«В ночь на Ивана Купалу творят они эллинское беснование с зажиганием костров возле капищ и срамных идолов фаллических. Сходятся мужчины, жены и девицы на ночное купание, заводят бесчинные речи, учиняют бесовские песнопения и пляски. И бывает многим отрокам осквернение и девицам растление…» Этот самый день имелся в виду – двадцать четвертое червеня…

Впереди, куда убегала дорога, светились огни костров. Потянуло тухлым запашком – не иначе, как болота начинались. У распутья Сумукдиар заметил столб, на котором стоял глиняный кувшин. Он догадался, что видит щур – сосуд с прахом предков, межевой знак, оберегающий границы родового поля.

Люди вокруг джадугяра вели себя все разнузданнее, некоторые даже принялись совокупляться беспорядочной гурьбой прямо на виду у всех. Большинство бредущих сквозь ночь были не то пьяны до беспамятства, не то одержимы злыми бесами, хотя одно ничуть не мешало другому. Так или иначе, они шли, пошатываясь, горланили непотребные песни и вдобавок поносили матерной бранью собственных предков.

Сумукдиар тоскливо подумал, как не похож окружавший его обезумевший сброд на тех рыссов, коих он знал прежде. Он любил и уважал настоящих рыссов, но не этих жертв злого духа, а сильных смелых людей, создавших некогда величайшую державу, примирявших и просвещавших отсталые племена. Людей, оставивших потомкам прекрасные храмы, картины, монументы, бессмертную музыку и литературу… Гирканец печально вглядывался в лица. Могли бы эти убогие людишки, уподобившись порицаемым ныне предкам, воспрянуть гордостью и послать грозному хозарскому кагану мечи вместо подати? Да ни за что! Эти воспитали в себе рабскую душонку и скорее готовы были подставить выи под иноземное ярмо, чем дать решительное сражение ордам захватчиков.

Жалкое стадо покорных уродцев. Легкая добыча для полчищ Тангри-Хана…

Вот и болото. На холме рядом с трясиной темнел силуэт капища. Позади алтаря, за квадратом костров, громоздился высеченный из гранитной глыбы фаллический идол. Несмотря на темноту, Сумук разглядел злобные черты Велеса. Точно такие же истуканы имелись во множестве храмов Атарпадана, только там этого демона звали Иблисом.

Толпа растекалась, окружая холм и болото. Гирканец хотел незаметно проскользнуть вместе с остальными, но быстро понял, что рассчитывать на это не приходится – вдоль тропы стояли кучками по двое-трое охранники, испускавшие слабое хварно. Это были, несомненно, маги из числа прислужников темных сил, вооруженные ко всему прочему заколдованными мечами и саблями. Предназначение такого оцепления не вызывало сомнений – не пропустить на шабаш волшебников, которые могли бы помешать действу. Обойти часовых нельзя – это гирканец понял сразу: справа и слева от дороги колыхалась топь.

«Прорвемся», – равнодушно подумал он, приближаясь к посту. На точно выверенном расстоянии, когда колдуны-сторожа еще не способны были угадать в нем волшебника, Сумукдиар вскинул левую руку, на безымянном пальце которой сверкнул перстень с рубином, и направил на караульных поток говве-а-джаду. Парализованные стражи бессильно рухнули наземь, и он спокойно продолжил путь в сторону зловещего капища.

Разгул низменных страстей достиг между тем совершенно немыслимого размаха. Гнусная брань, драки возле бочек с дармовой бормотухой, пьяная похвальба сверхъестественными мужскими доблестями, похотливые стоны, доносившиеся со всех сторон… И все-таки настоящий шабаш еще не начался, и то, что творилось, было всего лишь прелюдией, готовящей несчастных людей к главному, воистину ужасному действу.

На Сумукдиара, стоявшего столбом посреди этой вакханалии бесстыдства, уже косились, поэтому гирканец решил, что не стоит слишком выделяться на фоне буйства толпы. Тем более что военная эпопея обернулась для него затяжным воздержанием… Выбрав разбитную молодку посмазливее, джадугяр отвел ее за кусты, подальше от общего гвалта.

По завершении, к обоюдному удовольствию, благого Дела Сумук, пригибаясь, подкрался поближе к болоту. Он старался не пользоваться в полную силу своим магическим зрением, дабы не привлекать ненужного внимания сиянием хварно. Однако и так было понятно, что шабаш переходит в новую стадию.

Вакханалия постепенно угасала, пресытившиеся развратом люди поднимались на ноги, стекаясь к обширному пустырю перед холмом. Возле алтаря появились уже темные фигуры в длинных плащах. Лица регентов Белеса были закрыты капюшонами. Восемнадцать жрецов. То есть три шестерки – число Иблиса.

Один из регентов воздел руки, призывая к молчанию разгулявшуюся паству. В наступившей тишине раздался неприятный вибрирующий голос.

Проповедник идей Зла и Мрака говорил о тайных врагах венедского и склавенского народов, по воле коих злыдней рыссы прозябают в нищете и невежестве, а урожай неизменно сгнивает на корню. Имя же тем врагам – волхвы из племен антов и сколотов, продавшиеся чуждому рыссам Единому Демиургу. Многих сколотских и даже венедских воевод и князей хитрые попы заколдовали, других попросту подкупили, так что теперь, с дрожью в скрипучем голосе обличал регент, готовится страшная бойня, по сравнению с которой покажутся мелочью даже гекатомбы времен Джуга-Шаха.

Народ, доведенный до гипнотического экстаза, яростно завопил: убивать, дескать, попов-заговорщиков! Да-да, подтвердил оратор, только убивать, а не то проклятые почитатели Крестного Знамени соберутся с силами и сумеют довести до конца то подлое дело, которое, по счастью, сорвалось у них прошлой ночью. И еще регент сказал, что остался у горемычных рыссов один-разъединственный последний заступник – добренький бог-прародитель Велес, покровитель скота и прочего богатства.

Всем ведь было доподлинно известно, что Велес «добрым» отродясь не был и что не кто иной, как Велес, насылает на людей разных злых бесов, несущих всевозможные несчастья. Однако сейчас зачарованные жители Волчьегорска, начисто позабыв с детства усвоенные истины, повалились на колени, истово призывая владыку Тьмы. Торжествующие регенты громогласно потребовали от толпы ублажить милосердного скотьего бога и слугу его Ящера.

Возражающих, само собой, не нашлось, и возле жертвенных очагов стали резать коз, телят и свиней. Часть умерщвленных животных уносили куда-то во тьму позади капища, а несколько туш, не ободрав шкуры, бросили рядом с болотом. Неожиданно мутная трясина забурлила, и на поверхности показалась огромная темная масса, проворно устремившаяся к берегу. Толпа завыла – не столько восторженно, сколько – с перепугу.

Тут уж было не до маскировки, поэтому Сумукдиар, не таясь, включил колдовское зрение. И оторопел: из болота неторопливо вылезало уже знакомое ему страшилище. Су-Эшшеги, или, как его здесь называли, Ящер. Тварь хрустко сожрала заготовленные жертвы и, широко разинув зубастую пасть, повелительно заревела.

– Человечинки требует, – пояснил главный регент дрожащим от ужаса людям. – А ну-ка, верные слуги Белеса, подавайте-ка младенцев доброму богу-Ящеру!

Какая-то безумная женщина, державшая в руках крохотного ребеночка, первой метнулась в сторону капища. Следом двинулись, подталкиваемые взрослыми, несколько малолеток. Дети рыдали, звали на помощь родителей, но все-таки шли. Объятое сверхъестественным страхом покорное скопище людей замерло в ожидании предстоящего кошмара, и над этим кладбищенским безмолвием отрывисто разнесся голос Сумукдиара:

– Опомнитесь, смертные, что вы творите! Не станут спасать вас Ящер с Белесом – просто сожрут и даже косточек не выплюнут! Одумайтесь, пока не поздно, кому вы служите, несчастные! Не обрекайте на лютую смерть своих детей!

Толпа пугливо шарахнулась, оставив его стоять в одиночестве насупротив Ящера. Впрочем, кое-кого выкрик джадугяра явно отрезвил, во всяком случае дети бросились обратно к родителям, а обезумевшая мамаша уже не спешила отдать свое чадо на съедение чудовищу. Зато разъяренная тварь, встав на дыбы, со свирепым пронзительным воем вертела отвратительной башкой, высматривая внезапно объявившегося врага. Потом голова замерла, нацелив на гирканца давящий взгляд налитых кровью мутных глаз. Угрожающе рыча, Ящер рванулся в сторону, отсекая противнику путь к отступлению. Люди кинулись врассыпную, спасаясь от стремительных бросков свирепого демона, однако далеко убегать не спешили и остановились на небольшом расстоянии, с интересом наблюдая за битвой.

Поединщиков – волшебника и Ящера – разделяло не более сотни шагов. Тварь рычала, визжала, плевалась, била землю раздвоенным копытом, пытаясь таким образом запугать человека. Презрительно сплюнув в ответ, Сумук сжал джаман в форму наконечника копья – трудновато было в отсутствие солнечного света, приходилось рассчитывать лишь на силу собственного говве-а-джаду – и шагнул навстречу вражине, обнажая клинок. Ящер попятился.

Еще свежа была в памяти скоротечная расправа с тахтабадским водяным ишаком, поэтому Сумукдиар не сомневался, что и с этим демоном он покончит столь же легко и молниеносно. Джадугяр неторопливо направился к Ящеру, поднимая над головой оружие для удара…

Внезапно он сообразил, что держит в руке отнюдь не всесокрушающий меч древнего бога войны, а простую саблю, не способную даже поцарапать сверхъестественную плоть чудовища. Имелась, конечно, возможность укрепить сабельное лезвие субстанцией джамана, но и в этом случае соотношение сил изменялось непринципиально. Драться таким полуволшебным клинком против Ящера – это было все равно, что выйти с обычной саблей против обычного… ну, скажем, носорога. Такой расклад возможностей оставлял ему лишь два выхода: либо перед смертью нанести демону несколько неопасных уколов, либо – бежать, пока не поздно.

Отступать, впрочем, было уже поздно, да и не хотелось. Он сделал лучшее, на что был способен: обрушил на голову Ящера всю мощь заостренного сгустка говве-а-джаду, а крохотные остатки волшебной силы, превратив в струю огня, бросил в разинутую пасть твари. Сдвоенный удар оглушил и опалил кошмарное чудище, опрокинул набок, рассек шкуру лба, но раны были явно не смертельны. Пока посланец Белеса, извергая дикий вой, пытался подняться, Сумукдиар проворно подскочил к распростертому демону и, пропитав последними крупицами волшебства клинок, отсек по колено переднее копыто, а затем изо всех сил рубанул Ящера саблей по горлу. Лезвие оставило на шкуре совсем неглубокую царапину, и Агарей поспешил, не искушая судьбу, вернуться на прежнюю позицию. Обойти лежащую тушу и выйти на тропинку он так и не смог.

Кажется, приближалась неминуемая развязка. Покачиваясь, Ящер медленно встал на три ноги. Из обрубка четвертой конечности, постепенно иссякая, хлестала струя черной дымящейся крови. Гирканец размечтался: вот, мол, – кровь уже почти вся вытекла, перестает уже капать, – но вовремя заметил, что дело тут в другом – рана быстро затягивалась. Еще пара мгновений – и оправившийся демон, метнувшись в атаку, раздавит его в лепешку.

Неожиданно для самого себя Сумукдиар мысленно взмолился, устремив дух к пугающему, но всесильному Демиургу. И хотя он помнил, что Единый бог обычно не спешит вмешиваться в дела Среднего Мира, предоставляя смертным почетное право сражаться за Его дело, – слова рождались в душе непроизвольно:

– Господи, Отче наш, сущий на небесах, если слышишь меня! Ты должен знать, что я, пусть нестойко, но желаю, чтобы святилось имя Твое, чтобы настало Царствие Твое и чтобы господствовала Воля Твоя и на земле, как на небе. Я согласен даже хлеб насущный получать от Тебя и прошу простить грехи мои, хотя сам я никогда не прощал должникам своим… И не введи меня в искушение, ведь я сражаюсь не только за свой личный интерес, но и за дело Твое. Я соглашусь стать самым верным твоим солдатом, только об одном прошу: помоги, укрепи меня в мой страшный миг!..

Он не ждал ответа свыше, но вдруг, к его удивлению, раздался полный добродушной иронии Голос:

– Зачем же ты, бессильный, вышел на этот поединок-уж не для того ли, чтобы поражением своим навлечь позор на Господа?

– Не мог я уклониться от битвы! – обреченно промыслил Сумукдиар. – Зло надлежит истреблять даже ценой собственной жизни!

– Много ли пользы Господу от твоей бесславной гибели… – равнодушно изрек Голос. – Ступай и сражайся, докажи делом, что способен побеждать. А ежели нет своего оружия, так воспользуйся чужим…

И – тишина. Единый, Демиург или кто это был, оставил своим вниманием неразумного адепта. Что же подразумевал Он, упомянув «чужое оружие»?.. Гирканец в сердцах обозвал себя последними словами: заколдованный кинжал, подложенный гульябаном в руку дедеркинского бандита! Вчера, после стычки на Площади Нечисти, Сумукдиар машинально сунул магрибское оружие за голенище сапога, и кинжал до сих пор оставался там – спал-то Агарей, по пьяному делу, не разуваясь!

Бесполезная сабля вернулась в ножны, а рукоятка кинжала удобно поместилась в ладони. И вовремя – Ящер уже бросился в атаку, но навстречу твари метнулась украшенная сплетенными гадами сталь. Клинок вонзился в брюхо чудовища, которое взвыло от немыслимой боли и, повалившись, каталось по земле, расплескивая бивший из раны кровавый поток. Только, вот беда, Сумук прекрасно видел, что рана получилась не смертельной, а потому мерзкий демон вот-вот снова поднимется, и у него хватит сил, чтобы расправиться с незадачливым соперником.

Развязка наступила внезапно. Послышался хорошо знакомый посвист, означавший, что где-то поблизости пролетела пущенная твердой рукой стрела. Ящер, который только что пытался встать на три ноги, снова рухнул, причем из глазницы его торчал оперенный стержень. Слабо дрыгнув копытами, порождение Мрака успокоилось. Навечно.

Тишина разорвалась множеством голосов, вокруг замелькали дружинники в кольчугах и при полном вооружении. Регентов Белеса гнали, подталкивая древками копий, к всаднику, чей конь смирно переминался с ноги на ногу посреди пустыря. Сумукдиар даже не очень удивился, узнав в спасителе Саню Пушка.

Джадугяр извлек из Ящерова трупа свой кинжал, затем выдернул стрелу Геракла. Наконечник стрелы слабо светился в темноте, словно кованый металл был раскален до багрового жара.

Презрительно поглядывая сверху вниз на коленопреклоненных регентов, белоярский князь смачно выговорил:

– Доигрались, сучьи дети? Думали, бесконечно и безнаказанно сможете народ уродовать, души губить? Нет, гниды, сколько веревочке ни виться, а петля на ваших шеях затянется!

Главный прислужник Белеса ответил дрожащим голосом:

– Умерь гордыню, смертный! Кто ты такой, чтобы порицать божьих сподвижников? Не дано тебе судить нас, ибо только посвященным даровано такое право, и только нам открыта истинная мудрость…

– Да поди ты! – восхитился Пушок. – Если ты такой мудрец, ответь на простой вопрос. Что вы, восемнадцать ублюдков, будете делать завтра в полдень?

Регент горделиво ответил:

– Мы будем, как обычно, вкушать дары благодарных сограждан и возносить хвалу могущественному отцу нашему Велесу.

– Хрен вам! – расхохотался князь. – Завтра в полдень ваши трупы будут жратвой для воронья, потому как сейчас я всех вас вздерну на ближайших деревьях.

И хотя слова белоярского владыки частенько расходились с делами, на этот раз он свое слово сдержал – вздернул всех до единого. Одновременно заполыхало подожженное с пяти сторон капище. Пушок же обратился к толпе с укоряющими словами, призывая людей не внимать столь безоглядно вестникам Темной Силы, а хоть изредка шевелить собственными – у кого оные имеются – мозгами. Покорно выслушав сколотского князя, участники шабаша побрели в сторону города.

– Держи, твоя стрела, – сказал Сумукдиар.

Поблагодарив небрежным кивком, Пушок осторожно уложил смертоносный снаряд в медный цилиндр, где лежали остальные стрелы, закрутил крышку и велел подать коня для гирканского агабека. Кавалькада рванулась по дороге.

– Зря ты полез, очертя голову, – бросил Саня недовольным тоном. – Сказано же было: сиди в нумерах и не высовывайся.

– Еще чего, – фыркнул Сумукдиар. – Не приучены мы нос в кустах прятать. Ты бы лучше о себе побеспокоился – навряд ли здешнему князю понравится, что всякие пришельцы из Белоярска на его землях хозяйничали…

– Герослав-то? – Пушок хохотнул. – Это ж не моя дружина – старик сам просил меня навести порядок на болотах. Ему, видать, самому не под силу, а солдатиков мне подчинил на четыре часа… Не позволю, кричал, чтоб в моем уделе колдуны народ охмуряли! И вдобавок указ написал: мол, ежели, где Велесова регента встретят – там же его и живота лишать…

«Ничего себе, развоевался старый хрен», – не без удивления подумал Сумукдиар, а вслух сказал:

– Вот то-то, как выражается один мой приятель.

Впереди все ярче светили уличные фонари Волчьегорска, который не так уж давно именовался Джугабадом. Названия городов в Среднем Мире менялись часто – куда чаще, нежели владельцы престола в Верхнем Мире.

А все же, что бы там о Нем ни говорили, Единый вмешался в события, пусть даже только советом. Первое вмешательство за четыре столетия – ох, неспроста это. Что-то должно случиться…