — сухо прокомментировал Раис.
      Все пятеро уставились на то, что осталось — а осталось совсем немного — от черноволосого мужчины, лежавшего на полу возле разбитой клавиатуры электронного музыкального инструмента. Большей части груди и брюшной полости у трупа не было, а раздробленные концы сломанных ребер выглядели белыми столбиками ограждения кроваво-красной дыры в центре тела. Ярко-красные следы брызг были на корпусе клавиатуры и на полу вокруг трупа.
      — Кто-нибудь знает, кто он?
      Мортон прочистил горло и сказал, едва сдерживая тошноту:
      — Думаю, это Деймон Эддингтон. Он был музыкантом или композитором. Кем-то в этом роде.
      — Похоже, чей-то домашний любимец устроил себе настоящий пир, — сказал Раис унылым голосом.
      Тело придавило запачканный кровью пустой пузырек из-под желе. Раис показал на него пальцем:
      — И вот почему.
      Его острый взгляд проследил направление удалявшихся от трупа ошметков слюны чужого, и он кивнул в сторону еще одного открытого дверного проема:
      — Кто знает, куда он ведет?
      — Мне пришлось основательно познакомиться с этим местом, когда я работа! в городской службе охраны порядка, — заговорил Мориц, увидев, что ни один из людей «Синсаунд» не склонен добровольно поделиться информацией. — Путешествие сюда немного сбило меня с толку, но мне думается, что это служебный проход на сцену.
      После ответа Морица наступила тишина: трое специалистов «Медтех», каждый на свой манер, оценивали возможное продолжение трагедии. Даже воздух этого большого помещения был пропитан запахом смерти. Слева от них была стена из кварцевого стекла, за которой простиралась обширная площадка, усеянная останками людей и животных. Треснутые человеческие черепа были разбросаны среди раздробленных костей более крупных, чем человек, существ, но понять, каких именно, было совершенно невозможно. Тварь, что жила в этом загоне до нынешнего вечера, явно была приучена хорошо питаться. Если принять во внимание этот открытый дверной проем и лестницы, ведущие на другие этажи Зала Пресли, оставленный без охраны проход в загон обещал цепь еще более мрачных событий еще до наступления ночи.
      — Счастливчики, которым удалось достать билеты в ваше заведение на нынешний вечер, скоро увидят действительно потрясающее шоу, — сказал Раис сопровождавшим их охранникам «Синсаунд». Он кивнул в направлении открытой двери кормушки и приказал своим людям: — Отведите туда Старину Блю и всадите ему тройную дозу, прежде чем закрыть дверь. Это заставит его вести себя смирно добрых три часа. Мы как раз управимся и вернемся за ним.
      Мак-Гаррити и Мориц выполнили приказ, хотя им пришлось немало потрудиться, чтобы заставить чужого-переростка протиснуться в загон.
      — Что это значит? — спросил Мортон, обернувшись к Раису. Он с не меньшим любопытством, чем Хиггинс, разглядывал загнанного в клетку Блю. — Вы утверждаете, что там был чужой?
      — Ну, — миролюбиво начал шеф службы безопасности компании «Медтех», — сейчас вы все поймете. — Он подошел к ним сзади и обнял обоих за плечи. — Пришло время подремать, — просто объяснил Раис.
      — Чт… ой! — Мортон и Хиггинс вскрикнули одновременно, почувствовав боль уколов в плечи. Инъекция сургилина сморила Хиггинса почти мгновенно, а Мортон успел немного побормотать: — Что вы… вы… себе… поз…
      Раис не выпускал обоих из объятий, пока их тела не обмякли, а затем позволил им мягко опуститься на пол. Затем, словно заправский фокусник, он показал Мак-Гаррити и Морицу зажатые в пальцах распечатанные и опорожненные ампулы-шприцы.
      — Ребята поспят часок-другой, — объявил он, швырнув использованные ампулы в ближайший мусорный бачок, и натянул перчатки. — Будем надеяться, что дольше мы не задержимся.
      Он жестом дал своим людям команду следовать к лестничному колодцу служебного прохода в концертный зал.
      — А если задержимся? — озабоченно спросил Мориц. — Что если Старина Блю очнется? Откуда нам знать, какие запахи он разнюхает в этом загоне. Мы ведь ничего не проверили.
      Раис посмотрел сквозь стеклянную стену и увидел Старину Блю, спокойно припавшего к земле с понуро опущенной головой. Он пожал плечами:
      — Ну, пропавший чужой из одного с ним улья, кроме того, Блю в сбруе. Если ему вздумается немного побеситься, мы сможем подойти к нему достаточно близко, чтобы схватить дозатор сургилина.
      Он остановился на площадке перед лестничным маршем и прислушался. Откуда-то из глубины здания доносилась приглушенная ритмическая пульсация главной сцены Зала Пресли. Концерт начался, группа «Мелодии ада» не щадила сил.
      — Надеюсь, мальчики, вы готовы к рок-н-роллу, — тихо сказал Раис, взявшись за перила и поставив ногу на первую ступеньку. — У меня такое чувство, что на этот раз нам предстоит серьезная охота.

      До сих пор в лабиринте подземных коридоров и лестничных клеток след чужого легко обнаруживался по пятнам слюны. Даже слишком легко. Но забаве гона по четкому следу пришел конец, когда Раис, Мак-Гаррити и Мориц добрались до конца лестницы, по которой поднимались, и оказались перед выбором: еще выше по лестнице, начинавшейся слева от них, или в одном из направлений по коридору. Ни одного плевка чужого нигде не было видно.
      — Что за чертовщина! — рявкнул Раис, пройдя несколько шагов в одну, а затем в другую сторону по коридору. — У твари мигом пересохло в глотке или дело в чем-то другом?
      — Остановимся на том, что ублюдок ухитрился отрастить крылья. Поохотиться на такого просто здорово, — пошутил с кривой усмешкой отвращения Мак-Гаррити, когда, побегав во всех трех направлениях, они снова сошлись вместе. — Куда направимся?
      Раис поморщился и еще раз тщательно, но безрезультатно осмотрел площадку, на которую их вывела лестница, — пятен зеленоватой слизи нигде не было.
      — Черт побери, мои догадки не хуже твоих, Эдди. — Он в последний раз огляделся, не пропустив ни одной подозрительной тени даже среди проложенных по потолку трубопроводов, но так ничего и не заметил. Пожав в конце концов плечами» он махнул рукой в сторону лестничного марша: — Он так долго был под землей. Возможно, захотел подышать свежим воздухом наверху. Рискнем проверить.
      Немного переместив поклажу на спине, Раис зашагал вверх по ступеням. Мак-Гаррити и Мориц гуськом двинулись следом.

* * *

      Майкл услыхал громкий всплеск воплей восторга зрительного зала и поднял взгляд от пакетика, из которого выуживал последний леденец. На сцену выпрыгнул чужой и устремился к музыкантам.
      — Будь я проклят, — сказал он вслух, и его глаза округлились.
      Вскочившие на ноги зрители передних рядов заслонили сцену, и ему тоже пришлось подняться с места. Пустой бумажный пакетик упал на пол. Люди вытягивали шеи или подпрыгивали, стараясь разглядеть это удивительное дополнение разыгрываемого перед ними шоу. У Майкла было замечательное место, но, даже стоя, он ничего не видел: вскочить на ноги решили все зрители балкона. Сквозь массу человеческих фигур его взгляду лишь изредка открывались мимолетные картины происходившего на сцене. Возбуждение зрительного зала появлением чужого нарастало на глазах.
      — Как здорово! — воскликнула девушка слева от Майкла.
      Розовые и желтые косички крашеных волос, которые росли только в центре ее наголо выбритой головы, раскачивались точно в такт с золотыми черепами-сережками.
      — Андроид-чужой! — не унималась она. — Знатная тусовка, разве нет? — крикнула девушка прямо в ухо Майклу. Ее рука метнулась к лицу, и блестящее синеватое содержимое пузырька с желе исчезло во рту.
      Майкл увидел, как андроид-чужой сильно ударил певца-солиста, и удивился тому, что устроители концерта включили в представление нападение твари на исполнителей, — в конце концов, этот певец-андроид сам был пародией на чужого. Громадный видеоэкран, словно творившееся на сцене не имело к нему никакого отношения, продолжал демонстрировать певца-солиста «Мелодий ада», который заливался соловьем в вихрях лазерного мультиколора.
      — С каждым кровавым ударом…
      … А более крупный чужой тем временем метался по сцене, зажав в громадной когтистой лапе голову певца.
      — Пей до дна, детка, — продолжал гавкать певец в микрофон на экране, и его голос даже не дрогнул, когда чужой, оторвав голову, швырнул ее и тело в разные стороны.
      Майкл потерял способность дышать. Зрительный зал огласили такие дружные одобрительные вопли, что он едва расслышал ответный крик андроида-чужого. С трудом забираясь с ногами на сиденье, чтобы видеть сцену из-за спин и голов бесновавшихся в передних рядах балкона людей, Майкл ощутил резкий тяжелый удар сердца, после которого оно стало биться в учащенном темпе. Он узнал этот звук, он слышал его тысячу раз. Он был таким настоящим, таким похожим на крик…
      — Моцарт! — хрипло прошептал Брэнгуин.
      Тварь на сцене бушевала в припадке ярости, смешивая нити зеленоватой слюны с поразительно белыми ошметками вырванных внутренностей андроида и блестящей смазкой его механических частей. Майклу не хотелось даже вспоминать, как часто он наблюдал чужого в драке, но такую неистовую злобу он видел впервые. Бешенство животного выходило за рамки всего мыслимого, и Майкл понял, что причиной тому могут быть только десятки разбросанных повсюду пузырьков из-под желе, но их становилось все больше, и каждая принятая лоза только увеличивала жажду чудовища сражаться еще яростнее.
      Потрясенный биоинженер прикрыл рот обеими руками, когда ближайший к чужому член группы «Мелодии ада» стал его следующей жертвой. Какой бы отвратительной жестокостью ни звучали их песни и какими бы ужасными ни казались они сами зрителям, певцы этой модной группы были миролюбивыми, беззащитными чучелами с пластмассовыми скелетами и синтетической плотью. Запрограммированный на клеточном уровне, первый гитарист продолжал дергать руками якобы по струнам, несмотря на откушенные чудовищем непомерно длинные пальцы. Длинноволосый второй гитарист продолжал задорно петь, даже оставшись с громадной дырой в груди.
      Поведение людей вокруг Майкла становилось все более диким, восторг от этого необъявленного в афишах дополнения к шоу хлестал через край. Майкл не разделял их энтузиазма, он был слишком потрясен и напуган. К адскому предчувствию грядущей беды примешивалось ощущение, что содовая и леденцы, которыми он с шиком побаловал свой желудок, в скором времени не выдержат соседства и взорвутся.
      — Эт-того не может быть, — заикаясь, произнес он вслух.
      Взглядом полным мольбы он оглядывал ближайших зрителей, но вокруг не было никого похожего на билетера или хотя бы продавца-разносчика напитков и сладостей, а дежурного службы безопасности на балконе и не могло быть. С ощущением нарастающего ужаса он видел десятки людей, поднимавших себе настроение дозами желе. Насколько же больше пузырьков открывалось сейчас в партере?
      Отчаявшись, он повернулся к девушке, стоявшей рядом с ним на сиденье кресла. Она мотала из стороны в сторону головой, короткие косички метались в такт едва слышной музыке, и ее явно не беспокоило, что половина ансамбля исполнителей представляла собой во множестве разбросанные по сцене бесформенные ошметки.
      — Да, парни! — завопила эта молодая женщина, обращаясь к сцене. — Наконец-то вы смогли показать что-то совершенно необычное!
      Майкла бросило в жар от неожиданно охватившей его злобы. Видно, сам Господь Бог решил избавить тебя от скуки, подумал Майкл с совершенно неуместной досадой. «Мелодии ада» за целый месяц популярности ей явно надоели. Чего бы она пожелала на следующейнеделе?
      — Эй! — крикнул он ей и замахал руками, чтобы привлечь к себе внимание. — Послушайте, это не андроид! Он настоящий, нам всем надо убираться отсюда!
      Она лишь стрельнула в него взглядом, закатила глаза И снова утонула в море своих эмоций.
      С громким шипением раздирая одного андроида за другим, Моцарт — Майкл больше не сомневался, что это он, — купался в лучах света прожекторов, менявшего оттенки от желтого до красного и продолжавшего свой танец на нем и разодранных на куски певцов и музыкантов. Доносившиеся из динамиков звуки, которыми сопровождалось уничтожение очередного инструмента, скребли по нервам Майкла хрустом раздираемой зубами алюминиевой фольги, но если окружавшие его на балконе люди еще только восторгались новейшим исполнением «Мелодий ада», то находившиеся прямо перед сценой уже дошли до экстаза. Единственным, у кого, казалось, хватило мозгов реально оценить ситуацию, был тот парень с видеокамерой, что снимал сцену для гигантского экрана. Он убрался отсюда, едва взглянув на чужого, — значит, оказался не дураком и перестал снимать, поняв, что раз в программе этого не было, то и торчать здесь ему незачем.
      Ни одному из присутствовавших в зале не пришло в голову связать его исчезновение с внезапным появлением двух десятков охранников, бросившихся на сцену. Наоборот, некоторые, подражая крикам Моцарта, проталкивались сквозь плотную толпу к сцене, приветственно махали чужому руками и пытались подпевать, подхватывая отдельные слова, все еще вырывавшиеся изо рта откатившейся в сторону головы певца-солиста. В страхе Брэнгуин заметил, что эти люди — наркоманы — чокались откупоренными пузырьками с желе, высоко поднимая их над головами, и рвались вперед в необузданном стремлении попасть в объятия того, кто держит в своих когтистых лапах пропуск в их рай; не было сомнения, что все они — братья по вере Кена Петрилло. Все они устремились на зов криков чужого, в которых слышали торжественную музыку и стенания праведной любви.
      Зал громоподобным одобрительным шумом приветствовал уничтожение Моцартом последнего члена группы «Мелодии ада». Признательность зрителей достигла высшего накала, когда в завершение своего представления чудовище резким движением повернулось к продолжавшей исполнение голове певца-солиста и ударом ноги расплющило ее верхнюю половину. Неповрежденный рот зациклился на записи единственной фразы:
      — И вот мой нож, ЧИК! И вот мой нож, ЧИК! И вот мой нож, ЧИК!
      Майкл не мог опомниться от ужаса, не понимал, каким образом оказался у перил балкона. Он крепко вцепился в них, не в силах оторвать взгляд от Моцарта, который, заканчивая свою работу на сцене, схватил обеими лапами микрофон, злобно зашипел в него, расплющил и встал во весь рост, повернувшись мордой к публике.
      Некоторые дурни пытались помешать людям службы безопасности подойти к сцене и сами забирались на нее в счастливой уверенности, что имеют дело с андроидом, который не может причинить вред человеку. Первыми погибли двое охранников, одетых в куртки из искусственной кожи. Движения зубов и когтей Моцарта были настолько стремительными, что только несколько неудачников из забравшихся на сцену оказались достаточно близко, чтобы все видеть. Эти свидетели и оказались следующими жертвами, убитыми ударом хвоста при попытке к бегству.
      Зал превратился в кромешный ад. Нагнувшись над перилами балкона, Майкл, не помня себя, без малейшей надежды быть услышанным, кричал людям внизу и колотил ладонями по перилам. Сверху люди выглядели массой голов, сбивавшихся в разрозненные кучки, которые взрывались окровавленными телами, едва Моцарт добирался до них. Эти взрывы повторялись с интервалом в несколько секунд, и голос Майкла тонул в хаотической смеси предсмертных криков жертв, радостных воплей тех, кто был убежден, что шоу все еще продолжается, и визга разобравшихся наконец, что к чему, зрителей.
      Майкл последовал примеру последних и пустился наутек. Достаточно насмотревшись вблизи, на что способен Моцарт, биоинженер не имел ни малейшего желания приобщиться к клубу фанатов, которым это зрелище было внове. Уж лучше остаться среди выживших и видеть всю жизнь ночные кошмары, чем разделить судьбу тех, от кого в партере остались отвратительные кучки бесформенных останков в лужах крови.
      Моцарт проторил кровавую тропу только сквозь три первых ряда партера, а Майкл уже пробился к боковому проходу и почти бежал по нему к выходу, тогда как зрители на балконе все еще не могли взять в толк, остаться досмотреть представление или уносить ноги.
      Продолжая бубнить себе под нос ругательства в адрес не пожелавших его слушать людей, понимая, что это глупо, но не имея сил замолчать, Майкл миновал половину коридора, когда столкнулся с тремя вооруженными мужчинами в белой униформе, которая была ему незнакома. Полиция? Какое-то особое армейское подразделение? Он не смог догадаться, да и в голове была такая путаница, что сейчас ему было не до подобных головоломок. Кем бы ни были эти три парня, мчавшиеся в самое пеклои на ходу достававшие целый арсенал разнообразного оружия, они были единственным спасением еще недобитых Моцартом зрителей партера.

      — На выход, люди, вперед, освободить помещение! — закричал Раис, преодолевая последние метры наклонного пола прохода на балкон. — Дайте нам пройти, черт бы вас побрал! — Он обернулся к Мак-Гаррити и Морицу: — Надо сделать все, чтобы сохранить дело в тайне! — Его голос с трудом пробивался сквозь вопли и крики толпы. Он думал, что паника только в партере, но по какой-то причине она распространилась и сюда.
      — Не шути, шеф! — Мориц стоял у перил балкона и жестом приглашал его взглянуть вниз. — Погляди, наш проклюнувшийся в партере.
      — Где… тьфу, вот так вляпались!
      В десяти метрах под балконом вполне взрослый чужой энергично прокладывал себе путь, разрывая на части все, что оказывалось достаточно мягким для его зубов и когтей. Проклиная все на свете, шеф безопасности начал высвобождать руки из лямок своего громадного заплечного тюка. Его люди уже склонились над перилами с оружием наготове, а он все еще возился с молнией.
      — Вполне приличный экземпляр для своего возраста, — мрачно прокомментировал Мак-Гаррити.
      Ни он, ни Мориц не нуждались в приказе открыть огонь, и мгновение спустя к шуму толкотни и воплей обезумевших людей добавились звуки стрельбы. Прошло еще мгновение, и шум усилился вдвое, когда к выходам ринулись и те, кто еще колебался. В Зале Пресли больше не осталось людей, которые считали происходившее продолжением концерта.
      Мориц не попал в цель и выругался. Пистолет «лазер файр-0385» был превосходным оружием, но стремительность движений чужого не позволяла уследить за ним сквозь прицел, а попытка догнать эту прыгавшую в непредсказуемых направлениях тварь лазерным лучом неминуемо оставила бы дымящийся след на телах нескольких беспомощных мужчин или женщин. Оптический прицел «редштейна-0440» позволил Мак-Гаррити прицеливаться точнее, но и его выстрел оказался неудачным: лазерные импульсы лишь ужалили чудовище в челюсть и слегка прожгли панцирь, что только прибавило ему энергии. Казалось, каждое попадание импульса увеличивало его ярость, и он тут же давал ей выход, разрывая когтями очередную жертву.
      Ругательства Мак-Гаррити вторили брани его партнера:
      — Проклятие! Иметь бы броню из чего-то такого, что ему не по зубам. Шеф, скоро ты соберешь свою жаровню? Он отправляет их на тот свет пачками!
      — Почти… Да, все здесь, — откликнулся Раис. Он разложил на полу содержимое своего тюка, окинул внимательным взглядом каждую деталь, затем, присев на корточки, стал быстро соединять их воедино.
      Сейчас… еще пару… секунд… — Последний поворот кисти, и смертоносное оружие было заряжено. — Готово.
      Оба помощника словно по команде попятились, как только Раис поставил локоть на перила балкона и приготовил гранатомет к стрельбе. Быстрым движением руки он вставил штекер провода электронного управления наводкой в гнездо визуального прицела, укрепленного на каске. Моцарт только что размозжил голову несчастному мужчине в вечернем костюме, личность которого после этого вряд ли кому-то удалось бы установить.
      — Пора пожелать гостям доброй ночи, — в сердцах рявкнул Раис, когда чудовище отшвырнуло труп, словно сломанную куклу.
      Он нащупал указательным пальцем курок и устроился поудобнее. В видоискателе шлема Раис видел длинный серебристый ствол своего оружия. Переместив его немного вправо, он поймал чужого в окно цели, в ту же секунду переключил прибор на автоматическое слежение, и визир точной настройки вспыхнул кроваво-красным пятном в центре груди Моцарта.
      — Там, откуда ты явился, парень, таких было великое множество.
      Раис выстрелил.
      Раздался грохот запуска миниатюрной ракеты, и начиненная взрывчаткой граната рванулась с установки, полыхнув красно-зеленой струей пламени. Едкий запах гари выстрела еще не достиг их ноздрей, а красно-зеленое пламя уже нашло свою цель и нырнуло в грудную полость чужого, легко пробив защитные реберные пластины. Долю секунды спустя в унисон с предсмертным криком Моцарта прозвучал взрыв гранаты. Его грохот заставил инстинктивно присесть всех, кто еще был в зале, включая Раиса и его людей.
      Иногда, подумал Раис, заставляя себя подняться на ноги, наклониться над перилами и посмотреть в партер, средство от болезни бывает не менее отвратительным, чем сама болезнь. Нынешняя ситуация — классический пример: тех из пришедших на этот концерт, кому не посчастливилось оказаться за пределами радиуса разлета осколков, даже если их не задела шрапнель или острые обломки скелета и панциря чужого, окатил душ кислотной крови чудовища. Вопли мук раненных осколками и обожженных кислотой присоединились к продолжавшему рваться из динамиков фоновому шуму, пронзительному визгу убегавших людей и тех, кто не мог бежать или бился в истерике.
      Внезапно треск динамиков прекратился — кто-то в центральной студии догадался наконец дернуть общий рубильник. Откуда-то из-за стен доносился приглушенный рев множества сирен, перемежавшийся хлопаньем дверей.
      Мак-Гаррити и Мориц присоединились к стоявшему у перил Раису. Все трое свесились над ними, разглядывая партер. Сражение закончилось. Среди дымившихся луж крови чужого в беспорядке валялись трупы: переплелось так много рук и ног, что подсчитать число погибших людей с того места, где они находились, было невозможно.
      — Что скажете? — спросил Мак-Гаррити. — Не заняться ли нам уборкой и здесь?
      — Нет, черт побери. Мы сделали все, что могли, и даже больше, чем ублюдки «Синсаунд» заслуживали.
      Раис выпрямился и закинул гранатомет на плечо, затем присел, чтобы поднять заплечный мешок.
      — Они заварили кашу, пусть теперь сами и расхлебывают. — Он поднял взгляд на своих людей, выражение его чернокожего лица было хмурым. — Пора возвращаться за Стариной Блю и выяснить наконец, ради «какого дьявольского дела все это было затеяно.

      В хаосе бегства зрителей никто не заметил Ахиро и двух его лучших людей, проскользнувших в здание Зала Пресли через один из множества боковых входов. Они беспрепятственно и быстро добрались до улья. Их привел сюда сигнал тревоги от Мортона. Ахиро не знал, что именно произошло, но шефу службы безопасности Зала Пресли было разрешено прикасаться к кнопке аварийной сигнализации спутниковой связи только в случае крайней необходимости, и он не стал бы вызывать японца без веской причины. Сигнал тревоги мог означать только одно: что-то угрожало улью и Ахиро должен это предотвратить.
      Однако, когда они бесшумно подкрались к главному входу в лабораторию и проскользнули внутрь, увиденная картина заставила всех троих замереть.
      Замешательство Ахиро длилось одно мгновение. Он подошел к Майклу Брэнгуину, который неподвижно таращился на месиво останков Деймона Эддингтона.
      — Что произошло? — потребовал ответа Ахиро, переводя взгляд с мертвеца на чужого в клетке, который миролюбиво полулежал в обычной позе на корточках. — Как… постойте! Это другое животное! — Он в страхе уставился на сидевшую за стеклом тварь.
      — Да, — согласился Майкл, — это не Моцарт.
      Сомнения и не могло быть: животное в клетке было крупнее и старше Моцарта, угольная чернота его панциря почти не отливала синевой. За металлической скобой — то ли одной из деталей надетого на него намордника, то ли мундштуком удил — виднелись длинные, пожелтевшие зубы, а мускулистые передние лапы были надежно приторочены к бокам животного системой сетчатых металлических пластин, напоминавших сбрую закованного в броню средневекового боевого коня. На сбруе были закреплены три шеста, вдоль одного из которых змеилась тонкая трубка в металлической оплетке. Один ее конец терялся в глубине пасти чужого, а другой оканчивался небольшой серой коробочкой с ярко-красной кнопкой на крышке. Громадную голову чудовища защищал гораздо более мощный и страшный панцирь, чем был у Моцарта, но само чудовище вело себя удивительно спокойно и только ровно и громко шипело.
      Ахиро взял Брэнгуина за грудки и притянул его к себе.
      — Где же чужой мистера Эддингтона? — спросил он, дыша прямо в лицо биоинженеру.
      Одна за другой в голове японца проносились страшные мысли: надо найти чужого, не для Эддингтона, а ради Йорику, оставалось тайной, как вернуть эту тварь в клетку; его люди научились убивать их, а не брать в плен. Но больше всего Ахиро мучило ощущение стыда за свой промах, неумение сохранить в безопасности собственность Йорику, которую его господин ценил как одно из своих величайших сокровищ. Он полагал, что Эддингтон получил все необходимое для своей музыкальной программы после принесения в жертву Моцарту последнего из пяти пленников. Какая безумная нужда заставила музыканта попытаться сделать что-то такое, что закончилось его гибелью?
      — Думаю, Моцарт наверху, — сказал Майкл.
      Лицо старика было бледно, покрыто испариной и искажено страхом от перенесенного потрясения. Он обеими руками протестующе отмахнулся от изувеченного трупа композитора.
      — Я не знаю, как он выбрался… Его мог выпустить Эддингтон, но я не понимаю зачем. Мне нигде не удалось найти Дарси. Но чужой был наверху, в концертном зале. Ахиро… он там просто… убивалкаждого, кто попадался ему на пути. Это было ужасно, всюду смерть, люди умирали с душераздирающими воплями. Я… я убежал, но не знал, куда податься, кроме этого места. Я должен был понять, что произошло. Когда я уходил с балкона, там как раз появились трое мужчин… Да вот и они!
      При звуке громких шагов за спиной трое японцев автоматически повернулись и обнажили мечи. Ахиро услыхал возглас Майкла, и тут же забыл о присутствии биоинженера. Трое против троих, мелькнула в голове ясная мысль. Но едва он и его люди инстинктивно приняли боевую стойку и начали приближаться к врагам, остановившимся в десятке метров, Ахиро понял, что одержать над ними верх не Удастся.
      — Иду на верную смерть, Йорику, — прошептал Ахиро, — отдаю за вас жизнь, за моего друга и спасителя.
      Время принести жертву.

* * *

      — Оставаться на местах, — спокойно приказал Раис, — и чтобы не шелохнулся ни один мускул.
      Их было трое, одетых в древние костюмы ниндзя, державших в руках опасные на вид мечи. Встретившись наконец с ними лицом к лицу, Раис не сразу сообразил, страшен их вид или просто смешон…
       Ниндзя? Какого сорта тайные силы корпоративной охраны представляла собой эта команда? Он не раз слышал, что главный управляющий корпорации «Синсаунд» — помешанный чудак, который строго блюдет древние, как мир, японские традиции. Не следует недооценивать, напомнил он себе, освежив в памяти мертвых сторожевых чужих в секретной лаборатории «Медтех», скорее всего эти ребята — отменные убийцы. Об этом не стоило забывать. Их мечи оказались как раз тем, что надо, против тварей с планеты Хоумуолд. Ухитрись, перерубить суставы и сколько вздумается танцуй вокруг чужого джигу, только оставайся вне досягаемости двух пастей его отвратительной головы.
      И все же против мощного огнестрельного оружия мечимало что стоят.
      Несмотря на предостережение Раиса, трое ниндзя; стали осторожно, но стремительно сокращать дистанцию. Ноги полусогнуты, мечи подняты. Раис не собирался подпускать их слишкомблизко… если сложить, длину прыжка из арсенала боевых искусств, которыми они наверняка владеют, с замахом вооруженной мечом руки, то… о Боже, им осталось преодолеть всего полметра.
      — Повторяю в последний раз и не шучу, — снова предупредил Раис. — Замрите на месте, или мы будем стрелять.
      Он снял с плеча гранатомет, перезаряженный на обратном пути, и взял его на изготовку, но противник продолжал наступать; двое по бокам от своего твердолобого предводителя держались на полстопы позади. Становилось жутковато от их упорного молчания, — может быть, атакующие ниндзя вопят только в старинных кинофильмах? Едва предводитель шелохнулся, делая следующий шаг и одновременно сжимаясь для прыжка, Раис решил, что больше не стоит испытывать судьбу.
      Мак-Гаррити и Мориц много лет назад научились понимать язык телодвижений Раиса и выстрелили почти одновременно со своим шефом. Противодействующие группы разделяло более пяти метров, и мечи не шли ни в какое сравнение с тяжелым огнестрельным вооружением команды компании «Медтех»; если бы лазерные лучи и пули не нашли своих целей — а они нашли, — граната Раиса в любом случае прикончила бы всех троих.
      Вспышка взрыва, четыре секунды грохота — и сражение, больше походившее на расстрел, закончилось.
      — Вот и вся цена их жизни, — с отвращением сказал Мориц, опуская свой «лазер файр». — На кой черт они лезли на рожон? Ведь мы не дали бы им уйти.
      — Боже, да кто же знает, как мыслят эти нелюдимы? — Мак-Гаррити оттолкнул в сторону один из выпавших из рук ниндзя мечей стволом своего «редштейна». — Они живут жизнью другой эпохи и пытаются сражаться ее методами.
      Раис фыркнул:
      — И вот что это им дает. Технология одерживает победу, а они остаются с большим носом.
      Он не стал перезаряжать гранатомет и даже выключил его источник питания, затем обвел взглядом помещение. Оно было завалено трупами — трех дурней, пытавшихся напасть на них, и еще одного мужчины в паре метров от ниндзя, возле входа в клетку, через который Раис запихнул в нее Старину Блю. Сравнивая их, чернокожий шеф решил, что предпочел бы умереть, как японцы, — их смерть казалась ему действительно более милосердной. Черноволосый парень на полу напоминал вывернутую наизнанку тряпичную куклу.
      — В нескольких метрах в стороне стоял человек, которого ни Раис, ни его люди до сих пор не заметили, — старик с жидкими седыми волосами и отвратительно подстриженными усами; его одежда выглядела слишком молодежной для такого преклонного возраста. Он таращил остекленелые, наполненные страхом глаза и так плотно сжал губы, что рот превратился в крохотную полоску мрачной грусти. Не было сомнения, что забрел он сюда не случайно, а значит, должен что-то знать о творившихся здесь делах: кто этот мертвый мужчина на полу, для чего сооружена эта лаборатория и кто командовал технической стороной дела, наконец, кто похитил яйцо. Что ж, этому старику придется ответить на множество вопросов, которые так давно гложут Раиса.
      Когда старик обрел наконец способность воспринимать окружающее, Раис поймал его взгляд и неожиданно для себя обнаружил, что стал ему улыбаться.

      — Я Филипп Раис, глава службы безопасности компании «Медтех». Думаю, нам предстоит небольшой разговор, — сказал офицер в белой форме. Он широко улыбался на зависть белозубой улыбкой. Майкл не заметил ни малейшего признака порчи зубов. Однако в выражении его лица не было ничего дружественного. — Есть несколько второстепенных вопросов, в которые необходимо внести ясность, мистер… — Он окинул биоинженера многозначительным взглядом.
      Майкл услыхал гром стрельбы в концертном зале, когда его догнала и поглотила вырвавшаяся в проход толпа, но это был просто более громкий шум, чем вопли людей. Здесь же оружие людей в белых костюмах звучало подобно пневматическим молоткам, а жалобный вой пуль, рикошетом отскакивавших от стен, обострил зубную боль, которая началась в концертном зале и донимала Майкла, пока он выбирался из того ада и мчался сюда.
      Однако ночной кошмар еще не кончился, теперь он обрел лицо мускулистого чернокожего мужчины с командирским голосом. Майкл узнал наконец в его белой одежде форму элитных сил безопасности корпорации «Медтех».
      — Брэнгуин, — ухитрился он выдавить из себя.
      — Брэнгуин. — Улыбка уже исчезла с лица допрашивавшего его офицера, уступив место взгляду, который мог бы заморозить кипяток. — Начнем с установления личности того, кто похитил яйцо чужого.
      У Майкла и в мыслях не было притворяться, будто он не понимает, о чем ему говорят, но решил испробовать обходной маневр.
      — А у вас есть полномочия? — нерешительно спросил он. — Ведь вы из «Медтех», а не городская полиция…
      — Все, что связано с чужими — от яйца до желе и самого животного, — считается сферой исследования лекарственных препаратов и относится к нашей компетенции. Так вот, вы можете ответить на наши вопросы здесь, или… ну, скажем, я просто устрою вам невыносимую жизнь, если, конечно, решу оставить в живых. — На его лице снова вспыхнула улыбка, но тут же исчезла с насторожившей Майкла стремительностью. — Меня чертовски утомили все эти игры. Ваш выбор, старик, — ледяным тоном добавил он. — Каков он?
      Едва Майкл поднял на него беспомощный взгляд, мужчина понимающе кивнул и сложил на груди руки.
      — Я так и думал. Вам нужна помощь, скорая и простая.
      — Внезапно офицер службы безопасности «Медтех» оказался совсем рядом, а когда горячее дыхание офицера обожгло ему лицо, Майкл отчетливо уловил в его голосе едва сдерживаемую ярость. По лицам двух других, оставшихся в полутора метрах позади их шефа, блуждали нелепо веселые усмешки.
      — Кто украл яйцо, черт побери?
      Майкл показал пальцем на Деймона Эддингтона, затем сообразил, что винить его было бы не совсем честно. Если он сейчас солжет, то на него самого вина ляжет таким же тяжким грузом, как на этих мертвых людей. А он не участвовал в краже яйца, он просто работал в «Синсаунд» по найму, был одной из многих послушных рабочих пчел этого улья. Когда приказ о назначении на работу по этой программе лег на его рабочий стол, он просто собрал вещи и отправился, куда было велено. Автоматически действующий, старый как мир инструмент отношений нанимателя и наемного работника: «Вы хотите, чтобы я прыгнул? С какой высоты?»Все, что он тогда понял — яйцо «достали».
      — Он… он сделал это, — ответил он наконец, меняя направление своего обвиняющего перста с трупа Эддингтона на разорванные гранатой останки Ахиро и его ниндзя. — Во всяком случае, принесли его сюда эти люди.
      Взгляд Раиса метнулся от Ахиро на Эддингтона.
      — И кто же жаждалего получить? Он?
      Майкл кивнул:
      — Он хотел использовать его крики в своей музыке, в симфонии. Он…
      Раис нетерпеливо махнул рукой, и Майкл замолчал. Этого мужчину явно не интересовали подробности, да и кто может винить его за это? Почти все участники программы мертвы, а сам Майкл знал очень мало. Ахиро был конечным звеном цепочки поступавших сверху команд; над ним был Кин, но Майкл мог держать пари, что этот скользкий сукин сын просто все свалит на мертвого японца и скажет, что ничего обо всем этом не знал. Все бумаги и компьютерные файлы будут уничтожены — черт побери, уже уничтожены.
      — А те люди? Кто они были?
      Майкл подскочил словно ужаленный, поняв, что Раис, стоявший возле стеклянной стены, спрашивал о жертвах Моцарта, чьи останки были разбросаны по всему пространству загона, в котором дремал новый чужой. Трудно бы было усомниться, что многие кости… вернее, большинство… костей принадлежали людям.
      Биоинженеру странно было видеть эту форму жизни с планеты Хоумуолд такой спокойной, не проявлявшей никакого интереса к окружающему; Майклу даже в голову не приходило, что этими животными можно управлять настолько эффективно.
      — Я… я не знаю, — ответил он, ничуть не лукавя. — Первый был помешанным на желе религиозным фанатиком, который добровольно пожелал стать жертвой проклюнувшегося яйца. Об остальных мне было сказано, что они бродяги и наркоманы, негодные люди. Мне это не понравилось, но я ничего не мог поделать, Я простой наемный работ…
      Майкл почувствовал, что почти захныкал, и оборвал себя на полуслове. Оставался открытым вопрос о личности мужчины, который заявил, что он руководитель высшего звена управления «Медтех», но что хорошего могло сейчас дать признание в этом? Программа Эддингтона уже замарала физиономию «Синсаунд», а все, кого можно было бы призвать к ответу, по крайней мере большинство, мертвы. И кого же останется отдать под суд — а «Медтех», несомненно, подаст в суд, если обнаружит, что одного из ее работников в буквальном смысле слова скормили Моцарту в секретной лаборатории «Синсаунд», — кроме самого Майкла? Возможно, еще и Дарси… Он старался уверить себя, что она давно дома и ничего не знает о случившемся. Как бы то ни было, почему два биоинженера, мелкие сошки во всей этой программе, должны отвечать за гибель бизнесмена? С другой стороны, если допрашивавший его мужчина позднее обнаружит, что Майкл лгал…
      — Интересно, — пробормотал Раис. Он сверкнул взглядом на биоинженера и снова уставился на жуткие свидетельства разыгравшихся в клетке трагедий. Сердце старика пронзила боль. — Кто-то из них мог спрятаться в этих тоннелях. Может быть, нам следует…
      — Может быть, нам следует дать Старине Блю еще одну дозу дурмана, если мы хотим задержаться здесь подольше, — перебил его один из помощников. — Похоже, у него начинает проявляться интерес к этому делу.
      Раис задумчиво поглядел на чужого, затем отвернулся от клетки и отрицательно покачал головой:
      — Нет… забудь об этом. Давайте вытащим его оттуда и вернемся в «Медтех». Слушайте внимательно, старик. — Он выдержал многозначительную паузу и ткнул пальцем в сторону трупов, разбросанных у его ног. — Запомнили, что ждет болванов, которые посмели посягнуть на собственность компании «Медтех»? — Раис поднял руку к каске и стал снимать темно-синего цвета видоискатель, закрывший половину лица, но не спускал с Брэнгуина мрачного взгляда. — Вы доведете до сведения «Синсаунд», что любая попытка снова заняться подобным дерьмом обернется полномасштабной войной. И знайте, если они решатся, лично я буду признателен им от всей души.

* * *

      Раис и его люди быстро ушли, потратив не более трех минут, чтобы вывести чужого из клетки и разобрать направляющие шесты, укрепленные на его сбруе. В лаборатории стало тихо, а спокойное жужжание компьютеров, которые никогда не обесточивались, и едва слышный шум воздуха, циркулирующего в вентиляционной системе, только подчеркивали тишину. В этом помещении очень давно не было так тихо.
      Все же гдеДарси? Прежде Майкл убеждал себя, что она ушла домой, но этого не могло быть — она бы не решилась нарушить приказ не покидать здание Зала Пресли. Более страшным и печальным было предположение, что она — то ли из-за умопомешательства Деймона, то ли из-за собственного стремления не спускать глаз с чужого — могла быть одним из кусков искромсанной плоти, разбросанной по опустевшей клетке Моцарта, которую Майкл никак не мог заставить себя рассмотреть поближе. Это было бы жестоким концом для молодой женщины, она не заслуживала смерти за то, что была, как и он сам, одураченной «Синсаунд» и преданной ей марионеткой.
      Бродя от одной стойки оборудования к другой, не желая оставаться здесь, но и боясь уйти, Майкл чувствовал, что его разум наполняют голоса, которых больше не было в этом помещении, голоса всехих — от Деймона Эддингтона, Кена Петрилло и других мертвецов до голоса Дарси и этого властного шефа службы безопасности «Медтех», только что убравшегося вместе со своими людьми и ручным чужим. Расплата за эту программу обещала быть суровой, а в лаборатории толпились привидения, среди которых он был единственным оставшимся в живых участником преступлений.
      Майкл не был вполне уверен, но ему казалось, что необходимо позвонить Кину, однако решил оставить выполнение этой миссии двум мужчинам из службы охраны Зала Пресли, которые лежали на полу, но были живы. Они доведут дело до конца, когда придут в себя. Раис и его команда, несомненно, сделали им какую-то инъекцию, чтобы те не мешали. Шагая от трупа к трупу и разглядывая их с каким-то явно нездоровым восторгом, Майкл остановился возле Ахиро и немигающим взглядом уставился на то, что осталось от японца. Лицо живого Ахиро всегда было хмурым, шрам, начинавшийся над бровью и продолжавшийся на щеке под глазом, только усугублял мрачный вид этого грозного и неприступного человека, с которым лучше не связываться. В смерти его лицо было спокойным; Майкл удивился, не обнаружив на нем ни одной морщины или складки, говорившей, что он хотя бы раз в жизни усомнился в справедливости приказов, которые выполнял… Чьих? Майкл не мог себе представить мистера Кина в роли того, кто обладал бы подобной властью над человеком, который демонстрировал полное безразличие к вице-президенту «Синсаунд», но с жаром выполнял любую прихоть Эддингтона. Однако Майкл не забыл недоуменный взгляд композитора, когда они с Дарси впервые упомянули при нем имя Ахиро. Очевидно, этот японец действовал по приказу кого-то стоявшего гораздо выше Кина в иерархии «Синсаунд». Возможно, самого Йорику, но узнать это наверняка Майклу никогда не удастся.
      Он подумал было поискать, кого бы следовало известить о смерти японца, наклонился над трупом Ахиро и даже осторожно похлопал по карманам его широких черных брюк. Но тут же решительно отказался от этой мысли: начав с Ахиро, пришлось бы обшарить и карманы Эддингтона, но честнее оставить дело «Синсаунд». Компания сама вляпалась во все это, ей и выполнять неприятную обязанность извещения родственников о кончине членов их семей. С трудом распрямляя спину, Майкл заметил что-то белое, прикрепленное к внутренней стороне правого кармана брюк мертвеца, какую-то пластиковую карту, которую невозможно было увидеть, если бы Ахиро стоял. Любопытство взяло верх, и он взглянул на находку. При ближайшем изучении оказалось, что это компьютерная карта-ключ с логограммой компании «Медтех». Вдоль нижней кромки остроконечным почерком Ахиро — Майкл сразу узнал его, потому что сотни раз видел подпись японца на сотне бланков заказов на выполнение строительных работ и платежных квитанциях, — было написано имя «Эдди Мак-Гаррити». Оно показалось Майклу знакомым: где же он его видел? Однако связать это имя с чем-то конкретным биоинженеру так и не удалось. Возможно, среди заслуживающих кары за принесшую столько смертей программу есть и те, кто служит компании «Медтех».
      Пора было уходить. Приказ не покидать это место скорее всего больше не действовал, раз ничего не осталось от самой программы. К запаху крови все больше примешивался запах мокрого металла, и эта смесь распространилась по всему помещению. Майкл решил, что надо поторапливаться, пока этими запахами не пропиталась вся его одежда; ему не хотелось притащить их еще и домой, где они станут напоминать о выпавшем на его долю суровом испытании.
      В голове по-прежнему звучали голоса и шепот проклятий, стоило ему вспомнить о том, что он, вероятно, недостаточно решительно протестовал против скармливания Моцарту людей в угоду жаждавшему экспериментов Эддингтону. Собирая личные вещи, которые постепенно перекочевали сюда из дома, он подумал, что услыхал и голос Дарси. Ему показалось, что ее голос прозвучал даже громче обвинительного ропота, жужжавшего в его голове. Майкл не придал этому особого значения и продолжал сгребать свое добро в мешок. Собрав все, он выпрямился и в последний раз окинул взглядом лабораторию. Только тогда ему в голову пришла мысль, что голос Дарси звучал вовсе нев его воображении. Он взял бумажный мешок за края, чтобы он не хрустел, и молча замер посреди залитого кровью помещения. Ошибиться было невозможно…
      — Помогите…
      Едва слышный зов, но… откуда?
      Когда крик повторился, Майкл уронил мешок и побежал к оставленному открытым входу в загон чужого; сердце болезненно загрохотало в груди. Дарси ли это? Голос ее, но такой невнятный, что было трудно сказать, не обманулся ли он, не поверил ли своему больному воображению, что это действительно голос его коллеги. Сделать шаг внутрь клетки Моцарта было так же невыносимо, как добровольно переступить порог ада, а рвавшийся из нее смрад гниющей плоти вызывал такие позывы рвоты, что они заглушили и без того едва слышный крик о помощи. Было бы немного лучше знать наверняка, что эти разбросанные вокруг ошметки медленно разлагающегося… мясаникогда не заговорят; его одолевал суеверный страх, что любой из них… или всеразом… поднимутся и вцепятся в его лодыжку, едва он решится пробежать мимо.
      — Пожалуйста…
      Он помедлил возле входа в тоннель, борясь с внезапно охватившим его приступом клаустрофобии. Голос был явно женский — он долженпринадлежать Дарси. Но какого черта ее сюда занесло? Если она вошла после того, как чужой освободился, то просто не могла бы оказаться в ловушке. Единственное иное объяснение того, как она оказалась внутри загона, Майкл мог связать только с… Эддингтоном!
      Сердце стало выскакивать из груди биоинженера, когда он начал карабкаться по тоннелю, крепко сжав зубы и стараясь дышать только носом, несмотря на смрад, концентрация которого в десятки раз превышала тот, что стоял в открытом пространстве клетки перед тоннелями. Его потряс вид внутренней поверхности тоннеля, покрытого коркой темной липкой слизи, на которой были разбросаны глубокие круглые каверны с гребенчатыми краями — свидетельствами действия инстинкта: Моцарт сооружал то, что в будущем должно было стать гнездом. Перебираясь через труп, оплетенный белесыми нитями, которые чужие используют для коконов, Майкл заметил слипшиеся пряди белокурых волос. Это зрелище было подобно ночному кошмару наяву. С вытаращенными от ужаса глазами он устремился вперед, моля Бога помочь поскорее добраться до источника этого вопля о помощи…
      — Сюда…
      … Потому что при его полноте и в его возрасте сердце в самом деле может не выдержать долгой перегрузки.
      Вот наконец и боковой тоннель — слишком узок для Моцарта, но Майкл смог в него протиснуться, правда с большим трудом, и сантиметр за сантиметром стал преодолевать тускло поблескивавшую стальную трубу, стирая колени и локти, стукаясь головой так много раз, что сбился со счета. Он ясно видел перед собой липкий кровавый след. Он видел противоположный конец трубы, где она, по настоянию жестокосердного Эддингтона, снова пересекалась с более широким тоннелем, в который Моцарт легко мог проникнуть.
      В самой трубе Дарси не было, а это означало, что она там, где ее могли не найти очень долго: небольшой люк, о существовании которого Майкл почти позабыл. Когда он наконец дополз до него и заглянул внутрь, у него отвисла челюсть. Дарси действительно была там, ее бледное лицо, казалось, плавало в кромешной тьме подпола само по себе, совершенно бескровное, лишенное признаков жизни. Он инстинктивно опустил руки вниз, нашарил ее запястья и сжал их в ладонях; ее кожа была влажной, мягкой, словно воск, но очень холодной, кончики пальцев и даже ногти посинели.
      — Дарси, — едва смог он выговорить, — вы ранены? Сможете выбраться?
      — Не смогу, — прошептала она, — он добрался, схватил меня за ногу. — Взгляд ее полуоткрытых глаз был совершенно пустым. — Послушайте… меня. Я должна… сказать вам.
      Она мучительно силилась не потерять нить мысли, ее голос то затихал, то возвышался снова, будто Майкл слушал плохонький, непрестанно теряющий волну древний транзисторный приемник:
      — Я была… права… стараясь найти… контакт, Майкл. Что я говорила… еще тогда… Наш разговор… помните? Моцарт, он… колебался. Правда, всего… мгновение.
      Ее голос стих, и обезумевший Майкл, свесившись в люк еще ниже, стал проверять ее пульс. Биение было неустойчивым и едва ощутимым. Он не решился даже пытаться вытаскивать ее самостоятельно и пополз вперед к противоположному концу тоннеля, торопясь добраться до телефона и не переставая удивляться, что Дарси все еще всей душой предана этой программе.
      Лежа в этом тесном закутке, не сумев дотянуться до кнопки аварийной сигнализации, почти умирая, возможно даже не надеясь остаться в живых, она собрала остатки сил, чтобы рассказать ему…
      Майкл мог поклясться, что она улыбалась.

      — Входите. — Открыв дверь в квартиру, Рики Мориц встретил их лучезарной улыбкой. — Очень рад, что оба смогли выбраться. Вы пришли как раз вовремя — началась передача вечерних новостей, где они намерены поведать о нападении на Зал Пресли.
      Раис отступил в сторону, позволяя первой войти Тоби, в тайне восхищаясь манерами Морица и тем, насколько естественно прозвучало его приглашение.
      Раис заранее предупредил по телефону, что придет не один, но не сказал, с кем именно, и если даже Морица удивило появление Тоби Роник, то на его лице это никак не отразилось. Одевшись соответственно влажной весенней погоде, Раис начинал покрываться испариной, особенно под воротником рубашки, поверх которой на нем был яркий цветастый свитер. Повесив свою и Тоби куртки в платяной шкаф в передней, он не почувствовал ни малейшего облегчения и пожалел, что пришел не один. Еще лучше было бы не приходить вовсе. Проигрыш Морицу в сотню кредиток не шел ни в какое сравнение с тем, что могла сделать с ним Тоби, почувствуй она хотя бы намек на то, что след этого свидания ведет к пари, заключенному еще в начале охоты за яйцом чужого. Это их первое свидание в гостях у друга он действительно рассматривал как способ рассеять напряжение, которое могло бы испортить встречу один на один, но Раис понимал весь ужас ситуации, если выплывет наружу подноготная заключенного пари. На Морица можно положиться, но Мак-Гаррити — этот осел не станет держать дело в тайне, если от этого даже будет зависеть жизнь его матери.
      — Привет, Фил! — загрохотал из угла гостиной голос Мак-Гаррити, сидевшего на кушетке, как только Раис и Тоби появились в комнате. — Здравствуйте, Тоби. Познакомьтесь с моей подругой Белиндой.
      Холодный душ облегчения окатил Раиса, — спасен! — едва он взглянул на миловидную молодую женщину с золотисто-каштановыми волосами и серыми глазами, сидевшую возле Мак-Гаррити. Если ирландец настолько туп, что заговорит о пари, это станет для них обоих самоубийством на глазах у общественности. Но Мак-Гаррити не сказал ничего грубого и не придал какого-то особого значения неожиданному появлению Тоби.
      По правде сказать, Раис был готов как можно быстрее позабыть об этом проклятом пари и не брать у, Морица деньги. Пусть Мак-Гаррити сколько угодно скулит о том, что его обвели вокруг пальца, но это небольшая цена за молчание Морица. Теперь Раис был почти уверен, что Мориц с самого начала рассчитывал именно на такой поворот событий.
      Представление гостей друг другу быстро закончилось, когда Тесса Мориц внесла поднос с шестью бокалами и двумя оплетенными соломкой бутылками кьянти, которые уже были откупорены. Рики еще разливал вино, когда они услыхали знакомую мелодию, которая предшествовала шестичасовым новостям.
      — Добрый вечер, с вами Первый канал Манхэттена, — важно объявил ведущий программы, — который всегда первым знакомит вас с самыми свежими новостями. По-прежнему одной из важнейших тем остается массовое убийство на прошлой неделе в Зале Пресли, и нынче вечером мы можем дать полный обзор этого трагического происшествия. — В выражении его лица появилось нечто претендовавшее на непреклонность. — Как мы сообщали ранее, чужой, родиной которого является планета Хоумуолд, ворвался в партер знаменитого Зала Пресли компании «Синсаунд», до отказа заполненный зрителями, которые собрались послушать концерт безумно популярной группы «Мелодии ада». По уточненным данным, погибло семнадцать человек, общее число раненых тридцать два, из которых четверо находятся в критическом состоянии. С некоторыми новыми деталями вас познакомят следующие кадры…
      С этими словами лицо ведущего уступило место панорамной, но подозрительно нечеткой съемке места побоища в Зале Пресли, где человеческие трупы валялись вперемешку с растерзанными андроидами. Крупные куски и ошметки тела чужого были разбросаны по полу среди грязновато-красных пятен человеческой крови и молочно-белой питательной жидкости андроидов, всюду вяло дымились лужицы его кислотной крови.
      — … Сделанные после того, как чужой был уничтожен этим человеком…
      На экране появилось смуглое, худощавое мужское лицо с густыми черными усами. Его украшали только большие темные глаза, на которые падала тень оливково-серой каски, сочетавшейся с цветом униформы военного образца. Что-то похожее на радиомикрофон, укрепленный на каске, спускалось к его рту, а на плече покоилась пусковая ракетная установка, снятая с вооружения десяток лет назад и использовавшаяся ныне главным образом наемными налетчиками.
      — … Предположительно подпольным торговцем оружием или наркотиками. Его личность и местонахождение пока не установлены.
      Раис и все сидевшие за столом, кроме Белинды, слушали с неослабным вниманием, и чем дальше ведущий развивал свою версию случившегося, тем абсурднее представлялось им предлагавшееся объяснение. Кадр на экране сменился еще раз. Теперь это был крупный план еще живого чужого, по-видимому смонтированный по записи одной из камер, установленных вокруг сцены службой охраны здания концертного зала. Морда чудовища была в крови, а пасть щерилась громадными, похожими на пики зубами. С челюстей животного свешивались, зловеще покачиваясь, ленты слюны и клочья человеческой плоти. Белинду и Тессу это зрелище бросило в дрожь, но Тоби сохраняла хладнокровие, не изменилось даже выражение ее лица.
      «Иисусе, — восхищенно подумал Раис, — эту женщину ничто не может вывести из равновесия».
      На экран возвратилось лицо ведущего, и он попытался изобразить на нем скорбь и сочувствие, когда начал читать список потерь.
      — Семьи погибших, так же как оставшиеся в живых раненые и их семьи, получили персональные приглашения мэра Крошеля проконсультироваться в новейшем центре эмоциональных травм, пятьдесят третьем подобного рода из числа открытых с момента вступления мэра в должность. Уничтоженное существо, вероятнее всего, было одним из инвазий, обнаруженных в канализационной системе города. К настоящему времени бригадой следопытов и ликвидаторов в ней уже уничтожено семь чужих. Комиссар Управления здравоохранения и санитарной безопасности города уверяет, что подобные инциденты больше не повторятся.
      «Канализационная система, вот, оказывается, где я пригрелся», — с отвращением подумал Раис. Он заметил вспышку протеста в глазах Тоби и понял, что у нее мелькнула та же мысль. Во всем остальном освещение трагедии было достаточно связной, наскоро сочиненной байкой, цель которой — прикрыть истинную причину гибели людей в общественном месте и убедить публику, что число жертв незначительно, но… канализационная система!
      Раису и его людям эта часть объяснения была не по вкусу, хотя ни у кого не осталось сомнений, что какая-то навозная куча в иерархии «Медтех» сочла необходимым отвести кару от истинного виновника и подыскать место, через которое можно спустить пар. Дурацкое место, дурацкое; от этой сказки о подземных канализационных тоннелях любой обозреватель средств массовой информации без труда не оставил бы камня на камне, но вряд ли компания «Медтех» настолько глупа, что не отдавала себе в этом отчета.
      Главе службы безопасности незачем быть семи пядей во лбу, чтобы представить, какой поток статеек с недоуменными вопросами и ехидными комментариями неделями не будет сходить с полос всех газет, однако любая, даже самая истеричная, утка неизменно будет опровергаться рассказом о пьянице или желе-наркомане, который принял за чужого непомерно громадную крысу где-нибудь возле канализационного люка.
      Словно в подтверждение мыслей Раиса, первый недоуменный вопрос прозвучал прямо здесь за столом из уст подруги Мак-Гаррити. Превосходный пример умозаключений, за которые люди всегдахватаются в первую очередь.
      — Вот так-так! — воскликнула Белинда, тряхнув золотисто-каштановыми кудрями. — Канализация? Она же под всем городом… не слишком ли громадно это подземелье для прочесывания? Откуда у полиции взялась уверенность, что она отловила их всех?
      В яблочко, подумал Раис. Он мое бы ответить, но не стал спешить. Его опередил Мак-Гаррити.
      — Сканеры движения, — сказал Эдди. — Спускаясь в тоннели, разведчики надевают их на запястья, как наручные часы.
      Белинда хмуро посмотрела на своего кавалера, и Мак-Гаррити ответил ей немного пристыженным взглядом.
      Миловидное личико его феи выражало недоверие и возмущение попыткой повесить ей на уши лапшу.
      — Ничего подобного, Эдди. Я не раз слышала, что эти твари в основном пребывают в спячке, пока не появляется причина очнуться. Не думаю, что их можно обнаружить, просто проходя мимо. Во всяком случае, на планете Хоумуолд этого было недостаточно. Если ты помнишь, мы потеряли там более тысячи человек, прежде чем сообразили, с чем имели дело.
      — Вы совершенно правы, — сказал Раис, присоединяясь к спору, чтобы вызволить Мак-Гаррити из беды, как раз в тот момент, когда ведущий программы новостей с глуповатой улыбкой на лице перешел к разглагольствованию на какую-то другую тему и Тесса выключила телевизор, щелкнув кнопкой пульта дистанционного управления.
      Приземленное воображение Мак-Гаррити было неспособно на что-то большее, чем целый вечер угрюмо третировать его новую подругу какой-нибудь околесицей, словно необразованного недоумка, хотя она явно неглупа. Было самое время прийти на помощь этому незадачливому увальню.
      — Но в армии используют собак-разведчиков, которых пускают впереди поисковых отрядов. Для собак находится много самой разной работы, их, например, обучают находить бомбы и наркотики. Тех, которые используются против чужих, натаскивают обнаруживать этих тварей в спячке и голосом подавать сигнал тревоги. Чужой обычно просыпается, заслышав собак, датчики улавливают его движение, поисковый отряд определяет место, где он притаился, и приступает к уничтожению.
      В этом его скоропалительном рассказе была масса прорех, но он решил, что сойдет и такое объяснение. Многое в нем действительно соответствовало истине, однако Раис сомневался, надо ли Белинде знать, что в среднем собаки-разведчики доживают только до первой встречи с чужим: редкая из них оказывается настолько юркой, что ухитряется избежать когтей ожившего чудовища.
      — Надо же, — только и смогла сказать Белинда.
      Она продолжала хмуриться, но хозяева дома мягко перевели разговор в русло обсуждения поданных Тессой закусок и спагетти с мясным соусом, так давно обещанных ирландцу Морицем. И это было замечательно; менее чем за неделю Раис ответил на такое количество вопросов о разыгранном ими в Зале Пресли фарсе, что хватило бы на год, и он чувствовал, что помимо воли разговор с Белиндой начинает выводить его из себя. Не трудно представить, какие суммы перекочевали в бездонные карманы воротил от средств массовой информации, чтобы нужные люди… убедилисьв «правдивости» этой сказки об ужасной трагедии в Зале Пресли. В общем и целом Раиса радовали достигнутые результаты: дело затянулось, но проклюнутый чужой уничтожен, корпоративный фундамент «Синсаунд» чуточку тряхнуло, а молчание прессы обеспечит сохранение тайны существования в «Медтех» гнезда чужих для частных исследований и классной команды охраны его безопасности. С проблемой покончено, и жизнь, что бы там ни было, снова налаживалась.
      Было бы совсем хорошо, знай он, каким образом этот дьявол Ахиро, подставивший себя под гранатомет, ухитрился забраться в подземную лабораторию компании «Медтех».

      Миновало три месяца. Весна долго не желала оставлять Манхэттен, доблестно сражаясь со смогом за жизнь слабеньких почек на топорщившихся голыми ветками редких деревьях, которые еще пытались расти в черте города. Приближение лета давало о себе знать только в парках, особенно в Центральном. Благодаря заботливому уходу и бог знает каким химическим экспериментам «Медтех», весенний расцвет этого парка Можно было назвать даже буйным. Однако здешним Деревьям и траве приходилось вести не менее тяжелую войну с окружающей средой, чем их несчастным, неухоженным собратьям. И все же, отчасти из-за необыкновенно теплой погоды, отчасти благодаря регулярному поливу на редкость ласковых дождей, то здесь, то там начали наконец появляться листья.
      В Зале Пресли группа «Мелодии ада», возрожденная в своей первозданной красе, возобновила исполнение наиболее популярных мелодий, но вся ее музыкальная система была перестроена таким образом, что могла воспроизводить звуки, которым никогда прежде в продукции музыкальной индустрии не было места. Ведущий певец и его труппа выглядели и звучали как прежде, хотя их внутренние рабочие органы и механизмы движения имели теперь более экономичную конструкцию, а диапазон ответных реакций значительно сузился. Все определялось соображениями их одноразового использования.
      Первое представление было построено на заранее известных песнях и циклически запрограммированных телодвижениях исполнителей, примитивность которых выглядела едва ли не вызовом зрителям, сотни раз видевшим подобное по телевизору или на предыдущих представлениях. В прежние времена второе шоу всегда было самым лучшим, потому что зрителям передних рядов позволялось требовать исполнения на «бис» и андроиды удовлетворяли их желания, наугад повторяя три-четыре песни. Довольно дорогая роскошь, поэтому нынешняя более дешевая группа «Мелодии ада» вполне могла обойтись без микропроцессоров и программного обеспечения для функционирования на столь высоком уровне памяти и ответной реакции на требования потребителя. В конце концов было решено, что функции исполнения на «бис» не будет больше ни у одной группы.
      Манхэттенским законодательством, которое касалось живых и электронных публичных представлений, от «Синсаунд» требовалось четкое доведение до сведения зрителей, какова природа действий группы. Корпорация предпочитала делать это, используя вспыхивавшую разными цветами надпись и кинокадры на шатровых афишах, которые красовались над входами в здание концертного зала:

      ВОЗВРАЩЕНИЕ «МЕЛОДИЙ АДА»!
      ВЕЧЕР СМЕРТИ!
      ВОССОЗДАНИЕ ЛЕГЕНДАРНОЙ БОЙНИ В ЗАЛЕ ПРЕСЛИ!

      На экранах старательно воспроизводилась каждая подробность, снятая в тот вечер камерами службы охраны, начиная с настораживающе правдоподобного андроида-чужого, который соскакивал на сцену с невидимого на экране насеста. Чтобы напомнить любителям кровавых представлений, ставшим свидетелями вечера массового убийства, что члены группы «Мелодии ада» сложили головы первыми, отрывок их последней песни «И вот мой нож, ЧИК! И вот мой нож, ЧИК! И вот мой нож, ЧИК!» начинал грохотать из динамиков, едва на громадном экране появлялись панорамные кадры резни, какой не могло быть в тот страшный вечер. Разгромив сцену, непомерно громадный андроид-чужой бросался в толпу. При каждом новом стремительном прыжке он в клочья кромсал по двадцать с лишним фанатов и желе-наркоманов. Подчиняясь скрупулезно запрограммированным командам, он буйствовал в рядах с первого по десятый, выхватывая из них только зрителей-андроидов, — ни одна человеческая душа опасности не подвергалась. Не было конца восторгам музыкальных обозревателей и любителей музыки, включая счастливчиков, побывавших на этих блистательных представлениях.
      Было несколько судебных исков, но все они тонули в глубоких карманах компании, дирижировавшей музыкой мира. Конфликты улаживались быстро и вне залов судебных заседаний, хотя «Синсаунд» ничего не имела и против участия в процессах. Судебные баталии обеспечивали работой адвокатов ее юридической службы и широкие отклики в средствах массовой информации, особенно если процесс был жарким. Маркетинговая служба обратила весь свой творческий порыв на превращение массовой резни в мощнейшее орудие для производства денег, о каком до вечера трагедии компания не могла и мечтать.
      Одной из лучших составляющих этого нового подхода к делу была навсегда отпавшая необходимость платить живым артистам и авансы, и гонорары. Теперь у «Синсаунд» были сценаристы и композиторы, работавшие над свежими идеями комбинации концертов с дрессированными андроидами, как стали называть участвовавших в представлении андроидов-зрителей. Было создано целое новое подразделение, ставшее пристанищем нескольких десятков энергичных творцов искусства и механиков-конструкторов — они с энтузиазмом изобретали монстров — «пришельцев» для будущих представлений.
      Как повелось, кульминационным моментом концерта был выстрел гранатомета, пробивавшего панцирь андроида-чужого, а затем взрыв чудовища. На зрителей не, обрушивался дождь кислотной крови, не было ни разъедаемой ею плоти, ни потоков теплой и липкой человеческой крови — ни настоящей боли, ни смертельного страха. Единственным звуком — которого так домогался и который с такой любовью пытался синтезировать Деймон Эддингтон, так его и не услышавший, — был три месяца назад с удивительной точностью схваченный патентованными микрофонами «Синсаунд», несмотря на вопли раненых и умирающих…
       Предсмертный вопль чужого.
      Парящий на мрачных и невидимых крыльях над головами ревущей массы зрителей, не прекращающийся, пока толпа не подавится собственными воплями восторга.

      В двух кварталах от Зала Пресли в Зале камерной музыки Горазми на премьеру «Симфонии ярости» Деймона Эддингтона собралась совсем другая публика.
      Вглядываясь в нее сквозь щель между половинами тяжелого темно-бордового занавеса, Майкл Брэнгуин подумал, что ему-то хорошо известно, каково чувствовать себя одним из этих малозначительных живых пятнышек, уставившихся в лицо громадному миру, который полон ожидания.
      Службе рекламы «Синсаунд» нравилось называть небольшой Зал Горазми интимным. На деле это означало, что в нем может удобно разместиться всего двести человек; перед остальными сверх этого числа, какие бы у них ни были билеты, двери просто закрывались. Обитые темно-серой тканью кресла ряд за рядом тянулись в глубь узкого зала, задние ряды терялись в полумраке, сценой была бетонная плита размером двенадцать на шесть метров, покрытая ковром. Это крохотное помещение не шло ни в какое сравнение с громадными концертными сооружениями «Синсаунд», где компания делала деньги, но музыкой именно для таких залов зарабатывал на жизнь композитор Деймон Эддингтон. Даже если в этом зале действительно не было ничего хорошего, его акустическая система отличалась совершенством: ряд идеально подобранных и расставленных на точно рассчитанных расстояниях друг от друга динамиков тянулся вдоль сцены, в самом центре сцены возвышалось настоящее произведение искусства — музыкальная стойка, оборудованная пультом управления новейшей конструкции.
      Скользнув в безопасную темноту за занавесом, Майкл нервозно пригладил волосы, затем вышел через заднюю дверь сцены и направился к главному входу. Даже билетер не знал его, чтобы войти в зал, не покупая билета, пришлось показывать удостоверение работника «Синсаунд». Острое ощущение своей анонимности страшило Майкла и почти лишало способности дышать. Он снова почувствовал себя почкой на голой ветке дерева, которой никак не дают распуститься, и тут же в памяти всплыл образ Эддингтона, на его глазах стремительно катившегося к закату жизни. Если покойный композитор так долго нес груз одиночества и постоянно ощущал себя почкой, которой не дают распуститься, нет ничего удивительного, что он рехнулся.
      До начала оставалось еще двадцать минут, но Майкл был уверен, что никакой дополнительной подготовки больше не требуется. Менее чем через полчаса наступит ситуация «сделай или умри», последний миг его сурового испытания в трехмесячной упорной работе над тем, что осталось от Эддингтона и Моцарта. Он по-настоящему трусил и был бы рад от всего отказаться. Сейчас ему хотелось стать невидимым… раствориться в толпе, послушать, о чем говорят люди, почувствовать атмосферу, которая, как он надеялся, сквозит предвкушением необычного. Среди немногочисленных ценителей он разглядел лица нескольких знакомых критиков и скривил рот. По выражениям этих лиц было нетрудно догадаться, что настроены они далеко не доброжелательно, и Майкл с язвительной неприязнью подумал, что эти люди готовы преследовать и мертвого Эддингтона, проклинать его душу, даже не послушав музыку. Расправив плечи, Майкл выбросил из головы неприятные мысли и побрел дальше; никто его и не может узнать, кроме тех, для кого забронирован первый ряд.
      Надежды что-то услышать почти не было. В зале собралось не более трех десятков человек, и бесчинствовавшее в почти пустом помещении эхо показалось Майклу даже привлекательным, хотя его немного беспокоило, не испортит ли оно премьеру. Большинство присутствовавших просто молча ждали; те, кто перешептывался, говорили тихо, и Майкл не разбирал слов, идя по боковому проходу, который вел к ступеням на сцену у ее дальнего правого угла. Всего одна группа из трех человек сидела настолько близко к краю ряда, что Майклу удалось подслушать их разговор. Он разобрал всего несколько фраз, и они вызвали на его лице грустную улыбку.
      — Я слышал, что он погиб, катаясь на лыжах, — сказал черноволосый молодой человек в дорогом свитере с высоким облегающим воротом, сидевший с краю. — Голова была так сильно разбита, что во время отпевания не открывали крышку гроба.
      Рядом с ним сидела женщина примерно его возраста, с коротко постриженными золотистыми волосами и глазами цвета озер. Ее шею украшало дорогое аметистовое ожерелье; она недоуменно склонила голову набок, сверкнув красиво сочетавшимися с ожерельем сережками.
      — Я не знала, что Эддингтон увлекался лыжами.
      — Он и не увлекался, — сказал их третий компаньон, не отрывая взгляда от театральной программки.
      Пройдя мимо, Майкл подумал, что этот последний мужчина, с пышной шевелюрой, в модном светском костюме, в большей мере, чем его собеседники, соответствовал облику любителя музыки, созданию которой Деймон Эддингтон посвятил жизнь.

* * *

      Йорику увидел Джарлата Кина и его спутницу на этот вечер, едва войдя в зал. Увлеченный разговором с сидевшей рядом с ним женщиной, его вице-президент не поднял взгляда, пока Йорику и его дама не остановились перед забронированными для них креслами.
      — Джарлат, — вкрадчиво напомнил о себе Йорику.
      Он протянул руку, когда Кин вскочил на ноги с широкой, явно отрепетированной улыбкой. Рукопожатие японца было более крепким, чем Кин мог ожидать, — самый подходящий момент продемонстрировать власть, на которую тот не должен был сметь посягать. Йорику прекрасно знал, что Кина лучше всего съедать по кусочку… Он был осведомлен о небольших играх, в которые Кин так часто играл, но полагал, что надежно держал это от него в секрете. Эта мышиная возня вице-президента доставляла ему громадное удовольствие, но прекращение самой последней и наиболее крупной диверсии Кина обошлось Йорику гораздо дороже, чем он ожидал. Кое-какие потери оказались невосполнимыми, и нынче вечером он положит конец всем этим невинным шалостям, уничтожит шаткий фундамент, на котором Кин решил возвести здание своего Дурацкого эксперимента, а завтра для Джарлата наступит… увы!
      Жизнь — хорошая штука, и Йорику всегда в ней победитель.
      — Какое удовольствие видеть вас, Йорику, — сказал Джарлат, продолжая лучезарно улыбаться, и добавил, кивнув в сторону своей дамы: — Это Рилет.
      Подруга Кина отвесила легкий поклон и натянуто улыбнулась, окинув спутницу Йорику подозрительным взглядом.
      Йорику посмотрел мимо них на Дарси Вэнс, которая возилась с костылями, стараясь подняться с места. Прежде чем она успела справиться, он шагнул вперед и протянул ей руку:
      — Пожалуйста, мисс Вэнс, не утруждайте себя. Приятно видеть вас оправившейся от болезни. Мы все очень о вас беспокоились.
      — Я… я… Спасибо, — справилась она наконец с волнением и облегченно вздохнула.
      Она выглядела совершенно иначе, чем в том видеодосье, которое он просматривал четыре или пять месяцев назад: ее худоба граничила с полным истощением, а глаза казались слишком большими для ставшего одутловатым и каким-то синюшным лица. Кое-что из этих изменений можно было бы отнести на счет полученных увечий, но стали другими и ее волосы. Она их выбрила, оставив лишь пушок на висках и затылке и соорудив на макушке что-то вроде плоской короны из умащенных гелем кудрей, которые торчали вверх на добрых пять сантиметров. Прическа выглядела слишком радикальной для той выдержанной молодой женщины, которую он выбрал для работы по программе Эддингтона. Возможно, на нее повлияло общение с композитором, может быть, она вкусила некоторую дозу этого странного, так называемого художественного, воздействия, и музыкальный «гений» сумел проникнуть ей в душу.
      Или, продолжал размышлять Йорику, может случиться так, что через год и Дарси кончит, как покойный композитор, — наркоманкой, одержимой идеей подчинить себе чудовище, с которым никому не совладать. Досадно, если это так. Йорику всегда знал, что Деймону предначертано умереть за искусство, но Дарси жила работой, а не загоняла себя ради нее в гроб. Десятилетия в своем бизнесе убедили Йорику, что музыканты и артисты — люди слабые и слишком мягкотелые. С какой легкостью Ахиро ухитрился сунуть этот пузырек с желе в карман Кена Петрилло именно так, чтобы он наверняка выкатился; как точно предвидел, что Деймон Эддингтон не устоит перед соблазном; как откровенно смешонэтот Джарлат, который думает, что именно онзамыслил всю эту программу и манипулировал ее исполнителями. А Эддингтон… Композитор, несомненно, часами убеждал себя, что не зависит от желе, и прощал себе любой проступок, оправдывая все, что угодно, своей воображаемой гениальностью. Одного этого достаточно, чтобы не сомневаться: Эддингтону было предопределено стать наркоманом, так же как умереть во имя музыки.
      Не имеет никакого значения, что говорят критики. Успех «Симфонии ярости» Эддингтона, которой Майкл Брэнгуин почему-то захотел дать новое название, будет окончательно решен в тот момент, когда «Синсаунд» ослабит давление на телевидение и газеты. Тщательно продуманная, хорошо организованная реклама и поощрительные программы поднимут волны популярности, и останется лишь приглядывать, чтобы не иссякала подпитка тех, кто эти волны делает. Все это очень сложные вещи, о которых Кину ровным счетом ничего не известно, если не считать его уверенности, будто все дело было в пустяковом реванше, который так и не увенчался успехом.
      Истина же в том, что покойные музыканты всегда значительно популярнее живых. Они настолько более узнаваемы, что любые понесенные «Синсаунд» затраты на стимулирование поведения Эддингтона окупятся сторицею. Как, однако, много иронии в том, что музыка Эддингтона получает наконец поддержку, которая могла бы принести этому человеку успех и при жизни.
      Дарси, Джарлат и — как там ее зовут? — Рилет пожирали его подобострастными взглядами, и Йорику позволил себе еще одно последнее мгновение упоения властью, затем повернулся к женщине, изящная рука которой так приятно согревала сгиб его локтя. Никогда прежде он не беспокоил себя обществом Джарлата и не собирался вводить этого человека в узкий круг своих знакомств. Это обстоятельство непрестанно подогревало желание Кина подкопаться под него и вывести из равновесия. Лицо подруги Йорику было закрыто вуалью из черных шарфиков, скрепленных цирконами кубической формы, поблескивавшими золотым отливом; ее наряд навевал мысль о пребывающем в трауре богатстве. Довольно необычное одеяние для всемирной премьеры симфонии Деймона Эддингтона, и Кин, несомненно, уверен, что Йорику явился на концерт с новой любовницей.
      Кину больше незачем пребывать в неведении.
      Йорику бережно выдвинул свою спутницу вперед, и она начала освобождаться от вуали. Любезно всем улыбаясь, Йорику не спускал опытного взгляда с лица Кина, чопорное выражение которого стало уступать место другому, менее самодовольному.
      — Познакомьтесь с моей спутницей, — сказал Йорику, Он старался говорить тихим голосом, но необходимость произносить эти слова официальным тоном стоила ему огромных мучений. — Она вернулась совсем недавно, выполнив небольшое деловое поручение, и пришла послушать «Симфонию ярости», еще не сняв траура по своему брату, который погиб ради создания этой музыки. Вы помните, конечно, Ахиро?
      Кин одеревенело кивнул, а Йорику пронзил его взглядом, сверкнувшим гораздо ярче приглушенного освещения зала. Услышав имя, вскинула голову и Дарси.
      Подруга Йорику сняла тем временем последний шарфик и стояла теперь рядом с ним в царственной позе. Рилет было достаточно одного взгляда на восхитительную восточную женщину, чтобы угрюмо отвернуться к сцене и больше не смотреть на нее. Следующие слова Йорику определенно не могли улучшить настроение подруге Кина:
      — Джарлат, я уверен, вы знакомы с моей подругой.

* * *

      Разум Кина начал истошно вопить «Опасность! Опасность! Опасность!»задолго до того, как полностью обнажилось скрывавшееся за вуалью лицо. Довольное хихиканье Йорику донеслось, казалось, откуда-то очень издалека, когда он встретился с этой женщиной взглядом. Какое-то мгновение Кин находился во власти вспыхнувшей в памяти картины — комната под беззвездным небом, поблескивающая черными тенями; затем у него появилась уверенность, что кто-то лишил его способности дышать, натянув на голову пластиковый мешок, а Йорику тем временем как ни в чем не бывало продолжал свою неторопливую, чопорную речь, обращенную теперь ко всем, кроме Кина.
      Старик сказал «деловое поручение»? Иисус Милостивый! Йорику все это время знало планах Кина и, должно быть, управлял ситуацией, размах которой даже Кин был не в силах постичь…
      — Ты, несомненно, знаешь Джарлата Кина, дорогая, — вкрадчиво подсказал Йорику. — Джарлат, это…
      — Мина.

* * *

      Возвратившись на сцену, Майкл рискнул в последний раз взглянуть сквозь складки тяжелого пыльного занавеса и засомневался, остался ли бы Эддингтон доволен присутствием этих людей в первом ряду. Возле Джарлата Кина сидела женщина, едва ли достигшая и половины его возраста, она вцепилась в его руку, словно виноградная лоза в подоконник. По другую сторону от него, тоже крепко вцепившись, но в костыли, торчавшие над ее креслом, сидела Дарси Вэнс. Конечно же, ей положено быть здесь: как могла она пропустить концерт, именовавшийся в театральной программке «Всемирной премьерой «Симфонии ярости» Деймона Эддингтона, завершенной Майклом Брэнгуином»? Он не был уверен, что поступил правильно, когда позвонил ей и предложил пригласительный билет, но его звонок не шокировал Дарси, и она не отказалась. Наоборот, она отчетливо дала понять, что восхищенатем, что он взялся за завершение симфонии. Ее присутствие в зале и горевшее нетерпением лицо ясно доказывали, что Дарси не кривила душой, говоря по телефону.
      Незадолго до начала концерта к этим троим в первом ряду присоединились еще двое. Майкла поразило появление в зале самого главного управляющего компании «Синсаунд». Рука об руку с ним шла — вернее, грациозно порхала, словно это было не человеческое существо, а хрупкая бабочка — женщина, закутанная в черный шифон, поблескивавший тусклыми искорками золота. Майкл был слишком далеко, чтобы слышать их разговор, но видел, как тонкие пальцы этой женщины грациозно поднялись вверх и раздвинули скрывавшую ее лицо вуаль. Даже находясь в нескольких метрах от них, Майкл мог поклясться, что в жизни не видел женщины красивее. Она затмила, превратила в подделку драгоценность, выбранную Кином для этого вечера. Его лицо тоже совершенно лишилось красок, едва он взглянул на нее; затем свет в зале погас, гости «Синсаунд» расселись по местам и притихли, откинувшись на спинки кресел.
      Все в порядке, подумал Майкл, глубоко вздохнув, вот и финал… Финал работы, ради которой умерли Деймон Эддингтон, Кен Фасто Петрилло и… да, даже Ахиро. Положив пальцы на клавиши и рычажки пульта управления, как только одинокое пятно желтого света внезапно залило музыкальную установку, Майкл закрыл на секунду глаза, а затем нажал первую клавишу, которой предстояло наполнить маленький камерный зал музыкой и неистовством чужого.
      Время от времени, уже к концу исполнения симфонии, когда в его ушах звенели вопли убитого четверть года назад чужого, Майкл осмеливался бросить взгляд в зал. То, что он видел на лицах, было многоликостью блаженства — радостным восторгом фанатов, надменным самодовольством Йорику, неуловимой смесью недоумения и ужаса Кина. Но его внимание было приковано к недовольным, презрительным лицам сидевших в зале нескольких обозревателей с неизменными блокнотами в руках и перьями, которые мелькали по бумаге, словно жаждавшие крови бритвы. Разочарование, сильнее которого ему не приходилось испытывать ни разу в жизни, нахлынуло настолько внезапно и так болезненно, что пальцы едва не сбились с аранжировки. Он ухитрился остаться внешне спокойным, сохранил плавность и точность движений рук, но в голове, обгоняя одна другую, галопом понеслись мысли о близкой отставке. Такая громадная работа, принесенные ей в жертву жизни, увечье миловидной женщины, кровь, — и как мало получил Эддингтон или он сам в обмен на затраченные усилия! Презрительные усмешки и лживые замечания, жалящие слова, которыми запестрят колонки городских газет.
      Майкл не смог совладать с навернувшимися на глаза слезами. Отвергнуть так безжалостно и совершенно равнодушно бескорыстную жертву Эддингтона и его самого, — какое непростительное, какое бесцеремонное проявление человеческой жестокости! Ни Эддингтон, ни Дарси, ни он сам не совершили ничего, что могло бы сравниться с этим презрительным неуважением.
      Монументальность этого неколебимого неприятия творчества Эддингтона, умаление всего, что композитор ценил в собственной музыке, были недоступны разумению Майкла. Однако он достаточно хорошо понял наконец истинную глубину чувств, живших в мрачной и мятежной душе Эддингтона. И рассветом этого понимания, разгоравшимся в его собственной душе все более яркими красками, было звучание финала, того последнего звука, который покойный композитор так усердно искал…
      Первозданный вопль, последний аккорд сердца, души и смерти Деймона Эддингтона.

Весна 2125 года.

      Теплу и манящим признакам весны было не под силу изгнать зябкий холод из здания, приютившего Церковь Королевы-Матки. Старые доски, которыми кое-как были заколочены разбитые окна к двери впитывали в себя влагу, невосприимчивую к теплу яркого солнца: они разбухли и после каждого короткого весеннего дождя еще долго поливали остатки внутренней штукатурки стен грязными серыми потоками. Некогда заделанные в бетон тротуара уличные решетки перед фасадными окнами церкви уже давно превратились в бесформенные кучи ржавчины, завалившей канализационные люки. Эти кучи разбухали под весенними дождями, и потоки воды мало-помалу уносили в канализацию рыжие частицы, шорох которых звучал для желе-наркоманов сладкой мелодией зова их обители. Сгрудившись, чтобы согреться, наркоманы уныло дожидались на полу вдоль стен следующей плановой раздачи, привычно не сводя глаз с двери, из которой, как всегда, должен был появиться священник. Каждый из них хотя бы раз тайком пытался испытать ее прочность, но лишь обнаружил, что дверь, выглядевшая деревянной и очень дряхлой, в действительности была стальной. В эту первую неделю мая все они оделись как можно теплее. Мера тепла, которое прибавляла их телам одежда, добытая из мусорных баков и полученная в благотворительных заведениях, соответствовала степени биологического воздействия желе на организм в строго обратной пропорции.
      Не находя достаточно чистого места, где было бы можно сесть, другие наркоманы — в более опрятных деловых костюмах и одежде, которая явно шилась когда-то на заказ, — медленно двигались по кругу в центре этого хорошо освещенного пространства. Они шагали с опущенными головами, преднамеренно избегая взглядов таких же, как сами, из страха быть узнанными или, что было еще хуже, боясь узнать кого-то из знакомых или тех, о ком прежде заботились. Едва слышно шаркая по полу, стараясь уступать дорогу тараканам-мутантам, метавшимся между ног, они с отвращением отворачивались от людей более печальной судьбы, которые охотились на этих насекомых ради пищи, и устремляли пустые взоры в дальние, более темные углы, где по гнилым доскам и обнажившимся балкам пола шмыгали крысы, то скрываясь в многочисленных дырах, то появляясь снова.
      Все это стало домом женщины, которая когда-то носила имя Дарси Вэнс.
      С ней все было в порядке вплоть до того вечера, когда Майкл давал премьеру «Симфонии ярости» Деймона Эддингтона. Выздоравливая дома, освободившись от долгов периода учебы, погашенных компанией «Синсаунд», не неся расходов на лечение, которые тоже взяла на себя компания в связи с ее полной нетрудоспособностью, она жила вполне сносно, во всяком случае ни в чем не нуждаясь. Дарси думала, что теперь, когда часть программы Эддингтона, касавшаяся чужого, завершена, ее интерес к реальному миру и нормальным повседневным делам, включая еду и сон, вернется сам собой, но она ошибалась. Она ела, лишь когда ощущение голода превращалось в мучительную боль, спала ровно столько, сколько требовал мозг; обе эти потребности организма в меру необходимости удовлетворялись как бы сами собой, без ее участия. Музыка симфонии вытеснила из ее разума весь остальной мир, она продолжала звучать и после концерта, словно кто-то зациклил видеоэкран, но никому, кроме нее, больше не хотелось смотреть старую запись.
      Дарси промучилась после премьеры симфонии целую неделю, но заставила наконец себя выходить из дому и стала подумывать, правда без особого энтузиазма, о возвращении на работу в лабораторию ремонта андроидов «Синсаунд» со следующего понедельника. Она еще передвигалась на костылях, но уже зависела от них гораздо меньше, поэтому была поражена обращением к ней встретившегося на улице мужчины:
      — Я знаю, что тебе нужно и где это найти.
      Какая странная и простая фраза… какая многообещающая.
      Этот мужчина, в поношенной одежде, с изможденным продолговатым лицом и жидкими рыжими волосами, неприятно напоминал ей Кена Петрилло, наркомана, который принес себя в жертву, чтобы появился на свет Моцарт…
       Моцарт…
      Возрожденные руками Майкла Брэнгуина крики погибшего чужого наполняли все ее существо, продолжая терзать сознание, такие же, как тогда, свирепые, незабываемые, невыносимые. Моцарт царствовал в ее разуме, безжалостно попирал все остальные мысли, заставлял вспоминать свои длинные иссиня-черные пальцы, прижимавшиеся к противоположной стороне стекла навстречу ее ладони, прыжки по загону, когда готовился к нападению, то, как он наклонял из стороны в сторону голову, когда она упорно пыталась завоевать его доверие. Эта работа захватила ее целиком, сделала ее жизнь интересной; тогда она прибегала домой, только чтобы принять душ, привести в порядок себя и одежду. По сравнению с дьявольской никчемностью всего, чем она занималась прежде, время, проведенное в обществе Эддингтона, Майкла, Ахиро и Моцарта, было прекрасным. Нет, это была вершина смысла существования, на которую никогда в жизни ей больше на подняться.
      Последовать за незнакомцем означало бы в буквальном смысле слова беззаботно швырнуть эту никчемную жизнь в руки неизведанному, обнажить душу по прихоти первого встречного, возможно даже сумасшедшего. Но она все это делала прежде и осталась жива, а теперь…
      Теперь… Теперь она снова у разбитого корыта.
      «Я знаю, что тебе нужно и где это найти».
      Сперва Дарси думала, что он торговец желе, но она была так привязана душой к чужим, что никогда бы не смогла получить удовлетворение от наркотика, и у нее не было желания свести счеты с жизнью так, как это сделали Кен Петрилло и Деймон Эддингтон. Нет, она хотела выжить и сохранить здравомыслие… остротусознания, чтобы не упустить благоприятную возможность, как только она снова появится. Что-то гонит ее в этом направлении… но что? Судьба? Шанс? Или кто-то! Отчаяние заставило ее отбросить сомнения на задний план, когда этот тщедушный мужчина подвел ее почти к самому алтарю и поставил в очередь, медленно приближавшуюся к священнику и дозам, которыми он снабжал их с трогательной заботой.
       In nomine Matri Regina.
      Когда подошла ее очередь, она остановилась перед ним на костылях, но не протянула руки и отрицательно качнула головой, отказываясь от предложенного пузырька.
      — Это не то, чего я хочу, — сказала она так тихо, чтобы услышать ее мог только священник. — Мне говорили, что вы можете дать мне… нечто другое.
      Находясь к нему так близко, она не могла не заметить проницательный блеск в его чистых глазах и мягкую свежесть ухоженной кожи лица; в облике священника не было ничего, что действительно роднило бы его с этим местом, этой самопровозглашенной Церковью, громадной толпой грязных, оставшихся без средств к существованию наркоманов. Одержимые дьявольским желанием люди, стоявшие следом за ней в очереди, никогда бы не заметили таких деталей его облика, как ладные коронки на зубах, волосы, постриженные так, чтобы взъерошить их не составляло труда.
      — Да, — сказал он. У него был ровный, сочный баритон, хорошо поставленный и чарующий, способный на интонации, до смысла которых члены его разношерстной паствы никогда бы не смогли докопаться — Не сомневаюсь, что смогу дать вам именно то, чего вы хотите. — Легким наклоном головы он указал на камуфляжно окрашенную дверь: — Подождите там, я поговорю с вами, как только закончу службу.
      Едва умолк его умиротворенный, прозвучавший песнопением голос, взгляд священника обратился на следующего в очереди, служба продолжилась, словно они и не разговаривали.
      — In nomine Matri Regina.
      Эти слова были началом выполнения его обещания, началом смерти Дарси Вэнс…
      … И рождения Джарии, первой женщины-священника манхэттенского прихода Церкви Королевы-Матки.
      За закрытыми на замок стальными дверями Дарси, ныне Джария, нашла свое призвание. Она не знала и не хотела знать, кто ее благодетели. Важно было лишь то, что он, или она, или они каким-то совершенно непонятным ей образом утоляли ее тоску по крикам чужого, хотя суть происходившего с каждой неделей облекалась все более густой и все менее тревожившей ее дымкой. Она обрела надежду и будущее, пусть даже четко не представляла это будущее и не знала, на что именнонадеялась. Обучаясь специальности служителя церкви, она позволила тому, что было в ее прежней жизни, уйти, дала возможность всему, что было тогда, просто… остаться там и никогда не возвращаться. Наркоманы, ставшие ее постоянным окружением, привыкли к ней и научились ей доверять, называя по имени или, более почтительно, Хромой Женщиной. Она часто слышала их перешептывания по поводу повязки-чулка на ее лодыжке пониже темной круговой татуировки, которая странным образом напоминала зубы. Пересказывавшиеся ими небылицы были гораздо ближе к правде, чем могли себе представить их сочинители.
      По вечерам в своей простенькой келье, когда дневные заботы оказывались позади и в душе наступал покой, новоиспеченный священник-стажер компании «Медтех» возжигал курильницу с ладаном перед образом Королевы-Матки и погружался в мрачные, невероятно музыкальные сны о давно ушедшем из жизни существе по имени Моцарт.