Я садовником родился

Наталья Андреева

Я садовником родился

Не на шутку рассердился

Алексей Леонидов проснулся в это утро с ощущением праздника: выходной. Наконец-то! Он сладко потянулся, глянул в окно, отметил грозные ряды туч, выстраивающихся для парадного марша по плацу свинцового неба под свистящий аккомпанемент ледяного ветра, и натянул до носа одеяло. Слава богу, выходной.

В такую погоду только и лежать весь день в тепле и уюте, лениво щелкая пультом. Он удовлетворенно вздохнул и глазами стал искать пульт. И тут… Он вспомнил все! Выходной, говорите? За стенкой раздался рев маленькой дочки. Потом Сережа плюхнулся на диван и перед носом у отца стал расставлять на шахматной доске фигуры:

– Сыграем?

И потянул одеяло, чтобы освобожденный леонидовский рот смог дать утвердительный ответ, не дожидаясь которого сын уселся поудобнее и сделал первый ход.

Леонидов высвободил руку и рассеянно передвинул на две клетки черную пешку. Скорей бы проиграть! Может, тогда его оставят в покое? Жена Александра тоже объявилась, демонстративно подняла с пола носок, а со спинки кресла перекинула в шкаф джинсы мужа, обращаясь при этом в никуда:

– Один в тренировочных штанах на чистое постельное белье садится, другой разбрасывает вещи по квартире. Я вам что, всем нянька?

– Где? – лениво спросил Леонидов и зевнул.

– Что где? Где твои штаны?

– Где мое место в этой жизни? Я хотел сказать, в этом доме? И есть ли оно?

– Я не знаю, где твое место, а мое – на кухне. У меня маленький ребенок голодный. – Александра исчезла, а плач девочки вскоре затих.

Он в два счета проиграл партию, но Сережа потребовал реванша. Пришлось подняться с постели. Шахматы с утра его утомляли, впрочем, ближе к вечеру утомляли еще больше. Не дело коммерческого директора напрягать мозги по пустякам. На это есть нижестоящие сотрудники. Он обвел глазами комнату и таковых не увидел. Присутствовали лишь члены семьи, которые не собирались решать его проблемы. А намерены их добавлять. Мать его! Выходной!

Делать нечего, он пошел на кухню за проблемами, а заодно и за чашечкой кофе.

Маленькая Ксюша приоткрыла рот при виде папы, который был в ее жизни явлением редким: уходил, когда она еще спала, приходил, когда уже спала. Александра воспользовалась моментом и сунула девочке в рот полную ложку каши. Ксюша закрыла рот и задумчиво сглотнула.

– У-тю-тю, – сказал ей Леонидов, пальцами левой руки сделав козу. Дочка заревела. Что-то ей не понравилось. Алексей решил, что каша, а не коза. Но зачем-то сказал:

– Мать есть мать.

– Ребенок совсем не знает папу, – констатировала Александра, успокаивая плачущую дочку.

– Я работаю, – заметил Леонидов.

– Но сегодня у тебя выходной, – пристально взглянула на него жена. Леонидов почувствовал, как по спине ползет холодок. У нее на него планы, что может быть хуже? Он хотел по привычке спросить «где?», но вместо этого произнес:

– И что?

Сегодня неудачный день: он все время говорит не то, что думает. Осталось только делать не то, что хочется. Жена Александра тут же уловила ход его мыслей и вновь воспользовалась моментом:

– Пойди, погуляй с ребенком.

– Где? – спросил он и на этот раз угадал. Жизнь, похоже, налаживается. Всего-то погулять с ребенком!

– На улице.

– С одним? – уточнил он на всякий случай. И невольно напрягся, что жена тоже уловила. Александра женщина умная и чуткая, на другой он бы и не женился.

– Леша, будь человеком! – взмолилась она. – Я все понимаю. У тебя работа, но и я тоже устаю. У Сережи трудный возраст. За Ксюшей нужен глаз да глаз, она все в рот тащит и постоянно куда-то карабкается. Вчера (представляешь!) выдвинула лесенкой ящики платяного шкафа и по ним добралась до самого верха! Я едва успела ее поймать! Она ведь не взяла с собой парашют!

– Скалолазка ты моя, – умилился Леонидов, с гордостью посмотрев на дочку. – Умница!

– Вот и пойди, прокати эту умницу в коляске вокруг дома. Раз двадцать. Хорошо, если она после этого уснет. А я пока сделаю в доме уборку и, может быть, успею сходить в магазин. Одна.

Через полчаса Леонидов вытаскивал из подъезда прогулочную коляску, между делом вспомнив: «выходной». Погода к прогулкам не располагала. Тучи сомкнули ряды, ветер заунывно тянул на одной ноте: и-и-и… Он не удивился бы, если бы вдруг пошел дождь. Чего еще ждать от безнадежно испорченного дня? В начале февраля, когда положено трещать морозам и завывать метелям, снег вдруг растаял, зазвенела капель. А потом вся эта прелесть закончилась, потому что матушку природу начала бить лихорадка. Что не удивительно. Не май месяц! Февраль! Коляску Леонидов развернул против ветра и, выполняя волю пославшей его жены, стал обходить по часовой стрелке дом родной. Раз, другой… Понял, что двадцать кругов не выдержит. А схалтурить? Он решил просто постоять у подъезда вне поля зрения любимой.

«Сейчас хорошо дома, перед телевизором, с бутылкой пива и тарелкой наваристого борща, – глубоко вздохнул он. – И поспать бы тоже хорошо. Но, с другой стороны, Сашку можно понять. Двое детей, один учится в начальной школе, девочке чуть больше года. Трудный возраст у обоих. Мужа целыми днями дома нет. Коммерческий директор крупной фирмы, тут уж ничего не поделаешь. Кто-то должен заботиться о процветании семьи. О том, чтобы детям было что кушать. Она, конечно, все понимает, но устала. Чувствуется, что устала. И погода, как назло, ужасная! Факт: во всем виновата погода! Люди – заложники природных катаклизмов. Мы впадаем в депрессию, потому что не в силах управлять стихией». Леонидов понял, что его потянуло на философию. Плохой признак. Если в феврале месяце потянуло на философию, в марте жди авитаминоза. Потом начнется: «Я самый больной в мире человек, жизнь дала трещину и вообще не удалась…» Он поежился и нагнулся к дочке поправить сбившуюся шапочку.

Конец неприятным мыслям положило еще более неприятное происшествие. По методу вытеснения. Проехавшая машина с ног до головы окатила Алексея грязной жижей: растаявший снег вперемешку с речным песком, которым дворник Ахмет посыпал дорожки. Отучить его от этой привычки невозможно так же, как выяснить, куда он девает реагенты. Леонидов успел закрыть своим телом коляску. Враг не прошел, но разозлился Алексей здорово. Это ж надо! У собственного подъезда! На виду у всего дома! Где каждый знает, какой он солидный и уважаемый человек! И нате – в рожу грязь! Как это называется? «Да за такое надо в суд!» – подумал коммерческий директор Алексей Алексеевич. Бывший опер Леха Леонидов тут же возразил: «морду бить». Пока суд да дело, ждать замучаешься. А морду – это мгновенно, не отходя от кассы. На глазах у всего дома, где каждый знает, какой он со…

В этот момент красный «Опель» затормозил у соседнего подъезда, и Леонидов решительно толкнул туда коляску. Однозначно: бить морду! Раз он рядом. Водитель долго и с пристрастием пристраивал на руль машины противоугонный «костыль». Алексей успел.

– Эй, мужик! – негромко окликнул он, едва сдерживая ярость.

Тот обернулся. Алексей открыл рот. От удивления. «Колоритная личность!» – подумал он. Его обидчик был лыс, как коленка, но с черной бородкой-клинышком, похожей на жирную кляксу. Без шапки, в расстегнутом драповом пальто песочного цвета, из-под которого виднелись пестрая шелковая рубашка, кожаные брюки в обтяжку, а на тощей шее золотая цепь толщиной в палец. Но главное, это его руки. Холеные, в причудливых кольцах с огромными полудрагоценными камнями типа малахит и тонких серебряных колечках, а ногти с маникюром.

– Да-а, мужик! – выдохнул потрясенный Леонидов. И вдруг услышал:

– Леха! Леонидов! Ты, что ли?

«Где я мог его видеть?» – напрягся Алексей. И пожал плечами:

– Извините, – забыв, что сам хотел потребовать от мужика извинений. Но как его не пожалеть? Хотя бы за маникюр.

– А ты здесь какими судьбами? Не узнаешь? Эх ты, не узнаешь! А как я тебя в десятом классе сделал на последней стометровке? На городских соревнованиях, а? Помнишь?

Обидных поражений Леонидов никогда не забывал. Он бежал тогда первым и до сих пор не понимал, как его смог догнать хилый Колька Лейкин, выскочивший вдруг из-за спины и рванувший к финишу. Алексей рывок прозевал. Вот тебе и Лейкин! Никогда не был ему серьезным соперником, а тут прорезало! Что ж, у каждого в жизни бывает звездный миг.

– Лейкин? Ты, что ли? – Леонидов с сомнением посмотрел на обритую голову бывшего одноклассника. Колоритный товарищ. Неужели бандитом работает? Лейкин?!

– Он самый. Как жизнь? – подмигнул тот.

– Нормально.

– А ты поправился! С трудом тебя признал!

Леонидов тут же втянул живот. Жена, понимаешь, раскормила. Но и он в долгу не остался:

– Да и ты изменился. Слушай, а у тебя все в порядке? – и он выразительно посмотрел на Колькин маникюр.

– Чего? – удивился тот. – Ах, руки! Привычка. Я же по образованию флорист, – важно сказал Лейкин.

– Кто?!

– Флорист. Составляю композиции из цветов. Потом презентую их. Выставки, показы. Руки все время на виду. Вот и хожу раз в неделю на маникюр. Не прикасаться же к прекраснейшим созданиям природы руками с грязными ногтями.

– Прекраснейшие создания природы – это… – Леонидов тут же подумал о женщинах, но Лейкин сурово сказал:

– Цветы.

– Ну да, ну да. И на букетах ты так… – Леонидов хотел сказать «разбогател», имея в виду дорогую машину. Удержался, но Лейкин понял:

– Я сам редко теперь за прилавком стою. У меня фирма. Цветами торгую. Несколько павильонов по Москве. Закупками в основном занимаюсь и если выставка. Я – хозяин. И творец.

– Ну да, ну да. Флорист. Так ведь это… – Леонидов хотел сказать «бабская профессия», но опять удержался. Ему сегодня везло: он все время недоговаривал. Оставалось надеяться, что не заставят и доделывать. В спальне, к примеру, обои поверху отошли, и в прошлый выходной он купил клей. Саша сказала: «Дела на две минуты». Лучше бы эти злополучные минуты случились через два месяца.

– А сюда какими судьбами? – спросил он у Лейкина.

– Продавщица у меня приболела. Вот, заехал узнать, когда на работу выйдет, фруктов привез, – Лейкин слегка тряхнул полиэтиленовым пакетом с ярким рисунком, который держал в руке: – Витамины.

– У нее телефона, что ли, нет? – удивился Алексей.

– Почему нет? Есть. Просто я привык заботиться о своих девочках. Слушай, а ты-то сам как, а? Я наших редко вижу. Слышал, ты в ментовке работаешь? Опером? И до какого чина дослужился?

– Ушел, – коротко сказал Леонидов. – Два года как ушел.

– И где теперь?

– Так, – Алексей неопределенно махнул рукой.

Это была такая длинная история, что рассказ затянулся бы на день. А ветер меж тем дул. Вдаваться в подробности своего коммерческого настоящего Алексею не хотелось.

– Проблемы, да? – огорчился Лейкин. – Слушай, я тебе телефончик оставлю, ты позвони. Если денег надо или с работой помочь… Позвони, а?

Леонидов с удивлением взял протянутую визитку. Вот оно, оказывается, как! Не все богатые люди опасаются навязчивости старых знакомых. Колька-то человек! Он уже хотел рассказать Лейкину о своей работе, но тот поежился зябко в тонком драповом пальто и посетовал:

– Погода-то, а? Гадость! Пойду. – И нагнулся к его дочке: – Твоя? Ох, ты, какая незабудочка! А?

У Ксюши были яркие голубые глаза.

– А ты? Женат? – спросил Алексей.

Лейкин замялся, отрицательно покачал головой. Леонидов опять засомневался насчет маникюра. Они потоптались у подъезда еще пару минут и разошлись. В сущности, темы для разговора между бывшими одноклассниками иссякают быстро. «Как ты? Где? Как жена? Дети? Кого из наших видишь?» И все. Дальше уже «пока-пока» и по разным подъездам.

Когда за Лейкиным закрылась тяжелая дверь, Алексей с досадой на себя пожал плечами. Пустой, ни к чему не обязывающий разговор. Но отчего-то неприятно. Он, Леонидов, оказался не на высоте. Определенно, не на высоте. Надо было в свою очередь спросить: а тебе, Колька, не нужна ли помощь? И дать свою визитку. Отговорки не проходят. У тебя всегда есть при себе визитка, Леонидов. Даже если ты в тренировочных штанах на пробежке. Когда ты успел стать таким снобом? А вот Колька Лейкин – человек.

Алексей сунул его визитку в карман и принялся стряхивать с брюк грязные капли. Все. Домой. К жене, к борщу. К шахматам, чтоб их. К отошедшим обоям. Выходной.

…все цветы мне надоели

Мать всегда ассоциировалась у него с цветком, но никогда с розой. Хотя она часами бродила по саду именно среди роз, и что такое мульчирование, прищипка, удобрение и подкормка он понял раньше, чем начал складывать из слогов слова. И все никак не мог сообразить, что же за цветок она ему напоминает? Почерневшая от горя, увядшая настолько, что засохшие лепестки глаз потеряли свой первоначальный оттенок, а стройный стебель тела словно надломился, и головка цветка поникла навеки.

Какой она была, когда еще цвела и чувствовала себя кому-то нужной и любимой? Нет, он этого не помнил. Отец ушел к другой женщине, когда ему исполнилось четыре года. Мать переживала страшно. Именно так: страшно. Страшным стало ее лицо, ее глаза, ввалившиеся щеки. Он не переносил вида сорванных цветов с того самого дня, как она почувствовала себя мертвой. Все время казалось, что еще немного – и мать умрет по-настоящему. Он целыми днями цеплялся за ее темную юбку и таскался за ней повсюду: на улицу, где она перестала пугаться огромных и страшных машин; на последний этаж дома, где стояла подолгу у окна и смотрела вниз; в аптеку, где просила какие-то лекарства. Он не знал, что за лекарства, чувствовал только, что страшные. И еще крепче цеплялся за ее юбку: не отпускать, ни за что не отпускать!

– Колокольчик ты мой! – всхлипывала мать, заметив его. – Колокольчик! Что ж ты за мной все время ходишь? Отпусти ты меня!

Он не отпустил, зато мать осталась жива. И с головой ушла в любимую работу: мульчирование, прищипка, подкормка… Ранним утром, пока он еще спал, срезала полураспустившиеся розы и везла на рынок. А он, так и не выучивший впоследствии ни одного иностранного языка, бродил среди осиротевших розовых кустов и бормотал, словно заклинание, с детства ставшее таким родным: Аламо, Супер Стар, Парфюм де ла Неж, Крейслер Империал, Бель Анж… Слава богу, что он не видел их мертвыми, только исчезнувшими навеки из их сада! Милые, чудесные красавицы! Бель Анж, нежно-розовые лепестки… С ума сойти!

И чувствовал, что мать не любит их так же сильно, как он. Она выращивает розы на продажу. Торгует любовью величественных красавиц. А ими надо радовать глаз. Свои розы он мертвыми не выносил. Но чужие… Когда они попадали в его руки, хотелось сделать что-то особенное. Сделать с ними, с людьми, которые будут на них смотреть. Одеть в зеленый бархат причудливых листьев и трав, в блестящие юбки шуршащей упаковки, украсить золотыми лентами, бриллиантовыми капельками росы. Он с раннего детства мечтал об этом, но начать сразу с роз не рискнул. Розы были священны. И он пошел за деревню, набрал охапку странной травы – кукушкиных слезок. Крохотные сердечки, дрожащие во множестве на тонких волосках. И воткнул в них несколько странных цветков, лепестки которых были с мохнатыми, словно рваными краями. Цвета, который он мысленно называл «цикламен». Лепестки сплелись с крохотными дрожащими сердечками. Он принес букет домой, поставил в глиняную вазу и назвал его «Нежность».

Но нежность вскоре прошла. Когда он стал совсем уже взрослым и пережил главную в жизни трагедию, то понял, что лучше, чем эти букеты, ничего делать не умеет, а жить чем-то надо. Какой бесполезный теперь дар! И, по-прежнему натыкаясь повсюду, дома и в саду, на цветы, он потихоньку стал их ненавидеть. Надоели. Все, кроме…

Глава 1

Лилия

1

Если уж мы твердо решили начать новую жизнь, то дата исполнения приговора всегда приходится на понедельник. Поэтому их так и не любят. Замечательная новая жизнь отчего-то всегда начинается с вещей неприятных. С того, что приходится прилагать усилия, отучаться от старой, незамечательной жизни. Но чем дальше, тем меньше в ней находишь недостатков. Вот для того, чтобы понять, как тебе было хорошо, надо узнать, что такое плохо.

Понедельник? Вперед! Новая жизнь зовет! Алексей Леонидов не был исключением. Вот уже год как он перестал делать гимнастику по утрам, стал хорошо и много кушать и ощутимо поправился. Даже бывшие одноклассники это замечают! Тот же Лейкин. А ведь всю жизнь Леонидову твердили: «Господи, Леша, какой же ты худой! Надо поправиться». И вот теперь он мучительно думает: надо похудеть. Есть меньше – раз. И два – вернуться к гимнастике по утрам. Тот же Колька Лейкин – человек! Не потому, конечно, что он худой. А с другой стороны, кто его знает? Разве можно в наше время в чем-то быть уверенным?

В воскресенье вечером Леонидов зашел в спортивный магазин и купил синие атласные трусы.

– Вы уверены в размере? Мерить нельзя, – предупредила продавщица.

– Уверен, – буркнул Леонидов и втянул живот.

Он решил, что если завтра утром, надев эти шикарные трусы, расправит перед зеркалом плечи, то остальное придет само собой.

Трусы-то он надел и плечи расправил, и даже попытался нагнуться, но кончиками пальцев до пола не достал. «Как быстро, однако, теряем мы былую легкость!» – хмыкнул он. Потом лег на пол и попытался отжаться. После пяти раз понял, что лежать значительно легче. И приятнее. И вообще на улице пасмурно, в окно дует, словом, обстановка явно не располагает. Это не последний в жизни понедельник. Слава богу! Александра заглянула в большую комнату, где мучился муж, и вкрадчиво спросила

– Леша, а что ты делаешь?

– Грязь с паласа собираю. Вот. – Леонидов со скрипом поднялся и показал ей поднятое с пола перо. Явно из подушки. А впрочем, кто его знает? Разве можно в наше время в чем-то… и так далее. Тут же перевел стрелки: – Пылесосить надо чаще.

– Надо чаще вспоминать о том, что ты толстый, – не осталась в долгу Александра.

– Я в меру упитанный. И потом: почему ты до сих пор молчала?

– Твое самолюбие размером гораздо больше твоего живота. Я ждала подходящего момента.

– Ты считаешь, что он настал?

– Я вижу, ты задумался о смысле жизни. Купил атласные трусы.

– Я на работу опаздываю, – хмуро сказал Леонидов и решил, что утром следующего понедельника непременно, обязательно, несмотря на обстоятельства, вопреки всему… Об этом он забыл через десять минут после того, как приехал в офис. Равно как и о Кольке Лейкине, его благородстве и худобе. А зря.

…С работы он уехал поздно. Даже позже, чем обычно. В половине двенадцатого ночи. День промелькнул, как одно мгновение. В десять вечера позвонила жена и спросила:

– Леша, ну ты едешь? Ужин греть?

– Да. Еду. Греть, – ответил он, заранее зная, что через полчаса она позвонит еще раз с тем же вопросом. И он снова решительно ответит: греть! И не тронется с места. Этому он учился год. Обещать, не моргнув глазом то, что не исполнит. Но без этого невозможно стать большим начальником. После третьего «греть!» он решительно встал из-за стола. Однако пора. Ночевать надо дома. Этому он тоже учился долго. Все дела не переделаешь, не стоит и стараться заказывать в офис персональный диван и джакузи. Просто надо все рассчитать.

Добираться до дома ему полчаса, не больше. Если нет пробок. В это время дня, то есть ночи, их, как правило, нет. С некоторых пор он оставлял машину на платной стоянке. Значит, плюс еще минут двадцать. Но осенью из его «Пассата» вытащили магнитолу с колонками. Кто-то ловко расправился с сигнализацией и аккуратно вскрыл машину. Даже стекло не разбили. Леонидов спохватился, только увидев дыру там, где раньше был новенький «Panasonic». И держать машину возле дома и дальше не рискнул.

Вот и пришлось после получаса езды в теплой машине идти пешком со стоянки до дома, ежась под ледяным ветром. Можно было, конечно, подождать автобуса, но, вспомнив, как натянулась на животе резинка атласных трусов, Леонидов решительно застегнул доверху «молнию» кожаной куртки. Только пешком! Ведь была же у него когда-то сила воли!

Этих людей он воспринял поначалу только как досадное препятствие. Замерз, словно собака, а они дорогу перегородили! Люди, машины! Ночь на дворе, а возле дома родного целая толпа! Две полицейские машины, «Скорая помощь», его, Леонидова, бывшие «Жигули». Год отъездил, еще бы их не узнать! Стоп, стоп, стоп… «Жигули»! Он же их Сереге Барышеву продал этим летом, когда купил «Пассат»! Практически подарил. По старой дружбе.

Гиганта Серегу Барышева оказалось трудно заметить. Дамочка, к которой он нагнулся, пытаясь расслышать, что она говорит, выглядела как растерявшаяся школьница. Мучительно краснела и мямлила. «Мы любили дядю Степу за такую высоту…» – вспомнил Леонидов и усмехнулся.

Потом зевнул и громко крикнул:

– Барышев! Серега! Привет!

Тот легким движением руки смахнул с дороги дамочку и кинулся к другу:

– Леонидов! Привет, коммерческий! Я думал, ты уже спишь! Вот, стою и прикидываю: подняться к тебе или не стоит? С одной стороны, Александру с Ксюшкой разбужу, а с другой…

– Что с другой? – насторожился Алексей.

– А с другой вот, – Серега отвел взгляд, и Леонидов заметил, наконец, в двух метрах от себя голые женские ноги. В луже с водой, а рядом с ними яркий целлофановый пакет в желтых подсолнухах. Лицо и плечи лежащей на асфальте женщины широкой спиной загораживал эксперт. Леонидов сообразил, наконец: у его подъезда работает опергруппа.

– Труп? – спросил он и, не удержавшись, заглянул через плечо эксперта. Сработало любопытство бывшего сыщика-профессионала. Тем более что он сразу оценил необычность происшествия, которое кому-то предстояло расследовать. Слава богу, не ему.

Женщина лежала на тротуаре и была целиком и полностью одета, как записал бы он в протоколе осмотра места происшествия. Только ботинки и носки с нее сняты и голые синие ноги, словно бы специально опущены в лужу, растекавшуюся у тротуара. Шрамы на ее лице и шее Алексея крайне удивили.

– Никогда такого не видел! Ясно, что не бритва, но и не нож, это уж точно. Раны какие-то странные. Такое ощущение, что лезвие тупое. И почти в миллиметр шириной, а? Он ее не резал. Бил, что ли, с размаху?

– Давил, – поднял голову эксперт. – На последней стадии прижал к земле и этим металлическим предметом давил на шею до тех пор, пока жертва не перестала дышать. А вы, молодой, человек, собственно, кто?

– Я здесь живу, – ответил Леонидов.

– Свидетель? – сразу обернулся плотный мужчина в штатском, в котором Алексей мгновенно вычислил старшего группы. Барышев тут на подхвате, сто процентов. И, вообще, как он здесь оказался? Леонидов отвел друга в сторонку.

– Серега, а ты как здесь?

– Работаю.

– Не понял. Что значит работаешь?

– Леша, ты о чем-нибудь или о ком-нибудь помнишь, кроме своей фирмы? Я же тебе перед Новым годом звонил, сказал, что иду служить в полицию. Опером.

– Да. Было. Теперь вспомнил. Но зачем? Тебе же в охране неплохо платили!

– Квартиру обещали, – хмуро сказал Барышев. – Сколько ж можно по частным хатам кочевать?

– Квартиру?! И ты поверил? Не смеши!

– Надо кому-то верить, Леша. А насчет денег… Так меня жена содержит. – Алексею показалось, что Серега горько усмехнулся. – Ты же ее сам недавно директором филиала назначил. Спасибо тебе, родной! Ее целыми днями дома нет, и меня теперь не будет. Это называется современный брак: любовь по мобильному телефону и дети через Интернет. Чужие. Смотри и радуйся.

– Да я как лучше хотел! Хочешь опером быть, будь на здоровье, – сказал Алексей и осекся. На здоровье! Эк тебя, парень, занесло! – Но почему именно в этом районе?

– Может, я к тебе поближе захотел быть? Рассчитываю на помощь. Я ж в этом деле новичок.

– Так. Ладно. Я все понял, только мне домой пора. Сашка ждет.

– А может, посмотришь? – Барышев кивнул на мертвое тело. – Кроме странных ран, ничего больше не настораживает?

– Не хочу. Я ничего этого больше для себя не хочу! Ты понял? Если собираете показания со всех жильцов нашего дома, то так и запиши: я только что с работы, можешь позвонить и проверить. Алиби у меня железное, жена из дома так поздно никогда не выходит. У нас двое детей, если ты еще не забыл. Живых, не виртуальных. Так что свидетели мы никакие. Ничего не видели, ничего не слышали, ничего не знаем. Еще вопросы есть?

– С каких пор ты стал таким, Леша? – тихо спросил Барышев.

– С тех самых.

– Ты же был лучшим. Да что там лучшим! Ты был человеком. Я-то без колебаний когда-то на чужую дачу полез! Когда тебе это понадобилось.

Ах, вот он что вспомнил! Дело Клишина! В компьютере у убитого писателя остались ценные записи! Да, было, лезли. А долги надо отдавать.

– Черт с тобой, посмотрю, – Леонидов снова приблизился к трупу. – Подвиньтесь, мужики.

– А вам чего, свидетель? – ощерился старший.

– Капитан? Майор?

– Капитан Степанов. Кирилл Семенович.

– Леонидов. Алексей Алексеевич. – И пока озадаченный капитан соображал, что перед ним за чин, Леонидов внимательно оглядел место происшествия. – Не похоже, что ее изнасиловали. И на ограбление не похоже. Сумочка на месте, пакет рядом валяется. В пакете, судя по всему, личные вещи. А ботинки? Неужели он ее ботинки с собой унес?

– Вон они лежат, – кивнул эксперт. – Снял и в сторону отбросил.

– Ну, что скажешь, Леша? – спросил Барышев.

– Ничего не скажу. Тухлое дело. Не изнасилование, не ограбление. А раны такие, что на маньяка тянет. Зачем он ее бил перед тем, как удушить? Или после? И что в пакете? Смотрели?

– Смотрели. Пол-литровый пакет кефира, 0,5 >н йогурт, пара сдобных булочек и туфли.

– Туфли? Зимой? Покажи.

Барышев аккуратно, двумя пальчиками вытащил из пакета с подсолнухами черную туфлю на невысоком устойчивом каблуке, показал. Алексей пожал плечами и покосился на голую ногу убитой:

– Да. Бывает. Слышь, мужики? Туфля-то размера тридцать девятого! А у этой ножка маленькая. Как у Золушки. И не в подарок маме купила, туфля-то старая, стоптанная. Набойки совсем стесались. Чепуха какая-то. Хочешь, Серега, чаю?

– Чаю?! Тут еще вкалывать и вкалывать!

– А мне завтра работать. У нас с тобой, Барышев, графики теперь разные. И вообще: спать я хочу. Женские трупы, равно как и мужские, меня больше не интересуют.

– Жаль. Ну что ж, давай. Извините, гражданин, что задержали. – Серега издевательски приложил руку к козырьку черной кожаной кепки.

– Клоун. – Леонидов решительно направился к своему подъезду, но вдруг, обернувшись, неожиданно для себя спросил: – А долго она кричала?

– Не знаю, как долго, а что громко, факт. Видишь, сколько народу из дома выбежало? Но, сам понимаешь, пока решали, бежать – не бежать, пока оделись, пока спустились. Словом, скрыться он успел. И никто убийцу описать не может с указанием примет. Рост, вес, цвет глаз и волос. Даже одежду.

– Странно. Очень уж все это странно.

Уже набрав код и взявшись за дверную ручку, Алексей услышал, как капитан Степанов спросил Серегу Барышева:

– А кто это был? Что за сноб?

– Да так. Приятель.

Приятель!!!

… Обида клокотала в душе Алексея долго, он даже уснуть сразу не смог. Нет, вы слышали? Приятель! Что он для Сереги не сделал? Небось, когда устраивался на службу именно в это отделение, всерьез рассчитывал на помощь друга. Его, леонидовским, умом мечтал сделать карьеру. Нет уж, дудки. Был когда-то оперуполномоченный Алексей Леонидов, да весь вышел. У него теперь фирма. А пионерский задор в определенном возрасте хорош. В пионерском. Жаль, что Барышев этого еще не понял.

Утром за завтраком Александра спросила:

– Чего такой хмурый? И почему вчера задержался?

– Да так. – И Алексей не удержался: – Барышева встретил.

– Сережу Барышева? Где?

– Возле дома родного. Мало того: у нашего подъезда. Представляешь, он теперь опер!

– Я знаю, – спокойно сказала жена.

– Знаешь? А почему мы с тобой это не обсуждали?

– Потому что мы последнее время с тобой ничего не обсуждаем. Давно хотела тебя спросить… – Саша замялась.

– Ну-ну, договаривай.

– Ты торопишься. Как всегда. Потом как-нибудь… Так что Барышев?

– Вчера возле нашего дома женщину убили.

– Да что ты говоришь?! – охнула Саша. – А я еще подумала: кто ж это так кричит? Ужас какой! Убили женщину! Просто кошмар!

– Ты в окно выглядывала?

– Я? Да, выглядывала, когда услышала крик. Но спускаться не стала. Не могу же я Ксюшу без присмотра оставить. Даже спящую.

– Ты его видела?

– Темно, высоко. Но что-то видела.

– Барышев вчера по квартирам ходил. Свидетелей опрашивал.

– А почему к нам не зашел?

Алексей промолчал и, отставив недопитый кофе, встал из-за стола.

– Почему к нам не зашел? – настойчиво переспросила жена.

– Потому. Все, я пошел. Пока. До вечера. – Он выдвинулся в прихожую, Александра следом.

– Леша!

– Ну что еще?

– Я тебя не узнаю!

– Все меня последнее время не узнают! Даже бывшие одноклассники! Ну, поправился я! И что с того? Не умер же! – Ксюша проснулась от его крика и отчаянно заревела. Жена кинулась к ней, а Леонидов повторил уже злым шепотом: – Все меня последнее время не узнают! А я просто работаю! Понятно вам всем? Работаю!!!

И, схватив с вешалки куртку, он пулей выскочил за дверь.

…все цветы мне надоели

Лилия испокон веков означала чистоту и непорочность. Непорочность помыслов и дел. Может, попробовать с лилией? Раз она с таким отвращением отвергала и розу, и маргаритку. А что плохого в розе? Во все времена и у всех народов роза означала только одно: любовь. Ветка розы – на языке цветов вечное «да». А если она ярко-красная, сияющая, полностью распустившаяся? Символ искреннего расположения, что тут не понятного?

Да, да, да. Какое наслаждение слушать это «да»!

С каким сожалением пришлось отвергнуть розу! И вот – лилия. Белая лилия. Цветок по нынешним временам очень дорогой. Вырастить его непросто, и достойный букет с ним составить непросто. Что там записано в конспектах?

Что один из основных элементов составления букета – это цвет. Желтый контрастирует с голубым и усиливает его, а зеленый глушит. Желтый и красный выступают ярче на черном фоне. Высота букета должна в полтора раза превышать высоту вазы. Но это все конспекты. Всего-навсего записи лекций. Можно выучить их наизусть и повторять каждый день как молитву. Можно линейкой измерять углы и расстояния, строго следовать рекомендациям специалистов. А потом преподнести букет, как совершенство, образец вкуса, по безумной цене. Кому надо потратить деньги, тот заплатит и не поймет. И будет обидно. Очень обидно. Разве ради этого существует гармония? Разве на продажу?

Чувствовать гармонию – это дар божий. И глядя на море цветов, безошибочно и без всяких конспектов выбрать несколько идеально дополняющих друг друга – тоже дар. Никакая линейка здесь не поможет. Потому что красота – это прежде всего душа. Песнь души. И каждый поет ее по-своему. Одни стихами, другие нотами, третьи цветами. У красоты много языков, и все они международные. Одни поют, другие слушают. Кто кем родился.

Я всю жизнь стремился быть певцом красоты. Так почему же меня не понимают? Что во мне не так?

Значит, не дано. Как обидно! Нельзя же все время красть чужое. Все эти лилии, розы, маргаритки… Они живые, и с ними так тяжело! Может, попробовать с мертвым цветком? Душа-то просит! Она так и ищет свою песню.

Нет, надо заканчивать поиски. Если уж так все пошло, то надо заканчивать…

2

Совесть у Леонидова проснулась во время обеда. С трудом прожевывая плохо прожаренную и жирную отбивную, он подумал: «А все-таки я свинья». И со злостью отодвинул тарелку с другой свиньей, так бездарно закончившей свой земной путь. Даже ее смерть никому не принесла морального удовлетворения. «Буду вегетарианцем, – решил Леонидов, а потом подумал: – Должно быть, это был хряк. И ты – хряк! Такой же толстый. Зачем ждать понедельника? Хочешь начать новую жизнь – начни сейчас».

Серега Барышев остался единственным другом, который еще хоть как-то поддерживал с ним связь. Звонил, заезжал и просто помнил о дне рождения Алексея и его семейных праздниках. Остальные приятели исчезли, как только он стал коммерческим директором, потому что ему было не до них. Работа, болезни маленькой дочки, бесконечные домашние дела и снова работа. Барышев – трудяга, но это дело ему не раскрыть никогда. Тут нужна сообразительность. Голые ноги в воде. Сие есть символ. А символами мыслят, как правило, маньяки. Ловить маньяка занятие неблагодарное. Можно всю жизнь его ловить, если не умеешь вычислить, влезть в его шкуру. Мыслить его терминами и все переводить в символы. Голые ноги в воде. Что сие означает?

Леонидов полез в карман за мобильным телефоном. Но позвонил он не Сереге. Хочешь помириться наверняка – заходи издалека. А с мужем проще мириться через жену. Тем более если она у тебя же и работает. Леонидов был стратег, поэтому позвонил в филиал Анечке Барышевой, поставить ее в известность, что собирается заехать после обеда. Посмотреть, как идут дела, ну и заодно поболтать.

– Ну, как Серега? – первым делом спросил он, добравшись до места.

– Работает, – улыбнулась Анечка.

– Да я знаю, – с досадой сказал Алексей. – Вчерась встретились. У трупа.

– Где?!

– Разве он ничего не рассказывал? Возле моего дома женщину убили.

– Нет, не рассказывал, – упавшим голосом ответила Анечка.

– И про меня?

– Что-то случилось? – погрустнела она. – Вы поссорились?

– Ссорятся женщины. Мужчины, как бы это сказать? Гм-м-м… Неприличными словами выражаться не будем. В общем, между нами возникли определенные разногласия. Он сейчас где?

– На работе.

– Дай мне номер его телефона. Позвоню Сереге, а потом займемся делами филиала.

– Да у нас все нормально.

– А должно быть отлично. Лучше всех, больше всех. Нельзя на месте топтаться. Я тебя все время другим в пример ставлю как лидера продаж. Так что требуй от меня что положено, не стесняйся. Поддержу.

Алексей улыбнулся Анечке и с телефоном отошел в сторонку. Барышев отозвался сразу:

– Оперуполномоченный Ба…

– Вольно. Капитан Леонидов у аппарата.

– Леха?! Слушай, я рад. Ты извини за вчерашнее. Я все понимаю.

– За сегодняшнее. Дело было за полночь. Черт с тобой, извиняю. И за завтрашнее заранее извиняю тоже.

– За завтрашнее? – удивился Барышев.

– Ну да. Я решил тебе помочь, Серега, поэтому придется с тобой общаться. А ты парень бесцеремонный. Из-за огромного роста, должно быть. То, что тебе комариный укус, другому ой как бо-бо.

– Леха! Я…

– Проехали, не тормози. Скажи лучше, как у тебя дела? С убитой женщиной?

– А никак. Чиста, аки лист белый. Недаром Лилией звали.

– Как?!

– Ли-ли-ей. Повторяю по буквам: первая «Леня», вторая «Ирочка», третья снова «Леня», четвертая снова «Ирочка»…

– Пятая «Барышев, я не глухой». Просто удивлен. Слушай, ты бы заехал ко мне.

– Куда?

– Да хоть в офис.

– А что я от тебя там узнаю в перерывах между телефонными звонками? У тебя в кабинете сколько аппаратов, коммерческий, два, три, пять?

– Один. Плохо у тебя, Барышев, со знанием оргтехники. Недоработано. Телефоны в офисах многоканальные. У меня предложение: я сейчас у твоей жены в филиале.

– Ревную.

– Ко мне или к филиалу?

– К обоим.

– Так вот: ты приезжай. Пока доберешься, как раз и будет конец рабочего дня. И жену, наконец, увидишь, и ревность полечим, и о деле поговорим.

– Идет, – обрадованно сказал Серега. – Слушай, а почему ты удивился, когда узнал, что убитую Лилией зовут?

– Вот об этом и поговорим. Отбой.

– Есть! – в трубке раздались гудки.

– Скоро муж приедет, – улыбнулся Леонидов Анечке. – Рада?

Она мило покраснела. Алексей подумал, что видел в жизни только двух столь легко краснеющих женщин: Анечку Барышеву и свою жену Александру. Интересно, часто они друг другу звонят?

– Ну, давай, Анна, рассказывай, – он уселся рядом с ней и, щелкнув мышкой, открыл балансы постоянных клиентов филиала…

… К концу дня приехал Серега. Они уединились в кабинете у Анны, где Леонидов кисло сказал:

– Больше всего на свете мне не хотелось бы сейчас услышать, что убитая девушка была продавщицей в павильоне цветов. В фирме, принадлежащей некоему Николаю Лейкину. Но ты ведь именно это мне сейчас и скажешь. Так?

– Так, – открыл рот от удивления Серега. – Откуда знаешь?

– Хочешь верь, хочешь нет: интуиция.

– Ну что цветы продавала, это можно предположить. Раз Лилия. А насчет Лейкина?

– Про дедуктивный метод слышал? – таинственно понизив голос, сказал Алексей.

– Ну.

– Есть новейшие разработки в этой области. Фамилия цветочного магната складывается из первой буквы имени убитой, притяжательного местоимения «ей» и трех первых букв слова «кинули».

– А имя?

– Имя… Серега, это еще сложнее! Ты сначала с фамилией разберись. Суть метода уловил?

Минуты три Барышев напряженно раздумывал, потом обиделся:

– Кончай прикалываться. Если бы ты не был мне другом, я бы тебе…

И он сжал огромный кулак. Леонидов вовремя вспомнил, что Серега имеет разряд по многим видам спорта. В частности, по боксу. Злить его не стоит.

– Ну, пошутил, – тут же сделал он обратный маневр. – Без обид. Дело обстояло так: прогуливаясь в воскресенье с ребенком от первого подъезда ко второму, я встретил своего бывшего одноклассника Николая Лейкина, приехавшего навестить больную продавщицу. Мы минут десять постояли, поговорили, потом он дал мне свою визитку и ушел. Взять продавцом в цветочный павильон девушку по имени Лилия очень в его стиле. В школе Лейкин был розовым романтиком. Да и сейчас… – Алексей кашлянул: – В общем, своеобразный парень.

– В чем это выражается?

– Руки с маникюром, голова лысая, шея с цепью.

– Бандит? – напрягся Барышев.

– Я сказал: руки с маникюром.

– А-а-а… Голубой!

– Фантазии у тебя, Серега, ни грамма! Мысли шире. Флорист.

– А это не одно и то же? – подозрительно спросил Барышев.

– Представь себе, нет! Хотя… Я ж не проверял.

– А хочешь? – прищурился Серега.

– Иди ты! Я женат! У меня двое детей!

– Что ж. Аргумент. Значит, ты этого Лейкина хорошо знаешь?

– Знал. Когда мы школу-то закончили?

– И телефончик свой он тебе, конечно, оставил?

– Ну, оставил.

– Это хорошо, – обрадовался Серега. – Потому что Лейкин – единственная зацепка. У него с покойной был роман.

– А туфля? Разве не зацепка?

– Что?

– Чей туфля?

– Понятия не имею!

– Так никому и не подошла? Ты, надеюсь, примерял?

– Леонидов, ты что, Золушку мне предлагаешь искать? С тридцать девятым размером ноги?

– Какой размер обуви у ее мамы?

– Я тут прихватил на всякий случай. Вдруг да поможет? Взгляни.

И Барышев достал из кармана пачку фотографий:

– Она такого же роста, как и ее дочь, сто пятьдесят пять – сто шестьдесят сантиметров. И ножка маленькая.

Снимки оказались семейные. Групповые. Алексей принялся их разглядывать. Настоящее карликовое семейство: маленькая мама, маленький папа, маленькие дети, даже члены семьи мужского пола были не намного выше Лилии. А ее саму Алексей узнал с трудом. Девушка на фотографии была юной, свежей и милой, хотя и некрасивой.

– Сколько ей лет?

– Двадцать три.

– Двадцать три?! А вчера показалась мне такой старой! Я подумал: лет сорок.

– Смерть, знаешь, никого не красит. Тем более такая. Она, между прочим, всю жизнь прожила в твоем доме. С родителями и братом. Ты должен был часто ее видеть, – тихо сказал Барышев.

– Ну не помню я ее! Не помню! Некрасивая девица, маленького роста, наверняка тихоня. Глазки в пол, вежливое «здравствуйте». Может, Сашка ее и знала. Но я-то в этом доме не так уж давно живу!

– Не ори. Кстати, а почему ты вчера был не на машине?

– Ха! Так она теперь ночью на охраняемой стоянке! Потому что магнитолу у меня, по-русски говоря, с…ли.

– Вот! А дело это на меня повесили. О вскрытых и ограбленных машинах. В вашем дворе такое, между прочим, часто происходит. Когда магнитолам того самого, ноги приделывают. А почему ты, гражданин Леонидов, в полицию не заявил?

– Потому. Я знаю, каков шанс найти вора. И не хочу терять драгоценного времени.

– Вот она, значит, какая, твоя гражданская позиция!

– Хорошо, хорошо! Мне уже стыдно. Готов искупить свою вину. Что у тебя есть кроме Лейкина?

– Ни-че-го. Ты прав на сто процентов: тихоня, скромница, внешность ниже среднего, без особых талантов. Нет ни единого повода ее убивать. Дружная семья, мама, папа, я. И братик. Студент-очкарик. Квартира трехкомнатная, достаток средний. Лейкин своим девицам неплохо платит, между прочим.

– Как он за ней ухаживал?

– А я знаю?

– А вот и узнай. Тебе непременно надо выяснить, во-первых, чьи туфли были в пакете…

– Опять!

– Черт, что там еще имелось? Напомни! Кефир, йогурт и две сдобных булочки?

– Ну да.

– А жила она с родителями и братом?

– Ну да.

– А на работе у нее ты был?

– Ну да.

– Там тепло, холодно?

– Нормально.

– Тебе, может, и нормально. Медведь! Обойди все лейкинские павильоны.

– Зачем?

– Температуру воздуха выясни, вот зачем. А причину я тебе потом скажу. Черт, придется, видимо, моей жене заняться икебаной.

– Ты постоянно слова какие-то неприличные употребляешь, Леонидов. Флорист, икебана. А этого Лейкина, между прочим, можно просто взять за грудки и как следует потрясти.

– Ну, потряси. Признание в убийстве ты, может быть, и вытрясешь. А если это не он? Если и в самом деле маньяк?

– Да? Маньяк? Одной жертвы? Маленький такой маньячек. Исполосовал девчонке лицо и шею, снял ботинки, опустил ее ноги в воду и успокоился.

– Погоди, Серега, еще не вечер. Еще не вечер…

3

А когда настал долгожданный вечер, Леонидов словно невзначай поинтересовался у жены:

– Сашенька, ты знаешь, что такое икебана?

– Ну, допустим, знаю. А ты откуда знаешь такое умное слово?

– Сашенька! – развел руками Леонидов. Что означало: ну, разве я дурак?

– Лешенька! Ты последнее время все больше о кредитах и процентах говоришь. И вдруг об искусстве создавать цветочные композиции! Ты не заболел?

– Здоров. Так тебе это интересно?

– Очень!

– Честно?

– Мне безумно интересно. Как и все, что не касается твоей работы.

– Так вот, – торжественно сказал Леонидов: – Ты не хотела бы заняться икебаной? Это ж такая радость творчества! Такое счастье!

– Уже занимаюсь. Моя самая удачная и любимая композиция пятнадцать минут назад крепко уснула, наконец. И я счастлива.

– Да что ты говоришь? – встрепенулся Алексей. – Ксюшка уснула?

– Ну да.

– А Сережа?

– И Сережа. Уже одиннадцать часов, а у него первая смена. Так что, займемся икебаной?

– Само собой. Барышев-то прав! И в самом деле слово какое-то неприличное.

И он прижался к жене, пытаясь одной рукой дотянуться до кнопки и выключить бра, а другой расстегнуть пуговицы на ее халате. Радость творчества захватила его вполне.

… Лейкину он позвонил из офиса, после девяти часов вечера, подумав, что цветочный бизнес не требует от хозяина присутствия в рабочем кабинете до полуночи и Колька уже расслабляется дома перед телевизором. Трубку взяла женщина, которая недовольным голосом сказала:

– Алло? Говорите.

– Николая, пожалуйста.

– А кто его спрашивает?

«Друг детства», – хотел было ляпнуть Леонидов, но сдержался. Сказал официально:

– Леонидов Алексей Алексеевич, коммерческий директор фирмы «Алексер». По делу. Срочно.

Видимо, женщина слегка напугалась, потому что Лейкин подошел к телефону не сразу и голос его был напряженным:

– Слушаю вас.

– Коля, это Леша Леонидов. Ты мне свою визитку оставлял.

– А! Леша! А мать черт знает что наплела!

– Ты прячешься, что ли? К телефону сам не подходишь?

– Не. Другое. Ты насчет денег?

– Каких денег? Нет. Слушай, Коля, жена моя скучает. Вязать – зрение портить, сериалы надоели. Вот психотерапевт и посоветовал ей для успокоения нервов заняться чем-нибудь отвлекающим. Созидательным. Икебана, говорит, подойдет. Ты как насчет икебаны? Ты же этот, как его, флорист? Это связано?

– Леха! Да ты даже не представляешь себе, как это здорово! В каждой веточке, в каждой травинке отражена сама великая Мать Природа! Это же творчество с большой буквы! А?

– Ну да, ну да, – без энтузиазма сказал Леонидов. После бурной ночи он не выспался и теперь думал о творчестве с тоской. Не надо бы так увлекаться. Потом спохватился: – Коля, а у тебя книги есть? Про это?

– Само собой! Сколько хочешь!

– Так я к тебе заскочу на днях?

– Буду рад!

– Ты все в том же доме живешь или тоже переехал?

– В том же.

– И все с мамой?

– Да.

– Номер квартиры напомни.

Алексей записал продиктованный Лейкиным адрес и решил, что в эти выходные обязательно заедет к матери – он у нее не был уже давно, – а заодно и к Лейкину, который живет в том же доме, на минутку заскочит. Окинуть взором всю эту икебану. Если человек убивает женщин с именами цветов, должны же у него быть некоторые странности. Почему-то он так и подумал: женщин, а не женщину. А сыщицкая интуиция Алексея редко подводила.

…все цветы мне надоели

Подумаешь, какая оказалась недотрога! Ей дело предлагают, а она вздыхает и глазки к небу! Не хочу! Ах, святая! Скажите, пожалуйста! Как в детской игре, честное слово! Все цветы мне надоели, кроме… Лилия!

– Ой!

– Что с тобой?

– Влюблена!

– В кого?

– В садовника.

Ха! Да если рассказать ей про этого мерзавца правду, так сама убежит от него на край света! Она еще дома у него не была! И вообще все они сволочи и мерзавцы. Мужчины. Незачем вешаться на шею первому, кто обратил на тебя внимание. Она подумала, что этот козел влюблен! Бедняжка! Разве они умеют любить?!

Вообще-то мир принадлежит им, этим козлам. И надо как-то приспосабливаться. Собственно, не так уж они мне неприятны. Некоторые даже ничего. Почти ничего. Вот именно: ни-че-го! Ничего я к ним больше не чувствую! Надоели.

Но приспосабливаться надо. Думала когда-то, что, выбравшись из грязного болота, куда меня затолкала судьба, найду чистую, приличную работенку, познакомлюсь с порядочным человеком. Богатым, разумеется. Машина дорогая, квартира большая и хорошая. Дача огромная. И море любви. Ха! Порядочных и богатых давно уже разобрали. Остались только богатые и с заскоками. Те, кого и за большие деньги терпеть не будешь. Недолго можно, и то если хорошо заплатят.

… Подумать только, он снова принес мне цветы! Да меня от них тошнит! Как можно за несколько месяцев так устать от этой работы! Последнее время я постоянно чихаю. Может, виновата пыльца? Аллергия? Так вот: я решила все ей рассказать. Ну сколько можно? Пора и настоящим делом заняться. Среди мужчин тоже есть любители экзотики. Одни любят розы, а другие и на лилию могут запасть. Символ чистоты и непорочности. Ну вот, опять я об этом! О цветах! Как же я хочу отсюда уйти! Не могу, ну не могу больше смотреть каждый день на то, как другие мужчины устраивают другим женщинам праздник! Неужели я завистливая? Да неужели же кого-то любят? Нет! Это ложь! Они делают это за тем же, зачем он приносит мне цветы! Чтобы их грязные деньги пахли ландышами или розой! Но они по-прежнему пахнут деньгами. А я по-прежнему их беру. Хотя слово себе давала, что не буду, что надо остановиться, наконец!..

…Она сама виновата. Берегла себя, берегла, вот и умерла непорочной. Надо было раньше со мной пойти. А ведь, должно быть, обидно – умереть девственницей? Все это понимают, и все спешат. А ей непременно замуж сначала хотелось. Замуж!

– Лилия?

– Ой!

– Что с тобой?

– Влюблена!

Быть может, я не права, и от этого мне так страшно? Я хожу и все время оглядываюсь. В моей жизни было много страшного, но умереть из-за того, что тебя назвали именем какого-то цветка? Ха-ха! Как это нелепо! Ведь именно ему я и обязана своей работой, этому имени. И знакомству с Лилией. Теперь понимаю, что просто ей завидовала. Ведь мой цветок ничуть не хуже. «Я желаю тебе всего наилучшего» – означает он.

Я действительно желала ей всего самого лучшего. Но вынуждена была ею воспользоваться. Не получилось. И может, это хорошо, что лилия так и осталась белой?

Глава 2

Вика

1

Поговорив по телефону с Лейкиным, Алексей решил: пора домой. В самом деле, разве можно столько работать? Домой он и так приедет не раньше десяти часов вечера. Поесть и спать. А жить когда?

В машине Алексей только и думал об этом: когда жить? В выходные хочется выспаться, на отдыхе тупо валяться на пляже. В праздники пить и есть, как после длительной голодовки, до праздников ходить по магазинам. А жить когда? Смотреть интересные фильмы, ходить в театры, быть может, даже в музеи, на выставки, встречаться с интересными людьми. Ведь он ничего этого не видит. Главный подсказчик – реклама. Смотреть то-то, читать то-то, обязательно сходить туда-то. Оно и рассчитано на занятых людей. Те, у кого есть время, сами решают, что читать и что смотреть. Куда пойти. Как провести отпуск активно, а не лежа у моря на песке или в гамаке на даче. У них есть время отделить зерна от плевел. Им не нужна реклама, они сами в поиске. Поиск – смысл жизни. Узнать, найти, получить от этого ни с чем не сравнимое удовольствие. Потому что сам, без подсказки. Кстати о рекламе. Рекламный отдел работает плохо. Какое уж тут удовольствие!

Леонидов машинально взглянул на панель приборной доски: десять вечера, через два часа начнется новый день. Да, похоже, сегодня пожить он уже не успеет. Есть и спать. Звонит мобильный телефон. Кто бы это мог быть? Кому сегодня так хочется жить, что не хочется спать?

– Алло?

– Леха, ты где? Это Барышев.

– В машине.

– А машина где?

– Подъезжаю к стоянке.

– Будь добр, загляни в третий подъезд.

– Что-то случилось?

– Случилось.

– Серега, время позднее загадками говорить. Подробнее.

– Подробнее – некоторые в аварии попадают, когда по мобильным телефонам в машине много треплются. А ты мне еще пригодишься.

– Корыстный ты человек, Барышев.

– А то. Отбой.

Что ж там случилось? Без вариантов. Серега попросил заглянуть в третий подъезд, голос усталый и злой. Выходит, еще один труп? Значит, все-таки маньяк? Поганое дело. Леонидов зарулил на стоянку, оставил там боевого коня, и на этот раз не стал геройствовать, прыгнул в подошедший автобус.

Прибыв в указанное место, мгновенно оценил обстановку. Полицейские машины и «Скорая» стоят у третьего подъезда. Дверь оного распахнута и даже приперта камешком внушительных размеров, чтобы не затруднять вынос тела и выход-вход сотрудников полиции. Люди, судя по всему, внутри. Убийство Лилии произошло возле первого подъезда, а сам Леонидов живет во втором. Пропустив эту дверь, он направился сразу к третьему.

– Куда прешь? Нельзя! – преградил ему дорогу дюжий мужик в камуфляже.

– Меня ждут, – отмахнулся Леонидов.

– Прокуратура, что ли?

– Хуже. Эксперт по особо странным преступлениям.

– А такие есть?

– Уже есть. Новая штатная единица. Не слыхал?

Мужик в камуфляже задумчиво покачал в руке резиновую дубинку. Леонидов слегка удивился: дубинка-то ему зачем? Новая штатная единица? Как он, однако, отстал от жизни! Барышев выглянул вовремя.

– Леха? Здорово! Тут еще одна девица. Убита примерно с час назад.

– Аналогичный случай?

– Тот, да не тот. Не знаю пока. Посмотришь? Проходи.

И Барышев любезно пропустил его вперед. Леонидов победно взглянул на мужика в камуфляже:

– Ну вот, а ты не верил! Говорю ж тебе: новую штатную единицу ввели.

– Какую единицу? – подозрительно спросил Барышев. – Опять твои шуточки?

– Черт, а чего ж так темно? – выругался Леонидов, попав в маленький предбанник между первой дверью и второй.

– Ночь.

– Ага. Души человеческой. Электрического света не выносит, так и просит тело бренное активно лампочки в подъездах бить. – Он сделал шаг вперед, на ощупь. – Где она?

– Вон лежит, – кивнул Серега на женское тело. Алексей пригляделся. Ноги на ступеньках, голова на кафеле. И машинально отметил: обута.

В самом подъезде было светлее. Женщина лежала возле будочки вахтера, крохотной комнатушки, огороженной фанерой. Когда-то здесь по очереди дежурили жильцы, но потом среди обитателей подъезда начался раздрай из-за денег, и окно в будочке заколотили той же фанерой. Леонидов потрогал хлипкую дверь, потянул за ручку. Она тут же открылась.

– Замок сломали, – вздохнул Барышев.

– Надо думать. – Алексей заглянул в будочку: – Интересно кто? Бомжи или наш маньяк? Популярное место, должно быть, у местной молодежи. Вон и банки из-под джин-тоника валяются. Пивные бутылки. Хреново. Затоптано все.

– Леша, у нее такие же шрамы на шее. И на лице.

– А кто она? Уже выяснили?

– Да. Паспорт в сумочке. Капитан Степанов поднялся наверх. К мужу.

– К мужу?! Так она что, замужем?!

– Ну да. Воробьева Виктория Сергеевна, тридцать девять лет. Прописана в этом доме. Вот уже десять лет. По адресу…

– Тридцать девять лет! Высокого роста!

Леонидов обошел мертвое тело, внимательно осмотрел женские ноги в тяжелых зимних ботинках.

– А размер-то, а?

– Ну, тридцать девять – сорок, не меньше. И что?

– А то. Ты, Сережа, туфельку-то ей примерь. На всякий случай. Вдруг у нее и убитой позавчера белой Лилии было что-то общее? К примеру, туфля. И такое бывает.

– Ничего у них не было общего! Ни-че-го! Точка. Та маленькая, эта высокая, та не замужем и вообще того-этого… Одним словом… Как бы поприличнее выразиться? Ну, словом, как сказал эксперт, половой жизнью не жила. – Алексей хмыкнул. Ну, Серега! Застенчив, как девица! Будто и сам того-этого. Барышев меж тем продолжал: – А эта замужем, двое детей, тридцать девять лет. Женщина в возрасте, – сказал Серега, которому не исполнилось еще и тридцати.

– В возрасте! – возмутился Алексей. – Имей совесть! Малолетка! А чем это так пахнет?

– Пахнет? – Барышев принюхался. – Не знаю, не чувствую.

– Эх, сыщик! Духами пахнет!

– Ну и что? От всех баб духами пахнет. Моя Анька каждый день на себя прыскает из флакона.

– Такими же?

– А я разбираюсь?

– Вот и узнай, что за духи. – Леонидов принюхался. – Резкий запах. Резеда, что ли? Как ты, говоришь, ее звали?

– Виктория Сергеевна Воробьева.

– Виктория. Вика.

– Вот именно. Никаких цветов. И тут мимо.

– А это что? – Леонидов обратил внимание на целлофановый пакет, разрисованный желтыми подсолнухами. Он валялся рядом с убитой. – А это что?!

– Пакет.

– А в нем?

– Продукты. Двухлитровая бутылка «Пепси», большой пакет чипсов, мороженое типа пломбир в количестве четыре штуки …

– Странный набор для матери семейства. Ни тебе батона хлеба, пачки пельменей, мяса-рыбы-колбасы. Хотя… Он желтого цвета. С подсолнухами.

– Кто?

– Пакет. Соображаешь?

– Ну и что? Подумаешь: пакет желтого цвета! Да этих пакетов полным-полно в супермаркете напротив! У кассы горой лежат! Полмикрорайона с этими подсолнухами ходит, так что ж, он их всех убивать будет, что ли?!

– Не знаю. Но пакет – это существенно.

– Леша, ты сам подумай. Это же звучит смешно: между двумя убитыми женщинами есть связь. А именно: из магазина, который работает круглосуточно (заметь: круглосуточно!), обе несли домой продукты в целлофановом пакете с картинкой «Подсолнухи»!

– Да. Именно. Кстати, обрати внимание: она обута.

– Обратил. Обута. А вдруг это вообще не он? Другой, а?

Барышев тронул за плечо эксперта, который был поглощен своими записями и на перепалку не обращал внимания.

– Как думаешь, Иван Андреевич? Он или не он?

– Раны характерные, – пожал плечами эксперт. – Той же штуковиной душили.

– А что за штуковина? – безнадежным голосом спросил Леонидов.

– А кто ж знает наверняка? Железная. Я вчера как раз экспертизу делал. Микрочастицы на коже убитой девушки присутствуют. Изделие, которым пользовался преступник, из металла.

– Прут? Железный прут? – тут же спросил Алексей.

– Прут толще.

– Проволока?

Эксперт тяжело вздохнул:

– А проволока тоньше. Хотя, – он пожевал губами, – смотря какая проволока. Ясно только, что не медная. Кто ж знает?

– И что вскрытие? – спросил Леонидов. – Первой девушки? Результаты готовы уже?

– Завтра передам официальное заключение. Вот ему, – Иван Андреевич кивнул на Барышева, – скажу. А вообще… Дело ведет прокуратура. Все вопросы к ним.

– А мне, по секрету?

– Вы, молодой человек, вообще частное лицо. Хотя и очень мне знакомое. В органах работали, признайтесь?

– Было.

– Так вот: у меня этих экспертиз каждый день…

– Маленькую какую-нибудь детальку, Иван Андреевич.

– Наличие небольшой дозы спиртного в организме.

– Пьяная была? – с надеждой спросил Леонидов.

– Небольшой, я сказал. Небольшой. Без сомнения, она где-то ужинала. В ресторане, я думаю. Содержимое желудка красноречиво. Морепродукты, пирожное с кремом. И выпила совсем чуть-чуть. Шампанского.

– Барышев, во сколько Лилия домой с работы ушла? – развернулся Алексей к другу.

– В семь.

– А убили ее в начале первого. Четыре с лишним часа. Где-то поужинала. С кем-то.

– Я же говорю: Лейкин.

– А здесь тоже Лейкин?

– А кто? Только мотив пока не ясен. Но не тянет, Леша, на цветочного маньяка. Никак не тянет.

– Вика. Трава такая есть, между прочим. В поле растет. Или на лугу.

– Трава? – усмехнулся Барышев. – Фантазия у тебя…

За их спинами лязгнули двери большого лифта. Леонидов обернулся: капитан Степанов поддерживал под локоть тщедушного трясущегося мужичка в спортивном костюме. Мужичок часто-часто моргал и все время щурился, пытаясь разглядеть людей, находившихся в подъезде. Алексей сразу догадался, что у него слабое зрение.

– Вика? – неуверенно позвал мужчина. – Вика, ты где?

– Петр Александрович, вы держитесь. Сюда гляньте, только постарайтесь держаться. Возьмите себя в руки. Это ваша жена?

Мужчины расступились, муж Виктории Воробьевой неуверенно моргнул еще пару раз. Потом взялся рукой за сердце.

– Нитроглицерина ему! – крикнул капитан Степанов. – Иван Андреевич!

– Господи! Да иду я! Иду! Как что, так Иван Андреевич! А я вам не «Скорая помощь»…

Пока откачивали Воробьева, капитан отвел Барышева в сторонку. Алексей услышал, как тот сказал Сереге:

– Убитая работала главным бухгалтером в коммерческой фирме. Семью содержала. А в фирме, между прочим, всю последнюю неделю были проблемы с налоговой инспекцией. Муж говорит, на нее хозяин давил. И даже грозил. Много знала. Вот тебе и мотив.

– Я говорил ей: брось эту работу! Ведь не платят просто так больших денег! Не платят! Я говорил! – тут же запричитал муж.

– Вот-вот, – тихо сказал капитан. Следующую фразу Леонидов едва расслышал: – Вместо того чтобы самому пойти заработать деньги, проще каждый день говорить жене: «Брось эту нехорошую работу!» И сидеть дома, и по-прежнему брать у нее деньги.

– Он не работает? – так же тихо спросил Барышев.

– Нет.

– Ну что теперь? Хозяина Воробьевой будем трясти?

– Само собой.

Алексей только плечами пожал и направился к дверям. Ну, трясите. Но это уже без меня.

– Эй, Леха! – окликнул его Барышев.

– Да?

– Погоди.

– Давай на улице поговорим. Здесь дышать темно и воздуха не видно.

– Ты только не обижайся, – сказал Серега, когда вышли на свежий воздух, и слегка придержал Леонидова за плечо. – Не обижайся, но проблемы с бухгалтерией мне как-то ближе, чем пакеты с подсолнухами. Деньги – это мотив. А пакет – твоя фантазия.

– Я слышал краем уха, что желтый цвет всегда связывали с изменой. Неприятный цвет.

– Ну и что?

– И очень уж яркий. Я бы даже сказал: пронзительный. Значит, я свободен?

– Ладно тебе прикалываться. В общем, спасибо, Леонидов, – с чувством сказал Серега. – Ты настоящий друг…

– Но мы теперь и сами справимся, – закончил фразу Алексей. – Что ж, ставлю мою интуицию против твоего прагматизма, что дело тут в цветах, а не в бухгалтерии. Спокойной ночи, малыши, – не удержался он от того, чтобы не съязвить. – Удачи вам!

Серега Барышев не отреагировал на подколку, пошел трудиться дальше. А Леонидов пошел домой. Он даже не переживал свою отставку. Куда они денутся? Все равно придут! И в ножки поклонятся. Потому что Вика – это трава.

2

Александра встретила его словами:

– Опять что-то случилось?

– С чего ты взяла? – он поцеловал жену в прохладную щеку, тонко пахнущую ландышами, и спросил: – Как Ксюша?

– У нас все хорошо. А у тебя? Леша? Не молчи! И не отводи глаза! Я уверена: что-то случилось!

– Снова женщину убили, – нехотя сказал Алексей. – На этот раз в третьем подъезде.

– И?

– Что и? Там Барышев.

– Леша, я боюсь! – вздрогнула Саша.

– Чего?

– Ну, я же тоже из дома выхожу! Иногда одна. Прошу Сережку за Ксюшкой присмотреть, пока она спит – и в магазин. А вдруг?

– Ерунды не говори, – отмахнулся Алексей. – Во-первых, он поздно вечером «работает», во-вторых, убивает только…

И тут он замолчал. Задумался. Цветы? Женщин с именами цветов? А как же Вика? Замужняя дама, имеющая двоих детей. И запах… Резеда. Интересно, а какие духи были у Лилии?

– Саша, у тебя есть желтый пакет?

– Какой пакет?

– С подсолнухами. Из ближайшего супермаркета.

– Конечно, есть. Я туда часто захожу. Удобно: рядом с домом, работает круглосуточно, весь ассортимент…

– Выброси его, – прервал жену Алексей. – Пакет.

– Ты что, Леша?! Почему?!

– Срочно. Выброси.

– Ну, знаешь!

– И не выходи вечером из дома. Как стемнеет – никуда не выходи.

Жена, кажется, обиделась. Молча поставила на стол тарелку с куриным супом, хлебницу и солонку. Леонидов глотал обжигающий суп и все думал, думал, думал…

– Саша, ты знаешь мать убитой девушки? Лилии? Из соседнего подъезда?

– Полину Михайловну? Знаю, конечно! Она нигде не работает и частенько сидит на лавочке у своего подъезда с соседками. Иногда на детской площадке. Не сейчас, конечно. Летом, весной. Когда тепло. Я тоже там останавливаюсь, когда с Ксюшей гуляю.

– Женский клуб, да? – усмехнулся Леонидов.

– А что? Да, клуб! Именно женский! Мужья же не хотят ни говорить, ни слушать о ценах на рынке, о детских болезнях, о…

– Хватит, хватит, – замахал он руками. – Не грузи меня. Вы тоже не желаете знать о мужских проблемах! Я просто хочу, чтобы мы, если вдруг встретимся с Полиной Михайловной, попытались ее разговорить. Я уверен, что в полиции она совсем не то расскажет. Я имею в виду, не то, что нужно.

– Почему?

– Потому, – отрезал Алексей. – Она усиленно будет вспоминать, кто и за что мог убить ее дочь. Подозрительных знакомых, нервных ухажеров, сомнительных подружек. А причиной может стать ерунда какая-нибудь. С ее точки зрения. И убийца не похож на маньяка.

– Что ж. Я слышала, завтра похороны. Хочешь, подойду постою в толпе? Народу наверняка будет немало.

– Вот и постой. Послушай, что люди говорят.

Когда жена ушла к маленькой дочке, Леонидов обшарил всю кухню и, найдя несколько желтых пакетов с картинкой «Подсолнухи», разрезал их кухонным ножом на кусочки и выбросил в мусорное ведро. От греха подальше.

… В субботу ему представился случай поговорить с матерью убитой девушки. На этот раз они с Александрой отправились на прогулку вместе. Светило яркое, почти весеннее солнце, напоминая о том, что февралем заканчивается зима и вслед за ней должна прийти весна. И хотя в наше время нельзя ни в чем быть уверенным до конца, весну еще никто не отменял.

Леонидовы возвращались из магазина и уже почти дошли до своего подъезда, когда Александра толкнула мужа в бок:

– Леша, вон там, у соседнего подъезда, Полина Михайловна стоит.

– Где? – пригляделся Леонидов.

Две женщины, видимо, обсуждали что-то совсем невеселое, на их лицах не было улыбок. Та, у которой на голове был черный шарф, все время промокала глаза белым носовым платочком. Леонидов просительно посмотрел на жену:

– Подойдем?

Ксюша сладко спала, и Саша согласно кивнула.

– Здравствуйте! – улыбнулась она женщинам. – Как здоровье, Полина Михайловна?

Та снова промокнула глаза платочком:

– Да откуда же здоровье, Сашенька? На одних таблетках живу. Горе-то какое? – И она тяжело вздохнула: – Горе.

– Ой, я пойду, – заторопилась ее собеседница. – Тесто поставила для пирогов. Перестоит ведь тесто!

– Это мой муж Алексей, – представила жена Леонидова.

– Очень приятно, э-э-э… – тот сделал вид, что никаких справок о матери убитой девушки не наводил.

– Полина Михайловна, – подсказала она. – Что-то редко вас видно с женой.

– Работа.

– Да. Работа… Дочка тоже все работала… Про горе-то мое слыхали?

Леонидов участливо вздохнул: да, наслышаны. Торопливо заговорила жена, выражая Полине Михайловне соболезнования по поводу смерти ее дочери. Леонидов напряженно раздумывал, как бы вклиниться в разговор и задать наводящий вопрос. И во время возникшей паузы сказал:

– А вот я слышал, что в первом подъезде в среду вечером тоже убитую женщину нашли.

– Ох! – вздрогнула Полина Михайловна. – Похороны-то сегодня! Ведь скоро выносить будут! Чего же я здесь стою-то? Надо Викушу в последний путь проводить! Прямо эпидемия в нашем доме! Второе убийство! Скорей бы уж поймали этого мерзавца!

– А вы разве ее хорошо знали? – насторожился Алексей. – Вику?

– А как же! Лиля-то почти год у нее работала!

– Как работала? – удивился Леонидов. – В одной фирме, что ли?

– В какой там фирме! – махнула рукой Полина Михайловна. – Моя-то без образования вовсе. Потом уже на курсы пошла учиться, когда в цветочный магазин устроилась. На этих, как их…

– Флористов, – подсказал Алексей.

– Вот-вот. Букеты, значит, делать. А до того подрабатывала где могла. Вот Викуша и уговорила ее за детьми присматривать. Двое их у нее. Старшей-то девочке тогда уже тринадцать исполнилось, но все равно трудный возраст, а младшей всего четыре года. Болезненная очень девочка, в садик нельзя. А Викуша как раз службу хорошую нашла. Главным бухгалтером.

– Постойте, – не удержался Леонидов. – У нее же, как я знаю, муж дома сидит. У меня друг в полиции, – попытался оправдать он свою осведомленность.

– Что ж, – вздохнула Полина Михайловна. – Петя-то не всегда ведь такой был. И он работал. Только человек простой, не при должности. А она женщина образованная. Яркая. Очень уж модная. Хорошо одевалась…

Леонидов вспомнил дорогую норковую шубку покойной, яркий пестрый платок на голове. С цветами. Слишком уж яркий. Да, это сейчас модно. Только такая пестрота и простота юной девушке к лицу. А Виктория была дамой при большой должности. Похоже, что у покойной бухгалтерши имелись деньги, но не было вкуса. И она любила модно одеться.

– … Высокая, стройная, – продолжала меж тем Полина Михайловна. – Я Лиле-то всегда говорила: у хозяйки своей учись, как одеваться, как себя подать. И надо сказать, что и моей перепадало. Викуша-то, бывало, то духи ей свои подарит, то губную помаду. То еще какую косметику. Последний раз вот, платок подарила. На голову. Чистый шелк! Дорогой, итальянский. Один купила себе, а другой дочке моей, – она снова стала вытирать платочком навернувшиеся на глаза слезы. – В подарок. Это уже после того, как Лиля у нее работать перестала. Заходила иногда, помогала Вике. Уже не за деньги, а по доброте. Лиля-то моя добрая девочка была. Добрая… Да… Петр хоть и дома сидел, но все равно руки не женские. А Викуша целыми днями на службе. И по субботам, бывало, тоже. И домой свои документы брала. Балансы какие-то, отчеты.

– Значит, она до последнего времени делала Лилии подарки? – уточнил Леонидов. – И ваша дочь ими пользовалась? В смысле, вещами Виктории?

– Ох, – снова вздохнула Полина Михайловна. – Как же: пользовалась! Как лежало все на полке, так и лежит. И духи, и помада. Платок тот же. Все, бывало, говорила: «Мама, это не мой стиль». И то сказать: я уж боялась, что дочке замуж-то и не выйти. А тут сам хозяин стал за ней ухаживать. Я уж подумала: повезло!

Но про Лейкина Алексею дослушать не пришлось. Проснулась и завозилась Ксюша, да из первого подъезда вышли две женщины в черных платках, направились прямиком к Полине Михайловне, чтобы вместе идти к третьему на вынос тела. Алексей понял, что ничего интересного узнать больше не удастся.

– Пошли, Саша, – вздохнул он и толкнул вперед коляску. – Ксюшу кормить надо.

– Извините, молодой человек! – окликнула его вдруг одна из женщин.

– Да? – обернулся Леонидов.

– Вы не могли бы нам помочь? Это недолго. Сейчас уже выносят, и, пока все на кладбище поедут, мы столы будем накрывать к поминкам. Столов-то маловато. И стульев тоже. Не поможете мужу перенести мебель из моей квартиры к Воробьевым?

– Конечно, – Алексей обернулся к жене: – Справишься одна с коляской?

Та кивнула и покатила Ксюшу домой. Народ начал подтягиваться к третьему подъезду, двое мужчин уже выносили из него крышку гроба. Пропустив обложенную со всех сторон цветами Викторию, которая отправилась в свой последний путь, Алексей прошмыгнул в подъезд. Похорон он не любил, хотя к трупам привык еще на прежней службе. Но каждый раз, очутившись на кладбище, думал: «Это я виноват. Недоработал». Этой смерти тоже можно было бы избежать, если бы бывший оперуполномоченный Леонидов не стал такой свиньей. Ведь знал, что Лилия первая, но не последняя! Знал! И сейчас подозревает, что он не успокоится. А они бухгалтерию Воробьевой взялись проверять! Надо положить этому конец. Алексей направился в квартиру к Воробьевым.

Вскоре он на пару с мужиком, от которого попахивало алкоголем, заносил в просторную прихожую обеденный стол. И когда вошел туда, понял, что не ошибся. Не зря согласился помочь. Ох, не зря!

…все цветы мне надоели

Как жить? Вика умерла. Как жить?!

Она давно уже стала чужой. Связывают нас только дети. И зачем только вышла за меня замуж? Может, потому, что ей, такой волевой и сильной, умной и решительной, был нужен рядом слабый, послушный мужчина в качестве мужа? Половичка, лежащего в прихожей, о который можно вытирать ноги? Да, я слаб. Характером похож на женщину. Она права. Как всегда, права.

Она смеялась над моими женскими увлечениями. Над цветами, которые я разводил, над вышивкой гладью и крестиком, над тем, что я люблю готовить. Но в нарядах-то, которые я ей шил, ходила иногда. Ведь ходила?! Зачем же тогда смеялась?

Как женщина может не любить цветов? У моей мамы вся квартира была в цветах. На подоконниках стояли горшки, на стенах висели кашпо, на застекленной лоджии красовалась огромная кадка с фикусом. Я привык к этому с детства. И в своей квартире хотел видеть то же: маленький рай, где пахнет душистой геранью, ветки традесканций свисают до самых плинтусов с полочек, развешенных по стенам. Я сам делал эти полочки из неструганной березы. Слышите, сам?! О, как тонка ее кожа, мгновенно слоящаяся и облезающая в неосторожных руках! А мои руки очень и очень нежные. Мои внимательные, умелые руки. Но она презирала эти полочки. И ни разу так и не полила мои цветы. За что?!

«Ошибка природы, – смеялась она. – Мой муж – ошибка природы». Но у природы не бывает ошибок. Даже в том, что мы с Викторией сошлись, была гармония. Я гармонично ее дополнял. Потому что ничего никому не дается в полной мере. Сильным людям не хватает слабости, слабым – силы. И надо ценить эту гармонию, а не разрушать ее изо дня в день. А она… Она разрушала!

Я терпел до тех пор, пока она не принесла обогреватель в мою комнату. Ведь у нас огромная четырехкомнатная квартира, зачем же так? Ну хочет она с девочками спать в тепле, так кто ж мешает? А у меня в комнате как раз сейчас цветет цикламен, или иначе альпийская фиалка. Удивительное растение – он отдыхает летом, а с октября до марта пышными фиолетово-красными цветками радует глаз. Но растение это капризное и цвести может только в прохладных помещениях.

Когда она выбрасывала черенки, принесенные мною из квартиры матери, я терпел. Хотя для меня они то же самое, что маленькие дети. Ну, разве можно? Всякому терпению есть предел. Мой любимый цикламен… За что?

Вика, Вика, почему ты умерла? Ты обрела покой, а я потерялся. Да, ты стала последнее время невыносима. Мои нервы натянулись до предела. Меня раздражала твоя работа, твои упреки, твое постоянное давление. Но я никогда не думал о том, чем и как жить, когда тебя не станет? Я всю жизнь был при тебе. А теперь остался при детях, которым надо есть, им надо покупать одежду, младшей игрушки, старшей мобильный телефон, потому что старая модель устарела, и новый компьютер. Они не привыкли жить на мою скромную зарплату. А теперь, видимо, придется. И если я сделаю еще раз что-нибудь дурное, то это будет только ради них. Ради наших с тобой детей.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.